Мне двадцать лет. Я симпатичная брюнетка. Да-да, я об этом прекрасно знаю, потому что мне все так говорят и зеркало это подтверждает. Сижу в кафе, небольшом таком, жду своего парня, пью лимонад и думаю о том, что страстно люблю маленькие кафешки. Даже больше, чем всех своих парней. Какие-нибудь забегаловки, можно вокзальные или придорожные, расположенные на обочинах федеральных трасс. В них, как правило, всего пять-шесть столиков. В меню чай, кофе, пиво, бутерброды, пельмени, а также китайские лапша и картошка, которые, по моему глубокому убеждению, является мелко наструганной пластмассой. Вот эти забегаловки я люблю. В них по-особенному уютно. Сюда люди не приходят - их прибивает попутным ветром или даже штормом. В таких кафешечках обедают водители-дальнобойщики, местные алкаши, случайные посетители, пофигисты вроде меня. Пристрастившись к этому сомнительному уюту, я стала понимать (впрочем, могу только думать, что понимаю) - почему старик Хэм (как когда-то было модно называть американца Эрнеста Хемингуэя) был завсегдатаем маленьких кафе. И по сей день сохранились легенды о том, как он писал свои романы в таких вот, только американских, испанских, еще Бог весть каких, забегаловках. Но со страниц биографий и даже автобиографий не доносятся запахи и звуки, которые наполняют эти заведения. А главное - не слышны голоса, рассказывающие, нашептывающие, выкрикивающие тысячи историй. Тут ведь каждые полчаса сменяется контингент - меню скудное, денег у здешних посетителей, как правило, немного, вот они и выметаются один за другим. А на их место тут же садятся другие. Перелетные птицы и только. В этих крохотных кафешках страстно ждешь чуда. Может быть, потому, что через них прошли сотни людей и их дыхание, запах и голоса оставили на стенах тоненький слой-отпечаток чужого присутствия. И таких слоев на стенах, наверное, миллион. Они шепчут, дышат, смеются, негодуют. Они трезвы как стеклышко и деловиты. Они пьяны и пахнут пивом и сушеной рыбой. Они лепечут и плачут, тянутся к невозможному... Я прихожу и занимаю столик - излюбленный, у окна, когда кафе пустое и любой, когда народу много.
Я еду к морю! Думаете, я спятила и поэтому, бросив одну тему, перескочила к другой? Да ну... Все взаимосвязано. Ведь к морю я еду на машине. А она тридцать с лишним часов будет наматывать на колеса гладкий асфальт федеральных трасс. А на обочинах трасс - кафешки. Я еду не одна, сами понимаете. Я девушки видная, между прочим, и как-то получается само собой, что одна я не остаюсь никогда. Стоит мне сбежать от парня или парню - от меня, как тут же появляется кто-то другой. Ну, в двадцать пять еще можно себе позволить такое удовольствие не знать - вернется ли твой парень вечером, после того как ушел от тебя утром.
Парня своего я называю Кот. Его имя Костя. Он соглашается на Кота, даже на Котика, но терпеть не может, когда его зовут Котя. Парень у меня очень даже неплохой, симпатичный. Учится в университете на экономическом факультете, Он уже должен прийти, но что-то задерживается. Поэтому я слегка нервничаю и смотрю то и дело на часики, которые он мне подарил. Часы красивые - не дорогие, но оригинальные. Только постоянно кажутся мне наручниками. Уже не раз посещало желание сорвать их с запястья и растоптать каблуком. Или хотя бы просто забыть дома, на письменном столе, где они обычно лежат ночью. Но нельзя - он не поймет, обидится. Поэтому-то я и бешусь.
От резкого звонка я просто подскочила на месте. Чуть лимонад не пролила на юбку. На моем мобильном такой звучок стоит - сразу ясно, что телефоны я не очень-то люблю. Я быстро отщелкнула крышку.
- Это я, малыш, я скоро буду...
Голос в трубке раздался вовремя - я уже сама хотела звонить ему, да только боялась, что не сдержусь и все скажу, что думаю. А он, по привычке экономить свои копейки и не думать о чужих, конечно, все это выслушает, потом заведется сам и поездка к морю будет испорчена. А, может, и отложена. Но я хочу к морю, я настроилась на то, чтобы закрыть глаза, уши, вырвать себе язык, произносить вслух только "да" и "как ты хочешь, дорогой" и этой ценой выкупить у судьбы две недели у моря. Кот и не подозревает, я надеюсь на это, что наши отношения для меня закончились. Я сама для него закончилась.
- Да, жду тебя, - сказала я, и он сразу же отключился.
Я положила телефон на столик, рядом с сумочкой, облокотилась о столешницу, на переплетенные пальцы уложила подбородок и собралась подумать. Скорее даже помедитировать, внушая себе - "хочешь к морю, молчи, не спорь, пропускай мимо ушей все, кроме момента, когда нужна ответная реплика, терпи..." Не знаю, откуда это бредовое желании - к морю. Ну, вот хочу к морю, любой ценой, пусть даже это поездка с парнем, уже нелюбимым, все равно, все равно... Может быть, там, где синь неба и моря сливаются в одно, где два зеркала морское и небесное бесконечно отражаются друг в друге, я найду нечто. И стану цельной натурой, а не калейдоскопом, в котором прихотливо и быстро перемешиваются узоры мыслей, настроений, поступков.
- Я вижу, не занято тут у вас, девушка, - сказал мужской голос, - можно я за вашим столиком пообедаю?
Я подняла взгляд. Возле меня стоял мужчина с подносом.
- Сейчас будет занято, - ответила я.
- А кто придет? - поинтересовался он, продолжая стоять около меня с подносом.
Я разглядывала его в упор, не смущаясь тем, что смотрю снизу вверх. Ответила без улыбки.
- Если вы найдете себе другой столик, то Санта Клаус с подарками, а если сядете, то Киллер-кот, не меньше.
- Ясно, - улыбнулся он, - Мультики смотрел, намек понял. Но ваш столик - единственный, где еще есть свободные места. Я, конечно, могу пообедать стоя, но это не очень удобно. Поднос придется на весу держать и все такое...
Мне неожиданно стало смешно. Я представила себе этого мужичка стоящим в позе античной кариатиды, только с подносом. Ложкой до супчика он не дотянется, это точно.
- Ладно, присаживайтесь, - сказала я.
Он спокойно поставил поднос на стол, сел напротив меня. Мужчина двигался с достоинством, неторопливо. Он выставил тарелки и принялся есть, изредка поглядывая по сторонам. Иной раз его доброжелательно-равнодушный взгляд падал на меня. Было в нем что-то очень привлекательное. Хотя симпатичным его не назовешь. Длинное лицо перечеркивает пунктир мохнатых прямых бровей. Поблескивают маленькие живые глазки. Я попыталась прикинуть, сколько ему лет и не смогла. То ли он легкомысленный сорокалетний малый, то ли слишком серьезный тридцатилетний мэн.
...Мужчина составил пустые тарелки одна на другую. Была в нем какая-то профессиональная осторожность и мягкость, как у врача или музыканта. Он придвинул к себе пластмассовую пепельницу.
- Вы курите? - безразлично-вежливо спросил он. - Не против, если я покурю?
Он насытился и утратил интерес к окружающим, в частности ко мне, поскольку место за столом было ему уже не нужно. И тут во мне взыграла какая-то удаль, замешанная на обиде - чего это он не обращает больше на меня внимания? Я прищурилась и сказала с вызовом:
- Курите.
Он удивленно поглядел на меня из-под своих мохнатых бровей.
- Благодарю. Что, соскучились сидеть в одиночестве?
И я, как водится, тут же испугалась. В общем-то, я жутко боюсь случайных знакомств, никогда не оставляю номер своего телефона даже малознакомым людям. И всегда резко обрываю тех, кто пытается заговорить со мной на улице, в трамвае или "маршрутке". Иногда на меня "находит" и я начинаю чудить. Вот как сейчас. Но, в общем-то, я человек робкий. И что бы он от меня отвязался, я спела свой панегирик кафешечкам. С расчетом на то, что моя точка зрения отпугнет его. Точно знаю - далеко не все выдерживают, когда я начинаю декларировать свои взгляды. Кот, например, этого не любит. Говорит, что я больная на голову по полной программе. Но этот выслушал внимательно, забавно подергивая правой бровью.
- Значит, любите смотреть на людей? Здорово... Хотите милую банальность? Люди - соль и перец, гвоздика и мята, все пряности этой жизни.
- Это сказал повар?
- Не помню, - усмехнулся он, - Но хорошо ведь сказано?
- Ну да, - согласилась я. Разговор завязался как-то незаметно, протекал приятно, и я больше не боялась незнакомца. - Хорошо. Но и другая правда тоже имеет место быть. Это просто, как вы выразились, милая банальность - в сущности, люди друг друга не любят.
- Да, это банальность, и еще какая, - улыбнулся он.
- Что, один-один? - фыркнула я.
Он тоже рассмеялся - мягко, легко. Красиво. Редко можно встретить мужчин, которые смеются красиво.
