Улица Березовая представляла собой серое захолустье на окраине города. Осень уже полноправно хозяйничала - груды неубранных полусгнивших листьев, и серые обрубки деревьев навевали меланхолию. Молодой человек медленно брел по тротуару, внимательно разглядывая дома. Точнее, он старался отыскать на них номер. Удавалось это далеко не на всех зданиях. Дом номер 45 через дорогу, следующий 47, который, очевидно, был совсем нежилой. И вот, наконец, искомый дом. Старенький кирпичный двухэтажный особняк лет тридцать назад был красивым и богатым, но сейчас его обитатели не особенно заботятся о состоянии жилища. Это явно было видно по фасаду - давно некрашеные окна, покосившаяся оградка у палисадника и только более или менее опрятная входная дверь говорила об обитаемости жилища.
- Итак, Березовая, 48... Все правильно. Что ж, вперед, к сенсациям, - юноша направился к дому, старательно обходя кучки мокрых гниющих листьев.
Постучавшись в деревянную, давно не крашеную дверь, он с нетерпением стал шаркать ногами. Молодой человек предполагал, что отворят, скорее всего, нескоро, но перспектива познакомиться с хозяином дома слишком уж заводила его. К его удовольствию, в ответ на стук послышались шаги, и приятный женский голос спросил: "Кто?".
- Это... Леонид Суворов. Я по поводу интервью. Мы с Михаилом Дмитриевичем договаривались на два часа дня.
Через несколько минут Леонид сидел в гостиной комнате, в которую его провела дочь хозяина, предварительно попросив не шокироваться тому, что увидит. Пока ничего удивительного молодой человек не обнаружил, обстановка в комнате была вполне обычная, может, лишь чуть старомодная. Гостиная, очевидно, служила неким подобием библиотеки, причем по корешкам литературы, стоящей в полках, можно было безошибочно определить профессию владельца. Монографии Астаурова, Тимофеева-Ресовского, Дубинина, Уотсона выдавали в хозяине, Михаиле Дмитриевиче Соболеве, биолога, причем биолога-генетика. Но Леонида это мало занимало, его больше интересовала букинистическая ценность данных фолиантов, которым, на его взгляд, было под сто, может, сто двадцать лет. Особенно ему приглянулся экземпляр "Вопросы ленинизма" И.Сталина 1947 года издания. Такой раритет он редко встречал. Конечно, книга вряд ли выражала идейные убеждения Михаила Дмитриевича - эпоха давно сгинула, и её адептов уже не осталось, но вот увлечение хозяина редкими книгами становилось очевидным.
Леонид расположился в углу комнаты на уютном кожаном диване, который, пожалуй, был не моложе некоторых книг на полках. У ног молодой человек поставил портфель, предварительно вынув блокнот и ручку. В ближайший час он ожидал услышать от хозяина дома, восьмидесятитрехлетнего старика, увлекательное повествование о своей жизни. Суворов надеялся опубликовать скромный очерк об этом в небольшой "желтоватой" газетенке, хотя, вполне возможно, публикация могла стать настоящей сенсацией. Он уже представляет себе заголовок на первой полосе: "Сенсационные (или даже шокирующие) откровения Михаила Соболева!", а можно и: "Михаил Соболев все-таки жив!" Безусловно, этот человек прославит молодого начинающего журналиста, да ещё с такой "полководческой" фамилией - Суворов.
- Леонид, извините, я вам могу позволить только полчаса, - оторвала Леонида от его мечтаний дочь Михаила Дмитриевича. Через несколько мгновений она вкатила инвалидную коляску с человеком, сидящим в неестественно расслабленной позе, казалось, он был мертв. Укоризненный взгляд дочери заставил прийти в себя шокированного Леонида, отчего он тут же густо покраснел.
- Извините... Здравствуйте, я Леонид Суворов. Внештатный корреспондент газеты "Полуденные вести". Я вам звонил, договаривался о встрече, - очнувшийся Суворов старался с максимальным хладнокровием произнести эти слова.
Вид старика был не ужасен, а, скорее, удивителен. Он сидел, откинув голову на подушку кресла, его тело абсолютно не проявляло никаких признаков жизни, даже дыхание грудной клетки на первый взгляд тяжело было заметить. Шерстяные брюки и рубашка висел на чрезвычайно атрофированных конечностях как мешки, кисти рук свисали с подлокотников подобно метелкам. И лишь глаза восьмидесятитрехлетнего человека светились и живо рассматривали молодого гостя. Они обшаривали весь его силуэт, словно стараясь запомнить мельчайшие подробности Леонида. Венчало всю скульптуру полуживого - полумертвого старика нелепое устройство, с помощью которого, очевидно, и общался Михаил Соболев с внешним миром. Оно обвилось вокруг его шеи змеей и оканчивалось чересчур громоздким, на взгляд Леонида, динамиком.
- Добрый день, юноша, - скрипучий механический голос донесся из пластмассового рупора. При этом тонкая старческая кожа на шее Соболева слегкаподрагивала в унисон фразам. Это все немало удивило Леонида, он готов был поспорить, что два дня назад, разговаривая со стариком, слышал
вполне человеческую речь. И она была абсолютно не похожа на это чудовищное подобие голоса парализованного Соболева. "Возможно, голос у него пропадает временами", - предположил Леонид, но уточнять пока не стал.
- Михаил Дмитриевич, вы, насколько я понял, единственный участник проекта "Диана", кто остался в живых. Конечно, нашей газете очень
интересно узнать о том, что произошло пятьдесят три года назад на самом деле.
Старик не отвечал. Полностью парализованный человек, который полвека провел в коляске, мог лишь двигать глазами, да подавать сигналы рупору на шее. За это время он видел, как росли его дети, но не мог их поцеловать; как родились его внуки, но не мог взять их на руки; как умерла его жена, но он не мог с ней проститься. Он все эти полвека готов был покончить со своей жизнью в любую секунду. Все пятьдесят три года Михаил Соболев старался забыть произошедшее на "Диане". И вот два дня назад он согласился встретиться с этим журналистом для столь ненавистных воспоминаний. А погружаться в прошлое сейчас старику хотелось меньше всего.
- Леонид... Так кажется вас зовут? Вы никогда не интересовались биологией? Мне кажется, это очень... Стало бы для вас актуально.
Суворов не совсем понял смысл сказанного.
