Окно. Картина одна, но сюжет всегда разный. Как нельзя дважды войти в одну и ту же реку, ровно также нельзя дважды посмотреть в одно и то же окно. Меняются краски, воздух, свет, люди, машины. Время безжалостно сметает с лавочки засидевшихся стариков, меняя их на новых. Оно за руку вытаскивает из песочницы детей, снимает их с горки и уводит за железные гаражи пробовать первые сигареты. А после отправляет их под раскидистую иву пробовать первые поцелуи. В зелено-ржавом гараже том, который стоит первым к тридцать седьмому дому, вместе со своим хозяином стареет красный мерседес; он все реже и реже покидает свое пристанище. В те дни, когда Илья Иванович все же решает ехать, красный мерседес, намотавший сотни тысяч километров, тарахтя поршнями на весь двор и отхаркивая черную гарь из смеси масла и не сгоревшего топлива, прячется за углом двадцать девятого дома. Я жду, когда он вернется обратно: мало ли что случиться с ним в том мире - за границами моего окна.
Весной, когда картина за окном оживает, в приоткрытую форточку просачивается живой гул; беззаботным шелестом он заполняет мою комнату и в ней становиться по-настоящему хорошо. Уличный шум несет с собой свежий весенний воздух, и в такие дни я прошу маму, чтобы она вышла со мной погулять.
Вечерами звучит гитара. Когда солнце прячется между домами, и тонкой красной линией разрезает двор пополам, рыжий парень перебирает струны и ярким голосом заводит песню о любви и предательстве. Припев подхватывают друзья и уже звонким хором рифма вылетает из беседки и разбивается о мое окно. Мама ругается и говорит, что они бездельники и хулиганы и мешают людям спать. А мне нравиться, я хорошо засыпаю под эти песни. Рыжий парень всегда ходит в джинсах, кедах и футболке, на которой фотография каких-то четырех музыкантов. Он часто курит, и мне кажется, что ему совершенно все равно, что о нем говорят и думают. Если он станет известным музыкантом и уедет я буду скучать без него. Я хотел бы быть похожим на него.
Иногда сюжет в окне скучный. Так бывает летом, в палящую жару. Когда столбик красной ртути, прикрученного с той стороны окна термометра, ползет выше сорока градусов, двор пустеет. Жестокое солнце выжигает траву и листья деревьев, плавит асфальт и загоняет людей в бетонные коробки с кондиционированным воздухом. Летом жизнь за окном замирает: все уезжают к морю, детей отправляют в лагеря или в деревни. В такие дни скучно смотреть в окно; кажется, что киномеханик уснул и пленка стоит на месте. Так могут длиться недели, но иногда, когда киномеханик просыпается и наверстывает упущенное, тогда ураганный ветер гнет деревья, поднимает пыль и стучится в окно - в мое окно. Ему на смену приходит ливень, он тяжелыми каплями возвращает на землю пыль и барабанит по железному карнизу. Я люблю смотреть такие дни: концовки их бывают замечательны - из нижнего левого угла моего окна в правый верхний уходит радуга. А после появляются люди, потому что дышать за окном становиться легче. Всегда после дождя во двор выходят три старушки из дома напротив, они медленно прогуливаются по тротуару вдоль дороги и никогда не садятся на лавочку. Позапрошлым летом их было четверо, но теперь одна из них сидит у окна. У меня хорошее зрение и я часто вижу ее за окном седьмого этажа дома напротив.
Бывают и такие дни, когда посреди живой, веселой и беззаботной улицы появляется карета скорой помощи; она, визжа сиреной и поблескивая мигалкой, мчится по тротуару, а навстречу ей, в домашнем халате, выбегает пожилая женщина с перепуганным лицом и машет рукой, указывая на подъезд. Санитары выносят беднягу на носилках, карета скорой помощи проглатывает его и увозит за пределы моего окна. А потом, через несколько дней, у подъезда появляются люди в черных одеждах с красными цветами, и во дворе становиться печально. Я всегда закрываю форточку в такие дни.
Катафалк навсегда увозит одного из жителей нашего дома, а пожилая женщина в черной повязке с бледным безжизненным лицом ходит в булочную за хлебом.
А бывает такое, что карета скорой помощи увозит молодую женщину, а потом, через несколько дней, она возвращается, но не одна: она возвращается мамой. Их привозит счастливый отец, встречают многочисленные родственники и друзья с шарами и цветами. Через несколько дней молодые родители выходят во двор уже втроем - в коляске сладко спит новый мим моей оконной киноленты. Так странно: женщина в черной повязке выходит из третьего подъезда одна, а в первом подъезде стало на одного человека больше. Это мальчик - я догадался по коляске. Скоро он будет неуклюже топать, потом полезет в песочницу, на горку, потом за ржавые гаражи, под раскидистую иву. Интересно, что будет к тому времени с красным мерседесом. А потом он уедет жить куда-то за границы моего окна и иногда будет приезжать к, уже не молодым, родителям.