- Забавно, - он откинулся на спинку стула, - А ведь если вдуматься, то разговор двух средних интеллигентных людей, не обделенных чувством юмора, привитых от идиотического аханья и оханья некоторой долей скепсиса, умеющих читать между строк и так далее, будет обменом милых, старых банальностей.
Я подумала. А ведь, действительно, практически все, что я знаю, с чем согласна, что вошло в мои мысли или родилось в порыве чувства - уже давно известно. Давно стало милой банальностью...
- А что делать прикажете? - сердито спросила я.
- А почему вы рассердились? - удивленно приподнял он мохнатые брови.
- А вы мне рот не затыкайте, - выпалила я. - Подумаешь, банальность! Если я ее открыла, прорыдав всю ночь, то это не банальность, а истина!
- И вам не важно, что ее до вас уже открыли? - вкрадчиво спросил этот джентльмен.
- Нет, - буркнула я.
Повисла пауза.
- Вы очень мило умеете поддерживать разговор, - наконец сказал он.
- Боюсь банальностей, - съязвила я.
- Ну, тогда расскажите что-нибудь. Например, на что еще вы любите смотреть? - мирно проговорил он.
- На фигуристок, гимнасток... - наугад сказала я, наблюдая за его удивительными бровями - они шевелились в такт моим словам ,словно, подбадривали, - И еще на кошек... Они так пластичны. Тела словно переливаются из одной позы в другую. У них иное чувство жизни, я так думаю. Ими управляет не разум, а гармония движений...
Дверь распахнулась, и в кафешечку внесло Кота. У него был странный вид - галстук съехал на бок, лицо бледное и мокрое от пота, глаза как у больной собаки. Все посетители обернулись и смотрели не него. На Кота всегда смотрят - как правило, с завистью, такой он всегда подтянутый, собранный, симпатичный... он приблизился к нашему столику. Мое сознание отметило, что у незнакомца, разделившего со мной одиночество, мохнатые брови подпрыгнули вверх. Правда, он тут же сделал незаинтересованное лицо и неторопливо закурил еще одну сигарету. Я подскочила, и стакан с газировкой опрокинулся на столик. Я подхватила сумочку, спасая ее из зеленой пузырящейся лужи.
- Что..? Что с тобой? - крикнула я.
Кот закрыл глаза, медленно открыл их. Он покачивался,
- Я... - пробормотал он, - У меня... - он замолчал. - В моей машине кончился бензин, Марина...
Я резко выдохнула воздух, который уже начала жечь мои легкие. Всего-то!
- Сейчас вызовем такси...
- Я сам, - насколько мог твердо сказал он, не принимая моей помощи. И действительно, справился с собой и вызвал такси со своего мобильного.
Он взял меня за руку, потянул, и я выскочила из кафе, как пробка из бутылки. Подъехало такси. Мы сели. И тут я вспомнила, что оставила мобильный на столике.
- Сейчас, - я вырвала свою руку, которую Кот начал было нежно прижимать к своему сердцу, готовясь поведать какую-то важную вещь, вроде закончившегося бензина.
Ворвалась в кафе. Незнакомец держал мой телефон в руках.
- Дайте "трубку", - задыхаясь от спешки, сказала я.
Он молча протянул мне мобильный.
Я шла к машине и думала о том, что он искал в моем телефоне, неужели залез и переписал номер? Я остановилась, прикидывая, видно ли меня из такси. Вроде как нет. И быстро перелистала телефонные странички. Он т а к подал мне телефон. Должен быть какой-то знак. Я чувствовала - он не мог без спроса взять и переписать чужой номер. И оставить знакомство без продолжения он тоже не мог - я это знала, сама не понимаю, каким органом, спинным мозгом, должно быть! В записной книжке я наткнулась на имя, которого раньше не было, редкое довольно, Матвей. Он вписал номер своего сотового мне! И рядом прибавил - "Позвони как-нибудь, а?" Вот прямо так, со всеми знаками препинания, в этой фразе отчетливо слышалась жалобная интонация, просьба... Ага, так вот в чем фишка... Сразу стало спокойнее. Приписку я быстренько стерла - не дай Бог, Костя увидит, он вечно проверяет мои СМС-ки, а заодно входящие-исходящие, поэтому телефон у меня девственно чист. Все левое тут же удаляю.
- Что ты так долго? - подозрительно спросил Кот.
- Столики перепутала впопыхах, - пробормотала я.
- А я... - Костя замолчал, покачав головой, словно сам не верил в то, что говорил, - Я забыл заправить машину, Марина...
Мы выехали из города рано утром. Солнце только проснулось и выглядывало из-за крыш как-то неуверенно, робко. Перед ним стояла задача - ободрать тучи с небесной сини. А они лежали плотными слоями, как в сердцевине луковицы. И только у горизонта нежно и легко слоились и розовели. Машина попетляла по улицам, миновала пост ГАИ и - вырвалась на свободу. Федеральная трасса, отличное шоссе, машин почти нет. Лети вперед! И Кот утопил педаль газа в пол. Это, пожалуй, единственное, в чем мы безоговорочно схожи - жажда скорости. Это почти полет. В машине скорость не очень чувствуешь, зато отлично видишь, как бешено проскакивает назад обочина трассы. Встречные машины с каким-то сатанинским воем пролетают мимо. Особенно большие, типа рефрижераторов. Кот часа два просто гнал свое авто. Потом проголодался, сбавил скорость и начал нудеть. В итоге мы свернули на какую-то боковую дорогу, без асфальта. Скребли по ней днищем, а ветки кленов царапали нам крышу. Наконец увидели полянку, подходящую для утреннего пикника. Кот тормознул. Я вылезла и вытащила сумку. Пока он разворачивался, быстро бросила покрывало на траву, разложила бутерброды и налила в стеклянные, небьющиеся чашки кофе из термоса. Кот уселся и стал вдумчиво есть. Знаете, я, наверное, все-таки, непроходимая дура. У меня классный парень. Надежный, аккуратный, добрый, галантный, перспективный, не жадный, не зануда. Просто мечта, а не человек. Но я опять сижу и повторяю про себя: "молчи, ничего не говори, только "да" и "как скажешь, дорогой". Море теперь близко. Приедем, будет легче, шум прибоя заглушит Костин голос. Будет только море и я... Море и я..."
После завтрака мы ехали гораздо медленнее. Во-первых, Кот благодушествовал, гнать ему не хотелось. Он вел машину, выставив локоть за окно, в пальцах сигарета. Во-вторых, трасса постепенно заполнялась машинами. Кот ловко лавировал между ними и болтал. И тему выбрал очень удачную, интересную для себя. Всю дорогу рассказывал мне - какие бывают повороты, как правильно вписаться в тот или иной поворот, что надо делать, чтобы четко вписаться в поворот, а главное - никто не умеет так, как он вписываться в любой сложности поворот. А я опустила стекло до конца и смотрела в окно, а ветер трепал волосы и не давал дышать.
- Закрой окно, - сказал Кот, наконец, обращаясь ко мне, а не к себе, - закрой, в машине есть кондиционер.
- Да ну... - ответила я, - так лучше.
И выставила руку наружу, чтобы ладонь упиралась во встречный поток воздуха. Я хотела сказать Коту, что когда читала Ричарда Баха про то, как он летал на старом самолете, то представляла, что там, наверху, воздух такой вот тугой, только гораздо тепле. Но вдруг вспомнила, что Кот, когда читал эту книжку, ни разу не изменился в лице. А дочитав, не сказал ничего. И мне расхотелось говорить с ним про полеты, скорость и ветер. Между тем на трассе стало просто негде повернуться. Машины шли плотным потоком. То и дело приходилось замедляться до десяти километров в час. Один раз мы долго тащились за колонной комбайнов, которую сопровождала машина ГАИ. Кот извелся. Он ругался сначала так, потом стал ругаться матом, он проклинал уборочную, август, лето в целом, инспекторов ГАИ, комбайнеров. Впереди идущий "мерседес" он возвел в статус личного врага, потому что тот тормозил и не шел на обгон колонны. Наконец, улучив момент, Кот нырнул в открывшееся во встречном потоке пространство, и мы сделали это стадо мастодонтов, неторопливо бредущих на чьи-то поля. Кот успокоился, замолчал и включил радио. В машину ворвался бодрый женский голос и стал рассказывать что-то про призы и подарки.
