Недалеко от Питера, в затерянной среди болот осиновой роще, стоит старый дом. Старинная усадьба, заброшенная, один Бог знает, когда, наполовину обвалившаяся, с исхудалой крышей и покосившимся крыльцом. В окнах выбиты все стекла и даже рам уже не осталось. Мрамор иссох и раскрошился, дерево сгнило, а некогда прекрасная лепка обвалилась и превратилась в пыль, смешанная с грязью. Стены усадьбы рассечены трещинами, мраморные колонны же стоят, как памятные обелиски или надгробия, и только лишь они спасают крышу этого места от окончательного обрушения.
Дорожка, ведущая от разрушенного и увитого плющом забора, от давно исчезнувших и, верно, сданных кем-то из местных в чермет, ворот, давно скрылась под слоем грязи. Вероятно, дом этот, построенный еще в незапамятные времена и простоявший здесь не менее двух сотен лет, давно бы снесли, если бы он был кому-то интересен, но государству он без надобности, а никто из частников не станет покупать земельный участок среди болот, ибо дело это малоприбыльное.
Но среди местных жителей дом этот известен и пользуется не совсем, вероятно, заслуженной славой. Приезжайте туда и спросите любую бабушку, лучше из тех, что всю жизнь здесь прожили, и они расскажут вам множество душещипательных историй о старой усадьбе: о свете и голосах, доносящихся из развалин, о скрипящих колесами раритетных каретах без кучеров на облучках, скользящих, не касаясь земли, к воротам усадьбы через давно обвалившийся каменный мост; о том, как доносятся в некоторые из ночей из развалин звуки игры на фортепиано, и как кричат убиваемые большевиками баре... Много чего расскажут вам здесь о старой усадьбе. А вы поезжайте, посмотрите сами, пройдите, если не боитесь обвалов, по залам и комнатам мертвого дома и, вдохнув аромат безликой вечности и бренности, возвращайтесь - вам нечего делать здесь...
А ночью вернутся те, кто населял некогда эти стены, и вновь зазвучат давным-давно забытые голоса, и вновь разольется заупокойная месса фортепиано, а проедет по несуществующему мосту карета без кучера на облучке...
Но вы ведь не верите в это? И я не верю.
А может быть, зря?
* * *
...Ходики в форме совы на стене отбили одиннадцать. Мерно постукивали они, наполняя комнату простым комфортом и уютом. Карабкались по стенам и потолкам зловещие тени, и причудливые орнаменты на стенах лишь добавляли комнате глубины, замыкая пространство и время на себе самих. Тихо шелестел за окном ветер, дувший с Финского залива, где-то на балконе гаркнула запоздалая чайка, взмыла в высоту, хлопнув крыльями; вновь опустилась на мир тишина, лишь стучали ходики на стене: тук! Тук! Тук...
Узкая щель промежду старой дверью и косяком, что помнили еще старых хозяев, сгинувших в Блокаду, отбрасывала в затянутую сумраком комнату узкий лучик света, вырывая из оков тьмы мелкие детали интерьера - старый паркет, дешевый турецкий ковер на полу, фотографию на приземистом комоде - улыбающиеся девушка и парень, в обнимку, на фоне искрящихся в лучах солнца фонтанов Петергофа...
Тишина, - нерушимая и объемная, заполняющая собою весь мир, что сузился враз до размеров одной комнаты, - вздрагивает вдруг, рассеченная еле слышным отзвуком скрипнувшей половицы; чуть слышно вздохнул ветер, качнув занавеси на окнах, а комната наполнилась чьим-то присутствием.
Влад окинул пустое помещение взглядом, но глазам его не на чем было остановиться; простая квартира, бывшая коммуналка, небогато обставленная, хоть и сквозило в обстановке едва уловимое ощущение уюта и... запустения, безразличного беспорядка, опустошенного неверия. Влад вздохнул и сделал шаг назад, в коридор, прикоснулся рукой к двери ванной комнаты и застыл, заворожено глядя на узкую линию света, рвущую бессвязную тьму опустошенной квартиры. Он знал, что увидит там, за дверью, но почему-то не решался войти; он знал, что должен сделать и что сделает, но как больно...
Коротким, без усилия, толчком, он отворил дверь.