Еще я люблю смотреть как дети играют в мяч. Нет, они не играют в футбол - они играют в какую-то другую игру. Я назвал её квадрат: на асфальтированной площадке нарисован краской большой квадрат, поделённый на четыре равные части, и у каждого из игроков свое квадратное поле внутри большого квадрата. Задача игрока защищать свое поле и не дать мячу удариться о поле два раза и более, мяч может отбиться о поле только один раз. Это чем-то похоже на большой теннис, только игроков четверо и играют они футбольным мячом. Отбивать мяч можно ногами или головой. Играют они до пяти голов и тот, кто проигрывает покидает поле и уступает место следующему. Желающих сыграть в эту игру много и те, кто ждёт своей очереди ждут возле поля. Они, как воробьи, сидят на заборе, огораживающем детский садик. Бывает так, что трое ребят объединяться и играют против одного, тогда у него мало шансов и он быстро вылетает, после него, так же быстро вылетает следующий, а за ним еще один и еще. Такая игра иногда заканчивается дракой. Лучше всех играет высокий парень с лысой головой, он почти всегда успевает, и порой отбивает, казалось бы, безнадежные мячи.
Когда идут осенние дожди дворовой сюжет превращается в желто-красную картину, написанную акварелью. Капли на стекле размываю границы: они смешивают краски осенних деревьев с серостью домов, стоящих напротив, яркие пальто под разноцветными зонтам сливаются с асфальтом и отражаются в лужах. Каждое утро, ровно в шесть тридцать, дворник в оранжевой жилетке начинает скрести метлой по асфальту; в утренней тишине этот звук не просто слышен в приоткрытую форточку - он чувствуется. Старый дворник убирает опавшую листву и складывает её ровными кучкам вдоль бордюра. Интересно, о чем он думает, когда наводит порядок? Чувствует ли он, что я смотрю за ним, что я считаю кучки?
Особенно мне нравятся малыши в резиновых сапогах до колен: взрослые обходят лужи, а эти, наоборот, обходят сухие места. Каждый из них старается найти лужу поглубже и влезть в нее - они словно проверяют насколько высоки их сапоги.
Когда наступает зима двор замерзает. Как будто мороз сковывает все вокруг, как будто пальцы киномеханика немеют и пленка крутиться все медленней и медленней. Беседка во дворе пустеет, а рыжий парень перебирает струны в подъезде на лестничной клетке; лысый, наверняка, играет в футбол в спортивном школьном зале: он в понедельник, среду и пятницу в четыре часа выходит из дома со спортивной сумкой через плечо.
В холодные снежные дни на окне появляются витиеватые узоры, а за ними, укутавшись в толстые куртки и шарфы, люди сражаются с холодным ветром. Зимой музыка во дворе меняется: вместо звонких голосов за окном звучит ледяной свист. У нас суровые зимы, но бывает такое, что ветер все же замирает и тогда во дворе появляются снеговики и баррикады. Вокруг беседки и между железными гаражами разворачиваются снежные баталии таких масштабов, что их можно взять за основу для военного фильма. Зимой цвет один - белый.
А потом опять живая весна, жаркое солнечное лето, красочная осень и снова белая зима - по кругу, из года в год.
Интересно, кто-то наблюдает из окна, когда мама гуляет со мной во дворе? Кто-то следит за мной, за моей жизнью? Играю ли я хотя бы второстепенную роль в чьей-то оконной киноленте? Может быть да, а может быть во всем дворе я и являюсь единственным зрителем. Хотя, скорее всего, старушка с седьмого этажа, смотрит то же кино, что и я: она часто сидит у окна.
Сегодня утром я все решил. Хорошая кинолента - это та, где есть место страданию и мукам, где через боль героя зритель понимает суть. Сегодня я покину зрительный зал и окажусь по ту сторону экрана. Сегодня я сыграю самую важную роль - роль, которая должна привлечь внимание, роль от которой бегут мурашки по спине. У меня работает только левая рука, но я справлюсь. В полдень во дворе будут жечь чучело, и соберется много актеров моей оконной киноленты; я выйду и произведу фурор.
Пожилая женщина в синем испачканном халате кружилась с блинами от плиты к столу. Услышав в открытую форточку истеричные крики, она не обратила на них внимания. "Еще три штучки и пойдем гулять" - подумала женщина, переворачивая поджаристый с одной стороны блин. "Сегодня хорошая погода, и ветра нет".
Убрав последний блин на тарелку и смазав его маслом, пожилая женщина на ходу вытирая об халат мозолистые руки, направилась в комнату сына.
Скрипнула давно не смазанная дверь, и в долю секунды мир перестал для нее существовать. Внутри все оборвалось и стало тяжело дышать. Мозолистые руки, пахнущие блинами и сливочным малом, судорожно затряслись, а распахнутое настежь окно и пустая коляска, стоящая рядом, слились воедино и медленно поплыли то влево, то вправо, то вверх, то вниз. А потом стало темно.