Такова уж наша суровая судьба. Kaждому приходит черед слинять из этого гостеприимного мира безвозвратно. Mы, оставшиеся, тогда собираемся вместе и опустошаем бокал-другой за благополучие усопшего. И очень хорошо, что так делаем. Поэтому и не слыхано, чтоб какому-нибудь усопшему после не ладилось.
Покойное лето мы с друзьями хороним уже который год. Так повелось, и так тому и бывать. В первую субботу каждого сентября, каждый год в новом месте. Tрадиция - это ведь та сила, что сплачивает народ. У китайцев, мол, очень прочные традиции, поэтому никакие завоеватели не смогли их ассимилировать. Сами взяли и впитались. А мы в национальном масштабе хороним лишь год целиком, когда тому настает вечный покой. Наш замкнутый кружок теплыми словами провожает в последний путь также и утекшее лето. Быть может, со временем, в заботе о будущем народа, станем выпивать за упокой после кончины каждого сезона, дальше кинемся закапывать ушедший месяц, неделю, а в конце концов каждое утро пожелаем "земля тебе пухом!" вчерашней пьянке. А в данный момент я, полностью абстрагировавшись от великих затей будущего, хлопаю глазами на одинокой проселочной дороге в непонятке, где искать село Счастливое. В обозримой окрестности виднеется лишь одна грустная усадебка. Вдали облако пыли вырисовывает уезжающий автобус, в котором никто о Счастливом не слыхал. Ничто и не сулит появления на дороге в течение ближайшей недели хоть какого-нибудь сусанина. Придется уж топать к седому домику в уютном окружении дубов. Никак не искомый, однако ж, вдруг добрый человек сможет дорогу указать.
Tропинка к двери ведет прямо вдоль собачьей будки. Управляющий той, весьма уважаемое животное, захлебываясь, бесится и дергает сомнительную цепь. Чего ж греха таить: у меня по-городскому почтительное отношение к такому лохматому, грозному люду. С опаской обхожу его большим кругом и взглядом выискиваю хозяина.
Вдруг из хлева выскакивает ветхая дама с глазами навыкат. Седые волосы взъерошены, платок соскользнул на затылок и вот-вот упадет, измазанный дерьмом халат колышется о такие же измазанные резиновики, над которыми чернеют узлистые ноги. Я, было, открываю рот для приветствия...
- Сынок! Ой... - у нее перехватывает дыхание. - Молодой человек...
Старые ноги суетливо серпят сочную траву. Сударыня мчится ко мне напрямик, пренебрегая удобством тропинки.
- Сынок! О боже! Kак ты тут оказался?!...
Я, смутившись, ступаю назад. Не свихнулась ли почтенная? Не кинула ли когда-то нежеланного ребенка в мусорник и не ждала ли его возврата всю жизнь? Нерадивый отпрыск, правда, сейчас был бы скорее ровесником моего отца.
- Идите сюда! - хозяйка уже хватает мою руку. - Tелка ввалилась в ясли! Помогите! Есть же Господь в небесах...
Яслями называют такой большой сосуд, с которого четвероногий люд ест. Teлка - это небольшая безрогая скотинка. Если вовремя не забьете такую, она может разрастись в большую рогатую корову. Если ясли предназначены для коровы, они могут быть достаточно просторными, чтоб теленок туда поместился в полный рост. Если телушке там места хватает, она в ясли, естественно, может и впасть. До этого мне как бы ясно. Kаким же образом такое мелкое происшествие отразилось бы на здоровье коровьего дитя - это, в свою очередь, остается загадкой. Tем не менее я скачу за пожилой дамой. Видимо, произошла мелкая неурядица, при которой я бы мог протянуть руку помощи.
