Аннотация: Я могу лишь показать тебе, кто ты есть, и кем ты можешь стать... "Поворотный" рассказ. Некогда - предмет срачей. Участвовал в каком-то конкурсе, но в каком - не помню.
ГОЛГОФА
Д.Линснеру за "Плачь Зари"
Безликим воинством высятся в пустоте времен слепые руины - всюду окрест. Их тревожит лишь ветер: не зная пути, что-то шепчет, баюкает, чарует. Сквозь невесомый шепот проникает иногда шелест крыла: глядя с высот на зачумленный облик трагедии, парят в небесах невесомые тени. Их влечет в арборетум праха и пыли, ибо здесь живет боль - та, что ныне поет, точно реквием, сагу тлена. Во плоти, вне систем, точно демоны дня, они шепчут тихонько друг другу слова, проникая, подчас, в сеть кошмаров и снов, обреченных на гибель. Обреченность повсюду - всюду окрест... Что-то странное сделалось с миром.
Точно призрак, парит Она тихо над пустынным каньоном реликтовых улиц, монументами к небу тянущими кости свои. Слышится шепот Ее в тихом ветра стенании - и мертвым дыханием ветер наполняет крылья Ее. Улицы, улицы... Зданий колоссы, мертвые залы, каморки, тоннели, мосты. Почерневшие от копоти, погребенные в вечности, навеки пустые - ведь жизни здесь нет!
Сколько минуло лет? Кто-то помнит? Сомнительно... Нет. Десять? Триста? Пятьсот? А не все ли равно? Ей, живущей вне всяких времен.
Вестник Судного Дня, что рожден был в реликтовом пламени Конца, темный ангел Заката эпох. Сотворенная по воле неведомых сил, для неведомых целей - по сути, без целей любых... Лишь одно назначение могла бы найти Она в сути своей, если б желание такое Ее посетило: Она умела чувствовать боль, что властна была над разоренным миром. Боль смертных созданий, переживших Конец, боль всех тех, кого судьба благосклонностью вышвырнула на песчаную отмель Жизни в буйстве стихии Смерти, сыграв с ними лишь более злую шутку.
Она умела чувствовать боль - и упиваться ею.
И Она чувствует ее - здесь, сейчас...
Да, пьянящее чувство страданий плоти переполняет существо Ее... Почти боль, экстаз на грани гибели, чувства на пределе, на самой границе забытья. Нет! Она не может пропустить такое.
Босые стопы Ее касаются неслышно ржавого металла сгнившей плоти здания-великана, и глаза устремляются вниз, в пропасть улицы, усеянной прахом развалин. Так и есть - люди серой толпой тянутся к пустырю, окруженному могильниками строений. Люди... Сотня, две, три. В центре - странная пустота: там идет в одиночестве человек, придавленный тяжестью черного креста.
* * *
Он ступает босыми, изодранными в кровь стопами по осколкам величия тысяч эпох. Апофеозом безжалостных сил, корысти и глупости, как глумливое полотно нездоровой фантазии Гения, простирается пред Ним мир, очерченный рамками мертвых строений. Узким ущельем, колодцем эпох предстает улица - и лишь память говорит, что где-то там, за ее пределами, есть и другие мирки, точно трещины на теле города-трупа, где-то там продолжается жизнь - как крысиные бега от Конца, что давно наступил. Он не боится - Он идет умирать, но смерть уже кажется благом. Что значит смерть? Лишь конец бытия.
А Конца не бывает дважды.
Все не так, все не так... Разве может сказать возносящий свой крест, что есть жизнь, что есть смерть, что - добро, что есть зло? Нет, не стоит гадать - ведь ответа Ему не найти.
Да и важен ли он на закате времен, где Конец - факт, действительность?
Что хрустит под сапогами? Расколотые черепа, обугленные безжалостным пламенем кости; а солдаты идут вперед, понукая дубинками, сдерживая рвущихся в ярости псов, тупо взирая на затхлое гниение мира рыбьими глазами противогазов. Их винтовки, ножи, их дубинки и псы - все ненужно, все лишнее, все в избытке. Мир уж умер давно - так зачем эта блажь? Перед кем? Для чего? Почему?