А я по-прежнему глядела в окно. Там золотые поля смыкались с синим небом. Кое-где их прочеркивали темные штрихи лесополос. Иногда вдоль дороги теснились березки - прозрачный лесок, насквозь пронизанный солнцем. Иной раз это были темные вязы или дубы. Свет внутри такой рощицы какой-то темный и вязкий. Это было прекрасно и отчего-то невыразимо грустно. Я думала - ну, почему они навевают эту бесконечную, не умещающуюся в душе, сладкую тоску. Что за особенность русской природы - ее яркая красота вызывает не радость бытия, а печаль до слез. Мне так хотелось поговорить об этом. Но Кот слушать радио уже передумал и теперь шарил в "бардачке" в поисках подходящего диска. И он не увидел, как мы пересекли две ниточки рельсов. Они выбегали из пшеницы и убегали в пшеницу. Никаких знаков, предупреждающих о железнодорожном переезде, не было. Рельсы чистые такие, как будто даже новенькие, но очень уж низко сидящие в земле - ни насыпи, ни шпал. Что за транспорт по таким мог катиться? Трамвай разве что, старый московский трамвай с округлыми боками. Мне хотелось поговорить и про то - откуда здесь рельсы и как было бы здорово, если бы сейчас из пшеницы выехал трамвай. Я бы проехалась на таком! Кругом поля, до ближайшего города километров сто, до села, правда, совсем рядом, километров пять, но в селах этого вида транспорта просто не существует. И тут мы выезжаем на трамвае... Но Кот не видел этих рельсов и говорить с ним про них было бесполезно. Он нес что-то про пансионат. Я автоматически улыбнулась, ответила:
- Как скажешь, дорогой.
Мы ехали, ехали, и вот долгий летний день стал клониться к вечеру. Тени вытянулись, стараясь достать до горизонта. И Кот устал сидеть за рулем. Остановились в первом понравившемся кемпинге. Когда выбрались из машины, и я почувствовала, что тоже устала. Тело затекло, стало каким-то скованным, утратило подвижность, гибкость. Хотелось лечь и закрыть глаза. Еще хотелось в душ. Я подумала - бедный Кот, он, наверное, на ногах не стоит. Но Кот был еще ничего, бодрый. Он быстренько оформил номер, закинул в него вещи и потащил меня в кафе. В ожидании заказа, я осматривалась. Внутреннее оформление было выполнено в сине-белых тонах. Нижняя скатерть белая, верхняя - синяя. Шторы - такие же, как скатерть, а стены, какие же, как шторы. И хотя синий цвет - богатый и прекрасно сочетается с белым, выглядело это в целом как-то мрачновато и убого, словно, у хозяев достало денег на краску только двух цветов. И они от отчаяния выкрасили ею все, даже светильники. За соседним столиком тусовались шоферы-дальнобойщики. Они оставили свое большегрузное стадо на обочине, польстившись на шашлыки. И теперь недоумевали - почему так долго. Может быть, хозяева отправились резать барана? Мы тоже просидели минут сорок, пока дождались салата из консервированных мидий для меня и грибной суп, картофель-фри и котлету для Кота. Потом мы ждали, когда нам подадут мороженое и кофе. Мне хотелось съязвить, что за зернами, наверное, отправили гонца в Бразилию, но я не посмела. Как не посмела сказать, что мне скучно в этом кафе, претендующем на нечто большее, хотя по сути оно есть обычная придорожна забегаловка. Я бы лучше прошла лишние десять метров, и села за столик под полосатым тентом. Там, судя по голосам, было весело. Водители, которым не захотелось шашлыков, расслаблялись, пили кофе, ели борщ, заигрывали с продавщицами. Те им отвечали. Не всегда любезно. Я хотела бы сидеть там, слушать голоса людей, гул машин, проезжающих мимо, ветер, хлопающий матерчатым навесом... Такая, знаете ли, симфония. Голоса, голоса... Сплетаются в звукоряд. А откроешь глаза - еще и кино покажут на тему "дорога". Я, все же думаю, что я несправедлива по отношению к Костику. Слишком сама робкая. Вот сестра у него, Наташка, обрывает его, как хочет и ничего. Я бы тоже могла заставить его себя слушать. И говорила бы о чем хотела. Но... Я на самом деле так не могу. Боюсь, что в тот день, когда я смогу так себя вести, я перестану думать о закатах, перестану удивляться рельсам в пшеничном поле... Я просто не увижу их.
Когда мы поднялись в номер, Кот сыто пробормотал: "Полежать чуть-чуть..." Уснул он сразу. Отключился, выпал из реальности. Я посидела на подоконнике, но за окном ничего интересного не было. Так, задворки. Мусорный бак, сохнущее в отдалении нижнее белье, наверное, кто-то из служащих простирнул личное. Пыльная трава, забор, скука. Телевизор я смотреть не люблю. Я вышла на балкон, и некоторое время сидела там, играла в игрушки, которые закачал мне в телефон Кот. А когда стемнело, я позвонила Матвею. Вот так вот просто. Стемнело, взошла луна и повисла возле балкона - большая, розоватая, теплая. И когда я увидала ее - это было как тайный знак, я сразу открыла крышку телефона, вошла в справочник, там было имя - довольно редкое - Матвей. Когда-то рядом была приписка: "Позвони мне как-нибудь, а?" Такая жалобная... Прошло уже двое суток с того дня, как мы разговаривали в кафе. Я решительно нажала кнопочку с зеленой трубочкой. Пошли гудки, сердце забилось неровно. Незнакомый мужской голос сказал:
- Слушаю вас...
- Матвей? - стеснительно спросила я.
- Это - вы, - с удовольствием проговорил он.
Я как-то поняла, что он ни с кем меня не перепутал. Безликое "вы" адресовалось именно мне.
- Меня зовут Марина... - сказала я. - А можно, расскажу про то, что видела?
И я стала рассказывать ему про рельсы в пшенице и про трамвай. И что, по-моему, на скорости воздух твердый как стена... Он ответил, что это именно так. Он дважды летал на мотодельтаплане. Конечно, пассажиром. И он подробно описал мне свои ощущения. И как страшно взлетать, потому что не чувствуешь под собой опору. И как потом появляется чувство, словно пробиваешься сквозь стену. А когда пилот спускается к земле, то словно ныряешь на глубину, потому что внизу воздух значительно холоднее, особенно к вечеру... И я спрашивала про то откуда в полях такая грусть... А он ответил, что не знает, но тоже отчетливо и остро ощущает эту беспредельную печаль. И рассказал, как однажды ехал на своей машине куда-то там, и вдруг ему сильно захотелось в туалет, пардон, за интимные подробности, он припарковался у обочины, вышел из машины, сделал свои дела, вернулся и вдруг услышал, как тихо. Трасса была какая-то такая, не федерального и даже не областного значения. Машин ни одной и, понятное дело, ни одного человека. Кстати, иногда, - сказал Матвей, - едешь по дороге и вдруг, Бог знает откуда, появляется пеший путник. Он идет ровным шагом человека, который уже прошел немало и знает, что идти ему не меньше. Тормозишь, предлагаешь подвезти, но он отказывается по-детски смущенно, скромно, как старый церковный служка или годами не бывающий в городе сельчанин. И ты уезжаешь, а загадка остается - куда он шел, откуда, если до ближайшей деревни, как говорится, семь верст и все лесом. Так вот, вернусь к теме, - сказал Матвей. Ты представь: поля, небо, облака, ветер - все беззвучное и только кузнечики трещат звонко и сухо... Его это поразило, нет, лучше сказать проняло. Кузнечики в тишине. И он долго стоял, прислонившись к машине, и слушал. Потом почувствовал, что это беззвучие, солнце и ветер утомили. Слух жадно ловил еще какое-нибудь звучание. Шелест листьев, например. И когда на трассе загудела машина, он почувствовал странное облегчение, как узник. С него вдруг сняли кандалы, а он не знал, что делать с этой свободой. И когда кандалы надели вновь, почувствовал их привычную тяжесть и успокоился. Теперь все в порядке.
- А когда я сел в машину, - продолжал невозмутимо Матвей, - то обнаружил, что забыл застегнуть ширинку на джинсах.
Он замолчал, ожидая, видимо, реакции. Но меня смутили эти подробности, и я, помявшись, сказала ему об этом. Повисла пауза.
Потом Матвей извинился и объяснил, что большинство людей, которым он рассказывал эту историю, без пикантных подробностей ее не воспринимают. Ну, что за ерунда - рассказывать об услышанной тишине. Вот о не застегнутой ширинке - это да! Это вызывает интерес и смех.
- А зачем ты тогда рассказываешь? - спросила я. Где-то в середине разговора мы перешли на "ты", а я, как обычно, прохлопала этот момент, только сейчас и заметила. Но это и хорошо, не люблю и побаиваюсь всяких таких церемоний, когда надо представляться и ждать, делая солидную мину, когда собеседник представится тебе. Ну, вот такой я набор неловкости, развязности, страхов, пристрастий. Может быть, море мне поможет. Вымоет всю нелепость, очистит от шелухи и душа станет чистой и звонкой, как кусок дерева, которое годами мыла и обтачивала прозрачная соленая вода.
- Мне все же хочется поделиться красотой, которую я вижу, - ответил Матвей, - Но у людей сейчас взгляд какой-то на мир, сквозь ширинку, вот я и приспосабливаюсь.
- Я бы не рассказывала, - сказала я. - Я бы ждала...
Опять повисла пауза.
- Я пробовал, - с какой-то неловкостью сказал Матвей, - я чуть не задохнулся. Хотя у меня масса возможностей поговорить о красоте, "о Шиллере, о славе, о любви, о женщинах - возвышенно и чисто". Но это, все-таки, не то. Есть разница между "трепаться о том, о сем и в том числе о красоте", и чистым восхищением этим миром.
