Аннотация: Трудно быть богом? Попробуйте побыть героем. Вот уж должность! Не меды хлебать! Так что добровольцы - три шага вперед! Вирхофф, вам что? Особое приглашение?
От автора.
До ,,перезагрузкиˮ роман носил несколько пафосное и претензионное название ,,Камень брошенный богом.ˮ, что вводило в непреднамеренное заблуждение, встретить в повествовании героя ,,без страха и упрекаˮ, эдакого Пьера де Баярда, родом из наших скучных дней. И многие читатели заблуждались. Иных раздражала отсутствие запятой, после слова ,,каменьˮ. Теперь название заменено, сообразно характеру героя и описываемым событиям. Заодно подправлен текст. Кое-что добавлено, а часть убрана. Объем, в итоге, похудел процентов на пять. Надеюсь, настолько же стало меньше и ошибок. Касаемо Леха фон Вирхоффа, он все такой же выпивоха, матерщинник, бузотер, любитель женщин и эпатажа. Чтобы не говорили и не советовали, каждый справляется с одиночеством в меру своей испорченности и собственного разумения. Готовых и общих рецептов, увы, не существует.
Март 2019 г.
Шабашка для героя
По мотивам прочитанной макулатуры и просмотренных киноподелок...
...На прибрежной галечной россыпи ЕМУ приглянулся именно этот камешек - плоский, жёлто-коричневый, с пятнами зелёного, с прожилками синего, в крапинах мелких сколов. Подобрав находку, повертел её. Дыхнув на белёсый от высохшей соли бок блинка, отер большим пальцем теплую запотелость. Как по волшебству камень засиял чистыми красками летних радуг, будто был вовсе не простой, одной из многих, галькой, а оброненной драгоценностью. Оп! и сокровище запрыгало поверх набегавших волн, по розово-алой дорожки заката, к медленно тонущему в море солнцу...
Вольная интерпретация Книги Бытия.
1
За дверью, в коридоре, шаркали тряпкой и пытались узнаваемо петь.
- ...И жизнь хороша, и жить хорошо ...
Кому как! В данный момент со столь позитивным взглядом я не согласен категорически. Похмелье мало оптимистичная штука. Жизнь не хороша, и жить не хочется абсолютно. Какое жить! В голове разгружают металлолом, сердце боксирует с желудком, печень с айсберг, во рту сахара, а нетленная душа прибывает в коме. Полный персональный апокалипсис!
Силюсь открыть глаза. С третьей попытки обозреваю мир в узкую щелочку век. В таких случаях присвистывают. Обычно удивленно. Для меня исторгнуть волшебную трель равносильно подвигу.... Не по Сеньке шапка, подвигами пробавляться....
...Хаза не больничка. Не среднестатистическая занюханная районная больничка, куда отправляют павших в борьбе с Зеленым Змием, прокапать гемодез и кордиамин. Неужели, за тот немалый срок, посвященный мною дотошной дегустации спиртосодержащей продукции шести континентов, экономические успехи родной державы оказались столь значительны, что представилось возможным финансировать отечественным алкашам вывод из запоя? В России? Не бывает! Повторно окидываю замутненным взором предоставленные барские апартаменты. Чистенько, беленько, светленько. Цветочки на столике. Общее благолепие портят две вещи: я - в недельной щетине и времен развитого социализма, черных сатиновых семейниках и мобильный санузел − эмалированная утка. На боку сосуда аккуратно выведено красной краской "наркол". Похвальная предусмотрительность. В наш век повальной меркантильности и стяжательства не одна материальная ценность не должна оставаться без хозяйского досмотра. Вдруг свои позарятся и сопрут инвентарную единицу или при побеге зловредный обитатель утянет подотчетный объект, в память о блаженных минутах, проведенных в земле обетованной. Случись подобная оказия, мудрость бережливых проявится во всей красе. Современного Жана Вольжана с легкостью опознают по желтобокой параше, прижатой к каторжной впалой груди.
Подозрительно ни с чего захотелось закурить... Отцовского "Севера"... Размять табак, постучать гильзой по пачке, затянутся душистым дымом, и смачно пустить к потолку сизое колечко. Увы! "Север" давно не выпускают. Я же, вняв отцовскому совету − лучше стопка, чем затяжка, никотиновым зельем не балуюсь. Советы советами, а курить приперло, что молодожена до смазливой свояченицы. Невмоготу, хоть кричи! И прояснить причину напасти некому. Рядом ни близкого, ни дальнего, ни какой иной рожи. Лежи сиротой, пялься в потолок, да гадай, почто некурящему каскадеру и неудачнику тупо хочется дымнуть папиросу.
От щемящей тоски по куреву отвлекает ранее не замеченный предмет. На столе, за цветами, подальше от края, притаилась алюминиевая кружка, какие показывают в кино про войну и медсанбат. Любуюсь ей, как не любовался бы и Сикстинской мадонной. Возношу ей мольбу, как не молил бы и Святых угодников. Хочу обладать ею, как не хотел обладать ни одной женщиной в мире. А доведись загадать собственную кончину, не колеблясь выбрал бы утопление.
