Аннотация: Шестой рассказ из сборника "Страницы из жизни С.С. Сапожникова"
На Берлин!
ноя 2003
И вот, этот день настал. Утром я встал, умылся и прочее. Да! Этот день настал. Я перевернул календарь -- третье декабря, всё верно, я ничего не перепутал. Именно сегодня. Этот день настал. Я чувствую себя королем! Нет -- пупом земли! Нет -- владыкой вселенной! Этот день настал. Господи, как же мне хорошо оттого, что он наконец-то наступил. Хочется петь от избытка эмоций: ла-ла-ла-лай, лай-лай, лай-лай; ла-ла-ла-лай, лай-лай, лай-лай; ла-ла-ла-лай, ла-ла-ла-лай; ла-лай, ла-ла-ла-лай; ла-лай, ла-ла-ла-лай. Этот день настал. Сколько мне стукнуло-то? Надо подумать... Так, значит, так, значит, ага. Кхе-кхе. Уважаемые дамы и господа! Сегодня третьего декабря блям-блям года всеми нами обожаемому Сергею Сергеевичу Сапожникову стукнуло -- страшно подумать -- двадцать пять лет. Можно сказать, четверть вековой юбилей человек отмечает нынешнею субботой. Попрошу вас наградить юбиляра долгими и горячими аплодисментами -- человек это заслужил. Туш в его честь! Да, ладно, не надо так уж слишком... Всё-таки я скромный и к такого рода почестям не привык. Так что не надо этого самого туша, осыпать подарками и прочее. Знаете, будет гораздо приятнее, если люди, которые мне дороги, вспомнят о том, что у меня сегодня праздник и просто поздравят. Искренне. Как это делаю я и всё. Я предвкушаю шквал звонков. Телефон плавится от желающих дозвониться ко мне. Все жаждут общения со мной. Я -- главный. Я -- лучший. Я -- бесподобный. Я -- уникальный. Я -- волшебный. Я -- очаровательный. Я -- занимательный. Я -- потрясающий. Я -- любимый. Хвала мне. Счастье мне. Всё мне. Всё мне. Всё мне. Меня трясет от возбуждения, настолько я сам себе нравлюсь. Только не смотреть в зеркало, иначе это ощущение грозит растаять. Ну, что, уже десять... Ну, ничего, суббота, понимаем, понимаем... Не каждый готов встать пораньше, чтобы поздравить меня первым. Ну, кто первый? Кто тот счастливчик, что откроет волну народной любви ко мне? Давай смелее, звони, дорогой телефон. Вчера вышел. Думаю: надо бы себя чем-нибудь побаловать. Чего бы такого эдакого мне хочется? В один магазин шагнул, в другой -- всё не то, всё банальность. Хочется чего-нибудь совершенно необыкновенного, праздничного, но не торта или шампанского -- не переношу ни первого, ни второго за пафос -- а чего-то такого, не знаю чего. Тульский пряник -- пошло; просто шоколадку съесть -- по-детски; выпить -- каждый дурак может; зефир -- приелся; печенье -- коробит. Словом, и хочется, и противно одновременно. Уже было, запустил руку в карман, уже было, схватил за бока кошелек, уже было, потянул его к кассе, а потом думаю: какого лешего мне здесь надо? Подумаешь, день рождения, что же мне теперь голову ломать над? Зачем усиливать удовольствия? Вот, завтра случится тот самый день, которого ты так долго ждал -- положительная эмоция. А в другой рядовой день купишь какую-нибудь гадость и сожрешь -- положительная эмоция. Чем дальше они будут стоять друг от друга, тем лучше. А телефон пока молчит. Все сладко дрыхнут, и только я один торчу у телефона словно жопа. Звоним, звоним, поздравляем, давайте, давайте. Уж слюнки потекли -- обед на горизонте. Сегодня праздничный обед готовить буду. Картошки к празднику положим мы побольше. И мяса праздничный кусок блестит на кухне. А суп перловый так и просится в тарелку. Шипит и парит, ух проказник, из кастрюли. Ну, что ж, обед готов -- пора к застолью. И увенчает наше пиршество достойный, ярко-рыжий апельсин. Твое здоровье, С. С. Хаппи Бирздэй, не болей! А телефон молчит, что это значит? Не верю я, что никто, не сговорившись, каждый по-своему, не вспомнил бы о том, что день рождения у меня сегодня. Это враки. И думать я об этом не хочу. Это невозможно, потому что это невозможно. Мне вспомнилось: метро. Вагон. Стою я, прислонившись к стойке. Заходят три военных молодых. Один -- постарше, и форма другая, камуфляжная, двое помоложе -- совсем дети, в