Свет ударил в глаза, отражаясь от белоснежного кафеля; комната была маленькой, но современно оборудованной - в воздухе еще витал запах недавнего ремонта. В расположении предметов, как и прежде, ощущались заботливая рука и подсознательное стремление жильцов к уюту, и лишь лежащая на холодном кафельном полу, поверх резинового коврика с плещущимися в воде дельфинами, женская ночная сорочка диссонировала с всеобщим порядком. Влад шагнул в ванную, и стены вдруг сомкнулись вокруг него; ему было тесно и душно в этой комнате, но, не давая своей слабости взять верх, он ухватился за край скрывающей ванну занавеси и рывком отбросил ее в сторону.
Так и есть... Багрово-алой была вода, бездонная, страшная, наполненная ускользающей в забытье жизнью... Запах свежей, еще на растратившей своего тепла, не слившейся до конца с водной стихией, крови хлыстом ударил в лицо, и Влад на мгновение смежил веки, пытаясь вернуть себе ясность мысли.
Окутанная багряным сиянием собственной крови, лежала в ванне молодая девушка; ее голубые глаза, устремленные куда-то вдаль, сквозь стены, застыли, навечно вмороженные в пустоту без времени, сердце в груди ее едва билось, жизнь ускользала от нее - призрачная, как надежда умирающего... Бледным, инфернальным ангелом срединного ада, застыла она промежду жизнью и смертью, дыхание предвечного забытья касалось ее кожи, и ветер глубин забвения едва заметно тревожил волосы. Она была прекрасна, как сама Предтечная богиня смерти - существо более древнее, чем мыслимый мир; но в отличие от вечного божества, была она смертна.
Влад нагнулся и пальцы его коснулись окровавленной влаги, наполнявшей ванну до краев. Точно электрическим током пронзило его - и он стремительно отдернул руку, инстинктивно оглядываясь на распахнутую дверь... и, как и всегда, оказался прав.
На пороге ванной комнаты, на самой границе света и тьмы, сидела черная с белым кошка - простая дворянка, коих бесчисленное множество в любом квартале старого города; она сидела, обвернувшись пушистым хвостом, и его озорной, с белесым пятнышком, кончик нетерпеливо постукивал по старой половице. Домашняя кошка нередкой масти, была она так обыденна и так привычна внутри бренного универсума людских обиталищ, и лишь в глазах ее, - зеленых, зловещих, смотревших не мигая, - виделся Владу истинно демонический огонек...
- Нет, - резко бросил он, - она не будет вашей. Никогда.
И отвернувшись, он погрузил руку в наполненную кровью и предчувствием смерти, воду; нащупал в пальцах девушки лезвие и, забрав с трудом, швырнул с отвращением в керамическую раковину, тут же отпрянув.
Раковина была полна человеческой крови.
Влад стиснул зубы, чувствуя, как крадется промеж лопаток мерзкий и зловещий холод, как закрадывается он в самую душу, как отнимает волю к жизни и сопротивлению вечному, безликому злу, что было древнее самой истории. Он поднял взгляд - кровь была всюду: она сочилась из швов меж кафельных плит, переливалась через край раковины, стекала струйками из решетки вентиляции, капала с белого плафона лампы... Кровь, кровь повсюду - всюду, везде...
И зеркало...
Нет, только не зеркало!
- Никогда! - крикнул он в пустоту.
Влад отвернулся и, зажмурившись, с силой ударил кулаком в стену; белый кафель лопнул и зазвенел об пол осколками, зашелестел цементной пылью, а человек подле стены размахнулся и повторил свою атаку, не открывая глаз - раз, еще, еще...
Влад бил, не обращая внимания на летящие во все стороны осколки кафеля, на цементную и кирпичную пыль, на стоящий в помещении грохот; лишь одного желал он: боли; боли, что очистит разум, боли, что подарит свободу, что позволит спасти, сохранить. Он уже не чувствовал собственной руки, нанося последний удар - и, обессиленный, упал на колени на холодный кафельный пол, понимая в последний момент, что свободен и боль, коей так жаждал он, очистила его...
С великим трудом, открыл он глаза. Ничего не изменилось - почти ничего; все так же пахло кровью и смертью, все так же властвовала над миром тишина, все так же таилась где-то в темном углу Смерть; одной из стен ванной комнаты фактически не существовало более - чудовищные удары уничтожили кафель и штукатурку, надколов даже кирпичную кладку. Интересно, что обо всем этом подумают соседи?
Черно-белая кошка все так же сидела на пороге, не мигая глядя на стоящего на коленях человека, и во взгляде ее Влад видел укор и насмешку - не выдержав, он схватил осколок кафеля и с силой швырнул в ненавистное животное.