Ученые сухари утверждают, в человеке самый дееспособный из прочих инстинкт самосохранения. Он, мол, заставляет проделывать разные трюки, понимание коих лежит за гранью человеческого разумения. Трепотня! Похмелье это вам не нанотехнологии. Самое-самое − жажда! Поэтому все внимание кружке. Весь потенциал духа обретению тусклого алюминиевого предмета с вмятинами и погнутой ручкой!
Приподнимаюсь на локти, дотянуться до спасительного предмета. Ох, напрасно! В башке взорвалось и забулькало. Интересно сколько вчерась откушал, коли сегодня хреновей, чем патриоту-аллергику от турецких помидоров? Подавляю подлую слабость рухнуть в люлю. Гвардия не сдается! Сажусь, концентрируюсь и протягиваю трясущуюся руку за вожделенной емкостью. О, как она многообещающе тяжела! Как полна и прохладна!
Осторожно, не расплескать, подношу алюминиевый Грааль ко рту. Пью! Пью! Пью! До последнего глотка... Alles*!!! Опрокидываюсь в койку. Черная дыра вращающегося сознания затягивает в сон.
Ну, вот и белочка к нам пожаловала. Здрасьте!..
...Вишу вниз головой. Ноги, захлестнутые тугой удавкой, глядят в высоту босыми пятками. Внизу, под макушкой, жадно клацает ржавыми ножами гильотина.
Под бра из человеческого позвоночника, на уголке сундука задрапированного плюшевой тканью, примостился щуплый дедок в докторском халате. Меня он упорно не замечает, поглощенный листанием Hustler-а и разглядыванием панорам, разворотов и ракурсов заголенных бесстыдниц.
- Эй, батя! - позвал я. Ни Бэтман все-таки, не по-людски висеть. Опять же, помочиться приперло.
Дедок, использовав, как закладку длинное, мумифицированное и срамное, отложил журнал.
- Очухался, голубец!
- Очухался, - согласился я. В памяти всплыло имя. Малюта Скуратов.
Шмыгнув за стеллаж с образцами пыточных инструментов, дедок тут же вернулся, таща огромный фолиант. Бухнул книгу на сундук, и, слюнявя палец, быстро перелистал насколько страниц.
- Ну, ты и хомо! Ну, ты и эректус! - ткал в книгу и удивился Скуратов.
− Сапиенс, − козыряю эрудицией перед дедом.
− Кто сапиенс, а ты эректус.
− Аххххаааамммм! - согласилась гильотина.
"Пьянство до добра не доводит," - напомнил я себе и со снисходительностью загубленного таланта, высказал Скуратову.
- У каждого свой крест.
- Согласен, - вняв тонкой горечи моего слова, кивнул дедок, - Еще есть соображения?
- По поводу? - уточнил я.
- Как же! Жизнь штука тяжелая....
Я бы сказал скользкая.
−....Судьба играет человеком....
Что есть, то есть. Как воланом в бадминтоне.
− ...Фортуна повернулась задом....
Не мне судить, но насчет содомии.... Некоторым ничего, а мне не катит.
− ...Ну и так далее.
Вот в ,,так далееˮ самая шляпа! Подмывает пуститься в пространные рассуждения о не размыкаемом круге претерпеваемых невзгод, но Скуратов бездушно торопит.
- Жалься, жалься!
Влепить бы старой гниде в ухо. За черствость и не отзывчивость.
- Дак чё? Глаголь! - подгоняет дедок, озабочено хлопоча у ржавого рубильника. Не дождавшись, одобрил мое молчание. - И то верно, последнее дело мужикам плакаться, - шумно сдув пыль с рук, спросил. - Значит, про Безмен Истины не знал?
- Не знал, - огрызнулся я.
- Но догадывался?
- И не догадывался.
Скуратов почесал затылок.
- Не беда, - успокоил он. В руке у него (Ваш папа не Гарри Поттер?) появилась указка. - Ты, посредством верви..., - указка задержалась на петле, сдавившей мои лодыжки, - ...соединен с механизмой Безмена Истины. - Скуратов отсалютовал в потолочное пространство. - А это..., - он постучал по рубильнику, - ...включатель механизмы.
"Не! Без дураков, брошу пить", - запоздало зарекся я, холодея и от не посильности принятого решения и от дурных предчувствий, вызванных манипуляциями деда.
- Я задействую включатель и, под тобой, разверзнутся бездны бездн, а механизма смайнует на величину твоего... Кхе-хе-хе! твоего грехопадения! - голос Скуратова стал торжественно грозен. - И воздастся!
Такелаж с пеньковой удавкой и фрагментом электрического стула мне крайне не симпатичен. Больно походил на всамделишный.
Лихорадочно соображаю, выкрутиться из сложившейся ситуации. Глухо!
Дедок вальяжно прошелся по комнате, продолжая говорить.
- Ножницы Воздаяния чикнут и свободен!
- Эээээ! А если они меня чикнут? - запаниковал я. За столь малое время в голову не пришло ни единой спасительной мысли.
- Такое случается. И ознаменует, что в тебе, окромя паскудства, имеется и хорошее. А хорошее не можно низринуть в прах.
Для наглядности дед скинул плюшевую драпировку. Сундук оказался морозильным ларем из мясного магазина. Под стеклом, на полках, только без ценников, лежали: ступни, голени, ягодично-поясничный отдел, полтуловища, и туловище целиком, но без головы.
