Город купался в тихой полудреме вечера. Мягкий свет уличных фонарей ложился на мостовую желтыми кругами, силясь разогнать подступившую тьму. Здесь не было ярких реклам, кричащих вывесок, и даже витрины магазинов, придерживаясь общей сдержанности скромно освещались тусклыми лампочками. Не смея нарушить сонный покой , сюда не забредали шумные компании, и не проносились автомобили. И он был частью этой заблудившейся в гигантском городе, и во времени улицы. Невысокая фигура, закутанная в длинное пальто. Торопливые, нет, все же непростительно громкие шаги. Он шел не обращая внимания на снежинки, спускающиеся откуда-то с густой темноты небес, искрами вспыхивающие у ярких глаз фонарей, и теряющихся в обкатанных камнях мостовой. Невесомые они ложились на черную ткань пальто, на жидкие немного взлохмаченные пряди волос. Возможно, путнику стоило бы остановиться и полюбоваться нечастым в этих краях гостем - снегом, но он спешил, и более того был погружен в глубокую задумчивость, умудряясь не замечать не только скупые дары небес, но и развязавшийся шнурок на левом ботинке, придававший нотку безалаберности безупречной фигуре.
Казалось, человеку не нужно ничего кроме прямой дороги, по которой можно идти бесконечно. Но неожиданно двери приземистого сооружения, залитого голубовато желтым цветом распахнулись прямо перед носом, мигом вдернутого в реальность и отшатнувшегося в сторону путника.
- Мартин, - пробасил из темноты голос, и на пороге показался высокий мужчина в белоснежной рубашке. - Мы уж тебя заждались.
Он радушно раскинул руки, словно желая заключить в объятья дорогого гостя.
- Извини, дела задержали, - торопливо отозвался пришедший, и поежился: - Холод зверский!
Он поспешно нырнул в пахнувший теплом зал маленького кафе, и неторопливо стянул пальто, оглядываясь. Здесь все оставалось прежним. Да и что могло измениться за неделю. Тот же запах кофе, шоколада и корицы. Едва уловимые нотки кардамона и перца. Мартин любил пряности и великолепно различал их в общей какафонии ароматов. Те же звуки, та же густая аура лени в воздухе. Он приходил каждую пятницу, чтобы разрушить ее.
Мартин был музыкантом. Сейчас он поглядывал на услужливо открытую крышку рояля, ощущая легкое возбуждение. Шел к небольшой сцене, и привычно сравнивал ее, и вообще все кафе, с огромными залами, которые некогда довелось покорять. Закрыть глаза, прислушаться и в ушах завибрируют отголоски аплодисментов. Тысячи ладоней. В такт. Иногда Мартину Гиршу так не хватало их.
Как случилось, что музыкант с мировым именем оказался в аккуратном, но более ничем не примечательном кафе? И почему подбородок его не вздернут вверх в горделивом превосходстве, над публикой? И никто из немногих посетителей не вскакивает с мест, роняя стулья и приборы, при виде гениального пианиста?
Долгая история. Мартин был стар, и не любил ворошить прошлое. Слава похожа на дерево. Она расцветает, набирает силу, потом приносит плоды, потом понемногу жухнет, и наконец уноситься прочь, сорванная холодным северным ветром, будто и не было ничего. И кто бы мог подумать, что это безобразная черная раскоряка некогда пышно цвела и не могла оставить равнодушным даже самого черствого обывателя.
А теперь старость и Юрген Шолль, старый друг оказавший услугу, и позволивший Мартину играть в своем кафе по пятницам. Нет, вопрос был не в деньгах. Пожилой музыкант был вполне обеспеченным человеком. В его просторном доме в шумном центре города было множество редких и антикварных вещей, великолепный рояль, картины, воспоминания. Последние, пожалуй, были самыми главными, они заполняли гулкую пустоту комнат.
Мартин не считал себя не одиноким, не несчастным, в отличии от сердобольного Юргена. Тот буквально тягал за собой ауру бодрости и веселья, подаренную многочисленными домочадцами: жена, дети, внуки... Это был его мир, и Юрген не представлял насколько чужд он был его другу. Мартину просто понравилась идея играть по вечерам в кафе, а Юрген считал, что тем самым спасает товарища от одиночества. Собственно, какая разница. Ведь в результате оба оставались довольными.
Мартин привычно устроился на стуле. Пальцы на миг замерли над клавишами. Мимолетный взгляд в зал, и вот он - первый аккорд.
