Река Кобожа является для меня исторической во многих отношениях. Полторы-две эпохи назад мы плавали по этой милой реке с моими давними друзьями, Люсей и Леней Шендеровыми, бывалыми байдарочниками, которые взяли в тот поход своего сына Сережу, застенчивого тринадцатилетнего подростка. Со мной в лодке был мой сын Ярослав, Сева, студент первого курса ленинградского кораблестроительного института, но еще совсем балбес, увлекающийся нашим уже тогда начавшим вырождаться роком и гордящийся своими волосами, спадающими ниже плеч, правда, на лбу аккуратно подобранными особой ленточкой - хайратником, от слова хайер, то есть, 'hair', то есть, волосы. С Севой плыла его одноклассница Света, которая потом станет его женой, будет воспитывать толстого кота Толстого и нарожает нам очаровательную внучку Сонюшку, Сонгюль - прекрасный цветок осени.

Шел август 1991 года. Заканчивалась эпоха исторического материализма. Контроль над великим и могучим Советским Союзом был уже почти полностью утрачен. Горбачев, запутавшийся в собственной болтовне и управляемый свой властной, но недалекой супругой Раисой, сидел в Форосе, выжидая, куда приведет развитие событий. Хитрый царедворец и бюрократ-разведчик Крючков заканчивал приготовления к путчу. А государственная ассоциация Агрохим, где я работал, переживала тогда пик своего подъема и наслаждалась правом бесконтрольно распоряжаться почти пятью миллиардами долларов валютной выручки от экспорта минеральных удобрений. ВАО "Агрохимэкспорт", созданный гением и железной волей Николая Михайловича Ольшанского (а также умом, авторитетом и колоссальной работоспособностью моего непосредственного начальника Юрия Алексеевича Орлова, генерального директора ВАО Агрохзимэкспорт и первого заместителя Ольшанского) уверенно контролировал от 15 до 20 процентов мировой торговли основных минеральных удобрений. Николай Михайлович был в дружеских отношениях с тогдашним вице-президентом СССР и будущим главным путчистом Янаевым. Помните Янавева? Уже не помните? Ну это тот самый главарь ГКЧП, у которого дрожали руки, когда он объявлял в стране чрезвычайное положение., Мне было чуть больше сорока, я был только что назначен заместителем генерального директора этого самого Агрохимэкспорта, был полон энергии и оптимизма. "Нам нет преград ни в море, ни на суше:",- так пелось в популярной советской песне.

Мы плыли по Кобоже две недели, топили походную баньку, собирали грибы, мокли под проливными дождями, греясь чистым спиртом 'Royal', который уже можно было купить у еще диковинных тогда кооператоров, и совсем не думали об эпохах. Двадцатого августа мы приплыли в Устюжну и только к середине дня как-то случайно узнали, что в Москве путч, Горбачев убит, на улицах танки. На станции в Пестово, откуда мы уезжали в Москву, никто тоже ничего не знал. Тревога висела в воздухе. Слухи рождались из неудачно сформулированных фраз, раздувались до невероятных размеров и громко лопались, натолкнувшись на острие сообщений "Би-Би-Си" и "Голоса Америки". Сами эти сообщения порождали новые, еще более чудовищные слухи. Гражданская война казалась неминуемой, но пока еще далекой и не страшной. Простой народ откровенно и безоговорочно поддерживал ГКЧП и ненавидел Горбачева. Те, кому уже было что терять, помалкивали и потихоньку смирялись с потерей добытого, возвращаясь к своему еще не забытому и такому привычному облику партийных и комсомольских активистов, целиком и полностью одобрявших все, что спускали сверху, не забывая при этом о своем кармане. Интеллигенты дрожали, проклиная в душе себя и свою недавнюю несдержанность в речах; большинство из них было уже готово немедленно бежать с повинной в НКВД, то есть, в ГКЧП.

Москва встретила нас нищетой и убогостью Савеловского вокзала с его наперсточниками, уже разрешенными шашлыками и примитивной торговлей с рук. Ни танков, ни крови не было заметно. Метро работало как обычно. Среди пассажиров изредка попадались усталые юноши и девушки с российскими флагами, едущие, скорее всего, от Белого Дома. Бросив дома байдарки и рюкзаки, мы с Севой тоже устремились на защиту Белого Дома. Вернее, устремился юный и порывистый Сева, а я не мог бросить его одного.

Мы шли вместе с толпой от Смоленской площади к Калининскому проспекту, еще не ставшему Новым Арбатом, потом вниз к Белому Дому. Все уже было кончено. На стенках тоннеля под проспектом еще сияла свежей краской надпись: "Помни август 91-го!" - здесь около суток назад погибли три мальчишки, бросившиеся на заглохший в тоннеле БМП. У Белого дома было что-то вроде народного гуляния, и истеричная девушка, размахивая флагом, не переставая кричала в толпу: "Лю-ю-ю-ди! Мы победили-и-и-и-и!". Где теперь эта девушка? Что с ней? Где теперь те, кого она называла "Мы"? Они-то, скорее всего, за границей, где-нибудь в Штатах или Голландии, вместе с теми, кто в перестроечные годы сделал все для разрушения великой империи, и кто по определению был неспособен не то, чтобы реализовать, а просто предложить взамен что-нибудь конструктивное.

А вот люди, к которым был обращен ее высокомерный истеричный возглас, конечно, все на месте, - а куда им деваться? Их предали те, кто звал их к новому светлому капиталистическому будущему. Их предали те, кто искренне, по собственной глупости, уверовал в демократические ценности и их совместимость с нашей действительностью. Их бросили те, кто цинично использовал их наивность, чтобы по их же головам и спинам вылезти самому из приличной нищеты всеобщего равенства, пробиться в хозяева новой страны за счет их поддержки или просто молчания, а потом, использовав, оставил их погибать в неприличной нищете на фоне еще более неприличной роскоши новых хозяев. Их многократно ограбили те, кто победил путч 1991 года, кто здесь же из танковых орудий расстрелял потом свой собственный парламент, кто дирижировал оркестром и поощрял организованную спортивность, кто предавал наших балканских братьев и одним парашютным полком брал Грозный. Они были скрыто зомбированы диковинными тогда западными сериалами, азартными телеиграми и открыто - новостными ток-шоу, организованными самыми талантливыми, самыми популярными, самыми принципиальными, но купленными на корню обаятельными телеведущими. Они сильно изменились, эти люди. Но - выжили. Кроме тех, кто умер, умер буквально и навсегда. Этих, преждевременно умерших, насчитывалось по миллиону за каждый год торжества демократии, и их число пока не уменьшается.

Сева с отличием закончил Кораблестроительный институт, переименованный потом во что-то вроде Морского университета, уверенно распределился в Центральное конструкторское бюро Морской техники Рубин, руководимое гениальным Игорем Дмитриевичем Спасским, и уже стал там начальником чего-то. Светлана тоже закончила институт, устроила из их небольшой квартиры на проспекте Энергетиков в Питере уютное гнездышко, воспитала пушистого и толстого кота Толстого и уже научила говорить сложные предложения нашу внучку, которой она без остатка посвятила два последние года. Мой друг Леня Шендеров стал большим человеком в империалистической фирме "Зульцер", зарабатывает хорошие деньги и не вылезает из командировок, в перерыве между которыми возит свою жену Людмилу по Швейцариям, Голландиям и Таиландам, тоскуя при этом по той же Кобоже и верховьям великой сибирской реки Лены. Застенчивый Сережа закончил университет в США, получил высокую должность в транснациональном гиганте и стал таким же недоступным для простых трудящихся, каким раньше был для них секретарь ЦК или член Политбюро. Я успел пройти хорошую школу дикого бизнеса, пройти по узкой тропе между произвольно толкуемыми официальными законами с одной стороны и неписаными, но очень жесткими законами криминального мира, доминировавшими в бизнесе, с другой. Потом я ушел со всех постов, добровольно стал безработным, а потом автором шести неплохих книг: "Персона нон грата", "Ладога", "Длинное лето 1999 года", "Государство и общество", "Каппадокия", "Косово глазами постороннего". Из них первые четыре уже вышли в свет, остальные две готовятся к выходу в издательстве "Русь". Потом я совершенно случайно попал в ОБСЕ и стал насаждать демократию от имени этого уважаемого гиганта мировой бюрократии, созданного, кстати, Брежневым в зените его карьеры генерального секретаря нашей родной коммунистической партии.

А великая русская река Кобожа так и осталась великой русской рекой Кобожей и продолжала струиться вдоль прежних берегов, неся в конечном итоге свои воды в частично чуждое нам теперь Каспийское море.

Немного географии

Река Кобожа начинается на востоке Валдайской возвышенности в Новгородской области, километрах в шестидесяти восточнее Боровичей, и течет из озера Великое почти строго на север. Километров через тридцать Кобожа пересекает железную дорогу Сонково-Петербург, идет дальше на север, пересекает ответвление той же дороги, идущее на Чагоду и далее выходящее на дорогу Петербург-Вологда. Здесь, за пару километров до села Горны, река в первый раз поворачивает на восток, однако, через несколько километров, уже в Вологодской области, ее опять уводит на север. После деревни Приворот река меняет северное направление на северо-восточное, затем, после пересечения с автодорогой А-114, идущей на Тихвин и Череповец, на юго-восточное и впадает в другую великую русскую реку Мологу километрах в двенадцати выше стоящего на Мологе старинного города Устюжна.

Вся длина Кобожи 165 километров. По другим данным длина реки 180 километров. Она вытекает из озера Великого, имеющего отметку 160 метров над уровнем моря и впадает в Мологу там, где высота уреза воды над уровнем моря равна примерно 105 метрам - довольно приличное падение для небольшой равниной реки. В бассейне Кобожи, и вообще в этом районе от Ладоги до Белого озера, жили вепсы, легендарный народ весь, давший жизнь великому русскому подвижнику и святому Александру Свирскому, второму человеку в истории (после библейского Авраама) видевшему своими глазами всевышнего Бога в виде Троицы. Нетленные мощи Александра Свирского, вроде бы навсегда уничтоженные большевиками, но затем в девяностых годах ХХ века заново открытые стараниями молодого и очень способного игумена Лукиана (Куценко), хранятся в Свято-Троицком Александра Свирского монастыре в селе Свирское недалеко от Лодейного Поля Ленинградской области. Чудесные места! Посетите - не пожалеете! Подробнее о преподобном Александре Свирском и отце Лукиане - в моей работе Ладога. По-вепски "Кобожа" означает пенистая река - после каждого каменистого переката, а их на реке десятка два-два с половиной, долго еще по воде плывут белые, медленно вращающиеся пятна пены.

Не могу объяснить почему, но на тех же самых картах, где река названа Кобожа, через -о-, Кобожа, села называются через -а-: Кабожа. Парадокс! Всего я насчитал три селения с этим названием. Первая Кабожа находится на берегах озера Великое, на узком - в километр - перешейке, отделяющем Великое от другого озера, Сухого. В двух километрах к северу от этой Кабожи находится исток реки Кобожа. Вторая Кабожа, самая большая из трех, это станция на дороге Сонково-Петербург, отсюда очень удобно начинать байдарочный маршрут: река находится в километре к северу от станции. И наконец, третья Кабожа - небольшая деревенька, расположенная у моста через Кобожу на дороге А-114. Именно отсюда река меняет северо-восточное направление течения на юго-восточное.

Селений вдоль Кобожи немного. Между озером Великое и станцией Кабожа можно отметить Медведево, Прибой, Гудково, Новодемидово, Овинец. Потом километров двадцать, до Сухолжино и Емельяновского, сел нет. Оба эти села плавно переходят в поселок станции Кабожа, затем идет большой поселок Юбилейный, первое селение на левом берегу Кобожи. От Юбилейного до Горнов и от Горнов до Приворота с Пахомихой река пустынна - опять каждый раз километров двадцать на реке нет ни одного селения. После Приворота километров через десять приходит компактная группа деревень Фрязино-Трухино-Избоищи-Семово и чуть в стороне от реки Клыпино. Избоищи - самое крупное селение, из которого хорошая дорога идет в большой поселок и станцию Сазоново, стоящую на другой реке, Песь, недалеко от впадения Песи в Чагоду. От Избоищ до Сазоново не более пятнадцати километров, до Чагоды от Сазоново еще километров восемь.

Километров через пятнадцать-двадцать вниз по реке от Избоищ приходит уже упомянутая деревенька Кабожа. После нее почти до самой Мологи на протяжении сорока-пятидесяти километров деревень на реке больше нет. Перед Мологой будут не видное с реки Шаркино, Деревяга и на самой Мологе большое село Софронцево. Это все.

Из крупных притоков нужно отметить две реки под названием Белая и одну под названием Черная. Самая крупная из них в межень не больше полутора метров шириной. Еще один приток, речка Левочка, приходит справа сразу же после станции Кабожа. Левочка вытекает из озера Старское километрах в десяти к югу от станции. Более длинный Веуч, как и Палкинская канава, являются частью системы осушения гигантского болота Дедово Поле, в западной части которого находятся промышленные разработки торфа. Впадение в Кобожу Веуча, а особенно Палкинской канавы, очень заметно по мутной воде, которая долго еще не смешивается с чистыми водами Кобожи. Остальные притоки с воды трудно заметить: их устья или заросли осокой, сусаком, рдестом, тростником и другой водной растительностью, или неотличимы от многочисленных здесь заводей и стариц из-за практического отсутствия в них течения в это время года.

Еще на Кобоже встретятся четыре или пять плотин давно разрушенных местных ГЭС, когда-то дававших окрестным деревням независимость от Чубайса, но с построением энергетических гигантов утративших свое значение. Одна из плотин непроходима и требует обноса, остальные вполне проходимы после внимательного осмотра.

Вода в реке на всем ее протяжении исключительно чистая и прозрачная с немного красноватым оттенком. Поражало изобилие белой лилии - в таком количестве мы ее не видели ни на одной реке, а она растет только в чистой воде.

Кобожа - рай для бобров. Судя по встречающимся повсеместно следам трудовой активности, здесь живут десятки, если не сотни их семей. Очень много уток. Из речных встречается кряква, свиязь и чирок, из нырковых хохлатая чернеть и, возможно, гоголь. Все утки были с утятами, в выводках насчитывалось от трех до десяти утят, которые прекрасно плавали и ныряли, но летать еще не могли. Цапель в этот раз было мало. Зато уже на Мологе, прямо за Устюжной мы встретили постоянно живущую там стаю журавлей - 87 штук !

По Кобоже и раньше-то плавало не так много байдарочников, а сейчас их там нет вообще: когда-то освоенные и обжитые стоянки заросли и стали незаметными с берега. Мы не смогли найти ни одной своей стоянки 1991 года. Даже сауна, встроенное в берег почти капитальное здание, куда-то исчезла. Берега реки, в основном, высокие и с воды очень трудно определить их пригодность к организации стоянок. В любом случае, если пойдете по Кобоже, пройдите первую половину побыстрее: самые красивые леса, в том числе беломошники, начнутся после деревни Кабожа. Особенно хороша Кобожа на последних 15-20 километрах перед впадением в Мологу. Ее левый берег здесь изумительно красив, выходит в чистые сосновые леса и относительно мало посещаем. Именно здесь кем-то поддерживается роскошно оборудованная стоянка со столом и навесом - единственная на всей реке, если не считать наших стоянок, на которых мы старались оставить то стол, то почти заново сделанный навес.

В магазинах на станции Кобожа можно купить почти все, что нужно в походе. Не рассчитывайте на магазины по пути - даже в Горнах магазин работает лишь два дня в неделю. Можно надеяться только на Избоищи, ну еще Софронцево, но Софронцево это уже конец пути, всего два часа от Устюжны. Ни ягод, ни грибов в это время года (двадцатые числа июня) на Кобоже не было. Ходить надо с середины июля до начала сентября. Правда, нас и в июне-то заливали дожди, а с середины августа в этих краях они еще и холодные. Но прелесть природы, ее естественность и нетронутость все равно оставят в вашей душе незабываемый след, а про дожди вы забудете, как только вернетесь домой.

Немного о природе

Район Кобожи находится на Молого-Шекснинской низине, имеет однообразный плоский рельеф и относится к категории полесий. Почвы района в основном песчаные, а также дерново-подзолистые. Значительную площадь занимают болота, некоторые из них имеют вполне устрашающие названия: Великий Мох, Большое болото, Куликово поле; есть даже болото Океан. А еще здесь есть болото Дедово Поле, болото Стрельская Гладь, Углишное, бездонное Косинское болото - настоящие моря площадью в сотни квадратных километров каждое. Глубина большинства из них свыше двух метров, то есть, любой, самый высокий человек уйдет в них, как говорится, с ручками. Заблудился - пропал: в любом направлении десятки километров топей и зыбей. Зато запасы клюквы неисчерпаемы. Встречается морошка и даже экзотическая княженика, Mesimarya по-фински, из которой финны делают превосходный ликер, уступающий, пожалуй, только Амаретто ди Саронно.

А всего 550 миллионов лет назад здесь плескалось море, обширное и глубоководное, оставившее доныне отложения толщиной от 30 до 250 метров. Потом кристаллический фундамент стал подниматься, море отступило, однако через несколько десятков миллионов лет опять пришло, и опять с севера, от Тиманского кряжа, и теперь надолго: почти на 200 миллионов лет. Мы сами видели на одной из наших стоянок забытые кем-то окаменелости - я впервые в жизни трогал камень, в котором явно были видны отпечатки раковин моллюсков и какой-то другой морской живности. Фораминиферы или брахиоподы, наверное.

Потом, два миллиона лет назад со стороны Скандинавии пришел ледник. Он то надвигался, то отступал, то наступал вновь, пока где-то 15 тысяч лет назад не отступил насовсем. Началась новая жизнь. Тот рельеф, который мы сейчас встречаем, сформирован как раз поздним этапом Валдайского оледенения. Наше полесье моложе украинского, Припятского, поэтому поймы рек здесь не такие широкие и весенние разливы не такие впечатляющие. Впрочем, болота по весне все равно залиты водой.

До этого похода я не знал, что весь район представляет собой одну большую деревню Гадюкино: в июне, в среднем, 13 дней дождливые. Как не знал во время похода, что лето будет засушливым, и эти вот дожди будут потом вспоминаться как благо. Но мы только что настрадались от ливней в Псковской области, по которой путешествовали на машине, а тут еще дожди на Кобоже: Вообще, здесь с дождями и туманами выпадает больше влаги, чем происходит ее испарения при умеренных температурах здешнего лета. Район переувлажнен, хотя в сосновых борах это ощущается меньше, чем, например, в том же болоте Океан, вернее, совсем не ощущается: песок проглатывает любое количество воды, не оставляя и следа от самых устрашающих ливней.

Кстати, о болотах. Они образовались здесь, в основном, из тех озер, которые в изобилии появились после таяния ледников, поэтому господствуют болота верхового типа с выпуклой центральной частью. Болота бывают грядово-мочажинные, когда длинные грядки торфа перемежаются мочажинами, заросшими пушицей и мхом, а также грядково-озерковыми с прогалами чистой воды между грядами. Торф накапливается медленно - за тысячу лет нарастает слой торфа всего в один метр. В центре верховых болот накопление идет быстрее, поэтому-то они и выпуклы в центре. Один метр за тысячу лет - это немного, всего один миллиметр в год. А посчитайте-ка на миллион лет! Низинные болота образуются заболачиванием почв по берегам рек или в местах выхода родников, не имеющих стока. Плавни - это тоже низинные болота, только очень протяженные. Торф верховых болот имеет низкую степень разложения органических веществ и низкую зольность. В низинных болотах, наоборот, степень разложения высокая и зольность торфа тоже. Чаще всего низинные болота не грядковые, а кочковатые; они зарастают ивняком, ольхой, березой и другими лиственными породами, впрочем, всегда чахлыми.

Сапропель бывает только на верховых болотах. Он образуется еще при жизни озера. Затем идет слой торфа, образовавшегося из тростника. Затем последовательно вверх идет хвощовый, осоковый, лесной и сфагновый торф. Биологи считают, что болота - это самые красивые наши природные комплексы. Если убрать комаров, а особенно гнус, с которым нельзя бороться, а в июле еще и слепней, я бы согласился с биологами. Любоваться богатством наших болот можно в апреле - начале мая, во время пролета и прилета птиц, а еще в сентябре, когда созревает клюква. С середины мая и почти по сентябрь жизнь в болотах для изнеженного городского человека трудно переносима.

Немного краеведения

(Использованы некоторые материалы из альманаха Чагода, изданного Вологодским пединститутом в 1999 году (изд. Ардвисура) на средства администрации Вологодской области и ее Чагодощенского района).

Район реки Кобожа неплохо исследован археологами. Раскопки здесь начались еще в 1874 году, когда финский ученый Европеус (!) искал здесь фино-угорские поселения, а нашел древнерусские курганы Х-ХI вв. Здесь же были найдены серебряные арабские дирхемы и западноевропейские денарии, отчеканенные в 984-985 и 988-1002 гг. Теперь они хранятся в Хельсинки в Национальном музее - помните это здание в стиле неоромантизма рядом с Парламентом и напротив дворца "Финляндия"? Так вот, это там. Жаль, что я не знал этого раньше! Но какая связь времен и мест, какие трюки судьбы! Ими переполнена моя жизнь: всего две недели назад в Крыпецком монастыре я узнал, что его основатель, святой Савва Крыпецкий, пришел из Сербии, откуда недавно вернулся и я. А в Псково-Печерской лавре вообще почти в центре композиции находится изображение Белого Ангела - сюжет, имеющий особый смысл для православного Косово и глубоко там чтимый.

Угро-финские поселения на Кобоже были все-таки открыты, но уже в наше время, причем, многие из них совсем недавно, пять-десять лет назад, то есть, уже после нашего первого похода по Кобоже. Эти поселения датируются с I-го тысячелетия до нашей эры по V-VI вв. нашей эры. Значительная часть их концентрируется в устье первой реки Белой, которая впадает в Кобожу справа в районе между Горнами и Избоищами, там, где река делает поворот с восточного направления на северное. Здесь найдены железные наконечники стрел и копий, боевые топоры, остатки упряжи, инструменты, ножи, бронзовые подвески, пряжки, застежки, булавки и даже позолоченные стеклянные бусы, изготовленные аж в Египте. Не в Хургаду ли ездили древние финны отдыхать от праведных трудов по добыванию медведей и выделке собольего меха?

Люди жили здесь и раньше. Некоторые раскопки, произведенные на Кобоже, открывают стоянки каменного века, относящиеся к эпохе мезолита, к VIII-V тысячелетиям до н.э., когда только что отступил последний ледник, и впервые климатические и другие условия стали пригодными для существования человека. Представляете, какой тогда был рельеф и какая флора и фауна! Десять тысяч лет назад! За семь тысяч лет до Царя Давида и его первого храма! За восемь тысяч лет до Иисуса Христа! Даже фараонов тогда еще не было. А люди на Кобоже уже жили! Хорошие, наверное, люди - честные, открытые, смелые. Не в пример нам, нынешним. Другие тогда вряд ли выживали: хитрость и лицемерие нужны, чтобы выжить в дебрях учреждений; в дебрях природы нужны знания и отвага. И неутомимость, выносливость, превосходящая выносливость лосей и медведей. И неприхотливость. И самоотверженность. Интересно, а доброта и нежность были? Наверное, были. Есть же они у тех же волков и медведей - хотя бы по отношению к своим детенышам, почему бы, им не быть у людей. Ведь чисто физически за эти десять тысяч лет люди мало изменились, ну, видеть стали хуже, особенно с появлением телевидения и компьютеров, ходить разучились, - а так все остальное то же самое, только слабее.

Район Кобожи всегда относился к владениям Новгорода и входил в состав ее Бежецкой пятины, которая делилась на Бежецкий Верх, Бежецкую Сотню и Помостье - район очень байдарочной реки Мста, от финского Mustajoki, то есть, Черная река. (См. дневник первого автомобильного похода из моей книги "Длинное лето 1999 года"). Хотя Кобожа всегда текла в противоположную от Мсты сторону (Мста течет на северо-запад и впадает в озеро Ильмень), она относилась именно к Помостью. Татаро-монголы сюда не дошли, несмотря на то, что они были значительно севернее и дальше этих мест, хотя бы в том же Великом Устюге. Значительную информацию о Помостье можно почерпнуть в книге Константина Алексеевича Неволина О пятинах и погостах новгородских в XVI веке с приложением карты, вышедшей в 1853 году в VIII томе Записок Императорского Русского Географического общества.

Новгородские пятины делились на погосты, административно-территориальные единицы, по которым производился подсчет населения и податного имущества. В погостах же чаще всего располагались и церковные храмы, превращая их еще и в центры духовной жизни. В районе Кобожи находились Избоищенский Воскресенский, Мегринский Ильинский и Покровско-Никольский Черенский погосты. Село Избоищи и сейчас стоит прямо на Кобоже, село Черенское на дороге А-114 километрах в четырех от реки в ее среднем течении, а Мегрино к северу от Черенского километрах в двадцати, но уже не на Кобоже, а на другой здешней прелестной реке, Чагодоще. Известен еще и Смердомльский Богородицкий погост, самый древний, но он находится несколько в стороне, на реке Чагоде километрах в восьми выше впадения в нее реки Лидь. Река Чагодоща - это продолжение реки Чагода после впадения еще одной хорошей реки - Песь. Здесь сейчас большой лесной поселок и станция Чагода. За этим поселком река уже называется Чагодоща.

Избоищи упомянуты в новгородской берестяной грамоте ? 307, относимой к 1422-1446 гг.: "Осподину Ондреяну Михайловицю: чолом бею хрестьяне Избоищане...". Название "Избоищи" наша топонимика связывает не с избиванием на этом месте какого-то лютого врага, что было бы вполне понятным, а с местонахождением еще более древнего, но затем заброшенного поселения, состоявшего из одной избы и впоследствии возобновленного. По этому же шаблону образованы, оказывается, слова селище и городище, поскольку формант -ище (во множественном числе -ищи) указывает на вторичность освоения этого места под жилье. Интересно, что было раньше на том месте, где сейчас расположены подмосковные Мытищи?

Место, где находится село Мегрино, было обжито с III-го тысячелетия до нашей эры. С VIII-IX века нашей эры здесь, в краю и сейчас-то достаточно таежном, уже располагались древние пахотные земли. Название Мегрино производят от слова мыгра, то есть, возвышенность или деревня возле горы.

Первая фиксация названия Черенского погоста относится к берестяным грамотам ? 157 и 311, в которых упоминаются крестьяне черецшане и череншани. Упоминается он также в писцовой книге Бежецкой пятины под 1582 годом: "Погост Покровской и Николской в Черенску. На погосте церковь Покров Святой Богородицы древяна клетцки. А в церкви образы и свечи и книги и ризы и все церковное строенье приходное. Да в Черенску ж церковь Никола Чюдотворець древяна клетцки...". Ни одна из упомянутых деревянных церквей не дожила до наших дней. Выстроенные позже на их месте величественные каменные храмы были безжалостно разрушены уже при историческом материализме, часто под надуманным предлогом, а то и вовсе без предлога: религия, как известно, опиум для народа.

Единственным значительным монастырем в нашем регионе (если не считать Моденского Николаевского монастыря, расположенного на Мологе ниже Устюжны), была Синеозерская Троицкая пустынь. Ее основал в 1600 году святой Преподобный мученик Ефросин, уроженец Карелии, выбравший глухое и по нынешним меркам место на озере Синицком, затерявшемся в непролазных болотах километрах в двадцати северо-востоку от Черенского. Ефросин принял мученическую смерть в 1612 году от поляков, покусившихся на скромное имущество монастыря. Хотя откуда взялись тогда поляки в этой глуши? Да еще в 1612 году! Скорее всего, всех, кто в Смутное время зарабатывал себе на жизнь разбоем, позднее причислили к полякам из чувства ложного патриотизма. А при развале любого государства разбоем начинает заниматься самая активная часть населения - это следствие закона пассионарности, открытого великим Львом Николаевичем Гумилевым. Наше время является самым ярким тому подтверждением. Ну как же, народ-богоносец и вдруг свои же церкви грабит! Так и нынешних олигархов когда-нибудь зачислят в поляки или в чеченцы, не говоря уж о представителях другого богоизбранного народа! Но дело не в этом. Дело в том, что Синеозерская (или Синозерская, так правильней: озеро-то не Синее, а Синицкое) пустынь была упразднена еще при царе-батюшке за нерентабельностью. Но ее роскошный комплекс деревянных церквей XVII века сохранился. Вернее сохранялся, пока в 1960 году не сгорела Троице-Благовещенская церковь и колокольня с колоколами, являвшимися вкладом самого царя Алексея Михайловича. Иоанно-Богословская церковь сгорела гораздо раньше, еще в 1944 году, когда вообще не до церквей было. Часть чудом сохранившейся церковной утвари из Синозерской пустыни находится теперь в музеях Устюжны и Череповца.

Немного об Устюжне

(Использованы материалы каталога "Земля Железопольская", Вологда, изд. "Газета", 1990, и работа Александра Рыбакова "Вологодская икона", М., Галарт, 1995).

Великая русская река Молога является одним из самых значительных левых притоков Волги и первым из них по порядку: Шексна, Унжа, Керженец, Ветлуга и Кама придут гораздо ниже. Когда-то в Мологе водились осетры, стерлядь и севрюга, ставшие теперь экзотическими и в самой Волге, если не считать ее низовий, а тогда они именно отсюда и в изобилии поставлялись к царскому столу. На Мологе находятся тверские города Бежецк, Пестово и Весьегоньск, а также вологодская Устюжна. До начала сороковых годов на Мологе, прямо у места ее впадения в Волгу, был еще один древний русский город - тоже Молога, который когда-то даже был центром самостоятельного княжества. Об этой Мологе упоминал сам Герберштейн. Здесь начиналась Тихвинская водная система, построенная в 1811 году и соединившая Волгу с Балтийским морем. При заполнении Рыбинского водохранилища город Молога был обречен. Его жителей принудительно эвакуировали, а сам город был полностью затоплен после завершения весной 1941 года работ по строительству гидроузла и гидроэлектростанции у города Рыбинска. Рукотворное Рыбинское водохранилище требовало и не таких жертв! Но вернемся к Устюжне.

