Звезды падали бесшумно. Катились с черного небосклона, проливались дождем на истощенную землю, обретали покой. Усталые глаза следили за звездопадом, провожали сверкающие огоньки в последний путь, оставляли в одиночестве у самой земли и снова обращались к темноте небес. Пустое небо, пустое время, пустая ночь над страдающей землей. И - звезды. Маленькие, яркие, трепещущие... точно живые. Им можно было давать имена - но, пройдя свой путь через бездонное небо, они исчезали в чреве земли. В изменчивом и противоречивом мире лишь одно истинно - все умирают. Все - даже звезды.
Усталые глаза. В темноте, безграничной, призрачно-ускользающей реальности, они следили за звездами, точно стремясь предсказать чей-то жизненный путь. Тишина. Звезды. Сокровенная ночь над мертвой землей. И взгляд сквозь время.
Очень редкий талант - слышать тишину. Сквозь плач тугоплавкого металла в воздухе, сквозь стоны земли, сквозь стрекочущие трели автоматического оружия. Слышать и чувствовать... различать шелест некошеных трав, шепот ветра в долах, перестук камней на горных перекатах. И плачь небес, а возможно - Войны. Разве узнаешь, различишь?
Смерть там и тут, по обе стороны тьмы. Усталые глаза вновь выбирают звезду. Она катится сквозь тишину по аспидовым хлябям небес, настигает землю...
Вспышка, пламя, черный контур пулеметного станка, мечущего пламя сквозь ночь. Привычное усилие на спусковом крючке, едва различимый толчок, тьма и смерть где-то во мгле...
II
Ночь не могла назвать его по имени. Хотела, но не могла - просто смотрела нелепым взором потухших небес, заглядывала в глаза изуродованными остовами щербатых стен, всматривалась в неясную тень человека. Он отказался от имени давным-давно - как-то привык не отвечать, лишь слушать шипение раций в чужих блиндажах. Не с кем поговорить, некого услышать - он привык к тишине. Рукотворной, которую рисовал себе сам, отгораживаясь от мира. А мир вокруг жил, бурлил - воевал, истекал кровью, захлебывался агонией. А безымянный с усталым взором точно растворился в войне, приспособился, пошел своим путем. Две, три стороны - вечный скиталец на перепутье. Ничей. Безымянный.
Он помнил свой позывной, хотя уже многие месяцы не слышал его в эфире. 06-31 - эти цифры были в каждом схроне. Небольшой мешок, спрятанный от посторонних глаз, в нем - полсотни патронов, паек, медикаменты, всякая мелочь. И - записка: место нового схрона и... позывной.
Ночь. Ночь смотрит в глаза и пытается понять. 06-31 не пытается - глупо. Он идет от схрона к схрону, через войну, через дни и ночи, сквозь тишину, считая шаги, минуты и годы. Тяжелая винтовка за спиной, помповое ружье за левым плечом. Усталый взор и указательный палец на правой руке, подрагивающий ночами, когда там, во снах, продолжается бой...
Он не разжигает костра. Ест пальцами холодные консервы. Прячет весь мусор среди руин, закапывает в дерн. Плутает и путает след. Идет сквозь войну, не оставляя следов - ни пота, ни крови, ни стреляных гильз. Ему не страшно, ему не весело, он просто идет - из города в город, вслед за войной. От схрона к схрону, где - консервы, патроны и позывной.
Ночь смотрит во тьму. Смотрит внимательно. В тишине роятся сновидения - отблески чувств.
Он спит...
III
Тяжелые траки ломают асфальт, тянут танк. Танк недоволен - фырчит, как рассерженный кот, ползет неохотно по узкой улочке, выдыхает смрадный выхлоп. Торопится занять позицию - страдает клаустрофобией. Узкая трещина улицы, нелепые взоры трехэтажных домов. Пристальные взгляды мотострелков - сидят на броне, заглядывают в остекленевшие глаза мертвого города.
06-31 следит за танком из темноты, следит глазами города, слышит ушами города, чувствует кожей города. Осторожно поливает пыльный подоконник водой, отступает на шаг в темноту, смотрит на небо: солнце уже высоко, светит в спину. Город видит ее - маленькую, лет десяти, в изодранном платьице, сидящую у трупа мертвой женщины. Может быть мать, а может - сестра. Городу все равно.
Танк останавливается, грохот стихает.
- Ноль девятый "Москиту", ноль девятый "Москиту", - хрипит, кашляет рация, - гражданский в зоне операции...
Она встает, размазывает слезы и копоть по миниатюрному личику, шагает к танку. Шаг, второй. Кто-то спрыгивает с брони ей навстречу. Шаг, еще шаг - молодой солдат протягивает руку, глупо улыбается под противогазом...
...тяжелая дозвуковая пуля сносит детский череп, бросая маленькое тельце в серую пыль. Солдат с криком кидается вперед, падает, другие срываются с брони...
- Вспышка... Вспышка...
- Восемь часов... нет, девять... не вижу...
06-31 сидит под окном. Выключает рацию, вздыхает, упираясь лбом в пластиковое цевье винтовки. Нет вспышки, нет звука, нет ничего - ничто не нарушает его тишину. На ощупь, не глядя, поднимает гильзу и кладет в карман на голенище - он закопает ее в саду, точно похоронит новую жертву. Оплачет и не забудет.
Другие метят приклады, повязывают лентами цевье. Он просто помнит. Каждого. Пятьдесят девять граммов смерти - особые крупнокалиберные пули, бесшумная, безликая смерть. Он рисовал на них православные кресты: пусть Бог рассудит...
...Солдат дрожит, отползает от изуродованного детского трупа и не может встать, вымолвить хоть слово, произнести хоть звук. Сержант отдает команды, приближается и едва не сплевывает с досады, лишь в последний момент вспомнив, что в противогазе.
- Мать твою...
Труп девочки пугает, отталкивает: под разорванным, задранным платьицем заметны проводки и брикеты взрывчатки.
...06-31 уходит во тьму: не торопится, не задерживается. Идет сквозь войну, по скрипящим половицам, через пыльные коридоры, в опустевшие дворы. А следом за ним - идет тишина. Созданная им, рожденная для себя. Его личный мир. Его личная тишина...