- Ну, в школе по биологии у меня была "пятерка". Но основной профессией я выбрал физику. Хотя, Михаил Дмитриевич, безусловно, биология - это очень
интересная отрасль, - Леонид старался быть как можно более корректным.
- Поздравляю, юноша, вы недалеко в своём университете ушли от нашей биологии, - скрипучий голос-робот словно смеялся. - Как говорят братья-физики: "Биология стала слишком точной наукой, чтобы доверять её биологам". Так что, можно сказать, мы с вами коллеги.
- Простите, а как вы узнали о моём студенчестве?
- Леонид, вы же так и пышете молодостью. Причем молодость ваша опрятна и организованна. Как и должно быть у настоящего студента. Не в пример некоторым... Студенчество подразумевает под собой некую цель. В вашем случае - это карьера, правда... Думаю, вы ещё не совсем определились с этой самой карьерой.
- Да, вы правы - я учусь на четвертом курсе и выбираю... Хорошо, что есть такая возможность. Сейчас очень привлекает журналистика, вот,
думаю, ваше интервью поможет мне в этом, - Суворов старался незаметно перевести разговор в нужную плоскость, помня о лимите времени.
Старик отвлекся, он уставился глазами в потолок, словно собеседник успел уже ему надоесть. Леониду показалось, что неподвижная маска лица на мгновение преобразилась, возможно, даже ожила. В свои двадцать один год Суворов пока не привык не доверять своим органам чувств. И последние несоответствия относительно парализованного Соболева - его голос по телефону и его движения лица, приводили молодого человека в замешательство. От размышлений его оторвал сам старик.
- Соболеву тогда было двадцать девять лет. Он был кандидатом
биологических наук, генетик, работал в Новосибирске, - голос робота-
переводчика стал жестче. - Мы работали над проблемой скачкообразных
мутаций в популяции, и все было безоблачно. У Михаила Дмитриевича была семья, был дом, была карьера, так же как и у вас, но... Поопределеннее, что ли...
Тогда у него уже не было выбора. Но, черт возьми, это ему все нравилось!
Ему нравились лаборатории, ему нравились это мушки...
- Извините, какие мушки? - Суворов спешно записывал в блокнот, при
этом его мозг бил тревогу: "Старик сошел с ума, он о себе говорит в
третьем лице, ничего путного ты от него не услышишь!"
с черным брюшком". Классический объект генетических исследований,
причем настолько классический, что сейчас о нем почти забыли. Но тогда
мы плотно работали и выжимали все последнее, что можно было взять с
этих насекомых. Думается, физикам это все абсолютно не интересно. Ведь
так? - старик походил на брюзгу и зануду, Леониду он решительно переставал
нравиться.
- Нет, нет! Очень даже занимательно, - пробормотал Суворов, уткнув
нос в блокнот.
- Но хватит отвлекаться, - монотонно продолжил Соболев через своего
механического глашатая. - И вот в одно прекрасное утро Михаилу
Дмитриевичу пришло предложение, от которого невозможно было
отказаться. Его пригласили в проект "Диана" в качестве биолога. Вы,
Леонид, представляете себе, что такое "Диана"?
- Да, если не ошибаюсь, это экспедиция к Марсу... Обитаемая
экспедиция, если так можно сказать. Впервые люди осмелились отправить
себе подобных на Красную планету. - Именно... Нас тогда было семеро человек - трое космонавтов, бортовой врач и трое специалистов. Химик, геолог и биолог. Готовили нас около полугода... Достаточно быстро. По какой-то новой методике. Все было безумно интересное! Михаил Дмитриевич должен был исследовать планету на предмет жизни, и если она имеется - привести на Землю. Вы можете представить? Привести на нашу планету жизнь принципиально другой природы. Тогда мы все уже знали, что на Марсе жизнь есть. Да, да, тогда процентов на 70 были уверены в существовании жизни, но вот только ни один марсоход не добился ничего. Никто не смог перенести жизнь или частичку жизни с Марса на Землю. И вот эта миссия выпала Михаилу Дмитриевичу! Просто фантастика! И вот, пятьдесят три года назад, 14 сентября мы отделились от родной планеты. Должен вам сказать, что никакого ажиотажа вокруг этого не было. Странно конечно, но СМИ об этом не трубили, нас проводила небольшая комиссия - все прошло буднично... И только потом Соболев понял, что правительство перестраховывалось. В случае нашего невозвращения никто бы ничего не узнал, а в случае успеха программы "Диана" сам старт можно было снять ещё раз и эту фальшивку преподнести людям. Мы взлетели на огромном, просто громадном корабле "Диана", которому больше подошло имя "Голиаф". Долго ходили слухи о причинах такого названия. Были версии и о любовнице главного конструктора по имени Диана, и даже о его жене. Но больше всего импонирует то, что именно так звали жену самого Соболева - Диана Дмитриевна. Но вернемся, так скажем, к начинке "Дианы". В корабле было нас семеро, - голос в рупоре вдруг сорвался. - Нас было семеро... Семеро молодых ребят... А назад вернулся... Только Соболев! Казалось бы - провал "Дианы", но программа оказалась очень успешная! Но никто о нас никому не сказал... Земля не знала своих героев! Мертвых героев... Мертвые герои никому не нужны, не так ли юноша?
К концу монолога Соболев покрылся красными пятнами - слишком тяжело ему давались такие воспоминания. Его грудная клетка резко и часто поднималась, казалось, старик вот-вот встанет и начнет жестикулировать, а в конце бурно разрыдается. Но тело не шевелилось, лишь монотонно и бесчувственно, повышая или понижая голос, вещал механический передатчик. Человек переживал все очень эмоционально, но жестокая машина холодно и расчётливо дозировала чувства, предварительно убив их. В конце концов, пришла дочь Соболева.
- Извините, ему это все тяжело даётся.
- Леонид, обязательно приходите дней через пять... Или даже
послезавтра. Обязательно приходите. Есть ещё много чего важного для вас,
- старика увозили на коляске, но продолжал вещать на всю комнату.
- Спасибо большое, обязательно... Обязательно приду. До свидания,
Михаил Дмитриевич.
У выхода Леонид распрощался с дочерью старика и договорился о следующей встрече. На улице его снова ждала холодная осенняя погода и груды неубранных листьев около дома Соболева. После посещения старика у Суворова возникло больше вопросов, чем перед самой встречей. Что случилось там на "Диане"? Почему Соболев парализован? Почему никто почти ничего не знал о самой программе "Диана"? И если полет на Марс оказался провальным, то зачем Соболев сказал об её успешности? Что, черт побери, означает его рассказ о себе как о каком-то другом человеке? Раздвоение личности? Или просто человек сошел с ума? И почему я слышал в трубке голос ЧЕЛОВЕКА, а не его механического суррогата?
