Где-то неподалёку от большой горы, увенчанной снежным куполом, лежал город. Город как город, ни большой ни маленький,
ни красивый, но нельзя сказать, чтобы уж он был и уродливый. В общем с виду самый обычный город, каких много встречается
на всех просторах нашей страны, но у него была особенность, по которой никак нельзя мешать с другими городами-это люди.
Люди этого города были престранный и оригинальнейший народ.Дело в том, что они все были яркие, заметные, красочные не похожие
ни на кого индивидуальности. В нашей серой, будней реальности всегда найдешь двух людей, похожих друг на друга, хотя бы одеждой,
цветом волос и ростом, но только не в этом городе. Все были разные, все старались изо всех сил быть не похожим ни на кого из окружающих,
и это у них почти получалось на протяжении многих веков. Идя по улицам этого, во всех отношениях замечательного города, вы ни за что не
найдете различных людей. Каждый свое различие ревностно оберегал, и стоит только кому нибудь увидеть такой же цвет глаз, как у себя, так начиналась
война до полного истребления одного из одинаковых людей, а иногда и обоих. В этом то и состояла главная проблема жителей. В городе было без
малого 10000 жителей, и всем хотелось отличаться, но природа поскупилась на краски, создала только три, и поэтому жителям приходилось выкручиваться и выдумывать
различные оттенки, но сами понимаете, это дело нелегкое. Господи, какие только оттенки вы бы увидели на головах, на одеждах и на других атрибутах человеческого тела-
и пурпурно-грязножелтый, и светло-пастельно-шоколадный, и багрово-вишнево-чернобелый и бог весть какие цвета. В первый раз увидев это буйство красок на площади, я вынужден
был зажмурить глаза, дабы окончательно не ослепнуть. Со временем глаз мой привык к такому разнообразию, но я не переставал удивляться тому, что видел.
Престранный народ жил в этом городе.
Но чуднее всего были их разговоры и мысли. Я считаю себя достаточно умным и сведущим человеком, но честное слово, разговаривая с кем нибудь из горожан
на предмет мне близкий и знакомый, я в полной мере чувствовал своё скудоумие и необразованность. О чём бы ни шла беседа этих людей, каждый пытался доказать трезвыми доводами,
, а то и просто жестами и криком, что он разбирается лучше в этом вопросе. Я познакомился с действительно лучшими умами нашей, а может и всеми предыдущими
и последущеми эпохами.
Один приятный молодой человек, на голове которого был престранный, замысловатый головной убор, похожий на летучую мышь клялся и божился, что
знает, как построить машину времени и весьма мудрыми, вескими и логическими доказательствами в прах разбил все мои попытки оспорить возможность построения такого
аппарата. На мой вопрос, когда его светлую голову, опоясанной таким необычным головным убором, посетила эта гениальная мысль он сказал,
что эта идея зародилась лет как десять. На мой следующий вопрос, признаюсь очень некорректный (что делать, я совершенно не умею общаться с людьми, тем более такого ранга)
почему он ее так и не построил, он отрывистым, не допускающим извинением голосом, ответил, что у него нет времени на это грандозное строительство, так как он еще не всем
доказал, что это возможно и вообще, чтобы я не задавал ему глупых вопросов. Я, признаться, оробел и смутился и больше не беспокоил его праздными пустыми придирками,
а старался изобразить на своем глупом лице восхищение перед его гением.
И правда, я заметил некоторое несоответствие слов и дела. Повторюсь, гениальнейшие учёные,
инженеры, писатели и поэты, певцы и музыканты жили в этом городе, но сам город был в некотором беспорядке,ветхости, и ночью когда прекрасные головы покойно лежали
на атласных подушках, и некому было украшать улицы всем свом видом, город смотрелся грустно, уныло, а временами даже зловеще.Ведь улицы были неубранными, грязными, дома
от времени стали обветшалыми и дряхлыми, фонари горели не везде и не всегда. Некому было делать эту непочётную работу-держать город в чистоте. У меня волосы начинают
стоять дыбом от страха, как представлю, что будет, если предложить кому либо подмести улочку. Я не ручаюсь за жизнь того безумца, кто посмеет себе вставить дерзкое
замечание кому нибудь, что не худо бы ему да и всем остальным взяться за благоустройство города. Что с ним будет? Уцелеет ли он? Но прочь мрачные мысли. Но в самом
деле не богам же горшки обжигать?! Поэтому год от года этот оплот мудрецов становился еще более грязным и запущенным. В городе не было ни школ, потому что никто не хотел
делиться своими сокровенными знаниями, да и дети отказывались учиться чему то новому, правильно полагая, что они и так всё знают. Не было ни больниц, так как никто не
хотел доверять свое, пусть и больное, но прекрасное тело какому нибудь недоучке, да и недоучки отказывались лечить кого нибудь, кроме себя. Театры тоже были в запустении,
и неудивительно. А как какому нибудь новоявленному Смоктуновскому показывать свое представление, если всё равно туда никто не пойдет. В общем в городе цартвовала
разруха и хаос. Но добрые жители не замечали этого; все были заняты только собой.Такое было положение дел, когда я прибыл в этот город, совершая свое путешествие по
нашей стране.
