Зингиль - "облачно-белая", имя одной из звезд, что видны были на небе тех земель.
Полудетское лицо, сильно, по придворному обычаю, набеленное и нарумяненное. Темно-рубиновая помада на губах, ярко подведенные темные, почти черные глаза. Тонкие черные брови, не нуждающиеся ни в какой краске. Золоченые длинные ногти.
Волосы, по последней арминалетской моде выкрашенные в темно-вишневый, почти пурпурный цвет и напудренные золотой пудрой, как у Королевы. Пурпурная налобная повязка, накосник из золотого бисера и красных камней.
"Кхандские рубины?" - язвительно спросила однажды госпожа Замин, супруга королевского адмирала Гимильзагара. Но Зингиль и не думала стесняться того, что это простые пиропы, которых целые россыпи валяются по берегам горных речек Форостара. Дело не в цене, а во вкусе.
Бархатное верхнее платье в тон головному убору - ткань дорогая и тяжелая, но фасон скромный, проще, чем у большинства придворных дам, единственный уместный для молодой девушки, до совершеннолетия которой остался целый год. Ни золотого шитья, ни рубинов и шпинелей с голубиное яйцо размером, ни длинных, опушенных мехом рукавов, ни парчового оплечья и наручей. Скромная черно-золотая тесьма по рукавам и вороту, узор из недорогих светлых сапфиров и аметистов; фамильные перстень и серьги тонкой работы, черненая резная пряжка на поясе и такая же фибула, скрепляющая ворот светло-лилового нижнего платья. Кошелек, расшитый черным и золотым бисером, у пояса и вечная записная книжка в руках.
Парадный портрет, как будто нарисованный кистью придворного живописца, призванного запечатлевать жизнь Королевы и ее приближенных во всем блеске, в посрамление клеветникам и грядущим поколениям на память.
Может быть, и существовал этот портрет, но где ж его теперь сыщешь! Ни холст, ни фреска, ни даже мозаика или витраж не выдержат столько тысячелетий под водой. Не могло быть и живого портрета этой женщины в теле какой-нибудь из ее пра-пра-правнучек или пра-пра-правнучатых племянниц. Никого из этого рода нет под Луной живых - плодом Тельпериона; все они остались там, в вечном городе под толщей вод, освещенном Луной мертвых - отражением первой в зыблющихся волнах.
***
С раннего детства Зингиль не видела от людей никакого зла. Хотя с твердо, с детства же, знала, что оно существует.
Зингиль была нежеланным ребенком у родителей - они вообще не хотели иметь детей, как и многие в Нуменоре-Йозайане тех - последних - времен. Зато добрейшая двоюродная бабушка, госпожа Нилумит, никогда не бывшая замужем, напротив, всю жизнь мечтала о ребенке - и вот судьба послала ей утешение в старости.
Девочка подрастала под присмотром пожилой родственницы в их огромном поместье на юге Острова, окруженная обожавшим их обеих простонародьем - рыбаками и сборщицами винограда. Вольное и солнечное было у Зингиль детство, и не особенно омрачало его даже предательство родителей (а цену их поступку девочка поняла очень рано, хотя госпожа Нилумит сама никогда даже не заикалась об этом и запрещала говорить что-то на эту тему). Она просто о них не думала.
Всё переменилось в одночасье. Поместье продали за долги, а четырнадцатилетнюю Зингиль, разлучив с бабушкой, привезли к королевскому двору, который незадолго до того покинули ее разорившиеся родители.
Но и при дворе девочка не знала ни в чем отказа: королева баловала ее как родную дочь; Зори, другая воспитанница королевы, искренне стремилась всячески услужить, помня превосходство ее положения; придворные же не смели ничем огорчать любимицу государыни, даже если бы захотели.
- За что вы все меня любите? - иногда недоумевала Зингиль. Ведь она не сделала для этого ровным счетом ничего - не ласкалась ни к кому и порой тяготилась людским обществом, ни с кем не сходилась близко и была спокойно-вежлива со всеми.
Были, конечно, люди, к кому она была привязана, не умея, впрочем, пылко выразить свое расположение. Государыня и названная сестра Зори. Смотрительницы библиотеки Гимильфэль и Гимильбэль (для их воспитанницы, малышки Аннагимиль, у Зингиль всегда были наготове пряник или яблоко). Секретарь королевы Батанузир и жена его госпожа Ломи. Добрая и, очевидно, очень образованная супруга капитана королевской стражи - госпожа Сафтанбавибэль. Жизнерадостная Фаразхиль, музыкантша, прибывшая ко двору из Умбара: было невозможно не полюбить ее слишком яркие, наивно-пестрые наряды и громкий, заразительный смех! Зингиль нравилась и Афалабэль, будущая невестка господина Гимильзагара, но страшно было острого языка госпожи Замин, оттого дружбы у девушек и не вышло.
Зато были книги, которые Зингиль читала постоянно: в детстве в родительском имении - написанные легким языком народные повести, в годы обучения при дворе (а на ее образование Королева не пожалела времени и денег) - трактаты по самым разным наукам, позже - всё что угодно, что могло заинтересовать изяществом слога и занимательностью предмета.