Леонид решил пройтись домой пешком, собрав все свои мысли, и постараться организовать их как следует. Что же он знал о самом проекте "Диана" до встречи с её участником? В действительности, очень мало. В неофициальной печати пару лет назад начали муссироваться слухи об экспедиции на Марс полувековой давности. Что, якобы, существовал первый полет к Красной планете человека, этот человек там побывал и успешно вернулся. Почему никому официально не объявили? Видимо герой-космонавт не был настолько "презентабелен", чтобы его можно было прославить на весь мир. Тут все сходиться - Соболев парализован и, вполне возможно, он вернулся на Землю уже таким. Никто бы такого человека не стал провозглашать первопроходцем Марса. Все данные о проекте "Диана" замяли, а космонавта-биолога забросили на задворки страны, в этот городок. Остается лишь одно несоответствие - по словам Соболева на Марс полетело семь человек. Леонид шел и думал, что все это попахивает очередной "желтой сенсацией" и ему не стоит соваться в это дело. Наоборот, стоит заняться учебой, как раз семестр в разгаре. Но одно несоответствие как-то зудило мозг молодого корреспондента. Насколько он знал, за последние пятьдесят лет ни одна программа освоения далекой Красной планеты ни к чему не привела. Вкладывались миллиарды в подобные проекты, но затем внезапно закрывались "из-за ограниченности бюджета". Конечно, зацепка эфемерная, но формировавшееся журналистское чутье Суворова судорожно хваталось за эту соломинку. Подходя к своему дому, Леонид точно знал, куда он отправится послезавтра.
- Проходите, пожалуйста! Мой отец ждет вас. Сегодня ему немного
лучше, но все-таки ограничимся сорока минутами. Вы не против? - дочь
Соболева приветливо встретила журналиста и помогла ему снять куртку.
- Конечно, мне кажется, этого вполне хватит. Мои чрезмерные расспросы могут утомить вашего отца.
Старик Соболев сидел в своей каталке и рассматривал раскрытую на столике перед ним книгу. На огромных листах были репродукции какого-то художника, на первый взгляд Леонид не смог определить, чьи именно. Михаил Дмитриевич сегодня выглядел лучше, Суворов отметил естественный румянец на его щеках и, только сейчас увидел, что на коже восьмидесятилетнего человека совсем нет старческих пигментных пятен. Журналист эту странность записал на счет развития современной медицины, которая, как он слышал, давно уже творит чудеса. Одет он был в добротный, можно сказать, роскошный халат, и Леониду показалось, что старик принимал недавно ванну. Волосы чуть влажные, а румянец лишь подтверждал версию о его недавнем купании. Тем временем, поздоровавшись с гостем и приняв от него ответные приветствия, Соболев передал через своего механического помощника:
- Вот, Соболев ждал вас и просматривал картины Ренуара. Чудесный художник! Вы не интересовались импрессионизмом?
- Ну, как же, конечно - Мане... Писсарро...
- Да, очень хорошо, юноша! Судя по всему, вы не только "узкий специалист в
области кинематики средней рессоры правого заднего колеса мусоровоза".
Больше всего, думается, достоин уважения Пьер-Огюст Ренуар... Особенно
Соболеву нравится "Девушка с веером". Если вы этот шедевр не
лицезрели, то обязательно попадите в Санкт-Петербург, в Эрмитаже он
выставлен. Вот увидите, впечатления останутся на всю жизнь! Можно
порекомендовать и "Розы в вазе". Простенько, но чрезвычайно красиво.
Кстати, Ренуар в конце жизни увлекся скульптурой, но, к сожалению,
почти все творения осели в частных коллекциях. А скульптурой он увлекся
из-за... Из-за своих рук, он не мог ими больше писать. Что ж, почти как ваш покорный слуга.
Как ни странно, после такой горькой самоиронии глаза Соболева не потускнели - он лишь чуть замолчал и перешел к главному.
- До Марса мы летели полгода. Успели и Новый год встретить, и День
рождения Соболева. У нас, кстати, под самый Новый год произошел
небольшой инцидент - у одного нашего "коллеги" произошел нервный
срыв. Не стоит его называть, упомянем лишь, что он был заместителем
командира "Дианы". Вот он под Новый год так расчувствовался и
затосковал по Земле, своим родным, что залез в аварийный челнок,
запустил стартовые двигатели и почти улетел уже домой. Наш химик, Гоша
Ломовой, успел его вытащить, причем, в самый последний момент. Иначе,
летели бы мы к Марсу вшестером и без права на ошибку, то есть без
Патрушев, решил - "как-то неприглядно это все будет, если замкомандира,
второй человек на "Диане", вдруг окажется трусом". В общем, никто
ничего на Земле об этом не узнал, праздник встретили достойно, хотя
выпивки, прямо скажем, не хватило. Для большинства экипажа этот Новый
год был последний. А наутро 1 января заместитель командира поведал
Михаилу Дмитриевичу, почему он решил сбежать с "Дианы". Он говорил о
каком-то сне, о каких-то видениях, о том, что мы летим не туда и ещё о чем-то. Не знаю, почему он рассказал это простому биологу, но Соболев ему не поверил. Посчитал, наверное, все это бредом несчастного труса. А следовало было поверить, следовало посадить всех астронавтов в аварийный челнок и улететь к чертовой бабушке на Землю, оставив "Диану" саму общаться с Красной планетой. Улететь и оставить грёбаный Марс неосвоенным, все равно он такой и есть по сей день. Но какие могли быть разговоры - мы выполняли великую миссию, и Земля надеялась на нас. Хотя, какая Земля? Никто, кроме руководителей полета не знал о полете "Дианы". Как понял Соболев, даже технический персонал, разработчики были дезинформированы о времени пуска корабля - для них мы должны полететь через два месяца. Такое ощущение, словно руководство программы знало, что ждёт нас на Марсе и в особую успешность "Дианы" не верило. Однако пора оставить будни простых астронавтов в покое. Ничего примечательного в этом не было, правда, день рождения биолога, но... И там, на празднике Михаила Дмитриевича, все было буднично и понятно - все рады, даже выходку замкомандира, казалось, все забыли и искренне поздравляли Соболева. Красную планету Соболев увидел вблизи за два дня до посадки на грунт. Ничего особенного - шарик багрово-красного цвета, не такой яркий, конечно, как Луна. Казалось, что он мертв... Знаете, юноша, когда мы отдалялись от Земли, то жизнь просто плескалась на нашей планете. Мы её не видели, но ощущали и знали о её присутствии, чувствовали жизненное тепло. Обитатели "Дианы" оставили на Земле своих родных, друзей и они верили, что их ждут и помнят о них. И чем "Диана" больше отдалялась от нашей планеты, тем холоднее становилось на борту, тем тяжелее становились взгляды. Соболев как биолог знал, что, скорее всего, на таком удалении от обитаемой Земли, они единственные живые существа в космосе. Понимаете, единственные... И вид Марса лишь укрепил эту уверенность.
