Аннотация: Сеттинг взят скорее из песни Кинчева, чем из рассказа Уэллса.
Зрячий
Когда начало холодать и стих ветерок, дувший со стороны Пограничной гряды, Шемах отправился искать Гиллау на западную окраину села к Стоячему камню, где зрячий любил бывать вечерами.
Ещё издали староста услышал песенку, которую в голос напевал Гиллау. Верно, зрячий заметил его издали и пел специально, чтобы старосте было проще его искать.
-- Здравствуй, дядя Шемах! -- сказал Гиллау, выждав, пока староста подойдёт поближе.
Правила вежливости требуют, чтобы стоящий приветствовал идущего, как только услышит его шаги. Гиллау мог здороваться и раньше, но старался не выделяться.
-- Здравствуй, -- ответил Шемах.
Он подошёл поближе и нащупал руку зрячего -- знак, что разговор будет серьёзным. Гиллау сжал его ладонь с ощутимой неохотой. Пальцы зрячего были испачканы чем-то влажным и липким, и от них шёл чудной запах. "Опять малевал," -- подумал Шемах и спросил:
-- Опять на небо любуешься?
-- Любуюсь, -- ответил Гиллау.
-- Расскажи-ка, что там сейчас? Люблю я, когда ты про небо рассказываешь.
Гиллау огляделся. Дневные сумерки сгущались; через час они перейдут в ночную темноту. На востоке чёрной кучкой сгрудились дома деревни, а за ними тускнела лента Рунмара. Ветер шевелил тощие колосья в поле и скудную чёрную траву на пастбищах. К северу копошились пастухи, гнали обратно тощих слепых коз. На западе над Пограничной грядой разливался алый закат, поджигая облака.
-- Сегодня светлее, чем обычно. Тучи не такие плотные. Там, наверху, наверное, ветер -- облака движутся к реке, как стадо коз. У них лохматые края, и они похожи на шерсть. А в другой стороне солнце закатывается за гряду. Отсюда можно увидеть светлую полосу над грядой. Это чистое небо, про которое рассказывают чужаки, потому что за грядой заканчивается проклятая земля. Днём оно белое, а на вечером -- багровое. Если повезёт, то на исходе дня можно увидеть солнце, но смотреть на него прямо нельзя -- такое оно яркое. Сейчас солнце уже село за гряду, но из-за неё оно ещё светит, и всё небо -- червонное, и тучи тоже...
-- Червонное, -- повторил Шемах. -- Это как огонь?
-- Да. Как огонь, или как кровь.
Шемах представил себе это чистое небо, согретое близким солнцем -- то ли влажное и тёплое, как брызнувшая на руки кровь; то ли обжигающее и сухое, как огонь в очаге. Небо должно быть горячим, ведь между ним и солнцем не стоит завеса мягких туч, которые не пропускают к земле поднебесное тепло. Только как что-то может быть похоже одновременно на мокрое и на сухое?
Наверное, "свет" -- это то же самое, что и тепло.
-- Ильна-то моя, -- сказал он вслух, и почувствовал, как по ладони Гиллау прошла еле заметная дрожь. -- Сохнет по тебе девка.
Гиллау молчал.
-- Ты не передумал уходить? -- спросил Шемах.
-- Нет.
-- Жаль. Я хотел бы, чтобы ты стал ваятелем. Я тебя научил бы всему, что знаю. Ты зрячий, ты стал бы лучшим во всей нашей земле -- лучшим со времён проклятия.
-- Спасибо, дядя Шемах, -- ответил Гиллау. -- Я не хочу быть ваятелем.
-- Ну да, ну да! Ты хочешь пачкать камни и дерево всякой гадостью -- как они это называют? -- краской. И учителя у тебя другие, не старый Шемах. Зрячие, как и ты. Ты сызмальства ошивался возле их шатров, когда они останавливались в нашей земле, прибегал слушать их речь. И вот теперь ты ждёшь нового каравана, чтобы уйти вместе с ним.
Шемах сильно сжал ладонь Гиллау, зрячий поморщился.
-- Послушай. Когда-то наш край был прекраснейшим в мире. И в нём жили самые красивые, зоркие и работящие люди на свете. Наши мастера по кости, камню и дереву славились во всех землях. Пятьсот лет -- да, пятьсот лет тому назад мы прогневили богов, и они прокляли наш край, и скрыли нашу землю от солнца, а солнечный свет от нас. Пять сотен лет мы живём во тьме. Наше мастерство оставило нас. Мы его потеряли. Наших истуканчиков теперь покупают чужеземцы ради смеха. Слепые, мол, делали!
Но мы не бросили своего дела. Мы не потеряли надежду. Мы ждём, пять сотен лет мы ждём, что среди нас родится зрячий. Ты понимаешь, что это значит?!
Шемах перевёл дух, обнаружил, что вцепился в ладонь зрячего, как утопающий в брошенную верёвку, и ослабил хватку.
-- От вас пойдут зрячие дети. Может быть. И их дети тоже не будут слепы. А через несколько поколений -- пять, десять, двадцать -- весь народ будет зрячий, понимаешь? Весь народ. И проклятие исчезнет. Другие люди больше не будут смеяться над нами... Ты знаешь, как они смеются над нашими изваяниями? Конечно, знаешь. Ты сам смеёшься вместе с ними. Они уродливы, правда? Слепой не может быть художником... Наше спасение, наша судьба, наша надежда -- ты. Ты понимаешь это? Ты понимаешь, что стоит на кону?
-- Незачем говорить об этом, Шемах - сказал юноша. - Всё уже решено. Я ухожу через три дня вместе с караваном.
-- Это ты так думаешь, -- сказал Шемах медленно. -- А Борс сказал, что ты никуда не уйдёшь ни с каким караваном. В это день тебя просто-напросто свяжут и кинут под лавку, а Гулах и Тамир сядут сверху. И ещё Борс обещал, что если ты не женишься на моей дочери, он оторвёт тебе яйца и заставит их съесть, раз ты сам не понимаешь, как ими распорядиться.
-- Так что уходить тебе надо сегодня. Этой же ночью. Собирайся.
Он обернулся только один раз. Очертания трёх человек были еле различимы в темноте. Припав к земле, провожающие слушали его шаги.
Гиллау сжал зубы и прибавил ходу. С каждым шагом всё ближе становилась чёрная кромка Заклятой гряды, по-над которой струилось чудесное сияние. Светящаяся полоса всё ширилась, и когда Гиллау подошёл к подножию холмов, он уже знал, что это небо -- то самое небо, про которое рассказывал караванщик, и значит, восхитительный этот цвет называется лазурным. О лазурь тёрлись чёрные тучи, укрывавшие бесссветную страну, и разлохмаченные края их были похожи на овечью шерсть. Это был рубеж тьмы в небесах.
Но на земле Гиллау ещё стоял в тени, которая простиралась по гребень гряды.
Через четверть часа Гиллау пересёк и эту границу -- и замер от восторга.
Купол небес был так высок и прозрачен, что кружилась голова. Синяя высь была восхитительно чиста -- только на самом окоёме парил белоснежный облачный кряж в сизых и голубых тенях. В долине ещё колыхалась паволока тумана, и солнце, пробиваясь сквозь неё, зажигало на реке золотые искры. Дорожная пыль нежно светилась медовым. Изумрудно сияла сочная неродная трава.
Позади лежала проклятая земля, где не на что было смотреть.