9_Имя ветра
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Разломанный мир одного человека. Где начало может служить итогом всего
|
ПОПЫТКА ТРЕТЬЯ СОТКАННЫЙ СВЕТ
ИМЯ ВЕТРА
Разбитым и не собранным в кучи
Слезам на растрескавшемся асфальте
Мёртвым осколкам стекла
Смытым именам на песке
Первому белому праху
Ветру
Серафиме Орловой
Осколок первый Тень
Свет. Безжалостно-холодный свет старого сотового в тёмном салоне троллейбуса. И где-то там, далеко, дремлющие фонари. Свет, которого иногда так не хватает, что хочется плакать, возненавидев победивший мрак. Ну почему не включают огни и так темно вокруг? Я не любил темноту, потому что в ней всегда скрыто Зло. Чёрное и страшное, оно поджидает всюду: в пустынных переулках и за виадуком, норовит загнать в обманчиво-манящий Иртыш или под тяжело дышащий поезд, куда повезёт. Но мне такого везения не нужно, и я держу свой телефон включённым, так, на всякий пожарный, чтобы в фотографии девушки на заставке найти спокойствие. От меня пахнет водкой, а может, и пивом, я уже не помню, что пил, где и с кем. Помню лишь вечер в клубе, когда моя девушка сказала, что я ей больше не нужен. Потом появился Вадик с третьего курса СибГУФКа и дружелюбно так прошептал, что я тут лишний. Но уходить я не хотел и пытался что-то доказать всему миру, но надо мной смеялись, обзывали меня полупьяным уродом и ещё хлеще, но я никого не слушал и смотрел, как Вадик танцует с моей девушкой. Смотрел, смотрел, потом мне надоело, и я ушёл. Помню ещё, что встретил каких-то ребят (с Московки? Нефтяников?) и куда-то с ними поехал. Потом моя память выключилась, как вырубили однажды свет в этом грязном троллейбусе. Помню только, что пил какую-то гадость, и мне было тепло и хорошо от ощущения, что много её ещё, этой гадости, и, похоже, хватит на всю ночь.
А потом - снег и ощущение холода, колючего, пронизывающего, беспощадного. И - темнота. Раскалывающая на части, неприступная, пугающая. Когда я умру, будет такая же темнота, победившая меня и забравшая последние дрожащие огоньки в пьяных глазах. Но тогда я дышал и даже мог двигаться, только голова была словно не моя: в ней гремели бубенцы, играли бойкие дудки, а ещё с оглушительной силой били кувалды, норовя ударить по больному, задеть за живое. Не выходило.
Потом меня вырвало, и я на миг почувствовал теплоту, которая покинула меня, отправляясь навстречу судорожной темноте. И я, боясь испачкаться в том, что навсегда ушло, шатаясь, поднялся, сплюнул в сгущающуюся темноту, за которой скрывался снег, и зашагал, сам не зная куда, пытаясь вырваться из опутавшего меня мрака. Наконец, увидел огни впереди и побежал навстречу им, наплевав уже и на боль в голове, и на заплетающиеся ноги. Потом догадался: взял в свои дрожащие пальцы немного снега и приложил к голове, которая больше не могла ни думать, ни соображать. Приложил, и стало легче: хотя бы чёрные пульсирующие сгустки вокруг меня стали распадаться и принимать очертания людей.
Рядом прошумел дребезжащий старенький автобус, и я вдруг вспомнил, что живу где-то в районе цирка, и бабушка, похоже, уже волнуется. Часы мои почему-то стояли, хотя я никогда не забывал их заводить, и уныло показывали половину одиннадцатого, время, когда я ещё был в клубе и смотрел, как моя девушка танцует с этим..., из физкультурного. Сколько сейчас было? Я не знал, а спросить у прохожих мне было стыдно.
Но вот подошёл троллейбус, мрачный, понурый, справедливо считающий, что на сегодня уже хватит, и пора ехать в гараж. Я без особого труда определил "семёрку" и понял, что до цирка то уж она меня довезёт. И проклиная заплетающиеся ноги, забрался в троллейбус.
Боль. Она родилась где-то в районе Парка Победы, а может, ещё раньше, просто в темноте я путал остановки, да и сил соображать, где это я нахожусь, не было. Но боль была. Она возникла из подвалов моей разорванной души, поиграла немного в дудки с бубенцами и по-хозяйски расположилась во мне, хотя я не звал её и даже о ней не думал, как не думают о том, что уже с тобой. Эта боль всегда жила где-то на задворках искалеченной души и ждала удобного случая, чтобы овладеть мной навсегда, уволочь в вечную темноту, где не нужно будет щуриться от невыносимо-яркого солнца. Но я не хотел уходить вместе с болью, достал телефон, включил его, чтобы хоть как-то разогнать пугающую темноту. И испугавшись, сгинула боль, но не умерла, а затаилась во мне, чтобы снова прийти, когда будет удобное время.
И родилось ощущение утраты. Девушка на заставке мобильного телефона. Моя девушка. Моя до сегодняшнего вечера. А теперь чужая. И, стало быть, на моём телефоне ей делать больше нечего.
Разозлившись, я хотел, было, удалить все её фотографии на все оставшиеся жизни, навсегда, насовсем. Но потом вспомнил её чудесные чёрные волосы (хорошую краску сейчас изготовлять стали!), карие глаза, в которых я всегда видел страсть и желание и обворожительно-пухлые губы, целуя которые можно, просто-напросто сойти с ума, а на следующий день проснуться в смирительной рубашке в какой-нибудь психлечебнице. Узнать, что теперь я никакой не я, а номер сорок четвертый с пометками "буйный" и "особо агрессивный". Но мне не повезло: с ума я не сошёл, и вынужден замерзать в этом одиноком троллейбусе. А дома уже давно остыл ужин и, поворчав, легла спать бабушка, зная, что у меня есть свой ключ и что давно уже я прихожу домой когда вздумается, наплевав на тех, кто ещё хотя бы немного думает обо мне.