- А кто ты по профессии? - с понятным любопытством осведомилась я.
Я недовольно поморщилась. Никак его не поймешь, этого Матвея. Переложила трубку в другую руку. Стоит ли усложнять разговор?
- Ты как-то все сводишь то к ширинке, то к деньгам, - все-таки, проговорила я. И тут мое недовольство прорвалось. Видимо, сказалось то молчание, ценой которого я пыталась выкупить поездку к морю. Кот часто говорит, что мое восприятие мира оторвано от реальной жизни. И этот, похоже, туда же. Я была переполнена, как чаша и вот результат - я выпалила: - Что, пытаешь сбить пафос с нашего разговора? Тебе он кажется слишком оторванным от жизни?
- А ты - карась-идеалист, - гаркнул голос Матвея из трубки.
Я, честно говоря, опешила. И тоже гаркнула:
- Не кричи на меня!
Он тут же сбавил тона полтора сразу.
- Ну, ладно-ладно, извини, но согласись, что ты просто начиталась стихов и книжек. И окружающим это заметно.
Я хотела отключиться, потому что страшно на него обиделась - ну что это такое полтора дня знакомы, второй раз разговариваем, а он на меня орет, как на нерадивую практикантку. Но потом как-то передумалось само собой. Мне нравилось с ним разговаривать, что тут скрывать. И я пробормотала упрямо, как ребенок, который понимает, что неправ, но из вредности не хочет сознаться. Обычно этот тон безотказно действует на мужиков.
- Хороших книжек, заметь и согласись, про то, как разные люди думают этот мир.
- Что-что? - он усмехнулся, - Нельзя говорить "люди думают этот мир".
Я снова бормотнула тоном проштрафившейся хорошей девочки:
- Да-а-а... Стругацким можно говорит "думаем туман", а мне нельзя? Это несправедливо.
Но он не купился на это детство. Что-то его заело в моих словах.
- Я понял, - сказал Матвей, - Ты хочешь жить, как в твоих любимых книжках. Говорить умные вещи, ахать над каждым цветочком, обсуждать мировые проблемы?
Я помолчала. Мне не хотелось отвечать наобум. Или дурачиться. Это было слишком для меня серьезно. Это фактически был ответ на вопросы - как ты живешь, о чем ты думаешь, чего ты хочешь? И еще один: кто ты?
А кто я? Как я живу, о чем думаю, чего хочу? Но я не могу обсуждать с посторонним человеком эти вопросы. Повторяю - они для меня слишком серьезные, можно сказать, интимные. Не для второго разговора с кем-то. И я ответила:
- Ты утрируешь! Это не совсем так.
- Но в целом-то я прав! Ты дилетантка в области понимания жизни. Нахваталась верхушек, в основном из художественной литературы, придумала собственный мир. И теперь недовольна, что он не совпадает с реальностью.
- Ну и что... Можно подумать, ты докторскую защитил по этой проблеме. Ее каждый решает сам, если знаешь эту милую банальность.
- Да ничего, - начал говорить он и тут у меня кончились деньги. Его голос смолк. Я испугалась. Мы поссорились, Боже, мы поссорились! Вместо того, чтобы трепаться о чем-нибудь легком и приятном, мы завели серьезный разговор и поссорились!
Я попыталась встать и обнаружила, что у меня затекли ноги. Я испытала чувство настоящей паники, как будто завыла сирена. В комнате тихо и темно, на балконе - темно и тихо. Бежать некуда. Раньше мне кажется, людям такая безнадежность была не так страшна. Поскольку казалась более привычной. Дотянуться до того, кто далеко было практически невозможно. И поэтому люди были спокойны - нет и все, ничего не попишешь. А теперь кругом телефоны не только обычные, но и сотовые - и, кажется, что любой, чей номер знаешь - на расстоянии вытянутой руки всегда. И вдруг - обрыв связи и все... все... Это невыносимо.
Телефон в руке налился сиреневым, розовым, фиолетовым светом и загудел и завибрировал, как шмель. Я поспешно отбросила крышку.
- У меня деньги кончились! - воскликнула я.
- Я болван, прости, - раздался его покаянный голос, - Я должен был сразу догадаться, а я решил, что ты просто бросила трубку.
Вот так мы теряем то, что имеем. Думая только о том, что лежит на поверхности событий, и нередко плохо лежит. И действуем сообразно этому поверхностному, но если вдуматься, если дать себе труд поразмышлять... То оказывается, что событие имело совсем иной смысл, чем тот, который плохо лежит на поверхности... Но Матвею ничего не сказала - зачем повторять то, что ему и так известно. Ведь эмоции все равно захлестывают нас, наши знания, понимания, отношения. В этом люди не меняются и, наверное, не изменятся никогда.
- Хорошо, что ты перезвонил...
- Знаешь, теперь я тебе хочу рассказать, - сказал Матвей, - Я живу в своем доме, у меня есть сад, мангал под вишнями и веранда. Так вот, я сижу на веранде, курю и в бокале у меня мартини. Ты не против? Тут тепло и тихо, только ветерок чуть-чуть в листве...
- Над головой у тебя, наверное, звезды?
- Звезды, они над крышей, а над головой у меня потолок...
Мы оба рассмеялись.
Матвей действительно сидел на веранде, вытянувшись в кресле с сигаретой и бокалом в одной руке и телефоном в другой. Ему было тревожно. Он чувствовал, что в его жизни возникло пылевое облако, черная дыра, манящий и опасный хаос. Матвей курил и слушал женский голос. Что-то ему подсказывало - это встреча не рядовая. Не случайная. Это то, что судьба дарит раз или ни разу в жизни. Но с другой стороны он боялся, что этот хаос захлестнет его с головой и он не сможет выплыть. И потому Матвей не знал - что ему делать, он даже не знал, чего он хочет... Ночь была очень теплая, тихая, романтика бродила по саду, ступала босыми ногами по мягкой траве, поднимала нежными руками тяжелые вишневые ветви, ее призрачное платье смутно белело во тьме. Она нашептывала, как важно найти ту, которую ты понимаешь, и которая понимает тебя. Вторую половинку, соединившись с которой станешь целым существом. Матвей отворачивался, закрывал глаза и уши. Он думал, путая милую выдумщицу Марину и романтику, (а, в сущности, не были ли они одним и тем же влекущим существом?) что эта красотка плохо вписывалась в его реальную жизнь. Она была голосом по телефону, девушкой из кафешки, чем-то славным, добрым, прелестным, но к чему карьера, дела и партнеры не имели никакого отношения. Ее мальчик вроде бы понимал это и как-то сумел с этим справиться. И Матвей даже понимал - как это произошло. Ей, бедняжке, приходится молчать о том, что она думает, чувствует... А она непохожа ни на кого на свете. По крайней мере, Матвей не знал таких женщин. Ну, нет места двум безумным девицам поэзии и романтике в этом мире. Никогда не было. И как он справится с этой неуправляемой, беспорядочной, пылкой стихией, все равно, что пытаться удержать в кулаке ветер. Если что... А будет ли это если что... Но ведь она в конце-концов позвонила...
Он: Как получилось, что едешь к морю с паренм, которого не любишь?
Я отвечала ему, а сама думала - этот снова возникший серьезный разговор, в сущности, возвращал меня к вопросам - кто ты? Чего ты хочешь, к чему стремишься? Если бы я знала сама! Прямо сейчас - к морю, а что будет потом, кто знает...
Он сказал:
- Ты непредсказуема, живешь как тебе хочется... Есть у тебя обязанности, долг?
Я неохотно ответила:
- Я работаю и учусь на заочном. Буду экономистом. Я староста курса и иду на красный диплом. Ездила в Германию по студенческой программе два раза. Когда я закончу учебу, меня возьмут на крупнейшее наше предприятие. Это уже решено. Видишь, меня ценят как человека и специалиста. Но все это не мешает хотеть, что бы о женщинах говорили возвышенно и чисто, всерьез размышляли о природе русской грусти и любили слушать тишину...
Мне было так тоскливо, так одиноко. Ведь Котя целовал и баловал ту Марину, которая была успешна - училась на отлично, ездила в Германию, считалась таким классным молодым специалистом, что после практики сразу получила от работодателя кучу заманчивых предложений... А что же оставалось на долю той Марины, которая любила смотреть и слушать, мечтать, радоваться простым вещам, читать книги... Не пора ли мне сделать выбор - какая из двух Марин настоящая? Нет, выбор невозможный, потому что обе искренне любят то, чем они занимаются, ту жизнь, которой живут. Вот теперь, когда я рассказала о себе то, что все рады услышать, стоит ли оставлять Костика. Не менять же шило на мыло... Я ведь не дурочка, подсчитывать умею.
Вот об этом я Матвею и сказала - без обиняков, без умолчаний. Это был первый раз в моей жизни, когда я понимала, что мое молчание не поможет сохранить отношения, а только все испортит. Он ничего конкретного не ответил. Мы распрощались, чувствуя неловкость и смущение оба. Мне было грустно, так грустно. Когда я умру, и Господь спросит - как я жила, я отвечу - я всю жизнь молчала и грустила... Прости меня, Господи...