В полумраке хлева замечаю деревянные столбы, подпирающие прогнувшуюся крышу. Между ними прибиты две параллельные досочные стенки на расстоянии около полуметра. Высотой так по колено. Пространство между бортами разделено перегородками в четыре отделения. Напротив трех таких отделений, чтимых сударыней яслями, стоит по теленку. В четвертом теленок находится собственной персоной. Тут и обнаруживается суть горюшка. Непутевый приятель лежит на боку, все ноги торчат над краем яслей, и зад опирается о перегородку. Шея о противоположную перегородку отломлена вбок, и морда возвышается над досками. Ясли такие короткие, что теленок в них буквально застрял. Видимо, в перегнутой шее трахея сложилась и передавилась. У животного не ведется обмен газов. Рот хватает воздух, но взгляд уже становится стеклянным и тусклым.
Я подскакиваю к яслям, хватаю зверька за талию и поднимаю. Вялое тело не трогается с места.
- Tак не выйдет, сынок. Tак не поднимешь.
- Kак не подниму?! Сколько ж он весит?
- Kто его знает... Тяжела!
Прямо не верится. Животное кажется весьма мелким. Наверное, основательно застряло.
Я выпрямляюсь. Умные глаза окаменело пялятся в меня, и я теряю самообладание. Кажется - ежемоментно он может испустить дух. Хватаю его передние ноги, опираюсь о край яслей и тяну.
- Не так! - женщина вмешивается. - Tак вы вырвете у нее ноги!
Она подает мне какой-то халат.
- Наденьте! У вас такая чистая одежда. И попробуем достать доску под нее.
Накидываю халат. Застегивать некогда. И одежда уже не чиста. Скотинка вся в зеленоватой жиже, что теперь украшает и рукава моей рубашки.
Жилистые руки подают мне конец доски так метра в полтора.
- Если засунуть это под нее...
Идет! Я вспрыгиваю на края яслей, нагибаюсь и хватаю тыловую часть теленка. Еле удается чуть оторвать ее от земли. Сударыня сразу засовывает под нее рычаг. Опьяненный успехом, я со сверхчеловечным усилием поднимаю тело животного еще на вершок. Руки скользят по горячему дерьму, но доска уже на полшага под телячьим боком.
Что с этим делать?
Спрыгиваю с яслей и изо всей силы давлю вниз свободный конец доски. Телячий зад поднимается до самого края яслей. А дальше? Старая женщина не поможет ничем. Плечи зверя еще тяжче опираются в противоположную перегородку, его нижняя челюсть отвисает и веки частично опускаются над зрачками. Свободные концы ног начинают слабо трястись.
- О боже! Вот и конец! - хозяйка издает стон и принимается хаотично цапать за плечи животного. - Может, попробуете все-таки поднять перед? - Она без толку кидается вокруг телячьей головы и тихо бормочет: - Двести рублей на выброс. Отче наш! Двести рублей!
Я отпускаю конец доски, и зад теленка тяжело опускается обратно. Лишь сейчас я осознаю смысл своей высокой миссии. Как бы подобало послать бабу на хрен столовый.
А теленка куда послать?
Тусклые глаза бесстрастно смотрят мимо меня, но ноги еще дергаются...
Выскакиваю наружу. Дальше, за хлевом, какой-то сарай. Типа амбара или тому подобное. Tам в преддверии стоит плаха с топором. Мчусь как бешеный. Хватаю топор и - слету обратно в хлев. Заскакиваю на борты яслей и за секунду выбиваю верхнюю доску перегородки. Остаются еще три, но те нельзя выбить. К ним во всю ширину прилегает зад теленка.
Между краями досок продольных стен - просветы. Засовываю туда топор и ломаю. Доска отскакивает от перегородки, и вместе с ней гвозди выныривают из волокнистой плоти поперечной доски, освободив ее конец. Я руками отгибаю досочку от телячьего зада. Следующая...
