Полумесяц, скрытый за тонкой пеленой облаков, равнодушно взирал на маленькую французскую деревушку. В домах давно не горел свет, на тёмных улочках не было ни души. Было так тихо, что мне до ужаса хотелось услышать чью-нибудь пьяную песню или хотя бы собачий лай.
Чем ближе становилось кладбище, тем тяжелей мне казалась лопата. Я поневоле замедлил шаг.
Крадущийся за мной Жак негромко заговорил охрипшим от волнения голосом:
- Слушай-ка, давай назад повернём пока не поздно. Всё равно ты на эту мерзость не решишься. Пойдём же, пока никто нас не заметил.
Я остановился.
- Нет. Раз я решил, значит, я это сделаю. Может, я об этом когда-нибудь пожалею, но ещё сильней я буду жалеть, если сейчас не сделаю ничего. Ты можешь уйти, всё равно это касается только меня. И если меня поймают, то лучше одного, без сообщников.
На самом деле я ничуть не меньше Жака хотел развернуться и уйти. Я был готов в любую минуту разжать пальцы и бросить чёртову лопату, но меня останавливала мысль о том, что мне не хватит смелости второй раз отправиться ночью на кладбище.
- Нетушки, раз пошли вместе, значит, вместе и вернёмся.
- Я не намерен возвращаться с пустыми руками.
- Хватит, Роберт, не храбрись зря. Вижу же, что трусишь, - дрожишь вон как осиновый лист.
- Это от холода. Ночь нынче прохладная, если ты ещё не заметил, - пробурчал я и ускоренными шагами направился к погосту.
Старая часовня, казавшаяся днём при солнечных лучах такой милой и приветливой, теперь выглядела зловещей, как замок злой колдуньи из старой сказки. Я словно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, от которого по телу побежали мурашки. На меня как будто смотрели с немым укором, и я, чувствуя себя мелким и ничтожным, хотел навсегда расстаться со своей скверной идеей. С трудом пересиливая себя, я шёл вперёд к немым торчащим крестам и покосившимся надгробным камням.
- Говорят, мужик один из соседней деревни плюнул на могилу утопленника, а через три дня и сам утонул, - с благоговейным страхом прошептал Жак.
- Мой дед умер от старости, если тебя это хоть немного успокоит, - процедил я сквозь зубы.
Я часто слышал от друга истории о домовых и привидениях и искренне удивлялся, как он принимает всякие глупости за правду. Можно было, конечно списать это на происхождение Жака, но другие крестьяне в деревне относились к подобным вещам весьма скептически. А после прошлогодней неудачной охоты на домовых вовсе стали делать вид, что не верят в нечистую силу. Должно быть, им просто стыдно за то, что тогда вели себя, как дети.
Жак не унимался. Кладбище действовало на него, как гнилые яблоки на Шиллера.
- Ещё прабабка моего зятя видела, как ночью на этом самом кладбище ведьмы плясали с нечистыми мертвецами.
Я хмыкнул.
- Наверное, прабабка твоего зятя сама была ведьмой, раз стала свидетелем той гулянки. Приличные женщины не бродят здесь среди ночи.
"Да и мужчины тоже", - невесело подумалось мне.
- Погоди, а ты прав! - ахнул растерянный Жак. - Неспроста, значит, к ней в день похорон на могилу пришла чёрная собака...
- Жак, ты балбес! Я вовсе не это имел в виду!
В ответ парень обиженно засопел, потом выдал сдавленным голосом:
- Конечно, балбес. Читаю по складам и, в отличие от некоторых, наукам не обучался... Дурак дураком.
Я тут же пожалел, что сорвался и чуть ли не накричал на друга. Небольшое, но от того не менее горькое чувство вины на несколько мгновений вытеснило страх.
- Хватит тебе, - негромко сказал я, не найдя подходящих слов для извинений, - просто не верь в эту чушь. Колдовства и призраков не существует.
- Может, ты и в Бога не веришь? - наверное, я впервые услышал в голосе Жака неодобрение, смешанное с неприязнью. - Ты мой лучший друг, но то, что ты задумал...
- Жак, прошу тебя, не надо. И так тошно.