На следующий день мы снова ехали. Костя отоспался, взбодрился и активно занимал все мое время. За завтраком в сине-голубом кафе он обрушил на меня лавину внимания. Я не хотела столько, честное слово. Кот ел горячий бутерброд с ветчиной, пил кофе и спрашивал - не хочу ли я кофе или чай? Позвонить? Пописать? Еще отдохнуть от дороги? А что это я вчера все молчала, может быть, на что-то обиделась? А сегодня я тоже молчу, может быть, я продолжаю обижаться, а он, баран толстокожий, не замечает. Ну, прости, Маринка. Ну, ей-Богу, не возьму в толк, что случилось...
В машине Кот бодро цеплялся за руль, жизнерадостно хватался за рычаг скоростей, лихо щелкал кнопками приемника, весело бранил меня за то, что я не стала завтракать, даже от чашки кофе отказалась, ведь через час я начну стонать и просить чаю или банан, а где он возьмет банан, если мы едем через пшеничные поля... Эта самодельная острота про банан и поля почему-то развлекла его необычайно. Кот весело скалил зубы и призывно подмигивал мне, чтобы я тоже засмеялась. Но я рассеянно кивала, а думала о своем. О ночном разговоре. О том, как он закончился. О том, что будет дальше. О Матвее думала отдельно - нравится ли он мне? У него приятные манеры, красивый смех, занятные брови. Он остроумный, может говорить со мной на одном языке. Вот. Может, но хочет ли? Или я для него, журналиста, человека профессионально общительного и разговорчивого, просто занятная девчонка? Взял интервью и забыл? А в остальном он - то же, что и другие? Мне всегда было занятно, что я думаю не так, как все. Ну, правда, я не кокетничаю, не принимаю поз. Ведь мало на свете людей, которые смотрят и видят красоту мира. Обычно взгляд скользит по поверхности, не останавливаясь на деталях. "Ах, какой красивый закат!" А спросишь - чем же он так хорош, в ответ смущенное молчание или робкое, а то и раздраженное: "Да кто его знает!" А у заката столько обличий - облака его бывают и плотными, свинцово-тяжелыми и перистыми, невесомыми. Он то разливается багровой тьмой, то сияет золотом... Да мало ли. Не в этом сейчас дело. А в том, что нравится мне Матвей. Но мне и Котя поначалу нравился. Кровь кипела, и было все равно, что он говорит, а я молчу. А теперь я думаю, что совершила ошибку, отправившись с ним к морю. Но, может быть, я точно также совершила бы ошибку, останься я в городе. Так что я для Матвея?
В конце концов, Кот обиделся и заткнулся. Я подумала - знал бы он меня лучше, он не стал бы замыкаться в молчании. Уж это для меня не беда. Я люблю тишину, хотя бы и предгрозовую. Я сидела, высунув локоть в окно, и делала вид, что придремала, хотя дорога была ужасная, и машину трясло. Утреннее солнце пронизывало машину насквозь, но светило оно все же с моей стороны, я пригрелась в его лучах, как кошка на досочках крыльца и, действительно, стала засыпать. Разбудил меня очередной толчок. Очень сильный. Я ощутимо треснулась головой о боковину и охнула. Кот мгновенно сбросил скорость, и машина устремилась к обочине.
- Ты куда это? - удивилась я.
- Я... я видел, как ты стукнулась, прости меня, я нечаянно, я не успел увернуться от ямы... Дурацкая дорога - дыра на дыре... - беспокойно говорил Котя, останавливая машину, - я хочу посмотреть...
- Вряд ли это смертельная рана, - с сомнением проговорила я, ощупывая правую часть головы. - крови нет, череп цел...
- Не ерничай, - сказал Костя, - Ты то молчишь, то ерничаешь, а в целом избегаешь меня. В чем дело?
У него прорезался тон взрослого, сурового мужчины. И я, со своей нечистой совестью, вдруг перетрусила. Если Кот начнет качать права, возразить будет нечего. Я болезненно честна, простите за откровения. Не вру сама и не люблю, когда врут другие. Ложь и злоба - вот два качества, обладатели которых могут даже не приближаться ко мне. Я не стану иметь с такими дел. Никаких. Никогда. Это даже не решение, а какое-то изначальное, запечатленное глубоко в душе, чувство. Поэтому я не вру. Могу промолчать, если не спрашивают, но уж если спросили... Я отлично помню, как в шестом классе, когда девочки убегали с уроков смотреть индийские фильмы, меня с собой не брали. Они знали, что потом, если у меня учителя спросят, я скажу правду - ничего мы не перепутали, с расписанием все нормально, просто мы вместо физики пошли в кино... Девчонки ругали меня, мы ссорились, и, в конце-концов, многие перестали со мной дружить. Мне было обидно, я плакала, но врать не могла все равно. Так что, если Кот сейчас нажмет на меня, я просто не знаю, что делать...
Кот вдруг обхватил меня за плечи и притянул к себе:
- Ну, не обижайся, малыш, я правда устал вчера... - сказал он.
- Что? - я встрепенулась и высвободилась из его рук. - Что такое?
- Ну, я не спал с тобой, потому что устал очень, понимаешь? Ведь у нас было с тобой, что мы и целую неделю не занимались любовью. Не обижайся, приедем на море, наверстаем, малыш!
Он смотрел на меня победно, радостно, словно, предлагал мне царство и коня впридачу. Я усмехнулась и, преодолев себя, взъерошила ему волосы:
- Наверстаем, конечно. Я не сержусь, просто мне слегка не по себе - дорога, столько событий...
Кот снова полез обниматься. А вот целоваться я с ним не стала. Я ведь умалчивала, почти обманывала его уже несколько недель. Я, исповедующая честность до конца! И, наконец, правда нахально полезла наружу - тело отказывалось отдаваться тому, кого уже не любила душа.
Что же делать? Кажется, я вляпалась во что-то ужасное. Ведь впереди ночь. Я чувствовала себя как пассажир самолета, который понимает, что ему нужно выйти наружу. Как это сделать во время полета, я не представляю...
Мы отправились дальше. Одно вранье тянуло за собой другое. Я уже придумала, что у меня от удара болит голова, поэтому я буду жаловаться на головную боль весь день, а вечером лягу спать отдельно. А потом...
Мне хотелось позвонить Матвею и признаться ему во лжи. Но рядом был веселый Костя, уладивший наше недоразумение, и я не смела даже шелохнуться под его жадным, жаждущим взглядом.
Ближе к вечеру по обочинам дороги появились первые предвестницы близкого юга - шелковицы. Они стояли, как стражи на границе. До них - еще север, за ними - уже юг. Я вспомнила как очень давно, еще ребенком, ездила на юг с папой, мамой и сестрой. И вот также на обочинах вдруг появилась шелковица. Папа свернул на какой-то проселок, припарковал машину и сказал: "Вылезайте, девчонки, будем есть южную ягоду!" И мы выскочили из машины и стали рвать темные ягоды, похожие на малину и темный сок пачкал наши пальцы, губы и щеки...
Во мне взыграло ретивое, удаль калики перехожего, который останавливается, где ноги сами подогнутся или где глазу понравится. Под любым кустом. Бредет такой не спеша, поглядывая по сторонам. Где Господь развесил для него ягоды, там приостановился, полакомился. Дальше побрел, а в душе у него мир и покой. А Господь летом и по осени не просто щедр - он не в силах удержать своих даров. Вот радости-то прохожему человеку!
Но Костя останавливаться не хотел, буркнул:
- Что время на ерунду терять, я тебе куплю на рынке, хоть целое ведро.
- Я не хочу ягод с рынка, - сказала я, глядя в сторону, - я хочу с куста...
Кот чертыхнулся и остановился.
- Вылезай, - раздраженно сказал он, - вылезай и ешь.
Я помолчала немного, потом повернулась к своему спутнику и ровно сказала:
- Знаешь, я выйду сейчас, возьму свою сумку, пойду на ту сторону дороги, буду голосовать. Домой поеду "стопом". И ты не вздумай меня останавливать.
Кот как-то сразу присмирел, вроде даже поменьше стал в объеме.
- Ну, ладно тебе... что ты в самом деле... придумала тоже - ягоды есть с дерева, оно тебе надо?
- Надо...
- Ну, надо - иди, я подожду.
Я вышла. Солнце празднично сияло над головой. Я побрела подальше от дороги. Шла и смаргивала слезы. Это все вранье, компромиссы, дурацкие желания. Правильно говорят - бойтесь желать, ведь желания могут исполниться. Но как же тогда жить, если не желать? Деревца были усеяны черными, пупырчатыми, как малина или ежевика, ягодами. Я стала рвать и есть. По щекам катились слезы. Но все же я ела по одной ягодке, как будто в наказание себе, и смотрела, прищурившись, сквозь листья на солнце и на небо, пока в глазах не поплыли цветные круги...