светло-бежевых тонах. Тот, что старше держится наглей: глазки бегают, по лицу блуждает загадочная полуулыбка; сразу видно: склонен к плутовству и воровству. Один из его спутников --черненький, другой -- беленький. Черненький -- с умными темными глазами, открытым лбом; сразу видно: склонен к задумчивости. Перебирает что-то там в руках. Может, пряжку. Беленький -- с идиотской улыбочкой, пытается не прекращать разговора со старшим, держится как можно ближе к нему; судя по отсутствию крупных черт -- уши-дырочки, нос-кнопка, глаза-точки голубые -- и поведению склонен к подражанию и неприятию всего индивидуального, как недоступного его пониманию. Что-то в их поведении мне казалось странным: какая-то медлительность движений, сочная краска выражений, неестественный блеск в глазах... Стоп. Да, они же пьяные. Все трое. Вот, что сделало их такими привлекающими внимание. Как я сразу не догадался? Теперь мне это кажется очевидным. Старший пристает к черненькому: то снимет с него шапку, обнажая коротко стриженную макушку, то оденет как-нибудь неудобно, набекрень. Тот фальшиво и натужно улыбается, но, очевидно, что ему совсем не нравятся такие игры. Старший отстает. В какой-то момент я слышу резкий звук падающего металлического предмета. Это то, что он перебирал -- сразу дается мне правильный ответ. Черненький удивленно заморгал своими большими влажными глазами, посмотрел на свои руки, посмотрел на пол, а потом удрученно махнул плечом и не стал подвергать сомнению свою устойчивость в противовес наклону. Скоро солдаты вышли, и только остался лежать у моих ног металлический прямоугольный брелок с кольцом для ключей... А телефон молчит. Ага, нет. Звонок. Долгожданный. Ну, кто? Потирая руки, предвкушая, снимаю трубку: Алло. Это вас из райсобеса беспокоят. Я насчет путевочки. Для мальчика Ильи. Мы с вами договаривались. А вы уверенны, что правильно звоните? В трубке визг: мужчина, я, что совсем рехнулась, вот я набираю -- ... Это не мой номер телефона, -- говорю и вешаю трубку. Странная женщина. Чуть что -- сразу орать. Точно рехнулась. Звонят всякие сумасшедшие -- настроение портят. А ведь оно у меня с утра о-го-го. Замечательное, великолепное, какое бы еще слово подобрать, ну, неважно. И всякие сумасшедшие мне его никогда не испортят. Если только, совсем чуть-чуть. Ведь, правда? Ты смеешься, ты хохочешь, у тебя всё хорошо. Ты песни хочешь петь? Больше нет. О-х-х-х. Ну, когда же, когда же меня хоть кто-нибудь поздравит с днем рождения, быть не может, что забыли. Для меня -- это немыслимо. Парадокс. Почему-то я помню, когда у кого день рождения, и всех поздравляю в срок. Я удивляюсь: почему таких как я больше нет? Почему каждый думает только о себе? Ведь устроить кому-нибудь праздник, дарить подарки не менее приятно, чем получать. Никто этого не понимает. Что ж, пусть это будет на их совести. Но еще есть немного времени. Еще пять часов. Если в течение пяти часов никто не позвонит, это будет неприятно. Тем более что у меня сегодня не просто дата, а, своего рода, юбилей, так его рас так. А телефон молчит. Целый день. Не считая этого идиотского звонка. Звонка-звонка. Позавчера шел по улице и увидел фургон. Старый-престарый. Прицепной без машины. Прогнивший, покосившийся. Темно-зеленого цвета. Даже, может быть, оливкового. Со спущенными шинами. Выглядел явным анахронизмом среди новеньких и не очень легковушек. Я бы его совсем не приметил, если бы не душещипательная надпись, выведенная белой краской на боку: "На Берлин!" -- и больше ничего. Меня просто потрясло: как верно, как тонко, как остроумно подмечено. Э-х-х-х. И никто не позвонил. Забыли, ей-ей забыли. Все сразу. Позор. Как не стыдно. Бывали дни веселые... Сегодня -- не такой. Скучно-дрючный день. На Берлин! Поздно. Спать. Завтра уже будет не то. Что ж, поздравляю тебя еще раз за отсутствием кого-то другого: "С днем, понимаешь, рождения тебя, дорогой товарищ! Желаю тебе долгих лет жизни. Пусть все твои недоброжелатели сдохнут прежде тебя! На Берлин!