Глубокий, утверждающий свою власть и силу, словно говорящий: "Не ждите ничего легковесного и простенького. Я заставлю Вас думать, чувствовать, плакать. Я умею это делать".
Мартину было все равно поймет ли публика виртуозную игру, оценит ли появление мастера. Он уже вышел за рамки стен, глаз, реальности, погружаясь в привычный, эгоистичный мир собственного блаженства. Здесь он хозяин, отдающий приказы скользящим по клавишам пальцам, по крайней мере до тех пор пока не появлялась она. Девушка в сером кашемировом пальто и маленькой элегантной шляпке. Ее каблучки отбивали такт по мостовой, и эхом отражались в мире Мартина за несколько минут до того, как распахнувшиеся двери кафе приглашали гостью войти внутрь.
Мощный аккорд приветствовал ее появление, а глаза пианиста уже искали ее, среди вещей, запахов и клубящегося дыма сигарет. Пальцы привычно продолжали играть. Девушка неторопливо шла к столику у окна, перебросив через руку пальто. Садилась бочком на стул с высокой резной спинкой, закидывала ногу на ногу и замирала в ожидании официанта. Мартин знал, она закажет кофе, потом станет пить мелкими глотками, а когда чашка опустеет закурит тонкую сигарету. И ни разу не взглянет в его сторону. Музыка притихла, аккорды стали осторожными, как мелкий осенний дождь.
Официант принес кофе, девушка улыбнулась, чуть повернув голову в сторону Мартина. По черным гладким волосам прошла волна перламутра, а в огромных голубых глазах, даже улыбка не разогнала грусть. Кончики тонких, подкрашенных алым губ дрогнули и увяли. Марин заиграл быстрее, громче. Он желал достучаться до нее, дать знать, что он здесь, и ему не безразлична ее тоска. Но девушка задумчиво смотрела в окно.
Там снег превратился в густую белую пыль. Мартин украдкой глядел на незнакомку. Какой же юной она была! Какой же красивой! Горделивая посадка головы, изящный изгиб бровей, глаза, в полумраке зала казавшиеся особенно большими и загадочными. Свет ночников золотил ее гладкую кожу, играл на темном атласе платья, ласкал затянутые в капрон точеные ноги.
Она отставила пустую чашку, звякнув о блюдце, и невольно заставляя пальцы Мартина дрогнуть и сменить ритм. Он играл то напористо, то плавно, а поднявшийся ветер за окном закружил снег в маленькие вихри, стучащиеся в окно и разбивающиеся в мелкие, холодные капли.
Небывалое явление - снег в их богом забытом уголке! Девушка щелкнула простенькой зажигалкой, и с кончика сигареты потянулся вверх сизый дымок.
Печальная мелодия заскользила из-под пальцев пианиста. Ему до одури хотелось знать приходит ли она сюда каждый вечер, или только по пятницам, как и он сам. Он стал гадать об ее имени, и пальцы выдали искрящиеся переливы звуков.
Припомнилась собственная молодость. Мартин вдруг особенно остро ощутил ее незримое присутствие, словно он сам - худощавый, подтянутый вошел в зал и бросил на публику спокойный взгляд из-под густых черных бровей. Сколько юных сердец заставляло его появление биться чаще, сколько женщин мечтало, чтобы нервные пальцы, скользящие по клавишам, прикоснулись к их коже. Им хотелось трепетать не от музыки, а от силы его объятий. Он знал, слышал и понимал это, и наверное потому так и не остановил выбор на ком-то из них: своих поклонниц, приятельниц, случайных знакомых. Женщины - подобны шампанскому. Хмель от них был мимолетен, но приятен.
Пальцы пианиста бегали по клавишам, музыка набирала оборотов, гремела, ширилась...
Глянцевая поверхность рояля отражала, вошедшего в раж музыканта. Седые волосы паутиной расползались по плечам, потускневшие, словно выцветшие от времени глаза, сейчас полыхали огнем. Впрочем, так случалось всегда, когда он прикасался к клавишам.
Мартин глянул на девушку. Она сидела в полоборота, чуть склонив голову. Слушала.
Он заиграл громче, бравурнее, выплескивая в зал всю энергию и страсть на которую был способен. Горячие волны побежавшие от рояля к столику у окна стали практически осязаемы. Щеки девушки полыхнули румянцем. Она шевельнулась, блеснув переливами атласа. Музыка замерла на самой высокой ноте, и рассыпалась жемчужинами звуков. Мартин чуть привстал. Ему хотелось сорваться с места, броситься к столику, обхватить ее за талию и увести в запорошенный белым волшебством город.