Ответа не последовало. Тем не менее, он не бросил меня, а всё так же плёлся позади. Мне оставалось только гадать, о чём сейчас думал Жак, если не о мертвецах.
Пройдя мимо первой могилы, меня охватил необъяснимый трепет. Я и днём не комфортно чувствую себя на кладбище, вид захоронений обычно наводит на меня тяжёлую, давящую тоску. А теперь при лёгком серебристом свете надгробия не вызывали у меня ни капли жалости к покойникам. Ночь словно преобразила всё кладбище, показало его истинную сущность. Если при дневном свете могилы были частью живого мира, то сейчас они выглядели полноправными хозяевами кладбища, кресты и надгробные камни горделиво возвышались над землёй. Я чувствовал себя незваным гостем, но упорно шёл дальше. Огня мы с Жаком с собой не взяли, чтобы не навлечь на себя беды, и это затрудняло движение. Основным ориентиром нам служил фамильный склеп дворян де Ришандруа, находившийся на противоположном конце погоста. Нужная могила была как раз рядом с этим помпезным строением, так не вписывающемуся в деревенский пейзаж. До меня чётко доносилось бормотание друга. Жак пытался читать молитвы, да ни одну так и не смог дочитать до конца. Что-то явно мешало ему сосредоточиться, и яснее всего у него получалось выводить только "О, господи... о, Боже мой..."
- Ох, бабуля, видишь, до чего я докатился... - вдруг горестно простонал Жак.
Я обернулся. Посторонних на кладбище не было. Доли секунды мне хватило для того, чтобы понять, что Жак, стоя в позе плохого актёра, изображающего скорбь, обратился к одному большому надгробному камню. Холодный свет звёзд позволял разглядеть на нём некоторые буквы, при желании можно было прочитать всю надпись.
- ...могилы чужие раскапываю. Гордись внуком...
- Не бойся, она сейчас на небе занимается своими делами и на тебя не смотрит, - я попытался успокоить парня на его языке. Я хотел ещё добавить про то, что у
надгробий нет глаз, но передумал.
- На небе? - изумился Жак. - Кто ж впустил бы туда старую жабу? Её и туда, - он направил указательный палец вниз, - неохотно, небось, взяли. До чего вредная была баба...
Я шумно вздохнул, но ничего не сказал.
- А т-тут ничего так. Почти не страшно, - продолжал бубнить мой спутник, прижимая к себе обеими руками лопату. - Может, сегодня никто и не появится...
Мои злоключения начались шесть дней назад.
Не буду лукавить, я никогда не мечтал стать учителем, но в моём положении лучше работать в деревенской школе, чем вообще ничего не делать. К тому же эта работа не вызывала у меня должного отвращения. В силу характера я просто не умею быть слишком строгим, и, скорее всего поэтому, не стал для учеников ещё одним врагом. Можно сказать, дети меня по-своему любили, но не уважали, иначе всегда вели бы себя, как шёлковые.
Тот день начался, по моим меркам, спокойно, даже слишком. Дети почти не баловались, а двое наших общих неприятелей в лице мсье Марто и математика Пинса вообще не соизволили выйти на работу. Наверное, опять слишком много выпили вечером, пока ругали правительство, молодёжь и торговцев кислого вина. Когда я привычным путём возвращался в поместье, настроение у меня было до того прекрасное, что даже пасмурная погода и скучный весенний пейзаж не могли его испортить. Я долго не обращал внимания на приближающийся стук копыт, но, поравнявшись со мной, всадник остановился и спросил, ведёт ли эта дорога в поместье де Ришандруа. Выслушав положительный ответ, незнакомец в задумчивости сдвинул брови.
- Мсье Ресандер сейчас находится в поместье? - внезапно гаркнул он. - Никуда не выезжал?
- Э... Он вообще никуда не выезжает, - я с трудом разобрал в неправильном произношении собственную фамилию. Вопрос сбил меня с толку, и я даже начал сомневаться, что этот человек разыскивает именно меня. - А...
- Фух, ну слава Богу! - незнакомец с облегчением расправил плечи. На его плохо выбритом лице появилась довольная ухмылка. - Я уж боялся, не найду здесь этого хмыря.