Ближе к вечеру возле поста ГАИ какого-то населенного пункта Кот отправился в туалет. Я бы в жизни не воспользовалась такими благами цивилизации - лучше уж за кустик забежать. Но у Кота все должно быть цивилизованно, так что он пошел обонять сомнительные ароматы хлорки и многолетних отложений. А я выключила назойливо оравшее радио и просто сидела, тупо смотрела на скудный пейзаж за окном и проезжавшие мимо машины. Вот Кот вышел из дощатого, сто лет назад побеленного домика с уродливыми буквами "М" и "Ж". Его тормознул какой-то мужик. Непонятно кто такой. Не гаишник вроде и не водила... Кот дал ему сигарету. Они закурили и стали что-то обсуждать, бурно размахивая руками. А я быстро набрала номер Матвея. На душе было одновременно легко и гадостно. Костя для меня все - пить, есть, карточку на телефон оплатить... А Матвей только разговаривает... И вдруг почувствовала, что на душе у меня становится как-то по-особенному легко и радостно. Сижу, треплюсь по телефону, он посмеивается надо мной, а я... я могу ответить, что вздумается и это так здорово. А потом рассердилась и успокоилась - мы ведь просто разговариваем - что я дергаюсь? Эти разговоры нас ни к чему не обязывают. А от Кости скрываю, потому что не поймет. Он, как большинство мужчин, не доверяет возможности мужской и женской дружбы. Я, впрочем, тоже. Разве что оба на значительном расстоянии, как мы с Матвеем.
Он ответил после первого же гудка, словно ждал.
- Ты не занят? - спросила я. - Я расскажу тебе кое-что, можно?
Я рассказала Матвею про солнце на ягодах шелковицы и про калику перехожего, а про слезы умолчала. Мне хотелось говорить о другом. Я вспомнила то, что Костя даже не отметил в памяти, как событие. Мне до сих пор некому было об этом рассказать. Прошлой осенью мы ездили к его тетке за виноградом. Была середина сентября и солнце, и небо, и все вокруг было такое яркое, просто праздничное. Тетка сажала виноград на участке, где у нее росла картошка. Туда надо было идти пешком с полчаса. Мы пошли и там быстро набрали два полных пакета местного винограда. Есть тут сорта, не очень кислые, даже сладкие, вполне можно есть, хоть у нас и не юг. А на обратном пути оба почувствовали, что устали и стали искать место, чтобы посидеть. И нашли на обрыве, в кустах волчьей ягоды, крохотную, просто с носовой платок, полянку. Мы кое-как сели, а солнце светило нам в глаза, мы ели виноград с кистей, смеялись, болтали и смотрели из-под ладоней, перепачканных соком, вниз, в долину. А там были две пыльные белые дороги, чьи-то огороды. Холмы и вдалеке - завод. На склоне холма пасся скот - коровы и козы. Разбрелись кто куда. Пастуха не было, наверное, придремал где-то на солнышке. По дороге иногда проходили люди. На огороды. Или домой. Они шли и не знали, что на них кто-то смотрит. Когда мы шли домой, Кот ворчал, что брюки теперь в пыли, а на пальцах пятна, а мне хотелось поговорить о том, о чем почти год спустя я говорила с другим.
- А если бы знали, вели бы себя по-другому? - спросила я у Матвея, - расправили плечи, шли бы танцующей походкой.
- Да ну, нет, - возразил Матвей, - вряд ли.
- Почему это?
- Потому это, - ответил Матвей, - Сама знаешь, многие думают, что Бог есть и на нас смотрит, но ничего не меняют в себе. Людям все равно по большому счету. Наверное, это наследие наших предков. Обезьянам тоже все равно... Да, кстати, а причем тут твой этот... Кот?
- А он тогда просто набрал винограда... И еще штаны запылил... - грустно проговорила я. - Он не запомнил ни одной минуты из этого дня. И еще одно... Ты слушаешь? Из-за тебя мне приходится врать Косте. И я больше не могу...
Я не собиралась говорить ему этого. Так, вылетело. Слишком много грузом лежало в душе, так хотелось говорить, даже кричать. И я не могла больше умалчивать о том, что переполняло меня. Я не могла больше ехать к морю с одним парнем, думая при этом о другом. Матвей молчал, наверное, с целую минуту. А я со страхом вслушивалась в эту тишину. Ведь он мог сухо поинтересоваться почему, собственно, из-за него и дать понять, что наше знакомство случайно, никого ни к чему не обязывает и раз оно доставляет одному из нас неудобства, то надо его прервать. Я совсем забыла в этот момент, что Матвей сам вписал свой номер мне в телефон, что этот разговор не первый и уже было сказано так много. И что больше чем сказано, было друг про друга понято. Я забыла обо всем этом, потому что мои слова, если он примет их всерьез, возложат на него ответственность за меня, за наши отношения и даже за мои отношения с Костей и мою поездку к морю. Сейчас там, далеко, в жарком и пыльном городе, Матвею нужно был решить - до конца ли он понимает и принимает меня. Ведь, когда день закончится, я должна буду вступить во тьму лжи и насилия. Над собой. И тут я вдруг осознала - сразу, вспышкой - Матвей не должен мне ничего. Я сама заварила эту кашу. Не надо было ехать, надо было расстаться с парнем и все. Было бы тяжело, но, наверное, уже прошло бы. У обоих. И сейчас нечего взывать к чужой помощи и перекладывать ответственность на чужие плечи... С другой стороны, если бы не Матвей, я бы спокойно ехала к морю и мои отношения с Костей не были бы такими сложными.
- Я понял, - сказал Матвей, - я все понял...
Он хотел что-то добавить, но я быстро сказала:
- Идет, - и дала отбой.
А Матвей в это время стоял на крыльце своей редакции, курил и думал о том, что он-то стоит тут, на крыльце, а она-то там, на трассе, едет к морю. Докурив, бросил окурок в урну и спустился с крыльца. Надо домой. Рабочий день кончился, завтра снова... Он сел в машину. И снова стал думать. О том, что его жизнь - этакий джентльменский набор банальностей: жизнь устоялась, все определилось, перспективы наметились. И в эту налаженную жизнь вовсе незачем впускать взбалмошную девчонку. Ну и что, что ей двадцать пять. И красный диплом - на будущий год. Поведение как у школьницы. И развитие. Экономист, е-мое... Солнце, виноград, трамвай в пшеничном поле... Странно, что душе так нестерпимо хочется хаоса, забвения. Чтобы разум уснул и перестал подсчитывать успехи и промахи. Чтобы остались только виноград и солнце. Или шелковица и усталый странник в ее тени. Матвей тормознул у ворот своего дома. "Я просто влюбился", - сказал он вслух. Звук ударился о ветровое стекло и затух. Если бы она стала рассказывать про Гегеля или логарифмы, я тоже был бы в восторге и говорил - душа жаждет упорядоченности, знания. Просто я в нее влюбился. А она влюбилась в меня или нет? Спит она с этим славным мальчиком? Парень хорош. Нельзя его недооценивать. Видно сразу - как будто на нем стоит знак качества. В ту ночь, когда звонила - явно нет. А после? У меня есть только одно и очень сомнительное преимущество - мне нравится ее слушать. То, что она говорит. Я приврал ей немного - нет у меня возможности говорить о себе, о том, что в душе. Это поток, конвейер событий, новостей, дел человеческих. Здесь ценятся ум, слог, остроумие, логика, твердая позиция - все, что угодно, только не поэзия. Это так и должно быть, но хочется-хочется-хочется чего-то такого, что не имело бы ни малейшего отношения к этой правильности. Матвей загнал машину в гараж, закрыл ворота и пошел в дом. Внутри было прохладно, пусто и чисто. Небольшой, но крепкий дом ему оставили родители. Сначала они в нем жили втроем, а потом отец с матерью махнули рукой на огород и перебрались в обычную городскую квартиру. Сына навещали по выходным. Матвей на огород тоже не наведывался, а вот сад держал в порядке - ему нравились нехитрые садовничьи хлопоты. Он в выходные с удовольствием что-то поливал, подрезал, окапывал. В конце лета и осенью родители собирали яблоки, груши, малину, смородину. Мама варила варенье и компоты, замораживала в морозильнике вишню и облепиху. В доме было уютно. В кухне на стенах висели связки чеснока и лука. Матвей добавил еще декоративный красный перец и несколько глиняных горшков и тарелок. И стало совсем классно. Матвей любил слушать, как в стекла барабанит дождь, и как глухо стукаются о крышу яблоки. Он машинально прошел в кухню и машинально включил чайник. Отворил окно, запахло перегретой корой вишни и ее густым, застывающим прозрачными каплями на стволах, соком. Эта Марина... Либо она есть в моей жизни, либо ее нет. И все. И если что не так, она просто прищурится и скажет - ты не по адресу обратился, дружок... Да и не скажет. Фыркнет и уйдет с виноградом и солнцем в одной корзине. Уедет на трамвае, который катит через пшеничные поля за сто километров от ближайшего города. Матвей забыл про чайник, который уже вскипел и тихо отключился. Закурил. И снова стал думать. Я хочу забраться в заросли волчьих ягод, брать виноград из корзины и есть ягоды с кисти и - все... Хочу быть странником с покоем в душе... Хочу к ней, хочу к морю, хочу плыть с нею рядом в синих волнах и отражаться сразу в двух зеркалах - морском и небесном. Может быть, и на меня снизойдет благодать, и я увижу, что я на самом деле. И достоин ли этого счастья - стоять рядом с любимой и с осеннего склона, заросшего кустами волчьей ягоды, сквозь их колючие красные ветки и багряные листья, смотреть вниз на неспешно идущих людей...