Не успеваю раскрыть рта. Отвесив мушкетерский реверанс, сучий дед отжал рубильник вверх. Механизм послушно пришел в действие. Ржавые лезвия коцнули под коленками. Падая, исторгаю нечеловеческий вой...
...Ору, выворачивая легкие. Когда воздух кончается, быстро вдыхаю и снова ору. В одной из пауз озорной басок успевает мне сказать.
- Закругляйся с сольфеджио! Не на шоу Голос. И не Песне Года.
Послушно умолкаю и открываю глаза.
Покоюсь на низкой каталке, накрытый грязной простыней. Передо мной щетинистый пузан в неопрятном переднике патологоанатома небрежно опирается на ухват. Маленькие глазки на огромной лысой голове смешно стреляют туда-сюда. Поросячий пятачина нахально наморщен. Уши острые, в одном - казацкая серьга, на другом синяя печать ветеринарного контроля.
- Well come to hell!
- Чего? - огорошено спрашиваю я, вспоминая перевод. Куда там. Весь курс английского сплошное: Fuck up! Fuck you! Kiss my ass! Смакчи струк! Cojones! Y una polla! Кунем айат! Idi u kuras!
- Добро пожаловать в ад, полиглот! - довольно хрюкнул пузан.
Затравленно озираюсь. В кишках холодно, будто наглотался кубиков льда, безо всякого виски.
Пещера. Необозримо огромная. Несмотря на необъятность её размеров, испытываю гнетущее ощущение тесноты и скученности.
- Ад, любезный, ад! - убеждает пузан. - Не мазня Боттичелли, Синьорелли и прочих макаронников. Натурально ад! - и привлекая мое внимание, тихонько стучит по каталке ухватом.
Доносится пыхтение, сопение и шумный выброс анальных газов. Неудобно выворачиваю голову. Мимо тащится сухонький мужичок, на котором верхом восседает толстенная бабища в балетном трико и пуантах. Доходяга надрывается из последних сил. По впалой груди потоками бежит кровавый пот.
- При жизни игнорировал женский пол. Онанист поганый! Нет, бабенку обрюхатить, мужскую силу в кулак тратил. За что принужден таскать сию... гы-гы-гы! лебедь белую, тысячу лет, - пояснил мой гид, делая "ручкой" грешнику. - Немного, правда, осталось. - Пузан извлек из кармана фартука девятый айфон и мазнул по экрану. - Два года и...
Изобразив утиный скок Ангуса Янга из AC/DC, выдал.
− ...Жизнь начнется без авралов,
Сундуков и генералов!
Демобилизация-а-а!
Шамкаю ртом сказать. Но шамкаю и только.
− Нет, ты поглянь-поглянь! - остановил свои взбрыки пузан. − Какая встреча! Какие люди!
Поглядеть было на кого! Мимо, виляя задом, что рыба хвостом, плыла девица. В противоход ,,хвостуˮ, две огромные груди, подобно гигантским маллетам*, отбивали парадидлы её семенящим шагам. От переизбытка поросячьего восторга, пузан оперся на ухват и по-кобелиному задрал ногу. Пальцы сложил в ,,козуˮ. Ёу!
− Комон, бэби, комон, − зарэпил рогатый, дергая головой и провожая диву взглядом. Айс Кьюб хренов! Человек в ад попал, а он .... Но бэби, конечно, спору нет, штучка с ручкой!
"Господи, боже мой!" - опомнился я и по русской привычке, подкрепил позывной руганью.
- Ты не стесняйся, сыпь не по-книжному, - поддержал душевный порыв пузан. - У нас не храм. Можно! - и хитро подмигнув, в полголоса добавил. - Блесни падежами и склонениями, потомок Бунина и Даля.
Я сыпанул многоэтажными конструкциями из лексикона знакомых грузцов. На сердце маленько, но полегчало. Пузан остался недоволен.
- В первый класс не ходил? Лепечешь чисто младенец, − и сердито потолкал каталку.
− Куда-куда. Определим на постой. Здеся не тама. У нас сервис. Все включено. Не бесплатно, но гы-гы-гы! по-божески. Никто не бомжует. Опять же учет, прописка, регистрация, карта мигранта.
− А нельзя ли не катить вперед ногами? - делаю замечание говорливому вергилию.
− А какая тебе разница? Ног лишился.... Да и все одно, − пузан приложил руку к груди. - Скорбим и помним.
Поговори с таким. Высматриваю вдалеке подозрительную двухэтажку с красным фонарем и красным флагом над подъездом.
− Бордель что ли? - угадываю я.
− Общежитие временного проживания.
− И кто там проживает, стесняюсь спросить, − любопытно мне, знатоку и постоянному посетителю подобного рода обителей.
− А ты не стесняйся, стеснительный. Отстеснялся свое. А живут там, как есть королевны, принцессы, графини, валькирии, амазонки и эльфийские лучницы.
− В борделе?
− Говорю же, в общежитии! Гонялись они, значит, за большой любовью, а попали на большой х...й. Генезис называется. Не орган, а тенденция. Наглядная трансформация избыточности самомнения в суровую действительность жизни. Потом присмотрим тебе, какую посвежей. И без вшей. Гы-гы-гы! Рифма!