-Цирк, - словно ниоткуда проскрипел водитель, и я понял, что мне пора, иначе можно и до вокзала доехать со своими мыслями. Мешком вывалился из троллейбуса и закашлял: слишком уж свежим был воздух на улице, я отвык от него, словно проехал на этой тёмной колымаге не несколько минут, а добрых пять лет и, причём без остановок. Но я опять отыскал снег, приложил его к вискам, даже попытался вдохнуть, только особого удовольствия от этого не ощутил, только внутри стало холодно и почему-то тоскливо.
"Ещё одной бутылочки не хватает", - подумал я и попытался вспомнить, где в моём районе в такой поздний час может продаваться водка. Но голова у меня видно совсем плохо работала, потому что ничего я уже не помнил и глупо стоял на остановке, а ветер гулял в моих длинных волосах, пытаясь хоть как-то пробудить меня. Но тут я неожиданно подумал, что без шапки могу заболеть, полез в карман искать её и не нашёл. Полез в другой - пусто. И тут мне почему-то стало страшно, словно я не шапку, а голову оставил в том тёмном троллейбусе, который наверняка уже подъехал к вокзалу.
И тут я услышал его. Голос, который в один миг перерезал и свист ветра, и автомобильный шум. Голос, который я и сейчас узнаю из тысячи других, потому что это и был другой голос. Я не мог тогда объяснить себе, почему, я не могу объяснить это и сейчас, когда, вслушиваясь в звуки ветра, узнаю этот голос и пытаюсь хоть что-нибудь разобрать, но у меня никогда ничего не выходит.
Просто другой голос.
-Привет, Лёша, - голос был тихим, но он был всюду, а в моей голове опять заныли кувалды, разозлившись на то, что про них забыли в этот ветреный вечер, - не надо, пожалуйста, больше водки. Она убьёт вас.
Я оглянулся и увидел её. Какое-то нелепое тёмно-зелёное пальто, которое, наверное, даже моя бабушка постеснялась бы надеть, посчитав, что подобная одежда давным-давно вышла из моды. И волосы, которыми командовал ветер. Я не мог увидеть её лица, оно было в тени, но она была рядом, и я это чувствовал.
-Я Алекс, - ответил я, - и откуда ты меня знаешь? Я, лично, твой голос впервые слышу. Если хочешь навязаться в подруги, отвали. Мне сейчас и так паршиво.
-Ты свой сотовый оставил там, в троллейбусе, - ответила она, решив, видно, больше не "выкать", - А ещё шапку и студенческий билет: вот Грязнов Алексей Сергеевич. Это ты, не так ли?
Голова... Ох, как невыносимо бьют проклятые кувалды! Уберитесь! К чёрту! К чёрту!
-Зачем тебе было бежать за мной? - скривился от страшной боли я, - оставила бы себе этот телефон. Он, между прочим, самый крутой. Подруги твои бы попадали от зависти.
-У меня здесь нет подруг, - ответила она, - и вообще, это нечестно брать чужое.
Я посмотрел на неё и ухмыльнулся.
-А вот от меня девушка ушла к подонку - это честно? Вот так просто взяла и ушла. А я... я не ожидал, что она вот так может уйти!
-Она ещё может вернуться, - проговорила моя собеседница, решив, наконец, подойти поближе ко мне, - держи, удостоверение и телефон. Не потеряй их больше! А то я не всегда смогу быть рядом.
А зачем ты мне рядом? Я хочу напиться, иначе...
-Не надо! - будто услышала мои слова она, - ты и так уже не можешь думать. Так ты не телефон, а себя потеряешь в этом городе.
-А я уже потерян, - сказал я, криво улыбнувшись, - и вообще, шла бы ты подальше куда-нибудь. Я сегодня терпеть не могу женщин.
-Я не уйду, - покачала головой моя случайная собеседница, я хочу тебя проводить до твоего дома. Тогда мне будет спокойнее.
-Слушай, детка, а тебя родители не потеряют случайно? - попытался съязвить я, но тут меня снова вырвало на утоптанный снег. А голова видно захотела лопнуть, невозможно было стерпеть эту адскую боль.
Что это со мной? Какого чёрта я так нажрался?
Дрожащими руками я полез к себе в карман, пытаясь обнаружить там платок, но не нашёл его: в кармане ничего не было. Полез в другой - несколько хлебных крошек и больше ничего.
-Держи, - она протянула мне неизвестно откуда появившийся платок. - Бери, он чистый. Да, здорово ты сегодня повеселился.
Я потянулся за платком, и наши взгляды встретились, столкнулись на один короткий миг. Я этого прямого взгляда выдержать не смог и опустил глаза. Может, мне было стыдно, не знаю. Но платок я взял, сразу же высморкался в него и вытер свои губы. Потом попытался найти чистый снег поблизости, чтобы приложить его к своей голове, но не нашёл и как-то обессилено заковылял прочь. К чёрту эту остановку и смеющиеся фары автомобилей, готовые уничтожить тебя, раздавить, прокричав: "Глядите! Это Алексей Грязнов, тот, который ещё недавно был человеком".
К чёрту.
Удивительно, но пить мне больше уже не хотелось и от одного слова "водка" тошнило. Я шагал, не зная куда, норовя врезаться в случайное дерево, которое никогда не уступит дорогу.
-Тебе надо повернуть, - вдруг услышал я тот же самый голос и понял, что случайная спутница моя отставать никак не собирается.
-Откуда тебе-то знать, куда мне идти? - нахмурился я, - или ты у нас в роли добряка мага: всё знаешь, всё умеешь, всем хочешь помочь?
-Ну не топиться же ты собрался, - рассмеялась она, - просто там впереди Иртыш, и я почти уверена, что там ты не живёшь. А помочь, что ж, почему помогать должны только маги и волшебники? Надо немножко и на людей рассчитывать.
-Сейчас рассчитываешь только на себя, - сказал я, - пусть другие дохнут, главное, чтоб у меня всё в порядке было. А помощь, что, я её и сам себе оказать сумею. Ну, хорошо, если хочешь идти со мной, - пойдём, только не доставай меня, ладно?