Потом было два дня маневров по орбите, все пилоты были нервные и чересчур сосредоточенные, а мы все "книгочеи и крысы лабораторные" сидели в своих отсеках и попеременно блевали от страшных перегрузок. В конце концов, "Диана" села...
Громкоговоритель на шее старика поперхнулся и замолчал. Глаза Соболева уже не смотрели так весело на Леонида, который было подумал, что старику уже надоело и на сегодня хватит. Однако Суворов осмелился:
- И что вы почувствовали в роли завоевателя Красной планеты?
Глаза устало, и отрешенно уставились на корреспондента, словно показывая как мозг, расположенный за ними, вяло и тягуче осмысливает вопрос. Затем мысль родилась в результате сложных взаимодействий нейронов, и старик передал своему механическому помощнику:
- Какие к чёрту завоеватели? Мы были похожи на котят, которых
пытались утопить за ненадобностью и которые чудом выплыли на берег.
Хотя, лучше бы они утонули сразу! Ничего особенного там мы не увидели, за
исключением того, что это был не Марс. Все фотографии, присланные
разведчиками, марсоходами и прочей ерундой, были простой
дезинформацией, они сильно искажали действительность. Привычного
красного пейзажа мы не наблюдали. Хотя с орбиты Марс был багровый.
- Вы понимаете, что это сенсация! Если я напечатаю статью с ваших
слов, то... Просто мир с ума сойдет!
- Да, старому Соболеву можно не верить... Но, юноша, не забывайте -
не он вас сюда позвал. Вы сами пришли к нему в гости. И у вас было и есть
непреодолимое желание прославиться. Именно вы сами нашли старого
парализованного человека, который долго хранил подробности
произошедшего на "Диане". Причем, думается, вам скоро объяснят, почему
он хранил это пятьдесят с лишним лет. Но не будем отвлекаться... Марс был не тот, что мы привыкли видеть в учебниках и на фотографиях. Планета была
похожа на... Как бы вам сказать? На обычную пустыню, где-нибудь в
Африке. То есть, такой же песок, такой же ветер. Да, именно ветер гулял
по Марсу! У всех сложилось впечатление, будто мы на тренировке, будто
нас просто разыгрывают, но оказалось... Мы столкнулись с очень неприятной проблемой. В общем, ЦУП на Земле не принимал наши послания в том виде, в котором они туда отсылались. Приходило лишь - "спасибо, отличные фото - прямо как с марсохода, даже лучше", или "сообщение Ваше принял, подтверждаю посадке на грунт в 11:00", хотя мы сели на Марс в час по полудню. Пытались выйти на повторную связь. Но ответы приходили типа "сильные помехи от магнитного поля Марса, ждем ещё один сеанс связи". Командир нашей "Дианы" ругался самым неприличным образом, пересылал по несколько раз сообщения на Землю. Казалось, была лишь игра - словно кто-то или что-то не хотели нашего возвращения. Понимаете, Леонид, самое отвратительное ощущение - это ощущение полной беспомощности. Ни мы, ни наши техники ничего не могли сделать для наладки хоть какой-нибудь нормальной связи. Мало того, что полностью искажалась вся отосланная информация, изменялось ещё и время. По московскому времени, мы на него ориентировались, на связь выходили в час дня. К примеру, конечно... Сигнал от Марса до Земли шел три часа. То есть, в четыре часа в Центре должны были получить от нас "посылку". Логично? А она приходила в одиннадцать утра этого же дня! На два часа раньше, как мы её отправили! С Земли же обратный сигнал шел нормально и мы в два часа получали ответ. Как это происходило? Подумайте на досуге, юноша. В конце концов, через сорок часов после посадки командир решил отправляться назад. Он посчитал ситуацию чрезвычайной. Конечно, это было крайне рискованно. Почти никто из ученых не успел начать работы. А это означало крах большей части программы. Соболев же лишь успел увериться, что жизни на Марсе нет и не было. Хотя... Для более точных исследований следовало остаться там ещё на два-три дня. Или даже больше. Все приборы и тест-системы показывали одно и то же - никаких признаков жизни. На Марсе не существовали даже "прообразы" жизни - нуклеиновые кислоты, аминокислоты и тому подобное. То есть биологу-Соболеву можно было с уверенностью сказать, что его миссия провалена!
- Вас, наверное, это сильно огорчило? Все-таки для этого вы летели.
- Да, именно в этом случае нельзя было сказать "отрицательный
результат - тоже результат". Было очень досадно, обидно и просто жаль
потраченного времени. А по поводу возвращения Соболев особо не
расстраивался, все-таки делать на Марсе было особо нечего. Хотя...
Соболев замолчал, и его передатчик мягко зашипел, словно старая кошка. Потом сквозь это шипение стали пробиваться стуки, напоминавшие удары по стеклу ма-аленьким молоточком. Леонид посмотрел на старика, его глаза были настолько безразлично и смотрели настолько сквозь юношу, что Суворова охватил вихрь озноба. А молоточек продолжал стучать на шее престарелого биолога и с каждым ударом интервал уменьшался. "Может, это его сердце?" - глупая мысль пролетела в голове замерзшего репортера-новичка. Наконец, он решился:
- Михаил Дмитриевич, и что было дальше? Что вы хотели добавить?
Глаза старика в кресле даже не шелохнулись. Шипение в динамике и стук немного стихли. Леонид отметил, что озноб не проходит, да и в комнате отчетливо стало холоднее.
- Михаил Дмитриевич, вы меня слышите?
Ноль реакции. Глаза мертвы.
- Ирина Михайловна! Скорее сюда! Мне кажется, вашему отцу плохо!
