Аннотация: - Ты когда-нибудь выключала свет? Удивленно смотрю исподлобья. - Ну, это... выключаешь и - хуяк - темно.
- Ф-фу... - с улыбкой выдыхает она. - Вот мы и встретились.
Тону в теплом пальто, расстегнутой рубашке и ярко-красной майке. Вдыхаю басовито пахнущие духи и пот. Улыбаюсь немногочисленными коренными зубами.
- Да, - шепчу, - встретились.
- Ну, где тут твоя хваленая кафешка? - Она отстраняется, снимает шапку и вновь ф-фукает.
Машу рукой куда-то вглубь и вверх. Торговый центр обширен, и кафешек, тем более хороших, в нем по горло.
Стоим на эскалаторе плечом к плечу. Она щебечет о чем-то своем, о шнурках своего бывшего, которые, по ее словам, имели шлюховатый характер: совокуплялись с каждой лестничной гусеницей; ни одни, смеется она, не прожили дольше месяца.
Вспоминаю, что брала последнюю пару рублей за двести, и тихо сочувствую ее бывшему.
Мышечная память ног ведет нас к бело-зеленым столикам у окна, задержав у зелено-белой стойки. Рассматриваю девушку по ту сторону: длинное лицо, подведенные снизу огромные глазищи, пересеченный шрамом нос, улыбочка Мэрилин Монро и подрагивающие паучьи лапки.
Она берет кофе и пончики с розовой глазурью, а я... Я разгуливаюсь. Поразительная для меня расточительность. Ролл с курицей, кофемашинная жижа и пакетик соли.
Избранный нами столик - само клише. Стоит у самого окна, призывно раскинувший диван и два тяжелых белых стула.
- А я шахматы привезла, - жизнерадостно говорит она, плюхаясь на диван и хлопая зашрамленной рукой по участку обивки рядом. Опускаюсь и стучу по скинутому рюкзаку:
- Шахматы без бухла - вообще не то. Азарта ни хуя. В трезвом состоянии не порубишься на баблецо.
- Скажешь тоже, - смеется и передает мне жижу. Высыпаю соль в гущу. Лучший способ проснуться. - А я всегда считала тебя трезвенницей. А, кстати, подскажешь шампунь? А то они что-то не такие. - Она зарывается ладонью в длинные русые волосы и откидывает их. Один из биллиона приземляется на сидящего неподалеку паренька, уж очень заинтересованного своими кедами. Может даже, он брат ее бывшего.
- "Глисс кур". Мне норм.
- Да пробовала уже. Был бы прок от этой хрени.
- Что тебе еще надо-то? Классные же волосы. - Ворошу гриву на макушке, искусно создавая изящное воронье гнездо. Она слабо возмущается, касается моих пальцев, но чертыхается в сторону и обнимает меня за плечи, притянув ближе к себе.
- Бля, как же я по тебе соскучилась, - и я готова поклясться, что на мой свитер падает что-то из слезиного рода, впитывается в хитрую вязь, кожу и внутренние органы. Смешно было бы говорить, что она стала частью если не меня, то хотя бы тела; она уже давно поселилась где-то в глубинах клеток. Возможно, снимает комнатенку в сердце.
Поразительная идиллия, к которой поколоченная душа стремилась все те годы житья бок о бок с родителями.
- У изголовья сердце уловит вкрадчивый шаг, - вздрагиваю от внезапного шепота и прозаически отзываюсь:
- Я слышу рокот ангельской крови в своих ушах. Чего там?
- Ролл принесли.
Вновь всматриваюсь в длиннолицую рабыню общепита. В глазах прямо-таки пылает ненависть к ЛГБТ-сообществу. Очень хочется расстроить ее: не принадлежу. Извините, мол. Но я лишь гаденько улыбаюсь и предлагаю тройные чаевые. Девушка отвергает их знаком и, якобы соблазнительно вскидывая короткие ноги, проплывает мимо кедного парня. Тот приподнимает брови и три раза плюет через левое плечо.
"У вас на плече побывавший во многих лапах волос бисексуалки", - хочется просветить его, но ролл кажется мне более важной проблемой.
- Так смотришь на него. Iʼll attack! Склеить хочешь?
- Нет-нет, ты чего.
Ролл разморил меня, и я готова, как и в прошлый раз, напиться и всю ночь пролежать на ее груди, плача и жалуясь на родителей, ректора из студенческого прошлого и свои несмелость, неприспособленность ко взрослой жизни, одежду из секонд-хенда и прочее подобное.
Мне даже понравился ее дружеский успокаивающий поцелуй. Не понравились лишь неудобный расшатанный диван и то, что ни одна из нас не почистила зубы.
- Эй-эй, аккуратнее. - Она выхватывает чашку из моей руки. - Мимо рта проносишь. Сейчас облилась бы. Беспокоит что-то? Расскажи, я выслушаю, ты же знаешь.
В том-то и дело, что знаю.
- Да все то же. Мама, бессонница. Зарплата маленькая. - Усмехаюсь правым уголком губ. Впору рисовать косметическим карандашом продолжение улыбки - давно уже не использую левого уголка.
- Колись давай. Доверяешь же, - почему-то самодовольно.
- Скажи, - комкаю вытащенную салфетку, - ты как поняла, что тебе нравятся бабы?
- Чего ты ждешь? Какой-то безумно увлекательной истории? Хрен вот. Слишком приземленно.
- Да не томи.
Салфетка летит на стол, скользит по белой поверхности.