Но спутница моя остановилась, и я вновь столкнулся с её пронизывающим взглядом. На этот раз мне удалось выдержать несколько секунд в таком немом противоборстве, а потом я снова, обессилев, уставился в спасительный снег.
Серо-голубые глаза, как у многих девчонок.
Нет, нет, не то. Взгляд. Я никогда не видел, чтоб девчонки так смотрели. Она другая, точно другая. Откуда она? Из психбольницы, что ли, сбежала?
Но моя спутница, очевидно, хорошо умела читать чужие мысли:
-Синема - знаешь такую планету? Я оттуда. Так вот там принято всегда помогать, когда другому человеку плохо. А тебе было плохо тогда, на остановке.
-С Синемы? - улыбнулся я, норовя сейчас загнать девчонку в тупик. Ну и где же твоя Синема вертится? Насколько я знаю у нас только девять планет. Скажи лучше, что ты с Марса, и я тебе поверю.
-Синема запуталась в Волосах Вероники, сказала совершенно серьёзно она и поглядела на мёртвое чёрное небо, на котором с трудом можно было угадать потускневшие звёзды.
-Где запуталась? - не понял я, тоже ради приличия посмотрев на небо. Но тут у меня закружилась голова, и я чуть не упал.
-В Волосах Вероники, - улыбнулась девчонка, - Ты хоть знаешь, где это?
Я, признаюсь честно, не имел и понятия, но дураком казаться не хотел и просто кивнул головой: да, мол, знаю, какие проблемы?
-А как тебя зовут? - тут же поспешил я перевести разговор на другую тему, чтобы не попасть в тупик самому. А то идём, идём, а я всё ещё не знаю твоего имени.
-Аня, - сказала она, немного помолчав, - Аня Догоняй ветер.
-Это что, прозвище такое? - не понял я, - У меня вот в детстве было прозвище Ванька Встанька. Меня били, а я всё равно поднимался и давал сдачи.
-Нет, - покачала головой девчонка, - это Имя. Имя Ветра. Абрахида, как говорят на Синеме. А здесь я просто Ветер.
-Интересно, - проговорил я, - А вон, смотри, мой подъезд. Можешь улетать, а то и, правда, тебя потеряют родители.
-Мы ещё встретимся, - прошептала она на прощание мне, - я уверена в этом.
Она едва коснулась меня своей ладошкой и убежала, превратилась в тень, растворившись в угрюмом нагромождении домов и подъездов, улетела, оставив мне на память одно лишь имя. Имя Ветра.
Осколок второй Свет
Куда уходит детство?...
Когда мы вырастаем, что-то детское наивное навсегда уходит из нас, оставив затянувшийся шрам в зашитой наспех душе. Это что-то никогда не вернётся к нам, никогда не напомнит о себе, не позвонит в один ничем не примечательный вечер по телефону, словно старый и давно потерянный друг...
Никогда...
...и даже в очень быстро забывающихся снах редко будет появляться, промелькнёт, как случайно попавший в серьёзную чёрно-белую картину яркий цветной рисунок из детского альбома и исчезнет, потеряется в хмурой бесцветной массе.
Когда я был сопливым семилеткой, меня колотили одноклассники, потому что я не был на них похож. Но скоро я научился давать ответ, и меня не трогали, поняли видно, что за себя-то уж я постоять сумею. Друзей у меня не было, я любил книги и часто уходил из скучного серого класса последним, прячась в шкаф, чтобы учительница меня не прогнала. Потом кабинет запирали, и мне никто не мог помешать, и я усаживался за парту, открывал "Двух капитанов" и на час-полтора уходил из этого скучного мира, погружаясь в таинственные дебри книги. Потом открывал окно и легко оказывался на улице. Потом как-то быстро всё это кончилось: заниматься мы стали на третьем этаже, оттуда побоишься прыгать. Да и зима вступила в свои права: без куртки по холодному ветру не очень-то и побегаешь. Схватишь воспаление лёгких, - будет несладко, в больнице, говорят, дают изо дня в день лишь овсяную кашу да суп из свекольной ботвы, мясо из которого вылавливают дежурные по столовой.
Читать, конечно, можно было и дома, но приходил пьяный отец, которого я боялся и ненавидел. А он ненавидел книги и однажды отнёс их все в книжный магазин, а деньги пропил. Я тогда всю ночь проплакал, жалел своих так и не дочитанных "Двух капитанов".
И вспоминал маму. Точнее представлял, потому что помнить я её просто не мог. Она была актрисой и бросила меня, когда я был маленьким, на руки отца и бабушки. Но у отца руки и тогда тряслись от пьянки, а у бабушки и своих забот было достаточно. Так и рос я в унылой однокомнатной квартире отца, брошенный и никому не нужный. Однажды возле драматического театра я увидел афишу, на которой была нарисована моя мама. У меня не было её фотографий, но я почему-то был уверен, что это она. И хотел попасть на спектакль, но у меня не было денег, и я решил стоять у входа до позднего вечера, когда все артисты будут разъезжаться по домам.
И я ждал. Противный холодный ветер всё время дул мне в лицо, от него невозможно было укрыться, а на мне была лёгкая спортивная куртка, у которой вдобавок ещё не застёгивался замок. Но я не уходил и стоял, упорно стоял, синея от холода. Мамы всё не было и не было, а солнце умирало, сгорало, как свечка - всё темней и темней становилось на улицах. Наконец, ко мне подошли трое больших парней в кожаных куртках и заявили, что это их территория, и мне нужно убираться отсюда. Но я не ушёл, прокричав им, что без мамы шагу с этого места не сделаю. Но парни заржали, а потом один, самый здоровый, легонько толкнул меня, и я упал, ударившись головой о бордюр.
И тогда впервые увидел свет. Ядовито-зелёный, обжигающий, пронизывающий меня насквозь. Я попытался зажмуриться, чтобы не видеть этот свет, но он был во мне, был повсюду, я не мог от него убежать, потому что в меня вселилась боль. Она сидела во мне, радуясь зелёному свету, готовому разорвать мою голову.
На осколки.