Прошло три дня, как Леонид Суворов разговаривал с Михаилом Дмитриевичем. Тогда все кончилось плачевно - Соболеву стало плохо и пришлось прервать беседу. Леонид звонил, но никто не брал трубку. Пока никакого решения на счет публикации он не принял. Все-таки рассказ о Марсе не закончен, да и без разрешения старого космонавта как-то... Неприлично, что ли печатать. Вот и ждал Суворов пока на том конце провода, который в доме Михаила Соболева, наконец, ответят. Но последние три дня тщетно.
Все это время он раз за разом мысленно возвращался в квартиру престарелого биолога. Вспоминал его странности: повествование, в котором он ни разу не назвал себя "я", его голос по телефону и непохожее на это подобие из громкоговорителя на шее. Старик или что-то скрывает, например, степень своей настоящей инвалидности, или... Что или? Здесь все очень запутанно, приходил к выводу Суворов. Крамольная мысль о сумасшествии старика подталкивала его не доверять или просто с опаской относиться к словам Соболева. Возможно, за столько лет немощности и бессилия его разум помутился, и воспоминания о "Диане" исказились. Следовательно, продолжал логическую цепочку Леонид, печатать статью нельзя - засмеют. Но ведь это именно Михаил Соболев, участник той далёкой экспедиции на Марс. Он, Леонид, с таким трудом разыскал его. Было бы очень неплохо найти что-то о том полёте из официальных источников. Это, к сожалению, практически невозможно - в учебниках об этом почти ничего не сказано. Только пафосные строчки про "трагический исход экспедиции", про "единственного оставшегося в живых - бортового биолога Соболева". Год назад Суворов обнаружил старую газету в читальном зале университета и небольшую заметку в ней. "Провал миссии на Марс - остался в живых только один..." Такой был заголовок. И несколько скупых абзацев, из которых Суворов понял -космонавт-биолог с "Дианы" Михаил Соболев вернулся на Землю и находится на грани жизни и смерти, остальной же экипаж эту грань перешагнул. Больше ничего. Были поводы этому не верить, но газета являлась официальной при правительстве. Сколько далее не искал студент в библиотеке что-то ещё про "Диану" - все оказалось тщетно.
Однажды после занятий, спустя три дня после визита к Соболеву, произошел инцидент, занявший все мысли начинающего журналиста. К Суворову подошёл преподаватель биофизики Игорь Игнатьевич и, что поразило Леонида, завел с ним разговор. Игорь Игнатьевич был одним из самых "свежих" лекторов на их факультете. "Свежим", то есть работавшим недавно, но вот говорить о его физиологической свежести не приходилось - ему было под шестьдесят. Приехал он, если Суворова правильно проинформировали, издалека три года назад, причем, из центров. Видимо, что-то где-то не сложилось - и перспективному доктору наук, профессору пришлось отправиться в такую глубинку, как родной университет Леонида. Но у Игоря Игнатьевич не было по этому поводу депрессии или каких-то мучений, хотя звездная болезнь его определенно точила. Он холодно и надменно общался со студентами и всегда отказывался от курсовых и дипломных работ, мотивируя недостатком времени. Лекции, правда, читал отменно, на что и клюнул Суворов год назад - он просто атаковал Игоря Игнатьевича вопросами, и, в конце концов, изъявил желание писать работу под его началом. Лектор в начале старался игнорировать Леонида (не самого выдающегося студента, при всем уважении), а затем в грубой и резкой форме поставил его на место.
- Никто в вашем университете не сможет написать работу по моей дисциплине на должном уровне! А заниматься артефактами с такими как вы - артефактами - я не желаю! - Леонид и сейчас помнит его слова, сказанные при всех в деканате. Студент в ответ измерил Игоря Игнатьевича таким презрительным взглядом, каким только его учили в школьном театральном кружке, и вышел, старательно закрыв дверь.
После данного инцидента, не без инициативы Леонида, преподавателя биофизики студенты стали звать "Артефакт Игнатьевич". С тех пор Суворов решил, что физика и иже с ними отныне обойдется без него, и занялся совсем иными вещами. Литература, какие-то статейки в местных газетах, которые, кстати говоря, приносили доход сопоставимый со стипендией, теперь занимали его время и силы. Учеба и сессии протекали как придется, а с самим Игорем Игнатьевичем отношения были натянутыми. Порой Суворов пропускал его лекции, а иногда, страшно сказать, и практические занятия. "Артефакт" принял пассивно-выжидательную позицию и давил, как ему самому казалось, нерадивого студента эмоционально. Практически не общался с ним, а при встрече окидывал таким взглядом, что тошно становилось. Учиться оставалось чуть менее двух лет, и все это порядочно вышибало Леонида из колеи. Он сотни раз проклинал тот день, когда решил связать свою курсовую работу с идеями и опытом Игоря Игнатьевича.
- Леонид... Так, кажется, вас зовут? Мне нужно пару минут вашего времени.
"Словно ты не помнишь моего имени. Как коротка память современных физиков!" Суворов скорчил гримасу бесконечной заинтересованности и учтивости.
- Да, конечно, Игорь Игнатьевич. Что случилось?
Лектор отвел студента подальше от бесконечного потока учащихся, стремящихся, казалось, куда угодно, но только не к знаниям. Суворов с удивлением заметил признаки волнения на лице преподавателя. К тому же "Артефакт" покусывал нижнюю губу и мотал головой, стараясь отвлечься от беспокойных мыслей. Наконец он продолжил.
- Леонид, мне нужно с вами встретиться завтра... Это очень важно и
очень срочно. Причем как для меня, так и для вас. Что вы думаете на этот
счёт?
Суворов был выше лектора и смотрел на него сверху вниз - это, безусловно, делало его положение более комфортным. Но сейчас его разбирали сомнения и беспокойство. Враг, а "Артефакт" был именно им для Леонида, предлагает встречу. Перемирие, пакт о ненападении, договор о взаимной дружбе? Что случилось?
- С удовольствием... Когда вам будет удобно?
- В пять вечера в моей лаборатории. Это займет пару часов...
- Ладно, Игорь Игнатьевич, я приду. Значит завтра в пять вечера в
вашей лаборатории?
- Да, да... Все, до завтра.
Лектор отправился восвояси, Леонид немного выждал и спросил:
- Извините, а примерно... О чем идёт речь?
Игорь Игнатьевич остановился, пожевал губу, вздохнул и произнес:
- Как бы сказать... О вашей журналистской деятельности, что-ли...
