Филимонов Роман Константинович : другие произведения.

Зимы не будет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  
   ЗИМЫ НЕ БУДЕТ...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ...от галлюцинаций не застрахован любой, кто интенсивно пьёт минимум два-три дня...
  
   Из статьи Вологодской недели, 'Пять опасностей'. За 9-16 января 2003 года. Имя корреспондента в безвестности, поскольку газета была оборвана в месте подписи.
  
  
   -Тлюти-тлюти.
  
   Детский лепет.
  
  
   Небо чёрное, пустое. Пошевелился, и увидел часть сферы испещрённой стеклянной крошкой. Вспыхнула Большая Медведица или Весы, или ещё какие-нибудь Козероги со Стрельцами. Я не очень разбираюсь.... Окутало мягкой тёплой ватой. Она моментально промокла, стало холодно. Вдохнул поглубже. Не без труда, но всё же удалось. Значит, лёгкие целы.
   Хорошо!
   Попробовал повернуть голову. Осторожно, по чуть-чуть, не торопись. Вот так, умница!
   Левой рукой я касался края ямы. Кол перебил предплечье, и руки я не чувствовал, правая, вытянута вдоль тела - цела. Ноги лежали на склоне. Тоже целы.
   Второй кол прошёл сквозь левый бок, расплющив почку. Ещё один торчал чуть ниже правой ключицы, ближе к плечевому суставу. Три из двадцати средний результат. Могло быть хуже, или лучше. Тупо заныл затылок. Видимо, расшиб о чёртовы деревяшки. Вместо кадыка в горле вертелся комок собачей шерсти. Сознание стало блекнуть. Я скашлянул, при этом напряг мышцы пресса. Больно, чёрт! Очень Больно! Снова Медведица и, на сей раз, Водолей. Сжал с силой зубы и кулак здоровой руки. Вздохнул, ещё раз, и ещё раз. Живой.
   В руке что-то было. Впрочем, я знал что. Кулон на порванной цепочке. С огромным усилием я приподнял руку. Ветер надорвал край полога, и сквозь дыру пробитую мною в лапнике показалась часть луны, отразившись на мгновение в золоте. И снова темно. Я уронил побрякушку на живот.
   -Сволочь!
   На лицо посыпалась земля. Послышался приглушённый стук. Лестница встала на дно.
   -Саш, - прохрипел я, - Саш, это ты?
  
  * * *
  
   Камень угодил в самую середину. Огромный витраж взорвался. Вспыхнула радуга. Разноцветные стёклышки. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Осколок побольше, осколок поменьше. Теперь предстоит огромная работа собрать всё воедино.
  
  
  ГЛАВА 1
  
  
   Я сидел в кресле напротив телевизора и смотрел по видику первый эпизод 'Звёздных Войн'. Эвен Макгрэгар в образе молодого Оби-Вана Кеноби лихо орудуя световым мечём, пробивался сквозь строй дроидов Торговой Федерации.
   -Ты меня любишь?
   -Что? - Я посмотрел на сидящую, на диване Саш.
   -Как ты можешь это смотреть?
   -Не знаю. Мне нравится.
   -Чушь полнейшая, не фига не понятно. Крейсеры, дроиды, мечи эти дурацкие? Как это может быть? лазерный меч? Вот как?! Не понимаю!
   -Ну, это фантастика.
   -Да наплевать, принеси пиво.
   -Ага.
   Я встал, пошёл на кухню, взял из холодильника две банки пива и поставил их на стол. На подоконнике лежала пачка мальборо. Вытащив две сигареты, прикурил от спички. Поискал глазами пепельницу. Вспомнив, что она в комнате, ухватил одной рукой обе банки и направился обратно. Подойдя к Саш, наклонился и вытянул губы. Она взяла одну сигарету и вставила её в уголок рта.
   -Стаканы не захватил?
   -Забыл. Я сейчас.
   -Ладно, не уходи, - она притянула меня к себе.
   -Столик только подкачу, - отнимая руку, сказал я. Справившись с нехитрой задачей, устроился рядом с кокетливо подобравшей под себя ноги Саш. Открыл банку, протянул ей. Открыл себе. Пепел с сигареты упал на футболку.
   -Сволочь! - не удержался я.
   -Поросёнок!
   Она отряхнула пепел с моей груди. Вытащила из моего рта наполовину скуренную сигарету, вдавила её в хрусталь пепельницы и затушила свою. Кажется, она сделала всего пару затяжек, хотя обычно докуривала до самого фильтра.
   -Ты мне не ответил.
   -Про световые мечи?
   -Дурак, - обиделась Саш, отхлебнула пива и стала похожа на только что вытащенного из воды ежа, точнее ежонка. Она была очень милой, когда дулась.
   Сделав основательный, в треть банки глоток, я поставил банку на столик. Провёл рукой по её волосам. У неё были натурального каштанового цвета волосы, очень красивые, средней длины, кончики прядок закручены как стружка. Временами ей нравились свои кудряшки, временами она изводила меня нытьём о невозможности от них избавиться...
   Она отдёрнула голову и ничего больше не сказала.
   -Не кисни, ну что ты? Хочешь, я выключу...
   Вообще-то, я не полный кретин, но временами бываю в ударе.
   -Извини, милая. Правда, я не хотел. - Она закрыла мне рот ладонью.
   -Какой же ты дурак, Макс!
   На самом деле, её звали Саша - Александра, но она представлялась, Саш. Почему? Не знаю, никогда не спрашивал. Сначала меня это немного смущало. Затем привык. Да, и какая разница, как зовут человека, или как он сам себя называет, Аглая, Саш или Варфоломей. Не думаю, что имя накладывает какой-то отпечаток на личность имяносителя. Хотя, может, это и не так. Наверное, найдётся немало приверженцев и той, и другой теории. Что до меня - всё равно.
   Итак, Саш. Как мы пересеклись? Настолько банально, что не стоит и вспоминать. Я мог бы, конечно, что-нибудь соврать. Что-то вроде.... Шел дождь, проливной серый безысходный, она стояла под козырьком подъезда, прячась от непогоды. Она ждала меня. Она давно меня ждала, и вот я появился, промокший с головы до ног, отчаянно уставший от бесконечной гонки в поисках её. И вот нашёл. Я понял это по острой сердечной боли при одном взгляде на неё. Нырнув под спасительный навес, встал рядом. Наши глаза встретились, пробежал разряд в миллион киловатт. Мы сгорели заживо, а когда воскресли, как фениксы из пепла, уже никогда не расставались.
   Заманчиво, хоть и немного сопливо, тем более что всё обстояло совсем не так. Не было ни взглядов, ни электрического тока. Ничего. Была сквозная вечеринка, травка и много алкоголя. Кто-то приходил, кто-то уходил. Я постепенно напивался, о чём-то рассуждал, спорил и, может, перекинулся с ней парой общих фраз. Как она вклинилась в трещащий пустой болтовней круг, не помню. Не запомнил я тогда и её имени. Она ушла с белокурым атлетом-арийцем, словно сошедшим с кадров одного из фильмов Лени Рифеншталь. Из-за этого-то её образ и врезался мне в подкорку. Я сказал тогда:
   -Не плохую цыпочку отхватил, фашист.
   Рюмки были полны, и мы опрокинули по целой, крикнув перед этим:
   -Heil!
   Дальше, больше. И через пару часов моим разумом целиком завладел зелёный змий с лёгким привкусом каннабиса.
   Второй раз мы случайно столкнулись в маршрутке.
   -Привет, Макс! Как дела?
   -В общем, и целом на троечку. Ни так, ни сяк. Ни хорошо, ни плохо. Как обычно.
   -Что так?
   -Да вот...
   И ещё целый ряд бессмысленных вопросов, ответов, смешков, кивков и прочего. Это было мне почему-то приятно. Ни к чему не обязывало и абсолютно не напрягало, как это иногда бывает, когда встречаешь малознакомого человека и натыкаешься на необходимость поддерживать с ним беседу. С ней этого не происходило. Я чувствовал неземную лёгкость, и, казалось, язык жил отдельной от меня жизнью. В течение всего разговора я старательно избегал называть её по имени, которого попросту не помнил.
   -Забыл, как меня зовут, что ли? - догадалась она.
   Я сконфузился.
   -Саш! - Представилась 'незнакомка' и протянула руку.
   -Макс! - Я смял её ладошку и деланно кивнул головой. Саш рассмеялась. Я выходил раньше и спросил, не могли бы мы, одним словом, ну.... И чего так смутился, непонятно? Говорю же кретин! Она снова рассмеялась, и мы обменялись телефонными номерами. Всё, пора выходить.
   Пока! Пока!
   Я позвонил ей на следующий день. Никто не поднял трубку. Позвонил через день и через два. Длинные гудки, никого нет дома, позвоните позже. Потом я закрутился, были какие-то дела, и всё вылетело из головы. Саш позвонила сама недели через три после встречи в маршрутном такси.
   -Алло, Максим дома?
   -Слушаю.
   -Это Саш. Помнишь?
   -Что-то такое припоминаю?
   -Что-то такое? - Голос звучал изумлённо, и как мне показалось озлобленно, так что, я поспешил поправиться:
   -Кажется, мы виделись пару раз, и ты мне понравилась.
   -Действительно?
   -Действительно.
   -Ещё не передумал встретиться?
   -Нет.
   -Действительно?
   -Действительно.
   Мы назначили рандеву на тот же вечер, в семь в сквере, примыкающем к главной городской площади.
   Стояла середина августа, тепло и сухо. Лето выдалось на редкость ласковым, казалось, осень никогда не наступит, от этого ощущения предстоящее свидание я ожидал с особенным томительным волнением, а может просто трусил.
   Я подошёл чуть раньше и устроился на одной из немногих незанятых скамеек. Закурил и, лениво развалившись, стал без какого-либо интереса рассматривать окружающее. Гуляющие парочки, несколько мамаш с колясками, бабка крошит корку голубям. Рядом на площади нехитрые аттракционы, катание на лошадях и небольших электрокарах. А если немного отклониться на спинку скамейки, можно увидеть угол лотка, торгующего сахарной ватой и воздушными шарами. Всё остальное скрывали густые заросли сирени и жидкие рядки тоненьких берёзок. Сам же сквер засажен высокими пожилыми тополями. Их косматые кроны давали много тени, и, несмотря на далеко ещё непоздний час, в сквере словно висел мглистый туман, как на засвеченной фотографии. Создавалось впечатление, что находишься в огромном холле какого-то старинного разграбленного замка, и сам себя чувствуешь мародером. Полусумрак. Стрельчатые своды. Битое, разноцветное стекло, на полу. Предчувствие приближающейся за стенами ночи, тёмной-тёмной безликой и оттого пугающей. Понесло, понесло...
   Я бросил окурок в урну и увидел её.
   -Саш! - Я приподнялся со скамейки и помахал рукой.
   Увидев меня, она ускорила шаг. На ней была лёгкая майка в сине-белую полоску, такая же синяя юбчонка чуть выше колен, незатейливые бежевые шлёпки. На плечах висел синий кардиган крупной вязки, к вечеру всё-таки становилось довольно прохладно. В руке болталась вязаная под цвет шлёпкам сумочка-кошелёк. И, наверное, нужно описать её саму. Среднего роста, где-то метр шестьдесят три, метр шестьдесят пять, стройная. Прямые ноги с немного худыми икрами. Чистая смуглая кожа, полные губы, раскосые совершенно карие глаза, густые каштановые волосы. Чёрт! До чего мне трудно описывать её. Трудно что-то одно вырвать из образа, трудно на чём-то остановиться. Я помню её целиком, помню наклон головы, лисий прищур глаз.
   Помню вопрос:
   -Давно ждёшь?
   -Нет, успел только сигарету выкурить, - ответил я.
   -Чем займёмся? - Она взяла меня под руку.
   -Понятия не имею. Есть предложения?
   -Давай для начала просто пройдёмся.
   -А как же твой парень, не против, что ты ходишь на свидания?
   -Какой парень? - Изумилась Саш.
   -Ну, тот блонди, с которым ты тогда ушла?
   -Ах, этот... Да нет, он сам по себе, и я тоже. Да, и у нас, в общем-то, ни свидание. Просто гуляем.
   Меня это немного задело, я-то думал, что у нас именно свидание. Саш это поняла и добавила:
   -А, может, и свидание. Зависит от...
   -Зависит от чего? - У меня есть дурацкая привычка перебивать.
   -Не дослушал, теперь ни за что не скажу.
   -Ну, перестань!
   -Неа!
   -Саш.
   Произнеся её имя в этой нелепой интерпретации, я почувствовал себя крайне глупо. А что поделать? Надо же как-то её называть.
   -Ладно. Зависит от того, какое ты произведёшь на меня впечатление.
   -А оно ещё не произведено?
   -Нет, пока только складывается. Но, в общем, всё в твою пользу. И мне кажется, что у нас уже почти свидание.
   Почти свидание, это что-то новое, никогда ни о чём подобном не слышал. Я даже не представлял, как себя ведут люди на почти свидании.
   -Не ломай голову.
   Саш повлекла меня вперёд к выходу из сквера.
   Болтая ни о чём, мы пересекли площадь. С гранитного постамента нас провожал взглядом бронзовый истукан Ильича, установленный на безвременном посту у ограды обширного парка его же имени. Мы вышли на оживлённую улицу с её сутолокой, унылой запылённой зеленью, бойкой торговлей, беспрерывной речью, всем тем, без чего немыслима городская жизнь. Саш нравилась мне всё больше, было в ней что-то. Я бы определил это, как искренность и непосредственность. Притом, дурой она явно не была.
   -Может, перекусим? - предложил я.
   Мы фланировали по улицам уже часа полтора. Я проголодался и рассчитывал, что она не откажется от лёгкой закуски и может пары пива.
   -Тут недалеко летнее кафе.
   -Угощаешь?
   -Пойдём уже.
   -А ты я гляжу, решительно настроен.
   -Я есть хочу.
   -Тогда веди.
   Минут через пятнадцать мы сидели за столиком, уплетали сосиски во фритюре с зеленью и кетчупом, запивая ледяным 'Carlsberg'. Столик взяли на улице. Внутри под тентом было слишком людно и шумно. Из колонок у бара захлёбывался слезами Робби Уильямс, исполняя уже порядком заезженную балладу про то, что 'она одна' ну, и так далее...
   -Знаешь, я ведь два года была вегетарианкой. - Как бы нечаянно обронила она.
   -Правда?
   -Да, я тогда по 'Animal Planet' посмотрела передачу про слонов.
   -Про слонов?
   -Ну, да.
   -И как это вяжется с твоим вегетарианством?
   -Напрямую.
   С сосисками мы к тому времени покончили и теперь потягивали пиво. Я закурил, предложил Саш. Она взяла сигарету. Подождав пока она сделает пару затяжек, я попросил:
   -Расскажи?
   Саш, выпустила дым и, прищурив один глаз, слегка склонила голову, похоже этот жест был плодом долгих репетиций перед зеркалом, поскольку естественное желание склонить голову не бывает таким органичным и привлекательным. Тут нужна практика и умение выбрать подходящий момент, чтобы сразить визави наповал, и тем и другим Саш обладала. Меня пробрало.
   -Они очень умные.
   -Слоны? - Словно очнувшись, спросил я.
   -Угу. У них очень хорошая память. Главная слониха, матриархиня, всё в голове держит, места водопоя, кормёжки, все их маршруты, схемы. Словом, всё до мелочей. О слонятах они вместе заботятся, мёртвых своих уважают. Если по пути встретят кости слона, обязательно всё стадо их коснётся. Как бы, поздороваются, или попрощаются, или и то, и другое учёные точно не знают. А ещё слоны знают, когда им умирать. Они, когда настает время, уходят на своё слоновье кладбище и там умирают. Ну, вот, посмотрела тогда эту передачу и подумала, а что, если все животные такие. Ну, может, не совсем как слоны умные, но всё же!
   Я мысленно представил себе костромскую бурёнку чёрно-белой масти, которой пришло в голову, что ей пора к своим коровьим праотцам. Уходит, значит, она из коровника и направляется к земле обетованной. Добравшись, встречает там закат, мычит своё последнее, - Му! - валится с ног, и возносится её рогатая душа в свой обособленный раёк, по пути побалтывая выменем в струях эфира. Как бы, говоря тем самым, - Прощай! - этому далеко невегетарианскому миру. Я невольно усмехнулся.
   -Смеёшься? И вправду, глупо.
   -А почему снова мясо есть стала?
   -Соскучилась просто. Да, и тошно стало от морковки, капусты и прочей петрушки. Давай ещё пива закажем.
   -Давай, - согласился я, встал из-за стола и направился к бару. Вскоре вернулся с двумя полулитровыми тонкого стекла стаканами. - Сейчас фисташки принесут.
   -Здорово! Я как раз хотела тебе сказать, но ты уже убежал. Ты всегда так девушкам угождаешь, или это только ради меня?
   -Только ради тебя.
   -Приятно. Я сейчас решила.
   -Что?
   -У нас свидание.
   Она всё-таки умница, и с ней очень хорошо. Я засмеялся.
   -Смейся, смейся! Теперь тебе придётся меня провожать.
   -Я не против.
   Принесли фисташки в небольшой миске и блюдце под скорлупу.
   -Расскажи о себе, - попросила она.
   -Что ты хочешь знать?
   -Хотя бы общие сведения, для начала.
   -Ну..., - я закатил глаза.
   -Без всяких ну. Давай рассказывай! - Она умела командовать. Что ж, я не возражал.
   -Мне двадцать два года. Двадцать девятого января будет двадцать три.
   -А потом будет двадцать четыре, а через две зимы, двадцать пять, и так далее...
   -Всё! Перебила, больше ничего не скажу.
   -Ну, ладно, Максим, больше не буду! - Она взяла меня за руку. - И потом, у нас всё-таки свидание. Самое настоящее, а не какое-нибудь почти!
   Я потянулся к ней через край стола, приобнял за талию и поцеловал в шею.
   -Щекотно! - Хихикнула Саш, но не отпрянула. Получилось не очень ловко. Я сел на место, она по-прежнему держала меня за руку.
   -Да, в общем-то, нечего рассказывать. Не учусь, работаю, где придётся. Снимаю однокомнатную квартиру у тётки, поэтому недорого и можно иногда задержать платёж. Ты как-то в лоб спросила. Я, правда, не знаю, что ещё добавить. Может, отложим мою биографию?
   -Хорошо, но рассказ за тобой. По рукам?
   -Договорились.
   Мы ещё долго так сидели. Перемалывали разные мелочи, пили пиво, щёлкали фисташки. В начале первого ночи Саш сказала, что ей пора.
   -Извини, но мне, правда, нужно идти. - Ответила она на мою просьбу задержаться ещё ненадолго. - Я не одна живу, как ты, а с родителями. Так что, сам понимаешь.
   -Понимаю. - Соврал я. Какие родители? Причём здесь родители? Фигня! Да, ладно...
   Мы взяли такси и всю дорогу до её дома целовались на заднем сидении. Мне хотелось взять её за грудь, но я не решался.
   -Я тебе завтра позвоню, - сказала Саш, прощаясь у подъезда. - Спасибо за вечер, мне всё понравилось.
   Я обнял её одной рукой и притянул к себе, глубоко поцеловал в губы. Вторую руку положил ей на грудь и несильно сжал. Грудь небольшая, правильной формы, с твёрдым соском то ли от моих ласк, конечно, если грубые потискивания можно назвать лаской, то ли, от вечерней прохлады. Саш не сопротивлялась. Я ощутил приближающуюся эрекцию. Она тоже это почувствовала, пенис уперся в косточку её бедра.
   -Оставь что-нибудь напотом, - она легонько оттолкнула меня. - Я позвоню.
   Саш приложила к металлическому глазку домофона магнитный ключ, который до сих пор прятала в кулачке.
   Пока, пока.
   Было жарко. Я решил добираться домой пешком. Хотелось пива, много пива, и обязательно холодного. Ледяного!
  
  * * *
  
   -Какой же ты дурак, Макс! - Саш убрала руку от моего рта. В её глазах стояли слёзы.
   -Полный кретин, - согласился я. - Саш, я тебя люблю!
   -Теперь, наверное, уже поздно. Ты ведь не причинишь мне вреда?
   -Что ты такое говоришь? Я не понимаю...
   -После поймёшь. Молчи...
   Сказала горячо, в самое ухо - я растаял.
   Она стянула с меня футболку. Я потянул за шнурок, опоясывающий халатик. Её грудки выглянули наружу. А утром...
   Утром её уже не было.
  
  * * *
   Так, а это откуда? Надо же, подошло! Теперь всё выглядит не так безнадёжно. Стал угадываться какой-то смысл. Красное к красному, зелёное к зелёному. Не нужно торопиться, время подумать есть. Проклятые стекляшки!
  
  
  ГЛАВА 2
  
  
   Река текла буквально у наших ног. Мы сидели на траве. На небольшой скатерти разложена нехитрая снедь. Шпик, накромсанный чёрный хлеб, зелень, помидоры, огурцы, пяток твёрдых зеленых неимоверно кислых яблок. Литровая бутылка 'Столичной', три пластиковых стаканчика и большой термос с холодной ключевой водой. Рядом в тени куста стояла средних размеров плетёнка, а в ней переложенная крапивой снулая рыба. В основном желтобрюхие караси, и довольно крупные. Их здесь водилось во множестве. Иногда какая-нибудь рыбка подыхая трепетала, иногда очень даже резво, и тогда Ерёма смеялся, радуясь улову. Он с Борисом Борисовичем с вечера поставили вершу, которая тут же и валялась выпачканная ряской и илом.
   Я подъехал лишь с утра. Только успел умыться, как неугомонный Ерёма потащил нас с Б.Б. на реку. Место это дача, не дача, а большой бревенчатый сруб на просторной лесной поляне в двухстах метрах от реки, вдвое большего расстояния от дороги, и пятидесяти километрах от цивилизации принадлежало родителям Ерёмы. Тут имелись небольшой огород, два маленьких парника уютная банька суррогат русско-финского зодчества. И непременный сколоченный из досок сортир с выгребной ямой. В ста метрах от дома в лесу бил источник, запертый в короб из тёсаных брёвен. Вода в нём плескалась ледяная и очень вкусная, как бы сладковатая.
   После того, как два года назад отец Ерёмы умер, его мать перестала сюда приезжать. Без присмотра земельный участок пришёл в полное запустение. В огороде и парниках ничего кроме кашки, мать-и-мачехи, крапивы да очумевшей от свободы мяты не росло. Правда, за домом, под самыми окнами торчали пять-шесть кустов одичавшей красной и жёлтой вперемешку малины.
   Да и сам дом потихоньку дряхлел без хозяев.
   Вроде, Ерёмина мать подыскивала покупателя на заброшенное хозяйство, и вполне возможно наша теперешняя поездка окажется последней. Жаль. Мне нравилось здесь бывать. Хотя теперь мы собираемся редко, зато раньше приезжали раза по четыре, по пять за лето. В остальное время сюда не добраться. Зимой снег, в межсезонье грязь.
   -Не рановато для водки? - Спросил я Ерёму, глядя, как он разливает по стаканчикам очередную порцию. Мы выпили уже по три, и в бутылке убыло примерно на треть.
   -Для водки не бывает рано или поздно! Водка всегда вовремя! - Ответил за Ерёму Б.Б., пытаясь поймать меня в фокус убегающим за орбиту глазом.
   Боря, Борис Борисович или Б.Б. был моим ровесником в отличие от Ерёмы. Тот обгонял нас на два года. Я и Боря, бывшие одноклассники, а Еремеев Пашка по праву старшего постоянно нас третировал, пока я с ним не разодрался. Так и сдружились.
   -Золотые слова, Борис Борисович! - заржал Ерёма. - Ладно, хватит трепаться.
   Он первым поднял стакан, мы с Б.Б. последовали его примеру.
   -Чтоб без промблем! - И три донышка одновременно как по команде запрокинулись вверх.
   Водка настоялась в холоде и пилась изумительно. Я проглотил, слегка помедлив, вдохнул, потянулся за яблоком, откусил и с хрустом стал пережёвывать упругую, дерущую до слёз кислятину. Рот моментально наполнился слюной, скулы одеревенели. Я сплюнул яблочное крошево в траву. Во рту дымилось как от уксусного ожога. Ополоснув стакан, наполнил его до краёв водой и в один глоток опорожнил. Посмотрел на свои старенькие с истёртой позолотой 'Seiko'. Пять минут первого. Полтора часа, проведённых на реке с приятелями, пролетели незаметно. Я откинулся на спину. Невысокая трава приятно щекотала шею.
   Предыдущая ночь из-за духоты и комарья обернулась бессонницей, и теперь, непроизвольно потянувшись всем телом, я широко, не прикрываясь, зевнул. Водка в небольших количествах бодрит, но выпито уже достаточно.
   Солнце пекло, и лёгкий ветерок убаюкивал. Хорошо бы закрыть глаза и замереть... что я и сделал. Сквозь веки глаза залило слепящей кровяной мутью. Достав из нагрудного кармана безрукавки солнцезащитные очки, нацепил их на нос. Наступили сумерки. Ерёма с Б.Б. о чём-то переговаривались. Их голоса раскачивали меня, как в колыбели. Возникли странные воздушные образы, закрутились воронкой и потащили меня за собой. Я не сопротивлялся. Сейчас было приятно отдаться чужой воле...
   Берите меня, делайте со мной, что хотите!
   Тем более что я уже не я, а огромный выброшенный на берег кит, прибитый к земле весом своего тела. Я не в силах пошевелить ни одним ластом, не в силах дышать, даже думать тяжело. Нет меня... Сейчас налетят падальщики, растащат по кусочкам и оставят лишь белый остов. А мне всё равно, я буду спать...
   Размазав по щеке грызшую меня мошку, я открыл глаза. Не проснувшись окончательно, ещё не до конца осознавая, что да как, стал впопыхах нанизывать на скелет куски мяса, засовывать в нутро кишки, обрастать новой кожей. Всё, волна сознания приняла меня. Я сел, посмотрел на часы, без мелочи час.
   -Неплохо! - Я чувствовал себя отдохнувшим, и абсолютно трезвым.
   Ерёма с Борей, похоже, не заметили, моей отключки, как и не заметили, что я снова в строю...
   В бутылке осталось не больше, чем на четыре пальца. Значит, не скучали, пили и трепались. И сейчас треплются. Только что, выпорхнув из сна, я не сразу уловил суть их разговора.
   -Тоже мне, концептуальное искусство! - Разорялся Ерёма.
   -Видели, слышали, читали, знаем! Один такой концептуалист думал-думал, чтобы ему такое концептуальное сотворить, да и слепил из папье-маше десятиметровый эрегированный фаллос на проволочном каркасе. Выкрасил его в хаки, а по всей длине вывел: 'No military'. Установил его на пьедестале на всеобщее обозрение. И что? Сразу прослыл талантом, даже экспонировал этот хер по разным странам.... Везде охи, ахи. Как сильно, как глубоко! Концептуально, одним словом. Но, в то же время, если я своего парня вывалю из ширинки. Вымажу зелёнкой, а на шляпе напишу: 'Хрен войне, янки go home!'. Мне в лучшем случае морду набьют, или в ладоши похлопают, в худшем дурка. А там попробуй, докажи, что ты художник, а в душе так просто гений. И то, что ты с крашеным писюном бегаешь, так это не хулиганство, не акт гражданского неповиновения, а самое настоящее искусство, которое ты остальным поганцам несёшь, так сказать, по мере сил и возможностей. Кстати! Это случай из жизни. Была у меня девчушка в медицинском училась на фельдшера. Двоечница. Проходила она практику в Кувшиново, там как раз и содержался такой персонаж, девочка мне рассказывала, он крал в процедурном кабинете зелёнку, красил член и бегал по отделению со спущенными штанами, ему кличку придумали: 'Огурец'. Но это к слову. Или, вот ещё... Ага! С добрым утром, фройлен!
   Последнее относилось ко мне.
   -А мы тут о высоком. В прямом смысле слова. Присоединяйся! Наливай малыш штрафную!
  
   Позже вечером я блевал, свесившись с перил крыльца.
   В доме темно и тихо, Ерёма и Б.Б. спали, сокрушая запотевшие стекла в оконных рамах диким храпом. Мы скотски напились. Моя голова представляла сплошной ком, словно репа или пятка. В желудке ничего не осталось, поэтому я лишь отрыгивал проглоченный воздух.
   И снова позыв. В глазах слёзы, на подбородке вонючая клейкая слюна. Я складывался и разгибался, как гусеница, шурующая по листу салата. Обтёршись грязным рукавом, я с шумом, как только мог глубоко сделал вдох и удерживал его, пока в висках не застучало. Выдох. Вдох. Пауза. Выдох. Вдох. Пауза. Выдох...
   Обессиленный я опустился на колени. Достал из кармана джинсов сигаретную пачку, вытащил предпоследнюю сигарету и кое-как прикурил. После пары затяжек, почувствовав очередной позыв, тут же выплюнул сигарету, обжегши при этом губы...
   Господи, до чего же паршиво! А эти двое лежат в доме, похрапывают. И всё-то им нипочём. Я сидел на крыльце, прислонившись спиной к двери. В углу, там, где стойка поддерживает козырёк, в паутине висела луна, и жирный, наверное, со спичечный коробок, крестовик размещался посредине её диска. Странно это выглядело, то ли паук поймал луну, то ли луна сожрала паука, и он просвечивает сквозь её жирное брюхо. Жуткое, неправдоподобное зрелище. Я испытал то же щемящее, режущее нервы чувство, как и в тот раз, когда однажды она рассказала мне свой сон.
   -Раки и собаки, - сказал я вслух и вспомнил всё до мельчайших подробностей.
  
  * * *
  
   Мы завтракали. Саш намазывала пшеничный хлеб земляничным джемом. Она очень любила джем. Хотя, на мой вкус, земляничный джем, дерьмо. Она выглядела рассеянной со сна и немного задумчивой. Я прихлёбывал свой кофе. Радиоприёмник транслировал 'Европу-плюс'. Передавали песню 'Garbage' из франшизы про Джеймса Бонда.
   -Ты умеешь толковать сны? - Спросила она.
   -Тебе что-то приснилось? - Не глядя на неё, ответил я вопросом на вопрос.
   -Раки и собаки.
   -А поподробней? - Хотя, если честно, мне было наплевать.
   Утро не самое приятное время суток. Я не люблю момента пробуждения. Это как смерть наоборот, или, даже, обман смертью. Понимаю звучит излишне патетично, я бы даже сказал, если писал книжку, экзистенциально, глупо звучит, но... Это просто какое-то свинство. Судорога сознания! Был ты где-то, и, вдруг, полная определённость. Лень и нежелание брать ответственность за, чтобы то ни было, скажет искушенный читатель, если бы я писал книжку. Я скажу. Литература не имеет ничего общего с жизнью. И вообще, думайте, что хотите! Я, просто, не люблю утро! Это самое паршивое время суток. Не могу припомнить ничего светлого, чтобы было связано с этим временным отрезком, кроме лампочки в глаз. Я не люблю вылезать из тепла на холодный пол. Не люблю яркого света поутру и шума льющейся из крана воды. Не люблю завтракать и ненавижу куда-то спешить. Глядя на часы, второпях одеваться. Проклиная всё на свете, куда-то опаздывать. Словом, не люблю я утро. Больше добавить нечего, закроем тему.
   -В общем-то, бред!
   -..? - Я вопрошающе посмотрел на неё, но был полностью согласен.
   Саш положила на стол только что сделанный бутерброд и стала потерянно рассматривать кончик ножа, который неосознанно, чисто механически крутила в руке.
   -Представляешь, как странно? Мне приснилась абсолютно пустая комната. Как я там оказалась, не знаю. Во снах часто так бывает. В помещении ни окон, ни дверей. Только аквариум посредине, круглый на подставке. В нём один рачок, знаешь, мы видели таких, в зоомагазине, маленькие с мизинец, они больше не вырастают.
   -Угу, - кивнул я.
   -Так вот, стою я и пялюсь на него, как дура. А ему это, видимо, не нравится. Он стал злиться и расти.
   -Как это?
   -Ну, злится он и больше становится!
   -А как ты поняла, что рак на тебя злится?
   -Не знаю! Поняла, и всё тут.
   Я снова кивнул головой, мне стало не по себе. Не знаю от чего, не знаю почему, но мне стало неуютно. Я почувствовал себя оторванным ломтем, выброшенным за борт.... Какие там ещё есть определения? Все мерзости раннего часа отошли на задний план. Я снова спал. Я был в её сне, видел эту комнату, белую и пустую. Видел аквариум, круглый на металлической покрытой зелёной эмалью подставке в виде изогнутых кленовых листьев, обращённых своими остриями друг к другу. Видел этого мерзкого, злящегося и растущего от своей злости рака.
   -Я на него смотрю, а он всё больше становится. Злится и растёт, уже вполовину аквариума вымахал. И всё растёт и растёт. Выбрался наружу и начал раздуваться на полу, как жаба. Уже стал размером с телёнка. Я испугалась, что он займёт всю комнату и задавит меня. Вдруг он перестал увеличиваться. Смотрит на меня, клешни подобрал, усами водит. Я, вроде бы, успокоилась. Но тут он стал оборачиваться.
   -В смысле? - Спросил я, хотя, мне и, так всё было ясно.
   -Без всякого смысла, как оборотни. Фильмы ужасов смотрел?
   -Ну, да! - Я задыхался.
   -И, тут, то же самое!
   -Рак-оборотень? - Мой голос стал низким и хриплым. Я чувствовал запах своего тела. Пот сочился по моим бокам, как капли сока по надрезанной апельсиновой кожуре.
   -Ага. Стал как-то странно изгибаться, кукожиться. Хруст стоит, не поверишь!
   -Ты во сне хруст слышала? - Мои ладони стали мокрые и неуклюжие, будто одетые в хоккейные краги.
   -Да, точно помню! Хрустело так, что в ушах заложило. Зажмурилась я. А когда открыла глаза, увидела собаку. Здоровый такой кобель. Шерсть комками, яйца с мои кулаки. Эта порода, как их? Ну, эта... Бетховена помнишь?
   -Сенбернар, - подсказал я. Сердце отбивало ритм бессмертного реквиема одноимённого автора.
   -Точно! Стоит этот Бетховен напротив меня и клыки скалит. Я поняла, сожрёт. Покеда, Саш! Страшно! Кажется, даже сикнула немного. А сама, не знаю почему, подошла к нему и стала гладить по косматой башке. Жутко! Тут он заскулил и стал уменьшаться, всё меньше и меньше, пока не стал совсем крохотным. И снова захрустело, но уже тихо. Гляжу, на полу тот самый рачок из аквариума. Грустный такой, безобидный. Повёл в мою сторону усиками, клешенки протянул, как ребёнок, и говорит:
   -Посади меня обратно!
   -А ты? - Я не мог больше её слушать. Ещё одно слово, и я бы убил её.
   -Что я?
   -Посадила его обратно? - В моём голосе появилась жёсткость. Саш посмотрела на меня с подозрением.
   -Да не помню я! - окрысилась она. - Говорю же, бред собачий! Собаки снятся, значит и бред собачий.
  