Моё смущение резко перетекло в раздражение.
- Вы по какому делу его ищите? - мой голос прозвучал довольно холодно.
- Тебя это не каса...
- Нет уж, извольте ответить! - Я сам поразился собственной дерзости, но всё же продолжил в том же духе. - Кто вас послал к нему?
Всадник моментально напрягся. Как-то недобро глядя на меня, он чуть сгорбился и захрустел пальцами. Я воспринял это как предупреждение перед атакой и на мгновение оцепенел от страха: мысль о том, что мне предстоит драться с человеком, который старше и крупнее, едва не лишила меня сил. Осторожно сделав пару шагов назад, я уже был готов в любой момент кинуться прочь со всех ног, но вдруг заметил, что он отвернулся, а затем, как бы в нерешительности, снова посмотрел в мою сторону. Однако в его взгляде не было ожидаемой агрессии, наоборот. У него даже глаза забегали.
- Говорю же, не твоё дело, - почти не разжимая челюстей, выдавил из себя незнакомец и украдкой облизнул губы. - Спасибо за помощь.
Прежде чем он тронулся с места, я подскочил к нему и вцепился в поводья, но он тут же попытался отобрать их у меня. Ни в чём неповинная лошадь жалобно заржала.
- Постойте! Вы не ответили на мой вопрос!..
- Совсем, что ли, рехнулся! Отпусти, дурак ты этакий, или по морде получишь!
- Да пожалуйста! Только кому-то очень не понравится, что ты ударил Ресандера! - пропыхтел я, упираясь каблукам в землю. Мне было безумно стыдно за своё неадекватное поведение, но я ничего не мог с собой поделать.
- Что? - мужчина тут же ослабил хватку. - Ты... то есть, вы...
Я встал подальше, борясь с желанием растереть ладони.
- Что вам от меня нужно?
Всадник достал из-за пазухи чуть помятый конверт и неуверенно протянул его мне.
- Велели передать лично в руки... - я с усилием выдернул его из грубых пальцев. Бестолковый гонец как будто боялся совершить непростительную ошибку, и поэтому не хотел просто так расставаться с конвертом.
Происходящее всё больше напоминало абсурд или глупый розыгрыш. Я ни с кем не переписывался и вообще мало общался с людьми, живущими за пределами поместья де Ришандруа. Надуманная таинственность сильно портила впечатление об отправителе.
Я поднёс конверт поближе к глазам и прочёл вычурную надпись на английском языке: "мистеру Р. Сандерсу". Буквы были так щедро украшены завитушками, что можно было и вправду неправильно прочитать фамилию. Я перевернул конверт.
- Здесь нет адреса.
- Мне сказали, как вас найти.
- И от кого это?
Ответа не последовало.
- Кто дал вам... Эй! Стой!
К моему неудовольствию, всадник стремительно умчался в обратном направлении. В этот раз я даже не попытался его остановить: бежать за лошадью без толку, а из этого противного типа всё равно больше ничего своими силами не вытрясешь.
- Ну, и кто из нас хмырь...
Я опять повертел в руках конверт и решил внимательнее рассмотреть герб на восковой печати. Рисунок определённо показался мне необычным: сморщенная человеческая кисть, сжимающая, как факел, соцветие какого-то полевого растения. Осторожно надорвав уголок конверта, я стал рвать его по линии сгиба. Получилось в итоге не очень аккуратно, зато печать осталась целой. Как я ни старался держать себя в руках, я не мог справиться с нахлынувшим на меня возбуждением. Чувствуя, как от волнения перехватывает дыхание, я развернул сложенную вдвое плотную кремовую бумагу.
Дорогой Родерик...
Я запнулся на этом имени. Послание за одну секунду потеряло свой таинственный ореол. Адресовано оно было вовсе не мне, а моему деду, которого уже семнадцать лет как не было в живых. Отправителю откуда-то было известно, что Родерик Сандерс после своих многолетних странствий решил остановиться в поместье племянницы, графини де Ришандруа. Но кто бы ни прислал это письмо, он опоздал. Я разочарованно вздохнул и без особого интереса принялся читать дальше.