Я снимал квартиру у одной чудеснейшей и восхитительнейшой домовладелицы, у которой было такое платье, что даже мне, человеку видевшему свет и всю жизнь вращающемуся
среди знатных особ, и видившему различные дамские наряды, стало не по себе. Мое финансовое состояние не позволяло мне даже снимать собачью конуру, но моей
милой хозяйке не нужно было денег. Вместо платы я должен был ровно семь раз в день говорить как она восхитительна и изящна. Но не подумайте, что я
лживый льстец. Это было нетрудно, И когда я говорил эти слова, они звучали из моих уст вполне искренне, ведь такой красотки я до этого не видел и вряд ли когда нибудь
увижу. У нее были шикарные длинные волосы цвета червонного золота, на которых местами проблескивала зеленая прядь с оранжевыми крапинками, большие, просто огромные
глаза с немного восточным разрезом, а вследствие того, что она хотела сделать их еще больше и пучила их как сова и почти не моргала, они казались еще больше
и, разумеется, еще чудеснее. Белая, бархатистая кожа, на которую изливались ароматнейшие духи и мази, прекрасная грудь вздымалась волнами при каждом вздохе
этой богини. Ногти были покрашены в разные цвета, причем каждый ноготь содержал на себе около десяти различных оттенков. Всё это делалось из предосторожности,
дабы какая нибудь другая красотка не уличила её в одинаковости их ногтей. Эта дама в день меняла семь раз своё платье для подчёркивания своей недюжинной натуры, и
именно этим объясняется загадка для читателей (если конечно хоть кто нибудь ею задавался), почему я должен был именно столько раз говорить о её ангельской красоте.
Времени с тех пор прошло немало и я запамятовал, как выглядят все её платья, но одно, лично по мне, нравилось и поражало больше остальных, и поэтому его я не забыл и могу
описать. Платье представляло собою вулкан Везувий, и по всему видимому, во время его извержения. У ног оно было широкое, черное как ночь, но ближе к головке
его носительницы оно сужалось, образуя на поверхности своем различные пригорки и ухабы, а ее волосы, которые во время ношения этого одеяния перекрашивались в
оранжевый цвет и наращенные несколькими прядями до самого пола представляли собой, собственно, раскаленную лаву, спадавшие до Помпеи, этого многострадального городка.
Такова была моя добрая хозяйка. Звали её Прекраснобожева Клеопатрина Иисусовна. Возможно кому либо из читателей это имя покажется вычурным, смешным и по крайней мере
глупым, но я решительно встаю на сторону моей хозяйки и скажу, если вы так считаете, то вы сами превеликие глупцы. А как еще, по вашему мнению, зваться женщине, если все
другие имена, как например, Афродита, Прозерпина, Мельпомена давно уже заняты и передаются по наследству от матери к дочери, а иногда даже и сыну. Да, без шуток
говорю, все самые пристойные и красивые имена передаются по наследству, но только после непосредственной смерти прежней ее владелицы, потому что двум живым Афодитам на
этой земле находиться категорически запрещается.
МЫ жили вчетвером. У моей милой хозяйки была небольшая семья.
Вместе с ней жили дочка-удивительная девушка двадцати лет от роду, которая обладала многими добродетелями, кроме одной- способности мыслить. Она вечно молчала и в
этом было что-то загадочное и необыкновенно притягательное, и я уверен, что вы со мной согласитесь. Многие молодые холостяки к ней сватались, но она, а вернее ее мать,
всем отказывала. Мне она тоже очень понравилась, и лучшей доли, чем взять ее в жёны я не желал, но я не мог об этом даже и помыслить, так как мои дела были
расстроены, денег я почти не имел, красотой и тем более умом я не блистал, и вообще не был готов стать обладателем такой красавицы. И еще был сын, разбитной малый,
с несколько нагловатыми и грубыми манерами, которые, как ему казалось, только подчеркивают его мужественность. Он был прекрасным знатоком лошадей и их скаковых
качеств.Он знал о лошадях всё, что полагается знать будущему владельцу конного завода, как он мне сообщил по величайшему секрету, и взял с меня слово никому об этом не
говорить. Я немного расстерялся, когда давал ему обещание, ведь наш тайный разговор велся на площади, в то время, когда на нем собирается больше всего народу, и причем,
он рассказывал мне эту тайну таким громогласным голосом, что я уверен, что наш разговор слышала вся эта бестолковая чернь, как он их называл, но почему то шепотом.