Я пересилил себя и кое-как отодрал голову от колючего бордюра, ожидая увидеть склонившихся надо мной прохожих, взглянуть на театр, безумную громадину, из которой так и не появилась моя мама, на улицу, по которой бесновались автомобили, норовя обогнать друг друга. Но не увидел ничего. Только зелёный свет, большая пустота, проглотившая улицу, дома, театр.
Мама, где ты? Приди, вытащи меня отсюда! Здесь холодно, мама!
Но мамы не было. И почему-то я ощущал, что не один в этом зелёном сумбуре, что рядом ещё кто-то, и от этого ощущения мне становилось жутко. Голова трещала, будто её только что топтали тридцать три богатыря с дядькой Черномором.
Молотки, здоровенные молотки, бумм! Бумм!
А что это за чернота впереди? Волки. Да это волки пришли сожрать меня. Сколько их? Много. Да они повсюду, они рядом со мной!
И тут я увидел девочку. Маленькую хрупкую, она не шла, а летела, подгоняемая ветром. Светлые её волосы были солнцем, ярким и ослепительным в этом безумно-зелёном мире. Глаза были небом, осколком неба, заблудившимся здесь.
-Ты кто? - обессиленно прошептал я, - И где мы?
-На перепутье, - ответила девочка, - на зелёном перепутье. Не бойся волков, они совсем ручные и тебя не тронут.
Но я боялся. Я лежал и трясся, не то от холода, не то от страха, а скорее и от того и от другого вместе и по-прежнему не мог понять, куда я попал.
И вдруг зелёный мир на моих глазах стал краснеть. Я испугался этого и даже закричал бы, но рядом всё же стояла девчонка, а при ней кричать от страха было стыдно.
Но где она, девчонка? В одно мгновение она послала мне воздушный поцелуй и исчезла вместе со своими ручными волками.
И я увидел отца. Но какого-то странного, совсем на себя не похожего, толстого, босого да ещё и мокрого вдобавок: с длинных волос капала вода, оставляя за собой лужицы, которые превращались в ручейки и дружно стекали в никуда, по дороге окрашиваясь в красный цвет.
Словно ягодный сок. Или, или кровь из разрезанных вен.
-Ты опять напился, папа, - проговорил я, пытаясь подняться, но суставы мои одеревенели, и я рухнул от бессилия снова в красную пустоту, в что-то, что было подо мной. Но вдруг не нащупал своей спиной ничего. И теперь уже закричал во весь голос, так как стыдиться было просто некого. Закричал, падая в неизвестность, пытаясь зацепиться этим своим криком хоть за что-нибудь и спастись, победив пугающую меня бездну.
Потом мне говорили, что мой крик разбудил всех не только на первом, но и на втором этаже больницы. Я кричал, будто бы меня резали, а может, ещё хлеще, и врачи ничего не могли сделать. Когда я очнулся мне дали убийственную дозу успокоительного, и я уснул, погрузившись в мёртвую темноту. Проспал двенадцать часов и даже не запомнил, что видел во сне.
В этот же день утонул мой отец. Выпив немного больше обычного, он просто решил искупаться. В холодном и грязном Иртыше.
Ты опять напился, папа.
Бабушка согласилась переехать в отцовскую квартиру с явной неохотой, может, ей хотелось, чтоб меня отправили в дом-интернат, не знаю. Но я сам в интернат не рвался: там несвобода и один на всех неработающий телевизор. Уж лучше с бабушкой, пусть она всё время ворчит, но пожрать сварит, а штаны свои, вечно драные, я и сам себе смогу зашить.
После девятого класса я поступил в педагогическое училище, благо от дома близко, не нужно ехать куда-то на край света. Прокатилось перекати-полем моё детство. Резануло глаза красно-зелёным светом и исчезло. Навсегда.
Когда мы вырастаем, что-то неподдельное, настоящее уходит от нас, улетает через открытую форточку в небо, сливается с облаками. Ах, как хочется написать этому далёкому, настоящему, как хочется сказать несколько тёплых, ласковых слов!
Жаль, что на небе не работают почты.
Осколок третий Волки
Homo homini lupus est
Плавт.
Будильник опять подвёл, и я проснулся, когда робкий солнечный луч осторожно скользнул по моей комнате. Моей: бабушка на днях окончательно перебралась к себе, я решительно заявил, что мне девятнадцать и о себе я смогу позаботиться сам. Бабушка поворчала и ушла, а я остался, подпрыгнув от радости несколько раз до потолка.
Как мальчишка, которого родители надолго оставили дома.
А ещё радость случилась: в новогодние праздники приезжал дядя, брат отца, и отвалил мне денег да телефон последней модели подарил. Он у меня хороший дядя, потому что богатый и фирма у него в Москве есть. Если б не он, пришлось бы мне вкалывать, а не учиться. Дворы мести, например. И тогда какая девчонка посмотрела бы на меня? Да, спасибо тебе, дядечка, что ты богатый.
И всё бы хорошо, только вставать каждый день мне приходилось рано, а будильник работал по желанию. Собственному, конечно. Захочет - разбудит меня в семь часов, не захочет - не разбудит. Сегодня - не захотел. И проснувшись, я сперва испугался, потому что увидел солнечный свет, которого в семь часов утра никак не могло быть. Потом вскочил, пытаясь угнаться за тем, что навсегда ушло, но часы безразлично показывали половину десятого, и я сдался, подошёл к зеркалу и принялся любоваться собой. Всё равно поздно было куда-то мчаться, куда-то лететь. Ничего, пусть спасибо скажут, что не бросил его к чёрту это училище. Кто должен сказать спасибо я не знал, но почему-то чувствовал, что должны. За то, что не балуюсь наркотиками, людей не граблю, за то, что ещё, в конце концов, человек. Вон Ванька Треухов, вместе с ним в первый класс ходили, подсел на какое-то дерьмо, и что? За копейку теперь любого замочить готов. А когда-то чёртиков из пластилина лепил, - лучше всех в классе выходило!