Дорогой Родерик,
Спешу уведомить Вас, что 10 июля нынешнего года (18..), в 10 часов вечера, в Праге состоится встреча членов клуба "Рука славы". Новый адрес будет указан ниже.
Род, если это письмо всё же дошло до тебя, значит, на встрече тебя можно не ждать. Сиди уж в этом дрянном поместье, старая ты развалина.
Дж. М. Квинси
- Как мило, - я сложил письмо, так и не прочитав адрес в конце. - Хм, "Рука славы"! Причём здесь рука?.. А этот Квинси, похоже, просто грубиян.
Я снова посмотрел на восковую печать и вдруг ощутил невероятную тоску. Я рано лишился родителей, а с их родителями и вовсе был не знаком. Хотя... Я смутно помнил, что видел Родерика Сандерса один раз, когда мне было всего пять лет. В тот день я вместе с тётей Элен уезжал в гости к её родственникам, маркизам де Левен, а когда вернулся спустя несколько дней, деда уже не было. Намного позже я узнал, что Родерик умер вскоре после его отъёзда. Каким человеком он был при жизни, чем занимался, почему так наплевательски относился к семье, - на эти и многие другие вопросы я не знал ответов. Мадам де Ришандруа, то есть тётя Элен, может, что-то и знает, но не говорит. Я ей доверяю, как никому другому, но порой меня гложут сомнения, не обманывает ли она меня так же, как и супруга. Паскаль де Ришандруа до самой смерти даже не догадывался о том, что его секретарь - двоюродный брат его жены. О своей собственной биографии она также предпочитает особо не распространяться, поэтому для меня она настоящая женщина-тайна.
Мне нелегко жить в чужой стране, зная, что здесь я никому не нужен, а на родине меня никто не ждёт. Во Франции я чувствую себя неуютно, но желание уехать в Англию с каждым годом таяло, как туман над Темзой, которой я никогда не видел. На моей памяти родители несколько раз предпринимали попытки вернуться на родину, но каждый раз сталкивался с непреодолимыми проблемами. Отец был образованным и далеко не самым глупым человеком, и его неудачи можно объяснить лишь двумя словами - фатальное невезение. Перед каждым отъездом непременно что-то случалось: обычно серьёзно заболевал кто-нибудь из членов семьи, а в последний раз с банковского счёта отца вдруг исчезли все деньги. После смерти родителей я даже не пытался уехать. Я не могу без поддержки, и поэтому я заранее боялся неизвестной Англии, как ребёнок, который не хочет переселяться из спальни матери в собственную комнату. Меня всегда пугала неизвестность, и я предпочитаю стабильность, какой бы она ни была. Можно сказать, я живу одним днём, не заглядывая в будущее, так как думаю, что ничего хорошего меня всё равно не ждёт. Да и надеяться особо не на что, если нет перспектив, амбиций и по-настоящему сильного желания что-либо поменять в своей жизни.
Однако письмо выбило меня из привычной апатии.
Я никогда не любил читать дневник отца. Записей в нём немного и почти все они пронизаны чувством безвыходности, но в тот раз я заставил себя дочитать его до конца. Последние страницы меня просто поразили.
1 мая 18..
Ночь.
Не понимаю, что со мной происходит. Только что на моих глазах умер отец, но я совершенно не печалюсь об этом. Когда он в последний раз закрыл глаза, я испытал такое облегчение, словно избавился от слишком тяжёлой ноши. Я долго смотрел на его мёртвое лицо, и чувство радости приятным теплом разливалось по всему телу. Больше всего на свете я тогда боялся, что отец вдруг пошевелится и окажется живым - настолько я хотел верить в то, что он мёртв. Сейчас я презираю себя за охватившую меня эйфорию, стыд разъедает мою душу, когда вспоминаю о своих мыслях и эмоциях. Я, как и все люди, небезгрешен, но раньше я и не подозревал, что способен на такую чёрствость.
Мы с отцом почти не знали друг друга. Его никогда не было дома, а те короткие встречи почти не оставили следа в моём сердце. Мы были друг для друга чужыми людьми, уже будучи взрослым, я осознал, что он был ко мне равнодушен, да и к матери, думаю, тоже. Иначе он бы не бросил семью, оставив нас ни с чем.