  * * *
  
   -Раки и собаки, - повторил я вслух и неожиданно для самого себя вдруг поддался нахлынувшему желанию. Запрокинул лицо вверх, уткнул его прямо в луну с пауком и взвыл тоскливо и одиноко. Взвыл на абсолютно безумной ноте, будто меня медленно резали на жаркое. Взвыл тем воем, от которого просыпаются мёртвые. Холодно и безысходно, потерянно и обречённо. Взвыл!
   -У-у-у-у-а-а-а-у-у-у!
   Когда приступ безумия прошёл, я обнаружил себя лежащим на струганных досках в позе эмбриона. Меня колотила крупная дрожь. Слабая искра намечающегося сумасшествия прожгла простыню реальности. Я не сразу понял, что это. Кто-то отвечал мне из глубины леса, кто-то шёл ко мне. Тело стало камнем. Воля водой, ночь осталась ночью. Я обмочился.
  
   Солнце рвало веки. Муть и вонь. Вместо тела оболочка страха, натянутая на костяк суеверий. Пела, словно насмехаясь надо мной, птица. Я представлялся тем самым маленьким мальчиком, которому показали фокус с отрыванием пальца. Оба, и нет его. А куда же он делся? Я растерян и подавлен. Как это, у живого человека что-то взять и оторвать? Я недоумевал, причём, буквально, валялся на крыльце чёртовым недоумком. Что же делать? Решение пришло быстро. Самое простое из всех возможных. Я встал и поковылял к своей 'десятке'. На ходу вытащил ключи от машины и последнюю сигарету. Закурил, задумался, предупреждать Ерёму и Б.Б. о своём отъезде или нет. Решил не говорить. Не мог придумать подходящего случаю повода, да и не хотелось ничего придумывать. Для вранья я был слишком раздавлен.
  
   Дома я смеялся над своими выдумками, но в то же время меня не оставляла тревога и некое не оформившееся предчувствие. Ничего определённого. Ни мыслей, ни догадок. Я не мог всего этого выразить. Я был беспомощным в своём непонимании, никчёмным и пустым. Но, в то же время, я никогда так близко не проникал в свои дебри, не был так понятен себе. Сплошное несовпадение. Делал большие глаза и слюни текли на грудь. Я утирался и спрашивал, откуда это, неужели я обгадился?
   Вот таким удивительно непостижимым и непостижимо удивительным я проходил около недели, томясь в бульоне раздумий, пока мой разум не разошёлся по поверхности варева золотистыми кружками жира. И тогда я запил. Крепко, так чтобы заглушить мысли в голове.
   Дня через два после моего бесславного побега позвонил Ерёма.
   -Ты что, придурок! - сходу врезал он.
   -Послушай, Паша!
   -Не хочу ничего слышать!
   -Паша...
   -В жопу не дашь, а?! - Ерёма хамил и, в принципе, был прав.
   -Ерёма, перестань! Были дела, вспомнил неожиданно.
   -Не успел предупредить, - закончил он за меня.
   -Не успел предупредить, - отозвался я эхом.
   В трубке повисла долгая пауза. Я слышал, как где-то на дне океана пускал пузыри Ерёма. В ту минуту он и вправду представлялся мне рыбой-чёртом, готовым сожрать меня закрутившегося малька, в любой момент.
   -Ты в порядке? - Голос Ерёмы смягчился.
   -Да, Паша.
   -Что-то случилось?
   -Ещё не знаю точно. Может, и ничего.
   -Ничего серьёзного?
   Похоже, он действительно переживал за меня.
   -Да, вообще ничего.
   Хотя я не пребывал в той уверенности, с которой вещал.
   -Слушай, у вас там волки есть?
   -Какие волки? Где? - Не понимал Ерёма.
   -На даче.
   -На даче? Не знаю, есть, наверное. Хотя, я ни разу не встречал. А тебе какое до них дело?
   Я не ответил, да и что я мог сказать? Блевал пьяный на крыльце. Вспоминал подружку, которая меня бросила, чёрт те знает когда. Взвыл, а потом ко мне волки.... Глупо? Не то слово. Маугли херов.
   -Правда, всё в порядке?
   -Правда, я после объяснюсь.
   -Ну, без промблем!
   -Удачи, Ерёма.
   -Удачи.
   И всё. Время последнего разговора 1 минута 13 секунд. Холщёвая нитка натянулась, зазвенела, лопнула!
   Время превратилось в патоку в сладкое тягучее месиво, в медовое притонное предвкушение чего-то нехорошего. Время потеряло все свои свойства, время потеряло меня. А я потерял всякую связь с окружающим. Порой мне казалось, что всё идёт мимо меня, сквозь меня, меня не задевая. Тогда я был безразличным и медлительным. Более всего, это можно сравнить с передвижением в скафандре по поверхности неведомой планеты с ослабленной гравитацией. Легко оттолкнулся, и несколько метров за спиной. Ещё толчок, и ты далеко-далеко. Скакать так можно довольно долго. И никаких проблем. А если они вдруг возникли. Прыг-скок. И пошло всё на фиг!
   Но чаще всего я пребывал в другой своей ипостаси экспрессивной, злой, орущей как прижженный нерв. Солнце резало мне глаза, темнота комнаты заставляла лезть с головой под одеяло. Я разбирал голоса людей стоящих за спиной в очереди, даже в самом её конце. Подушечками пальцев определял достоинство монет, полученных на сдачу. Я переживал всё то, что, наверное, испытывает больной столбняком. А когда становилось невмоготу, облачался в спасительный скафандр и прыг-скок, прыг-скок...
   Хотя, может, это не так. Может всё, что изложено выше, придумано мною позже. Тогда я особо не ломал голову над тем, что не так, а элементарно старался разобраться в своих чувствах, чего нельзя было делать ни в коем случае. Я только запутал себя окончательно и утратил всякий контроль над мыслью. А, казалось бы, чего проще. Поговори, если можно так выразиться, с собой по душам. Так ведь нет, идиот проклятый, ходил, копал зерно истины в песках неразумного. Хотя, на деле, с азартом и поросячьим визгом ворошил компостную кучу. Но тогда мне так не казалось.
   Бросил работу. Ничего особенного, небольшая контора по купле-продаже. Я обычный винтик, без меня дело не встанет. Никто особо не расстроился, ни я, ни работодатель. Получил полный расчёт. Кое-что скопилось на банковском депозите. С учётом квартплаты и пары кредитов, если не шиковать, то месяца на три-четыре хватит. За это время что-нибудь, наверное, придумается. Да и кто знает, что может произойти за это время. А вдруг меня и в правду волки съедят и оставят только рожки да ножки.
  
  
  ГЛАВА 3
  
  
   Нет, с этим мне никогда не справиться. Хотя бы потому, что ни черта не понимаю. Это бесит и злит до крайности. Я уже готов на крайность. Только что я могу кроме как сидеть, напрягать свою тупую башку и выкладывать стёклышки осколок за осколком. Говорят для решения головоломок, нужен определённый склад ума, видимо у меня с этим не всё благополучно. Я оказался в положении человека незнающего начал анализа вынужденного решать сложное интегральное уравнение. Просто сесть и расплакаться.
  
  * * *
   Ребенок рыдал взахлеб.
  -Господи, почему он так орёт! Он замолчит когда-нибудь или нет! Каждую ночь одно и то же, одно и то же, одно и то же.
   Мужчина сел на кровати и пытался найти на ощупь выключатель ночника на стене.
  -Милый, он же ещё совсем малыш, - женщина тоже села и коснулась щекой плеча мужа. Она попыталась дотронуться до его лица, но мужчина одёрнулся и
  зло сказал:
  -С его сестрой такого не было.
  -Дети все разные, - возразила женщина.
  -Не делай из меня дурака, - оборвал её муж.
   Он всё ещё не мог найти выключатель. Наконец ему это удалось. Тусклый кофейный свет бра осветил едва треть спальни. Стали видны лица супругов, изголовье двуспальной кровати с подушками и угол комода. Ночная тьма наподобие свинцовой амальгамы прилипла к оконному стеклу, превратив его в зеркало. Всё происходящее в комнате проецировалось на его безупречной черной плоскости. Создавалось ощущение подмены реального мира поддельным и наоборот, настолько четким было отражение, насколько невнятным отражаемое. Мужчина откинул одеяло и опустил ноги на пол.
  -Ему уже скоро три года, - сказал он.
  -Всё образуется, всё будет хорошо, - она провела кончиками пальцев по его спине, затем обняла, поцеловала в шею.
   -Успокойся, покури. Я скоро.
  Она легко вспорхнула с кровати. Раскрыла над собой крыло халата, обернулась в него, посмотрела на мужа.
  -Покури и ложись. Успокойся.
   Ребёнок плакал уже не так громко. Его голосок, то ослабевал, то вновь набирал силу, но ненадолго после обрывался и переходил во всхлипывание. Женщина ещё раз взглянула на мужа, как-то неопределённо не то с укором, не то с болезненной нежностью. Трудно понять взгляд женщины матери и жены. Живущей, между двух огней, между дух ревнивых сердец посередине своего счастья. Она вышла. Мужчина отправился на лоджию. Там были сигареты, и спички и конец лета и ночь и ущербная луна и ещё много всего, не было только покоя.
   Он любил свою девочку, свою маленькую дочурку. Пять лет нежный возраст. Он это знал, он это видел и не мог наглядеться.
   СИНДРОМ ВНЕЗАПНОЙ ДЕТСКОЙ СМЕРТИ.
   Приговор, приведённый в исполнение. Их жизни пресеклись в один миг.... И белое безрукавое платьице, и кружевное покрывало, и поцелуй подаренный пластилиновой кукле, и ком земли с ударом рассыпавшийся по крышке.... Всё так, всё так и рассыпалось....
   Всё....
   Мужчина закурил, выпустил дым из ноздрей. Он стоял, облокотившись о балконную раму.
   Второй ребёнок должен был стать спасением, должен был принести покой, которого не было. Ветра тоже не было. Табачный дым висел перед лицом клоками драной овечьей шерсти и мужчина видел в нём то, что хотел видеть. Почему он не любил сына? Потому что не хотел, не мог примериться с утратой, дочери? Он и жену чуть не потерял и себя целиком без остатка. Поначалу известие о новом отцовстве что-то в нём всколыхнуло, но очень быстро он понял, что это только лишь рефлекторное движение. Ничто уже не вернётся, и боль что засела глубоко в душе отравленной занозой навсегда останется там, там, где уже ничего не осталось...
   Окурок, посланный щелчком, вылетел с девятого этажа, рассыпая искры. Мужчина опустил голову на руки, для удобства отступив на полшага к двери. Вошла женщина подняла с пола растерзанную пачку сигарет 'космос' с белой стилизованной ракетой и красной искрой под соплами на синем фоне.
   -Он угомонился? - Не поднимая лица, спросил мужчина.
   -Да, он спит, - ответила женщина.
   -Ты прости меня. Просто задёргался...ведь каждую ночь...и на работе еще....
   -Всё хорошо милый, всё хорошо.
   Так они и стояли. После легли в пастель. Воцарился покой, впрочем, ненадолго.
   Через два часа ребёнок вновь разбудил родителей плачем.
  
   * * *
  
   Японцы мудрая нация, чисто умозрительное заключение, и, тем не менее, есть в них что-то такое.... Дорог ведущих в одну сторону нет, сказали они. Ведь как любая мудрая нация японцы оригинальны, потому замкнуты на себе. И из этого рождается их самодостаточность и самобытность. Да бог с ними с японцами этими. Дорог ведущих в одну сторону нет, сказали они. Что ж, не могу не согласиться, хоть мой случай и был особый. Дорожка, на которую вступил я, никуда не вела.
   Я запил.
   Запил крепко, но шум в голове не проходил, как не проходило и ощущение нереальности всего меня окружающего. Я словно оказался в центре событий обыгрываемых в индийском фильме. Дебильные диалоги какие-то ужимки, песнопения не хватало только видов Тадж-Махала и танцев пузатых теток в сари.
   Вот обычный распорядок дня, которого я придерживался в то странное время:
   От 12.00. до 14.00. Подъём, это зависит от количества выпитого на кануне и время отхода ко сну.
   От 13.00. до 15.00. Зависит от подъёма, утренний или дневной, кому как больше нравится, моцион, включает в себя.
  1) Восстановление функций организма как жизненно важных, так и периферийных. Состоит из: потребления жидкости в необходимом объёме, потягивание конечностей, корректировке слуха, зрения, сердцебиения и осознании себя как представителя вида гомо сапиенс.
  2) Неспешная прогулка до уборной. Далее по списку: Избавление организма от отходов продуктов жизнедеятельности. Душ, чистка зубов, бритьё по необходимости.
  3) Поход голышом на кухню. Первая сигарета натощак. Не знаю почему, но я люблю курить натощак и ходить голышом на кухню.
  4) Возвращение в комнату, неспешное облачение. Бельё не всегда свежее, но верхняя одежда в норме.
   От 14.30. до 15.30. Завтрак. Меню: яичница глазунья из двух-трёх яиц, крепкий чёрный кофе или чай с мелиссой. Вторая и третья сигареты подряд.
   От скольки получиться до 16.30.-16.50. Свободное время. Борьба с изжогой, самобичевание, угрызения совести, просмотр телевизора.
   Файв о клок. Приём пары пива. Я всегда предусмотрительно держу в холодильнике пиво и что покрепче.
   18.00. В независимости от выпитого накануне и время отбоя, водка с соком. Несколько коктейлей и жизнь налаживается.
   18.40. Поздний обед. Меню: что есть в холодильнике, водка-сок. Поиск смысла жизни.
   18.59 Обретение смысла.
   19.00. Выход в свет. Посещение заведения поблизости. Пиво в неограниченном количестве.
   20.00. Приём чистого.
   21.00. Смена заведения.
   22.00. Погружение.
   22.03. Забытьё. Точно по расписанию.
  От 12.00. до 14.00. Подъём...
   Всё продолжалось полных восемь суток. И закончилось весьма неожиданно.
  
   Моё сознание растормошили звуки очень похожие на бренчание посуды и доходящие, словно сквозь одеяло голоса.
   Поморщившись от головной боли, я приподнялся на локте. Стекло стенных часов играло солнечными бликами до боли режущими глаза. Рассмотреть положение стрелок на циферблате не представлялось возможным но, судя по всему, было ещё довольно рано, по крайней мере, для меня. Окна моей квартиры выходят на северную сторону, поэтому прямой солнечный свет озаряет её в промежутке с девяти до одиннадцати, это летом, а в другое время приходило царство вечных, пепельных сумерек. От того счета за электричество походили на налоговую декларацию средней руки фирмы, особенно я, грустил сирой зимой.
   Звон и невнятное бормотание доносились с кухни больше неоткуда. Квартира моя напоминала склеп или домик кума Тыквы, попробую, её описать:
   Итак, входная дверь, прихожая. По левую руку встроенный шкаф, одна секция которого, приспособлена под гардероб, вторая превращена в склад нужной и нет бытовой мелочи (набор инструментов, испорченная скороварка, дубовый веник, хлопалка для ковра, моток изоленты, лыжи с одной палкой и многое, многое другое). Направо расположена единственная комната, крохотная три с чем-то, на шесть с мелочью. Три стены, окно, балконная дверь. Из обстановки журнальный столик, два кресла между ними диван трансформер. Напротив, спального места громоздкая крадущая непозволительно много места тумба на ней телевизор и проигрыватель дисков. Параллельную окну стену подпирал кособокий платяной шкаф с зеркалом и антресолью. Из прихожей шел узенький коридорчик, по нему налево совмещенный санузел, дальше кукольная кухня. В ней непонятно как уместились обеденный стол с тремя табуретами, холодильник, стиральная машина. От пола до самого потолка посудный шкаф, рядом газовая плита и раковина под ней мусорное ведро. Да, ещё широченный подоконник с чахлой фиалкой в горшке просохшей земли. Совершено ясно, что свободного места посреди этого кошмара оставалось совсем немного, может полтора квадратных метра, не больше. Вот и всё добавить нечего разве только то, что за время моего беспробудного пьянства вся площадь жилого пространства обросла приличным количеством мусора и грязи.
   Шум на кухне не прекращался. Кто там мог находиться, я понятия не имел. И как человек здравый, хоть и с перепою, должен был напугаться, удивиться, насторожиться да что угодно, ан, нет. Я испытал только досаду, от того что, мне мешают. Гремят, чёрт знает чем, по звуку, всё-таки посудой, разговаривают и даже, вот сволочи! смеются!
   Разворошив, постель я выбрался наружу. Едва ступив на пол, заскулил от боли, в голую ступню что-то больно врезалось. Прыгая на одной ноге, и ухватившись двумя руками за другую, я громко и несвязно проматерился. Посмотрев вниз, увидел на полу пивную пробку, лежащую острой каёмкой к потолку. Бубнёж и звон смолкли, а через секунду знакомый и до неприличия громкий голос бухнул:
   -Эй, фал, проснулся, иди сюда.
   Женский смешок дал понять, что Ерёма с дамой, поэтому выходить в одних трусах я счёл неудобным. Обведя взглядом имевший место быть в комнате развал и ничего подходящего не обнаружив, я попросту сгрёб с постели одеяло, и, отогнав приступ похмельной дурноты, обернул его вокруг себя, наподобие тоги, став вылитым Цицероном только с мятой рожей.
   Ерёма сидел на табурете нога на ногу, прислонившись спиной к стене. Его взгляд направлен в сторону мойки, возле которой стояла некая молодая особа, на вид лет восемнадцати-двадцати, не больше. Стройная, скорее даже худышка. Правильное миловидное лицо с россыпью веснушек. Желтые волосы коротко стрижены, одета: в потёртые узкие джинсы с одной засаленной штаниной и нелепую в каких-то аляповых разводах футболку, делающих её похожей на 'ребёнка цветов', на ногах мои убитые тапки. Лифчик отсутствовал. Соски вызывающе торчали вперёд. Намокшее на груди бензиновое безобразие только усиливало эффект. Ерёма, казалось, этого не замечал. Он с невозмутимым видом втирал хипушке обычный трёп. Лёгкая сальная ухмылочка кривила его нижнюю губу. Девчушка живо реагировала, отвечала и как мне показалось, кокетничала. В общем-то, приятная цыпа, но мне думалось Ерёме нравятся женщины покрупнее, постарше и поэлегантнее что ли. Странный для него выбор. И вся представшая моим очам картина выглядела странно и непонятно. Непонятно почему припёрся Ерёма. Хотя он конечно друг детства трали-вали и всё такое, но на кой хрен он притащил в мою берлогу подружку? где только откопал её в этой жуткой футболке? не понятно. И уж совсем неясно, зачем она навела порядок на кухне, а то, что он наведён, не заметить было нельзя.
   Ах ты, чёрт!
   Полы в идеале, холодильник и стиральная машина блестят, а газовая плита, выдраена, кажется даже изнутри. Посуда чиста, суха и расставлена. Девушка смотрит на меня и обтирает полотенцем последнюю чашку. Видно старалась малышка вон и сиськи замочила, соски как кнопки, да что соски! Даже мусорное ведро глянцевое не воняет, выстлано целлофановым пакетом! Однако соски, конечно, да! Девушка, проследив траекторию моего взгляда, слегка сгорбила плечи и оттянула двумя пальцами футболку на животе. Заметила! Кретин кретинский, неудобно получилось, я, наверное, покраснел. Девушка прыснула, и я покраснел наверняка.
   Всё что происходило дальше иначе как кошмарным сном назвать нельзя.
   Девушку звали Валентиной, и подружкой Ерёмы она не являлась. Она была моей гостьей, причём и самозваной.
   Ерёма около недели отсутствовал в городе, мотался в Питер по каким-то своим никому кроме него непонятным делам. Вернулся сегодня утром, отчитался перед кем-то за что-то, и обеспокоенный моим долгим молчанием, нанёс дружеский визит с целью узнать как дела, и нет ли 'промблем'. Дверь ему открыла девушка, как выяснилось позже Валя.
   Что касается Вали. Она неместная, объявилась в наших краях в начале июля. Путешествовала автостопом, пункт отправки Хренкукуевск. Где это? Всё равно не знаете. Была там-то и там-то. Круто! Места новые, обалдеть! Чем жила? Люди добрые помогали. И вот значит приехала сюда. Познакомилась с компашкой, затусовалась. Круто! Насмотрелась всего, обалдеть! После жила с одним он хоть и старше, но сначала клёвый был. Намного старше? А те, чё? Да, в общем, то ничего. Ну, старше, да не в этом дело. Короче он мудак оказался. Ему только трах нужен, а на меня по барабану. Я ему заявила, а он козёл побил. Вот смотрите. Она задрала футболку. На левом боку явственно проступали желтоватые отпечатки рёбер. Ботинками отходил урод. Уделал так, мама не горюй! На улицу выкинул. Сутки в кустах как кошка отлёживалась. Отошла, решила капусты подбить и до дома, задолбало всё. Вот уже вторая неделя копейка к копейке. И много подбила? А чё? Взгляд подозрительный и немного напуганный. Да не дёргайся, не будем мы тебя грабить и насиловать тоже не будем. Ладно, я и не думаю.
   Теперь десерт.
   Вчера моталась тут неподалёку в двух кварталах у кафешки 'Елена' что ли, знаете? Да. Идёт этот. Палец указывает на меня. Я к нему, молодой человек нет чижика, подкинь на курево. А сам кривой, вощще в ноль, глаза не скажу куда гляжу, но на ногах твёрдо стоит. Я ему, как насчёт десятки. А он, меня Макс зовут, выпить хочешь? Я ему, не пью родной. Всё ровно, говорит. Ну, зашли в забегаловку, он там пару стопок бряк и с копыт. И чё с тобой делать было? Ведь оберут же. Ну, я тебя на плечи и попёрла. Остановилась передохнуть, прошлась по карманам, лишнего не брала только на тачку, можешь проверить. А, адрес? Так у тебя ж паспорт с собой. А, ну да. Из машины кое-как дотащила тебя до квартиры. Пятый этаж сука! Раздела, уложила. Потом думаю чего в сквере опять дрыхнуть, ну и осталась. Мои глаза округлились. Валентина отреагировала незамедлительно. На полу спала, не переживай, девственность твою берегла. Я вообще-то.... Да не прибедняйся.... И не думал.... Короче, утром встала, а у тебя тут такой срач. Давно бухаешь? с девкой, что ли посрался? Не твое дело. Мне всё равно. Просто не люблю когда грязно, вот и убралась немного, коридор помыла, на кухне, посуду.... Да я щас соберусь и свалю, ты не думай. Подожди.
   -Подожди. - Прохрипел я.
   А зачем? спрашивается. Собралась она уходить и, слава богу. Кой леший меня за язык дёрнул? Не знаю. Дал бы сотку, спасибо сказал. А мог и не говорить, и не давать ничего, молча выставить за дверь. После бы смеялся, вспоминая этот случай как забавный анекдот.
   -Не торопись.
   Я всё ещё стоял на кухонном пороге завёрнутый в одеяло с больной башкой полной каши, начинающей потихоньку пригорать к донцу моего разнесчастного чугунка. Ерёма смотрел в мою сторону взглядом полным сочувствия, взглядом каким смотрят на идиотов инвалидов детства. Я и сам не понимал что делаю. Шумно как касатка соплом, Ерёма выпустил из ноздрей воздух.
   -У тебя хоть выпить найдётся? - спросил он.
   -Там, в холодильнике, - ответила за меня Валя.
  
   ГЛАВА 4
  
   Волчонок оказалась смышлёной очень живой девчонкой. Болтушкой, хамкой, и потаскушкой. Типичная инженю. Я с ней не спал, но уверен, стоило сделать хоть полшага навстречу, всё бы срослось. Не скажу, что мне этого не хотелось, но я нарочно сдерживал себя, не усугубляя ситуацию. Что-то останавливало меня, не давало свободы, её видимо и не было. Я не гей и не схимник, дисфункций в половой сфере не испытываю, но присутствовала некая чёрточка некая нечёткая лишь слегка обозначенная грань не позволяющая сделать эти самые полшага. Помимо подсознательного запрета, о наличие которого я догадался много позже, существовала ещё одна составляющая моей нарочитой дистанцированности от Волчонка. Это была игра, захватывающая и откровенно разнузданная, временами, доходящая до полного бесстыдства. Волчонок обожала пооткровенничать.
   Некоторые её рассказы были невинны и по-детски наивны. Большинство же содержали в себе, то зерно озорного паскудства, что делало их особенно увлекательными и совершенно разнузданными. Я слушал её и мне даже, вот дьявол! бывало стыдно.
   -Знаешь, Макс, а ведь многие не умеют делать минет. - Сказано ненавязчиво как бы между прочим, а главное зачем?
   -Ну и что, я, например, тоже не умею и что характерно не стремлюсь освоить. Тебе может быть покажется странным, но некоторым данное умение совершенно не к чему.
   Я ждал продолжения.
   Не долго.
   -Нет, ты не понял. Я имела в виду женщин. Многие женщины не умеют, делать минет. - Поправилась она.
   -Ну, ты-то, судя по всему, профессионалка, - не удержался я. О чём вскоре пожалел.
   -Скажешь тоже, - она горделиво вздёрнула подбородок, - я лучше всех. Во-первых, училась не на бананах и огурцах, а знаешь на чём?
   -На чём? - Спросил я, сглотнув слюну.
   -На мороженом.... - Закрыв глаза и облизнувшись, ответила она. - Такое в вафельном стаканчике, оно самое подходящее. Его лучше всего чувствуешь и по размерам то, что надо. Я тысячу штук слизала, прежде чем на настоящем попробовала. Во-вторых, у меня мимические мышцы очень выносливые, я долго не устаю.
   -Какие мышцы? - Переспросил я, чтоб отвлечься.
   -Мимические. Ты думаешь, я совсем дура и ничего не знаю. Я с садика и до третьего класса к логопеду ходила, шепелявая была, там мы всякие упражнения делали. Смотри. - Она вытащила язык и свернула его трубочкой, затем изобразила лодочку, после широко раскрыла рот и резко сузила. Напоследок языком достала кончик носа.
   -Очень помогает, а в-третьих, я не...
   Договорить я ей не дал, несмотря на то, что мне было жутко интересно, что же там в третьих.
   -Замолчи, пожалуйста, - попросил я, сил слушать не осталось.
   -Как знаешь, - безразлично сказала Волчонок, словно речь шла не об интимной стороне жизни, а, к примеру, о том, как лучше замариновать баранину для шашлыка....
   Вот такие бывали у нас весёленькие разговорчики. К тому стыду, что я испытывал также, примешивалось дикое возбуждение. Почему же я ни разу на неё не накинулся? Потому что не хотел сломать этой на вид простой на деле неимоверно сложной схемы взаимоотношений. Ничего подобного я прежде не переживал и оттого дорожил образовавшейся между нами доверительностью и между прочим очень рисковал, поскольку это сильное но не отрегулированное чувство могло перерасти в подобие дружбы, и тогда всё, я бы к ней точно не притронулся. А я её хотел и мастурбировал, думая о ней. Глупо? Напротив. Что бы понять, нужно влезть в мою шкуру. Правильнее объяснить не умею. Так что до поры до времени максимум, что я позволял себе, это пошленькие беседы и игру в подкидного дурня на раздевание, но только до трусов. Это было моё основное условие.
   Волчонок быстро освоилась, она вообще была из того разряда людей, которые не смущаются, не врут и везде где бы, не было угодно богу им оказаться, чувствуют себя в своей тарелке. Она постоянно всем интересовалась особенно тем, что её не касалось, и не упускала случая сунуть свой веснушчатый нос туда, куда совать его не следовало. Её неуёмная жизненная энергия била наружу шипящим фонтаном, а ритм восприятия окружающего был как у колибри. И если к этому присовокупить пытливую натуру естествоиспытателя, полное отсутствие чувства самосохранения, то это и будет вся Волчонок. В подтверждение сказанного приведу только один пример, но зато самый яркий, причём в прямом смысле слова.
   Месяца два назад, как всегда опаздывая на работу, я в спешке вырвал розетку из крепления в стене. Отремонтировать её было всё как-то недосуг. Зато время нашлось у Волчонка. Нужно ли говорить чем все это закончилось. Дурочка замкнула контакты, ремонт она производила столовым ножом и кусачками для ногтей, не обесточив квартиру. Самого 'Большого Взрыва', я, разумеется, не видел, но его последствия обозрел детально.
   Меня разбудил грохот, теперь я часто просыпался от посторонних шумов, это уже входило в привычку. Волчонка я обнаружил на кухне, сидящей на полу, в одной руке нож который стал короче сантиметра на полтора, кончик сгорел начисто, в другой кусачки. Пальцы правой руки, той в которой был нож в копоти, нос и верхняя губа тоже. Глаза остекленели и походили на янтарные брелоки с замурованными внутри дохлыми мухами. Весь её внешний вид олицетворял недоумение и детскую обиду. Она смотрела на стену и бормотала нечто невнятное.
   -Волчонок что случилось, - спросил я, пытаясь сообразить, почему она на полу, вся перепачкана, откуда идёт запах сгоревшей пластмассы и вообще..., тут я увидел.
   Розетка почернела, съёжилась и сползла к столу, часть стены в районе гнезда в саже, от эпицентра по обоям, по линии проводки бежала вожжой желтая полоса. Волчонок шлёпала своими губищами, силясь, что-то произнести, но ничего членораздельного не выходило. Я присел рядом с ней на корточки. Послюнил большой палец, потёр им бедолажке нос, под чёрным оказалось розовое, живое и, слава богу, неповрежденное. Проведя рукой по её голове, я нащупал на затылке здоровенную шишку. Как она объяснила позже. Треснулась о холодильник, когда шарахнуло. Кстати, на дверце образовалась приличная вмятина и, судя по ней и не только, можно было догадаться, что шарахнуло очень прилично. Волчонок стала хлюпать носом, её потряхивало, короткие нечастые судороги пробегали по спине. Тогда она поджимала локти и с тихим шипением втягивала в себя воздух, будто пила горячий чай, боясь ошпариться. Наконец я разобрал, что она говорила:
   -Теперь, наверное, работать не будет, да Макс.
   Что ты с неё возьмёшь. Святая простота.
   Но всё это мелочи. Волчонок, несмотря на всю свою шумность, подвижность и бестолковость, привнесла в мой дом тепло и порядок. Она напоминала мне своей желтой макушкой солнечного зайчика. Прыгает неугомонная целый день, направляя свой блеск, отраженный от спрятанной внутри шоколадной обёртки-фольги, в разные стороны, по своему желанию и недоразумению. Справедливости ради стоит сказать, что в бытовом чисто житейском плане она не была так уж беспомощна, как можно было от неё ожидать.
   Она прекрасно готовила, умела тратить деньги и содержала квартиру в идеальной чистоте. Раз в неделю, обычно в субботу, Волчонок выгоняла меня из дому и выметала и вымывала всё, что можно вымести и вымыть. Я чувствовал себя патриархом, господином сераля в котором, правда, одна единственная наложница, с которой я вдобавок не спал, но ощущение важности своей персоны меня не покидало. Его подогревала сама Волчонок своими почти материнскими ухаживаниями. И я уже всерьез стал подумывать, где бы раздобыть евнуха для охраны своего куцего гарема.
   Я высказал эту мысль Ерёме и Борису Борисовичу, когда они зашли ко мне на огонёк, где-то через недельку после того как Волчонок появилась в моей жизни. Ерёма предложил кандидатуру Б.Б. тот не обиделся а, просто послал Ерёму. Мы поржали.
   -Ты её? - Ерёма сделал характерный для коленно-локтевой позиции жест, таз вперёд, руки согнуты, отведены назад.
   -Что? - Как бы, не понимая, о чём речь спросил я.
   -Под шелест листвы на ветру, я тебя пру, - фальшиво пропел Ерёма. - Ты её пру или не пру?
   -Ты вот дурак Еремеев или нет, я никак допереть не могу, - по моему тону и взгляду Ерёма понял, что влез не в свое дело.
   -Прости старичок. Ты работать собираешься? - Сразу сменил он тему.
   -Пока нет. С деньгами не жмет. Отдохну, там видно будет.
   -Смотри. Надумаешь, есть пара маз. Могу помочь.
   В замке повернулся ключ, пришла Волчонок. Она ходила в магазин за продуктами, за чем именно не знаю. На кухне безраздельно хозяйничала она, я лишь ссужал деньги по мере необходимости.
   -Привет Паша.
   С порога поздоровалась Волчонок с Ерёмой. Борю, она прежде не видела и просто кивнула ему головой. Он же дуралей расцвёл, подбежал к ней, и, приняв пакеты отрекомендовался:
   -Боря.
   -Валя.
   Два сапога пара, она ненормальная и он тоже. У Б.Б. что называется и справка есть. В то время когда я только призвался в ряды вооруженных сил, а Ерёма готовился к дембелю, белобилетник Боря из нашей дружной компашки, на некоторое время остался на гражданке один, без присмотра. Он тогда занялся поисками потаённых смыслов, расширением сознания, и всем таким прочим. Его настольными книгами стали 'Дверь в иные миры' Карлоса Кастанеды, и 'Голый завтрак' Уильяма Берроуза. А девизу Тимоти Лири: 'Врубись, настройся и вырубись', он следовал свято, повторяя его каждое утро определённое количество раз, как священную мантру.
   В тот год сезон для грибов выдался отличный. Удачное сочетание дождей и солнца принесли на загородных совхозных выгулах и сенокосах отменный урожай. Б.Б. собирал, сушил, и жрал. В конце концов, дожрался до того, что в изменённом состоянии сознания на полном серьёзе заявил своей маме, милой и тихой женщине, что он является земным воплощением чистой воли ионных течений изливающихся из промежности млечного пути.
   Когда его увозили санитары, он был кроток и застенчив как новообращённая монашенка пред очами матери настоятельницы. Психотерапевтическое, но в основном медикаментозное воздействие дали, свои плоды. После месяца на препаратах он ещё три собирал клубнику на асфальте. Но в целом всё закончилось для него благополучно. Однако в этот момент я думал о другом.
   Я смотрел на Волчонка и в моём черепе со щелчком переключился тумблер. На ней были платье и босоножки Саш. Уходя, она оставила все свои вещи, ничего не взяла. Целый год я не решался к ним прикоснуться, наверное, ждал, что она вернётся. Когда надежды не осталось, выкинул большую часть теперь ненужных и угнетающих меня атрибутов прошлого. Но кое-что, от чего избавиться был не в силах, аккуратно сложил в большую спортивную сумку, и убрал в шкаф на антресоли. Спустя два с лишним года после исчезновения, всё это добро досталось по наследству Волчонку. Когда я достал туго набитый баул. Она заглянула внутрь и, округлив глаза, спросила:
   -Это мне.
   -Возьми.
   -Ты серьёзно?
   -Примерь, может, что понравится.
   Она возилась полдня. Крутилась у зеркала, облачалась и разоблачалась вновь, кривлялась.
   -Кажется, не подходит. Смотри, задница висит.
   -Не выдумывай, ничего не висит.
   Удивительно, Волчонку почти всё пришлось впору. На секундочку мне стало жаль всех этих шмоток, но рано или поздно от них пришлось бы избавиться, уж лучше так, чем на помойку.
   -А чьё это всё?
   Волчонок сияла, и вопрос был задан скорее для проформы. Её не интересовало, кому всё это принадлежало раньше, важно, что теперь всё это её и ничьё больше. Я задумался на секунду. Если разобраться я уже не помнил.
   Давным-давно жила-была девушка, и жила она со мной. Одним прекрасным днём, вернее утром, девушка исчезла. Остались только контур её тела на остывшей простыне, одежда в шкафу, а она сама.... Да и была ли девушка? Может девушки-то, и не было? Может я изначально жил с одними лишь вещами, и только потом случайно обнаружил, что к ним никто не прилагается. Может такое быть? НЕТ! Всё было только очень-очень давно.
   -Макс? - требовала Волчонок.
   -Одной девушке, - ответил я.
   -А где она?
   -Уехала.
   -Далеко?
   -Очень.
   -А если она вернётся, ей придётся одежду отдать?
   -Не придётся.
   -Почему?
   -По кочану.
   -Макс!
   -Она не вернётся.
   -Нет? Она что умерла?
   -Умерла? - Переспросил я, в задумчивости. Втянул щёки, глубоко вздохнул и неуверенно ответил:
   -Не знаю, может, и умерла.
   Волчонок хитро посмотрела на меня и сказала:
   -Знаешь, я думаю, она ещё появится.
   Тогда я ничего не ответил, развернулся, и вышел из комнаты оставив её наедине с кучей тряпичного барахла. Мне не хотелось, чтобы она увидела какую реакцию, вызвали её слова. На кухне я долго курил, сглатывая стекающую в глотку невыплаканную прежде горечь, слушая как резвиться в комнате счастливое человеческое существо.
   И сейчас разглядывая Волчонка в платье Саш, мне в правду представилось, что всё встало на свои места. Словно не было бесконечных двух лет одиночества. Всё сон, дурной сон и больше ничего. Ерунда, Волчонок ничуть не похожа на Саш. Просто это платье, или что-то помимо, напомнили мне. Вот тоска. Я про себя решил, этой ночью переспать с Волчонком. Оговорюсь заранее, этого не произошло. Мы лишь сыграли лишний раз в дурака. После лёг на брошенный, на полу матрац, как джентльмен (правда, я слабо представляю, что это такое) место на диване я уступил даме. Долго ворочался, не мог уснуть. Ночью случилась поллюция. Бегал застирывать трусы. Облегчения я не испытал.
   Волчонок упорхнула на кухню. Мы смотрели повтор кубка УЕФА, исход матча предрешен. Поэтому особо не переживали, просто смаковали.
   На столике стояло пиво, мы время от времени прикладывались, лениво переговаривались, курили. На кухне урчало, вкусный запах щекотал в желудке. Всей готовки у Волчонка заняло минут двадцать, не больше. И вот в два захода она обнесла нас вкуснятиной. Спагетти с луковым соусом, переложенные кусочками индюшачьего филе, пожаренного в сухарях.
   -О-обав-е-деть Вол-лол-чонок, - с набитым ртом прошамкал Ерёма.
   -Вкусно, - поддержал Б.Б.
   Ерёма проглотил, и резко схватив за талию Волчонка, усадил её к себе на колени. Она взвизгнула, но не сопротивлялась, обняла Ерёму за шею, сняла с его подбородка крошку. Маленькая шлюшка!
   -Волчонок, что ты делаешь у этого хмыря. Переезжай ко мне, я тебя с мамой познакомлю. Она давно о внуках мечтает.
   Больше всего мне хотелось стащить поганку с Ерёминых колен, отвесить ей хорошего поджопника, затем вмазать Ерёме по сопатке. От всей души, чтоб сволочь похотливая пол языка себе откусил, падла!
   Волчонок чмокнула Ерёму в щёку.
   -Извини Паша, мне Макс уже сделал предложение.
   -А можно я тоже сделаю, - вклинился Б.Б.
   -Я уже выбрала. - Она вырвалась из клешней Ерёмы, соскочила на пол, взбила мне чёлку, и нарочно виляя задом, удалилась.
   Я млел.
  