Я улыбнулся зеркалу и оглядел себя. Длинные чёрные волосы, глаза изумрудного цвета, не карлик (метр восемьдесят два по последним данным) да и не урод, раз половина училища по мне с ума сходит. Парней-то там не густо, кто может меня переплюнуть? Бурмистров? Так у того только и есть, что парочка ублюдков с последнего курса: на вид настоящие уголовники, а не будущие учителя начальных классов. Его боятся, а не любят. Псих Солнцезадов? Он-то уж точно не в счёт, его только пожалеть можно и подивиться, что есть ещё на земле матушке такие люди.
Неожиданно голосом Димы Билана запел телефон, и я понял, что мне звонят. Из училища. Не очень-то я ждал этого звонка, но делать было нечего, пришлось ответить.
Звонила Настя, наша староста. Коротко, в двух словах, она изложила, что по русскому языку было что-то невообразимо серьёзное, а я выходит, всё проспал, и мне нужно немедленно явиться в училище.
-Хорошо, Настюша, хорошо, - невинным голосом проговорил я и с облегчением отключился. Не тянуло сейчас на разговоры. Время давило на меня, тащило на дно, не давало всплыть. А как хотелось ещё хотя бы жизнь поваляться на диване!
Показав зеркалу язык, я поспешил в ванную. Одеваться.
У самого входа в училище я остановился передохнуть. Снял шапку, поправил волосы. Всё ли в порядке? Кажется, всё.
-Привет, - окликнули меня, когда я уже собирался подниматься по ступенькам. - Педагогическое училище номер один - это же здесь, так?
Я обернулся и увидел её. И почему-то удивился тому, что не узнал её сразу.
По голосу.
Она тоже смотрела на меня и молчала. Видно ждала ответа. А я уже забыл, что нужно что-то говорить. Она. То же тёмно-зелёное пальто, что и тогда на остановке, только светлые волосы прикрыты кепкой. А светло-серые глаза глядели на меня и ждали, ждали, ждали...
-Классная кепка, - ни к селу, ни к городу проговорил я, - привет. Давно не виделись.
-А ты помнишь, - сказала она, как-то отрешённо смотря вперёд, - так это первое? Я с сегодняшнего дня здесь.
Она знала, что это первое училище, но ей нужно было, чтобы я узнал её.
-С середины года? - не поверил я, - Разве так можно?
-Для моего папы нет ничего невозможного, - проговорила она, - я сказала, что хочу учиться здесь, и он всё устроил.
-Тоже мне, самое престижное учебное заведение выбрала, - сплюнул я, но потом понял, что и сам-то не в Москве учусь, и примирительно добавил, - ну ладно. Здесь у нас совсем даже и неплохо. Только одни девчонки, как тебе?
-Выживу, - робко улыбнулась Аня Догоняй ветер, - а теперь пойдём. Ты ведь опаздываешь, правда? А то влетит тебе из-за меня...
-Ничего, - сказал я, - а если даже и влетит, то не из-за тебя, поверь.
Аня рассмеялась.
-А ты лучше, когда не пьяный, - она сняла свою кепку, чтобы волосы, этот подарок солнца, заструились по зелёному пальто.
Волосы... Солнце давно скрылось за облаком, но мне и без него было светло. У кого я видел такие же волосы? И не вчера, не позавчера, давно. Раньше той остановки, раньше училища, раньше...
-Ты что стоишь? - оборвала мои мысли Аня, - Пойдём, а то влетит нам обоим. А я не люблю, когда на меня кричат. Сразу, знаешь, чувствуешь себя виноватой.
Я уж хотел, было, идти, но тут к училищу, задыхаясь от быстрого бега, подбежало наше нечто, Герман Солнцезадов. Куртка его, грязная и драная, была расстёгнута, чёрный свитер под ней, конечно же, задом наперёд, а брюки были до самых колен заляпаны прошлогодней грязью. Спутанные волосы, наверное, никогда не знали ни шампуня, ни расчёски. На носу у Солнцезадова сидели здоровенные очки, которые придавали мальчишке глуповатый и смешной вид.
-Привет, - проговорил он мне, - что, тоже Настя позвонила? А я вот новеллу дописывал и не смог вовремя...
-Кому нужна твоя чёртова новелла, - сплюнул я, - это девчонки пошутили, что им интересно. Кому ты вообще нужен здесь? Лучше бы дерьмо со штанов своих счистил.
-Ты что, Лёша, - воскликнула Аня и я увидел с какой ненавистью могут глядеть на меня её глаза. Ты сам ничтожество.
-Что вы, не надо из-за меня спорить, - примирительно произнёс Солнцезадов, осторожно разглядывая Аню. Это не понравилось мне (нашёл на кого пялиться, скотина!) но ничего не сказал, потому что боялся порвать ту тонкую нить, которая связывала нас с Ветром.
-Так ты писатель? - спросила Аня, весело улыбнувшись, - А как тебя зовут?
Неужели ты не знаешь? Или Солнцезадов никогда ничего в троллейбусах не забывал?
-Герка, - произнёс мальчишка, а потом помялся и прибавил, - Солнцезадов.
-Красиво, - сказала Аня, - знаешь, кто ты? Ты Солнце. А я Ветер. Просто ветер, который никто не может догнать. Так о чём твоя новелла?
Солнцезадов улыбнулся. Похоже, Аню всерьёз заинтересовали его произведения. Герка порылся в своём грязном чёрном пакете и извлёк оттуда на удивление чистую тетрадку.
-Вот, держи. "Девочка с Марса". О сложной доле марсианки, прибывшей на нашу планету.
-Почему сложной? - не поняла Аня.
-Её не понимали, - объяснил Солнцезадов, - никто не понимал. А она..., она хотела любви, счастья! Но так и не смогла его найти.
И тут я увидел слёзы. Две прозрачных капли дождя в глазах Ветра. Но она быстро смахнула их и улыбнулась Герке.
-Спасибо, Солнце, - проговорила она, - думаю, это очень интересная книга.
Ах, ты же у нас с Синемы! Я и забыл, однако!
Светло-голубые глаза Солнцезадова засияли.
-Мне так давно никто не говорил "Спасибо", - признался он, - знаешь, учись мы вместе, как хорошо бы было!
Что? Ты ей ещё в любви признайся, сволочь!
