Русский человек, первее всего, хочет власти. Будто бы, есть в нем стержень, оттого он стоит в этом мире гордо, несгибаемо. Будто бы есть внутренняя вертикаль, которая, хотя бы слегка, изогнуться не даёт. Вот как спеленали ребёночка, он покрутился, покрутился, воли хочется чуть больше ему, и так покрутится, и эдак, и надо решать уже сейчас, кем ты будешь, кто тобой владеет, имеешь ли ты право? Один ребёночек смирится, поймёт, услышит тех, кто заботится о нем, что в его же благо движение ограничено, будет благодарен родителям своим. Другой, хотя и смирится, но затаит мысль тайную, мечту о власти - над собой, в первую очередь, и над другими.
Детские ли впечатления делают нас такими, или что ещё - это предмет изучения, ещё мало исследованный, хотя и важный. Можно, конечно, положить и так: уж каков есть русский человек, таков и сгодился, чего в себе ковырять. Но и этого мы не можем, будем ковырять, до царапин, до крови, издерем себя всех, а то и душу наружу выпустим, в неудержном познавательном порыве. Кто я? Тварь дрожащая? Раб Божий?
Кто бы я ни был, покуда я русский человек, мне трудно, мне невозможно быть гибче, отступить или прогнуться, я буду стоять на своём. Но уж если согнули меня в поклон, так и буду стоять, уже никогда не разогнувшись, ибо это есть оборотная сторона моей медали, свойство пресловутого стержня во мне. Вопрос власти над собой - есть главный русский вопрос. Не контроля, а именно власти, персонифицированный до своего предела: я ли себе господин? А если не я, то кто? Именно этот интимный вопрос мы и переносим в окружающий нас мир, делая его привычным, позиционируя себя в оном, по вертикали. Слуга царю. Отец солдатам. Даже вопрос творчества для нас - это более всего вопрос о власти. Либо ты властитель дум, равный Царям земным и небесным, да что там равный - превосходящий их, либо услужливо повторяющий попка в, хорошо ещё если золотой, клетке.
Вспомнить хотя бы тот творческий всплеск в районе 2000го, всю эту балабановскую подпевку, и Земфиру, и Ленинград, и проч. И посмотреть, во что они сейчас превратились. Тулула тутулутулула.
Перестройка, такое вышедшее из моды, обветшавшее, как платье, слово - попытка русского человека перестать задавать себе вопросы, на которые он уже знает ответы, ходить по вечному кругу своего внутреннего монолога. Попытка инновации. Аутотренинг: мои мышцы расслаблены, я постепенно освобождаюсь, и тут звучит кодовое слово, как в фильме Вуди Аллена - "Константинополь!", действие гипноза прекращается, или начинается - как на это посмотреть - наш стержень со свистом выпрямляется, появляется приятное ощущение стабильности. Я снова зафиксирован в реальности, мне уютно. Как в младенческих простынях. Крым мой. Мама дома. Папа смотрит хоккей. Бабушка ворчит. Ее бабушка была крепостной крестьянкой в N-ской губернии. Менее пяти рукопожатий во времени до раба. Значит ли это что-то, весома ли эта связь? Проще, раб ли я, если дед моего деда - раб? Очевидно, что даже сама постановка вопроса таким образом, задевает меня, моя ладонь превращается в кулак. Отсюда не следует, что я раб, но следует то, что это один из наших вопросов. Раба по капле, вот это вот всё.
Мы постоянно чувствуем напряжение разлитое в нашем воздухе. Вибрации друг друга, возникающие от попыток освободиться от внутренней воображаемой вертикали, или же снова, как маятник, вернуться в привычное положение. Мы понимаем своё отличие, и находим в нем предмет неоднозначной гордости, как будто мы гордимся своим носом. "Вы б наверняка подавились, а мы же , ничего, облизнулись". "Мы выросли в поле такого напряга, здесь любое устройство сгорает на раз". Поэтому нас так отпускает за границей, и поэтому, мы не можем там долго находиться, оставаясь русскими, и не испытывая при этом дискомфорта. Нам нравится Европа, мы даже, можно признаться, любим ее, нам больно смотреть на то, как ее портят беженцы из бедных стран. Ведь это наше, в своём роде, последнее прибежище. Уголок покоя, куда можно отползти из центра ринга, в случае чего.
А мы знаем, что случаи бывают разные, и что идёт вечная битва, в которой добро всегда побеждает, ибо борется с собой. Но никому не хочется быть случайной жертвой, хочется подняться над схваткой, над крайней битвой масонов и чекистов, над грузящими апельсины бочками братьями Карамазовыми, над тремя сёстрами, чайкой воспарить над вишневым садом и тем, что от него осталось, над войной и миром, и ещё над одной войной, и ещё над одной, и ещё, и ещё. Мы мирные люди. Наш бронепоезд не задавит блудницу. Наш Христос не накажет убийц и воров. Нам всё божья роса. Русы наши волоса, звонки наши голоса, и румяны лица.
Наша нынешняя столица - спрутом раскинула реки и каналы к своим пяти морям. Город-порт, город-портал. Второй Константинополь. Третий Рим. Овладев собой, имея власть над несгибаемым народом своим, хочет стать владычицей морскою, пустить стрелу желания своего выше себя. Право имеет. В нашем коллективном бессознательном, стрелы королёвских ракет будут вечно бороздить русский космос. Ибо мы тоже, как иудеи, есть избранный народ Книги, наделённый настолько сильным и сконцентрированным воображением, направленным внутрь, что оно воспроизводит записанную в скрижалях историю. Мы самый читающий себя народ в мире, и перечитывающий. Мы слишком увлечены трансляцией истории миру, каждый из нас считает себя сопричастным, если не виновным, в избраниях Царей далеких стран, во всех войнах и катаклизмах, мы разделяем чувства голодающих в Африке. Но не в Повольжье - оно не входит в зону наших интересов. Мы не интересны друг другу, по большому счёту, нас не заботит наш сосед, только раздражает и отвлекает от сосредоточения, в тот момент, когда наши глаза - зеркало мира. Ныне, и присно. И пора бы, вроде, сдать эту книгу в библиотеку, но срок вышел, и будет штраф, лучше оставить её теперь себе. Нашу прелесть.
А мир вокруг чудовищно изменился. Геополитическая катастрофа. Где-то руины и мрак, где-то сияние светодиодных ламп. Лампочки Ильича, обещавшие миру мир, давно перегорели в Шушенском. Бог умер, со своим светом. Где мы предпочтем оказаться, когда погаснут последние лучи? Видимо, честнее оказаться во тьме, к чёрту светодиоды! Разожжем лучины, обогреемся ладонь о ладонь. И вовеки веков, аминь.