Очень рано у нее обнаружилась способность к сочинительству. Писала она много и легко, поначалу наивно и не особенно складно, затем всё лучше и лучше. Не сковывая себя рамками стиля, Зингиль стремилась сочетать занимательность народной повести и поучительность серьезного повествования, сложность языка придворной литературы и красочность народной речи, слышанной в детстве.
Чуть побольше времени - и она бы, возможно, стала писательницей из тех, чьи творения читали бы и через 300 лет. Но этого времени у Зингиль не было.
Интермедия 1
Неоконченная (вернее, только начатая) "Повесть о Фаразире и Изрехиль"
Глава 1
Повествующая о чудесном рождении долгожданного сына и нежеланной дочери
Жил в дельте Великой реки один рыбак, чье имя до нас не дошло. Был у него небольшой уютный дом и крепкая, ладная лодка, доставшаяся ему вместе с сетями от отца, тому - от его отца и так далее, потому что все в этом роду, начиная от заселения Острова, были рыбаками.
Справно жил рыбак в своем доме вместе с женой - румяной и статной золотоволосой женщиной, у которой в руках вся домашняя работа так и горела. Одно только огорчало супругов: вот уже двадцать лет, как были они женаты, а детей у них так и не родилось - ни румяного крепыша-сынка, ни милой, ласковой дочки. Всё чаще они задумывались: кому-то достанутся отцовские сети, кто-то сядет за материнскую прялку? Не пройдет ли их жизнь как трава, как цвет полевой, не оставив ничего после себя?
Вышел однажды рыбак в море, недалеко от Дельты, по мелководью, забросил сети и вынул их полные всякой рыбы. Была среди рыб одна, ни на что другое не похожая - вроде бы окунь, но с золотыми плавниками. "Вот так чудо, - подумал рыбак. - Не ядовитая ли? Да не должна бы, окунь как окунь". И решил не везти на рынок в город, а отнести домой, порадовать жену.
Та обрадовалась и зажарила рыбу с ароматными травами, а была она мастерица готовить - хоть лорду неси на стол! Только сели ужинать, как чу! Стук в окно. Выглянули и видят: под окном на соломенного цвета кобыле сидит дама красоты несказанной, в платье, сплошь затканном золотом и цветными шелками. Лицо у той дамы - белое как лилия и точеное, словно у статуи в королевском дворце, однако же надменное и капризное.
Это была невестка старого лорда, владевшего поместьями по соседству.
- Добро пожаловать, милостивая госпожа, - смиренно приветствовали ее супруги. - Отдохни у нас, раздели с нами ужин, коли не сочтешь, что он слишком прост.
- Ну, так уж и быть, ведите, - согласилась гостья. - Давно хотела я рыбацкой еды откушать!
Села с ними и стала есть, и заметили, что трапеза пришлась ей по вкусу, хоть вида молодая леди в том и не подавала, прикасалась к еде как бы неохотно, потому что негоже знатной даме уписывать за обе щеки рыбацкое угощение.
После трапезы, поблагодарив хозяйку одним небрежным кивком, гостья покинула их дом. А через неделю была уже в столице, где и поселилась вместе со своим мужем.
А через девять месяцев в один и тот же день и час родились двое прекрасных детей: у рыбака сын и дочь у молодого лорда. Обрадовался рыбак своему счастью, говорят, даже заплакал от радости вместе с женой. Сына назвали Фаразиром, и стал он расти-подрастать родителям на радость.
Дочь же лорда назвали Изрехиль, да только неправду говорило ее имя - никто в семье ее не любил. Отец сожалел, что она не мальчик, а мать и вовсе отказалась видеть, потому что уверили ее, будто дочь отнимет у нее часть красоты.
-- Королева просила приготовить зал к малому приему...
Интересно, как ее зовут? Надо бы спросить у слуги, что присматривает за ними...
- Малый прием, однако же прибудут гости из Ромэнны. Распорядитесь приготовить вино и сласти, расставить свечи. Зори вам поможет.
Возвращаться в реальный мир не очень хочется, но мысль, приученная к четкости за годы при дворе, легко входит в привычную колею. Малый прием - значит, никаких перемен блюд, кроме вина и сластей, не придется зажигать большую люстру, поэтому не понадобятся слуги... что же, тем лучше. На больших приемах слишком шумно и многолюдно.
Зингиль и Зори расставляют и зажигают свечи, помогает им госпожа Батанбэль. Она милая и немного странная, одета совсем не по моде: серо-синее платье из мягкого шелка, белая с серебром накидка, роскошные черные волосы уложены простым узлом, на лице ни капли притираний.
- Не слишком ли рано вы зажигаете свечи? Не прогорят ли они до того, как войдет Королева?
- Видите ли, бар Батанузир, лучше сделать это заранее - посмотрите, сколько времени это занимает. Мы бы не осмелились задерживать Королеву.
И вот выходит она - прекраснейшая. Переливающееся черным и алым платье из жесткого атласа, прекрасное лицо и светлые волосы, уложенные в высокую прическу, блистают золотыми искрами пудры, идеально прямая осанка, движения сухи и грациозны: вот указала Зингиль и Зори места за ее троном, раскрыла и снова закрыла веер из белоснежного лебяжьего пера.
Госпожа моя, Ар-Зимрафель.