* * *
Томное пламя растекается по телу, даря плотское наслажденье. Если можно познать невесомый экстаз, как оргазм через смуту разума, то знание это открыто пред Ней. Слышит томный смех сестер своих - они чувствуют так же, как и Она... Но в бездонном, беспечном разуме маленькой звездочкой не гаснет свет непостижимого откровения, неведомого знания, чего-то непознанного, но манящего таинственной опасностью.
Пожалуй, лишь неведение способно затмить в глазах Ее пожар, что вспыхивает в краткий миг чужого горя, чужих страданий, плотских мук... Неведение может быть пыткой тому, кому открыты все арканумы вселенной - и Она знает это лучше любого смертного. Ее влечет вниз, к черному кресту, где сокрыта предвечная тайна. Нетленная сущность, бездомный дух, неведомое порождение Конца, Она не выносит недомолвок с Миром и потому падает в пустоту серых улиц, расправляя черные крылья...
* * *
Глухой удар - и тупая боль вновь заполняет само существо, распространяясь по телу мерзкой, муторной тоскою; Ему почти все равно - солдаты перезаряжают пневматические молотки, и вновь - удар и боль...
Как много боли - всюду, в каждом камне, в каждом черепке, в каждой частице. В покореженном ржавом металле, в бурых выжженных камнях, бесцветной серой пыли под ногами. Алые всполохи заката расчерчивают темный колодец опустошенной площади тонкими струйками крови неумирающего светила, придавая творимому под сводом небес фарсу налет комичности. Карикатурно выпученные глаза противогазов пусты и бездушны; толпа, толпа... Закутанная в серый балахон, напялившая резиновую маску, смотрящая на весь мир лишь через призму триплекса.
Слепая ярость бездушных теней великой цивилизации. Они так боялись Света, привыкшие даже не к Тьме - пустоте. Он улыбается своим мыслям, ощущая, как запястья и лодыжки опутывает колючая проволока; Он улыбается, чувствуя глумливые ухмылки на скрытых противогазами лицах; Он улыбается, как никогда тонко ощущая массу своего тела...
У нее много терпения - у серой толпы, что забыла отцовскую кровь, что творила казни по книге - серой, замусоленной, едва уцелевшей в пламени войн книге, где на засаленном развороте был изображен прикованный к кресту человек. Никто не знал, кем он был - никто в целом мире не способен прочесть древних иероглифов, никто и вовсе читать не обучен - но картина эта известна каждому. Так казнят отступников - тех, кто не такой, как все. Казнят прилюдно, наглядно, при всех... Это их черепа так хрустят под ногами.
Бездонный колодец улицы молча ждет завершения драмы - долгим будет это ожидание, долгим будет закат. Пелена забытья медленно наползает на глаза, горечь, жажда иссушают горло, терзают само существо. Долгая, мучительная смерть. А толпа ждет - она будет ждать, если потребуется, вечно.
* * *
...Словно ветер касается кожи - как нежный бриз, но, враз набрав силы, кружится вихрями серой пыли; Он поднимает усталый взор - будто что-то зовет Его там, где обрывается в черную бездну подземелий серая плоть площади казней. И сквозь пелену забвения, видит Он непостижимое разуму видение - расправив огромные черные крылья, медленно приближается к Нему нагая девушка...
Волосы цвета безлунной ночи, ничем не скрытая плоть цвета кармина, бездонные глаза; Он не знает, кто Она, - или что Она, - Он не видел в скудной жизни своей подобных существ. Но впервые чувствует, видит, понимает Красоту - так, как понимали ее до скончания веков. То ли Ангел Судного Дня, то ли Демон тайных желаний, что вспыхивают иногда в глубине сновидений, явилась Она в смертный миг. В Ней скрыта неописуемая темная сила, плоть, суть Ее преисполнены той инфернальной одержимости, что веками страшила церковников и пророков, отталкивающей и одновременно - чарующей, влекущей предстает Она.
Там, в глубине, за предвзятой маской реликтового искусителя, Он очень тонко ощущает то, до чего так и не сумели дорасти убогие предрассудки смутных эпох, сменявшие друг друга со дня мироздания - непостижимую, бездонную, чарующую девственность разума. Она существует вне - вне систем и стереотипов, вне принципов и морали, вне племенных правил и жалких законов скудоумной человеческой цивилизации. Идеальная красота звездной ночи кроется в сути Ее, и во всем этом мире лишь Она чиста - и все святые девы кажутся приземленными, человечными... порочными пред сутью Ее.
