Тихонько затворив дверь, вошел в прихожую. Привычно дурашливо поклонился длинному ряду женской обуви - "здравствуйте, девочки". Осторожно поставил к стене объемный шуршащий пакет. Прислушался: в тишине лишь тихая бубнежка - она никогда не выключала телевизор. Улыбнулся и на цыпочках прошел в комнату: так и есть - спит.
Присев на краешек кресла, подпер подбородок ладонью, уставившись на спящую. Как цапля, подтянув к груди левую ногу, подложив под щеку кулачок, она тихонько посапывала. Волосы рассыпались по подушке. Подбородок вздернут, брови нахмурены. Губы строптиво скривились. Обижает кто-то во сне?
Стараясь дышать и двигаться тише, уселся поудобнее. Редко кому выпадало такое счастье: найти истинно свою половину. Да еще какую! Принцесса! Не по крови, конечно. Но разве это важно? Когда она шла по улице - высокая, стройная, худощавая, гордо развернув плечи - редкий мужик не спотыкался, выворачивая шею ей вослед. И это только внешняя прелесть, про ее достоинства можно говорить часами. А духовный мир вообще не поддается описанию.
Совершенно беспомощная в жизни, она доверчиво опиралась на его руку, вверяя себя без сомнений и колебаний. Истинно по-царски. И так же достойно защищала его от внешних бурь, постоянно врывавшихся в их тихое жилище.
С первой встречи до сегодняшнего дня она не менялась. Разве похудела еще немного? Но это ей даже к лицу. Прозрачная кожа, ручейки вен по рукам. Так вдруг захотелось прижаться губами к этой хрупкой руке. Но сдержался. Пусть спит. Жена декабриста - невенчанная, правда, но в Сибирь следом поехала.
Сдержав смешок, вспомнил, как решали - какой быть свадьбе. Или пышной - "как у людёв", чтобы невеста в красивейшем белом платье, жених в дорогом темном костюме. Солидные гости, достойная церемония. Или вызывающей: жених в драных джинсах, невеста в обремканных шортах и обвислой по бокам футболке, собака в бейсболке с надписью "Я люблю Заппу". И самые живописные приглашенные: "косматый геолог", небритый, многомесячно пьяный, несуразные братья-архитекторы - лохматые и замороченные, непризнанный гений, художник, которого обидеть может каждый, и множество других колоритных фигур. И вместо Мендельсона - хулиган Фрэнк Заппа "Мы не одиноки".
Так и не выбрали из двух вариантов. Решили оставить как есть.
До боли стиснув меж колен кисти рук, поднял голову к потолку, как воющий волк. Свет неприкрытой лампы больно ударил по зрачкам. Сколько раз собирались купить абажур. Но раньше все было недосуг, старым обходились, а потом...
Не до абажуров потом было. Сначала просто злился: на людей, на обстоятельства. Потом стало стыдно смотреть ей в глаза. Но она с таким изяществом и непринужденностью носила истрепавшиеся за годы вещи, так легко махала рукой на растянувшуюся на многолетие нищету, что становилось легче. На некоторое время. А потом снова наваливалась тоска и вина - не смог, не сумел, не оправдал...
Она пробовала работать, но быть без нее не мог физически. Одиночество так остро резало по нервам, что пришлось отказаться от этой затеи.
И все же не сдавалась. Случались минуты отчаяния: до сих пор помнились две-три истерики, проходившие так же внезапно, как и начинались. Из визгливо скрипящего шифоньера вытаскивались старые тряпки, подштопывались, подделывались, туфли, босоножки начищались окаменевшим гуталином, из тюбиков выдавливались остатки крема для рук, для лица - и снова она была готова к сражению с жизнью, к принятию вызова. И также величественно шла рядом с ним по улице, равнодушно улыбаясь мужским взглядам. А однажды упала в обморок. От голода. Потому что врала безбожно - "я уже ела, дорогой, это тебе... нет, правда-правда"...
"Милый, все получится, ты же самый умный, самый-самый, кому же, как не тебе, вся радость жизни?" Расправлялись крылья, просыпались силы, и он вновь был готов к новому броску. Был бы один, давно бы уже все бросил бы к чертовой матери! Все свои проекты, поиски партнеров и денег, денег на дело всей жизни. Нашел бы работу, пахал бы на "дядю" с утра до вечера... Если б не ее глаза, если б не приходилось ей, привыкшей к дорогим одеждам, хорошей пище, одеваться в тряпье и питаться через день такой дрянью... Все это надо было вернуть.
Она сломалась лишь однажды. На полчаса вышел за хлебом (это был удачный день - удалось подработать), а когда вернулся - квартира была полна едким газом: она открыла все горелки. Только ее бесчисленные "прости" и клятвенное обещание жить заставили его не отказаться от своего дела.
Бубнежка телевизора раздражало. Но, стоит его выключить, Даня проснется. Взглянув на темный экран, покачал головой - без телеящика она и спать уже не может, тишина пугает ее до смерти.
Вчера хозяин обещал, что подождет еще пару дней, а потом выкинет их на улицу. Это тревожило ее больше всего.
Спящая заворочалась. Выпрямив ногу, она угодила большим пальцем прямо в дырку в одеяле. По стене, засиженной мухами, пробежал шустрый таракан. Кресло скрипнуло подломанной ножкой. Веки женщины затрепетали, реагируя на звук.
А зачем ждать? Чем скорее она узнает, тем лучше.
Он поднялся, споткнулся о старые туфли, служившие домашними тапочками, отпихнул и присел на корточки, облокотившись локтями о диван. Выскочившая пружина больно впилась в руку. Шикнув от боли, наклонился к спящей:
- Данечка... Даня, вставай...
Она вяло шевельнулась, сморщилась в улыбке, но глаз не открыла.
Вспомнив, легко поднялся и вышел в коридор. Вернулся с объемным пакетом, но на пороге остановился в сомнении: всего сразу нельзя давать, будет только хуже.
- Ты пришел?
Глядя на ее осунувшееся лицо, на темные круги вокруг блестящих глаз, ему захотелось плакать:
- Данечка, - ждать больше не было сил, - все получилось, сегодня все получилось...
Она поднялась на локте и недоверчиво уставилась - глаза в глаза.
- Теперь все будет хорошо... Мы победили...
Смысл сказанного медленно доходил до ее сознания. Глаза наполнялись слезами, робкая улыбка пыталась прорваться сквозь броню защиты от внешнего мира.
Сунув руку в пакет, нащупал круглый шершавый бок и протянул ей персик.
Глядя, как течет по ее подбородку персиковый сок, ни к чему подумал: несколько лет назад она бы спросила - а он мытый?