Мужа у Клеопатрины Иисусовны не было. Он погиб в неравном бою, защищая право своей жены носить туфли на руках, вместо перчаток. К несчастью одна дама, между нами говоря,
отвратительная женщина, тоже хотела носить сию обувь на руках, и вот ее муж, исполин двух метров росту, и имевший такие плечи, какие до него имел разве только Геракл,
бросил вызов супругу моей Клеопатрины и растерзал его на глазах у всего города. Она всегда говорила о нем с большим уважением, но в минуты, когда она была чем-либо
разгневана, называла его тщедушным цыпленком, и неудивительно, ведь она потеряла драгоценное право носить туфли на руках из-за этого недостойного человека. Я редко выходил
на улицу, отчасти от стыда за свой костюм и свою глупость, но больше меня беспокоил один парень, который прилюдно поклялся меня убить, так как моя походка необыкновенно
походила на его. Я делал по дому всю работу, начиная с мытья полов и заканчивая приготовлением пищи. Мои добрые хозяева ничего не умели из того, что пригодится в
хозяйстве, но не судите строго, просто представьте, как будет выглядеть король или королева за мытьем посуды. Пренеприятное зрелище. Так мы и жили, душа в душу почти
восемь месяцев. Жизнь наша была проста, интересна, и я даже сказал бы утонченна. Утром я вставал один и напившись чаю, шел гулять по городу и его окресностям, не боясь
встретить какого-нибудь человека, который, я уверен, нелестно отозвался бы о моем наряде. Дело в том, что жители любили поспать, и пробуждались обыкновенно далеко за полдень.
Ночью они решали все самые важные мировые вопросы, и что удивительно, каждый имел на какой-либо счет, свое, совершенно отличное от других мнение.И их жаркие споры, нередко
превращавшиеся в драки продолжались до утра, пока усталость и тяга ко сну не успокаивала всех и примиряла до следующей ночи.
Я почти никогда не присутствовал на этих сборищах- виной всему проклятая привычка ложиться перед полуночью, и вставать вместе с зарей, привычка, которая никогда мне
не даст стать истинно светским человеком, человеком, для которого не существует ни тревог, ни забот, ни сомнений, человеком, который всегда уверен в себе,верит в свое эго
и свое величие.
Но мы отвлеклись от нашего повествования. Днем мы вчетвером ели, приготовленный мною обед, причем я обязательно должен был выслушивать мнения трех сторон о моих
кулинарных способностях, и о том, что каждый из них мог бы приготовить еду лучше. За обедом, который несмотря ни на что был веселым и непринужденным, какие могут быть только
обеды в семейном кружке, каждый (кроме меня разумеется), рассказывал о том, какие новые мудрые мысли пришли ему за предыдущую ночь, потом обсуждали около двух часов,
кто что оденет, и какие цвета и оттенки избрать для вечерней прогулки. Ближе к вечеру они втроем шли гулять и похвастаться своим новым, совершенно другим костюмом, а
я оставался дома и занимался, как мне казалось, делом. Я читал различные книги и учебники, записывал всякие интересные мысли, наивно полагая, что это сделает меня умнее.
Однажды мой добрый друг и наставник и покровитель, сын хозяйки, увидел мои "ученые" занятия и рассмеялся не совсем для меня приятным смехом, и сказал, чтобы я бросил
заниматься ерундой, черпая никому ненужные знания из никому ненужной книги, которую написал идиот, а если уж я действительно хочу чему-то научиться, то должен
побольше слушать его. По его словам, он за всю свою долгую жизнь(а лет ему было семнадцать с половиною), не прочитал ни единой книги. Я не мог с ним не согласиться,
хоть был и старше его на десять лет. Он был развитее меня, просвещеннее, говорил во сто крат краноречивее меня, и тем более он носил такие одежды, какие я и не видывал.
Вечером мы снова собирались за столом, на котором стоял опять таки мною приготовленный ужин и снова разговоры, разговоры без конца и краю. Поздним вечером, когда
уже густые сумерки застилали город, я ложился спать, а мои прекрасные хозяева шли в клуб, чтобы еще раз показать всем свои одеяния, и еще раз схватиться с кем нибудь
в жарком споре.
Я прожил в этом городе больше полугода и лишь денежные обстоятельства заставили меня покинуть этот чудный уголок. Я уезжал поздней осенью, в это ненастное и мрачное
время года, когда, кажется, сама природа отступила от попытки соперничать с жителями этого города в красках своего одеяния. Признаюсь, мне было очень грустно и больно
покидать эту замечательную семью, которую я за это время полюбил, как родную. Я попрощался с ними, взял свои жидкие пожитки, сел в автобус и уехал. И сидя в автобусе
я мысленно поблагодарил этот город за то все, что она мне подарил. Отъехав несколько километров, меня стало клонить в сон, и я уже почти провалился в эту черную пустоту,
каким может быть только сон в дороге, но вдруг вспомнил того молодого человека, который нашел способ построить машину времени, но у которого никак не хватает времени на
осуществление. Я пожелал ему удачи в его деле и уснул.