-А я зачем здесь? - рассмеялась Аня, - Для того, чтобы учиться с вами. Возможно, мы даже попадём в одну группу.
Да уж, хотелось бы.
-Ты... Сюда?...А как же?... - от волнения Солнцезадов не мог вымолвить ни слова. Он лишь стоял и смотрел на девочку, не понимая, что же происходит с ним.
Зато я это понимал отлично.
-Нас, похоже, уже давно потеряли в училище, - вставил я своё слово, - потому у нас есть два варианта развития событий. Либо мы все дружно поднимаемся в училище, либо не идём туда вообще. Ну, так что, господа?
-Идём! - воскликнула Аня и первой стала подниматься по ступенькам. Солнцезадов, словно приклеенный, потащился следом. А я постоял ещё, посмотрел на мёртвые ступеньки, сплюнул на них и побежал догонять Ветер.
Солнечные мечты Герки сбылись: Аня попала в нашу группу. Правда, не думаю, чтобы самой Ане было от этого хорошо. С девчонками у Ветра никак не хотели складываться дружеские отношения. Да и Бурмистров, мистер Б, как все в училище называли его, похоже не собирался становиться её другом.
-Она несколько месяцев пробыла в психушке, - объяснил он как-то мне. - А если не в психушке, так в чём-то похожем, но это нисколько не меняет дело. В одиннадцать её изнасиловали какие-то извращенцы, и она свихнулась. Выдумала себе планету и вообразила, что она оттуда.
-Как же ей удалось в наше училище попасть? - удивился я. - Здесь же медицинские справки, всё такое прочее...
-У неё богатые родители, ей можно, - объяснил Бурмистров, который в училище знал, кажется, всё и всех. Маленькие крысьи глазки, прилизанные волосы, щуплый. Поступил в педагогическое, потому что в другие училища его не брали, а из военкомата уже повесточкой в армию попахивало. Учителей же мистер Б. презирал, считая, что они вымирающий вид. "Кому сейчас нужны тупые преподаватели в запачканных мелом кофтах? - рассуждал он, - Перед директором прогибаться да глупых первоклашек жизни учить? Нет уж, лучше бизнеса в этом мире нет ничего... К учителишке ни одна девчонка не подбежит. А бизнесмен может завести себе хоть сотню и по курортам с ними ездить". А я слушал, слушал Бурмистрова и думал, что к нему и богатому ни одна девчонка не подбежит. Крысёнок, окунувшись в "зелёные", не вынырнет обратно человеком. Господин Б. и его дружки держали в страхе всё училище, и вряд ли какая-нибудь сопливая первокурсница по нему сохла. Однако мне Бурмистров был нужен: в его лапах была информация. Всюду у господина Б. имелись связи, всё, что хотел, он знал. А мне знать всё было совсем не обязательно: у меня сразу же от большого количества информации лопнула бы голова. Мне нужен был лишь Ветер.
-Она скоро уйдёт отсюда, - уверенно говорил Бурмистров, будто всю свою крысячью жизнь только и делал, что предсказывал людям судьбу. - Посмотри, все девчонки её ненавидят. Она другая. Сразу видно, что в психушке побывала.
А Ане действительно жилось несладко. Записочки, ядовито-пошлые, градом сыпались на её несчастную парту. Однажды кто-то нарисовал на доске голую бабу в непотребной позе и приписал сверху: "Аню раздевает ветер. Инопланетяне рождаются в психушках?"
Увидев это произведение искусства, Аня бросила свою сумку и выбежала из класса. Псих Солнцезадов схватил её сумку и бросился её догонять, но Бурмистров подставил ему ногу и тот упал, головой ударившись о дверь.
Но как ни больно было Солнцезадову, он поднялся. Нащупал на полу очки, упавшие во время падения, убедился, что они целы, обрадовался этому и хотел уже, было, бежать дальше.
Но тут к нему подошёл я.
-Отдай сюда сумку, - приказал я, - что, не учили тебя, что чужое брать нехорошо? И не надо никуда бежать, сумку Ане отдам я. Ты хорошо меня услышал?
-Я её люблю, - покраснел Герка, а я рассмеялся ему в лицо, пытаясь хоть как-то унять зло, которому не хватало места во мне, и оно готово было выплеснуться наружу.
-Пойми, тебя никто не любит, - я хотел раздавить это несчастное Солнце в нелепых очках и грязных брюках, - и никто не будет любить. Ты дерьмо. Сраный эпилептик, вообразивший себя Дон Жуаном. Ты что думаешь, что написал новеллу, и девушка твоя? Нет. Для этого ещё что-то в штанах иметь надо. А у тебя там ничего нет!
Чёрт, что я несу? Это не я говорю сейчас, это зло выплёскивается из меня и норовит потопить меня же самого. Остановись, Алекс, остановись!
-Хватит, - миролюбиво произнёс Герка, - я знаю, ты не хотел так сказать. Пойдём её искать вместе. Держи сумку.
И посмотрел на меня, как она, честно, открыто, прямо. Но я уже привык к таким взглядам, поэтому подхватил сумку и помчался по лестнице вниз. Скорее, скорее, всё ещё можно поменять в нашей дурной жизни!
Солнцезадов, поправив очки, поспешил за мной.
-Ты направо, я налево, - скомандовал я, когда мы выбежали из училища, - ты же знаешь, что она была в психушке. Ещё выкинет какую-нибудь глупость, тут Иртыш рядом и всё такое...
-Не говори о ней так, - на выдохе произнёс Герка, но тут же закашлялся, а я добродушно постучал ему по спине, чтобы он не задохнулся случайно, когда будет искать Ветер. Один.
А я, расставшись с Солнцезадовым, нашёл укромный уголок и остановился. У меня была сумка. Сумка Ветра. И может, мне больше не выпадет случай в неё заглянуть.
Первое, что я увидел, когда открыл сумку - блокнот. Я с интересом открыл его и увидел на первой странице парня.
Странного парня.
У него были тёмно-зелёные волосы и оранжевые глаза. Глядеть на такого парня мне было не по себе, и я поспешил перевернуть страницу.