   Двумя часами позднее.
   Мои друзья ушли, оставив после себя грязную посуду, окурки в пепельнице, около двух десятков пустых пивных банок, и неприятный дрожжевой осадок в печени.
   Я устал.
   Я представлял собой развалину человека, его мощи. Б.Б. и Ерёма были моими лучшими друзьями, моими единственными друзьями. В данный же момент я был рад, что они оставили меня.
  
   Я лежал в наполненной горячей водой ванне. Не растворившиеся мелкие камушки морской соли, неприятно резали кожу спины. Кран перекрыт. Яблоки глаз спрятаны под веки. Мне казалось, что рядом на полу умирал человек, больной двухсторонней пневмонией. Это вода с хлюпаньем и чавканьем уходила в верхний слив ванной. Это моя воля уходила вместе с водой.
   Слишком медленно.
   Можно и быстрее. Достаточно вытащить пробку, поднимется водоворот и унесёт всю муть. Засосёт в утробу стока, не оставит ничего, лишь полоску грязи по борту ванны и несколько волос.
   Мои мысли текли вялой струёй, как мёд с ложки. Голова кружилась, сердце притормозило, пошло глуше и реже.
   Перегрелся.
   Пора выходить, но воля где-то далеко, она смешалась уже с техническими водами и неслась дальше, дальше, дальше.
  
   -У, как рак варёный, красный. Ведь больше часа сидел, не запарился? - сказала Волчонок едва на меня взглянув, и снова уставилась в телевизор.
   -Что ты смотришь? - спросил я.
   -Да, 'Animal Planet', про слонов показывают, знаешь, они такие умные.
  
   ГЛАВА 5
  
   Помню, я долго не мог выбрать подходящий подарок для Саш. Ходил, смотрел, принюхивался и ни на чем не мог остановиться. Так всегда бывает, когда без надобности натыкаешься на массу интересных, небанальных вещей. Но стоит только задаться целью, отыскать, что-то из ряда вон, или хотя бы просто соответствующее моменту, то чаще всего ничего дельного не находишь. Попадаются какие-то открытки, шкатулки, финтифлюшки и финтихреняшки. Конечно, люди практичные не откладывают всё на потом. В последний момент не срываются с места и не носятся как угорелые, сломя голову, сшибая всех, и вся на своём пути в поисках насущного. Они всё планируют на будущее. Их жизнь спокойна, размерена, не обременена пустой, бессмысленной сутолокой. Я же не из таковских. С тупой безысходностью буду дожидаться часа 'Ч', а, дождавшись, нарву волос из нескромных мест, смажу зад скипидаром и понесусь вприпрыжку по дороге из желтого кирпича, прямиком к домику с чудесами. Глядь, а чудес-то нет, закончились, разобрали. И мыслей нет не только оригинальных, но и самых примитивных тоже. Остаётся только выругаться, и продолжать поиски в надежде на лучшее.
   Я уже отчаялся, глаза ни на что не смотрели. Всё виденное рисовалось бесформенной, разноцветной массой, никак не вяжущейся с днём рождения любимой девушки. Скоро уже год как мы вместе, хотелось её порадовать, подарить что-то, что ей действительно понравиться. Дома, конечно, дожидаются цветы, вино и сласти. Но это как само собой разумеющееся как ритуал, как данность не более.
   Ювелирный магазинчик привлёк мое внимание своей нелепой вывеской. На ней была изображена женщина в сияющей диадеме, с вытянутым лицом как у персонажа на картине 'Крик' Эдварда Мунка. Глаза широко распахнуты, вместо рта разорванные карточные черви. Чуть выше надпись, стилизованная под арабскую вязь: 'Копи царя Соломона'.
   Я вошел в магазин. Витрины, стеллажи в них блестит и переливается презренный металл. Всё та же разноцветная чепуха плюс сотрудник вневедомственной охраны у входа в бронежилете и пистолетом в коричневой кожаной кобуре на боку.
   -Молодой человек вам подсказать? - Ко мне обратилась женщина продавец.
   Она услужливо улыбалась, её лицо пробудило в памяти нечто недавно виденное. Я не сразу сообразил что именно, приглядевшись, понял. Даму на вывеске явно рисовали с неё. Странное лицо, не отталкивающее, не милое, странное.
   -Подскажите, - устало выдохнул я.
   -Вы ищите что-то определённое?
   -Пожалуй, нет. Не знаю.
   -Для девушки?
   -Да.
   То что, произойдёт после моего ответа, я знал наперёд. Все продавцы-консультанты как отлично тасканные на лис терьеры, они загоняют потенциального покупателя в нору, и грызут его бедолагу до тех пор, пока он либо не сделает выбор, либо не помрёт от скуки в их железных челюстях. Я внутренне собрался, достойно принять смерть. Женщина открыла рот, речевой поток накрыл меня:
   -Кольца, браслеты, цепочки, серьги. Может, набор? У нас хороший выбор. Золото, серебро, платина, сплавы. При покупке на сумму больше двух тысяч рублей, вы получаете скидку в два процента, и дисконтную карту.
   Я рассеяно слушал её болтовню, и ровным счётом ничего не видел. Продавщица не унималась:
   -Есть кулончики, знаки зодиака. У вас девушка по гороскопу кто?
   -Рак, - машинально ответил я, и посмотрел на охранника. Ему было тоскливо и очень жарко. Пот тек по его лицу, а он стоял как английский королевский гвардеец, не шевелясь, не моргая, и кажется, не дыша, недоставало только красного мундира и мохнатой медвежьей шапки. На мгновение мне даже показалось, что он мёртв. Я перешел взглядом на витрину, и сделал вид, что слушаю даму с вывески, про себя жалея, что зашел в этот магазин. Женщина выкладывается передо мной, нахваливает свой товар, а я, конечно, ничего не куплю.
   И тут я заметил его. Довольно внушительный, с ноготь большого пальца руки, объёмный, искусно сделанный, и абсолютно живой в отличие от милиционера, слонёнок.
   -Покажите вот это, - я ткнул пальцем на ряд золотых зверушек. Среди прочих были там и медведь, кот, барашек и ещё какие-то чуда-юда.
   -Дельфин, да?
   -Нет, рядом. Слонёнок.
   -Минуточку.
   Продавщица склонилась над стеклянной конструкцией, щёлкнула замком, выцарапала из бархата желтую фигурку, и подала мне. Я осторожно, двумя пальцами взял слонёнка, покрутил перед носом, вроде как, прицениваясь, и сказал заветные для женщины слова:
   -Я возьму.
   -Хорошо, - оживилась та ещё больше, - цепочку подбирать будем.
   -Давайте.
   Женщина отошла к соседней витрине, пробыла там не долго, когда вернулась с её пальцев как паутинные нити, свисали тонкие золотые цепи, я выбрал одну, средней длинны мелкого плетения.
   -Сколько с меня?
   Скалькулировав на 'ситизене', продавщица выдала цену:
   -Две сто кулон, тысяча семьсот за цепочку. Минус два процента три тысячи семьсот двадцать четыре рубля.
   Я расплатился. Взял чек и гарантию.
   -Спасибо за покупку. - Помимо прочего, она протянула мне пластиковую дисконтную карту, в три процента.
   -Возьмите, пожалуйста. Приходите ещё.
   Что за лицо!
   -Обязательно. - Я повернулся. У выхода ещё раз взглянул на милиционера. Нет, он не мёртв, и не жив, он просто манекен. Я посмотрел на свои 'сейко', подаренные Саш, ровно пять, и, выкинув только что полученную карточку в урну у крыльца, ступил на тротуар.
   Время в запасе оставалось, я не спеша, брёл к своей цели.
  
   Без десяти шесть добрался до фотостудии. Вошел. Привычные пять ступенек вниз. Тускло освещённый тамбур. И вот меня принял застоявшийся, пропитанный запахом реактивов полумрак. Старенький вентилятор звучно гудел оборотами, нагнетая пахнущую чем-то затхлым прохладу.
   Она стояла за конторкой у входа и разглядывала негативы. Фотостудия слишком громкое название для небольшого полуподвального помещения, в котором делали фотографии на документы, принимали на проявку и печать пленки с пьянками, пикниками, и детьми по отдельности и в придачу. Я видел сотни, тысячи снимков и везде одно и то же. Застолья, выезды на природу, ну и сопливая малышня, разумеется. Временами мне казалось, что все эти фото сделаны на манер старинных щитов-планшетов с прорезями для лиц на фоне однотипных пейзажей. Так что менялись только физиономии в дырах, а всё прочее оставалось таким как прежде, как сто тысяч фотографий тому назад.
   Помещение состояло предбанника, отделённого от основного рабочего пространства ширмой. Там расположились, та самая конторка, за которой стояла Саш, разглядывая длинные тёмные полоски проявленных плёнок, обитая, мягким матерьялом кушетка для посетителей, раритетный вентилятор, и треногая металлическая вешалка. Незанятого места оставалось ровно столько, что бы оказавшись там одновременно, три человека не задавили друг друга насмерть. За ширмой царили свет и относительный простор. Примерно в метре от занавеси, на ступенчатом регулируемом по высоте штативе размещался дорогой профессиональный 'Kodak'. Рядом неуклюжим пугалом громоздился софит, направленный рефлектором на винтовой концертный табурет. За которым на стене, в полутора метрах от пола был прибит жестяной тубус со спрятанным внутри выдвижным экраном. На каких в школе показывают учебные фильмы, о делении атома, о перегонке нефти, и о многом другом. Два раскрытых белых зонта на стойках и в правой стене неприметная, в тон обоям, дверка, ведущая, как говорила Саш, к кукольному театру Буратино, мне же виделось подземелье Аида. А там, в аду красные лампы на стенах. Посередине преисподней, два изъеденных химией стола, на одном столе два увеличителя, на соседнем ванночки с проявителями, фиксаторами, и прочей дрянью. Сверху по натянутым у потолка лескам, или человеческим жилам? свисали усохшими потрохами проявленные плёнки. Этот ужас я видел всего несколько раз и то мельком. Заходить в лабораторию, мне было запрещено в самой категоричной форме. Я не возражал, поскольку не испытывал ни малейшего интереса, не к фотографии, не к людским останкам.
   -Привет новорождённая, - Саш отвлеклась от своего занятия и повернула голову в мою сторону.
   -Иди сюда, - позвала она. Её лицо подстать погоде на улице, тёплое без единого облачка.
   Я подошел, склонился над конторкой, и обнял Саш из-за преграды.
   -У, колючий какой, самому-то приятно?
   -Очень.
  Она смотрела на меня, будто раздумывая, наконец, смилостивившись, поцеловала.
   -Подожди минутку, я мастерскую закрою и пойдём. Хорошо?
   -Давай быстрее, - сказал я и отпустил её. Открыв дверцу Саш, вышла из своей собачей будки. Я не удержался и хлопнул её по попке.
   -Ну-ну, - буркнула она со смешком, и скрылась за перегородкой.
   Я вышел на улицу. Закурил.
   Солнце, несмотря на минувший полдень, пекло немилосердно, и ни малейшего намёка на ветерок, полная неподвижность в воздухе.
   Пыль стояла, сплошной завесой, не колышась. Реально видимая, пахнущая горячим железом, она проникала повсюду, и повсюду было видно её разрушительное действие.
   Вот человек, он идёт вдоль дома, доходит до угла, поворачивает, а там падает. В его лёгких пыль, она убила его. Нет смысла бежать к нему, пытаться помочь, это бесполезно. Тем более что человека уже нет, пыль изъела его дотла. Он уже сам превратился в пыль, и сейчас оседает в моей груди, беспокойно ворочается за рёбрами, и мучает меня.
   Вот пёс, он бросился, было за зазевавшейся кошкой, но стёрся до молекул об абразивную крошку пыли, и присоединился к мертвецу в моих лёгких.
   Вот несколько автомобилей, их механизмы скоксовало невидимой дрянью. Они стоят никчёмные, брошенные, без надежды, без движения.
   Вот малышня на детской площадке, они играют, бегают, орут. Их мамаши время, от времени подают голоса, покрикивают. Но это обман, мираж. Это из другой жизни. Нет ничего кроме призрачной вуали перед глазами, загустевшего, вонючего масла в венах, жажды в глотке. Хочу пить! Хочу пива! Холодного, вкусного, пьяного и тогда возможно.....
   -О чём мечтаете мужчина? - Саш оборвала ход моего бреда.
   -Ни о чём. Пива, вот хочу.
   -Ну, пойдём. Я угощаю. Тем более что повод есть.
   -Подожди. - Я отступил назад, вытащил из кармана джинсов цепочку с кулоном, и протянул на ладони Саш. Она улыбнулась, откинула рукой волосы с шеи, повернулась ко мне спиной. Повозившись с застёжкой, я надел Саш свой подарок, и довольный собой поцеловал её в плечико.
   -Спасибо милый.
   -Тебе нравится?
   -Да, а почему слоник?
   -Мне казалось, ты их любишь.
   -Теперь люблю. Давай пойдём куда-нибудь. - Похоже, безделица пришлась ей по вкусу, а может, и нет. С Саш всегда так, не поймёшь что у неё в голове, но одно я знал твёрдо, она была со мной, а большего мне ненужно.
   -Сначала пиво, забыла?
   -Как же, с тобой забудешь, пьяница. Сам пьёшь и меня спаиваешь. Смотри, какое пузо с твоего пива, как у бегемотика, - Саш задрала блузку. Маленький, аппетитный животик, с аккуратным пупком, обжег меня горячее спирта с солнцем. Я положил на него ладонь, заведя пальцы под опушку юбки.
   -Извращенец, - Саш хлопнула меня по щеке. Я завёлся, и просунул руку глубже, к резинке трусиков и дальше, ощутив кончиками пальцев мягкую прохладную кожу и начало колючей дрожки. Саш взвизгнула, согнулась, и оттолкнула меня.
   -С ума сошел, не на улице же, люди кругом. - Саш, смеясь, пятилась от меня.
   -Ты ведь пива хотел, передумал?
   Я сделал ложный выпад, пригнулся, обхватил её за бёдра и приподнял над землёй. Она положила руки мне на плечи, посмотрела в глаза. Мы были очень близки в тот момент. Я продержал её ещё несколько секунд, и со вздохом опустил на асфальт. Сделав грустную как у бассета физиономию, сказал:
   -Пиво, так пиво, раз мне ничего кроме не светит.
   -Светит, светит только потом, дома.
   И мы пошли в обнимку, за пивом.
   Но сделать хоть глоток мне удалось гораздо позже, чем я рассчитывал. По дороге в расположенный по близости большой, двухэтажный торговый центр, Саш пришла в голову светлая мысль.
   -Пойдём на реку.
   -Ты хочешь искупаться?
   -Я хочу ото всех уйти, - её глаза горели двумя созревшими до черноты вишнями.
   -Не получится, сейчас на пляже половина города.
   -А мы не пойдём на пляж, мы туда пойдём, где никого нет.
   -Это куда, например?
   Я не хотел выбираться из города, думал, посидим в кафе, может, сходим в кино или ещё куда. Согласен не слишком богатая фантазия, зато я мыслю исходя из реальных категорий, и своих собственных возможностей. И если не кривить душой, то и эгоизма тоже. Но, всё-таки это день рождения Саш, её каприз, поэтому я решил не спорить. Тем более что спорить с ней дело неблагодарное, себе дороже выйдет.
   -Ладно, сейчас заскочим домой. Возьмем, что нужно. Потом на стоянку за машиной.
   -Не хочу домой. Мы сейчас и так всё купим. Хорошо, Максик?
   Меня дико бесило, когда она меня так называла, и она это прекрасно знала, и пользовалась этим дебильным прозвищем в двух случаях, когда хотела меня позлить, или чтобы дать понять её решение окончательное как приговор суда последней инстанции. Я тяжело выдохнул и нехотя сказал:
   -Тогда, ты в магазин, я за машиной, у входа встретимся.
   -Не надо.
   -Это почему?
   -Во-первых, ты выпьешь, а пьяного я тебя за руль не пущу. Во-вторых, достаточно того что, во-первых.
   -А добираться как будем?
   -Сядем на трамвай, доедем до конечной, там, через лесок и вот она речка, и нет никого.
   -В том месте камни, - я начинал злиться.
   Саш поджала губы и ничего мне не ответила. Это означало у неё, крайнюю степень обиды, и жеманство одновременно. Ну да, чёрт с ним, пусть будут трамвай, конечная, лесок, речка, раз ей того хочется. Я легонько толкнул Саш плечом и добавил:
   -Чего надулась, пойдём, куда скажешь.
   Она посмотрела на меня, прыснула и чуть не бегом потащила к огромному зданию супермаркета. На ходу, делая необходимые пояснения, чего и сколько нужно купить. Замолчать она смогла только в самом магазине, бросив мне напоследок:
   -Всё понял? Ну, давай, на тебе продукты, я на второй этаж. Встречаемся здесь через сорок минут, - она бросилась вверх по лестнице, я проводил её взглядом, и уныло пошел к шеренге продуктовых тележек.
  
   У самого берега вода цвела и издавала неприятный запах болота, от чего на ум приходили холерные обозы и высохшие тела в заколоченных бараках.
   Но в целом картинка вырисовывалась романтическая. Очень тихо, слышалось только приглушенное хлюпанье воды. Солнце ещё высоко, но духота спала. Каменистый берег с редкой зеленью, картинно неестественно красив. Берёзовая рощица за нашими спинами, не издавала ни звука. Часа через полтора она будет гудеть озверевшим с голода комарьём, но сейчас слишком жарко.
   Саш купила два больших цветастых, махровых полотенца. Одним мы вытирались после купания, второе постелили на мелкую гальку меж причудливым похожим на лошадиный круп валуном, и островком травы с пушистыми одуванчиками, и сидели на нем. Вода за день прогрелась, а по выходу из реки, у берега, так просто обжигала. Единственное что не устраивало это острые камни на дне, впрочем, на берегу было то же самое. Но Саш мало заботилась такими пустяками, и, глядя на нее, я тоже махнул на это рукой.
   Мы сидели на импровизированном покрывале, сохли после очередного заплыва, загорали. Под солнцем кожу неприятно стягивало. Я открыл нам по второй банке пива. Саш сидела, вытянув ноги, уперевшись прямыми руками в землю. Верх купальника она сняла, солнце лизало её обнаженную грудь. Я поставил банку рядом с ней, она наморщила носик и сказала:
   -Я бы лучше минералки попила, - но пиво взяла, сделала глоток и добавила:
   -Это последняя, остальное сам допивай если хочешь.
   Я закурил, предложил Саш, она отказалась.
   -Макс, знаешь, о чём я подумала?
   -О чём?
   -Тут ведь кладбище недалеко? - Она, не щурясь, смотрела на игру солнечных бликов, на воде.
   -Да. А чего ты вдруг о кладбище заговорила. - Я человек несуеверный, но и пустого трёпа не переношу.
   -Я никогда не была на кладбище, а ты? - Интересно к чему она клонит.
   -Несколько раз. Давно.
   -Я хочу посмотреть как там, давай сходим.
   -Зачем? - Сказать, что я был изумлён, значит, ничего не сказать. - Кладбище, как кладбище. Могилы, кресты. Любим, скорбим, помним. Мёртвые под землёй. Ничего интересного.
   -А мне, интересно.
   Очередной бзик, как и наш незапланированный поход на реку. Если только она не затащила меня сюда нарочно, с одной лишь целью, потешить своё детское любопытство, сходить на кладбище. Зная Саш, я вполне мог такое предположить, хотя может это спонтанное решение, просто прихоть, прилив мочи к голове. В любом случае затея навестить покойников, поставила меня перед нелёгким выбором. Не согласиться и испортить отношения, или согласиться и испортить настроение себе. Я выбрал второе. Саш осталась довольна своей пустячковой победой. Глядя на неё исподлобья, я пытался понять чего она хочет в действительности. Пощекотать нервы себе, потрепать их мне, или, в самом деле, увидеть как там что устроено. Так или иначе, но решение принято, возвращаться домой через кладбище.
   В скором времени мы стали собираться. Обмылись из двух литровой бутыли, чистой питьевой водой. Обсохли, не спеша, оделись. В один пакет собрали мусор: четыре пустые пивных банки, одна из которых наполовину набита окурками, упаковку от чипсов, банановую кожуру, опорожненную пластиковую тару, в другой, неопрятным влажным комом, затолкали полотенца. В третий, сложили две оставшиеся банки пива, бутылку 'боржоми', и нераспечатанную плитку шоколада.
   Метров триста мы прошли берегом. Затем свернули в березняк, где были атакованы злющей мошкарой. Пробрались через заросли, миновали небольшое, заросшее мышиным горохом поле, и вышли на шоссе.
   Когда подходили к погосту, я заметил у Саш букетик купальниц. Как и когда она их нарвала я не заметил, уж слишком был занят собой, бесился, скрипел зубами, пинал подлые пакеты, норовившие запутаться между ног. Поэтому я обомлел, увидев цветы. Желтые, влажные, некрупные бутоны купальниц на длинных черенках, походили на охапку солнечного света в её руках.
   И тут зарябило в глазах. Поплыли навстречу надгробия, фамилии, имена, отчества. Даты рождения и кончины, людей обеих полов, разных возрастов и судеб, собранных здесь вместе, объединенных одним, своим молчанием. Саш притихла, и как бы съёжилась. Она шла на шаг впереди. Я видел, как напряжены её плечи. Невысказанные вопросы терзали меня. Что же мы здесь делаем? Что Саш хочет увидеть? Что рассчитывает найти?
   Мы продвигались зигзагами, нас мотало то вправо, то влево. Чёткого плана участков не прослеживалось, старые захоронения петляли, сбивая, столку. Медленно, очень медленно мы шли к выходу, к автобусной остановке. Скорее домой, мертвецов достаточно, я пресытился смертью. И те двое, что осели в моих бронхах, человек и пёс, тоже хотели покоя, они ворочались и тревожили меня. Я желал побыстрее выбраться отсюда, встать на некопаную землю.
   Внезапно Саш остановилась, я чуть не налетел на неё. Она смотрела на поросшую сорняком могилу. Её давно не навещали, ограда, сваренная из арматуры, просела и проржавела. Плита заметно наклонена, один её угол сколот, посередине полинявший портрет. Милые детские черты проступали сквозь паутину какого-то мыльного налёта, сплетённую временем. Девочка. Судя по выбитым датам, её было всего пять лет. Саш, скрипнув калиткой, вошла за ограду. Она стояла молча. Через какое-то время, положила сорванные купальницы на могильную плиту, так, что бутоны скрыли сколотый край. Я, прошуршав пакетом, достал шоколадку.
   -Саш, - позвал я, и подал через ограду лакомство. Она обернулась, взяла шоколад, и пристроила рядом с цветами. Затем присела на корточки, погладила детскую мордашку рукой, повела ею ниже, и примяла высокую, жирную траву, скрывающую плиту почти до середины. Под датой кончины открылась эпитафия, и имя девочки. Саш прочла и резко обернулась. Золотой слонёнок взлетел на цепочке и отблеском светила выжег мне глаза.
   -Ты!? - услышал я.
  
  
   ГЛАВА 6
  
  
   Фиалка обзавелась красным с оттенком бирюзы цветком, и двумя похожими на поросячьи глазки бутонами, с появлением Волчонка она ожила, залоснилалась, налилась хролорофиллом и чувственностью. Раньше я думал, что она сдохнет, и иначе как безнадёжно больной к ней не относился. И выкинул бы её кабы не моя лень. Прежде, я шел на кухню, не здоровался с ней, не обращал внимания, не замечал, этот тщедушный, осёкшийся, умирающий хвост зелени, на подоконнике. Теперь она расцвела, и кричала о бессмертии, напоминая об одной старой, но не устаревающей истине. Смерти больше нет. Смерть ушла, и смерть вернулась, она поселилась в моей крови. Моя жидкость убивала меня. Я чувствовал дикое желание от неё избавиться. Хорошо было бы высохнуть, наподобие мандариновой дольки, забытой на столе во время праздника. Хотя, говоря по совести, я так не думал, уж слишком приучен к земным радостям, и слишком малодушен. Скорее всего, это, то кривляние, то позёрство, которым болеет если не каждый первый, то второй точно, не обделённый минимальным актёрским талантом человек. Широта души, неопределённость целей, щедрость с которой дариться день, и бессмысленность с которой прожигается жизнь. Высота идеалов и низость помыслов. Тонкость духа и тугоухость сердца. Безмятежность. Отчаяние. Чёртопоклонничество и приступы богомоления. Бла, бла, бла.... Глупо конечно, но это давило на меня непомерным гнётом, каким придавливают тухнущую в кадке капусту. Вся ересь и вся благодать, слились во мне. И ведь стоило только чуть устыдиться, себя самого устыдиться, как повело куда-то в сторону и пошли душещипательные попытки препарировать собственную совесть и от этого становилось только муторнее. Как маленький честное слово. От злости я больно прикусил язык, а заодно с ним и не в меру расшалившееся воображение.
   Посветлеет ещё нескоро. Я смотрел на фиалку на фоне бархатного чёрного окна. Курил. Выдыхаемый дым ударялся в стекло, растекался, искал формы, приобретал их, крал чёткость линий, искажал и выкручивал моё отражение. И причудливые линии вырисовывали некое предзнаменование будущего. Которое не сулило ничего, за что стоило бы цепляться. Ели досада, и непонимание. Злость и неуверенность, сплелись в узбекский орнамент, ложась ровными перемежающимися линиями в непроглядной пустоте моего подсознания.
  
   -Ненужно этого делать, - Волчонок сказала спокойно, но очень твёрдо.
  
   Она лежала, свернувшись калачиком, я пристроился сзади. Я гладил её по бедру, проводил рукой по груди. Касался живота, он подрагивал. В моём затылке гудела домна. Мозг плавился. Я совершал легкие фрикции. Был возбуждён как старшеклассник. Дышал тугим, липким воздухом ей в затылок. Моя рука пошла вдоль спины, к попке. Крепкая и податливая густота тела жгла. Я потянул затерявшуюся в промежности полоску трусиков к верху, на бедро. Волчонок напрягла ягодицы, до этого она лежала без звука, без движения.
   -Ненужно этого делать, - я окаменел, в моё ухо вошел жесткий оружейный шомпол, и пригвоздил голову к подушке. Какое-то время я лежал, не шевелясь, как обманутая рысь, не поймавшая косулю, потом вылез из-под одеяла, и с вздыбленным членом пошел на кухню. Сел на табурет, закурил. Фиалка паршивка, смеялась надо мной.
  