− Мне что ли?
− А ты чего? Против любви?
− Нет.
− И за деньги?
− Эээээ.... Нет. В смысле, не против.
− Наш человек, − похвалил пузан и бессердечно намекнул на мою физическую ограниченную дееспособность. - И счастия не ищет, и не от счастия бежит.
− А может для начала в больницу?
− С больничкой тебе облом полный.
− Что? Без страховки не возьмут?
− Бастуют. Профсоюз. Не хухры-мухры. Это у вас там шарашка, а у нас..., − Пузан вытер навернувшуюся слезку и перекрестился на красный флаг на публичном общежитии. − Ильич, мы за тебя и пасть порвем и моргалы выколем, и сфинктером смотреть заставим!
Объехали подозрительную помойку. Пузан охотно делал комментарии к местным пейзажам и пасторалям.
− Это не сталкеры. Это друзья, что хуже врагов. Депутаты. В обещанном светлом будущем копаются. А что? Светлое будущее, как и картошка, из дерьма растет. Вот и копаются. Глядишь чего и накопают.
Лужайка или покос. На нем стадо кентавров. Не совсем кентавров. Вернее кентавров, но по-другому. Задняя половина впереди, а передняя сзади. И вот те, которые передние, которых задние...
− Есть правосеки, есть левосеки, а это просто гомосеки. А пазл такой сложился, чтобы идеи свои гомосячьи не распространяли.
− С каких пор идеи распространяются половым путем?
− А только им и распространяются. Весь мозг выеб....т своими идеями. Что эти, − мах на кентавров. - Что те, − на депутатов.
Катим дальше. А куда мне деваться? Не трамвай, не сойдешь. И не урок, пописать не отпросишься.
− Феминистки наши ненаглядные. Те, кто при жизни мужиков к себе на пушечный выстрел не подпускали, тому и после смерти ни миллиметра счастья, − пояснил пузан пасторальный хоровод вокруг фаллической стелы. На стеле веночки из одуванчиков, гирлянды из васильков и ромашек, следы от помады и засохших слюней.
− Жестко.
− А ты как думал, − взгрустнул пузан. − Читал Сафо?
Завижу лишь облик сияющий твой −
Дышать не могу я спокойно.
Мучительно счастье быть рядом с тобой -
Его только боги достойны.
Услышав твой голос и встретив твой взгляд,
Я вымолвить слова не смею.
Мне в кровь проникает таинственный яд,
Я мерзну, и я пламенею.
Дышать я не в силах мне горло свело,
В ушах - будто шум океана.
Я глохну. В глазах и темно и светло,
А сердце стучит неустанно...
− ...Про нас такое не напишут.... Суки..., − расчувствовался движитель каталки. − Как есть суки.
− Весь мир бардак, все бабы...
− Но-но. Уважительней к женщинам, − не позволил пузан мужской правды. Даже из солидарности.
Народ интенсивно перемещался, таская что-то темное в граненых стаканах.
− Кто нефть за гроши продавал, теперь обратно её носит. Восстанавливают природный ресурс и экологический баланс. Не ими налито, не им и опорожнять.
− А не восстановят?
− Не восстановят? На Гринпис волков!
В данном вопросе я целиком и полностью на стороне пузана. Как вспомню цены на бензин... Я бы хапугам наперстки выдал или чайные ложечки.
От нефтяников пробуксовали сквозь вонючее болотце с телевизионщиками. Не трепать нервы, заложили круг, обрулить обезьянник с песнюками России, а заодно и свинарник, с некультурными деятелями культуры.
Объезжая какую-то кучу, приблизились к непонятной культовой архитектуре. Грешники, почему-то сплошь мужики, стояли упираясь лбами и прижимаясь лицами, раскинув руки буквой ,,Тˮ. Но трудно объять плоское. Невозможно. Но они старались.
− Это что за великая стена зажмуренных глаз? - любопытствую о непонятном.
− Глаз? - не уразумел меня пузан. - Каких глаз? - и закатился, колыхая брюхом. - Это...это....− заливался он. - Стена.... О! О! Стена...., - хохотун запрокинул голову - Ну, ты сказал... Закрытых глаз.... - и так минут десять.
Наконец, аж за бока схватился − заболели, он просмеялся.
− Это же передовое искусство! Самого Джейми Маккартни!* Пять лет трудов! Четыреста штук...., − пузан опять ударился в безудержный хохот. - А это... это подкаблучники..., − и ржал, конь, без удержу, во всю глотку.
Внезапно темноту пещеры прорвало. Изо всех щелей, стеная и плача, повалил грешный люд. Какого-то хмыря взахлеб рвали трехглавые псы. Другой пил горящую смолу из порванной задницы. Третий руками выламывал себе ребра. Четвертый, краснея от натуги, дудел на собственном члене. Пятый кормил грудью отсеченную голову. Шестой в беге наступал на вываленный до земли изо рта язык. Седьмой нес в оберемке кишки, восьмой..., сотый..., тысячный..., миллионный... Все они стремились к трибуне, где жестикулировал веселый брюнет с разноцветными глазами, черным и зеленым.
- Индульгенции! Индульгенции! - орал он, разбрасывая четвертинки листков. - Не покупаются, не продаются, так раздаются! Ни какого обмана, убедитесь сами! Поймал счастье, на выход с вещами!