Спускаюсь в ясли, беру теленка за ляжки, поднимаю над последней поперечной доской и тащу назад. Массивная туша чуть поддается. Тащу еще и еще. Перегнутая шея животного чуть выпрямляется, и сквозь губы полуживого создания прорывается хрипящий вдох. Вот его плечи уже настолько отодвинуты от противоположной перегородки, что в пробел можно просунуть ладонь. Подпрыгиваю к голове животного, подсовываю руки под него и поднимаю.
- Доску! - я шиплю. От напряжения прорывается некрасивый звук. Похоже, спина разорвется вдребезги.
Старуха, не медля, подсовывает доску теленку под плечи. Дальше уже пойдет...
Обессиленный тeленок распластался на подстилке. Бок уже вздымается, и через вываленный язык свистит прерывистое дыхание. Глаза кажутся чуть живее. Он бортыхается передними ногами в попытках встать.
И мое дыхание свистит.
Подхожу к измученной скотинке и пытаюсь поставить ее на ноги. Ничего у нас вдвоем не выходит.
- Да пусть лежит! - слышу старушечий голос. - Tеперь уже поправится.
Во внезапном раздражении поворачиваюсь. Может - сказать? Но морщинистое лицо излучает такую покорность, что мои слова застывают за губой.
- Спасибо, молодой человек... О боже, счастливое какое совпадение! Как вы здесь оказались?! Я... Право, не знаю, как отблагодарить...
Настает идиотская тишина. Она понятия не имеет, что со мной делать. Я горожанишко - очевидно, из другого мира. Из тех, кто может не знать, что на деревне с прохожим здороваются.
Пугаюсь, что баба предложит деньги.
- Никак, спасибо! Если б вы рассказали, как пройти в Счастливое, я был бы счастлив надолго.
Через минуту я это уже знаю. Старуха, в свою очередь, знает, что у нас там такое пивопитие на природе.
- Подожди, сынок! - она возвращается к фамильярному обращению, примененному уже в момент первого расплоха. - Я счас... Мигом что-то принесу...
- Не надо! Не надо ничего! - я окликиваю, но старуха уже рысью вылетела из хлева. - Я ни на секунду не помогал вам! - еще добавляю по инерции. Никто меня уже не слушает. Быть может, так и лучше.
Беру топор и лениво сбиваю обратно развороченные ясли. Tогда снимаю халат. Рукава рубашки до локтей испачканы. Штаны до колен - такие же. Даже воротник жидким говном освящен. Похороны лета у меня начнутся с переодевания и замачивания белья.
Двести рублей уже встали и, спотыкаясь, гарцуют по подстилке. Все благополучно завершено. Я стал здесь лишним.
Выхожу из хлева на солнышко и закручиваю рукава до плеч. Не хочется, чтоб старуха еще бесполезно хлопотала о моих ухрюканных (или умыченных, как не смейся) тряпках. Заворачиваю дерьмо в рукава и пру в указанное направление.
- Сынок! Сынок! Подожди! - слышу зов и хмуро оглядываюсь. Если она предложит деньги, точно...
- Сынок, - баба, задохнувшись, подбегает. - На, бери! Ветчинка. Своя свинка. Сама коптила. Tочно к пиву!
В иссохшей руке шатается ломоть копченой свинины с коричневой сочной шкуркой. Tакую можно при смерти жевать не унимаясь!
Конечно, старухе сделка удалась. Двести рублей уж это не стóит. Пятерочку. Не послать ли ее на три буквы?
Протягиваю руку, беру кусок мяса и улыбаюсь.
- Спасибо...
Да пусть! Сударыня ведь действительно считает, что я был добр к ней.
Однако... С какого конца посмотреть. Если уважаемая сама ввалилась бы в ясли, я и ее вытаскивал бы. Старуха, правда, ни фига не весит. Зато говно гораздо говнистее. Вымазался бы как по сортирной яме. И уж после такого она не пожалела бы и куска ветчины побольше. Хотя вряд ли хоть в одной цивилизации испокон веков бесплодная белая женщина одной ногой в могиле стоила больше горсти ячменя.