- Пошла вон! - рявкнул он, - Передай Хозяйке, она ее не получит!
И лишь оборачиваясь, заметил краем глаза неверную серую тень, мелькнувшую у самого края зеркала... Она наблюдала за ним.
Но разве это было важно теперь?
Стараясь не смотреть на зеркало, что, - знал он совершенно точно, - никогда не отразит его лица, Влад опустил руки в наполненную кровью ванну и, подхватив хрупкое, почти лишенное жизни тело, легко поднял, вынося прочь из пропитанной смертью комнаты.
...В спальне было холодно; преисполненный морской соли ветер подхватывал занавеси, проникал сквозь открытое окно, шелестел бумагами на маленьком прикроватном столике, касался кожи, отбирая тепло. Зловещие тени склонялись над двумя людьми - нагой, едва-едва живой девушкой, и тем, кто возвращал ее из мира теней, идя наперекор существующему порядку вещей. С силой сжимал он тонкие кисти, и раны ее, безжалостно рассекавшие плоть от основания ладони и почти до локтя, сами собой затягивались, точно неведомая сила поворачивала вспять само время, отбирая у смерти законную жатву...
А потом, он вынул из кармана изогнутый ритуальный нож и, не медля, рассек кожу на собственной руке; неверные, черные в окружающем мире, капельки крови упали на бледные губы девушки - одна, другая...
* * *
Говорят, время может лечить любые раны; значит, вечность могла подарить людям освобождение от любых мук - но Влад слишком хорошо знал, что это не так. Он стоял в темноте, среди оживших, почти материальных теней, и смотрел на одну - загнанную в саму себя, лишенную веры и надежды...
- Я просил, чтобы ты не ходила к нему... Но ты опять не послушала меня.
- Да, - блеклым, бесцветным голосом проговорила она в ответ.
Как странно... Словно бы слова эти родились сами собой, словно явились из ниоткуда - будто произнес их не человек, а сама ожившая тьма.
- Ты терзаешь себя.
Она промолчала. Влад взял стул и сел перед ней - лишь считанные футы разделяли их лица...
- Зачем ты приходишь? - тихо спросила она, глядя на свои бледные в неверном свете белой ночи руки, - Зачем ты мучаешь меня?
- Я люблю тебя, - без улыбки произнес Влад, касаясь кончиками пальцев ее плеча; она вздрогнула и отпрянула, а он лишь покачал головой, словно упрекая себя за дерзость, опустив руку.
- Ты холодный... - все так же, без выражения, проговорила она; казалось, она не слышала последних его слов.
- Да, - согласился он со столь очевидным наблюдением.
Иначе быть не могло.
- Кто ты? - тихо спросила она, поднимая глаза и в глубине их он видел скорбь и слезы.
- Так ли важно? Ты звала, и я пришел...
- Я не звала тебя...
Он только улыбнулся ей в ответ и посмотрел на нее с нежностью; а она обожгла его взглядом и полоснула словами:
- Где же ты был?! - она хотела крикнуть ему это в лицо, но с губ ее срывался лишь тихий шепот, - Где ты был... тогда?!
Она закрыла лицо руками и плечи ее дрогнули, сотрясаемые рыданиями; он не решился дотронуться до нее. Встав, подошел к окну, смотрел несколько минут на улицу, погруженную в тишину, потом повернулся и подошел к компьютерному столу; едва-едва коснулся пальцами панели стола, клавиш клавиатуры, корпуса монитора... Она никому не разрешала касаться компьютера.
- Он разбирался в технике, - без выражения проговорил Влад, глядя на висевшие над столом постеры: на одном была изображена пышногрудая воительница с парой пистолетов наголо, на другом - зависший над красными скалами боевой вертолет...
Тишина была ему ответом; впрочем, он ничего не ждал.
- Он был хорошим человеком, - вновь заговорил Влад, - но ты не должна ходить к нему...
- Я его любила... - тихо, одними губами, так, что голос ее слился с ночным дыханием ветра, прошептала она.
- Он тоже любил тебя, - мягко проговорил Влад, глядя на ту, что видела Смерть, - именно поэтому он бы и не одобрил этого...
- Откуда ты знаешь?
- Знаю... Я все знаю.
Влад подошел к ней, посмотрел на хрупкие, подрагивающие не то от холода, не то от проливаемых слез, плечи; потом опустил руку в карман и вынул оттуда тяжелый металлический предмет, опустив его на подоконник - не расстоянии всего лишь вытянутой руки от нее.