   Я смотрел в сентябрьскую мразь за стеклом.
   Полтора месяца прошло с того момента, как я узнал Волчонка, с тех пор в моей жизни поменялось многое. Поменялась сама жизнь, её течение стало более резвым, и более непредсказуемым, и мне однозначно это нравилось. Мне нравилось зависеть от её, (Волчонка), глупости, или скорее внезапности, с которой менялось её настроение, от пресно-кислого, до приторно-похотливого, от шумного, до скромно-розового, почти домашнего, уютного, милого, и как оказалось такого недоступного, моему пониманию, и неподвластного моим желаниям. Мне это нравилось, и на этом я осёкся.
   Покинувшая меня уверенность, стала оборачиваться въедливой раздражающе мелочной досадой на непонятное разуму поведение Волчонка, в свете которого я выглядел уж вовсе неприглядно, этакий слюнявый шестнадцатилетний прыщик, не умеющий сдерживать свои потуги. Но притом я всё равно не мог осмыслить, почему так получилось, или вернее, почему не получилось. Хотя если отбросить лукавство задним умом я догадывался. Не могло ничего получиться, потому что не могло получиться в принципе. Это я сейчас понимаю до конца, а тогда...
   В первое время она представлялась мне простушкой, девушкой из глубинки. Без изысков, без претензий, без комплексов, что немаловажно. Но об этом я уже говорил. Также она была хозяйственна, энергична пусть и не в меру, экономна почти до скупердяйства, чистоплотна до блеска на ногте, и откровенна до немоты в паху. Кроме того, присутствовало в ней ещё что-то, что и составляло её загадку. Некая странность, несообразность, размытость контуров её натуры. Взять хотя бы, к примеру, то, что случилось сейчас. Я был уверен, что поступаю, если уж не как следует, то вполне логично точно. Мы живём вместе продолжительное время, дышим одним воздухом, к тому же её пошленькие разговорчики, абсолютно недвусмысленные намёки, подначивания.
   -Макс, а ты не педик? - Спросила она как-то. Была суббота. Я вернулся с улицы, из двух часовой ссылки, в которую отправлялся регулярно, раз в неделю, на время генеральной уборки, или как я лично называл это мероприятие ПХД, за чёткую военную организацию, и неотвратимость его наступления.
   Волчонок ещё не закончила, она домывала коридор. И первое что я увидел, открыв дверь, это раскачивающуюся, как бы прицеливающуюся в меня задницу. Она висела над полом, ходила из стороны в сторону, в такт круговым движениям, юркой, тыкающейся во все щели тряпки в руках Волчонка. Задница то и дело ударялась об узкие стены коридора, издавая мелодичный, медный звон. Тряпка ш-ш-ш, задница бом-м-м, бом-м-м-м. Тряпка ш-ш-ш, задница бом-м-м, бом-м-м-м. Зрелище надо сказать аппетитное. И тут Волчонок ошарашила меня своим вопросом.
   - Почему? - Ответил я.
   Наверное, мой голос звучал как-то, особенно, смешно, потому, что Волчонок рассыпалась горохом. Она обернулась, встала, отжала в ведро тряпку, шмякнула ею об пол, упёрлась кулаками в бёдра, и вызывающе посмотрела на меня. После работы внаклонку, её лицо раскраснелось. Дышала она глубоко, грудь часто ходила вверх-вниз. Красиво так ходила.
   -Ну, как же, - Волчонок сделала два шага мне на встречу, мы почти соприкоснулись. Она облизала губы.
   -Стоит перед тобой баба раком. Неужели не хочется?
   Мне хотелось, ещё как. Волчонок мне нравилась, пожалуй, даже больше чем просто нравилась. Она рождала во мне какую-то глубокую, грустную нежность, которую не хочется держать в себе. Вот что я испытывал, а вовсе не ураган страстей, что вертится в боку раскалённым болтом. Поэтому я, и тянул, ждал подходящего момента. Прибывая в полной уверенности, что все зависит единственно от моего желания. Типичное заблуждение самодовольного кретина, нравящегося себе безмерно, и ждущего того же от других. Так? По-моему, да. И, тем не менее, при всей очевидности, данного вывода, существовала одна малюсенькая нестыковочка. Волчонок искала близости со мной. Ненужно быть прожженным ходоком, чтобы это понять, есть вещи ясные, как погожий день, открытые даже самодовольному кретину. Но что тогда случилось? Вопрос. Я знал Волчонка, совсем ничего, однако и этого доставало для убеждения в том, что девочка она бесхитростная. Душа её чистая, вся на ладони, только как оказалось, спрятанная в кулачок. Вот в чём подвох! И что же, я упустил? Где опростоволосился? Когда попался на лукавство? Вопрос.
   Я настолько увлёкся своими изысканиями, что напрочь позабыл о любовном фиаско, полностью погрузившись в увлёкшие меня думы. Скорее всего, Волчонок что-то переживала сейчас, или пережила прежде, что и послужило тем фактором неприятия моего откровенного домогательства. И дело вовсе не в том, что она отказала, и даже не в том почему, я размышлял над тем, зачем она вообще допустила мои поползновения. От бесплодных попыток связать концы с концами, мозг дошел до температуры скального газа, и начал потихоньку выкипать. Я упустил нечто очень важное, стоящее прямо перед глазами мною невидимое. Настоящее живое идущее в разрез с моим представлением о Волчонке, как об открытой энциклопедии человеческой глупости! Тьфу ты, пропасть!
   Исключительное невезение.
   Спокойствие, только спокойствие.
   Будь паинькой мальчик. Тогда куплю тебе леденец.
   Хо-ро-шо!
   Через некоторое время я был готов к мозговому штурму. И вот клочки пряжи собрались в лохматую кудель. Тонкая ниточка сформировалась под мокрыми пальцами, и стала обвивать, виток за витком, веретено. Я стал вспоминать, всё без исключения, день за днём. Виток за витком. Время смилостивилось, и дало задний ход.
  
   Сентябрь разменял двадцатые числа. Бабье лето распрощалось. И не смотря на играющее солнце, ночные заморозки уже дважды покрывали ледяной пленкой лужи. Приближение настоящей хмурой осени ощущалось всё явственней. Каждый новый день становился пронзительнее предыдущего. Волчонок же осталась, практически раздета перед наступающим похолоданием, поскольку её чудовищные джинсы, в которых она предстала мне в нашу первую встречу на кухне, я, не смотря на бурные протесты, выбросил.
   -Нормальные 'страусы', ты чё офанарел?
   -За свиньями ходить, нормальные.
   -За какими свиньями?
   -За нормальными свиньями, которые из корыта жрут, и в корыто срут.
   Словом я был непреклонен, и вытертые до нитей, с засаленным не отстирывающимся пятном по левой штанине 'страусы', полетели в мусоропровод.
   В магазине мы быстро подобрали что нужно, заодно купили вельветовую куртку на молнии, а в обувном магазине замшевую пару на высокой шнуровке. С деньгами к тому моменту начались, напряги, но я пошел на дополнительные траты. Дело в том, что за время моего беспробудного пьянства, я лишился не только энного количества купюр и здоровья, но и водительских прав. Теперь моя старушка стояла во дворе, как 'Аврора' на приколе. А через год.... Да, что там говорить. Короче, Ерёма нашёл мне покупателя, и в скором времени я стану чуть богаче. Конечно, всё тратить на жизнь мысли не держал, с другой стороны работать тоже не хотел. Ерёма крутил пальцем у виска:
   -Я тебя понять не могу, ты чё делаешь? Пробздишь всё за пару месяцев, а потом со своей желтоголовой бичевать будешь. Какие промблемы-то? - Сквозь зубы выговаривал мне Пашка.
   Слово 'промблемы' было, фирменным словцом Ерёмы. Его выдумкой - фишкой. Он начал добавлять лишнюю букву 'м' ещё в школе, для прикола, чтобы выделиться. После привык так, что уже не мог по-другому. Все кто его знали, тоже свыклись с этой его особенностью, и если бы он вместо слова 'промблема', вдруг сказал проблема, то случилось бы нечто из ряда вон выходящее, например конец света. По счастью Ерёма отличался постоянством, и не изменчивостью своей природе, и ни кого шокировать не собирался.
   -Какие промблемы?
   -Поможешь с тачкой, или нет?
   -Неделя, может две. Хорошо?
   -Я отстегну.
   -Пошел ты.
   Дело сделано. Машины жаль, что делать?
   Волчонок сразу переоделась во всё новое, ей очень подходило. Она сияла, шла, держа меня за руку, то и дело прижимаясь. Щебетала словно воробей над свежей коровьей лепёшкой. Я смотрел на неё и видел совершенно счастливого ребёнка.
   По дороге мы съели по мороженному. Никогда прежде я не видел, чтобы взрослый человек с таким наслаждением глотал, именно глотал, это холодное незатейливое лакомство. Потом было ещё мороженное, которое Волчонок грызла в одиночестве, мне хватило порции. Затем она выпила литровую бутылку фанты. В другом магазине, мы вдруг стали заходить во все подряд, Волчонок устроила форменную истерику по поводу конфет 'Гулливер', коих ей приспичило непременно килограмм. Конфеты, упакованные в завязанный на узел целлофановый пакет, она схватила с какой-то остервенелой решительностью прямо с весов. Узелок, отгрызенный тут же, на глазах у изумлённой продавщицы, полетел на пол. И зашуршали фантики, и заработала мялка. По пути к дому Волчонок съела трёх 'гулливеров', испачкала липкой коричневой слюной подбородок и воротник новой куртки. Кроме того, не терпя никаких моих доводов, сходила по маленькому в кустах, не отдав на хранение конфет. В квартире она дочавкала остальное, всё что осталось! Несмотря на свою почти патологическую привязанность к чистоте, разбросала по всем углам шоколадные обёртки. Когда я сделал ей замечание по этому поводу, обиделась, и её богу чуть не заплакала! Покончив с 'гулливерами' она устроила себе продлённый просмотр мультиков по 'Cartoon Network', веселилась одним словом. Внезапно мне позвонили, нарисовалось одно дельце на пару часов. Я стал собираться, позабыв и думать о Волчонке. Закрывая за собой дверь квартиры, я слышал громкий смех, доносившийся из комнаты. Когда вернулся, меня встретили совсем другие звуки. Приглушенные рыдания и шум спущенной в унитазе воды. Зайдя в уборную, я сразу всё понял.
   Волчонок сидела в расслабленной позе возле унитаза, и мазала кроваво-коричневыми соплями не поднятый стульчак. Гулливеры отправились в новое путешествие, что там было после летающего острова? Не помню, кажется ничего, но Волчонок написала своё продолжение свифтовской эпопеи.
   -Обожралась конфетами, дура! О чём думала? О чём, спрашиваю?
   Задавать вопросы не имело смысла, она не слышала. Её глаза затянулись птичьими веками. Голова держалась на честном слове, как у растерзанного плюшевого медведя, на двух стежках, и готова была оторваться в любую секунду. Правая рука обвисла, словно перебитая палкой. Левая согнута, и закинута на сливной бачок, ногти вяло скребли по фаянсу, производя неприятный диссонирующий с сердцебиением, вызывающий дрожь под кожей, звук. Ссс-кр-сс, ссс-кр-сс. Я оказался в положении героя из 'Криминального чтива' жирного волосатого Винсента Веги, когда на его глазах отъезжала дознувшаяся Мия Волес. Вот гадство!
   Я сгрёб Волчонка в охапку, она не издавала ни звука. Открыл сильной шипящей струёй холодную воду, подождал пока пробежит, и сунул безжизненное тело в миниатюрную Ниагару. Волчонок слабо забултыхалась. Я умыл ей лицо, шею, прошелся за ушами. Перекрыл воду. После аккуратно, как младенца, отнёс в комнату. Кое-как устроил в кресле. Живо разложил диван, застелил постель. Затем занялся бедной дурочкой. С трудом стащил с неё одежду, оставив в одних трусиках. Нечаянно задел грудь, желание обожгло лицо, но я запретил себе думать об этом. В спешке достал из шкафа свежее полотенце. Высушил ей волосы. Обтёр до красноты по-прежнему неотзывчивое тело, натянул свою старую доходящую ей до колен футболку с застиранной почти неидентифицируемой надписью 'Chemical Brothers'. Уложил на диван, укрыл одеялом, старательно его подоткнув.
   Долг платежом красен, подумал я, вспоминая наше с Волчонком знакомство, ставя чайник на зажженную конфорку. Из-за электро-кретинической катастрофы пришлось обзавестись обычным чайником, ведь неудобно всякий раз, когда появиться необходимость, кипятить воду в комнате. Я приготовил слабенький, еле тёплый чай, напоил им Волчонка. Пришлось приложить немало усилий, чтобы растормошить её, также заставил проглотить несколько таблеток активированного угля.
   Ночью у неё поднялась температура, до 38.7. Я протёр её виски и запястья раствором столового уксуса, и положил на лоб влажную, холодную марлю. Терзать неокрепший ещё желудок аспирином или парацетамолом я не решился.
   Измученный уходом за бедной больной, я смог заснуть только под утро, часов в пять.
   Снились кошмары. Узники Треблинки, под аккомпанемент свирелей и ксилофонов, из человеческих костей, играли в хоккей с мячом на траве. Я был в команде смертников. Нужна была победа, во что бы то ни стало. Смертники проиграли со счётом 4:3. У самого рва, под прицелом станкового пулемёта, пронеслась, было, спасительная мысль, может это сон?
   Раздалась долгая оглушительная очередь.
   Я проснулся далеко за полдень, разбитый и обескураженный рождёнными моим подсознанием видениями. Интересно, что вызывает такие сны, из каких глубин поднимаются подобные образы, из каких уродств они сплетаются. Не лучшие размышления на момент пробуждения, и я их отбросил, предпочтя вкусному запаху, сочащемуся с кухни. Значит, Волчонок оклемалась. Ну и славно. Я оделся и вышел к ней. Хоть и бледная, но живая здоровая она стояла у плиты.
   -Привет, - поздоровался я. Её ответ немало удивил меня.
   -Ты зачем меня этим кормил? - Вместо, доброе утро, сказала она, указывая оттопыренным мизинцем на мусорное ведро, в котором разноцветной, праздничной грудой покоились фантики.
   -Этим я тебя не кормил, этим ты кормила себя сама.
   Какова штучка! Ей тут жизнь спасаешь, а вместо благодарности получаешь растопыренной пятернёй в глаза.
   -Но покупал, то ты, - не унималась поганка.
   -Покупал я, но с руки не кормил. - Волчонок посмотрела на меня, замутненным взглядом, и изрекла нечто, что повергло меня в глубокий шок.
   -Я же растолстею.
   -Гулливеров килограммами не жри, так и не растолстеешь, - шок сменился гневом, гнев желчью.
   -Тоже мне фотомодель, о фигуре заботится! Ещё пара таких загулов, и срака в футбольные ворота не влезет, если на очке не завернёшься! Ты совсем охренела! Чуть себя не угробила, а претензии ко мне.
   Я говорил ещё что-то, она что-то отвечала. В итоге мы все-таки успокоились. Я взял назад некоторые обидные эпитеты и обороты. Волчонок извинилась, поблагодарила за принятые мною меры по её реанимации, но попросила дать честное слово не покупать ей сладкого, и чего бы, то, ни было в чём калорий больше чем в картоне. После, она, конечно, баловалась сладким, однако не в таком объёме, и меня в своей слабости не винила.
   Сейчас прогнав тот эпизод на повторе, я поразился одному немаловажному моменту, ранее от меня ускользнувшему, возможно благодаря застилавшему глаза гневу, или ещё по какой причине, не суть важно. Так вообще часто бывает, нечто значительное ускользает от внимания, и всплывает в сознании много позже, нередко на фоне различных потрясении. Большое видится на расстоянии, так, кажется? В моём случае это провал с Волчонком, а почему нет? Ладно, ближе к теме, вот чему я поразился. ВОЛЧОНОК ПРИСУТСТВОВАЛА ОДНА В НЕСКОЛЬКИХ ЛИЦАХ!
   Я присвистнул и закурил новую сигарету. Посмотрел на притихшую после своего подленького смеха фиалку, щелкнул её пальцем по листку, и сказал прямо в один из бутонов:
   -А ты сволочь что думаешь? Ничего? Так и заткнись, а ещё раз вякнешь без спросу, цвести будешь на асфальте! Поняла! - Фиалка всё для себя уяснила, об этом говорил её напуганный вид. Я удовлетворённо ухмыльнулся, и принялся ворошить муравейник в своей голове дальше.
  
   * * *
  
   Мальчик сосредоточенно ковырял в носу. Его маленький тонкий пальчик елозил в розовой пещерке, исследовал, скоблил по стенкам. То глубоко погружался, то показывался наружу, вытягивая за собой клейкую прозрачную нитку. Ребёнок обтирал палец о рукав, и вновь засовывал его в нос. От усердия на пухлую нижнюю губу иногда выбегала неуклюжая, похожая на голую улитку капля слюны, её приходилось с шумом втягивать в себя. Ребёнок не всегда успевал это делать, и тогда слюна скатывалась на подборок, срывалась с него, и капала на грудь. От чего на рубашке, красной с желтыми собаками, образовалось яркое мокрое пятно. Когда это случалось, мальчик отвлекался от носа, утирал рот ладошкой, затем энергично тёр ею о колено, сушил, и вновь возвращался к своему увлекательному занятию. Вся процедура была как некий алгоритм, отступить от которого малыш не мог. Палец в нос. Палец наружу. Палец вытирается о рукав. Копится слюна. Слюна сглатывается. Палец в нос. Слюна копится. Слюна скатывается на подбородок, и капает на грудь. Палец наружу. Палец вытирается о рукав. Ладонь обтирает губы, и сушится о колено. Палец в нос. И так далее по программе. Вдруг что-то пошло не так. До того невидящий, не выражающий ничего взгляд мальчика, налился изнутри небесным светом. Его лицо как бы озарило внезапное вдохновение, или неожиданно прорвавшееся сквозь мрачную пелену туч солнце. Он замер на короткое время, и осторожно боясь упустить эту неожиданную удачу, потянул палец из носа. Вот оно! Большая, блестящая драгоценность. Зелёная, с одного бока подсохшая, с другого ослепительно скользкая, козявка. Некоторое время мальчик разглядывал её с разных сторон, щуря один глаз, другой, кося к переносице. Но, быстро потеряв интерес, скатал шишку под ноготь, и совсем было, собрался её укусить, как два быстрых, звучных шлепка, первый по руке, второй по губам, заставили его передумать. Мальчик поднял голову, над ним стояла мама, большая красивая, и очень недовольная.
   -Даже не думайте молодой человек, - резко сказала она. От её тона ребёнку сразу захотелось плакать. Он нахмурил брови, выпятил как оладью нижнюю губу, зашмыгал носом.
   -И нечего плакать.
   -Я не пвачу, - ещё чуть-чуть и он не сможет себя сдерживать. Видя это, мать смягчилась. Она провела рукой по светлым кудряшкам. Мальчик мотнул головой. Маленький хитрец понял что победил, и теперь играл на материнских чувствах.
   -Ну, что, ты. Иди сюда. - Кроха хотел увернуться, он юркнул в сторону, но мать перехватила его, притиснула к себе, и тут же взвизгнула. Мокрая рубашка коснулась её шеи. Мальчик засмеялся, стал пугать маму, он зашипел как загнанный в угол кот, направив на неё скрюченные пальчики обеих рук.
   -Какой мокрый. Фу! Поросёнок.
   -Паисёнок, паисёнок. Хру-хру, - разошелся сорванец.
   -Не хру-хру, а хрю-хрю - поправила сына мать.
   -Хю-хю-хю.
   Женщина рассмеялась. Поднялась из положения один метр, в котором ей приходилось общаться с сыном, и, сделав серьёзное лицо, сказала:
   -Давай быстренько раздевайся, я тебе ванну наберу. Будешь купаться?
   -Да, да, да, да.
   -Хорошо, хорошо. Я поняла.
   -С пузииками?
   -Конечно с пузырьками, как же без них.
  
   Мама вылила под струю три колпачка темно-зелёного, хвойного шампуня. Вода моментально взбила эмульсию в пену. Сначала прямо под краном вырос небольшой пушистый холмик, и уже от него, по всей ванне протянулась безупречно белая простыня. Звук бьющей воды стал глуше, потерял резкость, казалось, он рождается не тут рядом, а где-то далеко, может за стеной, может ещё дальше. Мальчик стоял на цыпочках, положив подбородок на край ванной. Он притих, весь его недавний запал, по поводу купания с пузырьками, улетучился, и теперь он заворожено следил за маминым колдовством. За тем как она, напевая заклинание, крутит белые пластиковые вентиля. Как заснежила воду, и нагнала горячего воздуха. От которого кафель на стенах стал мокрым, а зеркало, под небольшим створчатым шкафчиком, перестало отражать, и казалось теперь что смотришь не в зеркало, а в кружку с тёплым молоком и даже если снять пенку чайной ложкой, то всё равно ничего не увидишь, а пить противно.
   -Мама, - позвал мальчуган, та посмотрела на него сверху в низ.
   -Что солнышко?
   -Мама, когда я в водю поезу?
   -Подожди немного, ванна наполнится, и я тебя посажу.
   -Минутку? - поинтересовался ребёнок.
   -Да минутку. Ты пока раздевайся.
   Мальчик что-то хмыкнул и стал раздеваться. Скинул сандалии. Стянул вместе с трусишками колготки. С рубашкой пришлось повозиться, маленькие пуговки выскальзывали из ещё неловких пальчиков. Наконец справившись и с этой нелёгкой задачей, мальчик оказался стоящим голышом, посреди кучи, разбросанной одежды.
   Когда ванна наполнилась примерно наполовину, женщина перекрыла кран. Струя осеклась как перерезанная ножницами нитка. Проверив тыльной стороной руки температуру воды, и удовлетворившись результатом, мать подхватила сына подмышки, и опустила карапуза в тёплую пахнущую лесом перину. Бултых! Пронзительный, счастливый, детский визг расколол пространство ванной комнаты, будто свистящая сталь прошлась по звонкому стеклу.
   -Да не кричи ты так, тебе игрушки нужны? - женщина сама заметно повысила голос, чтобы перекрыть шум, производимый её сыном.
   -Дай утоцку.
   -Как нужно просить?
   -Дай пазаиста?
   -Другое дело. Умница.
   Женщина нагнулась, и выдвинула из под чугунной громадины ванны, небольшой пластмассовый тазик. В нём находился игрушечный клад. Были там резиновый котёнок с сопелкой, несколько ярких мячиков, пупс с приросшими к бокам руками, и изгрызенным лицом, пустой алюминиевый цилиндрик из под мыльных пузырей, ежик, заводная лягушка, много прочей другой игрушечной живности, и, наконец, та самая уточка. Незатейливая птица невнятного бордового цвета, с чётким швом от формовки, делящим её на две ровные части, с симметрично выдавленным рисунком оперения, плоским дном, с небольшой дырочкой по центру и оттесненной рядом с ней ценой '3 коп'. Почему-то эта уточка больше всего нравилась мальчику, хотя была поистине чудовищна и плавала только на боку. Подав ребёнку, вожделенную им крякву, женщина сказала:
   -Всё, купайся. Я пошла. Воду не пить, не то придёт отец, скажу ему, он тебе всыплет. Понятно?
   -Понятно.
   В облаке пара, мать вышла, закрыла за собой дверь.
   Мальчик шлёпнул пару раз по пене уткой, погрузил её, и крепко сжал под водой обеими руками.
   На поверхность посыпался воздух. Малыш отпустил игрушку, она не спеша, вынырнула, и лениво покачавшись, успокоилась. Ребёнок посмотрел на дверь. Как-то воровато заглянул себе за плечо. Убедившись, что ему никто не мешает, разгрёб в пене лунку чистой воды, зачерпнул её ладошкой, поднёс ко рту, и сделал глоток.
  
   Спустя некоторое время семья в полном сборе сидела за обеденным столом. Мать в ярком ситцевом халатике, только что пришедший с работы, усталый отец, и их отпрыск трёх с половиной лет, отмытый, розовый от пара и ора. Ужин, состряпанный матерью, был обилен и густ. На столе в тарелках дымился багрово-сметанный борщ, на телячьих костях. В духовке прела недавно приготовленное мясо по-капитански.
   Мужчина ел шумно с аппетитом, орудуя ложкой как совковой лопатой, женщина аккуратно почти кокетливо, ребёнок не ел вовсе. Он ковырял своим прибором в густом вареве борща безо всякого интереса. Отец отвлёкся от пищи, строго посмотрел на сына.
   -Ты не балуйся, а ешь, давай, - сердито сказал он, при этом из его рта на щёку, вылетела красная полоска варёной капусты.
   Ребёнок засмеялся, искренне радуясь хоть какому-то развлечению во всей этой скукотище, именуемой семейным ужином. Отец обтёрся вафельной салфеткой, и, не говоря ни слова, встал со своего места. Подошел к сынишке, снял его с табурета и залепил, звонкого как мелочь, шлепка по попке. Мальчик замолк, насупился, испуганно поглядывая исподлобья на папу, в ожидании, что будет дальше.
   -Не хочешь, есть, не надо. Забирайся спать голодным, - гневно прошипел мужчина.
   -Милый.... - попыталась вступиться за сына женщина.
   Тщетно.
   Не обратив внимания на её слабую попытку вмешаться, мужчина продолжал выговаривать мальчику:
   -И ни какого тебе мультфильма. Спать сию секунду.
   Ребёнок надул губы. Его глаза увлажнились, заблестели, и вот уже горячая обида потекла обильным потоком по пухлым щёчкам.
   -И нечего плакать слезами тут не поможешь. - Заключил отец.
   После этих слов малыш заблажил во всю силу своих детских лёгких. Ему было обидно за полученный тумак, горько оттого, что его ругают из-за такого пустяка, что загоняют спать, не дав посмотреть 'Спокойной ночи, малыши', но горше всего было то, что лимонад ему сегодня не достанется. Купленный сегодня днём во время их с мамой дневной прогулки перед тихим часом, лимонад стоял в холодильнике, на второй полке дверцы. Мальчик сам туда его поставил, это была тяжелая по его меркам, разумеется, зелёного стекла бутылка, с коротким горлышком, запечатанным острой железной крышкой. На двухцветной, маленькой, в виде опрокинутого на спину полумесяца этикетке, красовалась рисованная тусклыми красками странная рожа, с длинным носом, в полосатом красно-белом колпаке, а под рожей красивым росчерком лежали буквы. Мальчик ещё не умел читать, но мама сказала, что там написано: 'Буратино'.
   -Бу-ууу-у-а-а-ааа-тиии-и-иии-но-ооо-ооо! - Голосил, что есть силы мальчик, однако как сказал отец, слезами тут не поможешь.
  
   * * *
  
   В пепельнице лежали четыре окурка, и выросла приличная горка пепла. Я снова закурил. Время, наверное, уже ближе к трём, спать не хотелось совершенно. Голова ясная, даже через чур, стоило добавить немного мути. В холодильнике стояла пол-литровая фляжка горилки с перцем, я открыл дверцу пролившийся наружу свет расколол темь кухни надвое.
   Взяв бутылку, вернулся на место. Забыл взять стопку, но вставать второй раз не стал, решив пить из горлышка. Провернул пробку против часовой стрелки, замок с треском сломался. Свинтив до конца крышку, я поднёс бутылку ко рту. Оставалось приподнять донышко и сделать глоток, но рука неподвижно застыла в воздухе. Желание выпить пропало так же резко, как и возникло. Вернув крышку на стекло и до упора ее, закрутив, я поставил бутылку на подоконник, рядом с цветочным горшком. Пятый окурок лёг рядом с остальными. Мысли потекли старым руслом. Затарахтел проектор, замелькали кадры документального кино из серии жизнь замечательных людей, 'Максим Петров и его домочадцы'.
  
   Как правило, Волчонок просыпалась раньше меня, тут же принимаясь бегать, греметь, хлопотать как несушка. В тот день всё вышло иначе. Солнце успело пробежать свой путь по короткой дуге в окне, и квартира приобрела обычный нахмуренный вид. Я открыл глаза. Стенные часы достригали первый час полудня. Мозг пропитался реальностью как хлебный мякиш, уроненный в суп, промокает бульоном.
   Доброе утро!
   Приподнявшись на локте, и бросив взгляд со своего ложа на диван, я увидел Волчонка. Маленькая, совершенно беззащитная, она раскинулась поперёк дивана, подобрав одеяло под себя. Одна нога согнута, другая вытянута струной, так что стопа свисала с края постели, почти у самого моего лица. Симпатичная маленькая, розовая ножка с милыми едва заметными морщинками, она дразнила меня и одновременно умиляла. Приблизив лицо к стопе, я уловил почти неразличимый аромат тмина, втянул воздух поглубже носом. Да, тмин и ещё овсяное печенье. Я не удержался и приник щекой к выемке на стопе, между пяткой и подушечкой. То, что я ощутил сравнимо с тем чувством, которое испытываешь в жаркий летний день, сидя, где-нибудь на скамейке в сквере окуная лицо прямо в солнце. Те же тепло по скулам и тревожное предчувствие неминуемого скорого счастья. Прикосновение длилось недолго. Шестым, седьмым, сто восьмым чувством я уловил момент пробуждения Волчонка. Отняв лицо от уютного солнца, легонько поцеловал большой палец, тот еле заметно кивнул мне.
   Я опустился на подушку. Лёг на спину, заведя руки за шею, и скрепив их в замок на затылке. Стал смотреть, как моя грудь распрямляется на вдохе, и опадает выдохе. Вскоре мне это наскучило, я резко встал и пошел в ванную.
   Только я успел почистить зубы, выковырять грязь из уголков глаз, и намазать гелем для бритья физиономию, как вошла Волчонок.
   Растрёпанная, с отпечатком пуговицы от наволочки на лбу, она всегда шумная и энергичная, выглядела потерянной. В туалетное зеркало, я видел, как она обвела ванную взглядом, будто оказалась в ней впервые, или после длительного перерыва. Закончив с осмотром, она взяла зубную щётку, установила её на уровне глаз, выдавила из тюбика синюю желеобразную полоску пасты.
   Мне надоело за ней наблюдать, я смочил лезвие своего 'жилета' под струёй тёплой воды, и провел станком сверху вниз, по щеке. Захрустела щетина. В просвете густой пены показалась чистая кожа. Сполоснув бритву, провёл снова.
   -Знаешь, а Мао никогда не чистил зубы, - сказала Волчонок с оттенком озлобленности, и досады в голосе. Я слегка офигел от такого откровения. Скосив глаза на её отражение, спросил:
   -Какой Мао?
   -Великий Кормчий.
   -Это, который, Дзе Дун?
   -Ну, да. Ты знаешь другого? - Я не был удивлён, я был убит.
   -А почему? - Вопрос как-то сам собой слетел с моих синеющих губ.
   -Почему зубы не чистил? - Переспросила она, я кивнул головой. Волчонок выдержала мхатовскую паузу, перезарядила, и произвела мне в лоб контрольный выстрел.
   -Потому что тигры, их тоже не чистят.
  
   Стоп-кадр.
   На заменяющем экран окне застыла мордашка Волчонка. Я пристально вгляделся в ставшие родными черты. С момента, когда я увидел её впервые, мало что изменилось. Разве только желтые волосы отросли. В остальном всё выглядело по-прежнему. Россыпь мелких конопушек на носу, и совсем не много на щеках, будто кто-то махнул перед её лицом мягкой беличьей кистью, забрызгав тёмно-оранжевой, почти коричневой акварелью, кожу. Невнятного зелёного цвета глаза хитрые, вороватые. Узкие слегка изогнутые вниз, как бы капризные, губы. Здоровые, без изъянов зубы. Выдающиеся азиатские скулы, тонкий нос с нервными крыльями. Всё так, всё так. Но что-то не давало покоя. Некая ущербность, неточность в портрете, смущала меня. Что именно я не мог определить, как не старался. Подспудная тревога, сначала едва ощутимая, проступила явственней. Затем ядовитый аспид метнулся в сердце, порвал его, вышел из спины, у лопатки, взлетел над головой, раскрыл наподобие непроницаемого полотнища свой капюшон. Ткань плотно обернула меня, и я почувствовал, как проваливаюсь на самое дно.
   Вода в моём пруду всколыхнулась. Постороннее, беспородное вмешательство. Перегнившая органика, закружилась щекастыми толстыми клоками, закручиваясь внутрь себя, расходясь чернильным пятном, и у самого низа, и в толще воды, и на её поверхности. Обзор загрязнился, пропала ясность. Нужно подождать пока опадёт осадок. Сейчас всё уляжется, придёт в норму. Хлопья ила кружились, и хоть стали реже, закрывали от меня, то проступающий чётче, то блекнувший вновь образ. Я потерял терпение, потянулся, к зыбкому контуру. Прикоснулся, ощутил руками хрупкие плечи. Обнял. Что есть силы, рванул на себя.......
   -Мне больно. - Я не поверил своим ушам! Этот голос!
   Передо мной стояла Саш. Я окаменел, стиснул её в объятьях.
   -Саш!? - Только и смог произнести я.
   -Мне больно. Отпусти! - Повторила она, после положила руки мне на грудь, и резко оттолкнула от себя. От неожиданности я отпустил её. Шагнул на встречу, неловко подвернул ногу. Схватился за пустоту. Попытался сгруппироваться, сделал пол-оборота корпусом. Неудачно. Угол обзора съехал вниз и вправо. Ребро стола увязло в виске. Хлюпнуло. Треснуло.
   Неуклюжая тряпичная кукла, ещё недавно бывшая мной, рухнула на жесткий, покрытый линолеумом пол кухни. Пропадая во мгле, или уже потерявшись в ней, я услышал весёлый детский голос, сказавший мне:
   -Не бойся пуська, 'Он' сегодня не придет.
   Фраза перешла в задорный детский смех. Мне захотелось засмеяться в ответ. Почему-то меня очень обрадовало известие о том, что 'Он' сегодня не придёт.
   Стало хорошо.
   Спокойно. Спокойно.
  
