Почти все свое свободное время мы проводили на берегу. Там, где мы жили больше нечем было заняться, кроме как целыми днями торчать в воде или стоять на досках. Но мы для приличия всегда неизменно спрашивали друг у друга:
- Куда сегодня?
И ответ был одинаков.
- На пляж.
За несколько лет, проведенных бок о бок, мы сильно выросли и посинели. Поэтому мы называли себя синими. Даже спустя много лет наш позывной сохранился и в какой бы точке мира не находился каждый из нас, скупым сообщением или звонком мы всегда приветствовали друг друга только так: "привет синий". У нас не было имен и пола, потому что мы были подростками. Мы плохо говорили и по-английски и по-русски и вообще чувствовали себя изгоями среди местных.
До тех пор пока не познакомились с Ктулху или, как мы его еще называли, глубоководным. Из-за того, что он нырял в десятиметровые волны и всегда поднимался на ноги и выполнял самые невероятные трюки. Местные его боготворили и величали "бегущий по волнам". Но с нами он был простым робким парнем с одним выбитым передним зубом и целым вихрем густых курчавых волос, которые он туго стягивал на затылке косынкой. С ним для нас были открыты все пляжи с табличками: "для местных" и у него была лодка.
Как-то, возвращаясь на берег, он заметил, что на мне нет одного тапка.
- Это дурная примета для серфера. Настоящий серфер катается только босой.
Мы не придали значения его словам, но он велел нам собраться на этом же самом месте за несколько часов до заката, чтобы провести надо мной обряд Ктулху. Признаться, эта затея нас очень повеселила.
Мы были наслышаны про Лавкрафтовские ужасы и знали, что Ктулху вымышленный персонаж. "Отродье звезд" или "Безымянное порождение небес", существо, не имеющее лика из иного измерения, настолько противоестественное и чуждое нашему восприятию мира, что всякие попытки постичь его, безумны и тщетны. Он вобрал в себя образ дракона, осьминога, кальмара, медузы и человека в одном лице.
И вот мы собрались в назначенном месте. Это был один из самых восхитительных закатов в моей жизни, который я когда-либо видела. Потом мгновенно стемнело и поверхность воды была такой тихой и зеркальной, что на воде можно было видеть все что на небе, а на небе все, что в воде, из-за чего нам казалось, что мы парим в космосе.
Глубоководный попросил меня отдать ему дорогую для меня вещь. У серферов всегда много амулетов на шее и руках, но я никогда не считала себя серфером в чистом виде, и все что на мне было дорогого - это цепочка со знаком зодиака. Я не колеблясь сняла ее с шеи, и даже мысль, что отец наверняка заметит ее пропажу и сочтет это тоже дурной приметой, не остановила меня.
Он взял ее, как святой отец берет четки и, зажав пальцами нос, кувыркнулся за борт. За ним последовали остальные ребята и было очевидным, что они сговорились между собой еще на берегу. Меня с силой потянули за борт и топили три раза.
- Теперь ты будешь жить вечно, - сказал Ктулху и улыбнулся, просунув в дырку между зубами, язык.
Меня тут же вырвало морской водой и рвало после этого еще неделю.
Этот обряд постепенно повторили и все другие ребята. И глубоководный стал нашим Ктулху.
За время летних каникул некоторые из нас разъехались по домам и в нашу компанию приходили новички. Помню однажды пришел новый синий. Мы по обычаю прыгнули в лодку с оглушительным грохотом и смехом и первое что увидели, новый синий был в тапках. На это обратили внимание все. Мы заговорщически поглядывали друг на друга, на наши покалеченные ноги, у каждого красовались здоровенные синяки и порезы, у Ктулху и вовсе после недавней волны мизинец правой ноги был оттопырен под неестественным углом. Не сговариваясь между собой, мы накинулись на новичка и силой стянули с него тапки.
Ктулху повторил свою знаменитую фразу.
- Настоящий серфер встает на доску только босой!
И вот, когда до окончания летних каникул, оставалось меньше месяца, наши отцы взяли нас с собой на Гаваи, где у них было запланировано испытание глубоководного аппарата. Почти все время мы были предоставлены сами себе и, пользуясь неограниченной свободой, забрели на дикий гавайский пляж, где по легендам многие серферы сломали себе хребты. Сумасшедшие, не знавшие страха, мы подкараулили заядлых стариков, и бросились за ними ловить адскую волну, прозванную аборигенами "челюсти".