Она посмотрела на сталь невидящими глазами; молчала секунду, а потом произнесла срывающимся голосом:
- Спасибо...
Он присел перед ней и взял ее руки в свои; она дрогнула, но не отпрянула, как прежде, и Влад оценил мужество этой женщины.
- Пойми, - тихо проговорил он, - он бы этого не одобрил...
Она лишь кивнула, силясь унять слезы.
- А ты? - спросила она вдруг.
- Я же здесь... - проговорил он, убирая с ее лица непослушную прядь.
Стараясь не смотреть на сталь, она протянула руку и холодная тяжесть отяготила руку; потом, подняла глаза, и взгляд ее проник в соседнюю комнату, где, на специально купленных для такого случая особых плечиках, висело подвенечное платье...
* * *
...Простившись с друзьями, парень побрел вдоль по набережной, медленно потягивая "Будвайзер" и тщетно стараясь согнать с глаз легкий наркотический туман; его мотоцикл благополучно разбили, а подвезти ближе пацаны отказались - козлы, придется идти пешком.
Была ночь, время - далеко за полночь, ближе, пожалуй, к предрассветным часам, хотя на улице было почти светло - как и всегда в это время года. По набережной стелился туман, его белесые хлопья цеплялись за старинные кованые перила, где-то в этой бесцветной мути, плескалась о гранитные глыбы река. Пахло свежестью, морской солью и мокрым асфальтом. Парень неторопливо брел вдоль набережной, потягивая пиво, потом, когда напиток иссяк, вышвырнул бутылку, пожалев, что негде взять еще... Ему оставалось идти всего пару кварталов.
Невольно, он подумал, что неплохо бы собрать всех у себя. Отец его только что уехал в командировку обвинителем куда-то на Кавказ, разбирать громкое политическое дело, а мать наверняка можно будет уломать пустить всю компанию на одну ночку. Заодно, помянут ребят - это же надо, двое подряд: один разбился на купленном ко дню рождения "Порше", а второй зачем-то полез в метро и попал под поезд...
Ах, лето-лето! Белые ночи, пустынные улицы, светло, свежо, а воздух - чистый, немного соленый и звонкий, как хрусталики льда...
...Внезапно он остановился, точно напоровшись на стену - где-то перед ним, в сером, холодном тумане, маячила призрачная белесая фигура. Бледным фантомом, ночным кошмаром, приближалась она сквозь прохладу светлого предрассветного часа, и виделось что-то зловещее, невыносимое в самой сути ее. Парень остановился, присмотрелся и внезапно понял: сквозь серую пелену тумана, шла к нему облаченная в подвенечное платье, девичья фигура...
Парень ухмыльнулся себе кривой усмешкой шакала, крикнул что-то оскорбительное в белый туман и сам засмеялся, довольный шуткой; но лишь тишина была ответом ему, и в глубине существа его медленно шевельнулся мелкий отзвук страха.
...Они стояли друг против друга - всего пять шагов разделяло их, и он видел - видел сквозь сеть фаты, сквозь неверную муть тумана, сквозь само время... Видел, и не мог пошевелиться, завороженный открывшейся ему тайной, а невеста самой Смерти разжала пальцы, и давным-давно увядший свадебный букет медленно полетел к земле. Пальцы ее ухватили край фаты, сорвали прочь, и глаза их встретились - встретились лишь на мгновение; он узнал ее - узнал ее глаза, что почти не изменились за минувшее время, лишь видел он в них ныне не страх, не боль, не отчаяние и мольбу - эти глаза светились холодной, нечеловеческой ненавистью.
Стальной ствол пистолета заглянул в самую душу обреченного и полыхнул огнем.
...Медленно, коснулся влажного асфальта сухой мертвый букет, а рядом звонко и гулко в предрассветной тишине, звякнула донышком гильза...
Пистолет выпал из ее рук; обессилев, опустилась она на холодный бордюр мостовой и, зажав голову руками, заплакала. Чья-то рука коснулась плеча - Влад.
- Идем, - тихо и нежно прошептал он, - теперь ты свободна...
...Уходя, он оглянулся - смутным серым пятном, маячило в предрассветных туманных сумерках распростертое на дороге тело, а рядом, едва отличимая от окрестных теней, сидела, обернувшись хвостом, черная кошка, и не мигая смотрела им в спину...