Устюжна находится на правом берегу Мологи, почти ровно посередине между впадением в нее Кобожи и Чагодощи. Название города производят от сочетания Устье реки Ижина - Усть-Ижина - Устьижна - Устюжна. Поскольку Великий Устюг, находящийся от Устюжны в противоположном, северо-восточном краю необъятной Вологодской области, шестьсот километров по прямой, и по звучанию, и по словообразованию очень похож (Усть-Юг, место впадения реки Юг в реку Сухона, начало Северной Двины), их часто путают. И Юг, и Ижина приходят к своему устью справа. Прямо по городу течет еще одна небольшая речка - Ворожа. Устюжна - город такой же древний, как и Устюг. Устюженское городище археологи относят к XI веку, хотя сам город прямо упоминается в новгородских летописях под 1340 годом, упоминается по поводу нападения на Устюжну новгородских ушкуйников. Косвенно город упоминается в ростовской (угличской) летописи среди городов, принадлежащих угличскому князю Роману. В угличской летописи Устюжна Железопольская названа Юстюгом Железным.

Территория, прилегавшая к Устюжне, на протяжении ряда веков служила предметом соперничества между древними великими русскими городами: Ростовом и Новгородом: здесь пересекались их пути, ведущие дальше на Север, в Пермь и Югру, за Урал. Нападения на Устюжну новгородских ушкуйников показывают, что новгородцы эту землю своей не считали. Хотя, что спросить с ушкуйников - грабители, они и сейчас-то особенно не интересуются, чья именно собственность плохо лежит.

Сейчас Устюжна - милый провинциальный городок. Делить здесь особенно нечего, поэтому бури мафиозных разборок по поводу захвата и передела собственности обошли город стороной. Люди здесь еще не до конца издерганы телевидением и сохраняют нормальные человеческие качества, в первую очередь, отзывчивость и добросердечие. К нищете наших дней как-то привыкли - да здесь уже и не помнят лучшего времени, а кричащая роскошь тех, кто успел ухватить жирный кусок бывшего общенародного достояния, здесь не так заметна, как в больших городах. Люди живут земными заботами: нянчат внуков, перекрывают протекающие крыши, безуспешно борются с колорадским жуком, истребляющим основной продукт питания - картошку, заготавливают на зиму грибы и ягоды, благо они здесь водятся в изобилии. И никто не знает, откуда они берут средства для своего жалкого существования.

Основным занятием посадских ремесленников Устюжны было железоделательное производство. Ни Урала, ни Курской магнитной аномалии тогда еще не знали, и железо добывали из болотных руд, а уж болот-то вокруг Устюжны всегда было в достатке. Болотная руда - это веками накапливающиеся на дне болот окислы и гидроокислы железа. Может, вы видели когда-нибудь что по берегам ручьев или около родников земля приобретает цвета ржавчины - это оно, железо. Годы и давление вышележащих слоев прессует окислы железа в подобие корок, конкреций, а хитрые люди копают гигантские канавы, отводят из болота избыток воды, вскрывают вышележащие слои и собирают руду для дальнейшей переработки. Все это делается лопатами, по колено, а то и выше в холодной воде, все своими руками: экскаваторы, бульдозеры, землечерпалки появятся много веков спустя, а копья и мечи, кольчуги и латы, сошники и те же лопаты нужны уже сегодня. Сегодня - это в первом тысячелетии до нашей эры - помните железные наконечники стрел и копий, боевые топоры, остатки упряжи, инструменты, ножи, найденные в угро-финских поселениях между Горнами и Избоищами на Кобоже?

Уже тогда жившие здесь люди владели сыродутным процессом, по которому из болотных руд получали крицу. Делалось это очень просто, почти как в Китае во время культурной революции: рыли яму, обмазывали ее огнеупорной глиной (позже стали футеровать кирпичом), делали каналы для подвода воздуха и отвода шлака, разжигали древесный уголь, потом потихоньку подсыпали слоями руду и тот же древесный уголь. Окислы под воздействием углерода восстанавливались в чистое железо, и на дне ямы получалась раскаленная крица весом килограммов в пять. Крицу вынимали, проковывали, чтобы уплотнить ее и удалить остатки шлаков, и после она шла в кузницу, где с ней работали уже мастера выделки готовых изделий, владевшие собственными секретами. Особенностью процесса было то, что железо вовсе не плавилось, а только раскалялось, поскольку температура в печи не превышала 1100 - 1350? С, а температура плавления железа выше 1500? С.

Часть железа насыщалась углеродом, и получался хрупкий чугун, который сначала считали отходами производства и выбрасывали, а потом заметили, что если в ту же яму (теперь выросшую вверх в виде шахты и получившую искусственное нагнетание воздуха мехами, что резко повысило температуру) положить вместе с углем не руду, а тот же чугун, то получится уже настоящая сталь, более твердая и прочная, чем железо. Этот процесс стал широко применяться уже в XII-XIII вв., и в Устюжне его наверняка знали.

Древесный уголь получали в кострах или в кучах, медленно сжигая древесину при крайне скудном доступе воздуха. Особенно хороший уголь получается из березы: он намного плотнее и калорийнее, например, соснового угля. Может, поэтому сосновые леса еще кое-где есть, а вот березовых уже почти не осталось. Правда, береза - это еще и фанера, а фанера - это мебель и это тара, два товара массового потребления, вытесняемые, но так до сих пор и не вытесненные пластиками. Побочным продуктом производства древесного угля является деготь, широко применявшийся в крестьянских хозяйствах - и как смазочный материал для телег, и как средство народной медицины, и как средство от тех же слепней, которых вряд ли в 1302 году было меньше, чем в году нынешнем, 2002-м. Им же смазывали конскую сбрую и кожаные сапоги, у кого они были - лапти мазать было не нужно. Я до сих пор люблю дегтярное мыло и дегтярный шампунь: мыло выпускается и у нас, а дегтярный шампунь очень высокого качества делают финны (из нашей, в основном, березы, скупаемой за бесценок у вконец разоренных леспромхозов). В древесном угле, в отличие от каменного, кокса, который сейчас применяется в металлургии, нет ни серы, ни фосфора, делающих сталь хрупкой, поэтому качество тех же топоров и лопат в прежние века было несравненно более высоким. Кстати, откуда в каменном угле сера и фосфор, эти постоянные спутники преисподней и всякой дьявольщины? А именно оттуда! Если торф - это накопленные веками останки озерных и болотных растений, то каменный уголь был когда-то телами грешников, попавших в ад. А вы задумывались над тем, куда они потом деваются, из ада-то? Нефть, соответственно, это трансформированная тысячелетиями кровь этих самых грешников, и сера в ней тоже есть. Посчитайте: 6 миллиардов населения, средняя продолжительность жизни для удобства - 60 лет, ежегодно умирает 100 миллионов человек, каждый весом 60 кг - это 6 миллиардов килограмм или 6 миллионов тонн ежегодно. Сделайте поправки на содержание воды в организме, динамику численности, время существования человека разумного (или даже тысячелетия после сотворения человека Богом) - и вы получите запасы углеводородного сырья на Земле.

В XVI веке Устюжна была первой на Руси по числу ремесленников, занятых в обработке металла. По сотной выписи из книги Ильи Плещеева, сделанной 1567 году, скорее всего, в связи с передачей Устюжны Иваном Грозным жене своего умершего брата Юрия, в Устюжне уже было две площади, одиннадцать улиц с переулками, два монастыря со своими слободами, 18 церквей, 967 дворов и 124 лавки. Лавок, кстати, много расплодилось и сейчас, иногда кажется, что продавцов в Устюжне ничуть не меньше, чем покупателей. Была в Устюжне в XVI веке своя тюрьма - есть она и теперь, и кажется, на том же месте. В Устюжне ковались мечи, копья, бердыши, топоры, отливались пушки и ядра, изготавливались гладкоствольные пищали.

В 1609 году Устюжна выдержала натиск польско-литовских захватчиков, а скорее всего, многонационального сброда, включая немцев, татар, черкесов и запорожских казаков, обретавшихся вокруг лагеря Лжедмитрия Второго в Тушино и собранных паном Микулаем Касаковским для насаждения польского варианта демократии в слабо защищенной российской глубинке. До середины XVIII века Устюжна вполне процветала, занимая важное место в общероссийском производстве скоб, гвоздей, лопат, ломов, кирок и других железных и стальных изделий, а также выполняя государственный заказ на поставку пушек, ядер, картечи и железных деталей для кораблей. С развитием других центров сталелитейного производства, в первую очередь Урала, значение Устюжны стало падать, и к концу XIX века она превратилась в рядовой уездный город Новгородской губернии, лежащий в стороне от новых торговых путей.

Главными архитектурными достопримечательностями Устюжны являются Богородице-Рождественский собор (1692) - в нем сейчас разместился краеведческий музей; Казанская церковь (1694), вкладчиками которой были сами Строгановы; Благовещенская церковь (1762), Воскресенская церковь (1773), Покровская церковь (1780), Успенская церковь (1781), жилые дома местных олигархов XVIII-XIX века и дворянские особняки XIX века. Уникально деревянное здание Городской Думы с башней пожарной каланчи. Эта башня и сегодня доминирует над городом вместе с поблекшими крестами тоже чудом сохранившихся церквей.

Недалеко от Устюжны, в пятнадцати километрах на юг по дороге в Сандово, находится большое село Даниловское, родовое имение Батюшковых. Здесь жил тот самый поэт, современник Пушкина, Константин Николаевич Батюшков, памятник которому стоит на центральной площади в Вологде у Софийского собора, и могилу которого мы видели в Спасо-Прилукском монастыре. Батюшков, как и я, родился 31 мая, только почти на двести лет раньше. Здесь же, в Даниловском, пять лет - с 1906 по 1911 гг. - работал Александр Иванович Куприн. Здесь он написал "Суламифь", "Изумруд", "Реку жизни", "Обиду", "Яму". Позднее он описал Даниловское и Устюжну с окрестностями в своих рассказах "Бредень", "Черная молния", "Завирайка (Собачья душа)", "Груня". Почитайте, обязательно захочется приехать и посмотреть! Ведь журавли не случайно живут именно здесь!

Русские провинциальные города Куприн вообще не очень жаловал, считая их косных обывателей одной из причин отсталости всей страны. Вот как он описывал Устюжну начала ХХ века в рассказе Черная молния, написанном в 1912 году:

"Так и живет городишко в сонном безмолвии, в мирной неизвестности, без ввоза и вывоза, без добывающей и обрабатывающей промышленности, без памятников знаменитым согражданам, со своими шестнадцатью церквами на пять тысяч населения, с дощатыми тротуарами, со свиньями, коровами и курами на улице, с неизбежным пыльным бульваром на берегу извилистой несудоходной и безрыбной речонки Ворожи - живет, зимой заваленный снежными сугробами, летом утопающий в грязи, весь окруженный болотистым, корявым и низкорослым лесом".

Не очень справедливо, надо сказать. И реки здесь рыбные, даже до сих пор, и леса прекрасные - что может быть лучше здешних сосновых боров-беломошников? Болота тоже есть, это правда. А вот добывающей промышленности, слава Богу нет, хотя слухи о находке в здешних краях месторождений алмазов не утихают. Зато Куприн справедлив в описании устюженских простых людей - богатырей телом и духом. Вот эпизод, описывающий процесс освобождения бредня, точнее, невода, зацепившегося подо льдом за корягу на дне при зимней ловле (Бредень,1933 год):

"Этот, точно стальной старец, не суетился, не торопился и не терялся. Его приказания исполнялись с необычайным толком. Еще на берегу он проверил сравнительную натянутость вытащенных наружу сетей бредня. Потом снял с себя шубу и романовские валенки, оставшись только в портках и холщовой рубахе.

- Господи, благослови! - сказал он, взявши в одну руку кирпич, а другой рукой подав конец веревки агроному. -Ныряю.

Густо бухнуло его тело в прорубь, и быстро побежала веревка в руках Воркунова". (Цит. по Полному собранию сочинений А.И.Куприна, сайт www.kuprin.de)

В 1991 году мы выбрали Кобожу, в основном, из-за того, что нам очень хотелось увидеть своими глазами невероятную икону первой половины XVI века "Чудо Георгия о змие в житии". Невероятную потому, что избитый сюжет со змием, которого Церетели даже изрубил для верности на куски, на этой иконе трактован совершенно по-другому. Георгий, победив змия, берет его в плен. Василиса Премудрая (и откуда она взялась на иконе, она же из сказок!) уводит змия на тоненькой веревочке, наверное, в здешнюю исправительно-трудовую колонию общего режима. Удивленные коровы не верят в будущую перекантовку чудовища ( на свободу - с чистой совестью!) и шарахаются в угол иконы, а черненькая собачка отважно облаивает его, но тоже на всякий случай держится поодаль. Такой вот сказочный сюжет на православной иконе времен Василия III.

В 1994 году музей был ограблен, и эта поистине бесценная икона была похищена вместе с другими уникальными иконами XVI века. Какие подонки! И не столько исполнители - Бог им простит, принимая во внимание их нищету, в первую очередь духовную. Заказчики - они-то понимали, к чему они протягивают свои грязные руки! Или это опять что-то польско-литовское? Смутное время: Что-то я не помню кричащих возмущением заголовков газет, заявлений официальных лиц по этому поводу, громких отставок по линии культуры, таможни и МВД. Некогда было - власти в Москве пилят валюту, полученную от Международного валютного фонда, и ломают голову над тем, как переизбрать на очередной срок такого удобного, но уже ставшего практически невменяемым Ельцина. А местные власти - ну, не могла так уж сильно измениться провинция со времен Куприна!

1994 год: В этом году лопается МММ, за которым вскоре последует обрушение других финансовых пирамид, впариваемых родному народу нашим же родным телевидением в бесчисленных - и очень талантливых! - рекламных роликах. Народ бросается вытаскивать свои кровные, но веры в телевидение и в Леню Голубкова все равно не теряет: видно, пиар-технологи зацепились за какую-то очень важную струнку в загадочной душе бывшего народа-богоносца. Или такой уж он у нас вообще доверчивый, народ?

В этом же году всерьез обсуждается создание независимой Дальневосточной Республики, а Россия в договоре о разграничении полномочий, который носит все признаки межгосударственного договора, признает Башкоторстан государством. Чечня давно независма де-факто. В один и тот же день, 9 июля 1994 года, зарегистрированы Партия любителей пива во главе с Калачевым и партия Демократический выбор России во главе с Гайдаром, что, согласитесь, символично. В этом же году пьяный Ельцин, возвращаясь из Америки, проспал в Шеноне встречу с премьером Ирландии, и тот битый час ждал, пока к нему по трапу спустится всегда улыбающийся Сосковец. В этом же году 11 октября произошел черный вторник - обвальное падение рубля, в очередной раз ограбившее и без того нищее население страны. Следующее ограбление такого масштаба произойдет всего через четыре года.

В этом же году - провал первой спецоперации в Чечне. Боевики Дудаева шутя сожгли танковую колонну оппозиции, которую близкие к Ельцину генералы бросили на Грозный, навербовав в танкисты за смешные деньги бедствующих офицеров-добровольцев из подмосковных элитных частей. Чеченская диаспора в Москве подняла голову и пикетирует здание Госдумы. В этом же году - успех другой спецоперации, операции мордой в снег, проведенной набравшим силу Коржаковым против набравшего силу Гусинского. Смутное время: Год завершился катастрофическим штурмом Грозного в новогоднюю ночь, когда сотни солдат уже нашей регулярной армии, наследницы непобедимой и легендарной, были сожжены в танках. Эти танки были опять брошены бездарными генералами по той же схеме и без прикрытия в город, нашпигованный противотанковыми средствами и полностью контролируемый пассионарными чеченцами, защищавшими от неверных свою Отчизну и своего Аллаха, который акбар. Тогда еще на деньги этих самых неверных.

Господи, сколько же позора мы пережили всего за один год!

И все-таки кража икон XVI века из музея Устюжны - национальный позор, не сопоставимый ни с чем. Когда-нибудь мы это поймем. Когда-нибудь это поймет и сам народ-богоносец. А пока он не поймет, никаким самым честным и трезвым президентам, генсекам или даже императорам не удастся вытащить матушку Россию из той ямы, в которой она оказалась.

Смутное время:

Глава вторая

Идея похода

По всем меркам плыть на байдарке по любой реке в июне - нонсенс. Можно плыть в апреле-мае по полной воде, когда только что стаял снег и возбуждает даже сам вид талой земли, не говоря уж о ее запахе, таком крепком и волнующем после мертвого безмолвия зимы; когда самые незаметные речушки превращаются на время в восхитительные байдарочные реки высоких категорий сложности. Все ново - земля, пухочки распустившихся верб, блеяние бекасов, которые сошли с ума от любви и безуспешно пытаются упасть с небес и разбиться, но подхватываемые тугим воздухом, опять отправляются назад в небеса, бросая вниз только звук своих трепещущих перьев. Апрель и май - время байдарочных походов для несчастных влюбленных, неверных мужей и неверных жен, уставших за зиму маяться в поисках случайных пристанищ у друзей и вдруг получивших возможность пожить вместе, пусть в палатке, пусть на ледяной еще земле - но вместе и наедине! Наедине с природой, в которой всe или уже занимается любовью, или рвется туда, где эта любовь неизбежна.

Можно плыть в июле-августе, когда обнажаются песчаные пляжи, а нормальные люди уходят в отпуск; когда прибрежные леса полны земляники, черники, голубики, морошки, брусники и каменки, а черные, блестящие, налитые сладостью и витаминами ягоды смородины свешиваются с берегов прямо в байдарку; когда собираются только боровики, ну, может, еще подосиновики, челыши, а остальные грибы с презрением отвергаются; когда росные восходы солнца так хороши, что пропустить их просто грешно, а сон в палатке так крепок и здоров; когда зверобой и душица, калган и кипрей заменяют и черный чай, и кофе, обеспечивая тем самым не только накопление иммунитета, но и экономию средств.

Можно плыть в сентябре, когда схлынут отпускники, когда леса и реки, опустев, становятся чуть грустными и задумчивыми, а по утрам пауки-тенетники накрывают своими тончайшими сетями огромные прибрежные пространства; когда роса выявляет своим бисером серебряные нити этих сетей, вспыхивая редкими бриллиантами в лучах поздних восходов еще ласкового солнца. Воздух становится прозрачным, запахи крепкими и здоровыми, а настроение философским и тоже грустным. Скоро зима, и эта последняя встреча с природой чем-то сродни последней любви, ощущение которой так остро независимо от возраста и семейного положения.

Можно плыть в любое время - но не в июне. В июне река полностью во власти комаров и ненавистного гнуса, леса пусты - ни ягод, ни грибов. Птицы заняты с утра до вечера семейными делами, выкармливая только что появившееся потомство - плод недавней любви. В июне нормальные люди на байдарках по рекам не плавают.

Нас трудно отнести к нормальным людям, вот и поплыли мы, ненормальные, в июне. Да и другого выбора у нас просто не было. Сева участвовал в операции по подъему Курска, провел несколько месяцев на военно-морской базе за Полярным кругом, в Росляково, куда в плавающий док поместили поднятую подлодку, и где в присутствии следователей генпрокуратуры и высоких флотских чинов шел тщательный разбор каждого отсека: демонтаж с помощью лома и газового резака остатков оборудования, спрессованных чудовищной силой взрыва, поиск осколков взорвавшихся торпед, поиск и извлечение из-под завалов тел моряков, погибших полтора года назад, в августе 2000 года. Первая возможность уйти в отпуск у него появилась только после завершения следствия и оформления его материалов. Не использовать эту возможность было бы поступком опрометчивым: жизнь полна неожиданностей, особенно у тех, кто обеспечивает функционирование нынешнего атомного подводного флота и строит флот будущий.

Лирическое отступление

Позволю себе длинную цитату из короткого рассказа Александра Покровского, боевого офицера-подводника, знающего флотскую жизнь изнутри и откровенно изложившего свои знания в цикле коротких и очень грустных рассказиков-эссе. Вы их можете найти на сайте http://lib.ru, в той же самой библиотеке Максима Мошкова, в которой содержатся самые подробные описания байдарочных, и вообще, туристических походов и маршрутов. Итак, Александр Покровский, "Офицера можно".

"Офицера можно лишить очередного воинского звания или должности, или обещанной награды, чтоб он лучше служил.

Или можно не лишать его этого звания, а просто задержать его на время, на какой-то срок - лучше на неопределенный, - чтоб он все время чувствовал.

Офицера можно не отпускать в академию или на офицерские курсы; или отпустить его, но в последний день, и он туда опоздает, - и все это для того, чтобы он ощутил, чтоб он понял, чтоб дошло до него, что не все так просто. (...)

А можно отослать его в командировку или туда, где ему будут меньше платить, где он лишится северных надбавок; а еще ему можно продлить на второй срок службу в плавсоставе или продлить ее ему на третий срок, или на четвертый; или можно все время отправлять его в море, на полигон, на боевое дежурство, в тартарары - или еще куда-нибудь, а квартиру ему не давать, - и жена его, в конце концов, уедет из гарнизона, потому что кто же ей продлит разрешение на въезд - муж-то очень далеко. (:)

Можно не отпускать его в отпуск - или отпустить, но тогда, когда никто из нормальных в отпуск не ходит, или отпустить его по всем приказам, а отпускной билет его у него же за что-нибудь отобрать и положить его в сейф, а самому уехать куда-нибудь на неделю - пусть побегает. (...)

Или можно нарезать ему пенсию меньше той, на которую он рассчитывал, или рассчитать ему при увольнении неправильно выслугу лет - пусть пострадает; или рассчитать его за день до полного месяца или до полного года, чтоб ему на полную выслугу не хватило одного дня.

И вообще, с офицером можно сделать столько! Столько с ним можно сделать! Столько с ним можно совершить! Что грудь моя от восторга переполняется, и от этого восторга я просто немею".

Вообще, по сравнению с нашим Александром Покровским, описавшим быт и нравы подводников родимого Краснознаменного Северного Флота, ракетно-ядерного щита державы, ихний Артур Хейли, описавший в свое время быт и нравы служащих аэропорта или там, госпиталя, просто отдыхает.

На том же сайте у Максима Мошкова я прочитал потрясающие чеченские дневники, написанные тоже не профессиональным писателем, а профессиональным военным, простым солдатом, прошедшим через обе чеченские войны. Аркадий Бабченко, "Алхан-Юрт". Его, кажется, недавно печатал "Новый мир". Наша непобедимая и легендарная армия показана тоже изнутри и в том же свете, причем, не с враждебно-издевательских позиций, а как и у Покровского, с глубокой болью и отвращением не к армии, а к системе, породившей все это преступное безобразие. Есть у нас настоящая литература! Была, есть и будет. Рукописи не горят!

Идея похода(продолжение)

Другого выбора у нас просто не было - две недели, начиная с двадцатого июня. Выбор был в другом: где, в какой части все еще необъятной России выбрать маршрут, и как туда доехать.

Вопрос: где плыть? - не так прост, как может показаться сначала. Плыть можно было в Карелии. Есть прекрасный маршрут по рекам Чирка и Кемь - длинный, порожистый, безлюдный. Опасный, если идти вдвоем. Да и снаряжение нужно дозакупать: шлемы, спасжилеты, всякие там гермы для укладки вещей. В этой реке вероятность перевернуться, кильнуться, как говорят байдарочники, достаточно реальная, и наш Таймень для нее не самое лучшее транспортное средство: хорошо бы иметь что-нибудь каркасно-надувное. Маршрут был отвергнут с самого начала и оставлен на потом, на нормальный конец июля-август в хорошей компании, хотя бы из трех-четырех лодок.

Река Великая, так красочно и сочно описанная Алексеем Дещеревским "Великая-96", (тот же необъятный сайт Максима Мошкова, раздел "Водный туризм", и, особенно, Алексеем Яниным в его историческом труде "Под созвездием Кузькиной Матери", ("Лекция о величайших байдарочных походах конца 20 века"), Янин Л.А. Из цикла "Мои мемуары", там же)

рассматривалась всерьез. Вы только взгляните:

"В тот год июль был жарким, но в последнюю неделю пошли дожди. Дещеревский, тот самый, открывший всемирный закон подлости, предложил мне отправиться на байдах за черникой по рекам и озерам Псковской области. Климат там характеризуется крайне неустойчивой погодой, дождями, затяжными циклонами, комарами... Короче, можно было набрать богатейший материал для базы данных по изучению межсезонных колебаний закона подлости и открыть ряд неизвестных ранее аномалий. (...)

А тут к нам сзади подошла еще одна байда. Бородатый мужичок-бодрячок с женой, собакой и дочкой. Женская половина команды была зла и неприветлива, за исключением собаки. Они, оказывается, 40 дней уже путешествуют, ага; собрали 30 литров черники, сварили и закрыли в двухлитровых баллонах. И только последние 3 дня не было дождей, так что они тут классно отдохнули. Мужик-негорюха, улыбаясь мужскому обществу, пожаловался: "40 дней с бабами! С бабами! 40 дней! Достали..." Дочь его, богатая невеста с 30 литрами варенья, конечно, ожидала, что я сейчас женюсь на ней, возьму в свою байдарку и увезу в сухую Москву под крышу, но я чистил каску и не заметил ее пламенных взоров и слез девичьих".

Черники в июне еще не было, поэтому Великая тоже была отвергнута. Но благодаря Янину и его мужику-негорюхе мы впервые задумались о том, что не лучше ли поехать совсем без них, то есть, без женщин.

В конце концов выбор был сделан: Кобожа. Главным критерием стало удобство подъезда - река находится почти ровно посередине между Питером и Москвой (правда, ближе к Питеру), на ней есть станция Кабожа, а значит, ходят поезда. Все, решено - плывем по Кобоже.

Когда решение было уже принято, оказалось, что поезда до станции Кабожа ходят только из Питера, вернее, не поезда, а один-единственный поезд No.609д Санкт-Петербург - Сонково, который прибывает в Кабожу в 15-01. Из Москвы прямые поезда до Кабожи не ходят. Надо ехать до того же Сонково и там пересаживаться на поезд 610д Сонково -Санкт-Петербург, что не очень удобно, особенно на обратном пути. Остановились на том, что Сева поедет из Питера на поезде, а я поеду на машине, оставлю у кого-нибудь в Кабоже вещи и байдарку, уеду в Устюжну, оставлю там где-нибудь машину, вернусь в Кабожу, встречу Севу и мы поплывем до Устюжны. Потом я отвезу его в Пестово и посажу на тот же поезд 610д, который уходит из Пестово в 12 часов 11 минут, то есть, в полдень, что очень удобно.

Уже много-много походов назад я стал накануне отъезда разрабатывать подробные - по часам - графики движения, ориентируясь, в основном, на карты и кое-какие известные данные. Эти графики потом всегда нарушаются, но они полезны тем, что на любой стадии похода можно оценить, каким запасом времени ты располагаешь. Привожу полностью график похода по Кобоже, составленный в Москве за две недели до отплытия.

"Дельта 4"

20.06 Выезд из Москвы на "Боевой Слонихе". Ночевка в Максатихе. 20.06 Работа в обычном режиме (не напрягаясь слишком сильно)

21.06 Прибытие в Кабожу, сброс байдарки и вещей. Прибытие в Устюжну. Ночевка у молодой

вдовы (Найти на месте!. Прибытие на станцию Кабожа в 14-46 (скорее всего!).

Сева

21.06 Последний день работы. Сбор палатки, сапог, непрома и топора.

22.06 Выезд в Кабожу. Поезд 609а в 6-45. Не проспать! Прибытие не позже 14-30.

Историческая встреча.

Стапель с 15-30 до 16-30.

Отплытие в 16-30

Звонок в Москву с воды: "У нас все в норме"!

Два ходовых часа

Ночевка после первого моста, но до ручья Петринка. Juhannus?

Поход

23.06 06-00 Подъем Delta-4

10-00 Подъем Севы

12-00 Уплыв

Если Сева будет тормозить - в глаз!

+1,0 час - ж.д.мост,

+1,5 часа слева Горны,

+2,5 часа граница Новгородской области,

+3,0 часа остановка для перекуса No 1.

Тут же осмотр первобытных стоянок Усть-Белая I - IV (кат. No.101-109 по книге 'Чагода').

17-00 Продолжение плытья. Стоянка в районе ур. Коломино

br> 24.06

< 06-00 Подъем меня

08-00 Подъем Севы (переворотом). Хватит ему спать! Отоспался вчера.

10-00 Отплыв

+45 мин слева Пахомиха,

+90 мин слева и справа стоянки Приворот и Избоищи (кат. ?? 95-99),

+2 часа слева Избоищи, справа Трухино и Семово. Купить, если надо что

+4 часа мост дороги А-114. Сева будет плохо себя вести - возможность отправить его домой. Слева село Кабожа и брод

Далее искать стоянку (классную!)

25.06 -------- Балдеем на классной стоянке
26.06

06-00 Подъем меня

08-00 Отплыв. Частые остановки для проверки берегов на предмет бора-беломошника. Где-то здесь (0 +3 часа)

Нахождение бора и наслаждение видами.

Если совпадет настроение - остаемся до завтра в районе реки Черная. Курганы XII в Окулово и Черенском (кат.No. 111 и 112).

Попытки найти морошку, чернику и грибы.