"Но разве я смею"? - мелькнуло в голове и пальцы на миг замерли, чтобы вновь лечь на клавише в легком печальном касании. Тихо, совсем тихо. "Что я могу? Оскорбить ее своей старостью. Предложить ей свой щедро припорошенный пылью и пожелтевший от времени мир? Нет, я не смею подойти к ней".
Кончики его губ трагично поползли вниз, а пальцы продолжали бегать по клавишам, в такт притихшему сердцу.
Девушка отвернулась, устремив взгляд к как-то враз присмиревшему снегопаду.
Ее звали Илзе Мориц.
Хороводы снежинок завораживали. Илзе думала о том, как сказочен вечер. Впрочем, каждая пятница казалась ей волшебной с тех пор, как она начала приходить сюда. Девушка украдкой вздохнула, вспоминая, что ее кошелек практически пуст, и возможно до следующей пятницы хозяйка магазина, где она работала не удосужиться выплатить зарплату.
Неужели ей не удастся прийти? Илзе услышала дивную музыку, однажды проходя мимо.
- Кто может так божественно играть? - полюбопытствовала она у вышедшей из кафе дамы.
- Мартин Гирш, - ответила та с ноткой возмущения и приподняла бровь: - Но Вы вероятно не слышали о нем. Вы так молоды.
Ее голос стал более благосклонным.
- Видите ли милочка, некогда это был музыкант с мировым именем. А как он был красив!
Она мечтательно закатила глаза, и тут же махнула рукой.
- Но теперь он стар, хотя играет по-прежнему мастерски.
Илзе рассеянно кивнула и поблагодарила даму. Завораживающая музыка поглотила ее внимание целиком. Ей хотелось тут же войти, и наслаждаться переливами аккордов, но шикарный туалет дамы смутил ее. Илзе глянула на свое скромное пальто и достаточно поношенные туфли, и нахмурилась. Правда, не на долго. Всего минута ушла на принятие решения. Илзе работала в магазине готовой дамской одежды, и вполне могла позаимствовать что-то на вечерок. Конечно, без ведома хозяйки.
И в следующую пятницу, очаровательно одетая девушка впервые вошла в кафе, чтобы послушать Мартина Гирша.
Она и глаз не смела поднять на великого пианиста, а музыку впитывала каждой клеточкой тела. Дивно, но с каждым разом она становилась все лучше, чувственнее, мощнее. Илзе чувствовала жар струящийся со сцены, и невольно дрожала, не в силах устоять перед ним. Неужели музыка могла обладать подобной мощью. Илзе решилась бросить на музыканта взгляд из-под полуприкрытых ресниц.
Нет, она не увидела старика. Ее взору предстал человек одержимый, огненный, сильный. Он не мог быть глупым или пустым. Аура окружавшая его заслоняла морщины и седину.
Если бы можно было сказать ему об этом. И об музыке, и обо всем. Илзе была убеждена, что могла бы говорить с этим человеком вечно.
Иногда, ей казалось, что и он говорит с ней. Аккорды лились со сцены, и девушка приписывала их себе. Будто в них был какой-то скрытый смыл, тайное послание лишь для ее ушей. Странные мысли! Илзе усмехалась, потешаясь над собственной глупостью. Что общего могло быть у этого величайшего человека, виртуоза с ней - простенькой девчонкой, в сворованном на вечер платье?
Каждый раз возвращаясь отсюда в маленькую съемную квартирку, которую приходилось делить с двумя подругами, Илзе сочиняла длинные диалоги, которые она могла бы провести с Мартином. Да, именно Мартином - она позволяла себе эту фамильярность в мечтах. Он говорил также, как играл: страстно и открыто. Он обнимал Илзе так, что она верила, что отобрала у мира огромную ценность и присвоила ее себе. Как сладостны мечты! Илзе не раз умудрялась пройти мимо обшарпанной двери нужного дома. Да и зачем ей туда? К вещам, которые мигом вернут к реальности и исключат присутствие в ее жизни Мартина Гирша.
Только в кафе по пятницам он оказывался рядом, скользил где-то по обочине ее жизни, даже не задумываясь об этом. Если бы можно было к нему подойти. Но разве она смела? Что она могла предложить ему? Оставалось только слушать божественную игру...