  
  ГЛАВА 7
  
  
   У Бредбери есть рассказ 'Сосед сверху', суть пересказывать не буду, если кому интересно прочтите. Остановлюсь на коротком отрывке. Главный герой мальчишка, дошкольник, Дуглас, горластый, и смышлёный шкет, любил рассматривать мир сквозь разноцветное стекло. Садился этот Дуглас возле большого забранного яркой мозаикой окна, на лестничном пролёте в доме своих деда и бабки, и глядел через него на улицу. Смотрит и видит, как по синей дорожке идёт синяя дама в синих одеждах. А вот красные деревья, под которыми беснуется красная детвора, и всё в таком духе. Раньше я не вдумывался, что это значит, синяя дама, лиловый пёс, зелёный ветер. Но, сейчас держа в руках осколки стекла, пытаясь выложить из них замысловатую картину, я невольно вглядывался в окружающее сквозь битую, слепящую острыми краями, глянцевыми бликами, палитру, и видел, как менялся мир вокруг. Как менялся выстраиваемый мною сюжет.
  
   * * *
  
   Свет, дарующий жизнь! О пафос воскрешенья!
   От спекшейся крови волосы на правой стороне черепа срослись в черепаший панцирь. Пол вокруг головы уделан бурой, ломкой массой, более всего похожей на пролитую ржу из прогнившей сточной трубы, или на грязную морскую пену, что выбрасывает на берег после шторма.
   В горле пересохло. Хотелось пить большими жадными глотками, а я не мог даже пошевелиться. Голова была словно прибита к полу металлическим костылём. Мышцы затекли от долгого пребывания в неестественной, неудобной позе. Где-то под диафрагмой со скрежетом ворочались, неуклюжие, несмазанные шестерни. Безжалостный механизм вытягивал мои потроха, переплетал их в косы, наматывал, рвал, и снова наматывал. Не в силах себя сдерживать я повернул лицо в сторону, прилипшие к линолеуму волосы сопротивлялись, держали меня, ещё чуть-чуть и скальп отойдёт от кости. Дикая боль прошила голову навылет. Зубчатые колёса на миг встали, и тут же сделали оборот назад. Меня стошнило.
   Осторожно двери закрываются. Следующая остановка конечная.
   Кровавая клякса растеклась за глазами внутри черепа.
   Вспышка.
   Яркая, яркая вспышка. Вольфрамовая спираль накалилась, не выдержав, скачка напряжения лопнула.
   Тьма!
  
   Плафон светильника над головой.
   Белый потолок.
   Еле осилив свой вес, я сел. Осторожно встал. В глаза кто-то бросил горсть железных опилок.
   Как больно!
   Пошатываясь, пытаясь превозмочь сильное встречное течение, опираясь о стены коридора, я еле сделал три шага в сторону ванной. Толкнул дверь. Меня всосало внутрь и ударило об кафель.
   Забытье, судя по ощущениям, длилось недолго, и в некотором роде пошло на пользу. Дурнота в кишечнике почти улеглась. Застоявшаяся в суставах жидкость разошлась, так что тело не казалось уже таким чужим, отзывалось на команды, слушалось, почти не давая осечек. Зато расшиб к чертям правое колено. Поморщившись, я ухватился за борт ванны, подтянулся. Тяжело пыхтя, встал таким образом, чтобы особо не нагружать изувеченную ногу. Головокружение тревожило меньше. Хотя всё равно паршиво. Очень паршиво.
   Умывшись, я осмотрел себя в зеркало. Не так уж и плохо, в том смысле, что могло быть гораздо хуже. На виске сидела внушительная шишка, её вершину пересекал пламенный рубец. Ссадина на переносице. Лопнувшие капилляры в правом глазу. Пожалуй, всё, ну и ещё колено.
   Зайдя в комнату, я включил свет, и даже не взглянул на постель Волчонка, зная, что она пуста. У шкафа, встав на цыпочки, взял с антресолей картонную коробку из-под обуви, заменяющую мне аптечку. Закинул три штуки но-шпы, из бинта сделал тампон, смочил его йодом, и приложил к ушибу.
   Все мои движения были нарочито медленны, и аккуратно продуманны. И не только потому, что изжёванное тело требовало к себе деликатного отношения, главное, таким образом, я пытался отсрочить тот момент, когда придется задать себе вопрос. Что произошло сегодняшней ночью?
   И так, что же произошло сегодняшней ночью?
   НЕ ЗНАЮ!
   Я видел Саш, осязал её, слышал её голос, обонял её запах. Она была совершенно реальна, но как она оказалась рядом со мной?
   НЕ ЗНАЮ!
   Я вытащил её из застывшего на оконном стекле отражении Волчонка. Как это может быть? Как это получилось у меня? Опять же, НЕ ЗНАЮ. НЕ ПОНИМАЮ. Может это сумасшествие? А может... вот сволочь! Да, нет! Ерунда! Видимо, всё это безобразие, отложилось в моей бедной головушке, когда я прибывал в расслабленном состоянии. В этом есть логика, в отличие от предположения о мистической природе приключившегося. Тем более что я реалист, и в моей жизни нет места необъяснимым явлениям. На этом, пожалуй, нужно остановиться.
   В голове пролилась очередная волна боли. Прищурившись, я бросил тампон с йодом под ноги, и, бормоча про себя проклятия, двинулся к стоящему у балконной двери креслу, по пути огибая разложенный диван. Добравшись до кресла, рухнул в него, словно мне подрезали подколенные сухожилия. Внутри что-то с чмоканьем оборвалось, отдавшись во всём разбитом тулове. В виске с настойчивым гудением натруженной турбины вращался вихрь высасывающий остатки сил.
   Часы на стене показывали без четверти семь. Интересно утра или вечера? Идёт время, идёт. А мысли стоят на месте, не двигаются, что ж, так даже лучше, и разуметься много спокойнее.
   На подлокотнике лежал телевизионный пульт, я нажал кнопку. Экран до того пустой, цвета остывшего чёрного кофе подёрнутого светлой плёнкой, дёрнулся, вспыхнул, ожил. Из динамиков брызнул, оглушив меня, мотив безликой песенки. Убавив звук, я уставился в плывущее в глазах изображение.
   Полуголая девка, на фоне тропического рая, извивалась в прибрежном песке, как одуревшая от желания мурка, во время течки. Текста песни я не различал, что-то невразумительное по поводу то ли неразделённой любви, то ли обретённого счастья. В общем, обычный набор, рифмованного кое-как бреда. Девка энергично работала бёдрами, пускала по животу дрожь, изображая трепещущую страсть. Её церителевское, грушеобразное вымя подпрыгивало до подбородка, и падало на нижнее ребро, сотрясая и воздух, и твердь суши. Угрожая местности землетрясением и цунами.
   Вдруг, совершенно не к селу, не к городу, я вспомнил о том, что у меня никогда не было девушки с большой грудью. Почему? Чёрт его знает, видимо, я ориентирован на худосочные формы, или просто не повезло?
   Я стал представлять, как седлаю прыгающую на экране тётку. Прикинув пару позиций, навязал себе вывод, что огромный бюст крайне неудобен. А действительно, почему у меня никогда не было девушки с такими вот титями?
   Песня иссякла, началась реклама, я переключил канал, оп. Военный фильм. Оп. Реклама. Оп. Реклама. Оп. Запись ток-шоу. Этот. Как его. Костно-язычный балабол. А, на фиг. Оп. Оп. Оп. Ничего. Я потерял фокус, попытался сосредоточиться. Усилие напрасное и очень болезненное. Послышался всплеск в полупустом колодце. Отзвук эха ошпарил затылок. Усталость, какая-то древняя, замшелая, обросла меня, перетянула ядовитой лианой, захотелось спать.
   А как же Саш? Волчонок? Потом. Всё потом.
   Я остановился на местном канале. Увернул до упора звук. Осторожно положил голову на подлокотник. Подобрал под себя ноги. Несколько мгновений следил за меняющейся телевизионной картинкой, после закрыл глаза. Почувствовал, как становлюсь тяжелее, как меня вдавливает в мягкую, тёплую обивку кресла.
   Перегрузка росла, достигла предела в 18 'G', лишила сознания, убила меня.
  
   * * *
  
   Мальчик тихо лежал в кроватке. Обида прошла, оставив после себя лишь редкие всхлипывания.
   Настенный ночник проливал тонкий неоновый ручеёк. От его слабого света темнота забилась в углы, уползла за предметы, утекла под кровать, и сделалась там гуще. Мальчик смотрел во все глаза, спать он не хотел. Но как-то проявлять себя не решался, родители уже несколько раз приходили проверить спит он или нет. Они осторожно открывали дверь комнаты, и заглядывали к сыну. Ребёнок всякий раз обманывал их. Он слышал, как кто-то из них крадущейся походкой двигался к двери, и тут же притворялся спящим, когда его оставляли одного он, вновь открывал глаза, и лежал тихо, тихо, до следующей проверки, размышлял.
   А думал он вот чём. У стены в комоде, в нижнем ящике лежал недавно подаренный мамой, маленький, но такой настоящий танк. Мальчик очень хотел встать с постели, подойти к комоду выдвинуть нижний ящик, вытащить игрушку и взять с собой в кровать.
   А вдруг в это время к нему заглянут? Желание взять игрушку боролось со страхом быть пойманным за руку. Но, в конце концов, после долгой пытки неуверенностью, первое возобладало над вторым.
   Осторожно стараясь не шуршать бельём, ребёнок откинул одеяло.
   Тук-тук-тук. Взволнованно билось сердечко. Опьяненный смелостью своего поступка мальчик не мог пошевелиться. Наконец, немного успокоившись, он сел. Его ноги чуть-чуть не касались пола. Малыш тревожно смотрел на дверь. После недолгого замешательства он приподнялся на руках и спрыгнул на пол.
   Густой, жесткий ворс ковра уколол нежную кожу ступней. Сделав несколько шагов, мальчик замер, и прислушался. Тихо. Только его дыхание, прерывистое от отчаянной дерзости, и сердечко, тук-тук. Мальчик шагнул вперёд. Ещё шаг, и ещё шаг, и ещё... вдруг, что-то послышалось.
   Кто-то из родителей подошел к комнате. Дверь в детскую приоткрылась. В образовавшуюся щель ребёнок увидел отца, он стоял боком к проёму, глядел в сторону, не видя сына.
   -Что ты всё колобродишь. Спит он уже давно, - прошептала где-то рядом женщина.
   -Ладно, ладно, - как бы оправдываясь, ответил мужчина, голоса он не понизил, и густой бас окатил ребёнка ледяной водой.
   -Тише ты! - рассержено шикнула на мужа жена. Дверь закрылась.
   Странная смесь радости, удивления, и страха омыла детскую душу. Мальчик бросился вперёд, и оставшееся до цели расстояние преодолел в два скачка. Раз-два. Он прижался к прохладному дереву комода, дыхание и без того сбитое, расстроилось окончательно, стало не хватать воздуха. Неосознанно ребёнок прижал ладошки к губам, зажмурился, присел на корточки, и сжался как затравленный зверёк. Уняв лихорадочный озноб, он отпустил свой рот, взялся за ручку ящика, потянул. Слабо пискнув пазом, тот поддался, выдвинув его, насколько необходимо мальчик засунул руку в пустоту. На ощупь нашел желанный танк. Прижав его к груди, и не думая закрывать ящик, мальчик развернулся. Он хотел быстренько шмыгнуть в постель, но обескуражено замер на месте, с удивлением и непониманием глядя на свою кроватку, а вот девочка сидящая на ней выглядела совершенно спокойной.
   Девочка как девочка, на вид лет пять-шесть, одета в незатейливое белое средней длины платьице, безрукавое, с открытым горлом, никаких рюшей, или там кружев. Босая. Волосы убраны в два хвостика по бокам головы, чёлка по брови подстрижена. Личико светлое красивое. Она улыбнулась мальчику и пальчиком поманила к себе.
   -Ты кто? - Шепотом спросил он, и, не дождавшись ответа, без страха подошел к кровати, положил на одеяло танк, и сел рядом с неожиданной гостьей.
   -Не бойся, - сказала она и обняла мальчугана за плечи. Он ткнулся ей в грудь носом и тоже обнял. Затем, подняв лицо, посмотрел девочке в глаза, ответил:
   -Я и не баусь.
   -Не бойся, пуська, он сегодня не придёт, - девочка перевела взгляд в сторону окна, малыш невольно посмотрел туда же.
   Только вот окна на месте не оказалось. Вместо него стояла, пересыпаясь, тёмно-желтая стена песка. Посередине её дышал, то, набирая объём, то его, теряя, нечётких линий силуэт. Кто-то пытался пробиться сквозь песочную завесу. Кто-то настойчивый, сильный. Кто-то чужой. Толчок за толчком, сначала яростно, и часто, часто. Потом всё реже, и не так настырно. Толчок, заминка. Тихо стекает песок по незримому руслу. Толчок, и отвратительный шелест змеиных шкурок, трущихся одна о другую. Вот дёрнулось в последний раз. Песок продолжал течь ровным водопадом, не собираясь кучей на полу, проходя его сквозь, не замечая преграды. Внезапно течение прекратилось. Песка не стало. Появились шторы, за ними пустое ночное окно.
   -Вот и всё, - сказала девочка.
   -Всё?
   -Всё пуська, всё.
   -А поцему пуцка?
   -Да потому что ты пуська, - мальчишка прыснул. Девочка приставила указательный палец к его губам.
   -Тише, а то мама с папой придут, - мальчик кивнул головой, и, присмирев, попросил.
   -Хоошо. Ты полезыс со мной.
   -Да, конечно, - и как были в обнимку они улеглись в кровать, натянув до ушей одеяло. Забытый танк упал на пол.
   В ту ночь родители не были разбужены плачем сына. Он спал спокойно.
  
   * * *
  
   У меня зазвонил телефон.
   Я с полчаса как проснулся, но не вставал, так и лежал с закрытыми глазами в кресле, свернувшись калачиком. В комнате было бы совсем темно, только яркий квадрат включенного телевизора не давал черноте закуколиться. Шли новости. Немая дикторша, словно щука, хлопала ртом, гоняя жабрами воду, дразнила блестящей чешуей, шевелила плавниками.
   Телефон не унимался, я насчитал двенадцать мерзких пронзающих насквозь трелей. Кому я понадобился? Смолкло. Замурлыкало на кухне. Теперь пытались добраться до меня по сотовому.
   Не подойду.
   Ни за что!
   И тут я понял что замёрз. Ведь я так и уснул голышом. Поежившись, я сел.
   Мобильник заткнулся.
   Тишина.
   Выбравшись из кресла, шагнул к балконной двери. Поморщился от тянущей боли в колене. Нужно перетянуть его эластичным бинтом. Шум в голове поутих, остались какие-то невнятные шорохи, точно кто-то нашептывал в ухо. Я притронулся к виску. Чёткая болевая граница, обозначила место опухоли. Гуля сделалась чуть меньше, уплотнилась. Рассеченная кожа стянулась, запеклась шершавой, приятной на ощупь коростой.
   Вплотную приблизившись к стеклу, я посмотрел на горящие окна соседних домов.
   За каждым светлым окном жизнь, за каждым тёмным стоит, кто-нибудь похожий на меня. Стоит и смотрит на яркие окна соседних домов.
   -Саш, - тихо позвал я.
   -Саш.
  
  
   Рассвело.
   Ночь я провёл в полубреду. Просыпался, усыпал снова, вскакивал, только что не орал. Снов не пришло, явь смазалась. Ощущение реальности ограничивалось ломотой во всём теле, и запахом рвотных масс, шедшим с кухни, и пропитавшим собой всю квартиру.
   Я еле заставил себя встать с постели. Спорить с собой занятие абсолютно пустое. Разногласия, так или иначе, гасятся, но в итоге всё равно чувствуешь себя обманутым. И где тут здравый смысл? Раз решение принято, нужно действовать. Довольно бесцеремонно я выпнул себя с тепла на мороз, и ни каких возражений. Матюгнувшись, похромал к воде, по пути включив все четыре плафона в люстре. По глазам лизнула опасная бритва. Прищурившись, посмотрел на часы. 7.45. А какое число? Первое октября вроде бы, но не уверен.
   Я матюгнулся снова, только на сей раз длиннее, громче, и неприличнее.
   Умывшись и одевшись, я наполнил большое эмалированное ведро водой, добавив в неё едко пахнущей хлором дряни, которой пользовалась Волчонок, при мытье полов. Воду пришлось менять дважды, пока полностью не убрал липкие коричневые разводы с пола. Закончив с уборкой, бросил изгвазданную тряпку в мусорное ведро, взяв его, вышел на лестничную площадку, спустился к мусоропроводу. Разорвав бегемоту пасть, затолкал в его зловонную глотку отходы, включая и тряпку. Получилась внушительная гора, такая что, забрало люка никак не хотело закрываться. Я дёрнул неудобную ручку приёмника к верху. Ни в какую. Дёрнул сильнее. Картофельные очистки, яичная скорлупа, мокрый, драный целлофан полетели в разные стороны. Рывок. У-у-у-у-х. Грохнуло так, будто в пустое жестяное корыто бросили пудовую гирю. В ушах зазвенело. Я посмотрел себе под ноги, вся площадка обосрана. Красота! В принципе за такое морду бьют. Я счёл за лучшее поскорее смыться с места преступления.
   По всей квартире прошелся с аэрозольным освежителем воздуха, израсходовав, наверное, половину баллончика. Ландыши, ландыши, тёплого мая привет. Вскоре закружилась голова, пришлось проветривать.
   Осенняя прохлада взбодрила, захотелось, есть.
   Заварил кофе, его аромат смешался с запахами дезинфекции и ландыша. Причудливый получился букет, причем паршивый ландыш явно преобладал. О чём и говорить, покуда купаж был столь изыскан. Стараясь не обращать внимания на столь досадное обстоятельство, я продолжил приготовление завтрака.
   Очистив от обёртки три сырные сосиски, предварительно крестообразно надрезав их по концам, опустил миниатюрные колбаски в истомлённое на сковороде сливочное масло. Обжарил с двух сторон, перевернул снова, и залил тремя яйцами. Один желток растёкся, от чего я слегка расстроился.
   Готово.
   Ел прямо со сковороды. Горячо и вкусно. Кофе не хватило, и я сделал ещё. Насытившись, стал, не спеша потягивать оставшийся кофе. Закурил.
   Фиалка готовилась расправить ещё один цветок. Бутон надтреснул, показались прозрачные лепестки. Но мое внимание привлекло другое.
   Горилку кто-то пил. Просто Машенька, и три её драных медведя. Кто пил из моей бутылки? и неплохо надо сказать пил, содержимое убавилось более чем наполовину. Рядом с бутылкой стояла пятидесяти граммовая стопка, она прижимала неаккуратно вырванный тетрадный листок в клетку, с какими-то каракулями. Я поднял стопку, взял листок, пробежал глазами, и озадачено прикусил нижнюю губу.
   Меня смущали два обстоятельства. Суть написанного и подчерк.
   Похоже, что писал я, по крайней мере, очень на то смахивало. Точно мой подчерк. Что я свою писанину, не узнаю что ли? Да и хрен с ним, а вот что с текстом? Он ставил меня в тупик. Я прочёл снова, но уже в слух, видимо, для того чтобы уловить хоть какой-то смысл в этих двух простых, и знакомых с детства словах, однако они значили ровно то, что значили, не больше и не меньше:
   -Борис Борисович.
   Ребус не из простеньких.
   -Что б тебя! - вырвалось у меня, когда я рассеяно, заглянул в стопку, которую так и держал в руке.
   На хрустальном дне, блестело золото.
  
   Три дня я безвылазно провёл дома, переделав массу дел. Вылизал каждый закуток в квартире. Перестирал и перегладил бельё, не оставлял после себя грязной посуды в раковине, за все три дня не выпил ни капли алкоголя, и отказался от сигарет, стараясь вести, тот образ жизни, который бы наверняка показался идеальным моей маме. Но все мои старания являли тщетную попытку, наладить рухнувший в одночасье миропорядок, к которому я привык, и которого мне уже никогда не выстроить заново. Я силился попасть в струю, обрести стройность рассудка. Мимо кассы. Ничего не выходило. Я пребывал в тревожном ожидании. Что-то должно было произойти, помимо того, что уже случилось. Я чувствовал движение в глубоком недоступном слое. Нечто готовилось прорваться наружу, лопнуть, словно поспевший жирный гнойник. Почва под ногами потеряла надёжность, стала зыбкой, непредсказуемой. Я не знал, чем обернётся мой следующий шаг. Приблизит ли он меня к разгадке, или обернётся провалом. Слишком много накопилось всяких что-то, кто-то, где-то, как-то и прочего. Что делать со всем этим барахлом, я не мог приложить ума. Беспокойство съедало. Меня как ту дохлую лягушку бросили в отвратительный шевелящийся муравейник. Жуткие скользкие насекомые облепили меня, выпили глаза, прогрызли в животе дыру, лакомились душным, мокрым ливером.
  
   Перед сном меня всегда навещали гости. Их было много, они бесцеремонно вторгались, нарушая моё одиночество. Одни рассаживались по кругу, другие таились в углах, о присутствие иных я только догадывался по глухим бубнящим голосам.
   Среди визитёров знакомые и близкие люди. Но кого-то я видел в первый раз.
   Мама, милая, добрая и всегда очень грустная. Мы не как не связывались больше года. Как она?
   Ерёма, шумный и грубоватый, но по временам и он становился задумчив. Тогда он пытался мне что-то объяснить, я же отмахивался. От чего он начинал беситься, и хамить, превращаясь в прежнего Ерёму.
   Борис Борисович, он не задерживался надолго. Крайне неохотно покидал он плотную тень у шкафа, подходил ко мне и говорил всегда одно и то же:
   -Не переживай старичок. В общем-то, я сам во всём виноват. Так что не бери в голову.
   Я не понимал его, хотел спросить о той записке. Но Боря молча уходил в свой угол, растворялся в нём, и на все мои просьбы выйти и объясниться не отвечал.
   Волчонок тоже не была настроена на разговоры, она чувствовала себя не нужной в чуждом ей скопище, тканных из пара воспоминаний фигур. Мне было грустно видеть её такой потерянной. Я помнил другую её, яркую играющую светом, как первая звёздочка на темнеющем небе. Такой я её и сохраню, для себя. Может быть, мы ещё увидимся, только не так, по-другому, и тогда она не будет так молчалива.
   Саш напротив болтала без умолку, когда подсаживалась на постель, поближе ко мне. Она вспоминала те два года, что мы были вместе. Я ни разу не перебил её, не задал ни одного вопроса. Знал, она либо промолчит, либо скажет неправду. Я только счастливо улыбался, и глупо хлопал глазами.
   -Я тебя люблю Саш.
   -Я тоже тебя люблю, солнышко, очень, очень. Потерпи немножко. Всё будет хорошо.
   -Да, я подожду.
   Приходили ко мне и совершенно незнакомые, или давно забытые персонажи. Они появлялись как бы случайно, не давали советов, не утешали, не врали, и собственно не интересовались мной. Из них я запомнил двоих. Толстую, с пеликаньим подбородком, цыганку. В полудюжине цветастых юбок, в серой пуховой кофте, чёрном, в алых розах, платке, лежащем на слоновьих плечах. Она приходила гадать. Брала мою ладонь, утыкалась мелким носом в линии, читала по ним.
   -Лав нон, мамэ, лав нон, - говорил я. Цыганка охала и, не сказав ни слова, уходила.
   Второй был моим ровесником. Он тоже молчал. Я не видел его лица. Он всегда стоял так, чтобы тень скрадывала его черты, однако я знал, мы близки с ним. И я ненавидел его.
   Иногда явственно слышался тот вой, что так напугал меня на даче у Ерёмы. Только теперь я не боялся.
   Я ждал, но почему-то именно она не приходила.
  
  
   ГЛАВА 8
  
  
   Домашний арест, под который я добровольно себя заключил, не мог длиться вечно. Настал момент, когда я устал себя жалеть, окончательно запутавшись в обстоятельствах, в которых ровным счётом ничего не понимал. Пришло время, когда мне попросту стало скучно. К тому же заканчивались продукты, и дико хотелось курить. А так как я по своей идиотской привычке, всё доводить до абсурда, в пустом желании бросить курить, выкинул хранящийся дома неприкосновенный запас табака (придурок! что тут скажешь), идти за сигаретами всё равно пришлось бы.
   Наряжался я долго, как целка перед выгулом, которая наконец-то определилась с переменой полового статуса, только никак не могла решить, без каких трусов это сделать, без беленьких в синий горошек, или кружевных красненьких, и говорить нечего, нелёгкий выбор. Что касается меня, то мои сомнения имели под собой более твёрдую, практичную основу.
   Сквозь стёкла слепило миллионами люкс солнце, но, судя по тому, что в пусть пока ещё и не отапливаемой квартире стоял собачий холод, на улице не было так тепло, как казалось.
   Достав из шкафа тёплые вещи, и разложив их на диване, я с сомнением поглядывал то на надутые парусами, бьющим из щелей в рамах ветром, шторы, то на кофты с джемперами, не зная, что надеть. Пока меня не осенила гениальная по своей простоте и принципу воплощения идея, посмотреть на уличный термометр. Видимо удар по виску внёс-таки опредёлённые негативные коррективы в работу моего думателя. А может у меня там опухоль? Я слышал о таких вещах. Жил на свете человек, абсолютно нормальный во всех отношениях, среднестатистический, обычный, твёрдо стоящий на своих двоих. И тут хлоп! несчастный случай, забодал по-пьяни косяк. Казалось бы, пустяк, он его и прежде бодал раз сто, а вот на сто первый не свезло. Сначала вроде ничего, но через месяц другой, поплохело бедняге. В висках заломило, слепнуть стал. Он к врачам, и после утомительных процедур, и сдачи анализов, те ему мигом диагноз сварганили. Извини брат, тут уж ничего не попишешь, скоротечный рак, метастазы, неоперабильность. Ну, а дальше известное дело, скорбное застолье. Возле жизнерадостной фотографии с краповым правым нижним углом, гранёный стакан, накрытый коркой чёрного хлеба. Венок от сослуживцев. Заплаканная вдова, растерянные дети, речи родственников. 'Пазик' с надписью на кузове, синей краской, выведенной по трафарету: 'РИТУАЛЬНЫЕ УСЛУГИ'.
   Тревожно ощупывая череп, я пошел смотреть температуру. 46.7. по Фаренгейту, Это сколько в Цельсиях? Около +8, не так уж и холодно. В своё время Саш приобрела термометр, не обратив внимания на шкалу, она оказалась в Фаренгейтах. Я с советских времён привыкший к Цельсию, долго привыкал к буржуйским цифрам, и сильно собачился с ней по этому поводу, а, вволю наругавшись, просил прощения, и слёзно умолял купить мне линейку в дюймах, и весы в фунтах. И заново, гав-гав.
   Под тапкой несильно, но как-то особенно неприятно захрустело. Я присел на корточки, посмотреть, что там такое. Провел рукой по полу, у самой стены под батареей, песок. Обычный речной песок, белый и мелкий, совсем немного, не больше горсти. Странно, позавчера я здесь убирал, и никакого песка, если бы он и был, до того, остаться недолжно. Фигня какая-то. Сходив на кухню за веником и совком, я убрал невесть откуда взявшийся песок, и думать о нём забыл.
   Определившись с гардеробом, я оделся. На футболку накинул синюю кофту, на длинной молнии, сверху надел чёрный кожаный пиджак, ну, и, разумеется, джинсы, ботинки, как полагается. После занялся своей физиономией. Решив особо не замарачиваться, заклеил рану на виске телесного цвета пластырем, на нос нацепил тёмные очки. Замаскировавшись таким макаром, приобрёл вполне благообразный вид и с налётом некой брутальной потрёпанности.
   Выйдя из подъезда, я окунулся в свет, цвет, запахи.
   Ощущение будто смотришь через резной фужер на яркую электрическую лампочку. Брызги от граней рисунка разлетаются, куда придётся, прожигают встречные предметы насквозь, отражаясь от зеркальных поверхностей, возвращаются, слепят россыпью бенгальских огней. Но это не мешает различать цвета, наоборот усиливает их, одаряет особой полнотой, делает объёмными, осязаемыми. Тысячи оттенков полного спектра. Зрелая изумрудная зелень краплёная желтым. Красное и оранжевое меркнет в сумасшествии рябиновых ягод, ярко-алое рывками перескакивает в багровое, а после тонет в рыжем, и снова всплывает в красном. И куда не посмотришь, всё кругом яркое, сочное, как только что выдавленная из тюбика масляная краска. Даже невзрачные коробки домов, и обшарпанный асфальт, не кажутся такими убогими, как есть на самом деле.
   А пахло чудо как! Земляной прелью с грибом, ветром и выпечкой. Я моментально излечился от хандры.
   -Ну, надо же! - поневоле вырвалось у меня. Единственное чего недоставало, сигареты.
   Подойдя к ближайшему табачному киоску, я сунул в приоткрытое окошечко сторублевую бумажку.
   -Мальборо и спички.
   Сухая цыплячья лапка сцапала купюру, через несколько секунд показалась снова с крепко сжатыми пачкой сигарет и коробком спичек. Отдав мне покупку, пучок ломких тонких прутиков юркнул обратно, больше я его не видел. Через короткий миг, в прибитое к подобию прилавка, жестяное блюдечко, непостижимым образом, из ниоткуда легли две десятирублёвки, а поверх их, вырос столбик мелочи. Я сгрёб сдачу и, не считая, засунул в задний карман джинсов, отчего тот заметно отяжелел. Не люблю мелочь.
   С остервенением я разорвал слюдяную обёртку, сковырнул акцизную марку, откинул клапан, вырвал золотой язычок. Вот они! в три ряда, двадцать сигарет, тёмно-желтые фильтры со светлыми точками, точно загнанные в обойму патроны. В боку по-щенячьи грустно заскулила селезёнка. Я достал сигарету. Прикурился. Глубоко затянулся. Теперь можно жить. 'КУРЕНИЕ ТАБАКА ВЫЗЫВАЕТ НИКОТИНОВУЮ ЗАВИСИМОСТЬ', гласила крупным шрифтом надпись на одной стороне пачки, и 'КУРЕНИЕ ЯВЛЯЕТСЯ ПРИЧИНОЙ СЕРДЕЧНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ', на другой. Докуривая, я попытался проникнуться прочитанным и, закуривая по новой осознал, что мне наплевать. А жаль, очень хочется не зависеть от сигарет, и иметь здоровое сердце. Видимо не судьба.
   В ушах зашуршала кровь, на глаза наплыла зелень, сменившаяся румянцем. Чтобы не упасть я облокотился на стену палатки. Когда головокружение прошло, почувствовал приближение новой напасти. Беда не приходит одна. Я захотел в туалет. Захотел сильнее, чем раньше хотел курить. Пробежка отменялась, она могла только усугубить и без того хлипкое положение. Гусиным шагом, как мог быстро, двинулся обратно к дому. В общем, обошлось благополучно, подробности из соображений интимности действа, опущу.
   Выходя из квартиры во второй раз, я вспомнил о Волчонке. Быстренько набросал ей записку, на тот случай если она надумает вернуться. Второй комплект ключей исчез, значит, он у неё. 'Волчонок, нужно поговорить. Дождись меня. Макс.'. Послание оставил на кухонном столе. Подумав немного, вытащил из портмоне, и положил рядом с запиской банкноту в тысячу рублей, а ниже своего имени приписал. 'P.S. Если не хочешь меня видеть, возьми, пожалуйста, деньги. До твоего Хренкукуевска должно хватить.'.
   На улице я вновь испытал тот восторг, который на меня выплеснул солнечный день. Хотя и не такой хлёсткий, как в первый раз, наверное, потому, что знал чего ожидать. А всё-таки хорошо!
  
   Неспешно я дошел до автобусной остановки, решил немного прокатиться. Первым подрулил чистенький, с рекламой какого-то магазина, вдоль всего борта, 'MAN'. Не глядя на номер маршрута, я шагнул в салон. Занял свободное место у окна. Автобус тронулся.
   Ко мне подошла кондукторша, здоровенная как сухогруз тётка. Почему-то большинство представительниц этой профессии, обладают именно такими внушительными телесами. Это странно, по идее, отталкиваясь от специфики работы, здесь были бы уместны, более скромные пропорции, особенно в час пик.
   -Оплачивайте! - Проревела палубная сирена. Я расплатился, и, проводив взглядом уплывающую от меня, незыблемую как монолит, корму судна, уставился в окно. Знакомый, виденный много раз прежде, пейзаж двигался навстречу, и пропадал за спиной. Остановка сменялась остановкой. Я ехал без всякой цели. Скоро будет городской рынок, там и выйду.
  