Еще мгновение - и зала наполняется скрипом деревянных пловиц: это бар Афанузир с семьей и свитой спускается по витой лестнице. Это дворец так построен, что передняя, через которую входят гости, находится выше тронного зала.
Ни звон массивных украшений, ни шелест упругих шелков не сопровождают свиту князя Ромэнны. Белые, серые, синие, коричнево-зеленые тона одежды. Ни оплечий, ни высоких причесок. Лица дам не накрашены, однако блистают той особенной свежестью и молодостью, что дают здоровье и соленый морской воздух.
Даже супруга бар Урихиля (сам он вместе с братом ушел в море), вырастившая троих дочерей и снова находящаяся в ожидании, так что живот ее не скроет широкое белое платье, выглядит юной и цветущей: глаза сияют, а цвет лица ровен и светел без малейшей капли белил. Кто придумал, будто дети отнимают красоту?
- Приветствую вас, бар Афанузир. Занимайте места за столом. Однако прежде, чем мы начнем наш небольшой вечер, госпожа Инзиль просила разрешения провести некую церемонию. Инзиль... конечно же. Сколько ей лет - никто при дворе не знает точно. Однако сколько Зингиль себя помнит - она всё та же: красивое, надменное лицо, неподвижное и гладкое, будто каменное, как бы лишенное возраста, который выдают только глаза - внимательные и недобрые, так что в них страшно заглядывать.
Вот поднялась - подошла к камину (зыблющаяся кошачья походка, бесшумно ползет по полу алый шлейф платья) - нагнулась, протянув белую гибкую руку - положила что-то в камин, какие-то прутики. Шепот проносится по залу.
"Дерево... Белое дерево", - слышит Зингиль.
Значит, она принесла ветвь Белого дерева - того самого, что срубили по приказу Короля несколько дней назад.
Высекла искру.
- Во имя Арун Мулхэра!
Что она говорит? Зачем здесь - это? Кто ее просил? Если Король нашел нужным во имя Йозайана уничтожить Дерево и сжечь на алтаре храма во имя черного авалои - что же, на то воля Короля, значит, так нужно, и всё, и большего им, женщинам, знать не дано и не нужно, даже Королеве.
- Господа, господа! Как вы можете это терпеть? Почему вы молчите? - срывающийся девичий голос.
Кто это? Кто-то из Ромэнны? Нет, голос слышен с другой половины стола. Батанбэль?.. Вот выбежала из-за стола, схватила за руки госпожу Инзиль, так что та на мгновение утратила заученное изящество движений.
Глупая, зачем она так?
Все повскакивали с мест, поднялся шум. Кто-то крикнул: "Измена!" Преодолев людской поток, Зингиль подбегает к Батанбэль, хватает ее за плечи.
- Дружок, успокойтесь, вам просто плохо. Этим вы никому не поможете. Успокойтесь, пожалуйста.
Страх за девушку затуманивает мысли. Все знают, в какой милости госпожа Инзиль, и не поздоровится тому, кто ей помешает; тому уже были примеры. Вот уже слышен ее голос, говорящий об измене и непослушании Королю... Кто-то зовет стражу.
Но шум и гам заглушаются негромким, ледяным голосом Королевы:
- Она совершенно не умеет себя вести. Я не хочу, чтобы этот позор когда-нибудь повторился. Посему госпожа Батанбэль будет наказана - лишена нашего общества и удалена от двора. Пусть живет в Роменне - с теми, чьи заблуждения разделяет. Покиньте нас, госпожа Батанбэль, вы недостойны сидеть за этим столом!
Пир продолжался.
-...Зингиль. А вы... - Зингиль на мгновение мешкает, вспоминая имя незнакомца. - О, господин Долгухо, простите, не сразу вспомнила ваше имя. Нас ведь друг другу не представили...
Какой он милый. Невысокий, плавные движения, густые черные волосы и огненно-золотые глаза. "Как у кота", - улыбнулась сравнению Зингиль. И манеры такие же вкрадчивые.
С провинциальной старательностью копирует придворную моду: слишком много золотых и жемчужных нитей на наручах и оплечье, слишком яркий алый шелк плаща, слишком затейливо для мужчины раскрашены ногти - половина ногтя черной краской, половина золотой.
По слухам - слухом дворец полнится, - блестяще образован; было бы интересно побеседовать с ним о том о сем.
- Я долго наблюдал за вами. Вы непохожи на всех остальных дев.
- О... И чем же? Смотрите, не ошибитесь.
Зингиль непривычно кокетливо улыбается.
Раньше никто не решался так смело заговаривать с ней, а если бы и попытался - вряд ли он имел бы успех. Она бы отгородилась от него стеной своей всегдашней задумчивости, переходящей в апатию, ну и кто захотел бы продолжать разговор с девицей, которая ждет не дождется, когда назойливый собеседник уйдет.
Но сейчас было не так. Даже ей, неискушенной в словесных играх, было понятно, что собеседник ухаживает за ней. И ей были приятны знаки его внимания. А эти огненные глаза...
- Вы любите писаное слово. Вы начитанны.
- А вот тут вы точно ошибаетесь. Я начала учиться слишком поздно, когда приехала сюда. А до того знала только счетные книги и занимательные повести с картинками.