Поиски и нахождение заблудившегося Севы. Кормить Севу. Возражения не принимаются

27.06

06-00 Подъем меня

10-00 Подъем Севы

12-00 Уплыв

+2 часа мост А-114. Перекус моста

+2 часа река Веуч. Поиски стоянки в районе урочищ Огибное или Тонкая Грива

19-00 Ловля щуки весом в 3, нет, в 5 кг и варение из нее ухи.

28.06 ------- Если стоянка хорошая - стоим
29.06 ------- День Святого Тихона Аматинского Чудотворца. Плыть - грех!

30.06

06-00 Подъем меня

08-00 Подъем Севы

10-00 Уплыв

+4 часа слева деревня Деревяга

+5 часов Молога. Поиски хорошей стоянки
01.07 ------- Стоим на Великой Русской Реке Мологе
02.07

08-00 Подъем всех

Уплыв

+2 часа Устюжна. Это все, приплыли!

Антистапель и поиски Слонихи.

Поход в церковь и встреча с иконой "Георгий Победоносец берет в плен Зеленого Змия".

Праздничный обед в местной столовой.

Зарядка телефона и звонок в Москву "У нас все в норме"!

Для памяти

Для памяти

03.07

08-00 Подъем всех

09-00 Отъезд на историческую родину - в город-герой Москву

Поздно вечером "Возвращаются все" (если по дороге не поломаются!) Избави Бог!

Картина, в целом, понятная, но требуются некоторые пояснения. "Дельта-4" - это я сам. Эту кличку мне придумал Сева, она является производной от названия нашего атомного подводного крейсера стратегического назначения проекта No. 667БДРМ, по классификации наших бывших супостатов - Delta IV, то есть, по-нашему "Дельта-4". "Боевая Слониха" - это моя любимая девятка, ВАЗ-2109, когда-то в далеком 1991 году вишневая, но за долгие годы боев и походов здорово полинявшая. Она прошла сто сорок тысяч километров, по большей части в антисанитарных условиях, но бегает, как новая, потребляет всего 7,5 литров бензина на сто километров пути, и я всегда предпочитаю ее, когда надо ехать куда-нибудь в глушь, где нет фирменного автосервиса: большую часть ее мелких поломок я смогу устранить сам с помощью гвоздей и топора, что невозможно на самой крутой импортной машине. А они тоже ломаются, да еще как! Слониха - моя настоящая боевая подруга. Кстати, ее полное название "Боевая Слониха Мурка".

'Juhannus' (Юханнус) - это финский языческий праздник Ивана Купала, праздник самой короткой ночи в году. Вопреки расхожим представлениям, финны - очень трезвый народ (не смейтесь, это действительно так!). Но и самый трезвый финн крепко выпивает три раза в год: на Первое мая, на Юханнус и на Рождество. Относительно богатые финны пьют еще, когда начинается сезон раков: груда крупных раков на первое, второе и третье, а из напитков - рядовая водка "Коскенкорва", в редких случаях водка Финляндия, это совсем для аристократов. Еще эти относительные финны напиваются, когда выбираются к нам в Питер - атмосфера у нас, наверное, располагает. А так финны трезвы и очень скромны в быту.

Звонок в Москву с воды - это от избытка оптимизма и слишком большого доверия к мобильной системе Пчелайн: все телефоны замолкают, как только вы въезжаете в Тверскую область, будь то на западе, после Волоколамска, или на востоке, после Кимр. Связь, говорят, действует узкой полосой вдоль шоссе М10-Е95 Москва - Санкт-Петербург и соответствующей железной дороги. Дальше - тишина. О Вологодской области и говорить нечего: глухо, как в танке. То же, кстати, относится и к Псковской области, и к самому древнему русскому городу Пскову.

Про икону "Георгий Победоносец берет в плен Зеленого Змия" вы все уже знаете: нет у нас больше такой иконы. Где-то она, конечно, есть, но не у нас. И не для нас.

Еще мы при составлении графика забыли, что 23 июня все прогрессивное человечество празднует день Святой Троицы. Забыли - и жестоко поплатились. Но об этом - потом.

Глава третья

Сборы

Все воскресенье прошло в хлопотах: укладывали рюкзаки, ремонтировали палатку и байдарку, заготавливали продукты. Удивительное это состояние - как чистка ружья и набивка патронов перед охотой. Слегка дрожат руки и расширяются ноздри от волнения перед таким значительным событием - встречей с Природой. Так писал я в 1991 году в пока еще не изданном дневнике байдарочного похода по Кобоже - тогда это был наш пятый байдарочный поход, и толк в приготовлениях мы уже знали.

Сейчас готовиться к походам стало легче. Во-первых, не надо запасать с зимы основной походный продукт питания - тушенку, а также всякие деликатесы вроде сгущенки, кетчупа в мягкой упаковке с краником, не считая разных там супов и их ингредиентов. Все это раньше надо было добывать, используя связи, то есть, унижаясь и комбинируя. Во-вторых, сама раскладка, то есть, сколько и каких продуктов надо взять на одного человека, публикуется на том же сайте у Максима Мошкова. Не забудьте только умножить цифры любых публикуемых раскладок по крайней мере на два, а то на два с половиной. Я подозреваю, что происхождение всех этих раскладок можно проследить до их оригинала - норм довольствия военнопленных и интернированных (смотрите, например, Постановления Совнаркома СССР No. 1782-79сс от 30 июня 1941 года и No. 4735сс от 6 августа 1941 года). Для ориентировки: брать надо не менее килограмма продуктов на человека в день плюс одну банку тушенки на человека, то есть, десять человек на десять дней должны везти с собой не менее ста килограммов продуктов и сто банок тушенки. Это суровая реальность. Что-то можно покупать по дороге - но это отдельная песня. В-третьих, я однажды взял и составил перечень всего, что нужно брать с собой в походы, так что теперь только сверяю с перечнем. Он, кстати, опубликован в моей Ладоге.

А вы знаете, какой продукт самый главный для варки супа? Я вам скажу - их несколько. Это обычный суп из пакетика (желательно иметь супы разных наименований), затем рыбные консервы, лучше всего легендарная Килька в томатном соусе, плюс бульонные кубики, немного манки, картошка, лук и вермишель. Все это варится в большом котелке с обязательным учетом времени варки каждого супа, указанного на соответствующей маркировке) и потом съедается голодной оравой с огромным количеством хлеба, что позволяет экономить дефицитную тушенку. Манка придает супу дополнительную питательность, нажористость, как говорят байдарочники. Лук лучше предварительно обжарить.

А еще в поход берется блинная мука и сухое молоко - не тратить же на приготовление оладий священную сгущенку! Оладьи относятся к деликатесам и подаются во второй половине похода, когда народ уже почти озверел от грубой пищи. Во время приготовления оладий требуется, чтобы весь личный состав сидел вокруг костра и обонял нежный запах, от которого сходят с ума медведи в окрестных лесах. Однако, главный деликатес похода - это плодово-ягодный кисель. Сейчас концентрат киселя очень легко купить в любом ларьке, в любом уважающем себя магазине - но не тот кисель пошел, не тот! Вместо натуральных ягод какая-то вязкая синтетика, химия, одним словом. Раньше кисель был натуральным и был незаменим в дожди, когда голодный и промокший народ сидел по палаткам и тихо скулил. Был он незаменим и в долгие ясные и холодные вечера, когда размер звезд и их количество растет на глазах, а сами звезды приближаются к земле, приближаются к реке, отражаются в черном зеркале притихшей воды, и вы повисаете в межзвездном пространстве с кружкой горячего, ароматного, нежного и сытного киселя в руке.

Спиртное в поход мы не берем принципиально. Исключение делается для чистого спирта, который нужен в особых случаях чисто в медицинских целях: мы его пьем не разведенным, когда надо быстро и капитально согреться. В этот раз он был забыт дома полностью и навсегда.

Когда заготовлены продукты и расфасованы по-походному, то есть, крупы и сахар в двухлитровые пластиковые бутылки из-под кока-колы, супы в пластиковые же пакеты, а хлеб - так, как его пакуют подводники, отправляясь в автономное плавание, То есть, закладывается в чистый спирт, набухает в нем, а потом герметизируется термоусадочной пленкой. При вскрытии спирт, к сожалению, улетучивается, а хлеб какое-то небольшое время остается свежим, даже если вы его вскрыли через полгода. - можно начать готовить снаряжение и одежду. Снаряжение - это гермомешки, спальники, палатки, сковородки, миски, ложки, ножи, топоры, котелки, крючья для них, смолистые щепочки для разжигания костра в дождь и ветер, медикаменты, и еще масса вещей, без которых любой нормальный летний оздоровительный поход может превратиться в изнурительную пытку. Байдарочный - тем более.

Мы, например, в последнее время всегда берем с собой двуручную пилу. С одной стороны - неудобство: тяжелая, почти килограмм, громоздкая, длинная, острая. Но все эти неудобства действуют, пока вы едете до места стапеля. Стапель - это та мокрая и грязная поляна на берегу реки, на которой вы собираете байдарку и спускаете ее на воду, а также сам процесс сбора и спуска байдарки. Потом вы не нарадуетесь: свалить любую высохшую на корню сосну не составит труда, а значит, вы обеспечены до утра звонкими и очень калорийными дровами при минимальных затратах труда. А уж горят они как - загляденье! Я терпеть не могу, когда так называемые туристы стоят вокруг навек умолкшего костра в коленно-локтевой позе и усиленно пытаются раздуть огонь силой своих легких, ослабевших от частых перекуров в конторах. А он не хочет раздуваться, потому что дрова сырые - не в смысле промокшие, хотя и это тоже бывает, а в смысле, они еще живые, только что цвели и пахли, а как в любом живом организме, в их клетках много воды, которая почему-то горит довольно плохо.

Еще очень нужна большая и прочная пленка, примерно три метра на шесть метров, по две таких пленки на каждую лодку. Одна нужна, чтобы накрываться, когда ливень застигнет вас на ходу, и вам придется становиться к бережку, и пережидать дождь под этой самой пленкой. Я не помню, чтобы самые жестокие ливни продолжались больше, чем тридцать-сорок минут подряд. За это время вы, конечно, закоченеете, но как только ливень прекратится и перейдет во вполне мирный дождик, можно начать движение: на ходу вы быстро согреетесь. Если одновременно почему-либо не утонете, что абсолютно не исключено.

Та же пленка будет служить вам, чтобы накрыть палатку - все палатки более или менее текут после суток непрерывного дождя. На Кубене непрерывный дождь был у нас в течение десяти (!) суток, делая очень короткие перерывы, конечно, и меняя интенсивность, но просохнуть возможности не было все это время. Та же пленка будет прикрывать грузовой отсек вашей байдарки, независимо от того, идет в момент отплытия дождь или светит яркое солнышко. Лучше всего постелить ее на дно отсека, расправить по бортам, уложить вещи, тщательно закрыть сверху свободными концами пленки. А палатки надо окапывать, иначе в дождь вода проникнет под ее пол и вы будете ночью плавать. Соответственно, нужна лопата - тяжелая, собака! Но вам еще и костер ведь окапывать придется, иначе огонь может убежать, и вы с ним тогда не справитесь. Поэтому лопата - это необходимость.

Вторая пленка нужна, чтобы накрыть продукты и все остальное, что вы не будете хранить в палатках. Продукты надо накрывать и от дождя, и от мышей: во многих наших областях свирепствует геморрагическая лихорадка с почечным синдромом, ГЛПС, разносимая как раз мышами. На Южном Урале, на Агидели, мы даже устраивали для продуктов что-то вроде лабазов, поднимая их на метр от земли недалеко от палаток. Кстати, в палатках должны быть предбанники или другие места вне жилой зоны, но под тентом, для хранения мокрых сапог, курток и всего прочего, что нежелательно тащить внутрь. А без пленки еще не обойтись, если вы будете ставить или сворачивать лагерь под дождем. Тогда под одну пленку вещи кладутся в лагере около палаток, под вторую - вещи на берегу возле байдарок. А еще - при длительных стоянках хорошо построить стол и над ним навес, а навес накрыть пленкой. Тогда вы можете спокойно и в любую погоду обедать и играть в преферанс за столом, как белые люди. Я расскажу ниже, как сделать в походе стол без единого гвоздя. Пила здесь вам очень пригодится.

Потом наступает время одежды. С одной стороны, хочется взять побольше. С другой стороны, тащить это все на себе, любимом. Как минимум, нужны резиновые сапоги, желательно высокие охотничьи, легкая обувь на хорошую погоду и байдарочные тапки. Байдарочные тапки - это та обувь, которую вы надеваете, садясь в байдарку. Они предназначены для того, чтобы быть мокрыми, но предохранять ваши нежные ступни от нежелательных контактов с острыми камнями, а также осколками битой винно-водочной посуды, которых сейчас - увы! - тоже предостаточно в воде, особенно в районе стоянок. А в воду вам придется сбрасываться - и быстро! - в очень и очень многих случаях. Например, на мелях. Например, при неудачном причаливании к крутому берегу. Например, на шиверах, когда вашу хрупкую лодку будет ломать потоком о камень. Например, при авариях. Да, еще вы вполне можете, например, кильнуться. Так что, байдарочные тапки очень нужны - ими могут быть старые сандалии с целой подошвой, бывшие кроссовки или кеды.

На дождь нужна непромокаемая куртка и желательно непромокаемые штаны. Если нет штанов, можно сделать из куска пленки юбку или фартук - иначе при самой крутой куртке ваши собственные штаны станут мокрыми уже через десять минут и, как фитиль, начнут засасывать воду, а самые непромокаемые сапоги начнут хлюпать через те же десять минут.

На хорошую погоду нужна рубашка с длинными рукавами, кепка-бейсболка или бандана, длинные же штаны - на воде солнце безжалостно и через два часа хода вы неизбежно станете напоминать вареного рака, по крайней мере в районе шеи, предплечий и колен.

Еще один комплект одежды должен быть священным и неприкосновенным - это для сидения в палатке. В него вы переодеваетесь, вернувшись с дождя, и его вы снимаете, выходя на дождь и надевая грязную, мокрую и холодную одежду, хранящуюся в предбаннике палатки. Этот комплект должен быть всегда сухим, чтобы вы хоть однажды смогли ощутить, как прекрасна жизнь, и как мало для этого надо: всего один комплект сухой одежды. Сушить палатку изнутри можно сухим спиртом, зажигая его внутри крышки от котелка и поставив крышку на что-нибудь деревянное, чтобы не прогорел пол. Будьте только осторожнее: тонкая ткань палатки вспыхивает мгновенно, это реально опасно.

Но я что-то увлекся советами, а это дело бесполезное: те, кто ходят в походы, в моих советах не нуждаются, а кто не ходит, все равно не запомнит или не придаст значения, пока сам не попадет в нужную ситуацию и не приобретет собственный опыт, самый бесценный.

Скажу только немного о самой лодке. Контрольная сборка байдарки дома перед отъездом - обязательна, и исключений здесь быть не может. Цитата из того же дневника нашего похода по Кобоже в 1991 году:

У Лени ситуация сложнее. Взял чужую байдарку, а хозяин за год с прошлого похода забыл, что часть силового набора - все стрингеры средней части - лежат отдельно. В результате стрингеры в Москве, а нам, кажется, каюк - плыть не на чем.

Мы тогда, конечно, вышли из положения, заменив стрингеры прочными дубовыми рейками, но ситуации могут быть не только сложными, но и безвыходными. Шпангоут можно сделать тоже из дуба, но это уже не так просто. Часто бывает, что силовой набор взят от двухместной лодки, а шкура от трехместной - вот это совсем плохо.

Еще в байдарочном походе нужны:

- материал для заплат, лучше всего эластичные резиновые бинты или жгуты от катамаранов, а еще - велосипедные камеры. Они длинные!

- Клей резиновый или Момент, 3-4 больших тюбика, не менее.

- Наждачная бумага крупная - зачищать место заклейки.

- Иголки толстые - зашивать большие прорехи леской.

- Проволока мягкая, метра два.

- Два-три надфиля разного профиля, чтобы можно было растачивать дырки в алюминиевом силовом наборе.

- Болты с гайками под размер основных креплений байдарки, 6-8 штук.

- Пассатижи, хоть небольшие, без них намучаетесь по поводу любого ремонта.

- Гвозди, лучше сотки, длиной 100 мм, штук сорок-пятьдесят.

- Репшнур длиной метров двадцать на каждую лодку - швартовать и проводить лодку.

- Бельевая веревка - сушить промокшее все.

- Короткие концы по 1-1,5 метра - много, для разных надобностей, не пожалеете.

- Топор, котелки (не менее трех-четырех) - ну, об этом не надо даже говорить.

Мне собираться было совсем легко - почти все вещи, кроме, конечно, байдарки и ее принадлежностей, постоянно лежат в багажнике машины. С апреля по октябрь мы проводим в палатке в среднем 4-5 ночей в месяц, а в этом году, вернувшись в Москву с Балкан, я проводил в постелях гораздо меньше времени, чем в палатке. Тем не менее, по крайней мере две вещи были напрочь забыты: спирт, о котором я уже сожалел, и иголки для ремонта байдарочной шкуры, которые нам ой, как понадобятся.

Дорога к реке

Маршрут Москва - станция Кабожа очень прост. Гольяново - МКАД - Ярославское шоссе - поворот на Радонеж в Голыгино - окраина Хотьково - Мостовик - поворот направо на Васильевское, дальше у Васильевского еще раз направо - потом налево на вторую бетонку - через 300 метров поворот направо сразу после моста через чудесную речку Велю - еще раз направо у Ильино на уровне церкви справа и радиорелейной мачты слева - затем налево после моста через Шибахту - направо в Ново-Гуслево - Талдом - Кимры - Ильинское - Горицы - налево в Горицах на Кушалино, направо в Кушалино на Рамешки- чуть левее в Рамешках, чтобы не улететь в Весьегоньск - чуть не доезжая до Максатихи налево на Боровичи и километров через десять направо на Пестово. В Пестово проехать через железную дорогу, сразу за ней повернуть налево вдоль путей, и километров через семьдесят вы в Кабоже. Дорога асфальтовая до поселка Лесное, это километров за шестьдесят до Пестово. Потом - улучшенная грунтовка, то есть, пыль и тряска до самой Кабожи.

До Талдома можно проехать и по-другому, есть десятки вариантов в зависимости от того, где вы, собственно живете. Тот, что я описал, вариант по мне самый удобный - после МКАД и Ярославки вы лишены удовольствия частых обгонов и встреч с ГАИ. Эту дорогу я могу проехать с закрытыми глазами. Она хороша, пустынна и очень живописна: проходит через ту самую Дмитрово-Клинскую гряду, подмосковную Швейцарию в ее лучшем виде, со всеми ее полями, лесами, деревеньками, речушками и прудиками. Особенно живописны эти места в июле, когда доминирует трехмерный рельеф созревающих хлебов, меняющий свои цвета чуть ли не каждую неделю; а еще в сентябре-октябре, когда поля выделяются короткой стрижкой стерни, а черный жемчуг земли, распаханной и оставленной под паром, контрастирует с роскошной оправой золотых перелесков и изумрудом зеленей озимых.

Наиболее неприятный участок дороги находится в самом городе Кимры - покрытие выщербленное, указателей нет, в районе рынка приходится лавировать между кое-как припаркованными машинами и очень рассеянными пешеходами. Мост через очень широкую здесь Волгу уже давно в аварийном состоянии, но никто, кажется, и не собирается его ремонтировать, а вся забота о трудящихся сведена к предупреждению водителям соблюдать между машинами дистанцию в 30 метров. Это предупреждение, конечно, успешно игнорируется.

Дальше до Гориц дорога идет по плоской низменности, и сначала с обеих сторон простираются поля, когда-то давно отвоеванные у леса, а в последние десять - пятнадцать лет оставшиеся без настоящих хозяев и потому потихоньку опять зарастающие. Правда, в этом году впервые за много лет в окрестных деревнях стало ощущаться кое-какое оживление, наверное, хозяева все-таки потихоньку определяются. Окраины полей прорезаны канавами мелиорации, собирающими с них избыток воды. Но вся эта мелиорация с ее канавами - исторический реликт, памятник природопреобразующей деятельности исторического материализма. Сейчас этим здесь никто не занимается - капиталовложения в будущее пока невозможны. Нет ни капиталов, ни самого будущего. Вернее, оно-то всегда есть, будущее, но оно пока в лучшем случае зыбкое и неопределенное, а в худшем - мрачное. Ближе к Горицам, уже за Малым Василевым, стоящим на прелестной речке Малая Пудица, дорогу обступают леса, но мокрые и темные, какие-то неуютные, хотя между Жилино и Гайново есть даже чистые березовые.

Горицы когда-то были райцентром, потом район укрупнили, райцентр перевели в Кимры, потом началась перестройка, потом кончилось все. Дальше дорога до Погорельцев идет по лесам параллельно гигантским болотным массивам протянувшимся слева до самой Твери. Там же слева, в сердце болот, расположены огромные озера: Оршинское, Глухое, Светлое, Песочное, Красенькое, Щучье, Глубокое, Белое и само озеро Великое площадью почти в сто квадратных километров. До Великого от села Старово, расположенного прямо по обеим сторонам нашей дороги, идет тропа - до него всего километров шесть через нескончаемое болото Оршинский Мох. На Великом есть несколько поселений: Заречье, Остров, Петровское. Говорят, что они сейчас целиком заняты дачами новых русских, которые добираются туда по реке Созь от села Спас-на-Сози, где держат у самодельных причалов свои моторные лодки, единственное здешнее транспортное средство.

В Погорельцах можно свернуть направо и через три километра подъехать к берегу реки Медведица - она здесь очень чистая и мягкая. Стоянку можно организовать как на правом берегу под роскошными дубами, так и на левом, напротив впадения в Медведицу реки Кушалки. Для этого надо свернуть с дороги налево сразу за мостом. А можно уехать дальше, проехать древние и очень красивые села Семунино, Шибаниху, Медведиху, Ивицу и за селом Ивица стать на высоком сосновом берегу у впадения в Медведицу одноименной реки. В Медведихе сохранилась старая деревянная церковь хорошей архитектуры. Рядом, в Трубичихе, церковь уже каменная. Самая роскошная церковь здесь в Ильгощах, километрах в пятнадцати ниже по реке: огромная, хорошей архитектуры, расположенная на крутом берегу реки. Самая красивая действующая церковь - Спасская в Сутоках. Будете проезжать мимо - заехайте на полчасика, не пожалеете! Редко где можно встретить такую гармонию, такую деревенскую идиллию, как в Сутоках. А вид от церковных ворот вниз вдоль часовенки на само село один из самых восхитительных, которые я когда-либо встречал в наших деревнях. Начинает восстанавливаться храм в Малом Василеве. Не знаю, действует ли церковь в Ильинском, но ее колокольня вполне украсила бы любой город, включая обе столицы.

Если поедете в эти места, не забудьте, пожалуйста, что здесь в изобилии водятся достаточно жирные и опасные черные гадюки, очень ядовитые змеи. Я снимал здесь в апреле разлив - у Семунино Медведица поднимается метров на пять и заливает окрестные луга так, что кажется, это вовсе и не скромная Медведица, а гигантское озеро, противоположный берег которого скрывается в дымке, хотя по весне воздух здесь повсюду чист и прозрачен. Так вот гадюки, потревоженные в своих прибрежных норах высокой водой, собирались на пригорках, отогревались на щедром весеннем солнце и никуда не спешили. Боже мой, сколько же их здесь было! В среднем, через каждые пять-десять метров встречалась гладкая, черная, излучающая опасность спираль, так хорошо заметная на поблекшей за зиму подстилке из сухой травы и прошлогодних листьев. Пять гадюк жили совсем рядом с моей палаткой, и возвращаясь домой, я всегда их пересчитывал и очень расстраивался, если хотя бы одной не доставало: значит, она где-то в палатке или под ней. Зато как красиво цветет в это время по берегам многочисленных ручьев перелеска благородная, Anemone hepatica L. которую здесь, в Тверской области, называют просто синим подснежником. Это надо видеть!

Максатиха

Я уехал двадцатого июня: от Москвы до Кабожи что-то чуть больше шестисот километров, и можно было бы проехать их одним махом, но в этом мало удовольствия. Было запланировано ночевать на берегу великой русской реки Мологи в Максатихе, а потом уж ехать оставшиеся до Кабожи двести или триста километров. Еще одной причиной раннего отъезда были какие-то постоянные мелкие неисправности в машине, простоявшей без движения почти год, пока я насаждал демократию на Балканах: то аккумулятор начнет самопроизвольно разряжаться, то вентилятор вдруг перестанет вентилировать, и машина вот-вот превратится в самовар, грозя прервать ваше удивительное путешествие часа на три-четыре. Поэтому нужен запас времени - поезд-то из Питера все равно придет точно по расписанию, в 15-04 двадцать второго июня. Если не опоздает, конечно.

Райцентр Тверской области Максатиха находится в 150 километрах почти ровно к северу от Твери, на железной дороге Бологое - Сонково - Рыбинск, примерно посередине между Бологим и Сонковым. На полпути же от Максатихи на запад к Бологому, в Удомле, находится знаменитая Калининская атомная электростанция. На таком же расстоянии километров семьдесят-восемьдесят от Максатихи на восток, выше по течению великой русской реки Мологи расположен город Бежецк, центр советского льноводства. Бежецкий Верх был когда-то центром новгородской Бежецкой пятины.

Максатиха расположена в виде треугольника вершиной вверх, на север; левую сторону треугольника образует река Волчина, правую сторону - Молога, а снизу и справа течет небольшая речка Ривица. Станция Максатиха гораздо ближе к Волчине, чем к Мологе, до нее всего метров двести, поэтому байдарочники, начинающие в Максатихе свой маршрут по Мологе, все равно собирают лодки на Волчине и только километров через пять впадают вместе с Волчиной в саму Мологу. В 1992 году мы плавали по Мологе из Максатихи, плыли по Волчине ночью, поскольку поезд из Бологого тогда приходил в одиннадцать вечера.

Сама Волчина - тоже очень красивая байдарочная река. Она начинается недалеко от Вышнего Волочка из озера Волчино, которое протоками связано с целой системой озер (Маги, Пальцево, Сестрино), простирающейся в северо-западном направлении километров на пятьдесят. Рекой Балдихой это озеро соединяется с гигантским болотом Гладким с его озерами - Колпинец, Соснищи и Глухое. Недалеко отсюда, километрах в двадцати к юго-западу, находятся верховья реки Тверца, которая, по сути, является продолжением тверской Цны, прошедшей через Вышневолоцкое водохранилище и отдающей свои воды Тверце через Новотверецкий канал, а Мсте - через Мстинское водохранилище. Тo есть, в Максатиху вполне можно попасть по воде прямо из Питера. Правда, большую часть пути придется идти против течения по Неве, Волхову, Мсте. Волжская Медведица, та самая, где живут змеи, начинается тоже километрах в двадцати от истока Волчины, но уже к юго-востоку.

Если бы не эти две реки - Молога и Волчина, то Максатиха была бы ничем не примечательным лесным поселком, раздавленным асфальтовым катком демократии и выживающим только за счет истребления последних остатков когда-то роскошных окрестных сосновых лесов, да кормящимся возле железнодорожной станции и немощной ткацкой фабрики в одноименном поселке. Почва здесь - почти чистый песок, картошка еще как-то вырастает, если ее не сожрет колорадский жук, а больше здесь почти ничего не растет.

Но все равно меня тянет в Максатиху с какой-то непонятной силой, и я теряюсь, и не могу определить, что же такого привлекательного в этих местах, которые я впервые увидел в 1992 году, когда проплывал их на байдарке. Может, это особые сосновые леса по правому берегу Мологи - крутому, прорезанному глубокими оврагами с холодными ручьями, воды которых никогда не касался солнечный луч? Или волнистый рельеф, четко расчерченный в солнечную погоду длинными тенями от тех же сосен на строчки загадочных и еще не прочитанных поэм? Или сама Молога - широкая, вольная, прозрачная с ее белым золотом песка на протяженных пляжах и красно-желтым сквозь толщу воды золотом того же песка на ее дне? Или вот этот родник, который мы обрели тогда случайно, потом потеряли на годы и вернули вновь только в 1999 году, когда приезжали сюда отмечать день рождения моей жены Валентины?

Не знаю, но это место на Мологе километрах в пяти от самой Максатихи привлекает не только меня. Первое, что я увидел в чистом сосновом лесу, который подходит прямо к берегу реки, была аккуратная, хорошо оформленная табличка, вернее, целая мемориальная доска, такого вот примерно содержания и вида:

Здесь ежегодно

в июле собираются

легендарные

атомщики

из г. Удомля и усилен-

но пьют водку!!!

Расположение слов в строках полностью соблюдено, так же, как и пунктуация. Оцените эти три восклицательных знака после слова водку. Водку!!! Это надо прочувствовать!

На самом деле, вокруг Удомли столько роскошных и чистых озер, красивых рек - та же Волчина, та же Сьежа, ан нет, едут сюда, к роднику, на высокий и чистый сосновый берег Мологи. Хорошие, наверное, ребята, эти атомщики! Найти родник просто: въехатьв Максатиху, доехать до железнодорожных путей, налево дорога пойдет на станцию, нам направо до переезда. Переехать пути, проехать Максатиху, переехать мост через Мологу (он здесь единственный, можно спросить) и в поселке Фабрика сразу же за мостом свернуть налево, лавируя между домами и держа направление в лес. Проехать пару километров по глубоко врезанной в песок машинной дороге (тяжело!), и не доезжая десять метров до мостика через ручей, свернуть налево к реке. Прямо у реки чуть слева внизу под высоким берегом и будет тот самый родник. Свернуть можно и раньше, но родник вы тогда найдете не сразу или вообще не найдете.