   По рынку я бродил часа полтора. Сначала прошелся по всем рядам на улице. Народу толпилось прилично, преимущественно пенсионеры.
   В крытых плотным полиэтиленом клетках, торговали шмотками. Обувные стеллажи пропадали в трикотажных залежах. Спортивная одежда, джинсы. Дальше кожгалантерея. Ремни, кошельки, перчатки, сумочки, барсетки. Кто не знает крепко сбитых парней с бритыми затылками предпочитающих барсетки как аксессуар всем прочим. Ещё дальше, игрушки, на любой детский каприз, всё это 'MADE IN CHINA', ширпотреб из поднебесной вне конкуренции.
   Пахнуло кирзой и пропиткой, здесь вьетнамцы впаривали деревянные, негнущиеся плащи и куртки. Потенциальные покупатели вяло кочевали с места на место, торговцы завлекали их, как могли, но без особого успеха. Вот кому-то удалось продать, он берёт полученную денежку, и наудачу обмахивает ею свой товар, широко улыбается, доволен. А маленькой, умненькой, похожей на золотистую игрунку вьетнамочке не повезло. Она что-то калякала на ломаном русском, объясняясь с рыжей, с дурным глазом дылдой, но та, махнув рукой, ушла, бросив напоследок:
   -Щас разбежалась.
   Вьетнамочка сжалась, стала ещё меньше, совсем крохотной. Она хотела, было переключиться на меня. Я покачал головой, прошел мимо, а позади ещё долго звенел, выделяясь среди общего гула, неунывающий колокольчик её голоса:
   -Культки, культки. Холосы.
   Дальше за бедной игрункой стояли шеренги сбитых из фанеры стеллажей, с пиратской аудио-видео продукцией. Возле них тёрлись улыбчивые парни, торговали фильмами, порой ещё только вышедшими в прокат, популярной музыкой, и пользующейся устойчивым спросом порнографией. Я их игнорировал, также прошел мимо мясных рядов, над которыми висел удушливый запах крови, рыбы и давленого жира. Этот запах сильно соблазнял кудлатого, седого барбоса, с мудрыми как у раввина глазами. Он сидел на задних лапах, поджав под себя хвост, и задрав кверху бородатую морду, грустно смотрел на отрезанную свиную голову, которая возлежала на самом краю обитого оцинкованной жестью прилавка и, поникнув ушами, скалила на пса, ослепительно белую цепочку мелких, острых зубов.
   Я дошел до длинных столов, с которых торговали овощами и фруктами. В нос сразу ударил аромат зрелых дынь, они лежали всюду, и тут, и там, на столах, и под ними, вперемешку с толстыми арбузами, и отдельно от них. Я хотел, было взять дыньку или арбуз. Но передумал, тогда пришлось бы тащиться домой, чего никак не хотелось. Вместо этого я купил у пожилого азербайджанца три горсти, желтых, словно цыплячьи головы, абрикосов, и у розовощёкой, смешливой, спелой, как и её товар бабы, два больших, зелёных яблока. Сложив фрукты в пакет, я направился в само здание рынка. Огромное, квадратное, с вздёрнутыми к верху углами кровли, с нелепой нашлёпкой, посередине крыши, оно походило или на пагоду, или на шатёр цирка шапито. На входе меня атаковали продавщицы живыми цветами, профессионально нараспев завывая:
   -Молодой человек, возьмите девушке хризантемы.
   -А вот, розы. Посмотрите, какие розы, - и всё такое прочее. Я растолкал надоедливых кретинок, будто шар кегли. Страйк. Так им и надо, пристали со своей ботаникой.
   Оглядевшись по сторонам, сразу обнаружил то, что искал. В нескольких метрах от меня, из стены торчала труба с краном. Я подошел к ней, открыл воду. В вырубленном в бетонном полу стоке, заурчало, запенилось. Вымыл фрукты. Яблоки бросил в пакет, предварительно стряхнув с них влагу, а абрикосы съел на месте, один за другим. Они оказались настолько сладки, что захотелось пить. Напился из того же крана, перекрыл воду, и пошел к выходу на улицу.
  
   Я покидал, всё более усиливающийся, базарный гвалт. У самых ворот и дальше за ними, на чём придётся, сидели бабки, перед их разбитыми коленями, на перевёрнутых деревянных ящиках стояли стаканы, стопки, маленькие 'совковые' майонезные банки, наполненные слюнявой чернотой. Шелуха и воробьиный перебрёх, обильно усыпали землю возле старушечьих ног. Тут же рядом, возле ворот, прижавшись спиной к толстым стальным прутьям забора, стоял безвозрастный, с покрытым коричневой коростой лицом, похожий на лешего мужичок. В его руках раздувал и сдувал щёки мехов аккордеон. Звуки из-под клапанов сыпались в меха, в них перемешивались, перемалывались, заваривались в тягучую несъедобную кашу. Которую мужичок, хитрым, неуловимым, для глаз движением, закидывал себе в рот, глотал её, за тем срыгивал, и выплёвывал в лица проходящим мимо.
   -Ой, морх-рх-рхо-оз, морхо-о-о-оз не морозь меня..., - брызгало с голых, тронутых красным раздражением дёсен. У растоптанных мужичонкиных говнодавов, развалившись надвое, просил за бога ради, беря за живое, тёртыми боками и сломанными петлями, футляр из-под аккордеона. В нём блестели с трудом намытые, размером с обычную мелочь, самородки. Я подбросил к ним ещё несколько крупиц, с радостью скинув мелочь из заднего кармана. Пятаки весело брякнули о дно футляра. Леший благодарно посмотрел мне в переносицу, и оплевал 'белыми розами'.
   Стало тошно, я отвернулся и увидел маленькую смугленькую девочку, в непомерно жаркой одежде. На ней были замызганный кроличий полушубок, плотная вязаная шапка с помпоном, на ногах не по размеру большие коричневые с оббитыми носками кожаные сапоги. На шее девочки, на кручёной бечевке, висела, как у иконного Христа перед казнью, картонная табличка. На ней простым карандашом, жирно, коряво, и с ошибками было выведено: 'ПОМОГИТ БЕЖЫНТЦСЯМ'. Рядом с девочкой, неряшливой тряпичной грудой, сидела её мать. Перед собой она держала тихий свёрток, с грязным, облепленным молочной коркой ртом. С чавканьем и причмокиванием голодная прорва сосала, иногда теряя и снова заглатывая, длинный, коричневей как у легавой суки сосок. Я протянул девочке две мятые десятки. Она сказала:
   -Сапсы.
   Гора тряпья кивнула мне завёрнутым в шерсть камнем и тоже сказала:
   -Сапсы.
   Я переключил внимание на торговок семечками.
   -Почём подсолнечник девушка, - обратился я к ближайшей старухе, в красной болоньевой куртке, с белыми клапанами боковых и нагрудных карманов, делающих её похожей на мухомор.
   -Пять маленький, десять большой, - ответила она. Я купил большой, бросил кулёк, с плотно замятым раструбом в пакет, к уже лежащим в нём яблокам.
  
   Я сидел в сквере, на той самой скамейке, на которой, четыре года назад встречался с Саш, на нашем первом свидании. Сидел и, скучая, бросал неполные горсти семечек голубям, их шумная, горлакующая стая, слетелась к моим ногам. Они, не пугаясь, возились возле самых ботинок, дрались за более крупные, маслянистые зёрна. Курлыкали, ворочались, клевали с ладоней. Я вспоминал.
  
   Последний вечер перед Новым Годом.
   Мы купили в зоомагазине корм для попугаев, смесь из проса, пшена, подсолнечника, конопляных семян и овощной крошки, и под фонарём у подъезда кормили этой дрянью прилетевших к нам птиц. Куча голубей, и несколько синиц склёвывали дармовое угощение чуть не из воздуха. Всю прочую крылатую братию притесняли два наглых воробья, они брыкались, матерились, подло грабили, давились, и снова нападали. Саш смеялась, и я, глядя на неё тоже. Я иногда целовал её в ярко-красные от мороза щёки, и чувствовал себя безмерно счастливым.
   -Смотри, смотри Макс, вон тот толстый, так жрёт. Ах, ты ...
   Невесть откуда взявшийся взъерошенный кот, молнией выстрелил из засады, схватил зубами за шею толстого голубя, и на трёх лапах поволок его в кусты. Голубь бил крылами, хотел жить. Но почему-то, несмотря на жалость к бедной птице, я был на стороне кота. Саш заплакала, и весь последующий, праздничный вечер вспоминала пережитое.
  
   Бросив птицам, остатки семян, я отряхнул руки от прилипших мелких крупиц соли. Достал из внутреннего кармана пиджака, купленную по дороге, маленькую фляжку виски. Скрутил крышку, и сделал глоток. В горле задержался ненадолго, и провалился дальше привкус горькой древесины. Мягкое тепло прошло по пищеводу, омыло желудок.
  
   Я лежал на разобранном диване, поверх одеяла, в одних трусах, перечитывая 'Улитку на склоне' братьев Стругацких. На том месте, где Кандид дрался на болотах с разбойниками из-за Навы, я прервался. В комнату вошла Саш, влажная и тёплая после душа. В коротком, легком халатике на голое тело, босиком, в тюрбане из большого банного полотенца, она встала напротив меня в соблазнительной позе, выставив одну ножку вперёд, приподняла попку, и завела руки за спину, от чего халатик на груди разошелся, и образовалось глубокое розовое декольте. Приоткрыв рот, и напустив на глаза, поволоку, она провела кончиком языка по зубам и томно спросила:
   -Ты меня хочешь?
   -В этом полотенце ты похожа на престарелого гидроцефала.
   Прыжок дикой охотящейся кошки. Я пригвождён и раздавлен. Рёв вкусившей крови хищницы, заглушил моё слабое блеянье. Зубы вонзились в плоть. Сидя сверху, Саш рвала мою тушку на лоскуты. Каким-то чудом мне удалось прижать её к себе. Переместив центр тяжести, я перевернулся и подмял её. Она сопротивлялась, щелкала зубами, как выпущенная на волю фурия. Саш уставала, я возбуждался всё сильнее. Не обращая внимания на тумаки и укусы, я гладил её по бокам, ногам, груди, целовал в шею и лицо. Халатик сбился в мятые бабочкины крылья, ничто не прикрывало наготы, только узкая полоска пояса, лежала поперёк взволнованного живота. Наконец она крепко обхватила меня за шею, и сомкнула ноги в замок на спине. Наши тела оказались так плотно стиснуты, что стало трудно дышать. Кое-как я протиснул руку между нами, приспустил свои трусы, и вошел в неё. Двигаться было неудобно, ноги Саш плющили мою поясницу, сковывая, не давая достаточной свободы, поэтому мы катались по постели, как пара расшалившихся медвежат. Я напрягся, мышцы живота стали непроизвольно сокращаться в такт ударам сердца.
   -Подожди, подожди, - жарко с пристоном прохрипела Саш, покусывая мочку моего уха. От щекотки я отвлёкся, волна спала. Мы затихли лёжа на боку, еле заметно двигаясь навстречу, друг к другу, короткими, пульсирующими кровью толчками. В моём затылке набухала жаром паровозная топка, кто-то подкидывал, и подкидывал в неё угля. Стрелка шла по показаниям манометра, приближаясь к критической отметке. Кончено! Котёл не выдержав давления пара, лопнул. Я за долю секунды сварился заживо, и теперь смотрел пустым взором, в пустой взор Саш. Её лицо окаменело, только блестевшие драгоценными камнями капельки пота на носу, и под ним, да обсохшие, покрытые последним выдохом губы, говорили о том, что ещё совсем недавно она отзывалась на мои прикосновения.
   -Саш, - позвал я. Она была очень далеко и не спешила возвращаться. Спустя короткое время в уголках её глаз я увидел себя. Я взял своё отражение обратно, а Саш отдал её образ, нечаянно похищенный мною.
  
   Виски приятно скользило по гортани. Я закрутил крышку, и убрал бутылку в карман, подальше от недовольных лиц прохожих, которых становилось всё больше. Скамейка в сквере не самое подходящее место для злоупотребления, но самое подходящее для меня, по крайней мере, в данный момент, поэтому я здесь, и поэтому, украдкой прикладываясь к горлышку, просеиваю солнечный день, через сито своей памяти.
   Солнце встало в зенит. Хилый ветерок наволок несколько штук полупрозрачных облаков, и обессиленный от тяжести проделанной работы, упал в пыль у моих ног, попробовал, было закрутить, песчаного чёрта, но чуть не издох, не вытянув усилия, бросил всё, и пошелестел прочь по мощеной фигурной плиткой дорожке, задирая и распихивая, смеющиеся над ним палые листья.
  
   Курсор бежал по списку.
   Мы сидели в одной из пяти комнат, огромной Ерёминой квартиры, в полной темноте, не считая горящего монитора компьютера. За стеной хороводил праздник, за окном тоже. Шел снег, крупный, и медленный, он словно зависал в воздухе не торопясь коснуться земли. Равнодушный к людским забавам, снег висел в сказочном, оранжевом свете уличного фонаря, впрочем, тоже абсолютно равнодушного ко всему. Свет помимо невесомых хлопьев, выхватывал часть тропинки, и три высоких, наряженных белыми кроличьими лапками берёзы. Забвение. И только когда эту молчаливую, неземную, полную саму по себе картину, нарушали треск петард, и вспышки ракет, и салютов, окружающее менялось. Свет фонаря делался тусклее, переставая удерживать в воздухе снег, и тот обрушивался грубой, нешлифованной стеной, стараясь придушить своим весом шум, и огонь беснующегося города.
   НОВЫЙ ГОД!
   Полная темнота, не считая горящего монитора компьютера. Я не видел своих рук, не улавливал мысли. Только её лицо, повёрнутое ко мне боком, парило в мёртвом источнике. Оно походило на искусно сделанную, из фосфоресцирующего материала маску мифической сфинксы, тонущую в непроглядной тьме, и тянувшую меня за собой.
   Курсор упёрся в строку. Я прочёл: Леонид Фёдоров - 'Зимы не будет'. Саш кликнула левой клавишей мыши. Песня полилась. Время шло, лицо сфинксы по-прежнему парило, я не мог от него оторваться.
   -О-о-о зимы не будет, о-о-о тебя он любит...
  Музыка смолкла, началась следующая песня, но Саш зарезала её, защёлкала мышью, закрыла папку, выключила компьютер. Теперь тьма была полной, её не разбавлял даже свет фонаря, за стеклом. Пропала сфинкс, и я утонул вместе с ней.
   -Макс, - Саш прильнула ко мне.
   -Да.
   -Я опять вспомнила того голубя.
   -Перестань, котам тоже нужно есть. - Я хотел сказать что-то ещё, что-то весомое, убедительное, но в нашу темноту вторгся пожар. Я зажмурился. В пламенном дверном проёме, наподобие гневного, разящего серафима, стоял Ерёма.
   -Слушайте, вы запарили. Все за столом. Дома налюбуетесь. Новый год всё-таки, имейте совесть.
   -Мы идём Паша, - безропотно сказала Саш.
   Я посмотрел на неё, и мой взгляд поскользнулся на узенькой, ледяной дорожке, на её щеке.
  
   Пустая склянка звякнула о металлическую стенку урны. Проснулась жажда. Я вспомнил о яблоках.
   Сок выстреливал в стороны, тёк по ладони, подбородку, капал на землю. Хрум, хрум. Я сгоготал пузатый плод вместе с семечками, остался только сухой, коричневый черенок. Второе яблоко оставил на разложенном пакете на скамейке, когда уходил из сквера.
   В ближайшем магазинчике я купил маленькую, пластиковую бутылку минералки. Вымыл руки, лицо, остатки воды вылил в траву. Оглядевшись, нырнул в шаркающую по асфальту человеческую реку. Люди шли мне навстречу, обгоняли меня, кого-то обходил я. Чувство полного отречения от всего происходящего помещалось внутри меня, слепой, белёсой личинкой. Я не испытывал, ни сожаления, ни радости - ничего. То есть вообще ничего, всё было растрачено там в сквере. Нет, конечно, кое-что оставалось, но я берёг это на потом, на чёрный день. И дело даже не в том, что воспоминания как бы неуклюжими пальцами надавили на мои болевые точки, от чего восприятие текущего момента притупилось, свелось к нехитрой формуле. Я тот, кто я есть. Нет. Просто, хотя конечно не так уж и просто, обрывки прошлого словно прошлись по моему брюшку острым, кухонным ножом. Края раны разошлись. Тогда я сам, твёрдой хозяйской рукой, вытащил скользкие потроха. Молоки и плавательный пузырь положил на политый растительным маслом противень, рядом улёгся сам, намазался майонезом, и в разогретую духовку. Дождался золотистой корочки, достал, поделил себя на порции, и подал с маринованными каперсами и хрустящей картошечкой. И вот глядя на приготовленное блюдо, я потерял всякий аппетит, ясно представляя себе, что такого жирного леща попробую ещё нескоро, может быть никогда. И может быть именно поэтому, я потерял интерес к продолжению своей повести. Какой смысл двигаться вперёд, зная, что там, куда я так спешу, не будет вкусных жирных лещей.
  
  
   ГЛАВА 9.
  
  
   Я шел вперёд, иногда заходя в магазинчики, попадающиеся по пути. Просто так, с одной целью, потянуть время, не хотелось возвращаться домой. Мои мысли в не покое. Образ Саш колыхаясь поднимался из глубины прошлого, ненадолго задерживался на поверхности, неподвижной глади омута, и, растревожив меня, плавно словно гигантская медуза опускался на дно.
   Саш. Я думал о ней. Где она? Что она? Как она? И почему после долгого молчания, она вдруг дала о себе знать, да ещё таким странным способом? А то, что в ту сумасшедшую ночь я держал в руках именно её плечи, смотрел в её глаза, слышал её голос, больше сомнений не осталось. Как не осталось ни малейших надежд, на то, что когда-нибудь я смогу понять, каким образом это стало возможным. Единственное что я чётко уловил, это связь между Саш и Волчонком, но опять же, что за связь, в чём она выражалась, и что под собой скрывала, толком объяснить не мог. И голову ломать над этим пока не собирался, справедливо полагая, что время само расставит точки над 'i'.
   И тогда тонкая, тонкая, прозрачная, невидимая леска, соединяющая их обеих, ясно блеснёт в луче озарения, и всё встанет на свои места, а до тех пор я ничего не смогу объяснить. Хотя кое-что, можно прояснить прямо сейчас, и только природная нерешительность, и неведомого происхождения страх, мешали мне сделать это. Существовала ещё одна ниточка. Нужно всего-то убить полтора часа времени, чтобы проверить свою догадку. Сколько времени прошло? Не слишком много если разобраться, но и не так мало. Последний раз я был там вместе с Саш. Нет, не сейчас. Позже. Уж слишком дикая затея. Я еще не совсем отошел от недавнего потрясения, чтобы брать на себя новые хлопоты.
   Хлопок. Затихающий отзвук гулкого эха, кто-то ударил в ладоши в пустой комнате. От неожиданности я встал на месте, и обернулся. На противоположной стороне улицы, за несущимся потоком автомобилей стояла Волчонок. Я опешил, голос охрип, слова прилипли к нёбу.
   -Волчонок, Валя, - проартикулировал я. На меня сзади кто-то налетел, очки съехали на нос.
   -Придурок, - услышал я. Не обратив внимания на брань, сгрёб с лица, мешающие очки, и во все глаза уставился на Волчонка. Она стояла, не видя меня, а я не имел возможности привлечь её внимание. Волчонок напряженно всматривалась перед собой, но недолго, вот она облегченно распрямила плечи, как мне показалось, слегка улыбнулась, и протянула вперёд руку, которую тут же схватила, невесть откуда появившаяся, девчушка лет пяти-шести, она бросила короткий взгляд в мою сторону, наши глаза встретились, я узнал её! Светофор остановил движение. Автобус, белый с гармошкой мерседес, скрыл Волчонка и мою сестру!
  
   * * *
  
   Осколок за осколком. Я вижу широкую, белую дюну. На её вершине мальчик и девочка. Солнце лижет их светлые лица, оно жарко, но ласково. Мальчик в голубой пижаме, девочка в простом белом, безрукавом платьице. Девочка чуть выше мальчика, они стоят, взявшись за руки. Раскалённый песок должен жечь их голые ступни, но они стоят спокойно, и смотрят на меня. Девочка что-то говорит, я не слышу её. Она замолкает, наклоняется к мальчику, тот кивает ей головой. Они поворачиваются ко мне спиной, идут к солнцу, исчезают за глухой стеной бархана. Песок и солнце, солнце и линялая тряпка неба, небо и белый жаркий песок, песок и серая фигура человека. Лица не разглядеть, видно только, что у нас общие рост и комплекция, издали он кажется моей тенью.
  
   * * *
  
   -Ты!? - я не ответил. Последний раз я посещал могилу сестры совсем ребёнком. Отец тогда ещё был жив, а мать не превратилась в оконченную алкоголичку. Тогда всё было по-другому, не так как сейчас. Если закрыть глаза, то можно увидеть...., да, да.
   Странно, некоторые эпизоды из детства я помню отчётливо, вплоть до того, как лежали тени в уголках маминых глаз, а некоторые, и их большинство, начисто слизаны чёрным псом беспамятства.
  
   * * *
  
   Родители забрали, мня из школы с предпоследнего урока. Мама хлопотала, а отец дожидался нас у школьного крыльца, в недавно купленном 412-ом 'москвиче'. Я был рад пораньше свалить с уроков, и не как не мог унять рвущейся на волю радости. Держа двумя руками набитый учебниками и тетрадями ранец, и мешок с утягивающимся верёвкой горлом, со сменной обувью, я нетерпеливо топтался на месте, в рекреации, дожидаясь, когда мама обсудит какие-то проблемы с моей классной руководительницей Анной Ивановной. Они стояли у дверей класса, разговаривали в полголоса, иногда поглядывая в мою сторону. О чём они беседовали, я не слышал, меня это мало трогало. Мне хотелось одного, побыстрее выбраться из стен осточертевшей школы, скатиться с криком с крыльца, подбежать к отцу, хлопнуть его по руке, забраться в пахнущий кожзаменителем салон автомобиля, завалиться на заднее сидение, и ехать, всё равно куда, лишь бы ехать. Когда терпения совсем не хватало, я начинал крутиться на каблуке, вокруг своей оси, полтора оборота вперёд, полтора оборота назад. Наконец учительница, тронув мать за локоть, и кивнув ей на прощанье, скрылась за серовато-белой дверью класса. Я крутанулся сильнее, чем прежде, ранец выскользнул из моих вспотевших ладоней, и с шумом ударился о стену. Я упал на колени. Мама подошла ко мне, помогла встать, её лицо выражало лёгкую озабоченность.
   -Мам, - позвал я. Она молчала, видимо класнуха, что-то ей наплела, и теперь это тревожило маму. Вообще-то, я неплохо учился, мне лишь недоставало усидчивости, а откуда ей взяться у восьмилетнего пацана, когда вокруг столько всего интересного. Я поднял ранец, закинул его на плечи, и взял маму за руку. Мы, молча, пошли по длинному, залитому солнцем коридору.
   На улице желтые горячие лучи солнца моментально пропитали школьную форму, пошитую из плотного, темно-синего материала. Стало жарко. Несмотря на то, что отцовский 'москвичонок' стоял поблизости, я унял душевный трепет, обуревающий меня, остановился, скинул ранец, и снял форменный пиджак. Помедлив несколько секунд, чтобы полюбоваться клеёнчатой эмблемой на рукаве - раскрытый учебник на фоне восходящего солнца. Я свернул пиджак, взял его под мышку, и только после этого бросился к отцу. Он курил возле машины, прислонившись к двери у водительского места.
   Ярко зелёный 'москвич' всегда вызывал у меня чувство необъяснимой радости, и суеверного трепета, и конечно я безмерно гордился этим приручённым монстром, особенно перед друзьями. Жаль только, их не было сейчас со мной. Но даже, этот досадный минус, не мог заглушить того восторга, который я испытал, увидев вновь, приподнятый над землёй, надменный профиль автомобиля.
   Подойдя к отцу, я первым делом дотронулся до тёплого, гладкого капота, и уже затем, покончив с устоявшимся ритуалом приветствия своего металлического идола, протянул руку, для мужского пожатия.
   Папа никогда не нянчился со мной, не сюсюкался, я к этому привык, и вздумай он хоть, как-то, проявить родительскую нежность, меня бы это поставило в тупик. Поэтому мы старались не переступать сложившихся правил общения, и оберегать статус-кво и были благодарны друг другу за понимание, хотя, нужно сказать, при этом, мы любили друг друга, по-своему, разумеется. После рукопожатия, отец провёл широкой сильной ладонью, по-моему, непослушному вихру, спросил:
   -Как в школе?
   -Нормально, па, - слишком резво ответил я, и почувствовал на шее, горячий, укоряющий взгляд матери. Она промолчала, а я бессовестно отмахнулся, от её укора, и затараторил:
   -Когда поедем, па? Когда поедем? - Отец, усмехнувшись, открыл заднюю дверь, принял мои вещи, и пристроил их на сидении, после сделал широкий гостеприимный жест рукой. Не требуя повторного приглашения, я шмыгнул в салон. При этом зацепился носком ботинка за порожек, и уткнулся носом в сиденье, засмеялся.
   -Максим, осторожнее, - охнула мама.
   -Да нормально всё, не квохчи ты над ним так, - благодушно пробасил отец.
   Дорога вела из школьного двора, засаженного дубами и черёмухой, мимо футбольного поля, с беговой дорожкой присыпанной дроблёным шлаком, и приютившейся по соседству убогой спортплощадкой. Дальше по кривому проулку, мы выехали на соседнюю улицу, а там дворами выбрались на проезжую. Минут пять-десять движения, в оживлённом транспортном потоке, и дома стали реже, замелькали обычные для окраин виды. Мёртвые стройки, деревянные лабазы, какие-то мастерские, заброшенные цеха, огороженные бетонными блочными заборами, с закрытыми железными воротами-ходами, и пристроенными к ним сторожевыми будками, в которых, за закопченными стёклами, загородившись ото всех, и вся газетой, сидели угрюмые сторожа-домовые.
   Асфальт закончился, дорога превратилась в длинный уделанный сухой грязью половик. Из-под колёс 'москвича' полетели камни. За автомобилем закурился непроницаемый для света шлейф пыли. По обеим сторонам дороги выстроились ряды пакгаузов, складов, и ангаров. Людей не видно. Только изредка между плотно подогнанными друг к дружке громадинами этих жутких сооружений, мелькали людские тени. Иногда появлялись и их обладатели, но очень нечасто.
   От вида окружающего, покинутого пейзажа весь мой прежний запал истлел. Я сидел, молча и глазел на нескончаемые, непонятного предназначения здания, и необъяснимая сладкая жуть подкрадывалась к сердцу. Но вот пропавшая растительность вновь запестрела за окном. Пыль и камни сменились утрамбованной землёй. Отец опустил стекло, меня захлестнуло свежим шепелявым сквозняком. Стало легче дышать. У неприметной, теряющейся в раките развилки, автомобиль съехал с дороги и встал. Мы приехали.
   Несмотря на все возражения, мама заставила меня, надеть пиджак.
   Отец, покопавшись в багажнике, вытащил из его утробы свой старый, коричневый, раздувшийся от гордости и содержимого, кожаный портфель, с облупившейся никелированной застёжкой на пузе. Поставив его на землю, папа позвал меня, и снова нагнулся над распахнутым багажником. В эту минуту он походил на старого пирата, роющегося в сундуке с сокровищами. Только я подошел, как мне в руки буквально упала круглая, увязанная наволочкой, плетёнка. Она оказалась довольно тяжелой, но не настолько, чтобы с её весом не совладал крепкий второклашка.
   Родители всю дорогу о чём-то разговаривали, теперь же их языки высохли. Я помню ту тягостную немоту. Она наваливалась на них всякий раз, когда мы приезжали к сестре. И всякий раз я невольно захлёбывался разведённой в окружающем нас воздухе печалью, и мне, несмотря на малый возраст, становилось не по себе. Поэтому я не любил эти поездки, но быстро забывал об этом впечатлении. Стоило отцу сказать, что мы едем к Анне, как предвкушение от предстоящего, пусть и маленького, путешествия, заставляло быстрее биться моё сердечко. Но только отцовский 'москвич' тормозил у развилки, я снова переживал убийственное чувство одиночества, и ненужности. Тогда я замолкал вслед за родителями.
   Я притих, глядя, как мама уходит по тропинке вперёд, не дождавшись нас с отцом, и как покачиваются в такт её беззвучным шагам, длинные концы уродливых гладиолусов. Которые, пока мы ехали, она держала на коленях, и, наверное, шептала им что-то тёплое, ласковое. От этого я испытал ревность.
  
   На застеленном газетами маленьком, приземистом столике размещались: свежие огурцы, помидоры, зелень, нарезанный треугольными ломтиками чёрный хлеб, и жареная курица в промасленной кальке, и, кроме того, литровая банка кваса из бочки, бутыль из под шампанского с домашним ежевичным вином, три стеклянные рюмки на длинных ножках, и спичечный коробок, наполненный солью.
   На низенькой скамейке едва хватало места для нас троих. Мы сидели вплотную друг к другу, я посередине родители по бокам. Отец налил черного непрозрачного вина. Себе с мамой по целой рюмке, мне половинку.
   -Спи доченька сладко, - сказал он. Мама от этих слов издала короткий, глухой, грудной звук. Тогда я не обратил на это внимания. Всё вспомнилось позже. Гораздо позже.
   Я как зачарованный смотрел на налитое вино. Родители уже выпили, а я всё не решался притронуться к рюмке.
   -Помяни сестрёнку сынок, - наклонилась ко мне мама и поцеловала в глаза, - помяни Анюту.
   Переполненный противоречивыми чувствами я робко взялся за тонкую ножку рюмки и чуть не пролил вино. Зажмурился. Выпил. Этот терпкий отчётливо отдающий спелой ягодой вкус я запомнил надолго, помню его и сейчас. Ещё помню не с чем несравнимое ощущение внезапно свалившейся на меня взрослости, и причастности к некой тайне, которая известна только своему узкому кругу, мне, отцу, маме, сестре.
   Мне больше не наливали. Я переключился на сладкий тепловатый квас. Отец выпил, кажется, ещё пару стопок. Мама уговорила оставшееся вино. Когда мы возвращались, она спала на заднем сидении, положив голову мне на колени. Я гладил её длинные волосы. Вдыхал идущий от её лица аромат перебродивших тёмных плодов, разбавленный слезами. Это были её первые шаги к тому кошмару, который накрыл нас после. Но пока что она не превратилась в ту полубезумную, опустившуюся сорокатрёхлетнюю старуху, какой я застал её в последнюю нашу встречу. Пока она была милой, доброй и глубоко несчастной мамой, она спала на моих коленях, и я любил её.
  
   Через месяц после той поездки из окна моей комнаты выбросился отец.
  
   * * *
  
   Я вошел за оградку, присел рядом с Саш. Она всё ещё держала примятую у корня траву. В её глазах стояли полные вёдра мыльной воды.
   -Ты!? - задала Саш во второй раз свой бессмысленный вопрос.
   -Что я?
   -Почему ты не говорил мне о своей сестре?
   -Что я должен был тебе рассказать?
   Раздражение поднялось во мне, заворочалось, загудело, растревоженным осиным гнездом. Я невольно оторвал взгляд от Саш, посмотрел выше и прочел надписи на могильном камне: 'Милой доченьке Аннушке от родителей, папы Игоря и мамы Вики. Спи спокойно доченька', 'Петрова Аня Игоревна 1973 - 1978гг.'
   -Не знаю, хоть что-нибудь, - казалось, Саш не замечает, что порядком злит меня.
   -И с чего ты взяла, что это моя сестра? Только потому, что у нас общие фамилии и отчества? Может же случиться так, что это простое совпадение и больше ничего.
   -Это не твоя сестра?
   -Тебе не кажется, что это не твоё дело?
   -Как скажешь, - Саш обиженно поджала губы, опустила голову. Она была близка к тому, чтобы расплакаться. Меня это слегка остудило, я усмирил гнев, смягчил голос и примирительно сказал:
   -Прости, не хотел тебя расстраивать, не нарочно вышло. Если я ничего не говорил, значит, не считал нужным, - я замолчал, сломал травинку. - Она умерла ребёнком, ещё до моего рождения. Сколько себя помню, родители всё время её оплакивали, особенно отец. И, похоже, её смерть в конечном итоге привела его к тому, к чему он пришел. Из-за неё, а после и из-за отца спилась мать. Всё время я слышал, как предки говорили о сестре. Какой она была, какой могла стать, и всё в таком духе. Они не редко ставили сестру в пример, перекраивая мою детскую психику на какой-то абсолютно сумасшедший лад, даже не замечая этого. Меня постоянно таскали на кладбище, по церковным праздникам и просто так, - я прервался, в задумчивости покусывая тонкий зелёный стебелёк, - так что, до того момента, как меня отправили к тётке, я прибывал в состоянии затянувшихся поминок. И всё это благодаря своей почившей, царствие ей небесное, сестрёнке. Разумеется, она не в чём передо мной не виновата. Только вот и особой нежности к ней я не питаю.
   -Но это же глупо! - Воскликнула Саш.
   -Не глупее чем в свой день рождения прийти на кладбище, чтобы полюбопытствовать как там, - взорвался я не в силах больше выслушивать её наставления.
   Саш никак не отреагировала на мой выпад. Она вновь взглянула на овальную металлическую тарелочку на надгробии с изображением маленькой девочки, после отпустила траву, та не спеша, распрямилась, закрыв собой кое-где выкрошенное теснение надписей.
   Возвращались мы в полном молчании. Каждый думал о своём. О чём думала Саш, я не представлял. Я же напрягал мысль над тем, где она взяла купальницы в середине июля. Насколько я знал, они отцветают в начале лета. Или это были не купальницы? Сейчас уже не помню.
  
