Я поднял голову, посмотрел, прищурившись, на небо. Солнце сегодня казалось ярче обычного, с утра окрашивая мне день в белые тона. Вот только его самого я нигде не видел. А может, во всём виноваты мои новые очки, присланные утром по почте. Не знаю, кем и зачем - лишь Miraculum было написано на пергаментной обёртке. Но так вовремя: как раз на досуге в дребезги сломались мои старые, а без них я и своего отражения различить не смогу. Новые же, на удивление, оказались в пору.
Чудо? Да, пожалуй, так.
Чёрная ворона, слетевшая с ветки, оказалась неожиданно красивой в светлом небе, что я не мог оторвать от её полёта глаз. Птица скрылась прямо в распахнутом окне того дома, возле которого я стоял. Прямо на последнем этаже, что и помогло мне разглядеть фигурку, чуть выше - прямо на краю крыши.
- Ребёнок?
Я оторопел на миг - но нет, малец ни срываться, ни прыгать не собирался, только вертел головой по сторонам. Вот же забрался! - покачал головой я. Да разве ж не все мы в детстве такими сорванцами были?
И всё-таки меня обуревало беспокойство. Оставлять это так казалось чем-то неправильным. Я огляделся - но вся улица оказалась безлюдной, и некому мне было указать на такое обстоятельство.
И вот, прямо передо мной в тот же дом забежало ещё двое, полностью нагруженные какими-то одеялами и тряпками - я так и не разглядел. Точнее не представлял, зачем им столько. А вот третьего мальчика я успел остановить.
- На крышу, небось?
Он, насупившись на меня, шмыгнул носом, неловко стараясь перехватить валящиеся из рук одеяла.
- Да зачем же они вам?
- Нам... нам правда надо, - невнятно пробурчал он, явно беспокоясь, что растеряет сейчас всю свою ношу.
- Зачем?
- Для тепла, - просто ответил малыш и мигом скрылся в проходе.
Я бросился за ним, поддавшись необъяснимому наитию. Пристало мне ввязываться в детские игры! Да впрочем, мне и вправду стоило разогнать всю это ватагу - не дай бог, и вправду, кто сорвётся.
Деревянный коридор уж чуть ли не в штопор закручивался, но никаких лестниц так и не было. И я замедлил ход, так никого и не нагнав, тем более, что шагов впереди давно не было слышно. Приблизился к окну, которое я даже сначала принял за картину - из-за узорчатой рамы, с облупившейся золотой краской. В нём я увидел улицу, сверху, словно бы уже смотрел с крыши. Чёрная птица, расправив крылья, скрылась за нижним краем, а внизу за ней, а может уже за мной наблюдал худой встрёпанный мужчина в очках...
Я медленно отвернулся и пошёл дальше. Всё равно я ничего не мог пока объяснить - я решил получше оглядеться и узнать в какой же диковинный лабиринт я забрался. Туннель, сколоченный, из как попало изгибающихся линий вытертых дощечек, хотя ни малейшей щели не было между ними, и всё-таки откуда-то лился свет. Всё было пропитано, особым теплом, задевающей ностальгией запутанных изворотливых стен - ах, да, разве не так я воспринимал их в детстве?
Вскоре я прибрёл к комнате без двери, откуда раздавался тихий размеренный скрип. Я замер, вздрогнув, на пороге, завидев фигуру в кресле качалке перед распахнутым окном.
- Бабушка?
Кресло остановилось. Разумеется, в нём никто не сидел. Лишь танцевали пылинки в лучах, прорезающих всё помещение. Пройдя сквозь них, я сел рядом с креслом прямо на пол, глядя снизу вверх, как когда-то смотрел в далёком детстве.
Там была не бабушка. Это сидела моя мама. Свою бабушку я знал слишком мало - я так её и запомнил: посреди комнаты одна любовалась солнцем, словно в тайне надеясь, что однажды уйдёт вместе с ним. И ушла.
Мама очень часто сидела здесь, когда тосковала. Она бы ни за что в этом не призналась, но я видел. И как, сама того не замечая, начинала так же медленно покачиваться в нём, и этот скрип - раз, два, раз, два...
Мама умерла, когда мне было 10. Бывает так, что людям не хватает тепла и если никто рядом не способен его дать - они умирают, как увядают цветы. Мама очень тосковала по бабушке, но мы не смогли этого увидеть и спасти её, а я ещё был слишком мал, чтобы понимать такие простые вещи. Бабушке не хватило тепла солнца и маму оно тоже не спасло. Ей так нужно было чьё-то ещё тепло. Я встал, взяв её ладонь, лежащую на подлокотнике, в свою.
Моя добрая, светлая мама.
- Будь счастлива, мама, - сказал я ей.
Она тепло мне улыбнулась, и я знал всё, что она хотела мне сказать. Отпустив её руку, я выглянул в окно, откуда струился свет. Там была винтовая лестница и очень, очень ярко - источник всего этого загадочного света находился где-то наверху. Я побежал туда, преодолевая ступеньку за ступенькой, всё быстрее и быстрее, не думая больше ни о чём - я должен был достигнуть конца пути. Свет не жёг и не слепил глаза, ведь на мне были мои очки...
"Miraculum" - было написано на двери.
Я наконец-то оказался на чердаке этого чудного дома. Всё помещение было переполнено детьми со своими ватными одеялами и шерстяными покрывалами. Крыша была проломлена насквозь, в неё и через чердачное окно влетали чёрные птицы, беспорядочно устраиваясь рядом с заботливо укутанным солнцем.
Несчастное солнце так долго старалось поделиться собой со всеми, заботливо обогревая Землю и каждого из нас, - что, в конце концов, ослабло и рухнуло с небес, на этот чердак, постепенно угасая от бессилия - так оно хотело помочь каждому.
Теперь дети заботливо делились теплом с ним, укутывая во всё, что ни могли стащить и найти, прикасаясь ладошками, лишь бы дать солнцу снова окрепнуть.
Целая вселенная в детских ладошках.
Об этом знают только дети и я. Дети - потому что они могут заботиться о таком солнце. А я - потому что писатель.