Пока я ехал по асфальту с хорошей скоростью (везде можно ехать 100-120 километров в час: дороги пустынны, а покрытие хорошее), ничто не мешало мне наслаждаться жизнью. Как только я съехал с дороги за мостом через Мологу в Максатихе и попал в песок, температура охлаждающей жидкости резко поднялась, тосол в радиаторе загудел, как улей, к которому приблизился Винни-Пух, и мы почти вскипели: вентилятор все-таки вырубился. Но нас так просто не возьмешь! Два конца провода присоединены к клеммам вентилятора прямо от аккумулятора - вентилятор работает. Значит, его мотор в порядке, и дело или в датчике, укрепленном здесь же на радиаторе, или, скорее всего, вышло из строя реле в блоке предохранителей, который у нас слева под капотом, под ветровым стеклом, рядом с рулевой колонкой. Запасного реле у меня нет, значит, придется присоединять электродвигатель вентилятора напрямую, минуя реле, правда, через коробку предохранителей, чтобы не сразу его сжечь. Все нормально! Теперь долить воды в радиатор. Лучше бы, конечно, долить тосол - но все равно скоро его менять, а летом можно ездить и на смеси вода-тосол, правда, датчик будет теперь подвирать немного, все-таки у смеси другие тепловые характеристики, да и в смысле накипи на стенках это не самый лучший вариант. Но где я тут в лесу возьму тосол? Пока обойдемся. Типичный авось русского человека. Не поступайте так! Я же был наказан, когда в конце августа ехал на той же Мурке на Медведицу прощаться с журавлями: через сто километров от Москвы у меня внезапно вообще вытекла ВСЯ охлаждающая жидкость из радиатора - была полностью загублена помпа, насос, принудительно циркулирующий эту жидкость. Может, ему и время пришло, а может, от воды в тосоле. Спасли меня Василий Васильевич, лихо отбуксироваваший нас с Муркой в Хотьково, и шустрые ребята, Роман, Валера и Егор, быстро заменившим все, что надо было заменить.

Кабожа

Двадцать первого июня около полудня я подъезжал к станции Кабожа. Одноэтажное деревянное здание станции по-прежнему выкрашено в кирпично-красный цвет, перед ним те же длинные садовые скамейки. Поездов теперь ходить стало меньше, и касса открывается только перед приходом поезда, то есть, два раза в день, а иногда и вовсе не открывается, и билеты тогда продает проводник прямо в вагоне. На путях возле станции стоят шесть или семь полувагонов с березовыми балансами - наверное, в Финляндию погонят, дегтярный шампунь делать. Между станцией и рекой огромный и полупустой сейчас склад круглого леса. Ржавеют кабель-краны, и их тележки неподвижно висят на толстых тросах над штабелями неразделанных хлыстов некондиционной осины, в которых с удовольствием выводят птенцов всегда оптимистичные трясогузки. Сезон заготовки и вывозки пиловочника приходится на декабрь-март, когда мороз мостит дороги по здешним болотам. Тогда вот этот склад и весь поселок на время оживают.

Раньше в поселке работал лесопильный завод. По плану завод получал из прикрепленных леспромхозов пиловочник, по плану делал из него обрезную и необрезную доску, строительный брус, которые отгружал тоже по плану, туда, куда скажут. На месте оставались опилки и другие отходы, которые сжигались в котельной и давали бесплатное тепло. По другому плану завод получал запчасти, оборудование, когда оно вырабатывало положенный срок, солярку и бензин для внутризаводских нужд. По отдельному плану поступала зарплата, скудная, правда, но достаточная для приличного существования и каждый квартал дополняемая премией. Местком получал путевки в санатории и дома отдыха, как и премии, распределяемые строго, но справедливо: по указанию начальства или по согласованию с ним же. Детей летом отправляли в пионерские лагеря, практически бесплатные. Свобода, права человека и другие общечеловеческие ценности вообще мало волновали работяг: эти проблемы были сродни животрепещущему, но не насущному вопросу, есть ли жизнь на Марсе.

Все это ушло в небытие и воспринимается сейчас примерно так же, как картины из жизни волжского купечества или мелкопоместного дворянства девятнадцатого века, века Тургенева, Чехова, Мельникова-Печерского. Господствует нищета, обреченность и мелкая торговля. Выживают и пенсионеры: две или три тысячи рублей в месяц на семью здесь очень большие деньги, да и выплачиваются они теперь, при молодом, трезвом и энергичном президенте страны, практически без задержки. К пенсии добавляются собственная картошка, лук, огурцы, грибы и ягоды из леса, молоко, теперь чаще всего козье, поскольку коров старикам держать не под силу. Луга, когда-то кормившие всю зиму стада в сотни голов, теперь не выкашиваются, зарастают кустарником и скоро только старожилы смогут указать места, с которых ранее свозили десятки тысяч пудов душистого и экологически чистого сена. Сено у нас всегда меряли на пуды: на одну корову на зиму нужно пудов сто-сто пятьдесят сена.

Мне нужно было найти дом у реки, где я мог бы оставить вещи и байдарку и переночевать, вернувшись из Устюжны, куда я поеду сегодня же, чтобы оставить там на две недели мою любимую машину. Проезжаю железнодорожный переезд, сворачиваю налево и еду вдоль опрятной улицы к реке, которая должна быть где-то совсем рядом. Перед каждым домом высятся поленницы колотых и аккуратно уложенных дров - зимы здесь суровые и длинные, а тепла вам никто не обеспечит, кроме вас самих, да обширной русской печки, занимающей треть дома. Правда, теперь печное искусство пошло гораздо дальше: печи стали делать комбинированными, со встроенными котлами, более компактными. У них один недостаток - ни лежанок, ни полатей теперь почти не встретишь. Кошки особенно недовольны этим так называемым прогрессом. И пироги пекут теперь только в духовке, а это, согласитесь, не совсем то, что в русской печке. А хлеб уже не пекут - покупают, благо в магазинах, лавках и лавчонках нехватки теперь нет.

Возле углового дома по улице Линейной, выкрашенного ярко-желтой, какой-то солнечной краской, пожилой мужик в серой фуражке, какие летом раньше носило четыре пятых мужского населения страны, Начальство носило полувоенные зеленые фуражки с высокой тульей, а интеллигенты - соломенные шляпы и очки. С непокрытой головой ходили босяки, да и то не все. Даже дети в каникулы носили тюбетейки, а в школу ходили в синих фуражках с околышем, лакированным козырьком и гербом из двух дубовых веток - я сам носил такую. Все это закончилось в эпоху Хрущева, после Всемирного фестиваля 1958 года. Зимой все носили (и носят до сих пор!) шапки-треухи: начальство из норки, а простой народ из чего придется. окашивал обочины косой с двумя рукоятками на обыкновенном черенке-косилище. Я когда-то сам неплохо косил, но кос с двумя рукоятками еще не встречал. Завязался разговор, и через десять минут я уже выгружал вещи: Алексей Николаевич - так звали косаря - выделил мне под вещи просторную погребицу, в которой стоял еще дореволюционный ларь, сейчас пустой. Тут же он познакомил меня со своими двумя кошками и с женой, Марией Тимофеевной, которая сначала отнеслась ко мне по-хозяйски, то есть, довольно настороженно. А ночевать на веранде можно, - милостиво разрешила она.

На веранде я ночевать не собирался, и вообще, мне надо было спешить в Устюжну: единственный поезд со станции Пестово уходил в Кабожу около пяти часов вечера, и я почти уже опаздывал. В половине третьего я добрался до Устюжны, вернувшись в Пестово по той же пыльной, но теперь уже знакомой дороге. От Пестово до Устюжны километров пятьдесят и дорога асфальтовая, несмотря на то, что Пестово (и Кабожа) - это Новгородская область, а Устюжна - Вологодская. Приятное исключение из общего правила: местные дороги между небольшими городами, находящимися в разных областях, почти всегда плохи километров по пятьдесят в каждую сторону от границы. Ничейная земля.

В Устюжне я почти сразу же нашел платную стоянку, охраняемую сотрудниками вневедомственной охраны. Я и не знал, что вневедомственная охрана - это та же милиция, одно из подразделений Министерства внутренних дел: мне всегда казалось, что это что-то вроде профсоюза теток-вахтеров, мирно дремлющих на проходных заводов. Стоянка была пустой, только под огромным деревом стояла одинокая Газель. Охранник, молодой, подтянутый парень в гражданской одежде, встретил меня приветливо, но отправил в свою контору - чтобы оставить машину на две недели, надо оформить договор.

Контору я искал долго, почти полчаса, хотя она оказалась совсем рядом, через площадь с памятником Ленину, только проехать к ней надо было кружным путем, а я пропустил поворот, подсказанный мне охранником. Она занимала часть большого деревянного дома, и в ее небольших комнатах, оклеенных обоями и населенных вполне мирными женщинами, хлопочущими возле электрического чайника, было что-то домашнее. Капитан Андрей Александрович Богомолов, ладный и деловой мужик, которому, кажется, еще не исполнилось и сорока, обрадовался моему приезду. Быстро оформил договор, позвонил на автобусную станцию, узнал, что мой автобус уходит через десять минут, в пятнадцать пятьдесят пять, посетовал, что его служебная машина в отъезде - и я так и не поговорил с этим очень интересным человеком: спешка, болезнь нашего века. Приятно удивили здешние низкие цены: за двухнедельную стоянку я заплатил чуть больше ста рублей.

Времени было в обрез. Следующий автобус будет только через день, они теперь ходят очень нерегулярно. Врываюсь на стоянку, ставлю машину рядом с "Газелью", успев только отсоединить аккумулятор от массы. У входа на стоянку меня уже ждал на машине милицейский лейтенант в ладно сидящей на нем форме, которую первым у нас получила Софринская бригада спецназа, такая цвета полосатой белой ночи. Володя и Каролина Бурковские плыли в далеком 1995 году по Кубене в штормовках, сделанных из такой же ткани. Как мы все им завидовали! Андрей Александрович, щедрая и заботливая душа, разыскал-таки машину у соседей и послал за мной - я ведь явно опаздывал.

Правда, автобус все равно ушел минут на пятнадцать позже: куда-то запропастился водитель. Народ особенно и не роптал, видно, что это рядовой случай, да и кроме меня спешить-то особенно было некому. По домам разъезжался живущий в окрестных деревнях служилый люд, которому посчастливилось найти работу в учреждениях Устюжны: в той же милиции, в городской администрации и ее многочисленных инспекциях, в банках, хотя вряд ли в Устюжне есть что-либо, кроме Сбербанка, в поликлиниках и больницах, в системе образования. Все знали друг друга и пока ждали потерявшегося водителя вели неторопливый разговор о жизни, о погоде и об общих знакомых. Из посторонних в автобусе был я, да пара сочных дачниц с дочерьми на выданье. Они, впрочем, сошли еще в Давыдовском, стоящем на левом берегу неширокой здесь, но очень милой реки Ижины.

Ровно без пяти пять мы подъехали к автостанции, которая находится метрах в пятидесяти от станции железнодорожной. Ровно без пяти пять на Кабожу ушел местный поезд, состоящий из локомотива и одного вагона. Следующий будет только завтра рано утром, а автобусы из Пестова до Кабожи давно уже не ходят. Ситуация.

В принципе, ничего трагического не было: можно было бы заночевать и в Пестово, а утром уехать поездом, все равно Сева приезжает где-то около трех часов дня. Но меня перспектива остаться в Пестово не устраивала всего по одной причине: я обещал Алексею Николаевичу, что приеду вечером, и если не приеду, он будет очень беспокоиться.

В поисках счастья

Была пятница, погожий день заканчивался, закончилась рабочая неделя, и немногочисленные машины, кучковавшиеся около магазинов и учреждений, одна за одной стали исчезать. С ними один за другим исчезали мои шансы добраться сегодня до Кабожи. Вариант голосовать на выезде из Пестово я отверг сразу - грузового сообщения в направлении Кабожи нет: что можно везти туда в пятницу вечером из такого же обнищавшего Пестово? Те дачники, которые могут возвращаться в свои кровью и потом добытые дома на бывшей родине, в Маньково, Сорокино, Сихово, Буграх и других деревеньках, расположенных вдоль дороги на Кабожу, меня вряд ли возьмут: дачник - народ тертый и не будет, на ночь глядя, брать в свой Москвич или Жигули бритого наголо (а именно такую прическу я предпочитаю уже много лет) и уже потому подозрительного типа. Да и загружены их машины обычно под завязку нехитрым дачным скарбом.

Теория вопроса требует первых контактов с водителями казенных УАЗов, ПАЗиков, каблучков - их водители всегда не прочь заработать сотню-другую и могут улизнуть из-под контроля на пару часов. Но - все машины этого типа давно разъехались, а их водители, скорее всего, уже выпивали по крайней мере второй стакан русского народного напитка в теплой компании таких же работяг, честно закончивших трудовую неделю. Я подходил к черным Волгам, ожидающим местных начальников, чтобы развезти их по дачам - так, для очищения совести и поддержания разговора. Я подходил к солдатам, дремавшим в пыльных и разбитых УАЗиках - в Гороховце мы несколько лет назад пытались даже зафрахтовать милицейский автозак, фургон, перевозивший заключенных. Я остановил даже иномарку, почти еще новую Таврию, и ее водитель, славный худенький парнишка, почти согласился везти меня за двести рублей, но тут вмешалась крупнокалиберная тетка, сидевшая рядом с ним, то ли жена, то ли теща, разобрать было трудно, и поездка не состоялась. А счастье было так близко!

Я совсем отчаялся и почти собрался приступить к поискам молодой вдовы, кстати, предусмотренной графиком движения, но тут мое внимание привлекла щеголеватая восьмерка с тонированными стеклами и пижонскими литыми дисками, стоявшая напротив мебельного магазина. На пороге сидели два парня - один похожий на обычного провинциального бизнесмена: крутые плечи, толстые пальцы с перстнем, сытое, чуть оплывшее лицо и на нем не то недоверчивая, не то презрительная улыбка. Не хватало только золотой фиксы с левой стороны рта и толстой барсетки, набитой наличностью. Одет он был в парадные штаны от спортивного костюма и обычную майку типа солдатской, только не в синюю, цвета дамских рейтуз, который так люб интендантам нашей непобедимой и легендарной, а в более приличную, нежно-серого цвета.

Второй парень был сухощав, подтянут, задумчив и казался чем-то неуловимо похожим на молодого Валерия Филатова. Может, усиками трефого валета, которые делали его лицо еще более серьезным и более строгим. Ребята, скорее всего, поджидали, когда закроется магазин, чтобы увезти его скромную выручку: мебелью торговать здесь вряд ли уж слишком выгодно. Время оборота вложенных денег при торговле мебелью исчисляется месяцами: на водке это считанные дни, а деньги у нас сейчас по-прежнему очень дорогие, тем более, что здесь их просто нет, если не считать чисто криминальный оборот черного нала. Сбербанк таких ребят пока не кредитует. Да и клиентов негусто: денег у простого народа если и хватает, то только на текущую жизнь, не до долгосрочных вложений бывшим советским людям.

Об этом и завязался разговор - я когда-то занимался лесным бизнесом в соседней Архангельской области и еще помнил и ситуацию, и проблемы, которых вряд ли с тех пор стало намного меньше. К счастью, мое первое впечатление было обманчивым, и ребята оказались вполне славными, а Сергей, так похожий на молодого Валерия Филатова, был вообще не бизнесменом, а водителем-дальнобойщиком. Профессия водителя-дальнобойщика чем-то сродни профессии разведчика-нелегала: один, без связи с центром и всегда во враждебной обстановке, всегда в обнимку с опасностью, подчас смертельной. Поэтому такие ребята почти всегда крепки духом, мудры, как аксакалы, и щедры, как только могут быть щедрыми простые русские люди, не понаслышке знающие о жизни и о нужде: поделятся последним и никогда не оставят в беде.

Моя участь была решена: через пятнадцать минут отец Сергея, Олег, крепкий еще мужик чуть постарше моих лет, вез меня в своей, тоже уже не новой, но очень ухоженной девяносто девятой, и мы мило продолжали беседу о жизни, начатую с его сыном. Какие у нас хорошие люди! Какие чуткие и отзывчивые души! Я работал в сорока с лишним странах, неплохо знаю Западную Европу, знаю тоже не понаслышке, а изнутри, и могу уверенно сказать: таких сердечных, таких щедрых людей, как у нас, нет нигде. Я уж и не говорю о профессионализме. Много лет занимаясь импортом высоких технологий, я наблюдал, что уровень подготовки наших специалистов в самых сложных областях почти всегда на голову выше уровня специалистов западных, избалованных неограниченным финансированием и изобилием материального оснащения, в первую очередь, приборов, средств вычислительной техники и математического обеспечения, не говоря уж о лаборантах и техническом персонале. Нашим все приходится делать самим: на коленке, с помощью лома, кувалды и какой-то матери, но не Божьей, потому что и Бога-то у нас при историческом материализме не было. Может, именно поэтому мы до сих пор живем такой убогой, но такой насыщенной интересными событиями жизнью.

Опять Кабожа

Вчера мы ужинали с Алексеем Николаевичем и Марией Тимофеевной, выпили водочки, которую я купил здесь же на станции, поговорили о жизни, о детях, о лесе, о былом - о чем еще говорят люди, достаточно пожившие и уже не ожидающие впереди ничего хорошего, но еще беспокоящиеся о том, каким было их собственное прошлое и недавнее прошлое страны, а главное, почему все сложилось не так, как хотелось. После этого я забрал рюкзак со спальником, палатку и ушел метров на триста вниз по берегу Кобожи, туда, где между рекой и лесопилкой была просторная поляна с двумя мощными ветлами. Под этими ветлами я и поставил палатку.

Ночью было ветрено и шел дождь, трава поутру была насквозь мокрая. Утро пришло прохладным, облака имели подозрительный темно-синий цвет и были набрякшими дождем, но ветер потихоньку разгонял их: они поднимались выше и уже не казались такими угрожающими, и даже розовели в лучах солнца, давно вставшего над лесопилкой. Недовольно кричали вороны, настойчиво убеждали кого-то серые славки, чечевицы спрашивали друг у друга, видели ли они Витю, - жизнь шла полным ходом. А у меня до трех часов была полная свобода - такая непривычная после двух плотно заполненных дней, богатых на события и встречи.

Я снял и уложил палатку, вернулся в дом, сделал фотографии своих хозяев - потом пришлю снимки, пусть порадуются. Каждое лето я отправляю по разным адресам десятки фотографий моих новых знакомых. Вот и в этом году письма ушли в Псков, в деревушку Рясны на Торопе, в Кабожу и Устюжну. Много фотографий, почти все пейзажи, отпечатанные размером 15 х 21 сантиметр, я просто раздаю знакомым: из многих сотен неплохих снимков, сделанных в самых сокровенных местах Подмосковья и в заграничных поездках, у меня дома едва осталось десятка два. Правда, все негативы, а их более трех тысяч, пока целы.

Потом я разобрал и переложил уже по-байдарочному, в гермоупаковки, все вещи и еще раз рассортировал детали силового набора лодки. Все равно, время тянулось медленно, и я ушел на почту, купить местные газеты. На почте продавались Новгородские ведомости, Боровичская Для Вас, а также обязательный ассортимент: общероссийский бестселлер Спид-инфо, мистика, гороскопы, ужастики и тому подобная дребедень, включая кроссворды, в отгадывании которых мы без всякого подкупа наверняка заняли бы самые первые места на любых Олимпиадах. Кстати, этот феномен, непомерная тяга наших людей к кроссвордам, еще требует своего объяснения. Наверное, мы подсознательно все-таки ощущаем свою ущербность, ущербность своего бытия и образа жизни, который вынуждены вести, но при этом все-таки не теряем надежды однажды выкарабкаться в жизнь другую, более достойную. И вот мы наращиваем свою эрудицию для этой другой и более достойной жизни и постоянно проверяем свою готовность к ней, заполняя пустые клеточки кроссвордов, будто пустые клеточки собственной души.

Иду на лесосклад, укладываюсь поудобнее на толстые осиновые хлысты, пахнущие так терпко и так грустно, как может пахнуть только неошкуренная осина: она пахнет поздней осенью. Вообще, городской человек лишен мира запахов, он начинает понимать, насколько убогим было его существование только тогда, когда на какой-нибудь станции Часцовская распахнутся двери электрички, и он впервые с прошлого года шагнет в облака ароматов июньского разнотравья.

Мир запахов, как и весь внешний мир, вечен и непрерывен, он существует всегда: и морозной зимой, и ранней весной, и щедрым летом, и золотой осенью. Он создан для человека, для полноты его восприятия, для более глубокого ощущения человеком красоты, утонченности и законченности мира. Каждый цветок, каждое растение выступают со своей сольной партией, каждый месяц в году имеет свой запах. Вот январь - он пахнет инеем, бельем, внесенным с мороза, дымом печных труб. На земле зима, и дым огней бессилен распрямить дома, полегшие вповал, - писал об этом дыме Борис Пастернак. Февраль пахнет сначала метелями, потом снегом, растопленным первыми яркими лучами все выше поднимающегося солнца. Март пахнет, конечно же, первыми проталинами, богатым, волнующим, крепким запахом земли. Апрель - месяц сон-травы. А сон-трава, как известно, пахнет снегом и фиалками, источает тонкий аромат духов Незнакомки Крамского и Незнакомки Блока.

Потом приходит май с его пронзительно-печальным серебристым запахом ландыша, сладострастным запахом черемухи и томным - сирени; июнь с неповторимым и таким целебным ароматом земляники, только что собранной в берестяной туесок; июль пахнущий грозами, зверобоем и душицей; август с его крепким запахом пижмы, дикой рябинки, предупреждающей, что впереди - осень.

Сентябрь пахнет боровиками, груздями, рыжиками - помните, как пахнут грузди, только что принесенные из леса? Октябрь приносит грустный запах опавшей листвы, ноябрь - запах мокрых осиротевших пашен и холодных ветров, запах первого снега и звездных ночей. Декабрь, ну декабрь пахнет новогодней елкой, запахом детства и ожидания весны, которая обязательно придет и будет обязательно счастливой.

Лежу на бревнах под высоким небом, внимательно изучаю купленные газеты. Сначала - областные Новгородские ведомости. Первая страница почти пустая: три четверти занимает анонс статьи В лесу раздается топор дровосека. Самой статье отведена вся третья и половина четвертой страницы. Как вы сегодня оцениваете состояние лесной промышленности?, - спрашивает газета у неизвестно почему и за счет чего преуспевающего новгородского лесопромышленника. Тот сначала прямо и коротко отвечает: Бардак!, - а затем развивает эту мысль подробнее. Объемы лесозаготовок снизились. Из 700 миллионов кубометров годовой расчетной лесосеки сейчас по всей стране в год заготавливается всего 140 миллионов. Износ основных средств в лесозаготовке составляет 90%. Душат тарифы естественных монополий на железнодорожные перевозки, электроэнергию, душат цены на нефтепродукты. Нужны кредиты, а обеспечивать их нечем, даже если какой-то шальной инвестор и захочет вложить свои кровные в безнадежное дело. Идет потеря инфраструктуры и старение кадров.

Справа на первой странице хроника событий в стране: базовая пенсия будет повышена с 2003 года до 550 рублей (около 25 долларов в месяц!); депутат Госдумы от СПС некто Семенов предложил закрепить в законе право гражданина откупиться от службы в армии; Союз правых сил, партия, претендующая на право представлять интересы крупного капитала. Им, конечно, есть чем откупаться. А в Чечню и на подводный флот пусть идут сыновья полуголодных новгородских и вологодских лесорубов! 22-летнему новгородскому пекарю оторвало руку тестомесильным агрегатом; итальянский Милан заинтересовался нападающим московского Спартака Дмитрием Сычевым. Вот почти и вся первая страница. Пошли дальше.

Вторая страница гораздо более насыщенная. Работники образования Новгородской области подписались под письмом Путину о безобразиях в этой сфере: положение учителей и преподавателей не улучшается, качество образования не повышается, просматривается тенденция к расширению платного образования. В доме для престарелых трагедия: по новому закону их жильцы теперь получают пенсию на руки, а потом сами платят этому учреждению. Вернее, должны платить, но пенсии с принятием нового закона стали попросту пропиваться, а их получатели превратились в полных иждивенцев государства, справедливо полагая, что уж с государством-то они в свое время расплатились сполна. Пьянки, конфликты, драки стали неотъемлемой частью их заслуженного отдыха.

Кто с молоком, тот с деньгами,- утверждает в газете генеральный директор ЗАО "Савино". Суточный удой молока от коровы в этом хозяйстве составляет свыше 14 килограммов. Одно его хозяйство производит молока больше, чем Окуловский, Мареевский, Маловишерский и Любытинский районы вместе взятые. Ничего себе! Как же убого живут казенные коровы в этих районах, если еще при Хрущеве наши доярки под мудрым руководством КПСС успешно боролись за пуд молока от коровы в день. Что-то около 16 литров. Обычная домашняя буренка дает летом 20-25 литров молока в день, а то и больше. И опять тоскливая хроника: в мае жители области оплатили только 73,2% потребленной электроэнергии, причем, в Мошенском (есть такой поселок на реке Уверь, впадающей в Мсту), оплата составляет только 14%, а в Демянске и того меньше - 4,2%. И это не злая воля мошенников и демянцев, это скудость и убогость жизни, отсутствие даже таких мизерных средств.

Про третью страницу мы уже говорили. На четвертой странице и далее - то же самое. Вот статья Эребруские зонтики об обмене опытом шведско-российских неправительственных организаций. Алкоголики есть везде. Везде есть наркомания. Русские мужья бьют своих жен, потому что знают, что за это им ничего не будет; шведские тоже бьют своих, хотя знают, что им за это будут большие неприятности. Не правда ли, оптимистично?

Но есть и более оптимистичные заметки. Тому же пекарю, которому оторвало руку месильной машиной, наши чудо-врачи приделали руку назад и она прижилась. Милиция и спасатели из МЧС отговорили 27-летнего новгородца от попытки самоубийства. В Новгороде проходит выставка карикатур и частушек. Тематика - самая актуальная:

Свеча горела на столе,

Свеча горела:

Не заплатили в январе -

Вот в чем все дело.

Какое-то здешнее ОАО с ежегодным объемом продаж в 242 миллиона рублей (около 8 миллионов долларов) публикует в газете свой баланс и рапортует о прибылях в 2 миллиона 430 тысяч рублей (около 80 тысяч долларов). Очень неплохо!

Правда, при внимательном рассмотрении этого оптимистичного баланса тревожные вопросы все-таки возникают. Вот та самая чистая прибыль, равная 2 млн. 430 тыс. рублей. Она же до налогообложения - 13 млн.157 тыс. рублей. Ну кто в здравом уме и трезвой памяти будет платить такие сумасшедшие налоги, отдавать дяде одиннадцать миллионов из тринадцати? Благо хоть бы эти налоги возвращались назад в виде новых дорог, библиотек, дешевых бассейнов, как у тех же трезвых финнов. Нет, все это уйдет на прокорм гигантской армии чиновников да будет разворовано мелкими начальничками и крупными начальниками.

Дальше - больше. При основных средствах предприятия в 39 с чем-то млн. рублей, его кредиторская задолженность (то есть, долги этого предприятия своим партнерам, а также государству, пенсионному фонду и Чубайсу) составляет 55 с лишним миллионов рублей. Предприятие, по сути, банкрот. Правда, арифметика баланса сходится: есть товары на складе стоимостью в 19 млн. рублей и дебиторская задолженность в 31 миллион рублей. Но все это часто бывает гладко лишь на бумаге, игра цифр, упражнения ума грамотных бухгалтеров. Такие огромные запасы чаще всего свидетельствуют лишь о том, что сбыт у предприятия хромает, и его продукция осела на складе. За сколько можно реализовать эти запасы - большой вопрос: может, еще приплачивать придется за их вывоз и утилизацию.

То же самое и с дебиторской задолженностью, то есть, с той суммой, которую партнеры задолжали предприятию. Бывает так, что все эти партнеры и существуют-то уже только на бумаге: большинство из них неплатежеспособно, а от многих даже и след простыл где-нибудь на Канарах, на Кипре или в Хайфе. Баланс сходится, есть прибыль, и ее уже можно делить - и делят! По сути же предприятие похоже на те самые осиновые хлысты, на которых я лежу и читаю этот баланс: снаружи они вполне нормальные, но сердцевина гнилая. Именно поэтому хлысты и застряли на складе при станции Кабожа, хотя в чьем-то балансе они успешно проводятся как оборотные активы, товары на складе.

Не читайте российских газет, а если других нет - никаких не читайте! Бессмертные слова! Но хотя я вас уже достаточно утомил обзором прессы, Единственно с целью показать, как истомился я сам в ожидании поезда из Питера! все-таки приведу еще пару цитат, теперь из местной боровичской газеты. Самые животрепещущие вопросы: как определить размер бюстгальтера; как избежать нападения бандитов в собственной машине (если есть подголовник, поднимите его как можно выше - это затруднит удар по голове и накидывание удавки); как обмануть волчий аппетит. Вот это последнее я позволю себе процитировать полностью - для большинства из нас, живущих на скудную зарплату или пенсию, это очень актуально:

- Почаще полощите рот мятной водой.

- Если очень хочется есть, сжуйте ложечку обезжиренного сухого молока.

- Чувство голода можно притупить и так: несколько минут нажимайте подушечкой среднего пальца на акупунктурную точку между верхней губой и носом.

- Забыть о еде поможет и такое упражнение: встаньте перед открытой форточкой, ноги - на ширине плеч, руки - над головой; сделайте 10 глубоких вдохов.

- Перед едой выпейте стакан сока (лучше томатного) или минерального воды.