Чтобы снова увидеть его.
Только на этот раз он был не один. С ним была Аня. Ветер в розовой кофточке и чёрных штанах. Видеть их вместе было ещё противнее, ревность не давала мне покоя, и я с презрением сплюнул.
На третьей странице были апельсины. Так, для интереса, я сосчитал их. Семь больших сочных апельсинов. И как они все уместились на скромном листке блокнота?
А следующая страница... - стоп, это же я! Только какой-то мелкий, здесь мне лет одиннадцать. Да, точно я, мои волосы и глаза, как странно глядят они, эти мои глаза изумрудного цвета!
Будто чего-то боятся.
Но она не могла знать меня таким! Мы с ней познакомились совсем недавно!
Я ещё перевернул страницу и увидел волков. Семь хищных тварей, оскаливших зубы, готовых хоть сейчас вырваться из блокнота и сожрать меня.
-Не бойся их, - вдруг услышал я её голос, - они совсем ручные.
Я быстро захлопнул блокнот, будто и не смотрел его вовсе и попытался затолкать его в сумку. Но промахнулся, и блокнот полетел в снег.
Она нагнулась и подняла блокнот. Её глаза были мокрые от слёз.
-Прости, - попытался оправдаться я, - я... не хотел смотреть, всё как-то само получилось...
-Тихо, - поднесла ладошку к моим губам Аня, - ничего не говори. Так лучше, намного лучше.
Я для приличия ещё попытался что-то промычать, но затих. А Аня открыла блокнот там, где была она со странным парнем с оранжевыми глазами.
-Смотри, - прошептала она, - это Пер. Моя первая настоящая любовь на Синеме. Знаешь, я готова была пойти за ним на край света. Я жила им, дышала с ним одним воздухом, а потом всё ушло. Быстро и безжалостно.
-Почему ушло? - тихо-тихо произнёс я, - Он умер?
-Нет, - вздохнула Аня, - хуже. Он просто ушёл. Сказал, что у него есть другая и он скоро на ней женится. И я его больше не видела. И теперь, теперь я люблю долгие вечера.
-Почему? - не понял я.
-Когда на улицах горят фонари, я вижу его глаза. Много оранжевых огоньков. Они смеются надо мной, да. Но они есть.
-А апельсины? - прошептал я, - Они тоже напоминают его глаза?
-Нет, - покачала головой Аня, - у него отец на Синеме владел апельсиновыми плантациями. Представляешь, смотришь вокруг и не видишь ничего, кроме апельсинов. И его любящих оранжевых глаз.
И только сейчас до меня донёсся слабый едва уловимый запах. Апельсинов. Я попытался прогнать его, но он становился сильней, не желая никуда уходить.
-От тебя несёт апельсинами, - проговорил я, - это что, духи с таким новым запахом? Я и не знал, что такие есть.
-Я же говорю, у отца Пера были плантации, - повторила Аня, - а этот запах... Я думаю, он будет со мной вечно.
-Ты не сердишься на наших девчонок? - поспешил перевести разговор я на другую тему. Ладно Солнцезадов, действия которого я ещё могу контролировать. Но тот тип с оранжевыми глазами... Видно как Ветер по нему сохнет...
-За что? - отозвалась Аня, - Они не виноваты в том, что не были на Синеме, не дышали её воздухом. Ты думаешь там он такой, как здесь? Нет. Там воздух живой. Он улыбается тебе, когда тебе смешно и плачет с тобой за компанию, когда грустно. Я его пыталась нарисовать, воздух. Вот, посмотри на этот рисунок.
Я посмотрел и ничего не увидел. Просто белый лист бумаги с какими-то едва заметными линиями. Я рассмеялся и вернул блокнот Ветру.
-Тоже мне рисунок. Ничего не понятно. Какие-то точки, линии...
-А ты можешь понять воздух? - неожиданно оборвала меня Аня, - Когда ему плохо, когда хорошо? Когда он рыдает, когда смеётся? Это сложно. Поэтому и тебе пока сложно понять.
-Если бы ты рисовала голых баб, я бы понял, - рассмеялся я, - а так, какой-то воздух. Зачем он мне сдался?
-Ты тоже не был на Синеме, - печально улыбнулась Аня, - поэтому ты не видел...
-Да, не был, - разозлился я, - не всем же дано такое богатое воображение! Выдумать себе страну да ещё понимать воздух на ней! Тебе бы в паре с Солнцезадовым новеллы писать. Славный бы творческий дуэт вышел!
-Не ставь себя выше Солнца, - сгоришь, - предупредила Аня, - он для меня очень дорог. И вовсе не из-за новеллы, нет. Просто он особенный...
-А я? - мне хотелось сейчас разорвать Герку на куски, - Кто для тебя я?
-Ты? - как-то странно засмеялась Аня и провела своей холодной ладошкой по моей щеке, - Ты? Знаешь, ты мне очень нравишься. Но это пока тайна. Никому. Тсс!
А у меня сердце куда-то вниз скакнуло. И почему-то воздуха стало не хватать, хоть я не Солнцезадов, который постоянно куда-то бежит, опаздывая. Не может быть! Она первая призналась в этом!
-Ничего не говори, - прошептал Ветер, - и ничего не делай. Так будет лучше.
Я, видя так близко её небесного цвета глаза, вообще уже не мог ничего соображать. А её губы коснулись моих, и мне захотелось уйти туда глубже в эти губы, стать неделимой частью их, погладить её солнечные волосы, остаться с ней... Но она была Ветром. Лёгким, смелым, стремительным. И, подхватив свою сумку, она улыбнулась мне последний раз, и исчезла, оставив меня приходить в себя. Одного. А я не мог пошевелиться, сердце моё никак не хотело вставать на место, а пересохшие губы шептали её имя. Имя Ветра.
Скоро я понял, что записочки и надпись на доске дело рук Насти Заточной, нашей старосты. Видно поняла она, что я уделяю новенькой гораздо больше внимания, чем нужно и решила отомстить. И не только ей, но и мне.