- Я тогда классе в девятом была. Меня старшеклассница совратила. Потом узнала, что кто-то разболтал об этом директорше. Естественно, скандал был. Мать плакала по ночам. А я дурой была, не понимала. Ты ведь помнишь, как мы встретились, - резкая смена темы - ее, так сказать, фишка.
Я помню, но молчу. Вспоминаю.
Очереди в поликлинике - жуткое испытание. Особого внимания заслуживают те кучки старушек, что постоянно ютятся у новенькой кардиологской двери. Среди них ты прямо Уинстон Смит в компании разведчиков: того и гляди - сгрызут, копыт не оставят.
Я оказалась в такой бандерложьей стае лет шесть назад. Под аккомпанемент ворчливых жалоб, духоты и запаха старости мое самосознание решило помахать ручкой и взять пятиминутный выходной. Упала в обморок. И носился со мной понятно кто.
В нашей жизни был период, когда мы вроде бы встречались. Причем я никогда не причисляла себя к бисексуалам. "Добра же желаю", - говорила она.
И, в общем-то, помогла выползти из этой постыдной страницы в моем суровом прошлом.
- Ну хватит, живи в реальном мире, - возмущается она, распахивая глаза так, что густо накрашенные ресницы взлетают к бровям; ее извечная привычка. - Доставай свое пойло.
- Между прочим, со своим нельзя, тем более - с бухлом, - мягко напоминаю и подтаскиваю рюкзак ближе.
- Когда тебя колебали правила?
- Да, действительно! - Смеюсь в своей нелюбимой манере: громко, с каким-то повизгиванием, даже парень в кедах обернулся.
Быстро опрокидываю жижу, наливаю под столом красное полусладкое прямо в грязную чашку, делаю глоток, морщусь, передаю. Она делает глоток, морщится, передает.
- Уже можно в шахматы? - потянувшись к черной сумке, интересуюсь я. Предвкушение увлекательной партии охватывает меня с кончиков крашеных волос до дорогого педикюра, азарт выгоняет кровь из родных сосудов, подушечки пальцев вспоминают скол на верхней части туры.
- Давай еще по глотку. И пересядь, - машет рукой она, вынимая чашку из моей горсти. Некстати вспоминаю теорию непрямых поцелуев.
Наконец добираюсь до шахмат и пересаживаюсь на один из стульев. Правила всегда одни и те же: говори как можно больше разных умных вещей.
Мне достаются черные. Неспешно расставляю знакомые каждой потертостью фигуры. Пешки упорно не хотят помещаться в клетки.
- Ты когда-нибудь выключала свет?
Удивленно смотрю исподлобья.
- Ну, это... выключаешь и - хуяк - темно. - Она подталкивает пешку средним пальцем.
- Было дело. Зимой же фонари рано вырубают. Иду такая в ванную, зубы чищу. Выхожу, выключаю свет - и все. Я тогда пиздец как испугалась.
- В жизни так же, - усмехается и пытается выстроить нечто хитроумное. Съедаю несколько ее пешек, теряю две свои. - Возможно, даже наоборот. Тебе наконец включили свет, который ослепил тебя.
- Шах.
Она ойкает.
- А ты здорово прокачалась, - улыбается.
- За шестнадцать месяцев-то, - пожимаю плечами.
В прошлую встречу нас выгнали из кафе на другом конце города. Его стены были выкрашены в безумный голубой, а столы не вписывались в интерьер; грубые, явно сколоченные пьяным мастером табуреточных дел. Гонявшие пиво мужланы усмотрели шампанское в крохотных грязно-белых чашечках и незамедлительно наябедничали видавшей виды официантке. Даже спустя столько времени вижу ее яростное лицо как наяву: мутные глаза навыкате, дрожащая нижняя губа и постоянно стучащий по мучнистой щеке ноготок.
- Эй, тоже ее вспомнила?
Тихо смеемся.
- Опять шах.
Сдвигает ладью куда-то в сторону, и я объявляю мат.
- Не цитата, а преамбула, - поправляет невидимые очки. - Ты слушай. Я недавно по улице шла, а навстречу мне старушка такая. Остановилась, и я тоже...
- Цыганка поди? - возбужденно перебиваю.
- Слушай ты! Не сдержалась, спросила, мол, вы же не Аида Плаховна? А она такая подмигивает хитро, говорит: нет, мол, знаем мы эту вашу современную литературу. Что ж вам надо, говорю. Дите, несчастна ты, говорит. С чего бы, говорю. И тут она встает прямо-прямо и говорит, мол, мы причиняем больше всего боли тем, кому причинять боли не хотим. Прихожу тогда домой, звоню тебе, а номер недоступен. Я в панику; да как же так! ужас! Даже родителей твоих в вэка искала. Парню твоему пишу, а он больше не твой парень. Не представляешь, как мне хуево было.
Великолепно понимаю. Телефон украли, заплатить за интернет было нечем - какие новые мобилы!
Я тоже думала о ней.
Она подрывается и бежит к окну. Раздраженно спрашиваю, что там случилось.
- Наконец-то снег пошел. Мало его, но все же он есть. Лежит такой не при делах. Помню, поражались: "Ва, восьмое октября - снег лежит". А что? Лень было выпасть вовремя, решил пораньше, мол, пипл схавает, он же все ест. А может, он антагонист? Концентрированный Макишима в составе?
- Поразительно, как же общество влияет на нас. Вроде ты и вырос в совсем другом времени, но все равно перенимаешь те словечки, которые сейчас модные.
- Пожалуй, ты права. - Она возвращается и сгребает черные.
- Темно уже.
Я знаю, что мы не уйдем, пока не сыграем пяти партий. Негласный договор. И нерушимый.