Матвей затушил окурок в пепельнице. Долго стоял, высунувшись в окно. Листья вишни касались лица. Ей бы понравилось, - подумал он, - А ее Косте - нет.
Третья сигарета за последний час не принесла успокоения. Но чувство тошноты - сказался переизбыток никотина, ведь обычно он много не курил - оказала странное действие. Борясь с нею, он внутренне расслабился, отпустил все, что так заботило в последние два дня. И в эту пустоту и отрешенность снизошло понимание, что все будет зависеть от него. Многое во всяком случае. Он должен ее выручить - спасти от путешествия с нелюбимым парнем. Просто потому, что не удержался и вбил в ее телефон номер своего. Я могу совершить поступок, который изменит жизнь трех человек - мою, ее и этого мальчика Кости. Я могу узнать - насколько я взрослый. Я могу понять душа у меня или душонка. Только я не знаю - хочу ли этого... Все-таки, волчья ягода - колючий кустарник, а его черные суховатые ягоды - ядовиты. И тут он в памяти всплыла фраза, он ее словно вновь услышал - с каким она сказала отчаянием - я вру из-за тебя. Матвей не признался бы никому, но он искал знака, сигнала, по которому он мог узнать свое решение - каким бы оно ни было. И эта фраза была ключом. Я ворвался в ее жизнь, - с раскаяньем подумал он и я рискну. Только не ею, конечно, нет, а собой. Поставлю на карту все, что у меня есть - мою мораль, мои жизненные принципы, логику, этику и эстетику, философию, все против ее одной-единственной карты - света ее души. Эта карта в рубашке острых тонких багряных листьев, горящих в нежарком свете сентябрьского солнца.
Матвей встал. Он созрел и поэтому должен был действовать. Он набирал номер на сотовом, Телефон попискивал под длинным, ровным большим пальцем. Другой рукой он одновременно ерошил свои волосы и разворошил их вконец и стал похож на лохматого, сердитого мальчишку. Когда в трубке раздалось веселое: "Але", сказал своей начальнице:
- Катерина, душа моя, прости, что звоню не затем, чтобы в ресторан пригласить. - У Матвея были основания так разговаривать с нею. Он знал ее еще со студенческих времен. Она училась двумя курсами старше и бегала на свидания с его другом. Потом они поженились и стали дружить с Матвеем уже вдвоем. Катерина всегда была веселая, добродушная. С нею было легко общаться. Но нелегко привыкнуть к переменам в ее внешнем облике. Вчера она была блондинкой, сегодня жгучей брюнеткой, завтрашний ее образ предугадать было невозможно. От этого Матвей всегда воспринимал ее и ее голос отдельно и по телефону разговаривал как бы не с Катей, а с неким бесплотным, отдельным от нее, звуком.
- Ничего, - ответила Катя, - тем более, что Стас рядом и все слышит. - Это была дежурная игра в ухаживание за спиной супруга и ревность. Матвей от досады, что не может перейти сразу к делу, даже губы вытянул трубочкой, словно собирался засвистеть. И тут же Катя сказала, - Говори быстрее, Матюшка, а то у меня родители на подходе, надо встречать...
- Ты помнишь, что обещала мне премию? За статью о колонии для несовершеннолетних? Меняю ее на две недели в счет отпуска, но прямо с завтрашнего дня...
- Свиридов, - нарочито удивленным голосом сказала Катя, - не слишком ли ты много хочешь всего за одну статейку?
- За большой материал на две полосы. - Матвей принялся нетерпеливо дергать себя за прядь волос, нависших надо лбом, - Мне уже намекали, что он произвел большое впечатление в соответствующих кругах.
- Вот туда и звони насчет отпуска, - сказала неумолимая Катерина.
- Кэт, - с напором сказал Матвей, - отпусти. Мне же все равно отпуск полагается. Какая тебе разница сейчас или через неделю. А мне нужно. Очень.
Катя помолчала. Она была из тех начальников, которые признают за своими подчиненными право на личную жизнь не только после работы, но и иногда даже вместо нее. И если бы Матвей не был старым другом, а просто подчиненным, Катя все равно постаралась бы войти в положении и помочь. Но это был Матвей. Он просто не имел права вот так сказать - отпусти и не объяснить причины.
- В чем дело? - сухо сказала Катя, - Я думала, что я тебе друг, как Стас, и только на работе начальник, а у тебя, оказывается, от нас есть тайны.
Матвей оставил наконец свои порядком всклокоченные волосы, нахмурился, сведя в одну мохнатую линию свои брови и ответил с неловкой усмешкой:
- Пока есть. Потому что я еще сам не понял - что это. Скажи, Катюшка, вот когда ты увела у меня лучшего друга, ты уже понимала, что у вас все по-настоящему или это потом пришло?
- Ясно, - сказала Катя, - у тебя появилась девушка. А ты не знаешь - нравится ли она тебе.
- Нет, миссис Шерлок Холмс, не угадали, - усмехнулся Матвей, - Я уже знаю, что нравится, только не пойму - нравится ли мне, что она мне нравится...
Издалека послышался мужской ворчливый бас: "С кем ты так долго треплешься?" Катя отвернулась от динамика и стала объяснять мужу: "У Матюшки появилась девушка, и он не знает радоваться ли ему. Просит отпуск, чтобы разобраться", "Я тоже хочу в отпуск, чтобы разобраться, нравится ли мне, что моя жена треплется уже полчаса с моим другом..." "Я его начальник, между прочим..." Интересно, понравятся ли они друг другу - Катя, Стас и Маринка. Рокочущий бас стал неразборчивым, Стас явно выкручивал у нее из рук трубку, и вдруг трубка громко сказала смеющимся Катиным голосом:
- Ладно-ладно, я тебя отпускаю. Заявление только напиши. Вернешься, расскажешь... Кстати, Стас тебе привет передает и желает удачи...
- Спасибо, ему того же...
Потом он постоял минуту лохматый, взволнованный до глубины души, ничего не слыша, ничего не замечая, как перед прыжком в пропасть. И набрал еще один номер. Она отозвалась сразу, после первого же гудка, как будто ждала звонка с сотовым в руках.
- Марина, послушай, я выезжаю прямо сейчас. Ты слышишь? Я еду за тобой. За тобой, - четко, раздельно проговорил Матвей и его брови-гусеницы зашевелились угрожающе. - Ты сможешь дождаться меня где-нибудь?
К вечеру второго дня пути до моря оставалось рукой подать. Но Костя не хотел спешить и уставать из-за сомнительного удовольствия увидеть море уже в этот день. Поэтому от цели нашего путешествия мы отдалились еще на как минимум на полсуток. Костя снова снял номер в очередном придорожном кемпинге. Пока он по-хозяйски хлопотал возле машины - что-то там замерял и протирал, я сидела в номере у окна и уныло прикидывала - часа два, а то и три на ужин, десять часов на сон, еще полтора-два часа займут утренние сборы в дорогу. Кот ведь все делает обстоятельно, спешить не любит. Потом будем ехать четыре часа... Итого, дорога станет длиннее часов на шестнадцать. И ради вот этого я согласилась насиловать самое себя? С другой стороны - если бы я любила Костю, мне не удручали бы лишние часы пути. Если бы Матвей не ворвался в мою жизнь так внезапно, мне были бы не так уж в тягость эти часы... Пока мы ужинали в какой-то забегаловке, Костя все делал игривые намеки, гладил мое колено, без конца трогал мои руки, шутливо дулся, что я вяло реагирую на его выходки. Встав из-за стола, он схватил меня за руку и потащил в номер. Я так поняла - наверстывать и впала в настоящую панику. Это начинался кошмар, который уже являлся мне в предчувствиях. Мы вошли в комнату. И тут у него зазвонил телефон, давая мне недолгую передышку. Кот сказал недовольно: "А, пап, привет. Да нормально все, дела в порядке. Пап, я в отпуске уже почти неделю, поэтому я не знаю". Я села на кровать, чувствуя, что просто коченею от страха, нерешительности, необходимости что-то немедленно предпринять, чтобы избежать желающего объятий парня. Костя покосился на меня и отошел к окну. И стал там что-то бубнить деловым тоном. Пока он там изображал крутого парня и решал некие важные дела, засунув одну руку в карман джинсов, а другой придерживая сотовый возле уха, я думала. Эти внутренние метания, надеялась я, никак не выражались внешне. А в мозгу шла бешеная работа. Обо всем этом я уже размышляла и не раз. Сейчас мозг перебирал варианты выхода из тупика, потому что самое трудное было не придумать их, а выбрать один-единственный. И пока что просвета не было. Честность ничего не даст, хитрость тоже. Коту нельзя говорить - "я от тебя ухожу", он не отпустит, затеет длинный разговор, будет доискиваться до причин, в то, что его можно разлюбить он просто не поверит. Помимо естественного чувства собственной избранности - кто не думает, что его любят за его исключительность, Кот еще и великий собственник. То, что попало в его руки - то его. И точка. А возражения - глупости. И хитрость не поможет - тут от поезда не отстанешь, не в ту маршрутку не сядешь. Значит, надо убежать. Например, уехать стопом. А потом позвонить ему: "Прости и не ищи". Нет, подумала я, стискивая руки до боли в суставах, хватит умалчиваний и хитростей. И дело не в том, что я так больше не могу. Дело в том, что так больше нельзя. Вообще, по жизни нельзя. Чем дольше длятся эти умалчивания и хитрости, тем мутнее воды моей жизни. И если это не прекратить, через какое-то время мне уже ничто не поможет - ни море, ни ветер, ни небо... Ни Матвей. Надо пройти через этот кошмар. Некоторое время я сомневалась, а потом подумала - я решилась, так чего же я трушу и колеблюсь? И я перестала колебаться и даже думать.