- Вместо сметаны заправляйте салат кефиром. Употребляйте мягкое масло (оно намазывается на хлеб тонким слоем).

- Желательно 2-3 раза в неделю готовить рыбные блюда.

Плакать хочется от умиления при виде бомжей, заправляющих салат кефиром вместо сметаны и употребляющих мягкое масло тонким слоем.

Правда, в целом боровичская газета мне понравилась: уж лучше печатать советы, как реально выжить в нашей беспросветной убогости, чем рекламировать прокладки с крылышками или дирол без сахара. Да и статьи о Боге и вере там неплохие, а без веры нам не выжить. Не выжить нам без веры!

Глава четвертая

Сева

Своего любимого и единственного сына Ярослава я почти не знаю. Вернее, не знаю его сегодняшнего, взрослого человека, имеющего семью и определенное положение в коллективе, где он работает, не знаю человека, которому в будущем году должно исполниться тридцать лет. Я знаю его крошечным теплым ребенком, еще не умевшим говорить, но уже славно улыбавшимся и засыпавшим в кроватке, животиком на моей ладони. Я знаю его очаровательным и оптимистичным светловолосым карапузом, который поздно начал говорить, но начав, стал с удовольствием и сразу говорить длинными фразами с придаточными предложениями. Он очень любил выдумывать новые слова, переиначивая слова знакомые: земляника - млекизина, велосипед - пиловедес, трусики - сутрики. Чехану сутрики, Т.е. Не хочу трусики!- кричал он по утрам, отказываясь надевать те трусики, которые ему навязывала мамаша. Я учил его писать стихи, и он с удовольствием придумывал к словам рифмы - смeшки, как он их называл. Дальше этого, слава Богу, дело не пошло.

А вообще-то он был абсолютно не капризным, дружелюбным и увлекающимся малышом, который очень любил возиться в воде и строить что-нибудь из песка. Страсть к воде у него сохранилась до сих пор, а последний раз я видел его увлеченно строящим из песка крепости и замки в 1996 году, когда ему было уже двадцать три года. Мы тогда плыли на байдарках по великой русской реки Кокшеньге в Архангельской области, и Сева воплощал на тамошнем пляже гениальные архитектурные замыслы культового среди подростков писателя Толкина.

Сева рано начал читать и читает до их пор много и с упоением. В школе ему в принципе-то делать было нечего, но все портила тяжелая наследственность - почерк, еще более ужасный, чем мой, и еще полное отсутствие слуха, что мешало ему быть круглым отличником. Чистописание и пение тоже всегда были мне недоступны. Одноклассники его любили за начитанность и за покладистый нрав, а первая учительница, Елена Ивановна, за его способности и за то, что в отличие от многих он тогда еще не ругался матом. Матом у нас не ругаются, матом разговаривают, - не знаю, чьи это слова, но я их слышал тоже от Севы Учился он в самой обычной школе No. 325 недалеко от дома, и у него всегда были очень хорошие друзья. Они-то и назвали его Севой, искренне считая, что это уменьшительное от Ярослава. Сейчас его Ярославом не зовет почти никто, а однажды был вообще курьезный случай.

Валентина звонит ему на работу (хотя мы обычно этого избегаем) и вежливо спрашивает: Позовите, пожалуйста, Ярослава. Трубку снимает его старший коллега и естественно отвечает: Вы ошиблись, у нас нет таких, - и вешает трубку. Валентина посчитала, что набрала не тот номер, и набирает опять: Позовите, пожалуйста, Ярослава. Мужик начал стервенеть, отрезал: Нет у нас таких!,- и бросил трубку. Приходит Сева, и мужик начинает ему жаловаться: Ты знаешь, Сева, какая-то тетка меня достала, все Ярослава спрашивает. Ты не знаешь, кого это может быть?. - Ты будешь смеяться, но Ярослав - это я!. - Да?: А кто это звонил?. - Ты опять будешь смеяться, но это моя мама!.

Свою судьбу с подводным флотом Сева связал не случайно. Выбор был сделан им в 1976 или 1977 году, в возрасте трех или четырех лет. Я тогда вернулся из обычной командировки в Японию и привез ему диковинную тогда у нас пластиковую сборную модель знаменитого парусника Катти Сарк. Собирали мы ее вместе на пляже в Хосте. Сева тогда впервые увидел море, а совершенные линии и стремительные формы Катти Сарк так поразили его, что он буквально заболел морем и кораблями. К одиннадцати годам, когда мы на четыре года поселились в Хельсинки, Я был тогда командирован в Торгпредство СССР в Финляндии. он уже в деталях знал основные морские битвы, конструкцию знаменитых кораблей, биографии выдающихся флотоводцев и основы морской стратегии. Сейчас, я думаю, он один из самых глубоких в нашей стране знатоков в области истории флота, особенно, флота владычицы морей Великобритании, ну и ее всегдашних соперниц, Германии и России.

Хельсинки, и вообще, Финляндия, где Сева жил в самом важном для становления возрасте - от одиннадцати до пятнадцати лет - оказали огромное влияние на формирование его характера и мировоззрения. Финское телевидение, особенно европейский Sky Channel, финская природа и финская действительность здорово расширили кругозор и без того любознательного ребенка. А еще в это время в Финляндии в рамках кооперации производились сложные роботизированные комплексы, которые в ту пору были запрещены к экспорту в СССР из стран, входящих в КОКОМ - координационный комитет НАТО. Финляндия в КОКОМ тогда не входила, но своим участием в кооперации по производству комплексов даже формально не нарушала это эмбарго. На Западе открыто закупались лишь некоторые компоненты роботов, которые потом доводились квалифицированными и всегда трезвыми финскими трудящимися на их хорошем, высокоточном оборудовании. Системы управления для этих роботов делались на базе наших, советских, ЭВМ и на базе нашего же программного обеспечения. Окончательная сборка комплексов производилась на заводах в СССР. Куда они потом устанавливались, никто не знает.

Для выполнения нашей части работ и для их общей координации в Хельсинки было командировано много специалистов как в области технических вычислительных средств, так и в области математики. У них, естественно, были дети, а дети, естественно, ходили в ту же школу при нашем посольстве, где учился Ярослав. Естественно, в школе был компьютерный кружок, а уровень его оснащения и уровень преподавания в нем были, естественно, очень высокими. В итоге Сева уже в возрасте тринадцати-четырнадцати лет свободно программировал и даже изобретал собственные компьютерные игры, к которым сам писал простенькие программы. Учился он хорошо, считался по выражению его классной руководительницы совестью класса, и мы никогда не вникали в детали его учебы, изредка, правда, поругивая за лень и отвратительный почерк, но это больше так, для порядка, чтобы жизнь медом не казалась.

Сева не то, чтобы ленив, но очень увлекающийся ребенок: то, что его интересует, он будет делать сутки напролет, забыв про еду и сон. При этом он очень терпелив и упрям, вынослив и изобретателен. Например, он мог клеить из бумаги (!) прекрасные модели кораблей и самолетов, или стругать их из дощечек, из кусочков коры, оснащать их парусным вооружением со всем такелажем - и никогда не уставать. То, что его не интересует, то, что ему, как они сегодня говорят, в лом, он будет, конечно, делать, но - делать без энтузиазма или из-под палки.

Там же, в Финляндии, Сева как-то незаметно выучил английский язык и начал читать по-английски то, что пока еще не печаталось у нас на русском языке. Книг у нас дома всегда было в достатке, а теперь еще он ходил с Валентиной в большой книжный магазин Suomalainen Kirjakauppa, расположенный недалеко от Стокмана, и сам выбирал то, что ему нравилось. Нравились ему по большей части книги солидные, естественно, по военно-морской тематике, и очень дорогие для моего скудного заработка работника Торгпредства. Чтобы книгу, которая в виду ее уникальности была почти всегда в единственном экземпляре, кто-нибудь не купил раньше, чем у нас будет получка, Сева с матерью закапывали ее на полках среди других книг и через день приходили проверять, цела ли она еще. Конечно, когда книга покупалась, ни о каких уроках или о Ложись спать, уже три часа ночи!, - и речи быть не могло.

Книги также оказали огромное влияние на его мировоззрение. Когда мы в 1991 году попали в дом к Марине Серебряковой в Ферапонтово и остались наедине с ее огромной и диковинной по тем временам библиотекой, я выбрал что-то из православных текстов, Сева выбрал Достоевского. Ему в ту пору едва исполнилось восемнадцать лет и он только что успешно сдал вступительные экзамены в Ленинградский кораблестроительный.

Вот были времена! Марина была и остается одним из лучших в стране специалистом по фрескам Дионисия. Одна из ее работ - живописное переложение акафиста Богородице в сюжетах росписи храма Рождества Богородицы в Ферапонтово. В этом году мы отмечаем пятисотлетие фресок Дионисия в Ферапонтовом монастыре, выполненных за одно лето в 1502 году. Мне тогда стоило большого труда достать текст самого акафиста, который теперь можно купить в любой церковной лавке - он входит в состав большинства молитвословов. У Марины он, конечно, был. А еще у нее было огромное количество совсем уж редких, прекрасно изданных фолиантов по живописи, иконописи, по церковной архитектуре. Сева выбрал Достоевского.

Еще одним автором, повлиявшим на Севу, был Редьярд Киплинг, расцвет творчества которого совпал с нашим серебряным веком в поэзии, временем Валерия Брюсова, Александра Блока, Бориса Пастернака. Мы в массе знаем Киплинга как автора Рикки-Тикки-Тави и создателя Маугли (Книга джунглей), а он ведь был певцом Британской Империи. Его стихи были проникнуты духом величия подвига человека, подвига завоевателя огромных пространств и многих народов. В отличие от нашего декаданса, тогдашнего и нынешнего, его стихи оптимистичны и заряжены энергией: энергией созидания, энергией победы. Сева знает Киплинга вдоль и поперек, причем, читает его только на английском языке, чем он однажды очень удивил пожилую интеллигентку, оказавшуюся с ним в одном купе в поезде Петербург-Москва. Разговорились о поэзии, о Киплинге, и дама спросила, чьи переводы он предпочитает: Маршака, Чуковского или Фельдмана. На это Сева скромненько так ответил: Я предпочитаю читать в оригинале.

И он прав. Переводы по большей части косноязычны. Стремление втиснуть в ритмику и размер английского языка строки принципиально другого языка - русского, приводит к утрате главного в поэзии: ее аромата, игры слов, игры смысла, многоплановости. Вот посмотрите сами:

Я ходок был по дамскому делу

Понапрасну чем надо не тряс,

Перепробовал, может, и сотни,

А четыре так попросту - класс!

И это еще не самый плохой перевод стихотворения Киплинга "Дамы"! (Цит. по Редьярд Киплинг. Стихотворения. Роман. Рассказы, изд. Рипол Классик, М.,1998). Ну не говорим мы по-русски "ходок по дамскому делу", не говорим! И англичане, скорее всего, называют такого человека или кобелем, или просто Бляо Дун, переводя на хорошо знакомый им китайский испанского Дон Жуана. Ходок по дамскому делу - возмутительно! Адвокат неудавшийся какой-то, а не мужик-жизнелюб. И вообще, ходок безо всяких там пояснений - это женщины в разговоре между собой так обозначают жизнелюбов, мужик про себя так ни за что не скажет.

Да, наверное, и невозможно передать на одном языке все выраженные на другом оттенки языка и особенности стихосложения: надо знать словесные эквиваленты, употребимость слов и выражений в данную эпоху, в данном социальном слое, надо знать всю длинную цепь ассоциаций, которую рождало то или иное выражение у современников, степень их афористичности. Надо глубоко вникать в суть образов, их соотнесенность с мифологией, религией, историей и анекдотами, наконец. Надо понимать прямые и косвенные метафоры, их допустимость, приемлемость на другом языке. Попробуйте перевести на тот же английский такое наше выражение, как трудовая вахта и использовать при этом меньше, чем десять слов! Лучше, конечно, найти два, но это вряд ли и в этом еще одна особенность переводов. А добавьте к этому техническую сторону стихосложения, фонику, метрику, строфику, всякие там аллитерации и цезуры; а возьмите еще стилистику - выход один: для каждого переводимого стихотворения делать несколько переводов, каждый из которых с двумя-тремя, не больше, заданных параметров. Вот в этом переводе четко соблюдена ритмика оригинала, в этом - образный строй, в этом - звуковые повторы, в этом - эквивалентны метафоры. Тогда читающий на языке перевода получит представление о подлинном богатстве оригинала, и то только представление. Поэтому - читайте в оригинале. Или читайте своих поэтов, у нас в России хороших поэтов и сейчас не меньше, чем их было в Серебряном веке. Я вообще подозреваю, что число поэтов - это константа, просто в отдельные времена их замечают, ну, появляется вдруг у общества такая потребность, а в другие игнорируют.

В первый свой байдарочный поход мы пошли, приехав в Москву из Хельсинки в отпуск. Мне было тогда уже тридцать семь лет, Севе - двенадцать. Пошли вдвоем, хотя ни Сева, ни я до этой авантюры не подходили к байдарке ближе, чем на полкилометра, и не умели ни собирать ее, ни управлять ею. Слава Богу, мы выбрали спокойную реку Нерль, Нерль Волжскую, вытекающую из Плещеева озера в Переславле-Залесском под именем Вексы, а уж потом, после озера Сомино, принимающую свое звучное угро-финское имя Нерль. Здесь часто и подолгу бывал великий Михаил Пришвин, и не случайно одну из своих любимых собак он назвал Нерлью. Нас привез на Вексу в Купанское Алексей Григорьевич, Севин дед со стороны матери, редкий человек, который мог бы стать академиком, генеральным конструктором или министром, сложись его жизнь чуть-чуть по-другому. Лодку, легендарный Салют, мы взяли у того самого моего друга Леонида Шендерова, с семьей которого мы значительно позже прошли в первый раз Кобожу.

Первый поход был удачным, мы вернулись живыми и здоровыми, полными планов на будущее. Дневник похода, смешной по нынешним меркам, но уже богато иллюстрированный цветными фотографиями, ходил по рукам в школе и вызывал восхищенные возгласы одноклассников, а также их пап и мам: мало кто из работавших за границей опускался до примитивных байдарочных походов, тогда это был удел диссидентствующей, в основном, публики, находившей в этих походах временную иллюзию свободы. После этого мы уже плавали каждый год: Селигер, вторая Нерль, Нерль Клязьминская, на которой стоит тот самый храм Покрова на Нерли; затем Бородава и озера в районе Ферапонтова монастыря, затем Кобожа, Молога, Керженец, Кокшеньга, Кубена, Агидель, Лух, Пра, Торопа - остановиться уже было невозможно.

Кораблестроительный институт в Питере Сева выбрал сам и поступил в него тоже сам, без какой-либо посторонней помощи, да она и не нужна ему была. Только спустя пять лет, при распределении, я пытался ему помочь, перезнакомился почти со всем Главным штабом ВМФ - случайно, просто судьба сводила! Но и это не понадобилось: Севу уже заметили и без меня и предложили работать в Центральном конструкторском бюро морской техники Рубин, бывшем ЦКБ-18, строившем, в основном, атомные стратегические подводные ракетоносцы.

Стапель

Поезд опоздал почти на час, но все-таки пришел. Было довольно прохладно, и я вышел встречать поезд в тельняшке, поверх которой была надета моя знаменитая куртка - непромокаемая, дышащая, камуфлированная под опавшую листву дуба, основной породы в горах Косово. Из-за этой куртки, дополненной такой же камуфляжной и похожей на генеральскую кепкой с длинным козырьком, мне черной завистью завидовали в Косово бельгийские офицеры из КФОР, миротворческих сил НАТО, которые обеспечивали нашу охрану: их собственная форма в чем-то опереточная, особенно шляпы, хотя как солдаты они очень и очень профессиональны. В руках у меня полоскался на ветру настоящий военно-морской флаг советских времен, снятый с одного эсминца, безвременно попавшего под разделку на металлолом. Под этим флагом проходили все наши последник байдарочные походы. Предыдущий был сделан из тормозного парашюта МИГ-25 с авиабазы где-то под Пермью и рисунком напоминал Андреевский флаг, только поле было не белым, а ярко-оранжевым, а вот полосы, наоборот, белыми. Картина слишком живописная для отдаленной Кабожи: поселок обсуждает ее детали, наверное, и по сей день.

Сегодня родительская суббота, и почти все приехавшие были местными жителями, счастливо перебравшимися когда-то в Ленинград и его окрестности. Теперь они вернулись на день, на два - помянуть родителей, выпить на кладбище с родственниками, а завтра встретить такой русский и почти языческий праздник - Троицу, с ее березовыми ветками в доме, травой на полу, крашеными яйцами и опять выпивкой, уже настоящей, с песнями, постепенно забываемыми, но такими милыми, то терзающими душу, то обволакивающими ее сладким туманом воспоминаний, то ласкающими ее лаской матери, уже потемневший крест на могиле которой они вчера украшали искусственными цветами.

Сева приехал в пятом вагоне - я знал, что он взял билет именно в пятый, но в суете и событиях этих дней забыл. Поэтому, пока я бежал вдоль поезда с военно-морским флагом в руках, Сева уже успел выгрузить свои вещи и, к моему удивлению, еще одну байдарку. Так мы никогда еще не роскошествовали: две байдарки на двоих. Но деваться некуда - здесь ее не оставишь. Поплывем на двух.

Мы быстро погрузили рюкзак и укладки в поджидавшую вахтовку - грузовик с закрытым фанерным кузовом, приспособленный для доставки лесорубов в вахтовые поселки, находящиеся обычно в десятках, а то и сотне километров от поселков жилых: окрестные леса давно и надолго вырублены под корень. Через двадцать минут мы начали перетаскивать вещи с погребицы на берег, а где-то через час уже приступили и к сборке лодок. График, составленный в Москве, был к этому времени безнадежно нарушен.

Сборка байдарки - это очень и очень приятное занятие. Приятное потому, что идет процесс превращения вас из простых пешеходов или пассажиров, зависящих от прихотей и капризов общественного и частного транспорта, в полновластных владельцев транспортных средств, собранных собственноручно. При этом сами ваши транспортные средства экологически безвредны, не зависят от наличия топлива, очень функциональны и устойчивы - на нормальной воде нужно приложить много усилий и выдумки, чтобы как-то повредить или утопить правильно собранную байдарку. Если все идет нормально, то есть, если вы не забыли дома каких-то деталей лодки, а собирая, не перепутали кормовые кильсоны с носовыми У Тайменя на кормовых кильсонах находятся шпеньки, за которые крепятся педали руля. На носовых кильсонах таких шпеньков нет - в этом их единственное отличие. (стыковка кильсонов с килями - это самая первая операция при сборке лодки), то через час ваша лодка будет лежать на пляже, красивая, как двадцатилетняя блондинка в Сочи: та же плавность линий и привлекательность форм. Нет, действительно, собранная лодка, только что бывшая грудой алюминиевых стержней и бесформенного прорезиненного брезента, очень красива.

Некоторые начинающие байдарочники не знают одной маленькой хитрости и не заправляют края шкуры в пазы привальных брусьев, после того, как впустую потратили полчаса и оборвали ногти на пальцах. Тогда, конечно, их байдарка выглядит не как та блондинка, а немного хуже, как уже проснувшаяся, но еще неумытая и непричесанная женщина. Да и вода от весел и от дождя у них не скатывается с туго натянутой палубы, а льется внутрь. Да и прочность байдарки теперь не та: натянутая шкура является важным силовым элементом конструкции. Без нее байдарка подобна высокому столбу без растяжек. А хитрость совсем простая: начинайте заправлять шкуру ДО того, как привальные брусья станут на место: соберите брус, вставьте его паз в крюк на первом шпангоуте, зафиксируйте, заправьте шкуру на криволинейном участке от носа до начала грузового отсека. Затем, используя брус, как рычаг, и натягивая шкуру, вставьте паз бруса в крюк второго шпангоута и зафиксируйте. Заправить шкуру на оставшемся прямом участке не составит большого труда.

Теперь надо уложить вещи, которых обычно угрожающе много. Когда они лежат на берегу и возвышаются своей внушительной массой, кажется, что они ни за что не поместятся в такой стройной и стремительной лодке. Проходит двадцать минут - лодка вроде та же, а вещей уже нет, они исчезли в ее вместительных отсеках. Правда, при первой укладке во время стапеля, вещи еще не находят своего места и обычно грузовой отсек выпирает горбом. Но уже после двух-трех погрузок все становится на свои места, и силуэт лодки напоминает силуэт истребителя миноносцев начала прошлого века.

Перед загрузкой лодку надо, конечно, спустить на воду и не забыть закрепить швартовочный конец: когда она легкая, она особенно быстро уплывает от вас сама, влекомая ветром и течением. Отсеки лодки имеют свои названия, но в отличие от Севы я их не помню и часто путаю. То пустое пространство, которое находится между носом лодки и местом, где сидит первый байдарочник, называется форпик. Туда кладут всякую легкую и объемную дребедень, чтобы нос лодки был всегда чуть выше кормы, иначе она будет зарываться в воду, пахать ее. На категорийных реках дребедень надо крепить к конструкциям лодки, иначе вы ее не соберете после первого же киляния. На спокойных реках можно обойтись и так. Знатоки первым кладут в форпик надутый волейбольный мяч - для непотопляемости.

Соответственно, аналогичная часть в корме лодки называется ахтерпик, и туда кладут дребедень более тяжелую, следя за тем, что справа и слева от оси лодки груз по весу одинаков, иначе лодка будет плохо управляемой, а это чревато незапланированными купаниями в самых неудобных местах. После этого заполняется грузовой отсек - я уже говорил о жизненной необходимости пленки для укутывания груза. Поскольку в грузовом отсеке, как самом тяжело нагруженном, все равно будет вода - а она просочится сквозь швы, под старые заплатки, да еще часть заплат вы сорвете на мелях и каменистых шиверах-шкуродерах, да еще, садясь в лодку, вы неизбежно нальете немного воды со своих тапок или сапог - то хорошо бы сначала положить на дно отсека запасное весло, ту самую лопату или что-то еще, даже, может, колья от костра, а уж потом класть пленку. Тогда груз изначально будет приподнят над водой на несколько сантиметров. Остойчивость лодки при этом пострадает - но так в жизни всегда: за любую выгоду надо расплачиваться чем-то другим.

Только не думайте, что все эти ухищрения: пленка, весла и прочее - спасут ваши вещи, если лодка опрокинется при прохождении порогов или утонет по другому случаю, нет! Это все нужно, чтобы не намокнуть: а) от воды в отсеке, которая как сказано выше, неизбежна; б) от воды, стекающей с весел, лопасти которых будут мелькать, как вертолетные, добавляя в лодку каплю за каплей, и в) от дождя, который тоже неизбежен, и может быть уже сегодня. Чтобы ваши вещи не намокли при их утоплении, они должны быть упакованы по возможности более герметично. В первую очередь, это касается ваших спальников и одежды. Во вторую - сахара, соли, хлеба, круп. Тушенка в банках не промокнет, даже если немного утонет. Ее обычно кладут вместе с другими консервами в чехол от алюминиевых конструкций байдарки и размещают строго по оси байдарки: это самая тяжелая укладка.

Теперь вы готовите место под двигатель лодки, а поскольку движителем лодки являются весла, а веслами работаете вы, то выходит, что двигатель - это вы сами, и вы готовите место себе, любимому. Сидеть на стандартных деревянных сидениях, входящих в комплект лодки, можно. Но недолго: жестко и неудобно, потому что ваши локти будут постоянно подняты вверх, а работая веслами, вы будете то и дело задевать ими за борта лодки. Я сижу на герметичном мешке, герме, в который кладу спальник и одежду. Сева упаковывает спальник отдельно и кладет его на самый верх грузового отсека под пленку - дело хозяйское: на обычных реках Сева более прав. На категорийных при опрокидывании его спальник уплывет первым. Но это не важно, важно то, что Сева тоже едет на герме с вещами. Под спину можно положить пенку - пенополиуретановый коврик, который стелется в палатке под спальник и спасает вас от ревматизма, остеохондроза и других болезней молодых байдарочников в старости. От самoй старости, коврик, увы! - не спасает.

Теперь тщательно проверьте площадку, не забыли ли чего - будет очень неприятно возвращаться спустя часа четыре - против течения! - за забытым топором, часами или крючьями для костра. На обычных, некатегорийных реках, можно обойтись без спасжилета, шлема и не закрываться фартуком. Если река имеет высокую категорию, все это нужно надевать на себя, садясь в лодку, и закрываться фартуком. Фартук - это как привязные ремни в машине: чтобы труднее было выбраться в случае аварии. Под рукой у вас должен быть топор (на всякий случай!), страховочный конец (для спасения утопающих), бутылка с питьем и пакетик с сухариками, изюмом, орешками и другими источниками калорий, которые вы будете терять, начиная с самых первых минут хода. Это почти все.

А мы безнадежно опаздывали.

Авария

Мы безнадежно опаздывали: по графику в 16-30 нам надо уже было плыть, а на самом деле в 16-30 мы только-только подъехали на вахтовке к желтому дому на улице Линейной. Сейчас была уже половина восьмого. Правда, время не ощущалось: погода была пока достаточно солнечной, день сегодня самый длинный в году, все-таки двадцать второе июня, а впереди - почти две недели свободы!

Берега Кобожи, густо заросшие кустами ольхи, ивы и черемухи, а также не успевшей выгореть травой, дрогнули и поплыли назад. Река бережно приняла лодки в свое русло и понесла вниз, к Мологе. Мы, как могли, помогали ей веслами. Настроение было бодрым и праздничным: нам нет преград ни в море, ни на суше! Вот скрылся за поворотом песчаный пляж, на котором мы собирали лодки; вот впереди показалась серая шиферная крыша многоквартирного барака, вплотную примыкающего к ветхому забору лесопильного завода - последнее строение поселка Кобожа. Дальше километрах в шести деревня Горка и сразу за ней - поселок Юбилейный.

Сева зачем-то прижался к правому берегу. То ли его прижало течением, то ли руль у него был не в порядке и он проверял маневренность лодки, то ли просто он хотел почувствовать ее управляемость и заложил этот немыслимый вираж, но байдарка слегка коснулась своим правым бортом деревянных мостков, с которых женщины полощут в реке белье, а дети с удовольствием ныряют в воду. А может, даже и не коснулась самих мостков, но как-то внезапно и стремительно стала оседать, и пока я сообразил, в чем дело, наполовину утонула, приняв литров двести воды.

Надо отдать Севе должное. Он не запаниковал, не засуетился, а хладнокровно направил лодку к высокому - метров шесть - берегу, сбросился в воду и стал быстро выкидывать из лодки на мостки наиболее ценные вещи. Каким образом часть вещей оказалась потом на середине крутой деревянной лестницы, спускающейся к мосткам с берега, история объяснить не может. Каким образом начался мелкий дождик и вообще откуда он взялся, может объяснить только какое-то очень побочное следствие универсального закона подлости. Ну надо же! Не успели отплыть и двухсот метров! На виду у всей деревни! Под обрывом! В дождик! Тьфу!

Я пришвартовался рядом, стал помогать доставать со дна отсеков вещи и выливать из них воду. Потом мы вообще вытащили аварийную лодку на мостки, перевернули ее, чтобы вылить ту воду, которая еще не вылилась сама там же, где влилась, и осмотрели пробоину. Вдоль правого борта ниже ватерлинии тянулся сквозной порез длиной около метра. Вероятно, из мостков торчал не то гвоздь, не то острый металлический стержень, и он-то как ножом распахал туго натянутую и в сущности очень тонкую шкуру лодки. Такое у нас уже было на Керженце в 1993 или 1994 году при совершенно сходных обстоятельствах, только порезов было два: один побольше, другой поменьше нынешнего, и не от гвоздя, а от загнутых против потока арматурин железобетонных блоков, и не сбоку, а прямо по дну лодки.

Тогда это случилось тоже в первый день. Мы плыли тоже на двух Тайменях, правда, трехместных, и нас было шесть душ: мы с Севой и Светой, то есть, Ланичкой, в одной байдарке; в другой - Володя Воробьев, наш друг, шофер-дальнобойщик из Балашихи, со своим сыном Павлушей и роскошным псом по имени Лайф, которого мы все называли просто Чемоданом. Примерно в то же время, около семи часов вечера, мы проходили разрушенную плотину ГЭС. Володя, как человек более осторожный, взял поправее и спокойно прошел это в общем-то несложное препятствие вдоль берега, где течения почти не было. Мне же захотелось козырнуть своим опытом: я лихо направил лодку в главную струю, и она рванулась в слив, но почему-то зависла ровно посередине и стала оседать. Я инстинктивно выбросился на залитые водой бетонные блоки бывшей плотины, дернул на себя зависшую лодку, она подвсплыла, я толкнул ее вперед, и даже не успевшие испугаться Сева со Светой быстро доплыли в ней до правого берега и уткнулись в него лодкой, борта которой уже почти скрылись под водой. Мне деваться было некуда - кругом вода, впереди бурление падающей струи, у берега растерянные дети. Я бросился в воду и поплыл в противоположную сторону от слива, благополучно выбрался на берег, и мы начали ликвидировать последствия произошедшего.

Вот и здесь - деваться нам некуда, надо приступать к ликвидации аварии. На правом берегу места не было: вдоль воды крутой обрыв, на берегу - узкая дорога, на которой не разъехаться двум машинам, палисадник барака и забор лесопилки. Неистово лают псы, радуясь возможности проявить себя: так их еще никто и никогда не беспокоил. Жители барака, не обращая на нас ни малейшего внимания, продолжали употреблять самогон в честь предстоящего завтра праздника Святой Троицы, закусывая черным хлебом со свежими огурцами, которые как раз сегодня завезли в магазин напротив станции. Мне кажется, что они даже ничего и не заметили.