   * * *
  
   Отдышавшись, я дрожащей рукой вытащил из пачки сигарету. Спички ломались одна за другой, прикуриться удалось только с третьей попытки. Нужно ли говорить, что я испытал. Воздух разрядился, превратился в вакуум. Ноги стали ватными, я словно проваливался в зыбучую трясину, или наоборот поднимался над землёй, потеряв вес. Ток крови замедлился. Ориентиры пропали, я остался один в глухом месте. Без сил. Без воли. Без желаний. Видимо это всё-таки сумасшествие, другого объяснения нет.
   В кармане зажужжал мобильник. Пелена сползла с глаз, как ничего и не было. Я даже удивился, насколько всё оказалось наигранным. И дышалось полной грудью, и местность была узнаваема. Остались, конечно, кое-какие сомнения, ну да это скорее признак нормальности, нежели наоборот. Я усмехнулся, а может быть то секундное затмение, и было последней искоркой нормальности. Как знать, а вдруг я уже законченный псих. Что ж псих так псих, пусть будет так.
   Пришло текстовое сообщение от Ерёмы. Я нажал на 'ок' и прочел: 'По радио передали новость. Найден труп с разорванной жопой. Перезвони, я волнуюсь'. Вполне в его духе. Высмотрел, у кого-нибудь, и переслал мне. За много лет знакомства я привык к его странному чувству юмора. Но, не смотря на то, что смешно мне не было, всё же обрадовался, захотелось увидеться с Ерёмой. Я набрал его номер. После четвёртого гудка услышал никогда неунывающий голос:
   -Здравствуй дорогой.
   -Как сам Ерёма?
   -Не скучаю.
   -Рад.
   Разговор длился не долго, мы условились встретиться через час в одной недавно открывшейся кафешке. Мне до неё было пути, каких-нибудь минут пятнадцать. Поэтому я продолжил свой неспешный променад, стараясь больше не думать о диком инциденте. Невольные мысли всё же наведывались в мою разнесчастную черепушку. Они проникали глубже в самую бездну сердца, выходили наружу, где-то в районе пяток, и тихая обречённость омывала всё моё тело. Она выступала на коже в виде мелких пупырышек, подкатывала к горлу комком плотной слизи, смачивала спину ледяным потом, и притупляла зрение. Тогда приходилось останавливаться, пережидать пару секунд, пока не пройдёт слабость. В результате случилось то, чего я опасался больше всего.
   Острая боль вступила в правый висок и вышла правым же глазом. Благо я находился на центральном проспекте с множеством торговых точек, и долго искать аптеку не пришлось. В первом же встретившемся на пути магазине я нашел аптечный ларёк. Купил в нём упаковку пенталгина и бутылку 'багиатти'. Принял таблетку и поразмыслив догнался второй. Полегчало почти моментально. Некоторое время перед правым глазом клубилась молочная дымка, прожженная в нескольких местах плавающими в воздухе синими электрическими искорками-маячками, но вскоре рассеялась и она. Наступило что-то похожее на умиротворение.
  
   Солнце заметно опустилось, оно обессилено повисло в нескольких метрах над горизонтом, было понятно, что ему не протянуть и часа.
   Налетел несильный, но очень хваткий ветерок, может быть тот самый, что посрамлённым убрался из сквера. Совсем скоро ветерок возмужает, скрутит ноющим параличом стариковские кости и суставы, а к ночи нанесёт с запада ненастье. Прольётся дождь и прибьёт к земле отжившие своё листья, наварит полные улицы грязи, умоет ею самодовольную физиономию города.
   Куранты на башне камерного театра, рядом с которым я находился, пробили шесть. До встречи с Ерёмой оставалось около получаса, а я уже подошел к низенькому желтому павильону кафе. Сидеть одному не хотелось. Я стал озираться по сторонам прикидывая как бы прикончить оставшиеся тридцать минут. Метрах в двадцати от меня, через дорогу, притулился книжный магазин. Приняв видение за знак, я прямиком направился к нему.
  
   Просторное светлое помещение, уставленное высокими стеллажами с огромным количеством книг, приятно поразило меня. Я с удовольствием сравнимым с блаженством принялся рассматривать строгие кожаные переплёты классики и публицистики, легкомысленные суперобложки беллетристики, и безликие ряды корешков специализированной литературы. Аж дух захватило! Про себя я пожалел, что зашел сюда всего-то на полчаса.
   Пройдя по периметру зала, переместился к стеллажу с учебными изданиями, и как-то само собой ухватил широкоформатный том в глянцевой зелёной обложке, с мирно спящим гривастым львом на лицевом обороте. Книга оказалась иллюстрированным зоологическим словарём Девида Бёрни. Я раскрыл его примерно посередине, и, пролистав немного вперёд, остановился на разделе млекопитающие. Полистал немного, нашел искомое и углубился в чтение...
  
   ЧТО Я УЗНАЛ О СЛОНАХ, (вкратце).
  
   Из двух видов слонов африканского и индийского, индийский слон размером меньше по сравнению с африканским. У него более выпуклая спина, меньше уши, а на конце хобота только один пальцеобразный вырост. Обитает в лесах. Хоботом обрывает ветки с деревьев или выдёргивает из земли травянистые растения.
   У самцов бывают довольно крупные бивни, а у самок они если и есть, то очень небольшие. Многие самки бивней не имеют.
   Уже четыре тысячи лет индийского слона приручают и используют на разных работах. В неволе они размножаются плохо. Поэтому для пополнения стада молодых животных нужно снова ловить в природе. Почти всегда это делают с помощью слонов уже прирученных раньше. Общая численность индийских слонов в природе невелика.
   Научное название: Elephans maximus.
   Распространение: Индия, Шри-Ланка, Юго-Восточная Азия.
   Размер до 4-х метров в длину, без хобота.
  
   Я задумался, что есть слон без хобота. Мысль не пришла, и я продолжил чтение.
  
   Африканский слон при высоте в плечах до 3.7 метров в настоящее время самое крупное наземное животное. Вес взрослого самца может достигать до 6-ти тонн, т.е. примерно в 80 раз больше чем вес взрослого человека.
   В день одному слону необходимо съедать около 300 кг. растительных кормов и выпивать около 100 л. воды.
   От индийского слона африканский отличается общими очертаниями тела, и более крупными округлыми ушами. На конце хобота у него два пальцеобразных выроста. Бивни есть и у самцов и у самок. Но у самцов они особенно крупные, могут достигать до 3-х метров в длину.
   Африканские слоны живут в разряженных лесах и саванах небольшими стадами, в которых несколько взрослых животных и молодняк. Слонята кормятся материнским молоком, по крайней мере, 18 месяцев, а приступают к размножению в 11-12 лет.
   Ранее слоны были распространены в Африке на обширной территории, но охота с целью добычи слоновой кости привела к резкому сокращению их численности. Сейчас продажа слоновой кости строго контролируется, но браконьерская охота на слонов всё равно продолжается.
   Научное название: Loxodonta Аfrikana.
   Распространение: Африка к югу от Сахары.
   Размер до 4.5 м. в длину не считая хобота.
   Бивни это видоизменённые зубы, резцы верхней челюсти. Они растут в течение всей жизни и порой становятся сильно искривлёнными. Бивни слона, безусловно, самые крупные в мире животных, и они пользуются ими для самых разных целей. В период засухи слон копает ими высыхающее русло реки, пытаясь добраться до воды. Ими же он сдирает кору с деревьев, угрожает своим соперникам и защищается от хищников. Примерно треть бивня сидит глубоко в костях черепа.
   Хобот в высшей степени полезный орган и есть не что иное, как сильно вытянутая верхняя губа, сросшаяся с носом. На конце его располагаются ноздри.
   Слоны вегетарианцы, питающиеся различной растительной пищей. Пережевывают они её большими плоскими зубами, сидящими в самой глубине рта.
   Слоны это умные общительные животные. Живут они долго, и даже в природе некоторые из них достигают 70-ти летнего возраста.
  
   ГЛАВА 9 (II)
  
   Закрыв книгу, я убрал её на место. Всё это конечно интересно только главного не было.
  
   СЛОНЫ ЗНАЮТ, КОГДА ИМ УМИРАТЬ.
   Не чувствуют а знают! Проникните в разницу.
  
   Я сверился со временем.
   Ближе к половине седьмого - пора.
   И как слон, ожидающий приближение скорого конца я двинулся к месту своего покоя, влекомый вперёд необъяснимым древним инстинктом.
  
   В кафе уютно и немноголюдно. Несколько парочек и одна развесёлая компашка, поодиночке вообще никого. Столики располагались в два ряда, у стены и вдоль окон. Я занял свободный у окна. Ко мне тут же подбежала девушка с кошачьей мордочкой, положила на угол столика меню в дерматиновой папке, лихо сделала разворот, и устремилась к стойке, где заняла выжидательную позицию. Ерёма должен был подойти с минуты на минуту, и я не стал делать заказ без него. Только попросил апельсинового сока, и потягивал его минут пятнадцать. Мне наскучило, я открыл меню. Из горячего выбрал две порции пельменей в горшочках, на закуску себе салат с мидиями, Ерёме оливье. Заказал графин 'Гжелки' и томатный сок. Напитки и холодные закуски принесли вскоре, а с пельменями попросили подождать. Я не торопился.
   Начало восьмого, а Ерёма ещё не нарисовался. За день, проведённый на свежем воздухе, я сильно проголодался и решил больше не ждать. Налил себе водки, выпил и с жадностью набросился на салат.
   -Так-так, в одну харю точим? Не дождался друга? - Я оторвался от еды и посмотрел перед собой. Довольная рожа Ерёмы покоящаяся на торчащих стоймя руках являла собой иллюстрацию к Керролу. Просто аллегория улыбки чеширского кота. Он так нагло пялился на меня что я чуть не подавился.
   -Так-так, уже и выпить успел, - констатировал Ерёма.
   Не имея возможности ответить, что бы ни поперхнуться, я мотнул головой в сторону часов над барной стойкой. Он проследил за моим движением, затем повернулся обратно, налил водки нам обоим и сказал:
   - Ну что ж такого, задержался немного, но по уважительной причине. А вот водку одному кушать, это совсем другое дело. Чего это ты в очках сидишь, ну-ка дай сюда, - Ерёма бесцеремонно стащил с меня очки. Душка пребольно проехала по ссадине на виске, я шикнул:
   -Осторожно гад.
   -Эк тебя угораздило. Красавец! - восхищённо выдохнул Паша. - За тебя! - мы чокнулись, выпили и уткнулись в глубокие салатницы.
   -Ты знаешь, - не переставая жевать, молвил Ерёма, - а тебе идёт. - В мою сторону с его губ летели крошки перемолотого салата. - Вообще-то я сам собирался набить тебе морду, но раз уж меня опередили, скажи, кому пожать руку.
   -Волчонку, - меня мало трогали его эскапады, я отвечал вполне равнодушно.
   -Что так?
   -Сам не очень понимаю.
   Тут принесли два дымящихся горшочка, и на какое-то время Ерёма отстал со своими расспросами. Пельмешки были очень даже ничего, а под водочку так просто шли за милую душу.
   Дневной свет скукожился, и явно выступающие рёбра тьмы, роднили божий мир с сухим черносливом. Зажглись фонари и витрины магазинов. Проснулась широкая неугомонная ярмарка. Машин стало больше, прибавилось и пешеходов. Две шлюхи встали на посту напротив кафе.
   Мне доставляло удовольствие наблюдать за повседневной (или повсенощной?) уличной жизнью. В кафе тоже наблюдался наплыв посетителей. Незанятыми оставались всего пара столиков. Я закурил, выпустил дым вверх, его унесло в бесшумно работающую вытяжку.
   Я напрочь позабыл про Ерёму, его как бы ни было. Я несвязно отвечал на вопросы. Невпопад молчал и вставлял многозначительные и пустые одновременно возгласы вроде: как знать, да, да, ну ещё бы. Ерёма не обладал ни выдержкой, ни терпимостью к фальши, ему быстро наскучило литьё воды. В какой-то миг он вскипел, и еле сдерживаясь, спросил:
   -Что случилось Макс?
   -Да, всё нормально Паша.
   -Скажи, я похож на идиота? - Потребовал он.
   -Тебе нужна, правда или милосердие, - не раздумывая, ответил я.
   -Я тебя серьёзно спрашиваю.
   -Какие уж тут шутки. Потому что, правда, печальна, а милосердие поповская выдумка.
   Ерёма разлил остатки водки, опрокинув её, мы запили соком.
   -Я жду, - пристально вглядываясь, настаивал Ерёма.
   -Чёрт с тобой! - Согласился я. - Только я не ручаюсь, что это не мои больные фантазии.
   -А что есть предпосылки?
   - И даже все основания.
   -Так серьёзно? - Ерёма сделал глаза как у жабы в период нереста. Я пожал плечами и спросил:
   -Помнишь, я как-то спрашивал тебя о волках?
   -Что-то не припоминаю, - он явно недоумевал от такого начала.
   -Это было после того случая, когда я втихаря уехал с дачи. Ты позвонил мне, был очень недоволен, и я спросил: водятся ли у тебя на даче волки? Помнишь?
   -Кажется. Ну и в чём дело?
   -Короче в ту ночь я блевал на крыльце дома.....
   Я рассказывал очень подробно, стараясь не пропускать мелочей. Ерёма слушал внимательно, и перебил меня всего один раз, чтобы заказать ещё водки. Я пить отказался, в голове и без того шумело, а напиваться не хотелось. Он всё равно взял мне пива, к которому я так и не притронулся.
   Не смотря на все мои старания рассказ, получился недолгим, бессвязным, построенным на нелепых фактах, и догадках, которых имелось не так уж и много. Когда я закончил Ерёма сосредоточенно смотрел на свои руки, он молчал. Больше всего я боялся, что он поднимет свою баранью башку и рассмеётся мне в лицо. После этого я бы, наверное, ударил его, прямо тут, прямо в зубы. Мой милый Ерёма не смеялся, напротив он был серьёзен, собран, и даже, как мне показалось напуган.
   -Промблема, - после долгой повисшей между нами паузы произнёс он, - ты уверен, что так оно и было. Подожди, подожди, - Ерёма поднял руки в знак покорности, видя, что я приподнимаюсь со стула.
   -Я всего лишь хочу сказать, что всё тобой рассказанное уж очень смахивает на какого-нибудь Кинга или Кунца или того хуже Мураками. Но! Но, если именно так оно и было, и ты меня не дурачишь, тогда....
   -Что тогда? - кажется, я слишком громко это сказал. Сидящие рядом люди повернули в нашу сторону головы, а официантка с кошачьей мордашкой вздрогнула и обрушила пирамиду из коробков фирменных спичек на поднос, которую до того старательно возводила.
   -Что тогда? Что?
   -Тогда, либо у тебя впрямь крынка потекла, либо, она потечёт в самое ближайшее время. Счет, пожалуйста! - Ерёма поднял правую руку вверх, чтобы привлечь внимание кошачьей мордочки, которая и без того изумлённо смотрела на наш столик.
   -Ну и дура, - со вздохом сказал я.
   -А я бы её того! - Засмеялся мой старый друг.
   -Завязывай, конец главы.
  
  ГЛАВА 10.
  
   После кафе Ерёма уговорил меня сходить сыграть на бильярде.
   Четвёртая партия 1:2 против меня.
   Играли в пул. На игре четыре полосатых шара и три целых. Мои целые. Мой удар. Шар на лузе. Это будет четвёртый. Тру, остриё кия кубиком синего американского мела. Укладываю полированное гладкое древко кия на излучину между большим и указательным пальцем. Прицеливаюсь. Лёгкие скользящие движения от себя к битку. Ерёма хохмит, пытается сбить с толку. Мне по барабану. Я спокоен.
   -Ты когда-нибудь, трахал девку с большими сиськами.
   -Разумеется.
   -Врёшь!
   Совсем небольшая резка, полтора-два градуса. От себя к битку, от себя к битку. Простенький удар. Ерёма паскуда. Тут удар, а он со своим непотребством! Черт! Большая грудь, большая грудь, большая, большая грудь! Я отстранился от стола, приставил кий к ноге.
   -Почему?
   -Потому что по тебе видно, - идиотский смех обрызгал мне лицо, я прикусил губу, закатив глаза, покачал головой, и снова приладился к удару.
   Миллиметр до белого шара, резко на себя, и удар. В последний момент рука дрогнула. По идее ничего страшного. Зараза! Перерезал и слишком сильно накатил. Пятый номер поцеловал губки лузы и откатился к центру игрового поля. Фигура поменялась. Преимущество не на моей стороне.
   -Придурок, ещё раз скажи под руку!
   -Суть не в словах, а в деле, а нечто дельное проявляться в мастерстве. - Прицеливаясь, Ерёма улёгся на стол, касаясь пола только носком правого ботинка.
   -Смотри.
   Четыре удара, четыре шара.
   Ерёма промазал.
   Моя очередь.
   Мы сравнялись. Надо сказать чудом.
   Промахнулся я.
   Больше поблажек не получил. Ерёма заказал правую среднюю лузу. Чёрный шар провалился. Провалились и мои надежды отыграться. Мы играли до трёх. Швах! Проигрыш! Провал! И пиво за мой счёт!
   Ещё до игры, на выходе из кафе, я обратил внимание на огромный зонт-трость, на который Ерёма опирался при ходьбе. Изогнутая чёрная рукоять в виде опустившего шею лебедя, металлический наконечник, добротная плотная ткань. Дьявольски красивая вещь, мне даже стало завидно. Тем более что Ерёме с его пивным пузом, зонт не то чтобы не шел, просто у меня он бы смотрелся лучше.
   -Где прибарахлился? - спросил я с завистью.
   -Антиквариат! - Гордо зарделся поганец.
   -Ты ещё скажи прошлый век, - съязвил я.
   -Нет, правда, старая вещица. Я в кладовке перебирал всякий хлам и наткнулся. Мать говорит дедовский. Посмотри, - он протянул мне зонт, я покрутил его перед носом и с деланным равнодушием и внутренним сожалением вернул обратно.
   -Думаешь, дождь пойдёт? - Спросил я Ерёму.
   -Обязательно!
   И дождь пошел, но позже. Он застал нас по выходу из бильярдной, едва мы ступили на панель мостовой.
   Ерёма расчехлил свой шикарный зонт. Щелкнул замок. С лёгким шипением скользнуло вверх кольцо, ведомое толстой Ерёминой пятернёй. Звякнули спицы. Ухнула ткань. Сработал фиксатор. И огромная летучая мышь раскрыла над нашими головами жуткие перепончатые крылья, чуть прозрачные в свете уличных фонарей. Дождь монотонной дробью ударял в купол зонта, я задрал голову и ясно увидел на его внутренней площади тени деревьев. Переплетенье ветвей скользили перед моим взором, узор сменялся узором.
   Дождь задавал такт шагам, дождь задавал такт мыслям, а они настойчиво крутились на одном и том же. Я погрузился в свои переживания. Ерёма тоже молчал. Со стороны это, наверное, выглядело глупо, два здоровых парня идут под зонтом средь ночи.
   Вскоре неровности тротуара заполнились водой, и света стало в два раза больше, фонари светили сверху, и маячили своими отражениями под ногами. Я не был уверен, что вижу явь, уж больно сказочно рисовалось окружающее. Тени, мысли, звук льющейся с неба воды, звук воды хлюпающей под ногами. Молчание, молчание, молчание...
   Ноги промокли. Я стал высматривать стоянку такси.
  
   Домой добрался к часу ночи. Из малодушия я зажег везде свет, но спокойствия и уверенности это не добавило. Стыдно признаться - я дико трусил, и ничего не мог с этим поделать.
   Встав в нерешительности на пороге кухни, вспомнил напутственные слова Ерёмы.
   -Ты особо не парься, тебе просто с бабами не повезло. Проветри башку и не кисни. Если что сразу звони. Ну, удачи! Будь здоров, Максим Петров! - Сказал он мне и захлопнул дверцу машины.
   Ерёма ни капельки не поверил моему рассказу. Что ж ничего удивительного. Ведь то, что ему пришлось выслушать по сути своей дикость и бред. Да и я не ставил себе целью убеждать его, прежде всего, хотелось прояснить для себя самого сложившуюся ситуацию. Не получилось. Остаётся только ждать новых сюрпризов. Долго ждать не пришлось.
   Деньги оставленные мною для Волчонка оказались нетронутыми. Записка же перекочевала со стола на подоконник, обратно под стопку, в которой до сих пор находилась цепочка с кулоном. В нижнем углу едва исписанного листа, как будто нетвёрдой детской рукой, нарисованы корявые человечки. Один побольше другой поменьше, и если приглядеться то можно понять, что тот который поменьше это девочка, а тот, который побольше мальчик.
  
   * * *
  
   Мальчик заметно подрос. Ему исполнилось восемь лет. Он ходит в школу, во второй класс. Только вот дела в школе складывались неблестяще, и даже наоборот паршиво обстояли дела. Третья двойка по математике подряд на этой неделе. Мама уже высказалась на этот счёт. И это только полбеды, меньше чем пол. Настоящие неприятности впереди. Скоро придёт с работы отец и тогда... мальчика передёрнуло от одной мысли, что будет тогда. Он уткнулся в стоящий на подставке для книг учебник. Перед его глазами колыхалась плотная завесь непонимания, через которую он тщетно пытался пробиться.
   Мальчик нервничал, ёрзал на стуле, растирал до красноты щёки, и читал условие нехитрой задачи снова и снова. 'Дети ходили в лес за грибами, два мальчика и две девочки. Вернувшись, домой они посчитали, что вместе собрали, 25 белых грибов, и 15 подберёзовиков. Сколько белых грибов собрали девочки, если известно, что они собрали 8 подберёзовиков, а мальчики собрали белых грибов на 10 больше, чем подберёзовиков'. Мальчишка чуть не плакал. Он пытался сосредоточиться - не выходило. Слова условия скакали, играя в чехарду, перепрыгивали друг через друга, менялись местами.
   -Пятнадцать подберёзовиков, двадцать пять белых грибов, восемь подберёзовиков, - повторив это несколько раз как заклинание, мальчик совсем сник. Тяжело вздохнув, он пролистал учебник до конца, нашел ответ к своей задаче.
   -Восемь, - произнёс мальчик вслух.
   Какая-то мысль мелькнула в его головёнке, и тут же угасла, не оставив по себе памяти. Что делать он не знал. Страница черновика перед ним была девственно чиста. Без тени мысли в глазах мальчик взял ручку и вывел следующее. 25-15. Подумав немного, вставил правильный ответ. 10. Что теперь? Поморщив носик, он лихорадочно соображал, и, в конце концов, вычел их десяти грибов двух мальчиков. 10-2=8. Вроде бы верно, но полной уверенности не было. Так или иначе, других идей нет, и он принялся неосознанно что-то вырисовывать в нижнем углу тетради.
   К восьми часам с работы пришел отец. Семья собралась за ужином. Во время еды мальчик вёл себя очень тихо. Даже боялся шелохнуться лишний раз, как бы скрывая тем самым сам факт своего присутствия за столом.
   Чуткий к подвоху отец сразу заметил разительную перемену в поведении сына. Обычно непоседливый и не в меру говорливый его отпрыск, теперь был зажат и молчалив. Зная норов сына, отец справедливо предположил, что он что-то натворил, что-то, за что ему наверняка полагается его обычная порция берёзовой каши. От этого настроение мужчины резко испортилось, и он как-то, гадливо скривив губу, посмотрел на ребёнка. Однако, решив с настроением не портить себе заодно и аппетит, отложил выяснение обстоятельств, так угнетающих его сына, напотом. Женщина уловила нехороший взгляд мужа. Она буквально кожей почувствовала реально пролившуюся в воздух кухни, и загустевающую прямо на глазах ненависть, и предприняла попытку разрядить тягостную обстановку, впрочем, весьма неуклюжую.
   -Как дела на работе, милый, - спросила она.
   -Не хочу об этом говорить, - отрезал мужчина. Остаток ужина прошел в молчании.
   После чая мальчик украдкой выскользнул из-за стола, проскочил в свою комнату, включил настольную лампу, и снова склонился над учебником.
   Дерево скрипнуло о дерево, дверь открылась.
   -Ну что же хвастайся успехами, - отец подошел к письменному столу, упёрся в него кулаками, и посмотрел сначала в учебник, а после в черновик на вычисления, произведённые сыном. Мальчик старательно закрывал угол тетради локтём. Он напряжённо вглядывался в лицо отца, и ничего не мог в нём прочесть, оно превратилось в жёлтую костяную маску.
   -Что там у тебя? Покажи? - Потребовал мужчина. Мальчик медленно убрал руку, - вот чем ты тут занимаешься! - Маска ожила, треснула в районе рта. Из трещины на мальчика обрушился поток брани.
   -Ты что дурак? Кретин чёртов. Тварь безмозглая! Я тебя в интернат для недоумков отдам! Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!
   Грудь мальчика судорожно взлетала и опадала, он прикусил губу, чтобы не заплакать. Слова отца больно били его в растревоженное сердечко. Мужчина не обращал внимания на испуг сына, распаляясь всё больше и больше.
   -Ты жалкая карикатура! Тебя убить мало! - Схватив сына за волосы, он стал тыкать его лицом в учебник.
   -Не можешь задачи простейшей решить! Рисуночки рисуешь! - Бешенство ослепило мужчину. Он не видел, как штора на окне встала колом, затем колыхнулась и осыпалась вниз шуршащим песочным потоком.
   -Ты у меня до утра будешь решать! Пока не справишься спать не ляжешь!
   -Папа, папа, - шептал мальчик, не решаясь перейти на крик, чтобы сильнее не разъярить отца.
   -Что папа?! - Мужчина отпустил волосы сына, крутанул его на стуле, развернув к себе лицом. - Идиот! - выкрикнул он и наотмашь ударил ребёнка по щеке. Раздался громкий хлопок. Несколько крупных алых капель упали на тетрадь, на самый рисунок. Мальчик закатил глаза и издал высокий шипящий звук, будто пар вырвался из клапана на крышке скороварки. Мужчина испуганно округлил глаза, отступил назад и дрогнувшим голосом скороговоркой залопотал:
   -Ты что сынок, ты что... что... сынок...что с тобой? - Он не понимал причины происходящего. Его гнев сменился неподдельным ужасом, а после смятением, когда периферийным зрением он уловил непонятное, постороннее движение справа от себя. Посмотрев в сторону окна, мужчина оцепенел, разом позабыв, и о сыне, и о своей клокочущей злости на него - обо всём. На месте окна стояла подвижная, слабо поскрипывающая, плотная масса белого песка. Ещё секунду мужчина наблюдал эту дикую, неправдоподобную картину.
   Внезапно из самого центра зыбкой стены в его сторону выстрелило песочное щупальце, обвило жестким кольцом поперёк талии, и быстро как язык хамелеона, втянуло в моментально поглотивший последний вскрик непроницаемый беловато-желтый экран.
   Несколько мгновений ещё текла песочная река. И вот окно, почему-то распахнутое, встало на место, только горсть белого песка на полу напоминала о происшедшем. Мальчик обтёр разбитые губы, посмотрел на размазанную по руке кровь, вздохнул, и, передёрнув плечами, вернулся к домашней работе.
   -Что ты наделал пуська! - В углу комнаты, у самой двери, сжав ноги худенькими ручонками на полу сидела девочка, в простом белом, безрукавом платьице. Не повернув в её сторону головы, мальчик холодно бросил:
   -Уходи.
   -Что ты наделал! - Повторила девочка и отпустила заплаканное лицо на колени. Два её хвостика безвольно повисли по бокам поникшей головки. Мальчик не слушал её, нечто неуловимое изменилось в его облике. Он целиком ушел в решение задачи. Взгляд его был серьёзен. В раздумье покусал кончик авторучки, после чего быстро без запинки написал.
   1) 15-8=7 Подберёзовиков нашли мальчики.
   2) 7+10=17 Белых грибов нашли мальчики.
   3) 25-17=8 Белых грибов нашли девочки
   Ответ: 8 белых грибов нашли девочки.
   Довольный собой мальчик откинулся на спинку стула и чему-то, улыбаясь, принялся закрашивать длинными, диагональными линиями, нарисованный ранее рисунок при этом, размазывая, разлиновывая кровавые кляксы остриём шариковой ручки, кровь мешалась с чернилами. Это были два человечка, один побольше другой поменьше, и если присмотреться то можно понять, что тот который поменьше это девочка, а тот, что побольше мальчик.
   Во входную дверь настойчиво звонили, но ребёнка это мало интересовало. Женщина открыла. Гул возбуждённых голосов наполнил прихожую квартиры. Мальчик не отвлёкся от своего занятия, даже когда оглушительно закричала его мать.
  
   * * *
  
   Кажется, я кричал.
   Грудь покрыта крупными зёрнами пота, ходила ходуном. Постель промокла насквозь. В трусах тяжелая духота. Всё тело будто обмазано свиным жиром. Стараясь не касаться самого себя, я вылез из-под одеяла, и прилипая ступнями к полу пошлёпал в ванную.
   Душ, кофе, и сигарета вернули меня к жизни. Обычно я не помню своих снов, но не в этот раз. Мне снилось, что я маленькая букашка, попавшая в ловушку к муравьиному льву. Склон под ногами осыпался, ещё немного и огромные жвала перекусят мне шею. Мерзость! Сигаретный дым попал в глаза. Прищурившись, я мельком взглянул на подоконник. Стопка стояла на прежнем месте, рядом с початой бутылкой. Немного помешкав, я протянул руку, взял стопку, вытряхнул её содержимое на ладонь, и крепко сжал кулак. Первым желанием было открыть форточку и вышвырнуть проклятую цепочку на улицу. Вместо этого встал, пошел в коридор к вешалке. Откинул борт пиджака, убрал цацку во внутренний карман, и вернулся на кухню приготовить завтрак.
   Я пожарил четыре куска трески. Порезал салат из свежих огурцов и помидоров. Открыл коробку апельсинового сока. Перекусив, вышел на балкон. Несмотря на хмурое небо, я чувствовал душевный подъём. Мелкая морось висела в воздухе, оседала на коже. Мысль о необходимости выходить на улицу не вызывала внутреннего протеста наоборот радовала. Нечто сидящее глубоко в середине моего сознания, убеждало скоро всё проясниться, образуется. Я целиком отдался этому позитивному настрою. В действительности мне не было так хорошо, так спокойно как теперь, очень давно.
   Продрогнув, я вернулся в квартиру, и по-прежнему пребывая в прекрасном расположении духа, занялся наведением порядка. В первую очередь закинул в стирку провонявшее потом постельное бельё, застелил свежее. Затем перемыл и разобрал по местам, оставшуюся после завтрака грязную посуду. Вынес мусор. Помыл пол в кухне и коридоре. Напоследок, вооружившись хлопковой тряпочкой, протёр специальным средством зеркало в прихожей. Вроде бы всё. Войдя в комнату, сел в кресло и обмяк в нём.
   Внезапно рассудок мой сделался ясным, ясным и кристально пустым как восход первого дня. Меня будто парализовало.
   Сознание всего лишь красочная, бензиновая плёнка на поверхности глубокого, непрозрачного водоёма, над которым в головокружительной выси витают светлые ангелы начинаний. Они чисты и невесомы. Некоторые из них живут очень долго, некоторые вовсе бессмертны, но большинство, так или иначе, погибают. Кого-то на самом излёте бьют ядовитые стрелы сомнений. Кого-то перестаёт держать лазурь неба, оттого, что он сделался слишком жирным. А кто-то уже рождается мёртвым. И падают тогда поверженные тушки ангелов, пробивают тонкую плёнку сознания, и уходят в темную воду, в самую её бездну, где их пожирают зубастые твари лени, трусости и неверия. Всё это ясно предстало перед моими глазами, словно проявилось на зрачках как на фотоплёнке.
   -Господи Иисусе Христе Сыне Божий... - слова молитвы застряли в горле. Рухнула вниз, очертив яркую дугу, звёздочка. Я зажмурился и за короткий миг её полёта поторопился загадать желание.
   -Пусть будет так...
   Всё! Не успел! Звёздочка погасла, как погас и горний свет. Я поднялся и сделал шаг к балконной двери. Перетянутое эластичным бинтом колено звонко щёлкнуло. Боли не ощутил. Разбитый висок тоже помалкивал. В сравнении с недавним чувствовал себя значительно лучше, тем не менее, я представлял далеко не лучшую свою версию. Прижавшись лицом к стеклу, попытался увидеть хотя бы одного своего двойника. Никого. Видимо мое безумие просыпалось ближе к вечеру. Я задумался. Правильно ли поступаю? Правильно ли собираюсь поступить? Так или иначе, других идей у меня не было. Последнее время я вообще стал скуп на свежие мысли. Поэтому сделаю то, на что решился.
   Пусть будет так.
  