Может, моё ликование было вызвано обидой? Нет, Господи, нет! Клянусь, никогда не желал ему зла!
Люси стучится в комнату, она обеспокоена моим состоянием. Я впущу её, но ничего не скажу о своих терзаниях. Не хочу причинять ей боль.
2 мая 18..
Ночь.
Гроза бушует уже целые сутки. Дождь льёт, почти не переставая, а ветер воет настолько зловеще, что у меня кровь стынет в жилах. Я содрогаюсь от каждого раската грома и боюсь выглянуть в окно, везде мне мерещатся потусторонние знаки. Как будто кто-то или что-то хочет довести меня до сумасшествия. Мой страх перерастает в настоящую панику, и я ничего не могу с этим поделать. Стыдно... стыдно...
Меня угнетает собственная беспомощность, я боюсь заразить своим настроением Люси, но, похоже, уже поздно. Как привидение, она бродит неслышными шагами по дому и так же, как я, не притрагивается к пище и почти ни с кем не разговаривает. Как только не стало отца, она плакала, долго и горько, словно потеряла дорогого ей человека. Бедная моя девочка! Это страшный удар для её доброго сердечка. Моя Люси - ангел в человеческом облике, она готова жалеть всех на свете и прощать любого грешника. Надеюсь, скоро нашим переживаниям придёт конец. Отца завтра похоронят, гроза пройдёт, и снова всё будет хорошо.
Люси спит в нашей комнате, а я сейчас нахожусь в кабинете де Ришандруа, надо разобрать отцовские вещи, благо их немного.
Позже.
Он вёл более странную и загадочную жизнь, чем я мог предполагать!.. У меня дрожат руки, но я должен писать, я не могу держать всё это в себе. Не хочу оставлять его вещи! Одежду я сожгу, это точно, но остальные вещи меня настолько пугают, что я боюсь сделать с ними то же самое. Я должен предать эту дрянь огню, а не могу. Это глупо, джентльмен не должен думать, как суеверный крестьянин, но я сейчас думаю только так! В его вещах есть жизнь! Адская, дьявольская!.. Я положил их обратно в его ларец. И дневник. Его дневник я тоже поместил туда, хотя всей душой желаю уничтожить эту мерзкую книжонку. Я прочёл всего несколько записей, но и этого мне хватило, чтобы понять, что он был настоящим чудовищем. Хвала небесам, Роберт никогда этого не узнает!
Под утро.
Господи, спасибо за то, что дал мне силы сделать это!
Я спустился вниз и положил ларец ему в гроб. Это его вещи, пусть у него и останутся, мне и, тем более, Роберту они не нужны. Когда я в последний раз взглянул на него, меня аж затрясло от негодования и омерзения. Он лежит в своей домовине с такой гадкой улыбкой, будто самая интересная часть бытия для него только начинается. Дьявол, точно дьявол. Даже вместо креста у него на шее висит какой-то языческий амулет. Надеюсь, мы больше нигде с ним не повстречаемся. Не хочу его больше видеть! И даже вспоминать о нём не желаю!
Устал. Жду не дождусь похорон.
Мне казалось, будто разоблачение близко, но я уже не мог остановиться. Пути назад не было. Чувство безысходности затупилось вполне реальным ощущением усталости. Мне было нестерпимо жарко, рубашка прилипла к телу, как в знойный летний день.
Исходящий из вскрытого гроба пряный запах тлена и пугал, и бодрил одновременно. Останки, на которые я поначалу так не хотел смотреть, не вызвали во мне ожидаемого отвращения, хотя, должен признать, я тогда не мог вспомнить более гадкого зрелища. Лунный свет мягко касался полуистлевшего покойника, словно щадя меня, а на то, что когда-то было лицом Родерика Сандерса, я предпочитал не смотреть. Хищный оскал черепа прочно вошёл в мою память и ещё долго стоял у меня перед глазами. Однако мертвец был, скорее, жалок, нежели страшен. Безобидный и беззащитный он лежал в, изуродованном червями и отчасти мной, гробу и безразлично смотрел в звёздное небо чёрными глазницами.
Чудовищем был вовсе не он, а я.