Тысячи страдальцев, в сутолоке, поверх голов, в крике и вое, тянулись за вожделенной бумагой. Тщетно! От соприкосновения индульгенции ярко вспыхивали и мгновенно сгорали, распадаясь прахом в жадных ладонях, от чего бедолаги выли и орали еще громче.
Я почувствовал острую потребность заскулить. Тихо, жалостливо, как заблудившаяся Каштанка. В надежде, добрая рука меня приласкает и утешит. Не утешили и не приласкали. Пузан, с видом знатока и гурмана, обозревавший шествие, без излишних эмоций поторопил меня.
- Подымайся, болезный. Не барин вылеживаться. Пойдем ипотеку оформлять. На..., − мой вергилий сунулся в свою оргтехнику. - Ага! На три тысячи пятьсот восемьдесят шесть лет и полгодика.
Потребовалось время сообразить чего он хочет и о чем говорит. Смысл сказанного с великим трудом пробился в отупевший от страха разум. Это за что же мне столько впаяли?
− Женишься - срок ополовиним. С тещей возьмешь, еще раз пополам. Грызунов заведешь, на количество поделим.
− Каких грызунов?
− Которые тебя папой обзовут. Хошь по сыновей любви, хошь по наущению за сникерс. Так что - подъем!
- Ноги где? Подъем ему! - я пнул культей простыню, надеясь увильнуть от местных благ и вливания в общий строй.
- Ах, да, - спохватился пузан и по-разбойничьи звонко свистнул.
Откромсанные гильотиной члены пришлепали, бодро отбивая такт.
Раз! Два! Левой!
Раз! Два! Правой!
Шли солдаты на войну!
- А, ну веселей, - подзадорил их пузан, захлопав в ладоши. - Мыла Маша ножки белые в пруду!
Ноги, переступая с пятки на носок, пошли русскую плясовую.
- Ать! Ать! Ать! - хлопал пузан в такт. - Не плошай, молодцы!
Ободряемые хлопками "молодцы" не плошали. Пыль поднялась столбом, как от кавалерийского эскадрона. Не знаю, где они выучились выделывать кренделя, но среди скромных талантов их бывшего хозяина, мастерство взбрыкивать голеностопом и трясти мудями не значилось как таковое.
Натешившись, до умильной слезы, пузан призвал разохотившийся до пляса кордебалет к порядку.
- Побаловались и будя! Давайте на место!
Ноги, стриганув антраша, исполнили команду.
- Это что? - возмутился я. Мои вновь обретенные конечности перепутали правое с левым.
Пузан довольно хихикнул.
- Озоруют, канальи.
- Ничего себе озоруют! - взорвался я негодованием и... проснулся.
Проснувшись, полежал. Хорошо! Возвращаясь к реалиям, задорно проорал.
- Всех излечит, исцелит, добрый доктор Айболит!
Тот час клацнули двери, и просунулась опухшая морда. Луч света в темном царстве, да и только!
- Человек, шампанского! - надрывался я. - Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Удивительно вкусно, искристо и остро!
- Пасть закрой, - изрекла морда, краснея от профессионального негодования.
Ну, какой же это добрый доктор. Это медбрат, злой и грубый.
- Тогда пивка, - прошу его примирительно.
- А к проктологу?
- Пошел ты, - беззлобно огрызаюсь томимый счастьем быть живей всех живых.
- Заткни хлеборезку и лежи тихо. Пока лежится, - высказали мне добрые пожелания и оставили в гордом одиночестве.
Собственно, почему я здесь? По какой надобности и с чего вдруг? органы правопорядка определили безвинного выжигу в медицинское специализированное учреждение? Поскольку события вчерашнего дня помнились только до распития четвертой бутылки, приходилось надеяться, позднее ничего антиобщественного я не совершал. Не разгуливал в звездно-полосатом, изображая одновременно Капитана Америку и Зорро. Не требовал вернуть Крым хану Шахин Гераю. Не организовал пикник у вечного огня с шашлыками, песнями и бабами. Не пытался уволочь бронзового гения революции в прием цветного лома. Не устроил нудистский пляж на лужайке под окнами мэрии. Надежды мои зиждились на твердой убежденности, сотворись малое из перечисленного, моему бренному телу не поздоровилось бы от блюстителей закона. Это в столицах демократии, либерализм и уважения прав человека, а на периферии тирания и махновщина. Но плоть моя не носила свидетельства грубого с ней обращения, поэтому конфликт с адептами дубинки и наручников исключался. Автоматически исключалось и пьянство. Незнающих норму в питие, в виду непрезентабельной внешности и финансовой несостоятельности, обыкновенно оставляли у мусорных баков или на лоне матушки природы. Не возникало бы вопросов, очухайся я в какой-нибудь конуре на заблеванном полу, среди опрокинутых салатов и в лежбище бесчувственных разнополых туш. Та же херня с пробуждением в буржуйских покоях с позолотой на унитазном стульчаке, хрусталем люстр, персидским ковром, в обнимку с пережравшей водяры хозяйкой. Но я очнулся в палате с санитаром на стреме и парашей подписанной ,,нарколˮ. Неприятный факт требовал тщательных изысканий причин случившегося. С чего начать? С дат в метриках и аттестате? Вот значит, откуда желание курнуть отцовского "Севера"! Но отчий кров и родная школа вне подозрений. Учиться отправился нормальный непьющий ребенок. Букву ,,рˮ выговаривал, азбуку знал, таблицу умножения вызубрил. Носить портфель и рюкзачки за девочками не противился. Страницы из