Выходя из университета, Леонид не понимал при чем тут его хобби и сомнительная личность "Артефакта". Связи нет абсолютно. Он не знал, что ждет его завтра у преподавателя биофизики, но точно знал, что опоздает на двадцать минут.
На утро, ещё до начала занятий, позвонил Соболев и пригласил к себе на два часа. Суворов хотел что-то сказать про встречу с Игорем Игнатьевичем, но вовремя осёкся - неизвестно когда снова его пригласят в дом старика. Соболев по телефону вел себя просто и непринужденно, снова говоря своим голосом без примесей. На вопрос о здоровье ответил, что все просто отлично, и он чувствует себя великолепно. Попрощавшись, Суворов понял, что на занятия идти не имеет смысла - надо поберечь силы для предстоящих встреч, которые принесут неизвестно что.
До двух часов мысли Леонида занимали две истории. Одна - это интервью с Соболевым и вторая - предстоящий разговор, который "...очень важен и очень срочен...". Леонид, не смотря на свою, безусловно, пока отстающую в развитии интуицию, склонен был все это связывать воедино. Оставалось узнать, какими именно путями Игорь Игнатьевич смог узнать про визиты Суворова к старику-биологу. Старику-биологу? А "Артефакт" биофизик! Биологию можно как-то связать с направлением биофизики. Первая зацепка. Но никто больше, кроме Леонида, Соболева, его дочери и блокнота не знал об интервью. По крайней мере, так думал Суворов. Кто может исключить, что Соболев и "Артефакт" не были знакомы заранее? Это тоже вполне вероятно. Возможно, они и сейчас поддерживают друг с другом отношения. Вторая зацепка.
От этих раздумий Леонид не находил себе места. Что-то внутри радостно шевелилось, казалось, вот-вот и он найдет ответы на все свои вопросы. Наверное, думал Леонид так чувствуют себя хищники в засаде - все чувства обострены, желудок возмущенно урчит, требуя очередную жертву, и мышцы наливаются кровью. Зверь долго и терпеливо ведет холодными, как сталь, глазами свою жертву, которая, в свою очередь, беззаботно и непринужденно спускается к водопою. Самое главное в такой ситуации, считал Леонид, чтобы ветер не подул со стороны охотника. Иначе жертва учует запах горячего тела хищника и, плюнув предварительно на свою жажду, унесется вдаль.
"Сейчас мне тоже бы не помешал встречный ветер. Даже при всей безобидности ситуации...", размышлял Суворов, готовясь к непростому дню.
- К началу того утра все складывалось более или менее. Командир нашей "Дианы" объявил, что корабль отправиться в обратную дорогу через двадцать часов. Исходя из этого, Соболев решил последний раз провести обследование по... укороченной программе что ли. Вместе с химиком - Володей Мишиным. Проводились тестовые замеры уровней органических соединений, пытались найти колонии примитивных бактерий, водорослей, но, увы... Ничего. Планета была без признаков жизни. Более того, мы тогда склонялись к версии невозможности жизни здесь вообще. Понимаете, Леонид? На Марсе, скорее всего, её - этой самой жизни - никогда не было. Кстати, у старого немощного Соболева осталась фотография... Старое фото... На ней весь наш экипаж в момент работы, что ли... Кроме капитана - он был фотографом.
На столе Суворов нашел слегка выцветший фотоснимок. На нем была изображена одна из комнат корабля, в которой находилось шестеро человек. Очевидно, они и не подозревали о съемке, и находились в свои естественных рабочих позициях. Кто-то заносил в комнату объемистые ящики, кто-то старательно записывал в журнал. Все были в скафандрах, но шлемы были откинуты - воздух внутри "Дианы" был земной. Ничего не передавало присутствия Марса на этом снимке. С таким же успехом можно было снять любую лабораторию, одеть персонал в соответствующие костюмы - и готова экспедиция хоть на само Солнце. Но, тем не менее, Суворову не приходилось не доверять старику. Он, наоборот, принял все всерьез. А что если...
- Ни в коем случае старый и ненормальный Соболев не разрешит вам опубликовать это в газете! - голос старика отдавал металлом и не только из-за передатчика. Он проницательно предупредил не очень хорошую, по мнению Соболева, журналистскую идею.
- Нет-нет... Что вы? - Леонид смутился, даже щеки слегка порозовели.
- Вот-вот... Ну, и как вам молодой и сильный бортовой биолог Соболев?
- Простите, но мне тяжело вас тут узнать.
- Как же, Соболев там единственный в очках.
- Действительно...
Михаилом Дмитриевичем Соболевым был крепкий мужчина, заносящий два пластиковых ящика в тесную комнатушку "Дианы". В таких ящиках можно переносить пробы грунта, фантазировал Леонид, или продукты. Биолог один из всех, очевидно, заметил, что фотограф запечатлевает их, и успел широко улыбнуться. Очки ему определенно не шли, так посчитал Леонид, но подозрение вызывал не стиль биолога.
- Михаил Дмитриевич, а... У вас было плохое зрение? Как вас врачи
допустили до полета? Тем более такого длительного и опасного.
- Дело в том, молодой человек, что примерно на третьи-четвертые сутки
у Соболева резко ухудшилось зрение. Как потом объясняли, из-за
значительных перегрузок во время разгона "Дианы". Странно, почему
отреагировал только один член экипажа... Тем не менее, пришлось надеть
очки, а три раза в день закапывать в глаза какую-то жидкость. Это наш
врач прописал - Джеймс... Джеймс... Не помню как его дальше именовали.
Вы сами понимаете - в условиях невесомости капли стали кошмаром.
- Что же было в конце... В чем все-таки основная причина трагедии
"Дианы" на Марсе.
Суворов понимал, что временем он ограничен и старался корректно подтолкнуть старика к самому главному. К тому, что должно стать кульминацией и сегодняшнего рассказа и будущей статьи в газете. Неподвижный старик в кресле на призыв ответил не сразу. Леонид отчетливо ощутил всю тяжесть воспоминаний старого космонавта о той ситуации на Марсе. Его глаза потускнели настолько, что Леонид хотел было уже звать на помощь. Но Соболев вовремя их поднял на юношу и динамик заскрипел, выжимая каждое слово по каплям, словно тягучую жидкость.