Мы положили поврежденную байдарку на мою, как укладывают поперек седла тело погибшего в бою товарища, и я осторожно, чтобы не перевернуть еще и мою лодку, перевез ее на противоположный берег - низкий песчаный пляж, уже начавший зарастать лопухами и ивняком. Хотел было вернуться на другой берег за вещами, но начавший только теперь нервничать и заводиться Сева, уже нес часть из них на себе, переходя речку вброд: глубина ее под крутым берегом была не больше полутора метров, а здесь у нас вообще меньше метра.

Я решил не вмешиваться, дать ему придти в себя: в таких ситуациях ни советы, ни навязывание своего, может и более правильного решения, просто неуместны. Сейчас главное - костер, без него пропадем, ведь неизвестно, сколько времени продлится ремонт лодки, а на дворе надвигающаяся ночь, и дождь пока переставать не думает. Как мне пригодились запасенные заранее смолистые щепочки! Без них, конечно, можно было бы развести костер, но никак не за пять минут. На дрова пошла привезенная с той стороны ничейная доска, валявшаяся под берегом почти у самой кромки воды - идти за дровами в лес по мокрой траве означало вымокнуть по пояс, и потому не хотелось.

Заклеить мокрую байдарку под дождем, даже если прореха имеет длину всего один сантиметр, достаточно трудно. Заклеить метровую дыру труднее стократ. Во-первых, надо высушить байдарку, хотя бы вдоль всего пореза сантиметров по десять в каждую сторону. Во-вторых, надо стянуть порез нитками, чтобы он не расползался: шкура-то ведь натянута, как барабан. В третьих, одной заплаткой здесь не обойтись: сначала надо положить восемь-десять эластичных заплаток поперек линии разреза, затем наложить большую и длинную заплату снаружи и, наконец, эластичную длинную заплату изнутри. Все это - под дождем.

Сначала организуется какой-никакой навес над всей лодкой или над местом пореза. Здесь пригодится одна из пленок. Сушится прорезиненная ткань лучше всего примусом - у нас он с собой, конечно, был, отличный газовый альпинистский примус, купленный мною Бог знает когда в Париже. Вернее, из Парижа была привезена только горелка, баллоны покупались уже здесь, в Трансальпине. Правда, пока мы искали иголку, пока приняли решение использовать тонкую леску, которой было много, вместо ниток, которых практически не было, а те, что были, были слабоваты для такой задачи, пока Сева тщательно зашивал, то и дело укалываясь тонкой иголкой и потихоньку матерясь про себя, - шкура высохла как-то сама собой. Упаси вас Господь сушить примусом места пореза или заплатки намазанные клеем. Такой соблазн всегда существует, особенно под дождем. Итог будет один: сгорит все, и сгорит очень синим пламенем. С парами бензина, которым растворен клей, не шутят. У нас в Тамбове так однажды сгорел огромный цех, стоимостью в десятки миллионов долларов. Сварщики убоялись дождя, и вместо того, чтобы переждать его, стали варить что-то прямо в помещении, стены которого только что промазали какой-то мастикой на органическом растворителе. Иголка случайно нашлась в сумке от моего фотоаппарата. Знаете такие наборы: иголка, нитки разных цветов, пуговица от рубашки, - их всегда можно найти в вашем столе в приличной гостинице. Слава Богу, что один такой наборчик завалялся у меня в дебрях сумки.

Дождик перестал так же незаметно, как и начался, а над нами развернулась гигантская полномасштабная и очень крутая радуга - сначала одна, затем ее яркую дугу охватила и стала разгораться другая, потом третья, самая большая по диаметру и уже не такая яркая. Все шло хорошо, и Природа демонстрировала нам знак того, что жизнь прекрасна и удивительна, и что самое интересное только начинается.

Самое интересное

Самое интересное, что время близилось к полуночи: была половина двенадцатого, но светлое небо самого длинного дня в году, подсвеченное из-за горизонта невидимым, но не очень далеко ушедшим солнцем, создавало удивительную картину. Воздух был объемным и сам светился изнутри каким-то слабо фосфоресцирующим и не сразу заметным сиянием. Это объемное сияние воспринималось скорее не зрением, а всеми органами чувств сразу, в первую очередь, осязанием и слухом. Оно было противоположно звучанию, но имело свою высоту тона, амплитуду, свою мелодию - спокойную и плавную, и свой немного баюкающий ритм. Оно не давило на барабанные перепонки, как звук, а скорее чуть притягивало их к себе чистым и долгим трепетным поцелуем. На ощупь сияние было нежным и очень тонким: касаясь его, пальцы ощущали живую струящуюся ткань, не теплую, нет, но живую, дышащую и опять очень тонкую. Земля и все на ней тоже преобразилось из реального и грубого в виртуальное и неземное. Исчезли тени. Исчезло движение. Исчез масштаб. Произошел сдвиг в восприятии: глаза стали слышать мелодию света, руки - различать нюансы его оттенков. А изо всех этих и многих других ощущений, которые не поддаются описанию, но которые были так реальны, складывалась колдовская притягательность белой ночи, сладкая отрава Севера.

Мы сами уже мало чем отличались от лунатиков - и двигались, и действовали машинально, без включения чего-либо мыслительного или волевого. Лодка была заклеена - надо было ехать: не ночевать же здесь, на заброшенном пляже, напротив еще более заброшенного завода. Лодку - на воду. Привязать. Заложить вещами форпик. Заложить вещами ахтерпик. Снять и свернуть еще мокрую палатку - воздух так и остался влажным после вечернего дождя. Заполнить грузовой отсек. Пленка. Весла. Осмотреть площадку. Бросить прощальный взгляд на это место, уже ставшее историческим. Оттолкнуться от песчаного дна. Поплыли.

В движении мы быстро проснулись. Работа веслами согрела нас изнутри, и наши тела отделились от колдовской субстанции белой ночи, материализовались, взгляд стал сосредоточенным, а ощущение холодной и гладкой алюминиевой поверхности вернуло пальцам земное осязание. Поплыли. Задача дня, вернее, остатков ночи - уплыть от деревни и найти какое-никакое приличное место, поставить палатки и выспаться не сном лунатиков, а настоящим, крепким, здоровым сном, который так радует глаз усталого человека. Ничто так не радует глаз, как крепкий здоровый сон, - это, кажется, www.anekdot.ru

Первый час ночи. Берега высокие, заросшие мокрым кустарником, необжитые и неуютные. Даже вообразить себе трудно, что где-то здесь может быть наш дом на ближайшие сутки или хотя бы на несколько часов: каждый раз, когда ставится палатка, это ведь сооружается твой новый дом, а его окрестности становятся на время местом твоего проживания, определенным местом жительства, то есть, ты бродяга, но ни в коем случае не бомж.

Второй час ночи. Достаточно светло, тем более, что вода хорошо отражает светящийся объем неба, и у нас нет ни малейшей проблемы ни с ориентировкой, ни с прохождением мелких препятствий, в основном, камней в русле и коряг, которые кажутся совершенно черными и поэтому хорошо выделяются на фоне отраженного неба. Проходим деревню Горка. Странно, но некоторые люди еще не спят: вот парочка обнимается в белых Жигулях, припаркованных прямо у кромки чуть обрывистого берега. Вот мужик выгуливает собаку, причем хорошую, охотничью - русскую гончую. Здесь, на севере, есть лайки, есть гончие и почти нет тех дорогих и модных немного туповатых собак - охранников.

Сразу за Горкой - автодорожный мост и за ним большой поселок Юбилейный. Ну, не стоять же здесь. Река петляет, вроде бы уходит от поселка, но нет, вот опять возвращается назад, почти к исходной точке, и все опять начинается сначала. За мостом играючи прошли обводной канал разрушенной плотины: в прошлый раз, в 1991 году, проходили это место осторожно, с просмотром и по одному. За какие-то одиннадцать лет река практически промыла новое русло, и что тогда было узким каналом с большим течением и крутыми поворотами, стало просто очередным и обычным крутым поворотом реки.

За Юбилейным весь левый берег лишен растительности: то ли пустырь, то ли выгон для скота. Может, когда-то раньше здесь было поле, сеяли ячмень или овес, а то клевер с тимофеевкой на корм скоту. Сейчас - пустырь. Правый берег по-прежнему высокий и заросший. А уже пора и честь знать, наплавались на сегодня! Но весло по-прежнему бесшумно входят в воду с правой стороны лодки, левая лопасть описывает в воздухе четкий эллипс, неслышно погружается со своей стороны, теперь блестящий эллипс справа - и так без остановки. Лодка скользит над водой, пространство распахивается, река показывает один свой поворот за другим, словно предлагая их на продажу. Нет, не при деньгах мы нынче, нам бы приткнуться к хорошему берегу и поспать. Поспать: Мелькают весла, струится вода за кормой, рождая единственный звук этой длинной и скорее не белой, а какой-то белесой ночи. Никого - мы и тоже немного уставшая луна, внимательно следящая, как мы вписываемся в изгибы речного русла. Никого.

Вдалеке затемнел своим особым силуэтом различимый даже ночью сосновый лес. Где сосна - там хорошо, там сухо и чисто, там можно пришвартоваться и наконец-то спа-а-а-ать! Но нет, лес далеко от берега, между кромкой воды и сухим берегом не то болото, не то просто мокрый луг. Можно, конечно, протащить байдарки и вещи эти пятьдесят метров, но не совсем же мы обессилели. И потом мы очень хорошо осведомлены о железном правиле - байдарочники всегда становятся на ночлег, не доплыв двухсот метров до роскошной стоянки.

С третьей или четвертой попытки, умотанные вдрызг, мы наконец-то остановились на правом берегу, на крошечной поляне, которую со всех сторон обступал молодой и очень смешанный лес из сосенок, елочек и совсем невинных берез. Когда-то на поляне стоял стол, но его давно разрушили и сожгли, скорее всего рыбаки или охотники. Лишь две скамейки, да обугленное пятно от костра с черными головешками говорили о том, что когда-то и здесь вовсю жили люди. Может, тогда, когда вот этих сосенок и берез еще не было, а поляна была настоящей, а не игрушечной, как сейчас. Но нам было не до эстетики. Хотелось одного - скорее поставить палатки и угнездиться в таких теплых и уютных спальниках, спрятавшись в них от полчищ комаров и, главное, гнуса, от которого спасения нет вообще. Не буду говорить о том, что ровно через двести метров, на противоположном берегу за двумя поворотами, но достаточно хорошо видная отсюда при дневном свете, нас ждала, но так и не дождалась роскошная, хорошо обустроенная, настоящая байдарочная стоянка со столом, навесом и золотым песчаным пляжем. Об этом мы узнали только тогда, когда окончательно проснулись.

Горны

Я хорошо знаю теорию, гласящую, что на реках, текущих на север, нельзя делать стоянку на правом берегу. То есть, делать-то можно, на здоровье, но солнце к вам придет часам к одиннадцати, и ваше мокрое всe так и останется мокрым всем, хотя противоположный берег будет уже давно и щедро полит и обласкан солнечными лучами.

Я проснулся задолго до того, как солнце коснулось Севиной палатки, а Сева, как всем известно, добровольно и самостоятельно просыпается только тогда, когда солнце нагревает палатку и все ее содержимое до температуры кипения. Он - сова, и самое мучительное для него вставать рано утром, чтобы вовремя попасть на работу. Отпуск и редкие выходные для Севы остаются единственным временем, когда он живет сообразно со своим биоритмом. Ни к чему хорошему эти постоянные усилия, вернее, насилия над собой не приведут.

С сегодняшнего утра мы, проснувшись, купаемся независимо от погоды. Это еще одна прелесть байдарочных походов - возможность встряхнуть свой организм, подготовить его к физической нагрузке, от которой отвыкаешь за время долгого сидения за компьютером. Заодно идет проверка собственного характера и подавление природной лени, то есть, та самая работа над собой, которая сделала человека человеком. Труд был лишь формой реализации этой работы над собой, сам по себе он никогда не превратил бы обезьяну ни во что хорошее. Двигатель прогресса - именно отвращение к монотонному физическому труду, а мы, русские, народ терпеливый, работать привычный, поэтому и прогресс у нас не прививается.

Пока мы проснулись, пока приготовили завтрак, пока просушили мокрую одежду, мокрые палатки, мокрые сапоги, пока просто загорали и купались, пришла пора обедать. В итоге сложились и уплыли мы только в пять часов вечера - время потеряло для нас свою природную квантованность и текло медленно и непрерывно. Нам надо бы сегодня доплыть до большого села Горны и попытаться купить там клей - вчера выяснилось, что взятый из Москвы клей, неизрасходованный еще на башкирской Агидели, высох в банках, и его надо сначала разбавлять бензином, а потом долго и тщательно перемешивать. То есть, еще одна самая незначительная авария - и мы стоим долго и беспомощно.

Сегодня, пока Сева еще спал, я бродил по окрестностям стоянки и нечаянно cпугнул с гнезда маленького, с воробья, куличка-перевозчика. В отличие от воробья, у перевозчика длинный клюв, длинные ноги, он весь какой-то ладный, и летает он очень стремительно и буквально в нескольких сантиметрах от воды. Гнездо было выстелено прямо во мху, в нем лежало четыре оливковых яйца - видно, я спугнул самку, хотя у мелких куликов на гнезде часто сидит и самец. Я не мог и подумать, что кулик может гнездоваться в лесу и довольно далеко от уреза воды: они ведь обитатели береговых кромок.

Перевозчиками их назвали потому, что спугнутые с одного берега, они тут же летят на противоположный, и недалеко, метров через пятьдесят, садятся к кромке воды и беспрестанно кланяются, поднимая и опуская хвост в такт речной волне - это чтобы какой-нибудь зоркий ястреб не заметил их, неподвижных. Вот и сейчас пара перевозчиков слетела в десяти метрах справа от лодки и с характерным двухсложным и немного тревожным посвистом устремилась под левый берег. У перевозчиков через все крыло сверху проходит белая полоса, иначе их трудно отличить от таких же по размеру и внешне сходных зуйков, галстучников и других улитов.

Еще из куликов на любой реке встречаются черныши - в два раз крупнее перевозчика, темная спина, белое надхвостье, улетают, в отличие от перевозчика стремительно и летят высоко, издавая трехсложный металлический крик ви-ти-ти с ударением на ви. Здесь же из куликов могут встретиться большие улиты, веретенники, фифи, хотя их в несколько раз меньше, чем перевозчиков. Вечерами над полянами и просеками тянут вальдшнепы. На Кобоже мы перестали обращать на них внимание уже на второй день похода.

Всю дорогу мы не переставали удивляться, как это мы плыли одиннадцать лет назад. Тогда у нас вообще не стояло вопроса, сколько ходовых часов надо пройти за день: сколько надо, столько и шли. Последние годы мы обнаглели и разленились. В среднем, ежедневный ход стал равняться четырем часам, это около двадцати километров в день. Ходовой час - это чистое время на воде, когда вы работаете веслами. Четыре ходовых часа плюс час на снятие лагеря и его укладку, час на устройство лагеря на новом месте, час на законные перерывы, десяти-пятнадцатиминутные часовки после каждого ходового часа, - вот и получается уже семь рабочих часов. И это не считая приготовления завтрака и ужина, мытья посуды и прочих необходимых затрат времени. Получается, что в походе больше работаешь, чем отдыхаешь! Правда, от любимой работы не устаешь. В том походе мы в первую ночь остановились где-то у ручья Петринка, упомянутого и в моем графике, вторую ночь тогда мы провели далеко за Горнами и даже, кажется, за устьем Белой. Вчера ведь мы прошли совсем немало, сейчас вот идем-идем, а где он, этот ручей Петринка? Стареем, все-таки! Правда, вот она, разрушенная плотина ГЭС, которую надо обносить, и которую мы тогда прошли где-то в еще середине первого дня. Обносим по левому берегу, здесь есть тропка, и расстояние обноса совсем небольшое - метров сто всего. На плотине сидят несколько рыбачков и упорно стараются хоть что-то поймать. Ловится сегодня не очень густо - неустойчивая погода и вообще, июнь.

Длинные прямые плесы сменяются немыслимыми загогулинами изгибов. Река, кажется вот-вот пересечет свое собственное русло. Потихоньку восстановился навык определения мелей, вернулось чутье на подводные камни и коряги. Поворот направо, значит, справа будет мель, надо держать левее, под крутой берег, а с него упали подмытые в половодье сосны. Лед обломал их ветви, но обломки сучков торчат вверх опасной гребенкой и хорошо, если они почти доходят до поверхности воды, тогда они порождают волну, которая легко отличима от волны или ряби, рожденной ветром. Вот так и маневрируем между мелями, гребенками коряг, камнями, облитыми водой и потому тоже не дающими волны, ну и обычными камнями, которые хорошо видны, но сужают пространство для маневра.

В прошлый раз как-то не запомнилось, что на Кобоже очень много каменистых перекатов - мест, где река заметно падает вниз на расстоянии ста-ста пятидесяти метров. Поток здесь ускоряется, особенно на поворотах, где образуются прижимы. Камней в русле в районе перекатов на порядок больше, поскольку за многие годы поток прикатил их сюда столько, что они образуют даже местные плотинки, дающие подпор и образующие слив, похожий на слив настоящих порогов, только не такой высокий. Даже стоячие волны наличествуют. В общем, река гораздо интереснее, чем мы себе это представляли - и это очень хорошо!

Проходим мост железнодорожной ветки, идущей от станции Кабожа на Сазоново и далее на Тихвинскую ветку. Скоро и наши Горны. Они должны быть по левой стороне. Так и есть, километра через три от моста по левому берегу показываются темные крыши деревеньки, как-то выбегающей к реке из темнеющего за ней леса. Пришвартоваться негде - везде высокая, в рост человека, некошеная трава. Наконец, становимся где-то уже почти за деревней. Сева остается у лодок, а мне идти в деревню, добывать клей.

Сегодня Троица, двунадесятый православный праздник. Я как-то забыл об этом, и если бы не моя книга Длинное лето 1999 года, которая случайно оказалась в лодке и за которой пришлось возвращаться - ни за что бы не отпустили местные жители приезжего гостя. Пришлось откупаться книжкой, вернее, отдариваться: нам нашли и клей, и бутыль крепкого самогона, первача, который гнали для себя, но не задумываясь отдали человеку, знакомому всего лишь пятнадцать минут. Какие у нас щедрые и отзывчивые люди, какие по-детски чистые души! Честно говоря, я совсем не прочь был бы остаться, ближе познакомиться с этими замечательными людьми, близкими мне по духу, научиться у них терпению, выносливости, оптимизму, работоспособности. Но - лучше всего знакомиться не за праздничным столом, а в совместной работе, только тогда можно заслужить искреннее уважение этих людей. Иначе - дипломатия и любопытство. Да и пить мне совсем не хотелось: отвык, с тех пор, как три года назад ушел с работы.

А был уже вечер, где-то между восемью и девятью часами, и нам пора было определяться с ночлегом. Определились мы километрах в пяти ниже Горнов и километров в десяти выше урочища Коломино, того места, где мы должны были ночевать по графику. Отстаем!

Потом в Москве, спустя почти месяц, когда я сел за эти заметки о походе по Кобоже, я совсем запамятовал детали этой стоянки. Не сохранилось ни ее фотографий, ни каких-то особенных событий, с ней связанных. Скорее всего от самогона, подаренного от всей души щедрыми жителями славной деревни Горны. Потом всплыли детали моих брождений по окрестностям: какие-то огромные, в сотню гектаров вырубки; певчие дрозды, которых было так много, а их состязание в качестве исполнения своих взволнованных песнопений было таким интенсивным. Вспомнились заросшие дороги на бывшей лесосеке, по которым я пытался войти в коренной лес, но так и не смог: они обрывались у кромки вырубки и никуда не вели, хотя только что я проходил по вполне капитальному деревянному мосту, уже начавшему потихоньку разваливаться. А еще - доски, которыми когда-то были отгорожены недавние посадки елочек от довольно торной дороги, ведущей в деревню Кривошеино: по ней, наверное, гоняли деревенское стадо. Само Кривошеино, вдруг открывшееся в полукилометре от опушки леса, к которой меня внезапно привела дорога.

А вот как выглядела сама стоянка, до сих пор не могу вспомнить.

Глава пятая

Трудовые будни

Место для следующей стоянки было великолепным. Невысокий, всего два-три метра, берег с заметной тропинкой, которую когда-то давно-давно и надежно протоптали предыдущие поколения байдарочников, соблазненные красотой этого места, но которая потом стала потихоньку зарастать. Наверху - просторная поляна, вернее, не поляна, а просторный сосновый лес, в котором между деревьями образовался прогал диаметром метров пятнадцать. Сам лес ровный и тоже светлый, покрытый ковром зеленого мха, дальше постепенно повышается вместе с рельефом и становится гуще, а здесь, возле поляны у реки он чист и прозрачен. Тропинка выходит на эту поляну к начавшемуся разрушаться столику, сколоченному лет шесть-семь назад и совсем новому, но очень оживленному муравейнику. Просторно, светло, чисто, пахнет нагретой хвоей и рекой.

Первое, что мы сделали, выбравшись наверх, - свалили несколько толстых, но уже подгниваюших сосен, которые в сильный ветер могли бы рухнуть на палатки. Мы как-то пережили настоящий ураган во Владимирской области и с тех пор очень внимательно осматриваем площадку, стараясь определить, какой именно сук или какое именно дерево может стать причиной трагедии - в лесу все очень и очень серьезно. При наличии двуручной пилы спилить дерево просто, процесс занимает всего нескольких минут. Зато теперь мы в относительной безопасности, и о дровах заботиться не надо: хватит и тем, кто придет после нас. Мы прожили здесь целый день и две ночи: первая настоящая, а не случайная стоянка, красивая местность, роскошная погода конца июня, избыток продуктов и времени.

Еще мы потом стояли на правом же берегу километрах в пяти выше Избоищ, на левом за деревней Кабожа, километрах в пяти после автомобильного моста дороги А-114 Новая Ладога - Вологда, начинающейся в Новой Ладоге от дороги М18 Санкт-Петербург-Мурманск и проходящей через Тихвин и Череповец. Потом опять на левом ниже урочища Бухино, там, где к реке выходит тропка из села Черенское, бывшего Покровско-Никольского Черенского погоста. Еще мы стояли на правом берегу на неуютной стоянке, до которой делали рывок в шесть с лишним ходовых часов в дождь и почти без законных часовок. От этой стоянки даже фотографий не осталось. Седьмая, последняя стоянка, была уже на великой русской реке Мологе, чуть не доходя до деревни Соловцово.

На каждой стоянке мы начинали обживаться с того, что закапывали мусор и стекло от битых бутылок. Ну есть такая страсть у нашего человека - выпить и тут же шарахнуть бутылку о пенек, чтобы осколки брызнули. Этакая молодецкая удаль, психологическая разгрузка - хочется вмазать тем, кто испортил жизнь, но их нет под рукой, да и схлопотать можно. Вот и летит ни в чем не повинная винно-водочная тара стеклянными брызгами, вместе с ней улетает сорванная злоба бросившего, а что будет потом - наплевать и забыть. Психология обитателей бараков, временных пристанищ, которые оказываются совсем не временными, а очень долговечными, длиною в жизнь.

Ставятся палатки, почти машинально, ну, если только выбор места - чтобы было повыше, чтобы были видны река и костер, чтобы сверху не нависало ничего, что могло бы придавить ненароком, ну и чтобы спать головой на север - это святое. Байдарки кладутся рядышком и вверх дном, чтобы за ночь дождь не налил в них воды. Днем они переворачиваются - это чтобы на солнце не отклеились заплатки. Весла кладутся под байдарки, причем, перекрещиваются, чтобы звякнули, когда их начнут воровать.

Потом копается еще одна яма, уже для нашего мусора, которого за пару дней набирается изрядно. В яму кладется кривой сучок, чтобы нечаянно провалившиеся лягушки, землеройки или там змеи могли спокойно выбраться наружу. Сверху яма прикрывается еловыми ветками - это от мух, правда, сейчас их почти нет, но вот в июле-августе они будут обязательно.

Потом расчищается и окапывается место для костра, вбиваются колья, на перекладину вешаются крючья, котелки наполняются водой, и два из них сразу же ставятся на огонь. В одном будет что-то вариться, в другом будет чай. Если лагерь устраивается в дождь, то с костра все начинается. Остальное - палатки, ямы и прочее - потом. Как хранить на стоянках продукты и прочую дребедень, не допускаемую в палатки, я уже рассказывал: недалеко от костра, на расстеленной пленке, в которую они заворачиваются и сверху придавливаются поленьями.

Утром в походах мы обычно едим сливную кашу, исконную пищу тамбовских лесорубов, рецепт приготовления которой я узнал раньше, чем научился читать. Для ее приготовления нужно чистое отборное крупное шлифованное пшено, немного картошки, вода, соль, масло - вот и все. При ее правильном приготовлении получается и суп, и собственно каша, но мы почти всегда роскошествуем и суп пропускаем. Варится каша так: ставите на огонь котелок с водой из расчета чуть меньше литра воды на человека. Чистите картошку - две средних картофелины на человека, режете ее на мелкие кусочки и бросаете в воду. Пока картошка варится, моете пшено. Пшена надо где-то три четверти граненого стакана на человека. Мыть его лучше в другом котелке прямо в реке, меняя воду шесть-семь раз. Чем лучше вымоете, тем красивее будет каша. Когда вернетесь к костру, попробуйте картошку: она должна быть почти готовой. Если это так, засыпайте пшено и пусть оно варится. По пене увидите, как чисто вы его вымыли. Пену надо, конечно, снимать. Минут через десять вы увидите, что бульки в котелке стали принимать форму сосок от детских бутылочек - солите кашу и попробуйте пшено на вкус: если оно достаточно разварилось, немедленно снимайте котелок с костра и сливайте воду. Опоздаете - воду никогда не сольете, а получите размазню.

Воду можно сливать просто на землю куда-нибудь поблизости от ямы, накрыв котелок крышкой и взявшись рукавицами или тряпкой. В этом случае вам останется только каша. Можно слить в отдельную посуду и пока оставить так как есть. В слитой каше надо терпеливо и очень тщательно растолочь картошку, чтобы ее присутствие совсем не было видно. Затем надо добавить сливочного или топленого масла - чем больше, тем лучше. Теперь можно часть этой каши положить в ту воду, которую вы слили в отдельную посуду, и размешать; это будет великолепный суп. Сама каша не имеет горьковатого привкуса пшена - картошка снимает этот привкус, а становится мягкой и нежной на вкус. Собственный вкус картошки вообще не ощущается, и если вы не скажете, что клали ее туда, никто и не догадается. Есть ее нужно, пока она горячая. Холодный картофельный крахмал сделает ее потом менее привлекательной. Хотя все зависит от количества масла и от того, насколько вы проголодались.

У нас в Тамбове эту кашу едят с хлебом. Суп очень питателен и полезен как для пищеварения, так и для сердца: он содержит весь калий из картошки. В походах, особенно, в августе, всегда можно купить картошку в любой деревне, а пшено очень компактно и не чувствительно к влаге. И потом, при этом способе варки ни одна калория, ни один грамм питательного вещества не пропадает зазря.

Основная еда в походах - это, конечно, макароны с тушенкой. Как ни странно, наиболее питательные и полезные макароны это не те итальянские в ярких упаковках и немыслимой формы, а наши серые и непривлекательные на вид, которых в Москве уже не найдешь. В деревнях и на станциях они продаются на вес, и покупать их надо именно там. Не ошибитесь с тушенкой - то, что продается у нас, чаще всего просто тщательно перемолотые кости. Надо купить и попробовать. Мы нашли в этом году прекрасную черкизовскую тушенку с красной этикеткой: настоящее мясо, даже лучше, чем раньше была стратегичка! - очень хорошая тушенка в неприглядных банках, вымазанных солидолом. Ее каждый год закладывали в закрома Родины (они когда-то на самом деле были, это не метафора!). Та тушенка, чуть ли не двадцатилетний срок хранения которой истекал, отправлялась в продажу, и дельцы товаропроводящей системы распределяли ее по своим знакомым. Кое-что попадало и рядовым покупателям, если повезет, конечно, оказаться в нужном месте и в нужное время.

В походе выпивается немыслимое количество чая. Лучшим чаем всех времен и народов я считаю зверобой с душицей в пропорции 2:1, однако, на Севере душицу найти можно не везде, она растет по сухим и высоким полянам. Зверобой в июне-августе есть почти везде. На Кобоже мы пили смесь из зверобоя, калгана, листьев брусники, земляники и смородины. Тоже ничего, но смородиновый вкус и аромат забивает все остальные, хотя это дело дозировки. Важно еще вовремя вытащить траву из котелка, иначе через час-полтора чай приобретает деревянный привкус.

Посуда моется легко: в одном из котелков специально для этой цели греется вода, и если у вас с собой еще небольшой флакончики с моющим средством, то проблем мытья существовать не будет. Не забудьте после мытья прополоскать посуду прямо в реке. Правильно сваренная каша не пригорает к стенкам котелка, а если и пригорит, то надо залить котелок водой и дать постоять часа полтора, а потом мыть травой с песком. На Кокшеньге и Кубене мы варили в ведрах манную кашу на сухом молоке. На костре это довольно тонкий процесс. Кстати, если у вас в группе больше, чем шесть человек, то помимо трех-четырех хороших котелков надо взять два простых эмалированных ведра. Лучшей посуды для больших групп я не знаю. В принципе, этого же количества посуды хватит и на группу в десять человек. Если будет одиннадцать - разбивайте ее на две в пять и шесть человек, или берите три-четыре ведра.

