Деревья тонули в серебре. Белый полог окутывал их, укрывал застывших великанов, словно одеялом. Тонкой паутиной лед опутал окно. Я положила руку на стекло, представляя себе, как холод медленно поднимается по кончикам пальцев, кисти и выше. Как лед охватывает меня всю, и становлюсь его частью - без мыслей, чувств, боли. Я еще пару мгновений подержала руку на стекле, но кроме холода в пальцах ничего не ощутила. Люблю я зиму: ее молчаливое великолепие, бесконечный покой.
-Кара, золотце, ты меня слушаешь? - донеслось откуда-то издалека. Я настолько задумалась, что совершенно забыла о гостях в моей унылой комнате.
Но как же не хочется отвечать, выдавливать звуки из едва послушного мне рта.
-Слушаю, мама, - пробубнила я, содрогаясь от своего глухого, каркающего голоса.
-Я говорила, что Лариса приходила пару дней назад, хотела тебя навестить. Но я сказала, что ты никого не хочешь видеть.
Я осторожно кивнула раскалывающейся от боли головой. Как мне надоели эти визитеры. Они с ужасом смотрят на меня: мою бледную с синевой кожу, впавшие щеки, потрескавшиеся сухие губы, ужасные фурункулы на лице. Жалеют меня, будто от этого мне станет легче. А сами, черт возьми, радуются, что это случилось не с ними. С кем угодно, только не с ними... Приступ острой головной боли заставил меня зажмуриться и закусить губу, чтобы не заорать. Вдох - выдох, Кара. Просто дыши глубже. Несколько мгновений и кинжальная боль постепенно стала уходить, но осталась тупая - мой извечный спутник за последние полгода. Я скосила глаза на маму и грустно улыбнулась. Она ничего не заметила, все так же продолжая щебетать, вспоминая старых знакомых. Как же я ее люблю. Мама, наверно, единственный человек, кто не показывает грустных эмоций при мне. Сколько раз от отчаянья и злости я пыталась вывести ее из себя: кричала, оскорбляла, заставляла жалеть. Но она оставалась всегда спокойной, уравновешенной. Я вновь обернулась к окну, любуясь медленным танцем снежинок.
-Мам, а он не звонил?
Она запнулась на середине фразы. Губы сжались в тонкую линию. Я почти слышала, как она ругается. Громко, с чувством.
-Нет, птичка. Он же на гастролях. Когда вернется он обязательно тебя навестит.
Я хохотнула, надеясь, что мой голос не прозвучал слишком грустно. Зачем ему такая жена: изнеможенная, без волос, больная, обреченная.
-Кара, соловушка моя, да не обращай на него внимания. Он же трусливый козел.
Конечно трусливый. А кто бы ни испугался, когда его супруга: красавица, хохотушка, нескончаемый поток энергии (так он меня называл) бьется в эпилептических припадках, кричит от непрекращающейся боли. Он убежал, но я его не виню. Почти...
-Я решила с ним развестись. Уже документы оформила и подписала, осталась только его подпись. Отвезешь ее к нам домой. Пусть подпишет.
Мама замолчала. Я даже спиной почувствовала ее потрясенный взгляд.
-Кара, он на гастролях...
-Ага, а я на Средиземном море, - рассмеялась я и тут же зашлась в приступе кашля, - Мамочка, его и при мне никуда не брали, а я его вытаскивала на все пробы. Так что передашь, пусть не мучается.
-Хорошо, родная. Когда у тебя следующая химия?
-Завтра, - ну вот, голос дрогнул. Я же обещала себе не плакать.
-Птичка, держись. Еще пару курсов, а потом все, ты будешь здорова. Снова будешь петь для нас с отцом.
Слезы нескончаемым потоком бежали по щекам, но я не обернулась, все так же невидящим взглядом уставившись в белоснежную мглу.
-Родная, уже поздно, - проговорила мама, целуя меня в плече. Ей тоже иногда становится невыносимо со мной, - Я пойду.
Устало кивнув, я пожала ее маленькую ладошку. Мама еще потопталась за моей спиной, пробормотала, что любит меня, и вышла из палаты. А я осталась одна, дожидаться ночи, что бы исполнить свою задумку.
Еще год назад я не знала, что такое больница с ее остро пахнущими лекарствами коридорами, бесконечными вереницами безразличных врачей, болезненными процедурами и несчастными больными.
Но болезнь не щадит никого: ни добрых, ни злых, ни счастливых. Она берет свое и ей безразлично, сколько горя и страданий она принесет. Я заболела и осталась одна. За полгода из сильной, волевой женщины я превратилась в исхудавшее, несчастное подобие человека, уже не надеющееся на выздоровление.
Операцию, оказалось, делать очень опасно, так как опухоль располагалась слишком близко к дыхательному центру и при удалении ее, я просто перестану дышать.
И химия не очень помогает. Опухоль не прекратила свой рост. Так что, моя смерть только вопрос времен. Но как же больно ждать. Каждый раз засыпая, я надеюсь, что больше не проснусь. Но с утра боль приходит вновь. Она врывается в меня, выворачивает мои внутренности наружу, выкручивает меня. Я бы могла смерено дождаться своей участи, если бы не она.
Тьма медленно опустилась на больничный корпус. Совсем немного времени осталось. Молоденькая медсестричка с доброй, беззаботной улыбкой, вколов мне обезболивающее, пожелала мне спокойной ночи и, выключив свет, ушла.
Я выждала еще часа два, пока больница окунется в благостную дрему. Надела любимые теплые сапоги, толстый свитер, связанный мамой - подарок из прошлой жизни, остро пахнущий моими духами и сигаретами.
Медленно скользнула из палаты. Стараясь не шуметь, на четвереньках проползла возле поста медсестры и, распахнув дверь, выскочила на улицу.
Бушевала злая морозная ночь. Ледяной ветер завывал между стволов деревьев. Он заставлял снежные вихри кружиться в безумном танце.
Я открыла рот, языком ловя колючие снежинки. И зажмурилась от наслаждения. Яростный мороз пронизывал меня насквозь, словно на мне ничего не было, заставляя содрогаться всем телом, но удивительно прочищая мысли.
Чем дольше я лезла по сугробам, тем холоднее становилось. Но я продолжала свой путь, надеясь подальше уйти от больницы.
Я остановилась у одинокого, древнего, раскидистого дуба, покрытого снегом, пытаясь хоть немного отдышаться.
Дыхание вырывалось изо рта клубами пара. В груди болело от непривычной нагрузки.
Я обернулась, надеясь увидеть свои следы, но непрекращающейся снег, засыпал их. Ветер швырнул мне пригоршню снега в лицо.
Уныние и тошноту как рукой сняло. Собственное сердце уже не казалось таким большим и болезненным. А тихо, размеренно билось в груди.
Я озябшими руками раскопала небольшую ямку и забралась в нее. Сразу стало теплее, может потому, что туда не пробирался ветер. Я подняла глаза к небу, наслаждаясь тем, как снежинки падают мне на лицо и тяжелыми каплями стекают по щекам. Или это слезы...
Дремота подкралась незаметно, веки дрогнули, руки стали тяжелыми.
-Мамочка, прости меня, - зашептала я из последних сил цепляясь за родной образ, - мне очень жаль, но я больше не могу терпеть эту боль, чужую жалость.
Я плотнее укуталась в теплый свитер. С наслаждением окунаясь в благодатный сон.