* * *
Где-то совсем близко, прокричала во тьме ночная птица; Влад не обратил на это внимания - сидя у старого, обвалившегося камина, в древнем, неизвестно, как уцелевшем спустя все эти годы, кресле, он механически, почти не вникая в суть собственных действий, подкладывал в огонь листы бумаги, испещренные мелким машинописным текстом. В его глазах застыла пустота - уничтожая последние осколки прошлого, он предавал огню летопись одной трагедии, что стала ныне лишь частью множества ей подобных, что были и будут всегда - покуда стоит мир...
Он спиной почувствовал взгляд - но нет, то был не тот холодный, преисполненный нездорового цинизма, злой иронии и беспричинного злорадства взгляд, каким буравила его спину черная кошка на каменной набережной туманным утром... Нет, это был вполне человеческий взгляд - пристальный, проникающий в самую душу, внимательный и немного укоризненный, но человеческий.
Он медленно повернулся - в пустом портале, оставшемся от витражной двери, стояла, прислонившись плечом к искрошенной годами и стихиями стене, светловолосая женщина в длинном плаще из тонкой черной кожи; совсем не дурнушка, но и не вызывающая красавица, не высокая, но выше среднего роста. Хорошо сложенная, но скорее скрывающая красоту собственного тела, нежели подчеркивающая ее. Бледная кожа, светлые волосы, пронзительные бесцветные глаза - как не старайся, невозможно было определить, были ли они ясно-серыми, или прозрачно-голубыми...
Он хорошо знал, кто она - хотя никогда раньше и не видел; ее вообще мало кто знал в лицо, хотя слава этой женщины была столь же монументальна, как и та роль, что исполняла она на сцене кукольного театра истории. Не дурнушка и не красавица, не дева и не богиня, не ангел и не демон, она была совестью и памятью целого мира - хотя и не стремилась никогда к этому выдающемуся амплуа вестницы нездешних кошмаров...
- Здравствуй, Летописец, - тихо поприветствовал ее Влад.
- Ты считаешь, что поступил правильно? - тихо спросила она, не ответив на его приветствие.
Влад отвернулся, вновь устремляя свой взгляд в огонь; от слов Летописца веяло холодом Вечности и мраком смутных ужасов древности, хотя сама она была не так стара - лишь память ее была древнее бытия богов... Внезапно, он заметил, что все еще держит в руке папки с бумагами и с мгновенным, необоснованным отвращением швырнул их в огонь.
- Как определить, что правильно? - глухо спросил он словно бы у самого себя, - Никто не знает ответа... Даже ты.
- Я никогда не искала ответов, - скорее почувствовал, нежели услышал он ее тихие шаги за спиной; высокие сапоги со стальными набойками - но эта женщина двигалась в них почти с кошачьей грацией, - что я должна написать об этом?
Он пожал плечами.
- Откуда мне знать? Я не думал, не решал, поступаю ли правильно - я просто сделал то, что подсказывала мне моя совесть...
- Интересно слышать о совести из уст того, кого называли Дракулой.
В этих словах чувствовала ирония - не едкая, но мрачная, как юмор висельника; Влада передернуло - он отчаянно не желал мириться с собственной памятью и своим собственным "я". Говорят, в жизни каждого человека есть свой излом - для кого-то это была смерть, для кого-то - война, революция, великий катаклизм; для Влада им стала любовь...
- Я не мог отдать ее, - словно оправдываясь перед самим собой, проговорил он.
- Самоубийцы принадлежат Нокфернос, - холодно констатировала Летописец, - так же, как и инкубы, суккубы, вампиры... Она ведь и твоя Госпожа, Влад. Властительница Срединного Ада не прощает предательства.
- Она получила щедрый откуп...
- Ты так решил?
- Они были виновны.
- И кто решает, кто виновен, а кто - свят? Ты? - против ожидания, Влад не услышал усмешки, коей так ожидал, - Никому не дано изменить существующего порядка вещей - даже тем, над кем время не властно. История принадлежит богам.
- Я люблю ее... - сухо прошелестел голос Влада.
- Я знаю.
Летописец вышла из тени; посмотрела внимательным взглядом на сгоравшие в огне листки бумаги - уголовное дело... Почему-то от скупых литер, покрывавших тонкие листы пергамента, веяло невозможным цинизмом.
- В этом мире нет справедливости, - заметил Влад, заворожено глядя на уничтожаемые пламенем машинописные листы.
- Это не повод подменять ее собственной волей.
- Ты осуждаешь меня?
- Нет, - она посмотрела на него, и блики пламени, отразившись в ее бездонных глазах, наполнили их отблеском некоего потустороннего демонизма.