дневника не драл, люлей и вкусняшек получал согласно заслугам. К восьмому классу молочные зубы соответственно возрасту поменялись коренными, муди обросли, а кормить ослика в зоопарке и смотреть клоунов в цирке, разонравилось безвозвратно. Что вовсе не избавляло от ослизма и клоунады привносимыми государством в жизнь, в не устоявшийся менталитет и зачаточные принципы подростка. Вчерашних кумиров Хрюшу и Степашку подменили космодесантники, попаданцы, спецназ и истребители зомби. А по тысяча одному каналу трубили и трещали тысячу и одну сказку про отважных, бескорыстных и гордых. Отважные и бескорыстные творили много хороших и замечательных поступков. Их любили прекрасные женщины, а не прекрасные делали качественный минет и рожали деструктивных бастардов. Витязей Нового Времени боготворили простые смертные, боялись враги, а друзья были преданы, что покойник надгробной плите. Большинство из поколения next достойно перенесли подмену ориентиров общественной формации и собственные успехи открыто связывали с деньгами папаш, связями мамаш, и родней в государственной или губернской думе. Но особо наивные желали достичь всего сами. Честным умом и дурной силой. Или же дурным умом и честной силой. К сожалению, от упомянутых задвигов прививок не придумано. Геройство не полиомиелит и не чахотка, капельками под язык не предупреждается и манту не выявляется. И вот, при полном попустительстве родителей, одно милое дитятко, не будем показывать пальце кто, принялось на практике закалять ум, дух и тело для великих свершений. Методика для зачисления в герои включала обширную программу, начиная от секции японского го, где малец рисковал совершенно свихнуть мозги, и, заканчивая занятиями айкидо, таэквондо, окинавским каратэ и историческим фехтованием, где он чудом не свернул себе неокрепшую шею. А поскольку настоящие мужчины еще и стреляли без промаха, скакали на лошадях, гонялись на авто и самолетах, бесстрашно лазили по крепостным стенам и отвесным скалам, прыгали с парашютом и без, торная дорожка исканий привела мальчугана к дверям ШК ,,Мастерˮ. Иеху!!! Так закалялась сталь! Сильная рука сжимала эфес клинка. Ветер дальних странствий холодил лоб. Синее небо манило разрезом кровавого горизонта. Туда! Туда! Где жизнь прекрасна!!!
Первый раз Прекрасная Жизнь показала себя едва вставшему на крыло Герою, призвав оного под гвардейский стяг, в Доблестную, Легендарную и Непобедимую. Простившись на перроне с плачущей родней, борец с вселенским злом, без сожалений отправился в далекие края, постигать премудрости воинской профессии. Застучали по стыкам рельсов колеса, заскрипел утильной древности вагон, пугая внезапностью, дико взвывал гудок электровоза. Сутки... Вторые... Третьи... Неповоротливое грядущее неотвратимо приближалось со скоростью 60 км. в час.
По прибытию, поборника добра определили под опеку оборзевшего битюга с лычками ефрейтора, потребовавшего от "духа" стирать "дедам" портянки, промышлять курево и подшивать к форме чистые воротнички. Ефрейторские капризы не нашли должного понимания у обуреваемого жаждой славных деяний юноши с горящими очами. Ибо мнил он ˗ герои выше обыденного бытия! Зазнайку незамедлительно и охотно подравняли и поставили в общий строй.
И что? Оказалось вокруг тебя, рядом с тобой, плечо в плечо - сплошь Герои! О двух руках, о двух ногах, в полосатых тельниках, в лихо заломленных беретах! Вот оно! Боевое братство!
...Звонко лопалась сталь под напором меча,
тетива от натуги дымилась,
смерть на копьях сидела, утробно урча,
в грязь валились враги, о пощаде крича,
победившим сдаваясь на милость. ...
Со временем мундир и эполеты героического юноши пропитались кровью ран и пропахли пороховой гарью. Он привык терять друзей и хлестать водку за помин души геройски павших, а там где жили сокровенные мечты, завелась липкая плесень апатии.
Я прервался для первых итогов. За беззаветное служение отечеству пансион не полагается. О доблестных солдатах отчизна скромно забыла. А те, кто не забыл, находились слишком в затруднительном положении, резервировать за бывшим противником отдельные палаты в лечебных учреждениях и оплачивать капельницы. Посему можно смело переходить к после демобилизационному этапу героической биографии.
Гражданское житие бледно напоминало идеалы, высосанные из книг и подсмотренные в киношке. Герой скакал, рубился на мечах, прыгал через огонь и в воду, и рыскал в поисках светлой любви с этажа на этаж многочисленных женских общаг, где, не задумываясь, тратил на дам жалование каскадера. Год, два, три... Календари отсчитывали канувшее в лету, столичные куранты на всю страну звонким боем предупреждали - время, идет, парень! Идет, то идет, а жизнь будто примерзла к месту. Никаких подвижек к славе и любви не происходило. Пребывание в застое, герой, не мудрствуя, скрашивал употреблением и злоупотреблением алкоголя, и ждал своего часа. Сидение на мели закончилось не скоро, но закончилось. "Лед тронулся" и судьба неожиданно сделала крен в сторону криминала.