- Это одно из самых тяжелых воспоминаний в жизни, уж поверьте... До
отлета оставалось пару часов. Мы в последний раз отправили "письмо" на
Землю, особо не надеясь, что они будут адекватно восприняты. Порой у нас
даже возникали мысли о сумасшествии землян. Мы просто улетели на
Марс, и весь мир в одночасье двинулся. Поэтому они и не могут нормально
нас понять. Но, как говориться, если кругом все идиоты - ищи причину в
себе. Поэтому, у Соболева не было иллюзий на сей счет, было понятно -
что-то на Красной планете не так. Определенно, что-то было
ненормальное... И это смешно было списывать на адаптационный синдром.
Но вернемся к тому страшному дню. Так вот, до отлета "Дианы"
оставалось пару часов. Мы проверяли стартовые двигатели, проводили
последние подготовки - "собирали вещи", так сказать. И вдруг в ушах
возник резкий и монотонный гул, преходящий в рокот. Соболев зажмурил
глаза, постарался от него избавиться, даже головой помотал. Но в
следующее мгновение упал в колодец - глубокий и ужасно глухой. Все
звуки и движения мира остались наружи, где-то выше колодца. Когда же
сознание вернулось - единственное, что окружало Соболева - это мертвые
члены экипажа. Пришлось проверить всех, у каждого постарался нащупать
пульс, но тщетно... Тут силы стали покидать самого Соболева, тело становилось ватным, затем налилось свинцом и двигаться становилось неимоверно трудно. Оставалось одно - ползти из последних сил, надеясь добраться до "Дианы". Конечно, были и попытки дотащить тела товарищей до корабля. Но давление зашкаливало, пульс бился в таком ритме, что даже вы, Леонид, его вряд ли выдержали, и, в конце концов, осталась одна мысль в голове - "к кораблю". Теплилась надежда, что оставшиеся там капитан и его помощник живы, и смогут помочь умирающему биологу, а может быть и удастся улететь. Два часа... Два часа Соболев полз по песчаной пустыне Марса до "Дианы". А это всего лишь сто двадцать метров. Слезы, тупая боль, ощущение безграничного ужаса - это все сопутствовало тому пути по песку. Представьте себе, вы на Марсе один, ноги и руки с каждой секундой становятся все дальше и дальше от тела. А до Земли миллионы километров, которые ещё надо пройти. Единственное, чего желал тогда Соболев - это такой же быстрой смерти, как и у всего экипажа. Меньше всего хотелось ползти, спасать себя в корабле, попытаться улететь - это все было слишком сложно и, скорее всего, лишь немного бы отодвинуло момент смерти... Но, тем не менее, Соболев полз, оставляя на песке глубокую борозду от скафандра, и, дотронувшись по ступени трапа "Дианы" потерял сознание... Оказалось на целых пятнадцать часов! Когда оно, это самое сознание, вернулось, то оказалось, что не все так плохо. Странная эйфория охватила мозг, Соболев легко забрался в корабль, ни сколько не сожалея и не переживая о произошедшем. Капитан и его помощник оказались мертвы, но тогда это не было проблемой. Даже к полупарализованному телу отношение было слегка ироничное, мол, бывают в жизни неудачи и медицина нам поможет. Достаточно легко удалось подготовиться к полету - благо на это был предусмотрен аварийный вариант - и отправиться обратно, что-то насвистывая по нос.
До сих пор воспоминания о том состоянии вселяют ужас. Соболев был не человеком, он был фашистом, нацистом из концлагерей... Называйте как хотите! Но тогда он меньше всего напоминал человеческое существо, даже меньше чем сейчас, - губы Соболева дернулись в едва заметной ухмылке.
- Собственная шкура весит гораздо больше, чем жизни всего мира... Наверное, тогда стоило остаться на чёртовом Марсе. Но... Историю уже не исправить - Соболев жив, если можно так сказать, и есть надежда на скорую встречу с тем самым экипажем. Потому что когда Соболев вдохнул земного воздуха, ему больше всего на свете захотелось вернуться обратно. Обратно на Марс и остаться там навсегда... А теперь все, юноша, наше с вами интервью закончилось. До свидания...
Соболев умолк. Глаза стали стеклянные и отказывались замечать присутствия Леонида в комнате. Студент пытался что-то уточнить, расспросить, но тут же вошла дочь, словно она за дверью ждала конца рассказа, и вежливо выпроводила Суворова на улицу.
Когда-то давно, еще в девятом или десятом классе, с Леонидом случилась очень занятная история. Будучи молодым горячим и очень несдержанным юношей, Суворов умудрился влюбиться. В обыкновенную девушку со своего двора, правда, очень скромную и красивую. Леониду пришлось очень долго и терпеливо добиваться расположения этой красавицы. Он тратил уйму сил и времени, ему приходилось изощряться как никогда. Походы в кино, сумасшедшие поступки в виде прыжков с парашюта (только ради тебя, любимая!) он старательно копил деньги, и всё тратил на свою любовь. В школьном театральном кружке он играл Ромео и посвящал это ей. Были жестокие драки за сердце и честь девушки. Тогда скромная и красивая избранница Леонида говорила: "Я ненавижу когда дерутся мальчишки, но когда я вижу тебя, борющегося за меня, у меня сладко болит внизу живота. Что бы это могло быть?" И древний, как этот мир, мужской инстинкт завоевателя просыпался в Леониде, делая его самым счастливым человеком. Апофеозом всего этого стал маленький голубенький экзот, которому скромная и красивая девушка со двора Леонида, дала имя - Леня. Все было хорошо, друзья считали эту пару самой красивой и счастливой, но наступил долгожданный выпускной бал. А после него скромная и красивая девушка со взрослым Леней уехала поступать в вуз в один город, а возмужавший и окрепший Леонид в другой. Конечно, они поклялись в вечной любви и первые полгода бытности студентами приезжали друг к другу.
А потом все разрушилось - Леонид узнал, что скромная и красивая девушка - его любовь - любит не только его. Оказалось, что там, в другом городе, она любит многих. После боли и отчаянья пришло странное чувство. Оно заключалось в том, что молодой студент Леонид Суворов не знал, что ему делать. Просто не мог выбрать, да и выбирать было не с чего. Отвратительное, вязкое и липкое чувство беспомощности коснулось Леонида. Но тогда он собрался, он смог справиться и вышел из пике прямо перед землей.