А еще к трудовым будням в походе относится сбор грибов, ягод, ловля рыбы, игра в преферанс и в прятки: один заблудится в лесу, а все его ищут. Еще к будням относятся разговоры о жизни и яростные споры о политике, переходящие на личности присутствующих. Здесь же всякие строительные работы и кулинарные изыски. О том, как лучше всего приготовить уху и где взять для нее рыбу, а также рецепт лучшего в мире грибного супа можно найти в иллюстрированных альбомах, которые мы делаем после каждого похода. Сами эти альбомы найти труднее, поскольку они давно уже стали библиографической редкостью. Но это не беда - импровизируйте, ищите свои способы, и вы сварите и свою уху, и свой собственный грибной суп. Обязательно!

Хохлатая чернеть

Одна из прелестей байдарочного похода заключается в возможности соприкоснуться с настоящей живой природой. Вы, собственно, живете в ней, влияете на нее, а к концу похода вообще в ней растворяетесь, становитесь ее составной частью. Дети природы, - это о байдарочниках после двух-трех недель плавания.

На реке, кроме куликов, живут еще и утки. У нас в средней лесной полосе водятся речные утки - кряква или матерка, серая утка, чирки, свиязь, шилохвость, широконоска, а еще нырковые - гоголь, красноголовый нырок, хохлатая чернеть. Наиболее часто встречаются кряквы, чирки и хохлатая чернеть. Гоголи редки, да они, строго говоря, нырками-то не являются, а образуют свой собственный род Bucephala, один из пятнадцати встречающихся у нас родов семейства утиных отряда гусеобразных. Другие роды этого семейства - лебеди, гуси, казарки, красные утки, речные утки, те самые нырки, крохали, турпаны и другие, такие как привычные в тундре и на побережьях морей, но экзотические у нас гаги, синьги и морянки. Их можно видеть у нас в начале апреля и в октябре, во время пролетов, когда они кормятся на наших озерах. Кроме утиных, к гусеобразным относится еще одно семейство - паламедеи, но они живут только в Южной Америке и к нам не залетают. Паламедеи - это что-то вроде водоплавающих мини-страусов, которые умеют хорошо летать. Размах их крыльев около двух метров, они часами парят в воздухе. Ноги у паламедей длинные, но не тонкие, как у журавлей, а мощные и с небольшими перепонками на длинных пальцах.

Обыкновенный гоголь будет по принятой классификации Bucephala clangula. Большинство других наших нырков относится к роду Aythia: хохлатая чернеть, например, будет Aythia fuligula. Речные утки отличаются от нырковых посадкой: у нырковых хвост почти всегда под водой, у речных всегда над водой. Взлетают нырковые утки только с разбега: их тела более плотные и крылья не могут поднять их прямо из воды. Ну и, конечно, питаются они по-разному: речные утки опрокидываются хвостом вверх и процеживают воду близко от поверхности или на мелководье. Нырки, как это видно и из их названия, ныряют за своей пищей, иногда довольно глубоко. Крохали, вообще, гоняются за рыбой, как маленькие крокодилы. Речных уток часто можно встретить гуляющими по берегу, нырков - почти никогда: большую часть своей жизни они проводят на воде.

Еще у нас можно довольно часто встретить лысух, которые живут на озерах, заросших тростником. Они узнаваемы по их характерному постаныванию - будто постоянно жалуются на свою неудавшуюся жизнь. Издалека их можно принять за нырковых уток, хотя в бинокль четко различима белая полоса над клювом, как гребень у домашних кур, только белый, да и сам клюв у них не утиный, а куриный, почти не плоский. Лысухи вообще не утки, то есть не гусеобразные; они относятся к пастушковым, и их собратьями по семейству являются коростели, а по отряду - журавли и дрофы. На озерах же встречаются чомги - самые грациозные из наших водоплавающих, но они вообще не утки, не гуси и не журавли, а образуют семейство поганковых в собственном отряде поганкообразных. Их мясо пахнет рыбой, не очень-то съедобно, отсюда это несправедливое прозвище. Но вернемся к хохлатой чернети - ее было очень много на Кобоже, и мы каждый день встречали выводки разной величины.

Хохлатая чернеть - очень ладная желтоглазая утка с относительно большой головой. Селезень на воде практически весь черный, но как только станет на крыло, показывает свое чисто-белое брюшко и бока, а также черно-белые крылья. У самочки цвета не черные, а бурые, и она вообще не так контрастно раскрашена. Хохол у самца длиннее, но виден он не всегда, у самки его вообще трудно заметить. Уточка выводит от семи до двенадцати утят, однако, молодые утята очень часто погибают, слишком много у них врагов: ястребы, луни, совы, змеи, лисицы, еноты, ласки. В воде они часто становятся добычей щук, которые у нас на Кобоже достигают метровой длины, а то и больше. В среднем, в выводках было пять-шесть утят. Встречались выводки с двумя птенцами, и лишь в одном случае мы насчитали десять утят, да и то я думаю, что это птенцы одного выводка, потеряв родителей, присоединились к другому выводку.

Изумительно, как здорово организовано в этих утиных семьях взаимопонимание, как ловко они спасаются от нас, своих врагов. Река достаточно узкая, всего двадцать-тридцать метров. Берега часто гладкие, ну, какие-то кувшинки, лилии, рдест, но нет зарослей тростника, где семья могла бы укрыться. Утка подпускает лодку на расстояние надежного ружейного выстрела, метров на тридцать, и взлетает, демонстрируя белые полосы на крыльях, такие неожиданные и яркие для только что сидевшей на воде и почти сливавшейся с ней птицы. Все разевают рты и смотрят на эту яркую вспышку, сопровождаемую хлопаньем крыльев. А в это время утята, которые еще не могут подняться на крыло, как по команде ныряют и отчаянно гребут под водой навстречу лодке. Конечно, силенок у них не хватает, чтобы проплыть эти тридцать метров, но тут мать садится на воду, и опять отвлекает внимание на себя, а утята выныривают, но не совсем, а лишь на долю секунды высовывают голову, хватая воздух, и мгновенно ныряют опять. Справа и слева, спереди и сзади от лодки, совсем рядом, на расстоянии вытянутого весла, раздаются микровзрывы - хлоп!, -хлоп!, -хлоп! Чтобы замаскировать эти хлопки, утка опять шумно срывается с воды, и опять отвлекает внимание на себя. А в это время хлопунцы выныривают уже достаточно далеко от лодки вверх по течению, на безопасном расстоянии и сразу же бросаются под берег - на фоне темного берега их и в бинокль-то не сразу увидишь. Утка поднимается опять, делает круг и очень благополучно садится метрах в ста позади вашей байдарки, сразу же созывая к себе утят особым грудным голосом. Вся операция по околпачиванию наивных пришельцев занимает две-три минуты. Так ловко, так слаженно, так чисто! Честно говоря, я теряюсь определить, что за утки это были: хохлатые чернети или все-таки гоголи. Хохлов разглядеть было невозможно, да и у самок они не такие большие. В пользу гоголя говорят четкие широкие белые полосы вдоль крыла, хорошо видные при взлете. Однако, гоголи у нас очень редки - не может быть, чтобы нам так повезло! Хотя - Кобожа очень уединенная река, где бы еще жить редким гоголям, если не там. Да и в дневнике первого похода по Кобоже я уверенно писал: гоголи. Против гоголя говорит то, что по всем описаниям гоголи гораздо светлее чернети. Хотя светлее-темнее можно говорить, когда они сидят рядом, и это больше относится к селезням, чем к уточкам. Самка чернети бурая, самка гоголя серая с коричневой головой. Вот и разберись! Но продольных полос на крыльях у чернети быть не должно, полосы у нее поперечные. Значит, все-таки гоголи.

А вот у свиязей это не получается: они не умеют так нырять, и вообще, производят впечатление достаточно бестолковых, хотя они очень красивы. Селезень сверху ярко-оранжевый, потом серый с мелким струйчатым рисунком, различимым лишь вблизи, а снизу белый и с зелеными золотистыми зеркальцами на крыльях. У самки голова и грудь не оранжевые, а бурые, а зеркальце фиолетовое. Ныряют они плохо, утята вообще ни летать, ни нырять пока не умеют, поэтому утка просто уводит их от опасности. Это, наверное, действует на озерах, где пути могут легко разойтись, и где легко спрятаться в зарослях. На такой неширокой и еще не везде заросшей речке, как Кобожа, увести выводок от наглых байдарочников непросто: они постоянно преследуют бедных утят.

Утка почему-то не догадывается скомандовать утятам прижаться к обрывистому берегу, а самой взлететь и переждать впереди - утят тогда не заметишь и с пяти метров. Не приходит ей в голову уйти с ними и в затончики, которые хотя и небольшие, но в них всегда есть растительность, среди которой можно затеряться. Мы один раз даже стали помогать утке уйти под берег или в затон, прижимаясь лодками к противоположному берегу - но нет, не понимает! Наконец, мы высмотрели, что она увела утят в одну протоку, огибающую остров, и нырнули в другую, просто обогнав эту уже обессилевшую утиную семью. Другой образ жизни, другие привычки, другие принципы! Может, именно поэтому свиязи встречаются у нас не так часто:

Зато отлично размножаются крысы, не отличающиеся высокими моральными принципами и особой чистоплотностью, вернее, стремлением к чистоте, но умеющие хорошо приспосабливаться, а также гибко и быстро реагировать на изменение обстановки. Не случайно в Москве на десять миллионов населения приходится четыреста миллионов крыс, а на одного чудом сохранившегося интеллигента не менее сотни быстро расплодившихся торгашей. Неужели это всеобщий закон Природы? Или просто время такое? Время крыс.

Живица

Утром к нам неожиданно пришел пес - молодой красавец, явная помесь хорошей лайки с некрупной овчаркой: окрас овчарочий, темно-серый с желтыми подпалинами, а вот уши и хвост явно от лайки. Да и вся стать, стройность, подтянутость тоже явно лаячьи. Мы стояли тогда на левом берегу чуть ниже деревни Кабожа, куда по графику должны были придти уже на третий день путешествия, а пришли только 26 июня - опаздываем! Стояли мы далеко от основного русла, на высоком берегу старицы, которая врезалась между холмами влево от реки почти на километр и в ее начале почти не отличалась от самой реки. Место было очень живописным, высоким, хорошо продуваемым - за пять дней мы уже вдоволь настрадались и от комаров, и особенно, от гнуса. Один недостаток - далеко от русла. В старице не искупаешься и не наберешь воды. Вернее, можно делать и то и другое, но вода не проточная, а дно вязкое и потому противное.

Пес по-хозяйски обошел, вернее обежал ленивой трусцой лагерь, заглянул под байдарки, сунул нос в мусорную яму, обнюхал стол. Я позвал его и протянул к нему руку. Он заколебался: было видно, что он очень хочет подойти и познакомиться, но собачьи понятия о чести и достоинстве не позволяют ему сделать это вот так сразу. Он смотрел на мою протянутую руку, она напоминала ему о еде, и он делал движение вперед, но, заколебавшись, упруго отскакивал назад и снова тянулся ко мне. Я не стал мучить ребенка - псу было от силы года полтора - и достал банку с тушенкой, быстро открыл ее и поставил на землю недалеко от стола. У нас в гараже Барсик, красивый, мощный и очень умный пес, может взять зубами за край банку с молоком и унести ее подальше, чтобы там, в тени какой-нибудь стены, улечься на живот и, держа банку вытянутыми лапами, спокойно наслаждаться ее содержимым, не расплескав по дороге ни капли. Этот пес просто набросился на еду, хотя худеньким его назвать ну никак было нельзя: шерсть лоснится, глаза чистые, нос влажный, хвост гибкий - нормальный здоровый пес. Может, в его недолгой собачей жизни ни разу и не баловал его никто тушенкой.

Сам приход пса нас не удивил. Почти на всех байдарочных реках к нам приходили лайки, иногда чистопородные и красивые, иногда не очень породистые, но очень симпатичные и всегда очень дружелюбные. Они проводили с нами целые недели, сопровождая нас по берегу, иногда исчезали из виду на целые часы, но неизменно возвращались на стоянках. Мы так привыкали к ним, привязывались, и всегда расставание было тяжелым до слез. Мне кажется, что и они переживали не меньше нашего. Недалеко отсюда, на Мологе, лобастый, крепкий, похожий на волка пес, провожая нас, сидел на высоком берегу и напряженно ловил каждое наше движение. А мы уплывали навсегда, и я боялся обернуться и встретиться с ним глазами - непременно позвал бы с собой, хотя знал, что нельзя. И он обязательно бросился бы в воду, и был бы всегда рядом. Он, пес, ждал от меня человеческого поступка, а я на него не был способен. Сколько таких предательств мы совершаем и еще совершим в жизни!

После завтрака я ушел знакомиться с окрестностями. Метров через двести заросшая дорога, по которой, вероятно, по весне и по осени ездят сюда охотники, уткнулась в относительно наезженную дорогу, одну из тех, которые пересекают наши леса во всех направлениях, и если бы не низкие места, в которых вязнут даже тракторы, они были бы вполне проходимы для моей Боевой Слонихи Мурки. Низкие места, места естественного стока вод, заброшенные канавы ирригации, каналы сброса воды при осушении торфоразработок, речушки, ручьи и просто заболоченные низины встречаются максимум через триста метров на любой, вначале вполне приличной, лесной дороге. Раньше за их состоянием следили местные лесхозы и леспромхозы: подсыпали грунт, делали гати или лежневки, строили деревянные мосты через речушки, ширина которых редко превышает пять метров. Никаких капиталовложений, никаких проектов и смет - три-пять человек, пила, лопаты, топоры, веревки, хорошо бы лошадь с передком от ходка, чтобы не на себе тащить к мосту толстые бревна, и через два-три дня мост бывал готов. Такие мосты выдерживали груженые лесовозы ЗИС-5 и даже ЗИС-150, самые тяжелые и распространенные тогда наши грузовики. Правда, после зимы эти мосты надо было поправлять: мерзлая земля вспучивается и перекашивает конструкции, а весной талый грунт оседает и опять корежит постройку. Сейчас лесные дороги повсеместно заброшены, и хорошо еще, если охотники или рыбаки забираются в такую вот глушь, латая по пути догнивающие остатки тогдашней высокой технологии.

Я свернул на дорогу и пошел вдоль старицы, чуть затянутые ряской плесы которой виднелись с левой стороны сквозь ольховые заросли. Справа по холмам взбегал чистый и высокий сосновый лес с брусничником, а кое-где и густым черничником, перемежаемым сплошным покровом зеленых мхов. Метров через сто сосны засверкали яркими нарядами: на высоте груди человека их мощные стволы были зачищены, но не до заболони, а просто кора их была сглажена скобелкой так, что образовалась ровная цилиндрическая поверхность, кара, размером почти в половину окружности и около метра высотой. Эта поверхность была ярко-красного цвета, такого праздничного на общем буроватом внизу фоне сосновых стволов. Ровно посередине каждой кары тянулся глубокий и ровный желоб, прорезанный острым инструментом - хаком, и входивший почти на сантиметр вглубь живой белой древесины и потому сам белый с чуть желтоватым оттенком от уже наплывшей смолы. От вертикального желоба вправо и влево вверх отходили под углом сорок пять градусов чуть более мелкие желобки - усы, тянущиеся до самого края зеркала - кары. Четкая геометрия этого рисунка, который к концу сезона будет похож на раскрытую книгу как ее изображали на иконах, цветовые контрасты красного на зеленом и белого на красном, многократно повторенные на сотне стволов, охватываемых взглядом, доминировали в пространстве, привносили в него упорядоченность и вовсе не были в нем чуждыми промышленными элементами. Может потому, что рисунок на каре напоминает перевернутую елочку, а сосна и сама по себе контрастна по цветам: когда-то красный, но со временем превратившийся в бурый цвет нижней части ствола переходит на высоте пяти-шести метров в желтовато-зеленый цвет тонкой и гладкой живой коры, под которой уже зарождаются матово-красные бляшки коры мертвеющей. Именно из-за этих бляшек сосны, подсвеченные заходящим солнцем, кажутся красными. Над всем этим - ярко-зеленые переливы мощной кроны, которая имеет свой легко узнаваемый силуэт то строгих, то стремительных причесок, не девичьих, как у берез, а тех, что предпочитают молодые и уверенные в себе женщины. А еще выше - голубое, как сегодня, или серое, как в ненастье, но всегда контрастирующее с соснами, небо.

Чуть дальше, там, где сосновый лес выходил прямо к берегу старицы, стоял ладный, недавно срубленный домик, крытый толью. Зеленый мох был еще виден в пазах между достаточно плотно пригнанными и не успевшими потемневшими бревнами - домик построили не раньше, чем этой весной. Сквозь маленькое оконце, затянутое полиэтиленовой пленкой, виднелись лесные цветы в стеклянной банке. За домом стояла собачья будка, крытая той же толью, виднелся штабель аккуратно наколотых и сложенных про запас дров. Ни огорода, ни хозяйственных построек не было - значит, жилье временное. Скорее всего, здесь живут те самые подсочники, работа которых так украсила обычный сосновый лес. И пес, наверное, живет здесь же.

Подсочка - очень трудный, неблагодарный и мало оплачиваемый труд, который когда-то был основным занятием жителей поселка Пихтеляй в Тамбовской области, куда я ходил в школу со своего Хмелинского кордона, и жителей еще сотен и тысяч поселков, равномерно разбросанных тогда по нашим бескрайним лесам от Рязанской Мещеры и до самого Архангельска. У подсочников две основные профессии - вздымщики и сборщики. Вздымщики по весне, когда по низинам еще лежит снег, зачищают стволы сосен, готовят кары. Потом теми самыми ножами - хаками - проводят желоб и устанавливают под него конические приемники, которые в мои времена делались из материала, похожего на шифер, потом из тонкого листового железа, а сейчас их делают из более легкого и прочного полиэтилена. Потом каждые день-два режут усы, формируя к концу сезона две полные белые раскрытые страницы, исписанные строчками теней от линейных кромок плотно прирезанных друг к другу усов.

Сборщиками у нас обычно работали молодые девки, которые уже закончили курс наук в семилетней школе, но которым еще рано было думать о замужестве. Вернее, думали об этом они всегда, но никто пока не разрешил бы им выйти замуж - нравы у нас тогда были более строгие, чем сейчас. Вот они и зарабатывали на свое приданное, которое, конечно, уже начинали накапливать - подушки, перины, занавески, подзоры, цветастые половики, модную одежду для себя - известно, что никто так не соблюдает все изыски моды, как модницы деревенские. Правда, раньше веяния моды доходили к нам с запозданием лет на пять-шесть, да и держалась она гораздо дольше, чем сейчас, и можно было накапливать приданное заранее, не так опасаясь его старомодности. Из приемника живица с помощью особого ножа, похожего на узкий мастерок, извлекалась в обычное ведро, а когда ведро наполнялось, его несли к обычной сосновой бочке, которая ставилась где-нибудь возле дороги, поближе к центру участка - делянки. Бочки делались у нас же в поселке. Делянки обычно занимали десять-двадцать гектаров, и на каждой росло от шести до десяти тысяч деревьев. Вот и представьте себе - лето, жара, гнус и комары, вам шестнадцать-семнадцать лет, а вы, юная и красивая, но вся перемазанная в живице, которую отмоете керосином только вечером, обходите эти десять тысяч деревьев, одно за одним, таская за собой ведро, вес которого все увеличивается и увеличивается. Волки, медведи и беглые зеки подразумеваются сами собой.

Живица - это смолистое вещество, которое дерево выделяет для заживления ран - морозобойных ли, нанесенных ли человеком, дереву все одно. Из этого вещества производят два основных продукта: канифоль и скипидар. Канифоль потом идет в производство клеев, синтетического каучука, в лакокрасочную промышленность; раньше много канифоли использовалось при производстве граммофонных пластинок. Ближайший родственник канифоли - настоящий янтарь. Скипидар же - это натуральный органический растворитель, он применяется также в производстве камфары, различных отдушек, а главное, в производстве флотореагентов, особых веществ, которые обеспечивают отделение полезных веществ от пустой породы при обогащении руды способом флотации. Сейчас и канифоль, и скипидар вытеснены из массового употребления синтетическими заменителями, получаемыми из нефти и каменного угля, и я думал, что подсочка, как и многие другие лесные технологии, давно стала достоянием истории - ан, нет! Все-таки, качество натурального продукта можно имитировать с разной степенью приближения, но полностью повторить вряд ли возможно.

На обратном пути не удержался, разыскал самих подсочников и подошел знакомиться. Семейная пара, профессиональные подсочники, последнее время живут в Сазоново. Муж, Роман, высокий застенчивый мужчина лет сорока, темный, со скуластым, немного вытянутым лицом, чем-то похож на бас-гитариста из модных ансамблей. Это впечатление усиливали длинные, почти до плеч, аккуратно подстриженные волосы. Роман несколько сезонов работал подсочником недалеко от моих родных мест - под Шацком, это около ста километров от моего кордона. Жена, Тоня, миловидная, хорошо сложенная шатенка с ямочками на щеках и проницательным, немного задумчивым взглядом мягких глаз, работает сборщицей уже пятнадцать лет. Последние шесть лет - вместе с Романом. В прошлом году они заняли первое место по производственным показателям, поэтому им и построили такой капитальный дом. Их коллегам, которые работают на соседнем участке за ручьем до сих пор не привезли даже обычной в таких случаях будки на тракторных санях, и они пока мыкаются в шалаше. Платят им от выработки, вычитая за продукты, которые привозят один раз в неделю. Денег, вырученных за сезон, все равно не хватает, и зимой приходится подрабатывать, если, конечно, подвернется заработок. А так - привыкли, в лесу хорошо, вольготно. Кабаны вот только пугают, да еще змей здесь много, особенно у реки. А так - ничего.

Я до сих пор жалею, что как-то постеснялся узнать их адрес - а надо было бы! Во-первых, прислал бы им фотографии - вот они вместе у бочки с живицей, задумчивая Тоня и застенчивый, похожий на бас-гитариста Роман. Вот Роман у новенькой лесной избушки, ставшей их домом на такие долгие и такие одинокие месяцы. Вот их лес, радостно светящийся яркими карами. Вот их пес Гром - это он пришел к нам, учуяв запах дыма и услышав удары топора, за что и был неоднократно вознагражден макаронами с тушенкой. Во-вторых, хотелось бы сделать для них что-нибудь хорошее, не знаю что именно, но очень хотелось бы. В-третьих, я вряд ли уйду в Антониево-Сийский монастырь, куда меня приглашал его настоятель отец Трифон. А вот поработать вместе с ними в будущем сезоне - не полгода, как они, а несколько недель, и не за деньги, а для себя, для самоуважения - было бы очень хорошо. А еще - пригласить их в Москву и показать ее так, как я показываю моим зарубежным друзьям.

И почему я постеснялся спросить их адрес:

Свободное падение

Я уже говорил, что байдарочный поход - это время размышлений. Голова свободна от забот, душа от бремени невыполненных обязательств и несдержанных обещаний, гармония природы приводит в порядок мысли, и они текут почти так же плавно, как текут воды этой милой реки - великой русской реки Кобожи. Конечно, какие-то заботы есть, но они вполне обыденные и даже приятные, на состояние души они особенно не влияют, а если и влияют, то только в лучшую сторону.

Особенно хорошо никуда не спешить в дождь. Дождь в походе это такое же обычное явление, как, скажем иволги, флейты которых особенно звучны перед дождем - они его чувствуют почти за сутки. Вот иволги накликали ненастье:. Есть иволги в лесах, и гласных долгота в тонических стихах единственная мера. Но только раз бывает разлита в природе длительность, как в метрике Гомера:. Если все убрано под непромокаемую пленку, если палатка не протекает, а в резиновые сапоги вы еще не успели начерпать воды, и ногам в них сухо и тепло, если завтрак уже приготовлен и даже съеден, а посуда вымыта, если дров для костра достаточно, а аромат дыма так тонок на фоне сырого и тяжелого воздуха, если сегодня не надо никуда плыть, и до завтра вы остаетесь вот на этом берегу, то лучше всего надеть непромокаемую куртку с капюшоном и уйти бродить по лесным дорогам в постоянном ожидании, что выведут они вас к месту той встречи, без которой вся ваша предыдущая жизнь была корявой, неполной и напрасной.

А еще лучше просто лежать в палатке, наслаждаться теплом, слушать шум дождя и осознавать, что вы счастливый человек, хотя бы оттого, что вот можете спать сколько захочется; и все-таки не засыпать, а лениво думать о чем-то совсем постороннем и далеком от вас и от ваших забот, которые вдруг не то, чтобы исчезли навсегда, а просто измельчали и стали казаться незначительными.

Вот, например, почему человек именно такого роста? И что было бы, если бы все на земле осталось прежним - те же сосны по метру в обхвате, те же реки по сто-сто пятьдесят метров шириной и метров пять глубиной, той же силы ветер, такой же глубины снег, а человек вдруг стал бы маленьким, ну, скажем, ростом в двадцать сантиметров. Что тогда? Он бы делал лодки длиной в полметра и плавал бы на них без проблем. Но смог ли бы он соорудить мост через такую гигантскую реку, как наша Кобожа - а ведь каждая река стала бы гигантской! А железные дороги? Представьте себе железную дорогу с колеей в шестнадцать сантиметров и паровозик размером с небольшую кошку. При этом кошки свой размер сохранили бы. А добыча того же угля с глубины в шестьсот метров и больше? А если не двадцать сантиметров, а два? Представляете, сколько у человека сразу появилось бы врагов в живой природе? Нет, наверное, размер человека определен в гармонии с остальными размерами на земле. Что-то является модулем, исходной величиной, одинаковой для всего - и для ширины реки, и для диаметра сосны, и для роста человека, и для размера песчинок. Что именно? Земное притяжение, ускорение свободного падения, равное у нас 9,81 метра в секунду за каждую секунду? Но с таким же успехом оно могло равняться и 7,62 метра на секунду в квадрате и 5,45 - есть наверное, и такие планеты. Размер мозговой клетки? Межатомное расстояние в молекуле углеводородов? Диаметр орбиты электрона в атоме водорода? Длина волны излучения биополя Творца?

Кстати, о Творце. В большинстве религий присутствует знание, переданное извне в материальной форме, чаще всего, обыкновенному человеку, который вдруг становится пророком. Скрижали Моисея, прозрение апостола Павла, Коран, надиктованный Мохаммеду (мир и милость Ему от Аллаха!), Книга Мормона, явленная совсем недавно, при Пушкине, Джону Смиту, - это только самые известные примеры. Живем, мучаемся - и вдруг кто-то под корнем дуба найдет книгу из чистого золота, а в ней - всe Откровение. Внешне ничего не изменится: те же люди, та же природа, те же расстояния, а - родится новая империя. Из простой книги, пусть она и золотая. А еще - блаженны те, кто не видели, но уверовали:, - так это, кажется, написано. Вера. Она направляет энергию верующего к одной цели, концентрирует ее, она же суммирует, а не вычитает усилия огромной массы верующих людей. А почему люди у нас верят Мавроди, Властилине, и не верят Чубайсу? Хотя Путину пока верят:

А еще, вот говорят, что зависть - такая же неотъемлемая черта русского характера, как и мечтательность. Они жили долго и счастливо, пока не узнали, что другие живут дольше и счастливее. Кажется, сайт www.anekdot.ru

Отчего - зависть? Матвей Малый, русский американец, вернувшийся назад в Россию, например, считает, что многие наши беды происходят оттого, что у нас каждый человек считает себя Богом. А разве боги способны завидовать другим богам? Зависть это что-то базисное, и, наверное, не только наше, у нас просто создались условия для доминирования этого чувства над многими другими. Чувство опасности. Чувство времени. Чувство меры:

Мерный стук капель дождя, мягко разбивающихся об упруго натянутую ткань палатки, совпадает по ритму с собственным мерным дыханием, вы какую-то долю секунды слышите его, а потом вас тоже мягко уносит теплая и глубокая волна. Счастливых вам сновидений!..

Глава пятая

Молога

На какой-то стадии похода, обычно дней через десять, мысли начинают все чаще и чаще возвращаться домой. Что удивительно, прежние проблемы как-то сами собой были осмыслены, откуда-то вдруг всплыло решение вопросов, казавшихся не решаемыми, появилась абсолютная уверенность в себе и в том, что вернувшись домой, решишь эти свои проблемы легко и просто. И ведь вроде специально не думал над всем этим, наоборот, даже избегал возвращаться мыслями в тот мир, от которого бежал в этот северный край. Но работа мозга шла в подсознании, помимо тебя, без помех и искажений, вносимых твоей волей, и вот - решение было найдено. Да не моя будет воля, а Твоя:. Теперь все, что тебя отталкивало, от чего ты бежал, то, о чем старался не думать, вдруг властно потребовало к себе. Захотелось домой, захотелось раз и навсегда освободиться от давящего груза, захотелось родиться вновь - другим: чистым и светлым, любящим и любимым.

Тогда вдруг ловишь себя на мысли, что перестал замечать чарующую прелесть белых лилий, которыми Кобожа украшена почти на всем своем протяжении; перестал волноваться, услышав флейтовый пересвист иволг в березах, растущих совсем рядом с твоей палаткой; перестал умиляться, увидев крохотных, но таких ладных, таких серьезных и таких любопытных утят, уводимых встревоженной матерью от греха подальше. И только неотвратимое величие рассвета, длительный и таинственный процесс рождения Солнца из недр Ночи завораживает с прежней силой, силой волшебной и неземной.