...Точно посмертным саваном, окутывают Ее крылья черный крест, укрывая обреченного от всех смут и горестей мира; кожей ощущает Он Ее дыхание, вдыхает Ее запах, наслаждается в последний момент, на самом краю, Ее красотой... Да, под порочной, страстной плотью, созданной - Он знает - лишь для физических наслаждений, кроется та самая чистота, что потеряна была навек для целого мира. И улыбка касается губ Его.
"Как много боли, - шепчет Она, и длинные когти скользят по Его щеке - но ощущение это скорее приятно, нежели напротив, - ты так страдаешь... Почему? Ведь это внутри - я хочу посмотреть..."
"Есть боль, что страшнее физических мук, и забвение может быть благом, - тихо отзывается Он, - это где-то внутри, глубже, чем все остальное".
"Покажи мне, - шепот ее похож на дыхание ветра, - покажи мне мир, что внутри тебя".
"Я могу лишь показать тебе, кто ты есть, и кем ты можешь стать".
Она целует Его...
...Глухая боль, немой экстаз, блаженство, которое нельзя помыслить, назвать, то, что можно лишь ощутить - Они оба чувствуют это, но не могут назвать: Она никогда не делала этого раньше - как и Он...
Но сквозь плен блаженного забвения прорывается откровение вечности - и осознание истин; весь мир - пред Ней, все, что видел, все, что знал, все, чего так не хотел Ей показать. Нет, не для Нее, только не так... Добро и Зло, порядки и смуты, ненависть, гнев, нетерпимость. Сгорающие в пламени города и безликие серые твари, дерущиеся за мясо крыс; рокочущие гусеницами военные машины и хрустящие под сапогом обугленные кости; ниспадающие в бездну цивилизации и рушащиеся в одночасье строения. И надо всем этим - лицемерие, алчность, глупость...
"Нет, - шепчет Он в ужасе, - ты не должна, не должна..."
Но резкая боль обрывает Его голос - плоский штык винтовки ударяет в подреберье, солдат поворачивает импровизированное копье и вырывает из раны. Кровь стекает алой киноварью вниз, к подножию креста, на смешанные с человеческими черепами камни. Горячая, еще пахнущая жизнью кровь.
"Прости, - шепчет Он из глубин затухающего сознания, - так не должно было быть..."
А Она видит его исход в бездну времен, не в силах помешать, спасти, вернуть. Знает, что обладает властью сделать это - но не знает, как; и в сгорающем от бессилия сердце вспыхивает испепеляющая, всепоглощающая боль - та, из-за которой умер Он.
Боль целого мира.
Короткий удар - и разорванный шлемофон солдата с брызгами черепа катится по серым камням; прозревшая толпа в страхе рассыпается в стороны, пытаясь спастись от материализовавшегося из пустоты духа мщения, но Она не станет размениваться на погоню. Глухая, безудержная боль пылает в душе - испепеляющее чувство бессилия переполняет до края открытое пред ним существо и алая дьяволица с глухим воем возносится на черных крыльях над разоренным капищем павшей цивилизации.
...Бегут, ища спасения, серые фигурки людей; побросав винтовки и дубинки, ищут укрытия солдаты; скуля и подвывая, пытаются пролезть в любую щель псы-волкодавы... Даже сестры Ее отступают в ужасе, а Она возносится над серым трупом города, над мертвым миром, над землею и судьбой, и скатывающееся за горизонты солнце окутывает алыми всполохами Ее фигуру, отражаясь демоническим блеском в черной плоти крыльев. Реликтовая, хаотичная мощь наполняет Ее существо - та самая разрушительная власть, которой наделил Ее некогда отец - великий, безжалостный, всеочищающий Конец. И ныне она завершит его дело.
Сама реальность скручивается петлями, цепляется за пальцы рук, искажается, трещит по швам; и тысячи глаз видят с ужасом, как рождается вокруг крылатой девичьей фигуры огненный вихрь, как течет, сгущается, превращаясь в раскаленную добела плазму, сам воздух, как формирует он чудовищное рукотворное светило - точно малое солнце, всеочищающий огонь, что возносит Она над своей головой, и обрушивает с небес в серый колодец Голгофы.
И ослепительная вспышка растворяет серый мир.