Я нервно заерзал на пружинном ложе. Очевидно, так чувствовал себя Шлиман, когда в раскопе, его лопата наткнулась на руины троянских стен. Как и он, я мог с уверенностью сказать: Здесь! И если археологическая находка вызвала в великом Шлимане ни с чем несравнимую радость, то моя догадка ничего кроме холодного пота вызвать не могла.
С Федей Кровельщиком я познакомился в баре, в коем обменял последний косарь на поллитровку Нимироффа. Употребляя заказанный напиток в чистом виде, на шумную кампанию за соседним столиком не очень-то обращал внимание. Денежные хлопцы вовсю спаивали двух голенастых и сиськатых блондинок. Подвыпившие девицы, хохотали отпускаемым сальным шуточкам и, подражая Шерон Стоун и группе Виа-Гра, беспрестанно закидывали-перекидывали ногу на ногу, демонстрируя отличного качества ляжки и кружевное нижнее белье. Томно поглядывали на кавалеров и ругались не хуже их самих. Особой неприязни компания у меня не вызывала, разве что раздражала початая бутылка французского коньяка ˮПинар дель Риоˮ от папаши Готье. Отпили из нее от силы сотку-полторы, переключившись на более благородный Beefeater уральского разлива и кавказскую Black Horse, чтобы на кобыл тянуло. Недопитость их коньяка угнетала меня хлестче, чем европейские санкции родную державу.
К определенному времени посудина моя опустела, хотелось догнаться, и ничего лучшего, чем глыкнуть коньячку мне не представлялось. Стрескав халявских орешков, из вазочки на барменской стойке, я нагло подрулил к гулявшим буржуям.
- Земляки, налейте добавить, - и, чтобы не предложили чего попроще, щелкнул коньячную бутылку по этикеточному горлу.
От такой наглости в компании на миг воцарилась тишина. Затем из-за стола показательно медленно поднялся рябой жлобяра. Картину гнать он умел, но отступать я не собирался, а налитая мощь его крупной фигуры пугала меня не больше чем поручика Ржевского триппер. Не отрывая взгляда от второго, прилизанного, долговязого умника, всем здесь заправлявшего, вежливо предупредил.
- Я попросил.
Жлоб, шипя проколотой шиной, навис над столом.
- Берега попутал?
Золотые зубы в его оскаленной пасти сверкнули мне поминальными свечами. Ладан дорогой сигареты настырно забивался в нос.
- Глухим повторить? - наглел я. После столь не дружелюбного обхождения, коньяк приобрел в моих глазах качества эликсира молодости и панацеи от бед.
- Запросто, - грубил жлоб, цепляя меня за локоть.
Говорят человек человеку брат. Шутят, наверное. Прицениваюсь к родственнику по виду. Обычный зажравшийся ублюдок, отказавший мне в выпивке. Мне? Герою!?
Пугать длинноногих барышень не стоило. Городской бар не ковбойский салун и мебель в нем не бросовый студийный реквизит. Крушить обойдется в большую копеечку.
- Пошли, зёма, - соглашаюсь не раздумывая, и хлопаю жлоба по накаченному плечу. - Показывай дорогу.
Вернулся я через минуты три. Усаживаясь на освободившееся место, честно отдал умнику, отбитый в бою ствол.
- Приз победителю! - нескромно объявил я и уполовинил французское чудо.
М-да... не умеют еще казахи, коньячок варганить, не умеют. Но стараются. Справедливости ради в Мытищах тоже не умеют. И что возмущает, не стараются. Криворукие.
Барышни засуетились уходить, но долговязый цыкнув на них не дергаться, протянул мне узкую ладонь.
- Федор.
От знакомства с покупающим, пусть и паленый, но дорогой алкоголь, не отказываются и я пожал его холодную тонкую руку.
Дружба повелась у нас странная. То днями и ночами куролесили во всю прыть молодого организма, то неделями не виделись. Когда сходились, нам было тесно в миллионном неоновом городе. Дай волю, пропили бы и профукали и человечество, и шар земной. Да что шар - Вселенную пустили бы по миру, не моргнув глазом. Понятно на наши фокусы грантов ни фонд Сороса, ни ЦБ, ни МВФ не выделял. Оплачивал Федя. Из личного крокодилового портмоне. И оплачивал, как положено, с чаевыми, компенсациями, выходными пособиями и на лечение. А деньги у моего другана водились. И не так себе деньги, а настоящие, пачками и зеленью.
Развеселое гулянье продолжалось полгода. На том светлая полоса в моей забубенной жизни закончилась и началась обычная - черная. Если вкратце, грохнул Федор по недомыслию одну приглянувшуюся хату. Думал адвокатскую, оказалось Сучья Нора. Несведущим поясню. Сучья Нора это место, где скурвившийся высокий блатной, по старинке, хранил папочки с бумаженциями. За пару страничек из этих папок, работник прокуратуры многократно обслюнявит твои небритые щеки и не погнушается пожать краба. И жить бы Феди Кровельщику не тужить, прижимая торгашей и бомбя богатые квартирки топ-менеджеров, эстрадных звезд и футболистов, да лоханулся. Единожды, но по крупному, угодив нечистой воровской лапой в Сучью Нору.