- Я ухожу от тебя, Костя, - громко сказала я, не поднимаясь с кровати, не разжимая рук и даже не поворачиваясь к нему.
- Сейчас, пап, - услышала я за своей спиной. - Марина, я тебя тысячу раз просил не вмешиваться, когда я веду деловые переговоры, даже если это мой собственный отец. Насколько я тебя знаю, то, что ты говоришь, вполне может подождать.
Нервная усмешка исказила мои губы, пришлось их плотно сжать. И сквозь это напряженное кольцо мышц я выдавила, стараясь, что бы слова звучали громко и четко:
- Ты прав, не буду отрывать тебя от дел. Просто "пока" и все.
- Что?! - недовольно, удивленно воскликнул Костя. Судя по шорохам, он повернулся в мою сторону и оперся задом о подоконник. - Пап, я перезвоню, извини...
И в номере дешевенького придорожного кемпинга состоялась классическая сцена у фонтана - расставание с хорошим парнем. Костя почти мгновенно оправился от растерянности и впал в ярость. В его сознании не укладывалось - как можно вести себя так, как это делаю я. Мы не ссорились, он вел себя вполне безупречно, впрочем, как всегда, видимых причин для разрыва не было, значит, их не было вообще. Некоторое время Кот просто злобно и тупо орал, озвучивая эти темы. Впрочем, он скоро выдохся. Характер, конечно, у него взрывной, но после вспышки наступает период апатии. Он сел на вторую кровать, напротив меня. Почему-то он принял ту же позу, что и я. Сгорбился, сложил ладони и зажал их между колен.
- Я давно догадывался, что тебе со мной скучно, - тихо сказал он.
Я обомлела.
- Догадывался? И не сказал мне об этом? И ничего не сделал? Даже не спросил - правда ли это? На что ты рассчитывал - как та девица, что говорила, что беременна немножко и скоро все само рассосется?
Кот неопределенно поворочал плечами.
- А по-твоему я должен был что-то делать? Но это ведь тебе стало скучно!
- Я и сделала, - ответила я довольно грубо.
Он наконец-то перестал копировать мою донельзя зажатую позу, достал сигареты, зажигалку и прикурил. Иногда, в минуты сильного душевного волнения, неважно приятного или нет, мы неосознанно копируем жесты и интонации друг друга. Это следствие проведенных вместе месяцев. Что было бы через несколько лет? Я слабее, податливее Кости, значит, он подмял бы меня под себя, перекроил на свой лад, сделал своей копией?
Выпустив голубовато-серый дымок к потолку, Кот сказал:
- Ты выбрала самый неприемлемый вариант...
- Меня он устраивает.
Ответом на эту реплику было - молчание.
- А что, по-твоему, я должна была сделать? - я наклонилась вперед, чувствуя, что могу потерять опору и упасть, но все же продолжала тянуться, как тянется к огню замерзающий.
- Я не знаю! - Костя вскочил в новом припадке бешенства. Я отшатнулась. Он метнулся к окну, с силой ударил ладонями в подоконник. Вот чего я боялась - сражения с чужой волей. Вот от чего он бесился - я ему больше не подчинялась.
Через минуту я сказала спокойно:
- И я не знаю. Я сделала то, что считала нужным. Ты забыл, что я имею право на личные желания. Не на желания Кости Бекетова, не на желания еще кого-то, а мои личные, собственные! Так вот, у меня есть желание, есть право его реализовать и я не вижу, как ты можешь мне помешать.
Костя опять с силой ударил в подоконник.
- Я думаю, что ты все это нарочно говоришь и делаешь, что бы меня позлить.
- Что тебя заставляет цепляться за наши отношения? Ведь ты никогда не говорил, что любишь меня. Ты, наверное, меня и не любишь.
Он явно был в бешенстве - лицо искажено, волосы всклокочены.
- Ну, и что, что не говорил, я был уверен, ты понимаешь. Я повез тебя к морю, чтобы ты увидела - я ценю тебя, ты нужна мне...
- Ты никогда мне этого не говорил, а главное - ты мне не разрешал говорить.
В этот момент я почувствовала, что его воля берет верх над моей. Он приводил именно те доводы, которые были способны убедить меня остаться с ним. Он говорил о любви, о доверии, об искренности. Я с горечью и отчаянием подумала, что он как цепями приковывает меня к себе этими словами. И не видать мне больше кафешек, разговоров с Матвеем, солнца на виноградных кистях... И тут Кот сказал:
- Потому что ты говоришь ерунду.
От этих его слов, показавших, что Кот остался верен себе, ни в чем не изменился, мне стало так радостно - все-таки, я буду свободна. Я, все-таки, имею на это право. Но при этом я стыдилась моей радости. Наверное, потому, что все это произошло не в городе, а в нескольких часах пути от цели, к которой мы по-разному, но все же оба, стремились.
- Я говорю ерунду, я делаю все не то - так отпусти меня по-хорошему, без скандала, найди девчонку, такую как ты, которая не говорит глупостей и делает все как надо. Я не могу больше. Прости, Костя, я, все-таки, ухожу.
- Ты опять за свои глупости?! - крикнул он и двинулся ко мне, сжимая кулаки.
Это было страшно, и я быстро встала, готовая ко всему.
- У тебя такой вид, словно ты можешь меня ударить. Только попробуй...
- Что ты сделаешь? - оскал на его лице показался мне издевательским.
- Да ничего, - тихо-тихо ответила я, - Точно буду знать, что права, что не зря ухожу. Только и всего.
Я вскинула сумку на плечо и двинулась к выходу.
- Стой! Стой, Марина!
Но я уже хлопнула дверью и быстро пошла по узкому коридорчику. Костя не стал меня догонять. Мы оба были так взволнованны объяснением, что не подумали - куда и на чем я отправлюсь из этого кемпинга. А, может, он уже прикинул и тот вариант, что я окажусь беспомощной и смиренно к нему вернусь. Ну, уж нет. Я почти пробежала мимо дежурной и вырвалась во двор. Сгущались сумерки, жара и пыль царили в полумраке летнего вечера. Кемпинг находился буквально в одном шаге от трассы, и мимо шли гудящие большегрузы, летели легковушки. Я совершенно не представляла себе, что буду делать дальше. Попробую вернуться "стопом".
И тут у меня зазвонил телефон. Я глянула на дисплей. Этот звонок был мне нужен. Я бы ни за что не позвонила сама. По крайней мере, сегодня. Нет, это было не чудо. Просто если встречаются двое, предназначенные друг другу, наступает в их отношениях момент, когда уже ничто не может им помешать. Звонки раздаются вовремя, кстати приходят известия и появляются люди, способны им помочь в случае необходимости. Мне всегда было интересно - кто-нибудь что-нибудь делает в этом мире, чтобы одни люди встретились, а другие расстались, а? Или это срабатывают некие законы природы? Или случайные флюктуации приводят к тому или иному результату? Впрочем, неважно. Главное, что это срабатывает. Вот как сейчас. Нет никакого чуда в том, что Матвей позвонил как раз в тот момент, когда я уже свободна от прежних отношений. Как раз в тот момент, когда я больше всего нуждаюсь в нем.
...- А где мы встретимся? И когда? - растерянно спросила я. - Я не очень хорошо ориентируюсь в этих местах. И еще у меня мало денег, на двое суток не хватит...
- Я приеду быстрее. Твой парень к морю не спешил, ехал с удобствами, а я спешу, завтра вечером мы уже увидимся... - он сделал паузу и добавил, - если ты будешь меня ждать.
- Матвей, а что же будет, когда мы встретимся? - тревожно прошептала я.
- Тебе это важно знать?
- Да.
- Я повезу тебя к морю... - пауза, - если ты захочешь, конечно...
Я сказала, чувствуя необъяснимое счастье, словно меня уже накрыла с головой теплая прозрачная волна.