- Но ведь и это книги, письменное слово. Не все придворные девы могут этим похвастаться. Представьте себе, некоторые даже не умеют писать. И приходят к нам в библиотеку, просят подобрать рифмы к стихам. Что только они сочиняют!
- Я тоже не сильна в стихосложении. Меня учили, но я не люблю.
Да, истинная правда: Зингиль не любит сочинять стихи. Стихи, песня - это всегда слепок человеческой души; оттиск, мимолетная зарисовка настроения; мгновенная улыбка или легкая, светлая слеза. Как облако: ветер подул - и нет его. А повесть, хроника, поэма являют жизнь во всей ее разноголосице и разноцветице - такой, какова она на самом деле, со всеми ее мгновениями, со всеми изменениями вплоть до тончайших вибраций.
Зингиль хочет это сказать, но не решается - уместно ли это для ничего не значащей светской беседы с незнакомым человеком, на мгновение подсевшим к ней во время званого вечера у Королевы? Девушка нерешительно улыбается и пожимает плечами.
- А чему еще вас учили? - с искренним, как ей кажется, любопытством спрашивает Долгухо.
- О, многому. От пения и танцев до основ математики. Королева не пожалела средств на наше с Зори воспитание. Только мы оказались неважными ученицами: Зори всё время занята хлопотами по хозяйству, а я начала учиться поздно... - Зингиль замолкает на пару неловких мгновений и, понизив голос, неожиданно для себя высказывает то, что и знакомым не решилась поведать: - Если... или когда... у меня будут собственные дети, я прослежу за их образованием с самого детства.
- Какие необычные у вас мечты. Ведь жительницы столицы неохотно выходят замуж и рожают детей.
- О да, - Зингиль и не скрывала горечь. - Они уверены, что дети отнимают красоту и ум. Мои собственные родители не захотели меня видеть, когда я родилась. Мне не было и месяца, когда мама, как ни в чем не бывало, танцевала при дворе. Мне нашли кормилицу, а тетушка Нилумит обожала меня, а они годами не вспоминали обо мне. Порой они приезжали и заваливали меня дорогими игрушками, конфетами, но до меня им не было никакого дела, они даже не спрашивали меня... - Зингиль закусила губу и опустила голову. Справилась с собой: - Впрочем, на это грех жаловаться. Если бы не они, Королева не взяла бы меня во дворец. Я ее очень люблю, мою Госпожу.
- Но ведь вам когда-нибудь придется ее покинуть - когда выйдете замуж. Ведь вы мечтаете о замужестве.
- У Государыни останется Зори. Уж Зори-то никуда от нее не уйдет.
- А вы... - голос Долгухо стал совсем медовым, но каким-то как будто опечаленным: - У вас уже есть кто-то на примете?
- Нет... Мне еще целый год до совершеннолетия. Я даже не знаю... - Ах, как неприятно было вести этот разговор с ним. Зачем он спрашивает об этом? - Я пока об этом не думала.
- Но ведь придется и подумать? - остро взглянув на нее, почти не вопросительно, а утвердительно говорит он. - Мне кажется, вы слишком... - он мнется, подбирая слово: - робки, пассивны. Если не возьмете свою судьбу в свои руки, вы можете ничего не добиться. При дворе у вас столько соперниц!
- Соперницы?
- Множество юных дев... И прекраснейшая госпожа Инзиль, которая уже в летах, но всё еще затмевает всех.
- Госпожа Инзиль! - Зингиль становится смешно. - Сколько сватались к ней - всем отказывала! Если кто-то настолько безумен, чтобы добиваться невозможного, я ни на минуту не пожалею о нем. Зачем мне сумасшедший муж?
- Любовь делает людей безумцами, и вы еще познаете ее жало. Когда человек станет вам милее всего на свете, и вы захотите получить его любыми средствами, невзирая даже на честь.
- Что вы такое говорите, господин Долгухо. Всё равно не дело женщине добиваться мужчину, это как минимум нескромно, а чаще всего просто глупо. Примерно как... - Зингиль осеклась. Ей хотелось сказать: "Как вам разговаривать со мной о таких вещах, господин Долгухо", - но она сдержалась.
Почему он, глупец, ничего не понимает? Впрочем, она и сама не очень-то понимает, что с ней случилось, почему ее так задевает этот разговор. Как камень, упавший на гладкую поверхность совершенно спокойного озера в безветренный день... Зачем этот разговор - такой же бредовый, на грани сна и безумия, как весь этот вечер?
- А хотите получить от меня небольшой подарок? - внезапно оживляется господин Долгухо. - Я случайно обрел у себя этот дар: исполнять желания тех, кто мне дорог.
Дорог? - часто-часто забилось сердце Зингиль. Неужели... Неужели она - ему - дорога? Он оговорился? Она ослышалась? Окружающий мир в мгновение стал иным - необычайно четким и резким, обрел неожиданные краски и контрасты, куда-то отступил золотистый туман, застилавший последние 10 лет всё, что находилось дальше пяти шагов вокруг.
- Поделитесь со мной, чего жаждет ваша душа?
- Я... я не знаю. У меня всё есть, даже больше, чем мне необходимо.
- Но вы говорили о любви, о детях...