Суть содеянного Федюней мне раскрыли дяди в мундирах, с погонами в крупную звездочку. Погодя, до разговора со мной снизошли другие дяди, в дорогих пиджаках и при такой власти, что задумай они проложить ˮСеверный поток-2ˮ через Красную Площадь, проложили бы, не ойкнули.
На наших рандеву и золотопогонников и гражданских кровно интересовало, где скрывается господин Кровельщик и кому задумывает сбанчить бессовестно краденые скоросшиватели. Ответов на задаваемые вопросы я не знал. Промурыжив в подвале с полмесяца, меня посчитали не приделах. Сделав конкретное внушение, с кем следует водить знакомства, а с кем не обязательно, отпустили. Выжить выжил, а вот в каскадеры, в огонь и в воду - ни-ни! Моему дружку повезло меньше. Нового Сноудена и Ассанжа из него не получилось. Не установленные законом злоумышленники подсадили Федю на конопляную качелю.
Здесь я вторично остановил воспоминания, и, послав всё и вся куда подальше, уснул со спокойной совестью. Что может рассказать приятель ныне покойного? Как известно, о покойниках либо ничего, либо только хорошее. Вот только удовлетворит ли такой ответ любопытствующих?
Второе мое пробуждение было вызвано не затянувшимся похмельным отходняком и не грозным рыком строгого медбрата, а причиной весьма банальной - сильнейшей эрекцией. Находись я дома, в своей неухоженной гостинке, вопрос бы решился двумя конспиративными стуками в межкомнатную перегородку. Через пять минут Светка, двадцати трехлетняя мать одиночка, упругая и вечно пахнущая хозяйственным мылом, навестила бы мою холостяцкую келью.
Трещинки и пупырышки на краске (проснулся я, уткнувшись в стену лбом) приобрели контуры знакомых сердцу женских форм. Горько вздохнув, повернулся на другой бок... Если неприятности начались, что так скоро?
Некто стоял у дверей. В иссиня-черной монашеской рясе, спрятав лицо в тени глубоко надвинутого башлыка.
- Извините, святой брат! - стушевался я перед нежданным гостем и деликатно прикрыл шатёр семейников. - Сейчас опадет.
Гость безмолвствовал аки истукан на Подоле.
- Чем собственно обязан? - любопытничаю через короткое время. - Отпевать меня вроде рановато, а исповедовать не заказывал. Язычник я.
- У нас пятнадцать минут для разговора, - уведомил поп, безо всяких преамбул.
Голос резкий, жесткий, властный. Таким голосом полки на Красной Площади заворачивать, а не аллилуйю возносить.
- Отчего же пятнадцать? - поинтересовался я. Садясь на кровати, заглянул в пустую кружку. За время моего сна наполнить ее никто, не догадался. А жаль! Жаль, что человеколюбие всегда имеет дотационный характер. Больше чем на раз рассчитывать не приходится.
- Через пятнадцать минут за вами придут.
,,Придут" не есть хорошо. За Яном Гусом тоже однажды пришли. И что? Гори-гори ясно!
- Название Сучья Нора вам что-нибудь говорит? - спросил гость после паузы. Самого его умыкнутые папки не интересовали. Ни та интонация.
- Более-менее, - мысленно аплодирую себе. Я оказался прав. Глупость Феди Кровельщика пожизненно запятнала мою репутацию. Был так сказать замечен в порочащих связях. Ох, Федя, Федя! А как все славно шло! Как замечательно здорово мы нахратили твой уголовный капиталец! Кабаки - любые, пойло - всякое, девочки - на выбор! Даже визит к венерологу после чумовой групповухи и тот не смог омрачить нашего разгульного бытия. А ты взял и напаскудил! И теперь я пациент палаты номер шесть, и какой-то святоша хочет поиметь с меня свою непонятную выгоду.
- Есть работа, - опередил мой вопрос гость.
- Так вдруг? - не поверил я. - С каких пор наниматель гоняется за рекрутом, по психушкам и ночлежкам.
- У вас плохо с перспективами на будущее, - откровенно признался он.
Чистое ханжество припирать к стенке и толковать о будущем. Как пить дать, начнет эти самым будущим торговать оптом и в розницу.
- Что за работа, позвольте узнать?
- Даже не работа. Шабашка. Ничего особенного.
- Вы неоригинальны святой отец. Так все обещают. Ничего особенного. День туда, день обратно, три дня на месте. Всего пять. Прямо турпоход по родным просторам. И к концу срока из двенадцати экскурсантов − девять жмурики. Так что насчет будущего... Или предложите получше? Нет? Тогда зачем мне трудоустройство к вам. Карьеру покойника можно сделать и тут.
- Тут это тут. А там, − поп указал за окно, − это там.
М-да! И возразить-то нечего! Командовать собственным расстрелом мне не позволят, а вот жилы вытянут точно! И не важно, ваши или наши.
- Очень подозрительно... и смущает цена, которую заломите, - не торопился я кидаться на шею освободителю. - Поясните?