Меня мгновенно унесло к двухсотметровой скале и я никак не могла выплыть обратно. Потом в одну секунду, дно передо мной обнажилось и я увидела рифы, беспорядочно раскинутые по берегу, понимая что за мной собирается большая волна, готовая обрушиться на меня со всей силой.
Ребята махали мне рукой и беспомощно бросились в мою сторону наперерез волне, но она мгновенно раскидала их в разные стороны. Я всегда знала, что при обрушении волны необходимо уходить на глубину и не выпускать из рук доску. Но я совершала ошибку за ошибкой, страшно паникуя.
Первым делом у меня из рук вырвало доску и ее переломанную пополам вынесло на берег, а меня подкинув в воздухе, как тряпичную куклу, швырнуло прямо на тот самый риф, который первым бросился мне в глаза и я еще подумала, что должно быть именно об него мне снесет голову.
Однако мне сломало только нос. И вышибло из меня всю дурь, которой казалось никогда не будет конца. Не успела я перевести дух, как на меня снова обрушилась новая волна еще неистовее первой, меня хорошенько прополоскало, как в стиральной машине и я наконец захлебнулась.
Надо думать, что эти мгновения показались мне целой вечностью и, что вопреки сложившемуся мнению, я умирала слишком долго. Я даже помню пролетевший надо мной вертолет, из которого порывался выпрыгнуть мой отец, но его удерживали и затаскивали обратно в кабину.
Я потеряла сознание и видела невообразимый сон. Зеленый взгляд чудовищного Ктулху, подобный зелени церковных витражей. Он тянул ко мне свои длинные щупальца и на одном из них висел мой знак зодиака, поблескивающий золотым свечением, в кромешном мраке. Проходящий сквозь предметы и время, древний бог раздвигал границы моего разума, пытаясь проникнуть в мою голову. Вокруг было смертельно тихо и только где-то вдали, какой-то невероятно божественный голос, пел восхитительную арию, такую печальную и прекрасную, что у меня захватывало дух, словно колыхались пески в пустыне и голос был ветром, будоражащим все, что было во мне живого. Это была ангельская песнь истинного Бога, призванного умиротворять и наставлять, суть которого столь велика, что даже Ктулху, будто поникший жалкий пес, опустился перед ним на колени.
На берегу меня откачали. Надо мной склонился мой отец. Он поседел на всю голову и запретил мне когда-нибудь еще подходить к воде.
Мы с отцом никогда не говорили про Ктулху. Но однажды он разговорился и сообщил, что при испытании глубоководного аппарата, которые были сверхсекретные и остаются такими по сей день, они услышали громкий звук. Он издавался живым существом с расстояния 5000 км, так называемой точки Немо, той самой части мирового океана, наиболее удаленной от суши, в широких кругах известной, как полюс недоступности. И, что если бы у него была возможность сравнить его с чем-нибудь, то он сравнил бы его с ревом огромного чудовища, настолько огромного, что он даже не может себе его представить. И что впервые в жизни ему было жутко.
После возвращения отец знал о моем увлечении Лавкрафтом и что мною были перечитаны всего его книги и ему ничего не оставалось как добавить:
- Не иначе, как Ктулху действительно существует, - сказал он.
А потом мы узнали, что наш Ктулху покорил трицатиметровый свелл, названный местными, "челюсти". Многие красочно прибавляли к его великому достижению, что он пронесся по волне словно Посейдон со скоростью не менее девяносто километров в час и исчез в страшном замесе и, что его, по тем временам, безусловный рекорд, совершенно несправедливо, не внесли в книгу Гинесса. Но все, кто это видели и слышали, называли Ктулху легендарным серфером, которому было всего двадцать три года.
24 сентября я всегда прихожу на берег и говорю с Ктулху, но не стем который спит на дне Тихого океана на вершине затонувшего инопланетного города Р"Льех, а с тем который подарил мне и моим друзьям долгую жизнь.
Сегодня на берегу оживленно и неожиданно приплывшие виндсерферы расправляют свои яркие парусники, вызывая во мне дикий ужас и трепет, потому что среди них я будто бы вижу самого Ктулху, несущегося по воде, как паровоз, безжалостно подрезая новичков и выписывая немыслимые пируэты. Я смотрю на них украдкой и в какой-то части моей опустевшей души, в мрачной паутине трепещется ожившая бабочка, стремясь вырваться на свободу, туда, к ним.
Но этого не может быть, ведь Ктулху все еще в Тихом океане, мечется с одной волны на другую и сторожит вечный сон того, кого правильно называть гортанно и хрипло, ужасающе, на инопланетный лад, как Khlûl'-hloo.