- И что, вы можете выполнить мое пожелание удачно выйти замуж? - рассмеялась Зингиль. Впрочем, смех вышел невеселым.
- Нет. Но подарить вам любовь того, кого вы захотите, - это в моих силах.
Благородство ли это? Безразличие? На мгновение стало больно дышать. Мир утратил яркость, погас ясный свет, озарявший лица и предметы изнутри. Зингиль прикрыла глаза, скрываясь в коконе своих мыслей от ставшего таким неприютным мира.
- А если он будет любить другую? И тогда он разлюбит ее и полюбит меня? Насильно?
- Ну что вы... Никакого насилия. Тот, кто увидит вас, уже не захочет полюбить другую.
- То есть, иными словами, с ним случится что-то, из-за чего он обязательно полюбит меня?
- Да, это нити судьбы. Они сплетаются, и нужно уметь угадать их сплетение... и властвовать над ним. Это великий дар. Ему можно научиться. У вас есть храм тому, кто дарует свободу... Вы знаете об этом?
- Храм? Конечно, знаю.
Похоже, язвительно подумала Зингиль, юный провинциал решил подражать столичным жителям до конца, во всём. От манеры красить ногти - до... Сам, наверное, не понял, с каким огнем играет! К тому, с чем по силам справиться Королю Анадунэ и обратить к вящей пользе державы и своей, не по чину приближаться провинциальному ученому. Слишком опасно. Слишком обоюдоострый это меч.
- И не одобряете?
- Я не могу об этом рассуждать. Всё подчинено Королю, и Королю решать, кто на каком месте с большей пользой послужит Йозайану.
- Вы осторожны. Так да или нет? Вы согласны?
- Мой ответ: нет. Я слишком слаба душой, чтобы иметь дело с такими силами. Я с ними не совладаю, и они погубят меня. И вам советую то же самое: слишком это серьезно и страшно. Умоляю вас.
Снисходительно улыбнувшись, Долгухо кивнул.
- Засим, прекрасная госпожа, позвольте откланяться. Только, - он протянул руку к запястью девушки, и что-то темное мелькнуло между его пальцев, - я попрошу вас забыть о том, о чем мы с вами говорили.
- О, надейтесь на мое слово, что я никому ничего... - начала Зингиль, и тут ее прервал звонкий голос герольда: - Именем короля Ар-Фаразона, Ари эн Адунаим, владыки Запада, повелеваю: Сафтанхиля Урибэло, смотрителя дворцовой библиотеки, повинного в государственной измене и хранении книг на нечестивых языках, казнить; новым же смотрителем библиотеки назначить Долгухо из Умбара.
О Всеотец... Так вот куда исчез старый, рассеянный ученый Сафтанхиль! Не уехал поправлять здоровье, как говорили во дворце, а схвачен Золотыми. Изменник? Злоумышленник против Короля? Не хотелось верить. Не было на свете безобиднее человека, чем этот чудак, знавший древнюю историю лучше, чем содержимое собственных карманов.
А Долгухо... Этот взлет - столь же неожиданный, непредсказуемый, как милость и гнев короля Ар-Фаразона. Вчера только из Умбара, сирота, лишенный всего, кроме имени и образованности, а сегодня уже - смотритель королевской библиотеки.
Кстати, о чем он говорил ей так долго - до того, как вошел герольд? Ведь беседовали почти час, а Зингиль ни слова не помнит.
"Неужто всё восхищался моей красотой и умом? Какой он милый, хоть и льстец... Совсем как кот - так же мурлычет и ластится..." - улыбнулась Зингиль и внезапно поежилась: одновременно с этим приливом умиления она почему-то ощутила, как, проникая через грудную клетку во внутренности, за сердце хватает ледяная рука и промозглый, мертвый туман смыкается вокруг нее коконом.
Откуда это чувство - она не поняла. Однако с тех пор не могла видеть господина Долгухо без смеси этих двух чувств: глубокой нежности и тошнотного, обморочного ужаса.
Зингиль не сразу заметила черную полосу на своем запястье - как будто след от браслета, который слишком долго, не снимая, носили.
Время во дворце течет странно: то долго, то коротко, не подчиняясь часам и календарю. То вдруг мгновения застывают, сгущаясь, и сменяются медленно-медленно, отделяя одну жизнь от другой, а то целые дни и недели сливаются в один мазок, словно под кистью художника; изо дня в день всё то же: полумрак алых с золотом драпировок, скрывающих от глаза стены и широкие окна; тяжелый аромат вина со специями, благовоний (сандал, амбра, ладанник, кедровая смола и многое другое, что знает одна только Нимруфэль, придворная целительница) и воска от свечей; учтивые речи, изящные жесты, тонкие улыбки и цепкие, усталые взгляды.
У Королевы новый маленький любимец - хорек, за ним ухаживает Зори. Девушка не всякому позволяет погладить зверька, а кормит - только сама, зато пищу он принимает у нее прямо из рук.
Государь издает приказ - строить армаду кораблей для нового великого похода (Государыня морщится: "Опять военные затеи").