"Это снова вернулось, я снова влип в неприятную историю", -настойчиво витало в голове Суворова, когда он шел из дома Соболева. Что делать дальше? Попытаться расспросить старика подробнее? Бросить все и забыть? Напечатать то, что есть и прослыть идиотом? Верить ли вообще рассказам старого космонавта? И что самое неприятное, отмечал в мыслях Леонид, так это ощущение, что самое главное и самое шокирующее ещё впереди. То что он сумел "раскопать", казалось, лишь было преддверием чего-то более серьезного. Суворову удалось увидеть лишь вершину айсберга. Осталось надеяться, что сегодняшний визит к "Артефакту" позволит разглядеть подводную часть этого айсберг. Айсберга, на который Леонид налетел только по своей вине...
Шестнадцать сорок пять... Бюджетный "Касио" на левой руке Суворова никогда не ошибался в своих отсчетах. Вот и сейчас у Леонида не было никаких оснований не доверять часам. Он пришел на встречу к "Артефакту" раньше и сидел в читальном зале университета, хотя планировал несколько иначе. Но сейчас журналист решил скоротать оставшееся время (около тридцати минут, по самым общим прикидкам) за томиком Переса-Реверте. Книгу ему подарили месяца два назад, но она до сих пор пылилась на полке. Была такая странная привычка у Леонида - до поры до времени не читать новые книги. Он думал, что сохраняет тем самым их девственность, оставляет их нетронутыми. Безусловно, это была сумасбродная идея, которая часто выводила из себя друзей. "Ты уже прочитал? Ну и как тебе? Мне эта книжка вообще понравилась. Что? Даже не брался? Слушай, я тебе её подарил полгода назад..."
Книга называлась "Клуб Дюма, или Тень Ришелье" и, по рассказам прочитавших, являла собой чуть ли не лучшее произведение испанского автора. И вот два дня назад Леонид решился таки прикоснуться к чтению этого произведения. Читать Суворов любил, но часто не хватало времени на это изысканное удовольствие. Особенно он ощущал потребность в чтении в периоды либо нервных потрясений, либо во время сессии. Сейчас, как справедливо полагал Леонид, период похож если не на нервное потрясение, то уж на сессию точно.
Оторваться от страниц "Клуба Дюма" удалось только в пятнадцать минут шестого. Опоздание на четверть часа было вполне приемлемым для такой персоны как "Артефакт", подумал Леонид с ухмылкой на губах.
- Добрый вечер, Игорь Игнатьевич.
Суворов решил демонстративно не извиняться за опоздание, - "Пусть я опущусь до маленькой отвратительной мести".
- И вам здравствуйте. Проходите, садитесь
Лаборатория "Артефакта" никоим образом не походила на лабораторию. Это был просто кабинет, который все без исключения называли либо "лаба Артефакта", либо "лаборатория Игоря Игнатьевича". Откуда пошел этот обычай никто толком не знал. На самом деле здесь не было ни баночек-скляночек, ни рефракторов-синхрофазотронов, ничего подобного. Просто рабочее кресло спиной к окну, стол с компьютером и книжные шкафы по боковым стенам, а около двери стояло большой и уютный диван. На нем и устроился Суворов.
- Скажите, молодой человек, вам знакомо такое произведение как
"Королева юга"?
"Артефакт" задал этот вопрос, сидя в своём кресле и рассматривая старенький номер "Сайенс". Очевидно, что таким образом он пытался заставить время бежать быстрее в ожидании посетителя. Также нельзя исключать, подметил Суворов, что таким образом он боролся ещё с одним недугом - волнением. Это было заметно ещё при появлении Леонида в дверях. Игорь Игнатьевич волновался, но страстно боролся с этим, причем, небезуспешно. Леониду показалось, что "Артефакту" не терпится изложить свое дело. И вот поэтому вопрос профессора был достаточно неожиданным.
- Что? Простите, Игорь Игнатьевич?
- Я говорю, не читали ли вы замечательную книжку "Королева юга"?
- Нет... Что-то не припомню... Скорее всего, не читал.
- Очень советую. Занимательная и поучительная книжка. В ней
рассказывается о простой мексиканской девушке. Хотя... Ну, не очень
простой. Она была подружка наркокурьера и была счастлива. По своему...
Но в один прекрасный день все рушится, и девушка становится на край
пропасти. Один неверный шаг и она мертва. Так вот за всю свою жизнь она
этих самых неверных шагов делала крайне мало. И, в конце концов, стала
главой крупнейшей корпорации, занимающейся наркотрафиком. В книжке
много кокаина, опиума и сигарет, но она очень поучительная и, что самое
главное, написана по реальным событиям. Кстати, там фигурирует и
русская мафия. Русская мафия в Испании...
"Зачем он это все говорит? Только для этого он меня вызвал?" В голове Леонида блуждали отвлеченные мысли, а глаза плавали по книжным шкафам в поисках чего-то интересного. Жорж Санд... Эрнест Хемингуэй... Фенимор Купер (скорее для украшения)... Станислав Лем... Черт возьми, и это называется лабораторией? Да это домашняя библиотека, куда жена должна приносить горячий кофе, а за дверью должна быть гостиная, но никак не лекционный зал. И чем он здесь занимается?
- Но не буду вас утомлять. Начну о главном, - профессор видно
понял незаинтересованность студента его пространным повествованием. -
Вы три раза встречались с Михаилом Дмитриевичем Соболевым. Думаю,
вас не удивляет моя осведомленность (Леонида это действительно не
удивляло). Должен вам сказать, что мы не хотим выхода статьи, которую
вы напишете со слов Соболева.
- Почему, Игорь Игнатьевич? (И чуть не добавил: "Кто это мы?").
- Дело в том, дорогой друг, что вы, сами того не желая, раскопали
очень... Как бы выразиться? Интимную тему, что ли... И то, что вы
услышали из уст, то есть из граммофона Соболева - это лишь малая часть
правды. Вам стоит поверить - я знаю, что и когда и при каких
обстоятельствах старый генетик рассказывал вам. Конечно, он думал
рассказать ту историю будущим поколениям. Может, ему просто хотелось
с кем-то поделиться, может, он просто заскучал. Но он точно не верил, что
из этого всего получиться статья. И я думаю, вы тоже мало в это верите?
- Знаете, я в это определенно верю! - соврал Леонид.
- Ну, в таком случае у меня к вам предложение. Думаю, оно достаточно
выгодное и интересное вам. Ведь главное для журналиста - это не столько
результат в виде статьи, сколько сам процесс добывания новостей и
сенсаций. Не правда ли? - легкая, еле уловимая издёвка проскользнула в