- Тогда почему?
- Влад, ты должен знать, - Летописец отвернулась; пальцы ее правой руки, затянутой тонкой кожаной перчаткой, слегка коснулись осыпавшегося каминного фронтона и на мгновение, отразив блики пламени, свернула в темноте обвивающая ее запястье тонкая серебряная цепь с тремя маленькими подвесками истинно розенкрейцеровской символики - крестом, розой и змеей, - тот, кто был выкуплен у Нокфернос, обретет бессмертие. Но вечность - это пытка для того, кто потерял надежду.
- Она будет жить, - словно стараясь убедить в чем-то самого себя, с нажимом проговорил Влад, - она сумеет быть счастливой...
- Ценой чего? - Летописец покачала головой, - Она потеряла свою любовь и ты думаешь, что сладострастие мести способно заполнить эту пустоту? Влад, ты лишил ее последней надежды быть вместе с ним, и теперь существование ее превратиться в ад - ад без конца.
- Она будет счастлива, - пообещал он.
- Только когда будет пить кровь своих жертв, - холодно констатировала Летописец, - мы оба знаем, что это такое - сжигающая страсть и бесконечная жажда, которую не утолить ничем, кроме чужой жизни... Вот, на что ты обрек ее; никому не дано обмануть историю, Влад.
- Будь она проклята, твоя история! - взорвался он, с ненавистью воззрившись на судящую его женщину, - Боги глухи к мольбам смертных, они не ведают справедливости... Трое подонков отняли у нее любовь и надежду, осквернили ее тело и отняли жизнь того, кого она любила - и что сделали боги? Ничего...
Влад поморщился, точно от едкой горечи, и отвернулся.
- Я не хочу спорить с тобой, - устало произнесла Летописец, снова устремляя свой взгляд в огонь. Владу вдруг стало интересно - а с ней ли сейчас знаменитый револьвер сорок четвертого калибра, снаряженный заговоренными серебряными пулями? Почти наверняка...
Летописец была помазанницей самой Мораны - Предтечной Богини, что была древнее всех богов и миров, где правили они; по негласному соглашению, никто не мог напасть на ту, что исполняла волю великой Полуночи, ибо она вела единую, всеобщую Летопись всех времен, что уносились в бездну эпох, сменяя друг друга - наблюдала и вела хроники, никогда не вмешиваясь в извечный опус борьбы величайших сил, бывших воплощением совершенно гипотетических величин, произвольно подменявших друг друга...
Но у женщины этой было слишком много врагов...
- Я кое-что скажу тебе, Влад, - сухо проговорила она, - этого никто не скажет тебе более... Есть души, подобные этому дому, где человеческий смех звучит лишь насмешкой; бесполезно пытаться вернуть то, что ушло навсегда - в стенах этих вечны лишь призраки минувших эпох, и физическая гибели их лишь вопрос времени...
Влад встал и, не оглядываясь, сделал три шага в темноту; он понял намек.
- Ты поступил, как настоящий мужик, - настиг его ее тихий, усталый голос, - если спросишь меня...
Он остановился, помедлил мгновение и обернулся.
...Она сидела в кресле - без движений, точно зловещая горгулья в облике молодой женщины, и смотрела в угасающий огонь. Последние отблески пламени вспыхивали в ее бесцветных, бездонных глазах, бывших свидетелями воплощений предвечных кошмаров; между пальцами ее правой руки, застыло вне времени цветное фото - улыбающиеся девушка и парень на фоне искрящихся мириадами бриллиантов чистой воды, фонтанов Петергофа, а рядом - серебряные подвески бездушного браслета обручения. Что-то зловещее виделось в этом соседстве, но сути этого символа Влад не мог постичь разумом; он ничего не сказал - повернувшись, молча вышел прочь, скользнув в сумерки ночи, как материальный призрак многих веков...
...Прошелестел за пустым окном шаловливый ветер, метнулся под старые своды, закружился под потолком; зашевелились на старых фронтонах озябшие голуби, пискнула в подполе голодная мышь, заскрипела изгнившая половица, осыпалась где-то в глубинах старого дома штукатурка, распавшись в пыль. Дом застонал на ветру. Старый, давно заброшенный дом, дом скорби, тоски и забвения. Мертвый дом.
...Только в старом, затянутом паутиной камине, тлел маленький кусочек фотографии с лицом молодой миловидной девушки, да дымилась рядом горстка серого пепла...