Мой незатейливый рассказ начнется лишь с последнего года обучения мой любимой Sophie в Институте; я не хочу докучать вам скучными рассказами об однообразной учебе и детских шалостях, которыми, возможно, и вы грешили в детстве.
В тот далекий год началась Русско-турецкая война. О том, какой она была судить мне сложно; но, все же, война она и есть война.
Московский Институт Благородных девиц был невелик; в выпускном классе училось всего девятнадцать девочек. Все они были дочерьми офицеров, и каждая в душе боялась, что ей сообщат о смерти папеньки; однако беда обходила их стороной и девицы продолжали спокойно жить в своей темнице, не ведая о том, что делается за ее стенами.
В институт принимали дочерей лиц чинов не ниже полковника и действующего стацкого советника на казенный счет и за отдельную годовую плату потомственных дворян; так же в институте имели право учиться дочери знатных иностранцев, но это бывало крайне редко.
Их дни были наполнены однообразной работай: уроками, прогулками, книгами. В программу входило обучение русской словесности, географии, арифметике, истории, французскому, немецкому и английскому языкам, музыке, танцам, рисованию, светским манерам, домоводству и многому другому. И выходя из стен своей темницы они были полностью готовы к жизни: могли быть гувернантками, обучать детей, вести хозяйство.
Однако, все же, этот институт отличался от многих других подобных, тем, что он был намного уютнее остальных. Когда-то давно, проведать воспитанниц института приехала княгиня Водовозова, одна из попечителей совета, увидев замерших, полуголодных девочек, княгиня ужаснулась такому положению дел и, выделив средства, попросила привести институт в порядок и перестать морить голодом несчастный девочек. И действительно, вскоре жизнь воспитанниц изменилась в нужную сторону: теперь дортуары были разделены на небольшие комнаты на 7 - 10 кроватей, кормить стали три раза в день, да и теплее стало.
Моя любимая Sphie тогда была еще ребенком. Тайком от классных дам она читала французские романы, возможно на ваш предвзятый вкус весьма дурные, но для нее они все были одинаково милы. По ночам ей снились ее любимые герои; себя она всенепременно представляла какой ни будь madmoiselle, которую спасал прекрасный герой. Но то все были девичьи мечты; как знать она могла, что в жизни все не так? Однако ее живому уму было тесно в рамках институтских правил и он стремился на волю, и только врожденное благоразумие заставляло ее ждать. Кому-то Софии могла показаться холодной и излишне сдержанной, а кому-то слишком дерзкой; но все это порождали недалекие и мутные умы. Те же, кто был знаком с ней близко, любили ее и ценили ее советы как свои собственные. Училась Софии прилежно, прекрасно играла на фортепиано, танцевала и рисовала, правда пела весьма посредственно. Водила дружбу со многими младшими детьми и была для них своего рода наставницей. Учителя ее хвалили, классные дамы любили. Что же до ее внешности, то моя Sophie была отнюдь не дурнушкой, хотя и красавицей среди подруг не слыла; впрочем, женщины весьма странно судят о красоте друг друга и доверять им в этом вопросе весьма затруднительно. И мало кто мог знать, что в ее трепетной и ласковой душе хранились твердость и стойкость.
Однако начальница Лидия Ивановна давно заприметила эти ее черты и ничуть не волновалась за жизнь своей воспитанницы после института. Лидия Ивановна была очень проницательной женщиной, что, впрочем, и помогло ей занять столь высокий пост. Нрава она была сурового, но отходчива и всегда поощряла за старания. У нее было твердое убеждение, что все шалости ее воспитанниц от избытка в них сил и за мелкие провинности не наказывала или же ругала не сильно. За это воспитанницы называли ее на французский манер maman; Лидия Ивановна это знала, но не сердилась и вида не подавала; видать ей это льстило.
У Лидии Ивановны был сын - Александр. Он был студентом Московского Университета, но особых талантов до сих пор не проявил и слыл дебоширом и гуленой. Лидию Ивановну это очень беспокоило, но ничего с эти поделать не могла. Воспитанницы об этом знали, но поднимать данный вопрос в разговорах считалось дурным тоном.