После той стоянки, где рядом работали подсочники, и где мы построили очень удобный и практичный стол, была еще стоянка на левом берегу напротив Черенского, там, где мы устроили навес над столом, доставшимся нам в наследство от предыдущих поколений. Здесь нас застал самый сильный и длительный дождь, и мы пережидали его, отсыпаясь в палатках, поскольку пойти было некуда: ни вдоль реки, ни в лес не было даже тропки, не говоря уж о дорогах, по которым можно было пройти хотя бы сто метров и не вымокнуть с ног до головы. Потом опять был мост автодороги А-114, после которого мы шли в дожде почти пять часов без перерыва, забыв даже о часовках, и стали на правом берегу не в самом хорошем и в совсем не обустроенном месте. Потом мы долго шли на свою последнюю стоянку на Мологе, стараясь не замечать, какие роскошные леса по левому берегу просто заманивали нас остановиться и провести два-три дня в прелести своего особого беломошного пространства.

Потом была крохотная деревня Шаркино по правому берегу, почти не видная с воды, но обозначенная присутствием своих юных жителей, ловивших рыбу самодельными удочками. Потом по тому же берегу пришла Деревяга, когда-то скромная деревенька, сейчас выросшая в дачный поселок с коттеджами, иномарками и холеными, совсем не деревенскими женщинами. Потом вместо желанного Софронцева, за которым должна была открыться Молога, вдруг наехал и навис полноразмерный современный мост какой-то новой автодороги, как потом выяснилось, соединяющей с Устюжной группу больших моложских селений с человеческими именами - Максимовское, Яковлевское, Федоровское, Кузьминское, Алехино, между которыми затесалась случайная Поповка. Эти села, а также лежащие чуть дальше Малахово, Антоново, Никитино и несколько более мелких, занимают поля между Мологой и Большим Болотом, изрезанные канавами мелиорации, которые сбрасывают избыток воды сначала в речушки Коркомлю и Перьку, а затем в Мологу. Эти речки, болото и сама Молога превратили территорию, на которой расположены села, в подобие острова площадью не больше сорока квадратных километров, так что дорога здесь - единственная ниточка, связывающая с Большой Землей этот остров, на котором люди живут всю жизнь.

Потом изнурительно долго не приходило Софронцево, а сначала слева неожиданно пришла симпатичная речушка Мезга, а потом один за другим стали выматывать душу сложные выкрутасы самых невероятных поворотов реки. В итоге в Мологу мы впали достаточно натруженными и уставшими. Тем более искренним и бурным было наше ликование.

Молога в месте впадения Кобожи впечатляет своим масштабом. Ширина реки здесь приближается к двумстам метрам, небо над рекой для нас, почти две недели проживших в лесу, неожиданно высокое и просторное, а чередование золотисто-желтых протяженных пляжей и голубой воды бросается в глаза своей грандиозностью и контрастом чистых цветов. Добавьте к этому мощный крутой левый берег, огромный, заросший метровой травой остров, образованный выносом в Мологу грунта нашей Кобожей, и еще один, синеющий впереди примерно в километре. Добавьте к этому отстраненность усталости и нетерпение заканчивающегося похода и вы можете представить наше потрясение от в общем то рядовой встречи двух великих русских рек.

Встали мы километрах в трех ниже устья Кобожи на высоком левом берегу, там, где стройные сосны небрежно опирались обнаженными корнями на песок, поросший редкой травой. Еще два-три высоких разлива, и вода окончательно подмоет корни этих безмятежных гигантов, и они рухнут в воду, в которую сейчас смотрятся, как в голубое зеркало, любуясь своей чистой и неотразимой красотой. Но пока они об этом не знают и увлеченно соперничают невесомой воздушностью своих крон с такими же невесомыми, только розовыми облаками.

Последняя стоянка

Эта стоянка оказалась последней речной стоянкой нашего похода. Более того, именно здесь мы разобрали наши лодки, верой и правдой служившие нам весь поход и прошедшие с нами по реке около ста пятидесяти километров, каждый ее сантиметр, каждый ее прихотливый изгиб и поворот, буквально ощутившие своей шкурой каждый камешек и камень ее перекатов. Наши верные друзья, байдарки, двоюродные братья самолетов. Без них мы никогда не обрели бы этой свободы, свободы перемещения в нетронутом цивилизацией пространстве великих русских рек. Они действительно братья самолетов, об этом говорят и рациональность их конструкции, и стремительность их обводов. С самого начала производство байдарок было побочным производством авиационных заводов, и судя по всему, конструировали их для собственного удовольствия те самые люди, которые в рабочее время создавали Ил-54 или МиГ-21.

Вы помните, что у меня в Устюжне осталась моя машина, Боевая Слониха Мурка. Наверное, осталась - кто знает, что могло произойти с ней за почти две недели наших скитаний. Как-то сама собой появилась мысль, что, может, не надо завтра идти по Мологе на байдарках, потом сушить и разбирать их в городе, потом ехать на станцию. Получалось так, что мы просто не успевали к поезду, который уходит из Пестово в полдень. От Устюжны до Пестово час езды, значит, надо выехать в 10-30. Разобрать и, главное, высушить байдарки кладите три часа. Значит, надо приплыть в Устюжну в 7-30. По карте здесь десять километров, это два часа хода. В 5-30 отплыть можно, но вставать при этом придется в четыре часа утра. Оно нам это надо?

С другой стороны, сейчас только пять часов вечера, тихо и солнечно. Вполне можно пройти эти самые десять километров пешком, забрать машину, приехать сюда, а здесь спокойно и уже сегодня, вот прямо сейчас, высушить и сложить байдарки, а завтра уехать, но не в Пестово, а в Сандово. Почему в Сандово? Да потому, что в Сандово есть такая же станция, и находится она в тех же пятидесяти километрах от Устюжны, но прелесть в том, что в Сандово поезд приходит раньше, чем в Пестово, то есть, шансы попасть на поезд там выше.

А если так, то зачем нам спешить: можно ведь завтра посмотреть Устюжну, тем более, что все равно надо найти багажник - без него мы все равно не втюхаем в машину две байдарки плюс рюкзаки и укладки. А потом можно спокойно уехать в Сандово, а в окрестностях Сандово найти приличное место, поставить палатки и заночевать. А утром встать, как белые люди, и приехать к поезду, который из Сандово уходит на час раньше, то есть, около одиннадцати часов утра. Решение созрело и было принято. Оставался ма-а-а-аленький нюанс: как подъехать сюда на машине. Оказалось, что мы совершили небольшую ошибку: дорога, проходимая для машин, начиналась метрах в ста пятидесяти ниже, за ручьем, который отделял нас от небольшого леска. Прямо за этим леском и начинались дома деревни Соловцово, последней на Мологе деревни перед Устюжной.

Об этом нам рассказал Сергей Анатольевич Прыгов, чей молодой пес, красивая лайка с кошачьим именем Барсик, сначала облаял нас для порядка, а потом подбежал ласкаться с той естественной искренностью, которая осталась только у здоровых, умных собак, принадлежащих хорошим хозяевам. У Сергея Анатольевича здесь дача, и прямо возле нашей стоянки он собирал недавно созревшую землянику, которую мы за весь поход не видели еще нигде. Ладный, неторопливый, уверенный в себе мужик моих лет, он был похож на руководителя строительной организации, человека бывалого, знающего жизнь с ее обратной стороны и умеющего повернуть ее к себе стороной более привлекательной и приветливой. Так и оказалось. Сергей Анатольевич, в прошлом действительно строитель, был приятно удивлен моей проницательностью и сам предложил подвезти до Устюжны, тем более, что он через час-полтора все равно собирается туда ехать.

Все складывалось как нельзя лучше.

Сандово

Ехали в Устюжну мы впятером: Сергей Анатольевич, его жена Наташа, еще совсем молодая женщина, подкупающая своей естественностью и открытостью; пожилой фокстерьер, который самостоятельно запрыгнул в багажник машины, и мне почудилось, что он сам его и открыл; а еще фантастически рыжая персидская кошка Рыжка. Барс был оставлен сторожить дачу, и мне кажется, что это занятие ему нравилось больше, чем жизнь в городском доме. Рыжка сначала проверила, правильно ли пес устроился в багажнике, убедилась, что правильно, и только после этого мягко вспрыгнула на заднее сидение и спокойно свернулась возле меня калачиком и даже милостиво позволила мне погладить себя, но не замурлыкала, а тихонько задремала.

Боевая Слониха Мурка была на месте, завелась с первого оборота, хотя провела здесь почти две недели, и через полчаса мы с ней подъезжали к стоянке, на которой Сева досушивал байдарки. Машина была задвинута в частый осинник, накрыта камуфляжным тентом, замаскирована ветками, и теперь ее можно было увидеть разве что метров с двадцати, но никак не с реки и не с дороги. Тем не менее, ночью я пару раз переходил на другую сторону ручья проверить, все ли в порядке. Все было в порядке, как и должно было быть.

На следующее утро я съездил в Устюжну, позвонил в Москву, в первом же магазине Автозапчасти купил достаточно дешевый и прочный багажник - всего за четыреста с чем-то рублей. Вот времена настали! Есть положительные черты у нашего смутного времени, есть. Это и книги, которые теперь можно просто купить, а не доставать, закладывая часть души, и поездки за границу, и вот, изобилие товаров - на любой вкус и цвет в любом, самом глухом захолустье. Развал экономики, тотальное обнищание, разгул криминала, разграбление страны, повальная коррупция, полная сдача позиций в мировой политике, миллионы русских, брошенных за нынешней границей, преданных Родиной и обреченных на судьбу людей второго сорта, - это еще не вся цена, заплаченная за эти три положительные перемены. Так называемые буржуазные свободы - слова, собраний и т.д., а также прочие права человека у нас номинально, конечно, существуют. Но, как и говорилось в единственно верном марксистско-ленинском учении, только для тех, кто имет деньги, желательно в твердой валюте, и желательно за пределами нашей необъятной Родины. Иначе уже в вашем ЖЭКе вам сразу объяснят и ваши права, и ваши свободы.

Главное - деградация общества, падение морали, цинизм и отсутствие веры. Вымирание спившегося народа. Эпидемия наркомании среди подростков. Массовое оболванивание и зомбирование населения самым свободным в мире телевидением. Отчуждение от народа и разложение армии, неспособной сейчас не только к боевым действиям, но и к охране самой себя. Разгром науки. Колоссальная утечка капиталов - не зря ведь резкий рост экономики США пришелся как раз на последнее десятилетие ХХ века. Еще бы - называются различные цифры, но все они находятся в пределах 300 - 500 миллиардов долларов, 2-3 миллиарда в месяц. Формально эти доллары принадлежат нашим новым русским. Фактически, они в страну вряд ли когда вернутся, а будут продолжать работать на экономику Запада и в первую очередь, США, то есть, давать им возможность рваться к сияющим вершинам новой, информационной эры, в то время как мы будем продолжать скатываться в болото натурального хозяйства. Утечка мозгов, также принявшая катастрофические размеры, менее страшна, а в чем-то и полезна. Русский человек долго жить за границей не сможет, а вернувшись, он привезет с собой не только знания, но и новые качества человека. Национальный характер-то у нас тот еще! Турки вот, вернувшись из Германии создали в своей Туретчине практически новую цивилизацию.

Вот, опять все испортил. Скатился-таки на борьбу с преступным режимом Ельцина-Мавроди. И Ельцина, вроде, уже нет, и Мавроди куда-то дели, и Путин, всегда трезвый и вменяемый, сам ежедневно проводит партхозактивы с дружно поддакивающими высокопоставленными чиновниками, и телевидение значительно поприличнело, и в Чечне нащупывается приемлемое решение, но реального света в конце туннеля все равно пока еще не видно - слишком много было потеряно при Горбачеве и Ельцине. Обретение национальной идеи, стабильность в государственной политике и согласие в обществе, восстановление морали, возрождение в каждом человеке совести, чести и достоинства, десятилетия и десятилетия упорного труда при возможности свободного развития для каждой личности, - вот что нужно России. Под каким соусом это будет подано - демократии, партократии, милитаризма, тоталитаризма, простому человеку, по большому счету, все равно.

Я был тут же наказан, за то, что опять глубоко погрузился в прошлое. Когда прилаживаешь на крышу машины только что приобретенный багажник, глубокие погружения опасны для вашего здоровья. В свою машину садишься автоматически, и если ваша голова занята тяжелыми мыслями, а точно на ее уровне над дверцей появились новые конструкции, то историческая встреча вашего лба с выступающей головкой только что установленного болта становится просто неизбежной. Память об этой встрече я храню до сих пор в виде еще одного вполне реального шрама.

Мы немного погуляли по Устюжне, поглазели на церкви, съели по мороженому, но поскольку в понедельник и вторник все музеи в городе закрыты (а сегодня как раз был вторник, второе июля), то мы уехали в Сандово - пообедать и уточнить детали, связанные с завтрашним поездом в Питер, а если уж совсем повезет, то и купить на него билеты.

Сандово - достаточно крупный лесной поселок, такой же как Максатиха, Пестово и десятки других тверских, новгородских и вологодских поселков, выросших возле железнодорожной станции и лесопильного завода. Стоит поселок у слияния двух небольших здесь рек - Ратыни и Орудовки. Орудовка прямо в поселке перегорожена плотиной, образовавшей живописный водоем, скрашивающий в целом убогий сегодня вид поселка. Ратыня течет дальше и впадает справа в Мологу чуть выше впадающей слева Сарогожи и чуть ниже Верхних порогов, где начинается длинный и самый красивый на Мологе порожистый участок, тянущийся до Нижних порогов за большим селом Борисовское.

Обедали мы у Настеньки Киселевой в кафе, которое, кажется, называлось не то Речное, не то Заречное. Сева вот утверждает, что кафе вообще называлось Радуга, но это вряд ли. В любом случае, мы ели настоящие пельмени, настоящую курицу и еще что-то, почти забытое и очень экзотическое на фоне наших ежедневных макарон с тушенкой. Настя, совсем еще школьница, была искренне рада заезжим странникам, старалась поставить нам именно ту музыку, которую мы любим - мы отвыкли от музыки, и она воспринималась достаточно странно после говора речных струй на перекатах, после флейт иволги, сольных партий черных дроздов, которых на Кобоже было неожиданно много - это ведь городские птицы. Настенька же подсказала нам, где лучше всего поставить палатку - на озерах в Старом Сандове, недалеко отсюда. Сколько туда километров? Да недалеко, рукой подать. Едем в Старое Сандово!

На озере

Едем в Старое Сандово. Карты Тверской области у меня, конечно, нет. Конечно, потому что я брал с собой карты отдаленных Вологодской и Новгородской областей, а уж Тверскую-то я, кажется, знаю всю. А вот и нет! Тверская область так же неисчерпаема, как атом. Она протянулась на пятьсот километров с юго-запада на северо-восток. На юго-западе тверское села Дорожкино, расположенное там, где река Межа впадает в Даугаву, известную у нас как Западная Двина, находится всего в нескольких десятках километрах от государственной границы с Белоруссией и от смоленского города Велижа, ведущего свою историю с 1536 года. На северо-востоке крайней точкой Тверской области является славный город Весьегоньск, пристань на Рыбинском водохранилище.

В направлении с юго-востока на северо-запад Тверская область почти везде имеет размеры в двести-триста километров. Автомобильная дорога М10-Е95 Москва - Санкт-Петербург, проходящая как раз в этом направлении, делит область на две практически равные части. Граница с Московской областью по этой дороге находится между селами Спас-Заулок и Завидово, там, где за деревней Головково сходятся железнодорожная ветка на Конаково, автодорога и речка Дойбица. Граница с Новгородской областью находится между новгородским селом Едрово и тверским поселком Выползово, местом дислоцирования Гвардейской Режецкой Краснознаменной ракетной дивизии Ракетных войск стратегического назначения. Совсем недавно в окрестностях Выползово было дислоцировано шесть ракетных полков и стояло на боевом дежурстве 47 межконтинентальных баллистических ракет МР-УР-100УТТХ, с четырьмя ядерными боеголовками почти мегатонной мощности каждая. Здесь и далее использованы материалы открытого справочника Отечественные стратегические ракетные комплексы, вышедшего в 1999 году в издательстве Невский бастион микроскопическим тиражом в 300(!) экземпляров. Одним из авторов справочника и его научным редактором является недавно скончавшийся академик Владимир Федорович Уткин, под руководством которого была создана уникальная ракета Р-36, получившая на Западе название Сатана. Мне посчастливилось получить один экземпляр этого уникального справочника.

Раз уж я упомянул об этой ракете, расскажу о ней немного подробнее. Разработка этой ракеты, имевшей индекс 15А15 и код НАТО SS-17, началась в 1964 году. На переговорах по ограничению стратегических вооружений она проходила под названием РС-16 Ее разрабатывало КБ 'Южное' в Днепропетровске, руководимое тогда Михаилом Кузьмичем Янгелем, а изготавливали там же, в Днепропетровске, на заводе 'Южмаш', директором которого длительное время был Леонид Кучма, нынешний Президент незалежной Украины. Генеральным конструктором ракеты был Владимир Федорович Уткин. Ракета создавалась в условиях конкуренции с конструкторским бюро ОКБ-52 из подмосковного города Реутова, возглавлявшимся Владимиром Николаевичем Челомеем, более известным вначале как создатель целого семейства крылатых ракет для наших подводных лодок и надводных кораблей. Но именно академику Челомею принадлежит идея создания значительного количества сравнительно легких стратегических ракет и рассредоточения их по всей территории страны в противовес созданию ограниченного количества сверхтяжелых - и сверхдорогих - ракетных гигантов.

Парадоксально, но и сам Челомей разработал гигантскую межконтинентальную ракету УР-500 (8К82), созданную под боеголовку в десять и больше мегатонн. Стартовый вес ракеты составлял 620 тонн. Ее испытали, но на вооружение не приняли. Так у нас появился мощный космический носитель 'Протон', который исправно служит и до сих пор. На вооружение же тогда ставилась тяжелая ракета Янгеля Р-36 (8К67) с такой же боеголовкой, но весящая 'всего' 180 тонн. Ее разместили первоначально в шахтных пусковых установках недалеко от поселков Домбаровский (Оренбургская область) и Жангиз-Тобе (Восточный Казахстан), а также вблизи городов Державинск (Казахстан), Карталы (Челябинская область) и Ужур под Красноярском. Позже тяжелые ракеты были установлены еще и в Алтайском крае под Алейском.

Соревнования по легким ракетам выиграли оба бюро: 150 ракет МР-УР-100 (15А15) разработки бюро Янгеля установили в Выползово и под Костромой. Ракеты бюро Челомея (УР-100Н (15ПО30) код НАТО SS-19, РС-18А на переговорах по ОСВ) получились чуть более тяжелыми, но зато на них было шесть ядерных боеголовок вместо четырех. Их устанавливали в шахты недалеко от Оптиной Пустыни под Козельском в Калужской области, на Украине - под Первомайском и Хмельницком, в Татищево под Саратовом, всего установили 240 ракет. Позже, с принятием на вооружений модернизированных ракет последующих поколений, группировка легких ракет этих двух бюро была увеличена почти до семисот единиц (1990 год). Добавились ракетные дивизии под Бершетью на Урале, под Тейково в Ивановской области, под Дровяной и Ясной в Забайкалье, под Свободным на Дальнем Востоке. Компактные ядерные боеголовки для этих ракет были разработаны под руководством выдающегося конструктора Самвела Кочарянца.

Все, о чем я прочитал в справочнике и пересказал вам сейчас, - это наша история, история гения нашего народа, история его подвига. Народ был лишен многого, почти всего, но и полуголодный, плохо одетый и обутый, живущий в убогих домах, создавал продукты высочайших технологий, легко конкурировавшие, а зачастую и превосходившие соответствующие изделия, созданные на сытом Западе в тепличных условиях неограниченных материальных и финансовых ресурсов. И не вина народа в том, что эти изделия представляли собой фантастические машины уничтожения и смерти, а не предназначались для того, чтобы сделать богаче и комфортнее жизнь самого народа. Запад смог производить и то, и другое, не очень-то при этом напрягаясь. Мы - не смогли.

Вернувшись домой с Кобожи, я наткнулся на книгу Матвея Малого "Как сделать Россию нормальной страной". http://Matthew-Maly.ru

Книга во многом спорная, но она многое и объясняет в том, что с нами произошло и почему. Прочитайте, не пожалеете!

Но нам надо назад, в громадную и богатую Тверскую область. Именно богатую, хотя в некоторых ее районах сейчас такое запустение, что кажется, будто время здесь течет не вперед, а назад, и течет с пугающей скоростью. И все же Тверская область богата. Великая русская река Волга, символ нашего народа, начинается в Тверской области, в деревне Волговерховье, простым ручейком, а выходит из области разливами рукотворного моря - Рыбинского водохранилища, которое раскинулось на сотни километров в длину и на десятки в ширину. В Тверской области находится знаменитое озеро Селигер, вернее, десятки озер, каждое из которых имеет свое название и соединено протоками с соседними озерами. В Тверской области находятся очень байдарочные реки: Мста, Шлина, Тверца, Торопа, Молога, Лидь, Песь, Чагода, Волжская Медведица и еще десятки других, хорошо известынх энтузиастам. Тверские города Старица, Торжок, Ржев, Зубцов, Торопец, Осташков, Бежецк, Бологое, Вышний Волочек, Кашин, Калязин являются молчаливыми хранителями русской истории. Да и сама Тверь, сложись обстоятельства чуть по-другому, уже в XIII - XV вв могла бы вполне стать столицей государства Российского.

А я не взял с собой в поход карты Тверской области! В итоге мы целый час искали Старое Сандово, которое оказалось километрах в двадцати от просто Сандово, а потом еще долго мыкались, разыскивая сами озера. А они, вернее оно, оказалось вполне прелестным: диаметром около километра, разделенное на две неравные части чем-то вроде бывшей дамбы или перешейка шириной метров в десять - как раз поставить машину и палатки. Вокруг всего озера белели, синели и розовели машины рыбаков, припаркованные там, где не было тростника, и где можно было подъехать поближе к воде. На перешейке пока машин, слава Богу, не было, я оставил Севу с палатками, а сам уехал за дровами: на озере их, конечно нет, а те, что были, сожжены многими поколениями рыбаков на пять лет вперед.

Когда я вернулся назад с дровами, наш перешеек был уже заполнен рыбаками - начинался вечерний клев, а здешний карась славится тем, что уж если начнет клевать, то только успевай вытаскивать. У нас на Пихтеляе я однажды за утро поймал девяносто восемь золотистых карасиков, ровных, толстеньких, размером почти со среднюю ладонь взрослого человека. Рыбаки приехали сюда на велосипедах, на мопедах, на машинах - кто на чем. Начавшийся вскоре короткий, но мощный дождь с грозой прогнал наиболее слабых духом, тех, кто на машинах. Ребятишкам, приехавшим на велосипедах из соседней деревни Грядки, терять было нечего, и они легко пересидели дождик под пленкой. Уехали они где-то около полуночи.

На озере живут кряквы, прилетают ночевать чайки, а еще живут какие-то странные птицы, в которых я, к стыду своему, так и не разобрался. Они похожи на месячных гусят или лебедят, размером с чирка, но однотонные коричнево-сероватого цвета, шустрые и смелые: мы скормили им целую буханку хлеба, а они не бросались за хлебными крошками сразу, а выжидали в тростнике, когда мы отойдем от берега на приличное по их мнению расстояние, и только тогда подплывали и хватали хлеб так, как они хватают с поверхности воды ряску: с каким-то совершенно утиным хлюпаньем. А может, это и взрослые птицы были, но - какие? Мне показалось, что несколько этих птиц ночевали на воде вместе с чайками. Качурки? Но они у нас живут только на Дальнем Востоке. Малая поганка? Возможно, но она живет на юге, и потом все поганки очень осторожны. Так я и не узнал, что это за птица - досадно!

Домой

Вчера на станции в Сандово мы узнали, что предварительная продажа билетов на наш поезд закончилась несколько дней назад. Завтра билеты начнут продавать с девяти утра, за два часа до отхода поезда. Значит, надо приехать к восьми. Я никогда не забуду, как мы уезжали из архангельского Вельска с великой русской реки Кокшеньги: нам нужно было почти десять билетов на питерский поезд, а был конец августа, и люди на вокзале, кажется, поселились навсегда: поезда приходили и уходили, а они оставались, живя в длинных и нервных очередях. Именно там мы разработали стратегию стояния в очереди, которая от редкого теперь употребления стала потихоньку забываться.

Но здесь все было по-другому: достаточно мирно и спокойно. В восемь часов у кассы не было ни одного человека, мы были первыми. Где-то минут десять десятого билеты были куплены, и у нас оставалось еще целых два часа свободного времени. Сева сходил за мороженым, а я успел познакомиться с девушками из конторы товарной станции, и одна из них, Ирина Викторовна, даже позволила зарядить мой мобильный телефон от казенной розетки. Такие добрые у нас люди!

Пришло время расставания. В одиннадцать ноль пять пришел поезд, мы обнялись с Севой и вот уже последний вагон, покачиваясь, будто ввинчиваясь в пространство, стал уменьшаться и уменьшаться в размерах, вот его закрыли ветлы на берегу Кобожи, вот он исчез совсем.

Поход практически закончился.

Возвращаются все

Заключение

Возвращаются все. Сева вернулся в домой в Питер в тот же день около одиннадцати вечера: поезд довольно медленный, идет со всеми остановками и на каждой остановке проводит столько времени, сколько захочет. Я был дома гораздо раньше, около шести вечера. Сандово, Молоково, Красный Холм, Бежецк, Моркины Горы, Рамешки - дальше дорога была очень хорошо знакомой: Кушалино, Горицы, Кимры, Талдом, Хотьково, Москва.

Поход по великой русской реке Кобоже был не единственным в это лето. В апреле я успел съездить в Мещеру, увидеть первую сон-траву, только-только проклюнувшуюся сквозь стылую еще землю, послушать бормотание и чуфканье тетеревов, почувствовать энергию гусиных стай, спешащих на север, где их ничто не ждет, кроме любви. Потом была работа в далекой Черногории, потом почти две недели путешествия по самым сокровенным местам этой небольшой, но удивительной страны. Когда-нибудь я напишу о своей работе и о тех людях, с которыми жизнь меня сводила, с которым мне посчастливилось работать или просто общаться. Доживу - напишу!

Сразу же, вернувшись из Черногории, мы с Лялей уехали на машине в Псковскую область, ночевали в палатке в живописных местах, а в промежутках знакомились с многочисленными и тщательно оберегаемыми памятниками нашей истории. Мы были в Выбутах, у перевоза через реку Великую, где родилась княгиня Ольга, одна из первых христианок и правительница Древней Руси. Здесь она познакомилась с князем Игорем и очаровала его. Это она потом жестоко отомстила древлянам, убившим Игоря, который стал ее мужем. Это ее внук Владимир крестил Русь в 988 году. В Выбутах сохранилась более поздняя церковь, из которой была взята в Москву потрясающая икона Ильи Пророка, одна из лучших икон, хранящихся теперь в Третьяковской галерее. Рядом, в Буднике, прошло детство и самого Святого равноапостольного князя Владимира. Там только что стараниями Архиепископа Псковского и Великолукского Евсевия и братии открылась часовня в память Cвятого.

А еще мы были в Изборске, Псковско-Печерской лавре, на погосте Малы, в Крыпецком монастыре, основанном Саввой Крыпецким, сербом по национальности. Мы побывали во многих монастырях города Пскова и просто своими глазами увидели знаменитые псковские церкви, в том числе, самый древний на Псковской земле Спасо-Преображенский собор Спасо-Мирожского монастыря, построенный в XI веке. У нас в России всего несколько построек одиннадцатого века, а древнее этого не сохранилось ничего. Вот разве только крест на Труворовом городище. Впечатление было таким огромным, что я, сравнивая поездку в Черногорию и поездку в Псковскую область, позволил себе поставить Псковскую область на первое место по глубине воздействия на нас всего, что мы там увидели. Чего стоит одна могила Трувора, варяга, который вместе с Рюриком и Синеусом пришел на Русь, великую и обильную, но не умеющую установить у себя нормальный порядок! А семнадцать ключей, бьющих из-под горы, на которой находится Труворово городище, и каждый из ключей имеет свое название и обладает собственным чудотворным воздействием на паломников! А дикие лебеди, поселившиеся на небольшом озере почти под стенами крепости, на озере, которое и питают эти целебные ключи! Чудесный край!

А еще на обратном пути мы ночевали на озере Звeрином и видели там чомгу, катающую на собственной спине своих уже подросших чомгенят, которые буквально сражались за право устроиться поудобнее на материнской шее. А еще мы увидели и полюбили тихую речку Торопу, и после похода по Кобоже взяли ту же байдарку и уехали в деревню Рясны, оставили там Боевую Слониху Мурку, чтобы уплыть вверх по течению Торопы и провести почти неделю на озере Сельском в купании и чернике.

Вчера я вернулся с Медведицы, где чуть ли не с руки кормил журавлей, уже собирающихся в большие стаи; где по утрам тетерки приводят свои уже помешавшиеся выводки на недавно убранные поля, чтобы подкормиться просыпанным овсом, а тетерева, спутав времена года, вдруг начинали бормотать свои любовные весенние песни.

Мне скоро будет пятьдесят пять лет. Я многое видел - в Европе и в мире, я был в сорока с лишним странах, в некоторых из них подолгу. Но я никогда и ни на что не променяю свою страну - забитую и убогую, богатую и щедрую, жестокую и добрую, ленивую и надрывающуюся в непосильном труде, равнодушную и готовую отдать все для тебя, почти незнакомого. Я никогда и ни на что не променяю свою страну, хотя бы потому, что есть такая великая русская река Волга. И великая русская река Молога. И Керженец. И Торопа. И уже почти родная мне Медведица. И вот эта великая русская река Кобожа, только что подарившая мне две недели общения с сыном, которого я люблю больше всего на свете.

Когда я погружаюсь в нашу природу, я начинаю верить, что все наши беды и проблемы временны и преходящи. Я начинаю верить в Россию. Я начинаю верить в себя.

А это - главное.

Вера.

31 августа 2002 года

Москва