Ларец нашёлся в ногах покойника. Я уже было потянулся к нему, как вдруг моим вниманием завладел круглый, похоже, металлический предмет, тускло сверкнувший в полумраке. Пуговица? Я осторожно потрогал его, и он доверчиво скользнул мне в руку.
- Господи-Иисусе!
От вопля Жака я мгновенно выпрямился, так и не расставшись с находкой. Послышалось шуршание, и из шеи мертвеца, подобно змее, выползла цепочка. Что-то мерзко хрустнуло. Мой рот тут же наполнился обжигающей жидкостью. Я с усилием проглотил её и, чувствуя колющую горечь в горле, прислонился к стене ямы.
- Что случилось? - собственный голос показался мне чужим.
Я нисколько не сомневался, что мы попались.
- Да я... я просто... - замялся Жак. - Я посмотрел вниз. Господи, какой ужас! Фу, я ж теперь лет десять буду кошмары во сне видеть! Ну и пакость, Боже мой!
Я ничего не ответил. Борясь с внезапным приступом тошноты, я спрятал кулон в карман и взял ларец. Он был больше, чем я ожидал, но весил не очень много. Я отдал его Жаку и попытался сам выбраться наружу. Но, как это ни закономерно, попасть в могилу было легче, чем вылезти из неё.
- Жак.
- Чего?
- Дай руку, я не могу вылезти.
- Да я-то дам, но вряд ли тебя так просто вытащу. Только сам, небось, рухну. Ой-ой, что же делать! Ты ж как мыша в мышеловке!
От своей беспомощности я был готов лечь рядом с Родериком и покориться судьбе, однако внутренний голос, или что-то вроде этого, был со мной в корне не согласен. В конце концов, решив, что терять мне уже нечего, я встал на стенку гроба. Отчаянно кряхтя, Жак втянул меня наверх.
Разорённую могилу явно невозможно было восстановить за одно мгновение. Даже если сбросить крышку гроба обратно и засыпать это безобразие землёй, это не скроет следы преступления. Днём, при солнечном свете, и слепой заметит, что могила раскурочена. Мы с Жаком не могли сделать ничего лучшего, чем убраться восвояси.
Дома я наспех умылся, переоделся и без сил упал на кровать. Содеянное не доставляло мне радости. Я пытался утешить себя мыслями о том, что наконец хоть что-нибудь узнаю о своей родне, но совесть упорно твердила, что игра не стоила свеч. Но когда я смотрел на оставленный на столе ларец, совесть нехотя утихала.
"Немного отдохну и тогда открою его".
Однако это "немного" быстро превратилось в глубокий сон без сновидений.
Я проснулся от ноющей боли во всём теле. Всё ещё находясь на грани между сном и реальностью, я попытался перевернуться на спину. Моментально меня пронзили сотни невидимых игл, и я не удержался от стона. Долго гадать над таким бедственным положением не пришлось: это дала о себе знать ночь, проведённая с лопатой. Интересно, Жак тоже так мучается? Хотя ему, наверное, полегче, он же всё-таки привыкший к физическому труду.
Прошло немного времени. Болело почти всё, и мои мучения ни на секунду не прекращались. Из-за этого я даже никак не мог сосредоточиться на воспоминаниях о своём ужасном поступке. С одной стороны, это было не так уж и плохо, так как совесть наконец-то совсем замолкла. Мол, что взять с полуживого дурака? Я, нехотя, посмотрел на злополучный ларец. Он выглядел массивным коробом из тёмного дерева с тонко вырезанными узорами. Как же его содержимое могло напугать отца? Что в нём такого? Чтобы это узнать, мне пришлось отодраться от кровати и подойти к окну, благо комната у меня совсем маленькая. Испытывая зверскую боль в плечах, я раздвинул шторы. В следующих своих движениях я был более осторожен.
Ларец открылся легко. Дневник лежал на самом верху, и я немедленно взял его в руки. Эта книжица в потёртом чёрном переплёте должна была ответить на многие из моих вопросов, которые так давно терзали меня.
Когда я, затаив дыхание, открыл дневник, меня постигло страшное разочарование: все записи были на латыни. На языке, который мне в своё время покорить так и не удалось.