Госпожа Игмиль, мастерица зеркал, сестра госпожи Инзиль, такая же красивая и надменная, как сестра, внезапно собирается замуж. И за кого! За самого завидного жениха в столице - за Фаразара, начальника Золотой стражи. Его старший брат, бар Аглахад, супруг многоученой бари Сафтанбавибэль, погиб около полугода назад. Из-за траура со свадьбой медлят, но видно, как оба, жених и невеста, исполнены нетерпения.
Во время очередного приема, на который приглашены гости из Ромэнны (в последнее время они зачастили в столицу), Зингиль замечает, что предводительствует ими не бар Афанузир, а сын его, господин Нимрузир. Не успевает она задать этот вопрос, как тут же узнает ответ: "Покинул Остров, отплыл..." Зачем и куда - не говорят. Еще одна тайна.
А у бар Урихиля родился долгожданный сын. Он совсем еще крохотный, маленький белый сверток из батиста и кружев, над ним склонилось разрумянившееся, не по годам свежее лицо бари Зимразор. Правда, малыш сразу же начинает плакать, его уносят - как не заплачешь тут, когда так тяжело и резко пахнет благовониями и прогорающим маслом из светильников, да еще и блистательные дамы потешаются над простодушной госпожой Зимразор, пугая ребенка громкими голосами и недобрыми интонациями. Они, бездетные, а некоторые и незамужние чувствуют превосходство над ней, матерью четырех детей: ведь говорят же, что дети отнимают красоту, тонкость ума, силу характера, делают их мать подобием животного, да еще и сокращают годы ее жизни. Зингиль пытается заступиться, говоря, что насмешки напрасны, посмотрите, какой юный и цветущий у госпожи Зимразор вид, всякой бы такую кожу. Но ее тихий голос заглушается язвительным контральто госпожи Инзиль, так что бедная супруга бар Урихиля остается в еще большей растерянности, проклиная день и час, когда она сюда пришла.
А вот в конце одного из пиров Королева подводит к Зингиль какого-то тонкого рыжеволосого юношу и велит занять его беседой. "Загарфазан, племянник бар Батанузира", - вспомнила девушка. Как бы его развлечь? Зингиль не славится умением держаться на людях и быть душой компании. Можно сходить с ним в библиотеку... жаль, господина Сафтанхиля нет, он бы показал и рассказал. Оклеветали, оклеветали старого, почтенного ученого, даже сомнений нет. С господином Долгухо так запросто не поговоришь, ну ничего, зато есть милые Гимильфэль и Гимильбэль, так давно не виделись! Наверное, с того самого пира, когда госпожа Инзиль жгла ветви Дерева.
Однако бар Загарфазан не жаждет развлечений, во всяком случае - не с ней: стоило лишь Государыне отвернуться, как тут же откланялся, если не сказать сбежал. Легкая досада шевелится в душе у Зингиль: неужто с ней гостю настолько скучно? Впрочем, чувство надолго не задерживается: может, ему действительно надо торопиться.
А вот дворец облетает слух: господин Фаразар обвинен в государственной измене, схвачен и препровожден в тюрьму, госпожа Игмиль падает в ноги Королеве, и та пишет срочное послание к Королю, но мольбы женщин напрасны - и на очередном пиру (который из многих? и ромэннцы тут же) герольд зачитывает ему смертный приговор, а за спиной герольда (как побледнели и окаменели лица подданных Нимрузира) двое Золотых ведут арестованного в цепях. Страшно и жалко смотреть на бари Сафтанбавибэль: не так давно потеряв мужа, она лишилась и другого близкого родственника. А бари Игмиль... бедная, вся в слезах! Зингиль становится жаль ее и даже ее сестру, госпожу Инзиль, которая, казалось прежде, и сама лишена простых человеческих чувств, и у людей вызвать их не может.
Зачем привели его сюда, в пиршественный зал? Напугать неблагонадежных гостей из Ромэнны? Развлечь скучающих придворных? Зингиль слышала, что некоторые мужчины и даже женщины любят наблюдать, как обреченных на смерть рабов бросают в клетки с дикими зверями: кровь и опасность притягивают их взоры и рассеивают скуку... А некоторые ходят в... - Зингиль даже про себя произносит это слово с запинкой, как бы преодолевая внутреннее сопротивление, - в храм Мулкхэра - посмотреть, как будут приносить жертвы.
Зачем? Почему? В последнее время Зингиль слишком часто задает себе эти вопросы - себе, а больше некому. Даже Королеве... особенно Королеве. И так слишком тяжко бремя царственности, чтобы усугублять его. Остается в одиночестве жалеть благородного Фаразара, гадая, вправду ли он оказался врагом Короля или это какая-то чудовищная ошибка. Откуда на Острове столько крамолы и измены? Почему все объединились против Короля и Королевства?
А вот кто-то, кажется, бари Сафтанбавибэль - о, по большому секрету, смотрите, не проболтайтесь, прекрасные дамы, - рассказывает, что госпожу Замин едва не арестовали - обнаружили рукописи на языках нимри. Еле спаслась! И милых сестричек Гимильфэль и Гимильбэль постоянно подозревают, допрашивают...
