Аннотация: Первый рассказ из учебника жизни, открывающий дорогу в новый мир
НАУЧИТЕ МЕНЯ ПЛАКАТЬ
ПОПЫТКА ПЕРВАЯ ЗАПЕРТАЯ ДВЕРЬ
СТУПЕНЬКИ
С. О.
Посвящаю небу цвета ветра.
Тук, тук, тук. Белые кроссовки по грязно-серым ступенькам. Всё вверх и вверх. А куда? Ах, да, к той знакомой железной двери, которая вчера безжалостно захлопнулась за моей спиной. Бамм! Этот звук до сих пор у меня в ушах, и я не могу его прогнать. Но иду по давно не мытой лестнице, тук, тук. Я знаю, что лифт в твоём доме не работает с четверга, я ещё не успел это забыть, но дом, похоже, меня уже не помнил. Мрачно глядели угрюмые стены, а вчера они смеялись, когда мы весело бежали, обгоняя друг друга, к тебе домой. И не было слышно, что где-то плачет вода, кап, кап.
По привычке я не стал нажимать мёртвую кнопку лифта, и поплёлся пешком, догоняя свои далеко убежавшие вперёд мысли. Тук, тук. А ещё вчера мы любили, и солнце глядело в эти разбитые коридорные окна и дарило нам улыбки. Но мы их не сберегли, не закутали в твоё зелёное пальто, чтобы выпустить на волю сейчас, когда за окном тихо капал дождик, кап, кап.
Наша связь была бурной, непокорной, сколько раз норовила оборваться, но держалась, как держится последний матрос на тонущем корабле. Мы отдавались друг другу до последнего вздоха, последней улыбки, порой мне казалось, что нет тебя и меня по отдельности, есть мы - это слепое и безрассудное целое, рождающееся по ночам за твоей железной дверью. Но вчера мы умерли, последний матрос перестал корчиться в агонии, затих, корабль пошёл ко дну. Остались я и ты, концы безрассудства железной цепи, которая оборвалась, не выдержав ржавчины, которую мы забывали счищать. Мы смеялись и просмеяли нас - тяжёлая дверь глухо захлопнулась за моей спиной. И дело здесь не в том парне, которого я встретил у тебя дома, дело в его улыбке, злорадной, насмешливой, безжалостной. То улыбалась Ржавчина, радуясь победе, скалило зубы морское дно, принимая побеждённый корабль. И ты, ты тоже смеялась, глядя на нас обоих. Смеялась надо мной. Над моими вытаращенными глазами, которые ничего не могли понять: откуда появился этот парень, почему он сидит на нашей кровати, кто заставил его улыбаться?
Я смотрел на него и не видел лица, одну лишь улыбку, она долго мне будет являться в кошмарах, а с ней вместе и твоя улыбочка, за которую ещё вчера я бы отдал все свои семнадцать жизней, а может, и больше, поскольку я не знал точно, сколько имею этих жизней у себя за душой. Но там, за железной дверью был третий, натоптавший в нашей комнате своими огромными сапогами. Я не помню, как ушёл оттуда, помню лишь, как безжалостно захлопнулась дверь: бамм!
Какой мороз сегодня на дворе, кажется, что зима снова вернулась покуролесить напоследок в этом безумном мире. Я иду и думаю, что она не пришла бы, останься мы вместе. Но нас уже нет со вчерашнего вечера. Есть ты, я и ступеньки, тук, тук.
Моим ногам холодно идти по этим ступенькам. Мои пальцы чувствуют этот холод, немой и безликий он скользит отовсюду, с разбитых окон, с пола, который облюбовала крыса и жестоко глядит на меня своими глазами-бусинками. Но она испугается, когда я протопаю мимо неё, тук, тук.
А помнишь нашу зиму, когда мы были ещё едва знакомы. Помнишь, как я грел твои руки в своих, и нам было тепло вместе. А сейчас мои руки окоченели и некому их согреть, я пытаюсь засунуть их в карманы, но вспоминаю, что ещё совсем недавно там грела руки ты, и запах лавандового мыла, которым вечно пахли твои ладошки, остался там в моих карманах. Я не хочу, чтобы мои руки пропитались этим запахом, и оставляю затею согреться. А за окном - холодный дождик, кап, кап.
Всё вверх и вверх, сколько их, ступенек? Никогда не считал, не задумывался, а сейчас вот - интересно. Начал считать, но сбился после трёх, а потом снова подумал о тебе, о твоих волосах пшеничного цвета, в которых заблудилось солнце, о небесно-голубых глазах, умеющих сиять и злиться, об улыбке, не той вчерашней, а настоящей, которая согревала меня, когда было особенно холодно. Я думал, но потом вспомнил, как не жалея меня захлопнулась железная дверь и попытался перестать думать, да только ступеньки не хотели кончаться, тук, тук.
А помнишь наш первый поцелуй на всеми позабытой остановке? Автобус тогда опоздал, все разъехались на чём попало, а мы остались вдвоём. Ждать. Тогда снег ронял свои пушистые хлопья на грязную осеннюю землю, и гулял бродяга ветер, позабыв о тех, кто не уехал, а остался, наплевав на убийственный холод. Мы стояли и смотрели куда-то далеко-далеко, пытаясь углядеть просыпающееся солнце, а потом я почувствовал, нет, мы почувствовали, что не можем друг без друга. Ни минуты, ни секунды, ни мгновения. Своими сухими обветренными губами я нашёл твои робкие губы, и... тогда нам совсем стал не страшен ветер, потому что мы были вместе. А после пришёл старенький автобус (мы такие называли тошниловками, помнишь?) и увёз нас отсюда, из этой огромной грязной пустыни, которую облюбовал снег, в твою тогда весёлую квартиру с железной дверью. Ночью мы с тобой слушали ветер, когда он, как раненая птица бился в наши окна, пили горячий чай, чтобы не простыть, а под утро я ушёл, прекрасно зная, что ещё вернусь сюда.
Я не хотел, чтоб так вышло, поверь!
Кто нам помешал уничтожить Ржавчину? Кто пустил корабль ко дну?
Шаги по холодным ступенькам, тук, тук.
Плачет где-то вода, не отставая от грустного дождя, кап, кап.
Кто помешал? Кто разбил? Кто заставил плакать?
Я стою на твоём этаже, жму равнодушную кнопку звонка, жду.
Кто виноват, что твой этаж так и не стал моим этажом?
Я стою, и слушаю, как за кем-то там, внизу, безжалостно громко гремят ступеньки, тук, тук, тук.