Настя... Кто она такая? У нас с ней было что-то на первом курсе, когда мы все вместе ездили на турбазу. Тогда она налипла на меня ещё в автобусе и потом долго не хотела отклеиваться. Мы с ней были вместе месяц, может, чуточку больше, никогда не считал. Но в один прекрасный вечер я спокойно сказал Настюше, что она меня достала, и мы тихо мирно расстались. Сегодня выяснилось, что и не тихо, и не мирно.
На перерыве я подошёл к Насте. Она словно и ждала меня видеть: вокруг неё не вертелись, как обычно девчонки и господин Б. утопал куда-то. Только не было где-то Солнца с Ветром, и я беспокоился, как бы они не спелись за моей спиной.
Словом, никто нашему разговору не должен был помешать.
-Это ты писала записки, - сказал я, - и не надо отрицать, я знаю тебя.
Она пронзила меня своими зелёными глазами. Но теперь я мог смело смотреть в глаза Ветру, куда Насте играть со мной в гляделки! Скоро Настя сдалась и опустила глаза.
-Ну и что? - пожала плечами она, - Что я убила кого-то своими записками? А на доске всё Бурмистров нарисовал, я его попросила.
Да? А я и не знал, что господин Б. так красиво рисовать умеет. Нужно попросить его, чтоб научил.
-А зачем? Скажи мне, - наступал я, - что она тебе сделала?
-А что тебе сделала я, когда мы расстались? - невозмутимо произнесла Настя, - Ты мне ручкой помахал, даже ничего не объяснив толком. Говоришь, при чём она? Не нужно было появляться на готовенькое и с чужими парнями заигрывать. Её никто не звал сюда. Да ещё у неё родители в крупном бизнесе вертятся...
-Ты что, думаешь, я с ней ради денег? - расхохотался я, - Она просто лучше тебя, потому что никогда не напишет своей сопернице пошлую записку, которые, не считая, оставляла на её парте ты. Потому я с ней. И можешь заводить себе кого угодно, я буду только рад.
Настя снова подняла свои глаза. На этот раз они у неё были полны слёз.
-Она ещё бросит тебя, вот увидишь, - прошептала она, - и не думай, что я сразу побегу к тебе. Ты будешь плакать и беситься от одиночества, но меня не будет рядом.
-Да нужна ты мне! - отмахнулся я, - Что ты последняя женщина на земле, что ли? И хватит здесь комедию разыгрывать!
Я ещё хотел сказать Насте что-нибудь обидное, но та вскочила со своего места и побежала в коридор, испугавшись, наверное, что потечёт её распрекрасная тушь. А я постоял, подумал и тоже направился в коридор.
Нужно было найти Бурмистрова.
У окна я увидел господина Б. и Аню. Они вполне мило беседовали, не ругались, и у меня даже родилось ощущение, что лишний здесь не Бурмистров, а я. Но вспомнил недавний рисунок на доске и отогнал это ощущение прочь.
-На стипендию идёшь? - спросила Аня у Бурмистрова.
-Нет, в туалет, руки вымыть, - загоготал Бурмистров, довольный своей неожиданной шуткой. Счастливо оставаться.
К Ане я решил не подходить сейчас, чтобы она не помешала делу. Не поймёт ведь, что я ради неё стараюсь, и ещё что-нибудь выкинет. Нет уж, лучше действовать самому.
Оглядевшись по сторонам, я зашёл вслед за Бурмистровым в туалет.
-Привет, мистер Б, - весело произнёс я и со всей силы ударил его в крысячью морду. Тот не устоял на ногах и упал, едва не ударившись головой об унитаз. А я открыл холодную воду, вымыл руку, чтоб не осталось на ней крысиной грязи, и стал ждать, когда Бурмистров очухается. Тот поднялся довольно-таки живо, шатаясь, сплёвывая кровь с разбитых губ. Я ему так, для приличия, въехал ногой по печени, тот скрючился от боли, хотя, признаюсь, сильно ударить я не хотел: с господина Б. и так было достаточно.
-Ты не знаешь, с кем связался, - просипел он, когда окончательно пришёл в себя, - у меня, ты не представляешь, какие есть связи. Да ты не сегодня, так завтра загнёшься!
-Не знаю? Это ты меня, мистер Б, похоже, знаешь плохо. Может, хватит играть в школьников? Я брату скажу, он боксёр, а? Придумай что-нибудь поновее, глядишь и я испугаюсь. А если ещё на доске какую-нибудь гадость нарисуешь про меня и Аню, я уж тебя точно убью. И твои всемогущие связи не помогут. Что, сожрал и проглотил? Смотри, а то мне сказать тебе больше нечего.
И ушёл, оставив Бурмистрова пускать кровавые сопли. Ничего, как-нибудь и с его дружками разберусь. Нашёл кем пугать!
-Привет! - донёсся до меня ласковый голос Ветра, - Я тебя видела в коридоре, а поздороваться подойти не успела. Ты куда-то так странно исчез...
Правда? А я думал только ты можешь странно исчезать. Выходит, я у тебя выучился. А способных учеников поощрять надо.
-Да я вот как-то задумал ошибки исправить, - проговорил я, - помнишь, тебе всякую пошлость в парты кидали? Так вот. С этим всё. Навсегда. Покончено. И всего-то нужно было поговорить с парочкой людей...
-Поговорил? - усмехнулась Аня, - но почему так быстро?
-А что с ними, гадами, долго разговаривать? - пожал плечами я, - Они немножечко волки, причём самые трусливые и жалкие. Ищут слабое место, чтобы укусить. А потом поднимут свои окровавленные морды к небу и воют, радуясь, что есть ещё кто-то слабее их.
-Но мои волки не такие, - вспомнила свой рисунок Аня, - они добрые. И тебя они не тронули, так?
И тут я вспомнил. Тёмный холодный вечер у театра в ожидании мамы. Парни, которые не любили посторонних. Моя голова, ударившаяся о бордюр. А потом - немыслимо-зелёный свет, безжалостные молотки в моей голове и она, девочка, которая не боялась волков. Вот откуда я помню её волосы, они были солнцем там, в зелёном мире...