- Госпожа Сафтанбавибэль... - Зингиль редко заговаривает с людьми первая, но это тот самый случай. - Госпожа Сафтанбавибэль, - и тихо, скороговоркой: - Вы верите в то, что вокруг столько изменников? Теперь госпожу Замин обвиняют... Мне одной кажется, что это какие-то ошибки, кто-то интригует, клевещет? Хотят избавиться от крамолы, но волокут в темницу невинных... А настоящий преступник на свободе и отводит подозрения от себя.
- Конечно! - во всеуслышание сердито заявляет госпожа Сафтанбавибэль. - Злоумышляют против библиотеки и против нашей семьи. В библиотеку подбрасывают какие-то крамольные книги. И я даже знаю, кто это. Имя этому подлецу - Нардуадун. Он хочет стать начальником стражи!
- Сын господина Батанузира? - Зингиль сталкивалась с ним лицом к лицу всего несколько раз и не может вспоминать без страха. Почти ее ровесник, а волосы уже наполовину седые. Лицо неподвижное, но не деланно безмятежное, как у госпожи Инзиль (госпожа Нимруфэль предостерегала от избыточной мимики, чтобы не было морщин), а застывшее и искаженное, как будто у него постоянно что-то болит. Всегда в черном, никаких украшений, кроме затейливого узора на голенищах высоких сапог с металлическими набойками на каблуках; от звука его шагов сердце уходило в пятки, особенно когда они раздавались у тебя за спиной. Говорили, что когда-нибудь каждый враг Королевства услышит за спиной эту поступь и почувствует, как его плечо несильно, но крепко - не вырвешься - сжимает рука в неснимаемой, как говорят, даже на ночь черной перчатке.
- Бари Ломи, правда, говорит, что Нардуадун для этого слишком глуп, - усмехается Сафтанбавибэль.
- Невозможно, - с жаром возражает Зингиль. - Он, разумеется, не глуп, но он... он одержим. Величием ли Йозайана, верностью ли Королю, своей ли собственной значимостью... Он не станет лгать, интриговать, добиваться чего-то для себя. Это исключено.
Кажется, Сафтанбавибэль так и не поверила ей.
Загарфазан - тот самый невысокий юноша из Ромэнны. Значит, он в кого-то влюбился? Подарки шлет... Невозможно, чтобы девушка их не приняла, просто не бывает такого! Что же, счастья ему. Вряд ли ее родители откажут такому завидному жениху, как он, так что жди вестей о еще одной помолвке. Только бы кончилась она лучше, чем прежняя: нельзя смотреть без слез на несчастную бари Игмиль, она просто сама не своя.
Вот только говорилось это так озабоченно и осуждающе, что стало ясно: дело нечисто. Неравный брак?
- Поди сюда, Зингиль, - прерывает размышления негромкий, но недовольный голос Королевы. - Получала ли ты какие-либо письма, подарки от господина Загарфазана?
- Нет, Государыня, как бы я могла?.. Он мне ничего не посылал. Мы не знакомы так близко... Сказать по правде, у нас и простого разговора не получилось. Он откланялся быстро, как только позволили приличия. Видимо, его тяготило мое общество, или он куда-то спешил... Я не рассказывала этого вашему величеству, мне было стыдно, что я не умею занять гостя.
- О нет, - закусывает губу Королева, - это не тебе должно быть стыдно. Я дам ему урок... Поди, Зингиль, принеси мне прибор для письма.
Возвратившись с письменными принадлежностями и не получив указания оставить Королеву одну, Зингиль остается и слышит, что диктует Государыня бар Батанузиру. На ее взгляд, это уже слишком: под пером господина секретаря обычная неловкость становится чем-то монструозным, каким-то небывалым нарушением этикета и несмываемым оскорблением ее, Зингиль, достоинства и, тем самым, чести Королевы.
Но...
Как бы ни была Зингиль несведуща в таких делах, даже она догадывается: у государыни Ар-Зимрафель имелись какие-то виды на бар Загарфазана (уж не Зингиль ли в мужья он предназначался?), а он беспардонно разрушил их, влюбившись в некую неведомую девицу. В этом случае Королева вправе гневаться и сгущать краски как ей угодно.
Впрочем, эти мысли не долго занимали Зингиль: ей и так было ясно, что - даже если ее догадка верна - Загарфазану ее женихом не бывать. Хороший молодой человек, но - не промелькнула между ними искра, не образовалась та невидимая и звонкая струна, что соединяет человеческие сердца и души, не возникло в воздухе того тонкого дрожания, которое преображает весь мир вокруг двоих. Не было всего этого, и ясно было, что не будет уже. Дело даже не в той девице - в конце концов, пока человек не помолвлен, он может оказывать знаки внимания кому угодно, выбирая из всех достойнейшую, а в том, что ей, Зингиль, он совсем чужой.
Господин Долгухо - и тот ближе, хотя они и не разговаривали с того самого вечера, когда его назначили смотрителем Королевской библиотеки. Зингиль сама не замечает, как спрашивает вслух у Королевы:
- А господин Долгухо... он женат?
- Нет, - Королева удивленно смотрит на нее. - Уверена, что он весьма достойный молодой человек.
Однако на том разговор и кончился: у Королевы разболелась голова, и она распорядилась принести из палаты целителей благовония, а по возможности и привести целителя, кто уж случится - бар Арунзагар или бари Нимруфэль.
Зингиль редко бывала в целительской - разве что по распоряжению Королевы. Эти покои внушали ей нечто вроде суеверного страха, примерно как зеркальная мастерская бари Игмиль. В обоих этих занятиях ей чудился привкус недоброй тайны, могущества, слишком сильного для человека и властного над слишком важными для него и превышающими его разумение вещами. Тайны рождения, жизни и смерти, равно как мир зеркальных отражений, по свидетельству сказочников и поэтов, близко связанный с миром видений и всё той же смерти - нет, это слишком загадочно, слишком близко к границам, где начинается Иное.
Бари Нимруфэль была подстать слухам о своем ремесле: высокая, резкие движения, от которых по-особому значительно и загадочно струились, волновались одежды из черного, протканного золотыми нитями шелка, тонкое, строгое лицо с огромными, на пол-лица, густо обведенными глазами и маленьким, редко улыбавшимся ртом.
Однако на сей раз целительница сияла: она изобрела новое, чудесное снадобье, которое и не замедлила предложить Королеве.
- Если его принимать регулярно, оно сохраняет здоровье и красоту на долгие годы, почти бесконечно!
- Прямо эликсир бессмертия, - недоверчиво, но почтительно рассмеялась Зингиль. Ей было еще слишком мало лет, чтобы относиться к таким вещам всерьез, ее жизнь только начиналась, даже по счету недолговечных Низших с Материка.
***
И с этим же самым снадобьем оказался связан еще один важный и неприятный для Зингиль разговор.
Спустя некоторое время, к ней подошла осведомиться о здоровье Королевы бари Бавибкибил - красивая, всегда со вкусом, хотя и не по годам ярко одетая женщина. Зингиль считала ее недалекой и чересчур манерной, хотя манеру подводить глаза и переняла в свое время (в 21 год, когда ей впервые разрешили краситься), что греха таить, именно у нее.
Надо отдать должное: ухаживать за своим лицом и телом Бавибкибил умела искусно, так что на ее лице не прочитывался ни возраст, ни наличие двух почти взрослых дочерей.
Одну из них, Бавиббатан, Зингиль не то чтобы знала, но видела пару раз: юная и свежая, с молочным цветом лица и русо-пепельными волосами, еще неумело - слишком ярко - накрашенная, облаченная в платье слишком темного для нее цвета, который совершенно уничтожал ее неброскую и нежную красоту. Видимо, дочь не унаследовала от матери вкуса, позволявшего гармонично сочетать самые немыслимые цвета тканей и украшений.
Сегодня бари Бавибкибил была в светло-лазурном шелке с красной и золотой отделкой.
- Вы упомянули о снадобье, - поигрывая ало-голубым веером, жеманно тянула Бавибкибил. - Кажется, я знаю, о чем вы говорите, бари Зингиль. Наверное, оно очень дорогое и редкое. Ведь там должно быть столько ингредиентов, которые отыскать можно только на Материке. И эти древние рецепты, которые употреблялись в Хараде, жрецами храма Солнца, и держались в глубокой тайне...- Я не знаю, право же, про древние секреты. Мне кажется, госпожа Нимруфэль создала его сама. И оно предназначено пока только Королеве.
- О, не совсем так. Господин Зигур, - тут она понизила голос, - готов дать его многим... всем... каждой!
- Позвольте вам не поверить, бари Бавибкибил. Господин Зигур советник Короля в политических вопросах, Король пользуется его знаниями, умениями на благо Королевства, зачем бы Зигуру входить в такие мелочи, как женская красота?
- Это не мелочи, бари Зингиль. Разве красота женщин Йозайана - не свидетельство его могущества?
- Но дамы Йозайана и так прекраснее всех других. За исключением, как говорят, женщин-нимри, но кто и когда видел хоть одного нимру? Нет, я думаю, вы ошибаетесь.
- Однако это истинная правда. Я прошу вашего содействия: расскажите всем об этом благодеянии, которое оказал нам господин Зигур!
- Да кому ж я о нем расскажу? Зори, которой так же рано беспокоиться об этом, как и мне? Королеве, у которой и так уже есть это чудодейственное средство?
- Но разве только в снадобьях дело? Господин Зигур дал нам столь многое!
- Я не могу ничего рассказать о том, о чем знаю не больше, чем все. А то и меньше...
- Так узнайте, познакомьтесь! Ведь это великая честь - служить господину Зигуру.
- Бари Бавибкибил, - набрала в грудь воздуха... нарочито бесцветная скороговорка, однако в такт каждой фразе - кивок головы, напряженное, казалось, не умеющее улыбаться лицо... всегда, когда речь идет об опасных - обоюдоострых - предметах. - Хоть мы с вами и женщины, но законы чести адунаим писаны для нас тоже. Каждый адунаи служит Королю, а затем - своему господину. Не чужому. Бар Зигур - верный слуга Короля, но он не мой господин. Моя госпожа - Королева. Если господин Зигур пожелает что бы то ни было приказать мне - пусть попросит госпожу распорядиться. Если она захочет - и я с готовностью выполню ее приказ. Но нельзя быть вассалом одновременно двух господ, даже если оба они повинуются Королю и действуют на благо Йозайана: подведешь обоих. Простите меня, бари Бавибкибил, и позвольте откланяться.
|