   Выйдя на улицу, я зябко поёжился. Изо рта шел пар. Промозглый влажный воздух вылизал мне лицо, забрался за шиворот и в рукава. Пожалев, что не оделся теплее, я досадливо сплюнул меж зубов, тем не менее, домой возвращаться не стал. Вместо этого поднял ворот пиджака, застегнулся на все пуговицы, и, перепрыгивая через лужи, двинулся к трамвайной остановке.
   У небольшого стеклянного павильона лежавшего на пути, я услышал оклик и инстинктивно обернулся.
   Охренеть!
   В нескольких метрах то меня, в стороне от металлических раскладушек рекламных штендеров, в компании двух молодых цыганок, стояла и хитро подмигивала толстая пожилая матрона. Её дряблая смуглая кожа свисала с шеи объёмными, находящими одна на другую складками. Огромную грудь не скрывали несколько тёплых кофт, в которые она была одета, я насчитал как минимум три разных по цвету ворота, под массивным подбородком. Живот выпирал, наверное, на целый шаг вперёд. Цыганка удобно как на пуфике устроила на нём руки. В этом потрясающем чреве легко бы разместился среднего роста человек, если свернулся калачиком. С плеч старухи ниспадал цветной плат, удерживая собой тугой узел седых косм. Во что она была обута, я не видел. Шерстяной царь-колокол скрывал всё от живота до самых пят. Её лицо расползлось в улыбке и меня дважды обожгло. Сначала, как только кожа на её лице стала оползать в стороны, вспыхнула северным сиянием щетина на щеках. И второй раз, когда разомкнулись коричневые узкие губы, желтое золото залило своим пожаром всё вокруг.
   Старуха, продолжая улыбаться, поманила к себе, я пошел навстречу. К моим ногам точно прицепились крепкие лески, которые цыганка выбирала из мутного воздуха, наматывая на кисть своей руки. Я послушно выполнял волю старой ведьмы, целиком отдавшись её колдовству.
   Жуть, удивление, и любопытство вскипели во мне одномоментно. Что должна означать эта встреча? И если это знак, то какой? Я уже сбился со счёта вопросов, выпавших на мою долю. Да и чёрт с ним! Доверюсь интуиции, или может полному её отсутствию.
   -Ай, красивый не проходи мимо, - закурлыкала старуха, а две молодухи обступив меня с обеих сторон, сладко запели в уши:
   -Всё знает, всё скажет. Что было, что будет. Старая Нина правду видит. - Не обращая внимания на их елейные пришепетывания-заклинания, я пристально смотрел в глаза Старой Нине. Погрузившись в них без остатка, я проник в самую суть цыганки. Меня закрутило, подняло вверх, и с силой швырнуло куда-то в бок. Дыхание перехватило от резко поднявшегося встречного воздушного потока. Цыганка вскрикнула, прижала ладони к глазам.
   Девушки, как мне показалось её дочери, тут же позабыли обо мне, и кинулись к старухе, что-то, обеспокоено лопоча на своём непонятном языке. Та встрепенулась, расправилась, громко цыкнула на них, и отстранила от себя руками. Девушки умолкли, не смея прекословить Старой Нине, остановились как вкопанные, настороженно посматривая на меня. Нина обтёрла краем платка лицо, стерев вместе с влагой и всё былое благодушие. Теперь она смотрела сурово, почти зло. Так продолжалось довольно долго. Я с интересом разглядывал цыганку, ожидая, что она скажет. Но вместо слов Нина со вздохом вытащила из оттопыренного кармана кофты коробку 'беломора'. Достала папиросу хорошенько размяла её. После прижала палец к срезу папиросы, дунула в мундштук, смяла его в гармошку, вставила в рот. В старушечьих руках появилась золотая 'Zippo'. Послышался характерный не с чем несравнимый металлический щелчок, переходящий в протяжный мелодичный звон, выдающий 'ля' лучше всякого камертона. Вспыхнул слегка коптящий язычок огня. Всосав пламя, старуха прикурилась. Сделала глубокую затяжку. Блаженно закатила глаза, выпустила мне в лицо струю вонючего дыма, и, наконец, открыла рот:
   -Зря я тебя позвала.
   -Это почему?
   -Зря. - Отрезала Старая Нина, даже не думая конкретизировать своё утверждение. Она попыхивала папиросой, по-прежнему поглядывая на меня исподлобья.
   -Подойди, - приказала она, я подчинился, сделал шаг вперёд, и практически уткнулся в её гаргантюэлевское брюхо. Цыганка снова замолчала. Я не зная, что предпринять дальше, протянул ей руку, ладонью вверх.
   -Это зачем? Неужто ты думаешь, что жизнь человека помещается на его ладони? Я полагала ты поумнее будешь, - она хрипло засмеялась. Заперхала от ядовитого дыма, и её смех перешел в тяжелый грудной кашель. Девчонки вторили старой кошелке, звеня тонюсенькими голосами. Это было оскорбительно. Я косо посмотрел на них, и когда старуха откашлялась, спросил её:
   -Это твои дочки?
   -Внучки, - ответила та, после порции веселья её тон и черты заметно потеплели.
   -Эту, - она указала рукой на одну из девчушек, - зовут Нина, а эту, - и она указала на другую, - тоже Нина.
   -Как и тебя? - Усмехнулся я.
   -Их назвали в честь меня, - в голосе старухи чувствовалась гордость, - в твою-то честь, поди, ещё никого не назвали засранец?
   -Никого, - согласился я.
   -И не назовут. Ладно, ты хочешь, что бы я тебе помогла?
   -Я тебя видел раньше, потому и подошел. Вовсе не за помощью.
   -Я не от кого не прячусь, и часто здесь бываю.
   -Нет, я видел тебя в другом месте.
   -Что ж, я бываю и в других местах, - цыганка хитрила и не пыталась скрывать этого.
   -Значит, помощи ты не хочешь?
   -Ты можешь мне помочь? - Спросил я.
   Лицо толстухи сделалось серьёзным. Она как-то уж совсем по-стариковски зашамкала ртом.
   -По правде сказать, нет. Ни я, ни кто другой, тебе помочь не сумеет. Твоя сестра хоть и старается, но думаю, и у неё тоже ничего не выйдет.
   -Моя сестра!? - Я офигел.
   -Разве ты не к ней собрался? - Воздух сделался плотным как полиэтилен, стало трудно его глотать. Старуха выкинула погасший окурок, и продолжила:
   -Вот что я тебе скажу милок. Во-первых, избавься от этого, - она несколько раз больно ткнула меня костяшками пальцев в рёбра, там, где находился внутренний карман, - не твоё это. Так что пусть останется той, кому принадлежало. Во-вторых, поостерегись своего дружка. Он дурачок, дел не знает, а натворить их может. А другой твой дружок и вовсе не так прост, как кажется.
   Старая Нина на секунду замолчала, потом повернулась к своим внучкам, и что-то гортанно крикнула им на своём наречии. Те засуетились, стали обшаривать свои многочисленные юбки. Через некоторое время одна из них, надо полагать Нина, радостно заулюкала и поспешила к нам, держа в вытянутой руке небольшой свёрток. Старуха приняла странный предмет у внучки и передала его мне. Это оказался полотняный мешочек, прошитый со всех сторон, более всего он походил на ладанку, только превосходящий её в размерах. Мешочек был чем-то плотно набит, на ощупь походило на сухую траву. Я понюхал. Пахло тоже травой.
   -Что это? Как бы, не вляпаться с вами. Это дудки? Курить надо?
   -Не вляпаешься, придёт время, сам разберёшься. Скажешь тогда спасибо Старой Нине. И главное запомни, 'он' хитрый пёс, и обмануть его, ой как непросто.
   -Кто 'он'?
   -Этого я сказать не могу.
   Сам не знаю почему, я пришел в тихую ярость, и тщательно проговаривая слова, прошипел:
   -Что-то, ты юлишь, старая карга. Сказать не можешь? Или не хочешь? Говори язва маракасская! Может, тебе деньги нужны? - Я потянулся к заднему карману джинсов, где лежал бумажник. Старуха вдруг вся сжалась, и зашипела в ответ:
   -Деньги свои оставь себе, плохие твои деньги. И ты я вижу, долго не протянешь. Хочешь, что бы я сказала? А хочешь, я тебе его покажу?
   И не успел я ответить толстой хрычовке, как она схватила меня за загривок цепкими пальцами, и с чудовищной силой крутанув по часовой стрелке, сунула носом в лужу, остановив лицо всего в сантиметре от воды.
   -Смотри дурачок! Любуйся!
   На поверхности лужи плавали желтые кленовые листья-кораблики, и наши со старухой лица, её побелевшее от гнева, моё испуганное, перекошенное, и ... Чёрт! Готов поклясться, на один короткий миг, я увидел, как моё отражение раздвоилось, стало два меня, один по-прежнему испуган и попросту глуп, другой самоуверен и жесток. Всего лишь один взмах ресниц и всё стало на места. Листья-кораблики, в отраженной серой дряни неба, небритое рыло старухи, и моё несчастное лицо, уже в одном экземпляре. Я безвольно болтался в руках Старой Нины, не пытаясь сопротивляться. Она всё также в полголоса разъяренно по-змеиному шипела:
   -Любуйся голубчик, любуйся. Когда загадываешь ненужно плошать. Пусть будет, так... Что ж так оно и будет. Сдохнешь ты, сдохнешь. А кисетик-то не выкидывай. Помяни моё слово, пригодится.
   Сказав это, злобная мегера макнула-таки меня в лужу. Я хлебнул грязной воды. Старуха ослабила бульдожью хватку и отшвырнула меня как кутёнка. Проскакав пару метров, я встал и оглянулся на цыганку. Она вместе со своим одноимённым выводком, вальяжно вышагивая, уходила. Я хотел швырнуть им вслед мешочек, но передумал и запихнул его в карман.
   -Суки! Барыги чертовы! Кар-р! - Выкрикнул я единственное ругательство, какое знал по-цыгански. Они не обернулись. Я с отвращением сплюнул. Странно хоть вода в луже и не отличалась чистотой, однако, полный рот песка перебор. Сплюнул ещё раз, и обуреваемый противоречивыми чувствами, похрустывая песчинками на зубах, продолжил путь к трамваю.
   На остановке, укрывшись под навесом от пошедшего дождя, я снова прогнал в памяти весь разговор со Старой Ниной. Он вышел странным, и, пожалуй, даже нелепым, а ещё слова сказанные старухой, обнаружили во мне страх. Потому что я поверил ей, от первого до последнего слова. Меня проняло дрожью в сухожилиях.
   -Сдохнешь ты, сдохнешь!
   Нет помирать я не собирался. Да и откуда безмозглая баба может это знать.
   -Может! - перебил я сам себя вслух. - Ещё как может!
   -Я бываю и в других местах.
   Вот гадина! Стерва жирная. Свинья на верёвке!
   Мне захотелось броситься за цыганкой в погоню. Догнать её и на сей раз, как следует расспросить. Душу из неё вытрясти. Я в нерешительности замялся на месте. Но, тут громыхая осями, подошел нужный номер, прервав своим появлением мои сомнения. Ругнувшись, я влез в вагон. Заплатил за проезд, и зачем-то нахамил ни в чём неповинной кондукторше. Занял неудобное продавленное до железа сиденье, и устремил взгляд в окно, дожидаясь своей остановки. До конечной их было всего несколько, поэтому не прошло и десяти минут как я добрался до места.
  
   Приметив одиноко стоящую русскую избу, приспособленную под магазин, я направился к ней.
   Толкнув дверь, услышал тихий переливчатый звон. Задрав голову, увидел прибитый над притолокой дешевый китайский колокольчик, а рядом с ним истёртую подкову. Кому пришло на ум поместить их рядом, не представляю. Нелепое соседство как впрочем, был нелеп и вид пятистенка со сделанным в нём ремонтом по европейским стандартам.
   В сенях размещалась печатная лавка. В ней в придачу к газетам продавали проездные билеты на общественный транспорт. Дальше за сенями находился непосредственно сам продуктовый магазин, разделённый по непонятному принципу на отделы.
   Вопреки ожиданиям внутри оказалось довольно свободно. Это потому что печь была разобрана. Вместо неё для обогрева использовались несколько масляных радиаторов. Но они не были подключены. Это я сообразил сразу, несмотря на то, что зашел с улицы. Какой-то подпольный озноб висел в воздухе, и такая же мертвецкая остывшесть впечаталась в глаза двух немолодых продавщиц, попивающих за прилавком из одноразовых стаканчиков горячий кофе. Его аромат, смешиваясь с дымком, испарялся с поверхности напитка, поднимался вверх, и окрашивал щёки женщин в хоть какое-то подобие жизни.
   Приглядевшись к ним получше, я чуть не рассмеялся в голос. Продавщицы были исключительно одинаковыми. Похожесть их внешности и движений просто ошеломляла. Они, одинаково оттопырив мизинцы, держали свои стаканчики с кофе, и в одно и то же время подносили их ко рту. Делали аккуратные глотки, и одновременно опускали руки. Даже одежда на женщинах была выдержана в одной тональности, а голубые форменные пилотки и фартуки завершали общую картину, плюс добавляли некой особой комичности к их облику. Возникало ощущение, что кто-то из них смотрелся в зеркало, но кто именно понять было не возможно. Двойняшки! Видимо такой у меня сегодня день, сначала три Нины, теперь эти две. А может владелец магазина для экономии заработной платы клонирует своих работников? Как знать. Даже если это и не так, он всё равно большой оригинал. Чего только стоил магазин-изба. Я так ошалел, что забыл, зачем пришел. Двойняшки перестали швыркать кофе и, одновременно повернувшись в мою сторону, хором спросили:
   -Покупать будете?
   -Буду. У вас есть конфеты 'Гулливер'?
   Мой ответ их явно раздосадовал, и они плаксивыми голосами ответили:
   -В кондитерском отделе.
   Я потерянно повёл носом из стороны в сторону, пытаясь сориентироваться в маленьком, но причудливом лабиринте магазинчика.
   -Да вот же, рядом с мясным.
   Унисон продавщиц заставил меня чертыхнуться. Я ровным счётом ничего не видел. Рядом с мясным! Какой идиот, мог это придумать? А по соседству с молочным отделом, они видимо фаллоимитатары оптом сбывают?
   -Где? - Я ни как не мог найти что хотел. И тогда две свободные то стаканчиков левые руки указали нужное направление.
   'Гулливеров' не оказалось, зато нашлись 'мишки '. Я попросил взвесить мне килограмм. Близняшкам пришлось разлучиться, что, судя по лицам, вызвало их крайнее неудовольствие. Одна взвешивала конфеты, другая подошла к кассе. Тут же в кондитерском отделе среди плиток шоколада устроились штук десять мягких игрушек.
   -Продаются? - Задал я вопрос.
   Та близняшка, что была за прилавком, кивнула головой, второй я не видел, но уверен она сделала то же самое. Окинув взором, небогатый ассортимент игрушек, я выбрал пушистого, не понятного племени птаха. Ещё купил пачку жевательной резинки, чекушку пшеничной водки, засекреченной марки, и полиэтиленовый пакет.
   Когда я расплатился, близняшки воссоединились, и принялись допивать безнадёжно остывший кофе. Напоследок ещё раз, сразив меня синхронностью движений.
   Выходя из магазина, я замер перед дверью. Оглянувшись на продавщицу газетами, понял, что та не помеха. Она полностью погрузилась в чтение паршивого сантиментального детектива в мягкой обложке. Тогда я резко вскинул руку к притолоке, схватил подкову, сдёрнул её с гвоздя, и засунул за пояс. Звякнул теперь одинокий колокольчик. Я вышел.
  
   Небо насупилось ещё больше, покрылось асфальтовой коркой. Не видно ни малейшего просвета. Дождь не усиливался, а иногда и переставал. Но это не играло никакой роли, ноги промокли до колен. Меня начинало потряхивать. Самым разумным решением было бы вернуться домой. Принять ванну с ароматной солью. Затем выпить ту самую чекушку, подо что-нибудь сытное желательно горячее. Забраться под одеяло и взять книгу. Я давно хотел перечесть Роджера Желязны 'Хроники Амбера', да всё как-то не складывалось. Мысленно представив как это здорово, я чуть не расплакался, но, твёрдо решив закончить начатое, сдержался.
   -Тупой баран, - неизвестно кому сказал я, видимо всё-таки себе.
  Я прошел уже километра полтора по тропинке, проложенной сквозь битую желтизной и ненастьем траву. До лесополосы оставалось метров сто. Затем нужно пересечь её, это ещё метров сто-сто пятьдесят, и я почти у цели. Махнув рукой на испорченную обувь и наверняка уже подхваченную простуду я, стиснув зубы, поковылял дальше, распинывая по сторонам длинные желтые патлы мёртвой травы, обильно устилающей тропку. Так что со стороны я, наверное, представлялся в некотором роде триумфатором, шествующим по розовым лепесткам, тоже, разумеется, в некотором роде.
   Вскоре я вошел в лесок. Насквозь мокрые берёзы при малейшем дуновении ветра обдавали меня каскадом колючих, холодных капель. Несколько раз я оскальзывался на вылезших, на поверхность корнях, похожих на чёрных чахлых гадюк. Один раз сильно запнулся о корягу, полетел лицом вниз, едва успев выставить перед собой руки. Шлёпнул ими о мокрую склизкую землю, подняв фонтан брызг. Грязь заляпала всё лицо. Теперь отступать бессмысленно. Умылся в ближайшей луже, поднял вылетевшую при падении водку, убрал её обратно в пакет, и продолжил свой путь.
   Калитка кладбищенской ограды внезапно преградила дорогу, настолько внезапно, что я вздрогнул. Толкнув тяжелую створку, я внутренне сжался, ожидая услышать мерзкий протяжный скрип. Однако его не последовало, дверца калитки отошла в сторону беззвучно, так что я даже разочаровался. Помешкав секунду, вошел на территорию погоста.
   Дождь перестал.
   Неожиданно вспыхнуло солнце. Ненадолго всего на два вдоха. Но на это кроткое время, всё вокруг сделалось удивительно объёмным и живым, почти нереальным. Воздух приобрёл истинную неподдельную чистоту. Я успел вдохнуть её, напоить этой прозрачностью кровь, прежде чем опять наступил слякотный сумрак. Всего два вдоха и погас волшебный калейдоскоп. Кто-то закрыл ладонью окошечко на тубусе, будто нарочно раздразнив меня, показав то, чего у меня уже никогда не будет. Снова заморосило. В крови догорели вместе с кислородом последние уголья солнца, и не было больше возможности пополнить его запас. Меня опять окружал мир цвета мокрой штукатурки.
   Стараясь не отвлекаться на посторонние мысли, я сосредоточенно всматривался в беспорядочно разбросанные памятники, ожидая с минуты на минуту обнаружить то, что искал.
   За спиной осталось порядка сотни захоронений, когда я увидел знакомую покосившуюся оградку. За прошедшие два с небольшим года участок пришел в ещё большее запустение, и являл собой жалкое зрелище. Гной памяти, гниль сердца. Трава, правда, была скошена, только у самой плиты торчали неопрятные прядки. Видимо дело рук служителей. Более-менее чисто и аккуратно. Так брошенная могила не портила своей неухоженностью общий вид кладбища.
   Калитка на ограде сорвана. О том, что она когда-то была, говорили только мои воспоминания, остатки петель и выглядевшая особенно нелепо выгнутая дугой изъеденная коррозией задвижка. Столик и скамейка тоже исчезли, а оставшиеся после них слепые лунки в земле почти полностью затянулись.
   Я вошел.
   Плита заметно накренилась назад. Надписи стерлись. Читались только начальные буквы фамилии, 'Пет.....', и год покоя '1978'. Фотография выцвела окончательно. На белом фоне с трудом угадывались, чуть более тёмный контур, и два еле различимых пятнышка глаз. Мне стало нестерпимо стыдно. Настолько, что я предпочёл бы сейчас, сию секунду, умереть на месте.
   -Прости, - одними губами попросил я, - прости.
   Захотелось курить. Похлопав по карманам, вспомнил, что забыл купить сигареты. Что ж придётся терпеть.
   Пошуршав пакетом я вытащил конфеты и игрушку. Опустившись на колени, положил приношение к подножию плиты. Не двигаясь с места, достал чекушку. Привычным движением свернул бутылке шею. Сделал глоток. Водка совершенно точно была палёной. Слизистую и гортань будто ошпарило крутым кипятком. Дыхание перерезало как от удара в солнечное сплетение. В животе распрямилась туго взведённая пружина. Поднялся спазм. Я сделал несколько широких зевков. Но сдержался. Не хватало ещё облевать могилу сестры. Снова пожалев о сигаретах, я достал из кармана пачку жвачки, и засунув в рот сразу три подушечки усиленно заработал челюстями. Полегчало.
   -Вот козлы! - В сердцах сказал я, разглядывая этикетку на бутылке. - Только бы не ослепнуть и отхлебнул ещё немного.
   Я встал, и украденная подкова вылетела из-за ремня. Легко подхватив её свободной рукой, поднёс свою добычу к лицу. Зачем она мне? Некоторые поступки очень трудно объяснить, и это яркий тому пример. Может быть, она каким-то образом пригодиться? Я пожал плечами, и убрал подкову назад, получше устроив её за ремнём.
   Дождь пошел сильнее. Холодные капли сбегали с волос на лицо и за шиворот. Я не старался обтираться и ёжиться - бесполезно. Игрушечная птица промокла. Её квазиперья срослись в бурые сосульки. Если раньше, пусть и с трудом можно было догадаться что это птица, теперь на то не осталось ни малейшей надежды. Она стала походить на не аккуратно стянутый с ноги и брошенный здесь, шерстяной красно-коричневой пряжи носок. Я снова глотнул и разжевал ещё пару подушечек резинки. Поползшее изнутри тепло от водки дало точнее понять, как я всё-таки замёрз. Ноги сами по себе, я их не чувствовал. И вообще всё тело действовало как неотрегулированный механизм, с задержкой и скрежетом. Меня уже не колотило от холода, а наоборот сдавило как бочку обручами, что было гораздо хуже. Пора уходить, а то чего доброго околею тут. Но я упрямо стоял на одном месте. Что-то держало меня. Я ждал. Однако ничего не происходило. Сколько продолжалось моё бесцельное стояние, сказать не могу, поскольку мозг тоже работал с перебоями.
   Вдруг краем глаза я уловил движение. Резко повернулся и увидел удаляющуюся мужскую фигуру. Как раз вовремя, поскольку незнакомец тут же скрылся в березняке. Ещё один ненормальный. Ладно, с меня хватит.
   -Прости, - опять сказал я. Заглотил остатки пойла. Контрафакт, без сомнения. Я бросил пустой бутылёк в пакет. Развернулся и только хотел сделать шаг, как вспомнил наставление Старой Нины. Непослушной рукой я залез во внутренний карман пиджака, достал цепочку с кулоном. Нагнулся к плите. Вырвал вместе с комом земли пучок мёртвой травы, у самой плиты, и в образовавшуюся ямку, бросил треклятую побрякушку. Затем приставил кусок дёрна обратно и с силой придавил пальцами.
   Возвращаться домой той же дрогой что пришел, я не захотел. Решил рискнуть и попробовать поймать машину. Вышел к трассе, по пути избавившись от мешавшего мне пакета, бросив его в кусты. Вероятность того, что удастся прокатиться с комфортом, была практически нулевой. Помог случай.
   Дребезжа и ухая, рядом со мной остановилась видавшая виды малиновая 'шестёрка'. Со скрипом опустилось боковое стекло, и я узрел улыбающегося, лысого как колобок дедка, лет шестидесяти.
   -Чего шастаешь малой?
   -Сестру проведывал.
   -Померла чёли?
   -Давно уже.
   -Бывает. Садись, давай.
   Всю дорогу дед оживлённо говорил. Суть его болтовни заключалась в следующем. Он, дед, в молодости девок имал аж за ушами трещало. Любили деда девки, и дед девок любил. Особенно тех, у кого жопа толстая. Потому как девка без толстой жопы, это и не девка вовсе, а самая последняя дрянь, никакого удовольствия. Какое же это удовольствие по масталыгам елозить? Дед поминутно показывал, какая именно жопа должна быть у настоящей девки. При этом он отпускал руль, разводя руки в стороны, и несбалансированная машина ныряла вправо. У меня дух захватывало, и от дедовых жестов, судя по которым настоящая девка должна иметь габариты бронтозавра, но в особенности от того, как он в последний момент, лихо выравнивал свой драндулет, спасая нас от погибели.
   -Да! Но это раньше. Теперь-то мне без надобности, - сокрушался дедок. Я с сочувствием повёл подбородком.
   -Елдак не работает. - Подтвердил мои предположения старпёр. Видимо признание собственной несостоятельности погрузило его в грустные раздумья, и он на некоторое время умолк, оставив меня в покое.
   Я же терзался смутной догадкой. Она грызла меня, доводя до бешенства. Ела изнутри. Разлагала мозг. Уничтожала меня. И на самом въезде в свой район пришло озарение. Дед снова завёл песню про исполинские задницы, но я его не слушал. Тот человек на кладбище! Я видел его всего мгновение, и то со спины, но он был мне знаком. Более того, я отлично знал его. Боря старый корешок!
   Старикан продолжал балагурить, видимо положив, что нашел в моём лице благодарного слушателя. Он отвлёкся лишь раз спросить точный адрес. Я настолько ушел в себя, что ответил ему, только когда он толкнул меня в бок.
   У подъезда, получая честно заработанный полтинник, долбанный пенсионер, сказал мне:
   -Тебе малой щас надо соточку хряпнуть и к девке под бок. У твоей как? Жопа большая?
   -Во! - Я, чтоб не расстраивать деда как можно шире развёл руки. Тот восхищённо крякнул и захлопнул дверцу. Когда машина тронулась, он посигналил мне на прощанье.
   Преодолевая марш за маршем, поднимаясь к себе на пятый этаж, я, не переставая, думал о Боре. Он следил за мной что ли? Если нет, то почему не подошел? Своих-то покойников у него нет. Может, не видел? Я остановился, достал телефон, набрал номер Б.Б.. После четвёртого гудка он меня скинул. Во второй раз та же история. Больше попыток дозвониться я не предпринимал. Вместо этого послал сообщение. Всего три слова: 'Срочно позвони, придурок!'.
   Поднявшись к себе, я услышал шум включенного телевизора. Волчонок! Радость оглушила меня. Не буду её ни о чём спрашивать, пронеслось в голове, просто упаду в ноги. Открыв дверь, я бросился в комнату и тут же увидел её.
   Горел свет. Я хорошо рассмотрел Волчонка. Она сидела на разобранном диване спиной ко мне, подобрав ноги, и слегка склонив свою желтую голову, смотрела телевизор.
   -Волчонок, - позвал я. Она не обернулась, лишь острые плечи дёрнулись.
   Я подошел к ней, сел рядом, и попытался взять за руку.
   ГОСПОДИ!
   Это не Волчонок! Волосы показавшиеся мне сначала желтыми, неожиданно приобрели тёмный оттенок, распрямились, легли на плечи, и прямо на глазах стали закручиваться и наливаться каштаном. Девушка повернулась. Нет, всё-таки Волчонок. Да что происходит! Веснушки гасли одна за другой. Менялся разрез глаз.
   Я вскочил на ноги и стал отступать назад с ужасом таращась на происходящее.
   Плавно с еле слышным шелестом, будто под невидимыми пальцами мялся плохо раскатанный пластилин с не вытравленными до конца пузырьками воздуха, менялись черты лица. Сгладились скулы, слегка выдвинулся подбородок. Не в силах смотреть я опустил глаза. Маленькая драгоценная звёздочка в виде золотого слонёнка на золотой цепочке висела у неё на груди.
   Ёлки-палки!
   Откуда у неё это!
   -Саш!
   Саш смотрела сквозь меня хищной птицей. Она медленно, не касаясь моих глаз, перевела взгляд на стену за моей спиной. Я попался на эту подлую уловку и обернулся.
   Прямо мне в нос упирались два круглых, горизонтально лежащих, ствола обреза охотничьего ружья. Боря целился косым глазом, от чего я ощутил лёгкое головокружение.
   -Не плохо для придурка? Скажи чи-и-и-и-з-зз.
   Не знаю, почему, но я противненько протянул:
   -Чи-и-и-и-з-зз.
   В тот же миг обмотанный синей изолентой, обрубок приклада врезался мне в челюсть.
  
  
  
   ГЛАВА 11
  
  
   -Примите телеграмму,
   Примите телеграмму,
   Примите телеграмму,
   Примите, наконец,
   Возможно в нашей школе,
   Содержится в неволе
   Какой-то недопёсок
   А, может быть, песец.
   Закончив петь я начал по новой. Вот привязалась. Откинув колючее одеяло, встал и прошелся босиком от стены к стене. Сел на стул
   -Боря с-с-сука - сказал я, растянув букву 'с'. Прокатив по языку шарик слюны, сплюнул с кровью. Б.Б. сколол мне коренной зуб, и его острым краем я сильно порезал щеку.
   Обведя комнатушку взглядом, невольно усмехнулся. Поистине это ирония, насмешка судьбы, стать узником в том самом помещении, где когда-то располагалась фотостудия Саш. Правда обстановка сильно изменилась. Я опознал это место только по еле заметному, наводящему тоску, запаху реактивов, и по висящему на стене тубусу с белым экраном внутри. Вместо ширмы появилась кладка от пола до потолка, из красного кирпича, и массивная металлическая дверь на корявых петлях, с проверченной дырой на уровне груди.
   Я находился в той части прежней студии, где раньше производилась съёмка. Доступ в бывшую лабораторию открыт. Рабочие столы вынесены, остались только раковина да вколоченные под потолком крючки, на которых местами висела ссохшаяся леска. Раковина висела на одном болте и срывалась с крепления, когда я пытался на неё облокотиться. Это причиняло крайнее неудобство, так как в раковину я мочился, чтобы не разводить лишней вони, поскольку унитаз заменяло пластмассовое ведро с крышкой-стульчаком. Момента, когда приспичит по большому, я ждал с неподдельным ужасом и любопытством.
   В жилом отсеке царил спартанский дух. У дальней от двери стены, на голом бетоне полосатый матрац. На нём подушка с синтепоновой начинкой, и синее шерстяное одеяло, какими укрываются солдаты и зеки. Никакого постельного белья. Тут же на полу выстроилась шеренга стаканчиков с лапшой быстрого приготовления, почему-то все с курицей. Видимо Борис Борисович не сильно заботился о разнообразии моего рациона. Были две упаковки чёрного чая в пакетиках, пачка рафинада, блок дешевых сигарет, пепельница и две одноразовые зажигалки. Ну и кое-какая посуда, если таковой можно считать литровую банку, и фарфоровый бокал, в котором помещались маломощный кипятильник и столовая ложка. Единственным предметом обстановки был деревянный расшатанный стул с тряпичной обивкой.
   В импровизированной уборной я нашел два куска мыла, детского 'зайчонок' и хозяйственного '85 %', мятную зубную пасту 'свежесть' в металлической тубе и жесткую зубную щётку, обдирающую своей искусственной щетиной дёсны до мяса, как я выяснил позже. Всё это лежало в картонной коробке на полу. Плюс на двух вбитых в дверной косяк гвоздях висели на одном полотенце на другом рулон туалетной бумаги. Вот полное описание моего нехитрого быта. Было видно, что Боря готовился к похищению впопыхах, но вполне продуманно, проявив себя компетентным киднепером. Необходимый жизненный минимум был соблюдён, ну, а комфорт для заложника не так уж и важен.
   Свет я не выключал в обеих комнатушках, даже когда ложился спать. Понимаю это глупо и дико, но ничего поделать с собой я не мог. Меня тяготила темнота. Когда гас свет, меня посещало чувство погружения в цистерну с сырой нефтью. Топкая жирная пустота обволакивала меня, я боялся оставаться с нею наедине. Боялся задохнуться пустотой. Боялся больше никогда не попробовать на вкус свежего воздуха. Что-то нехорошее происходило со мной. Я словно перерождался, сам постепенно превращаясь в сгусток пустоты.
   В подвале я уже два дня, плюс минус, несколько часов. Внутренние ходики начали барахлить, а другой возможности определить время у меня не было. Наручные часы раскололись при падении, а мобильник Боря изъял. Когда я очнулся, на стуле находились все мои пожитки. Лопатник с тысячью девятисот тридцатью одним рублём, сорока копейками. Помимо денег четыре подушечки жевательной резинки, два презерватива с грейпфрутовым ароматом, носовой платок, и мешочек с цыганской травой. Всё в наличие кроме мобильника. Ещё оставалась украденная подкова, которую Боря не нашел она провалилась в трусы. Я держал подкову под подушкой и твёрдо вознамерился проломить ею череп Б.Б., если выпадет такой шанс.
   Отряхнув ногу об ногу, я натянул носки и влез в ботинки, заломив в них задники. Заурчало в желудке, но жрать опротивевшую лапшу не хотелось. Я взял банку, пошел к крану, набрал воды, напился. Вернулся и рухнул на матрац.
   Я стал думать о ней.
   Любил ли я Саш? Прежде я бы затруднился с ответом. Теперь же по истечении двух с лишним лет со дня её исчезновения, могу ответить совершенно определённо. Любил.
   Раньше я относился к ней как к увлечению, милой девчонке, с которой приятно проводить время и спать вместе. Она видимо это понимала и хотела большего. Может быть, именно этим был навеян наш последний разговор, и может быть именно поэтому, она ушла. Наверное, мои чувства слишком теснили Саш, или вернее их неуклюжесть делала её несчастной.
   Любовь странное переживание, где всё завязано на интуиции, и нет чётких обозначений, однозначных понятий, лаконичных установок. Скользкое, нехорошее, нечестное, несправедливое чувство. Самое непрочное из всех, что способен переживать человек. Это первое что пришло мне на ум, когда исчезла Саш. И отчасти это правда, но только отчасти. Потому что тогда я был зол. На неё, на себя, на паршивое дождливое лето, на своё одиночество. Я не понимал и потому раздражался, но со временем раздражение улетучилось, как пролитый эфир. Всё прошло. Остались пустота стен, и отчаянная тоска по звуку её голоса, и теплу прикосновений. Я осознал это не сразу, прошли долгие месяцы. А окончательную уверенность обрёл совсем недавно, когда обнял её хрупкое отражение на оконном стекле.
   У нас было всё, и бурные ссоры, и пылкие примирения. Но сейчас я вспомнил как тихо и нежно Саш, целовала меня в закрытые глаза. Как упрямились ресницы, и как упирался прохладный кончик её носа мне в лоб. Наверное, любовь это память. Если я забуду тот поцелуй, то забуду её. Тогда перестану любить, и стану тем, кем был до встречи с ней. Стану самим собой, способным на новую любовь. Но, ни одна женщина после, не смогла очистить моей памяти. Разве что Волчонок подобралась очень близко. Да, Волчонок.... Поняв, что запутался я, открыл глаза.
   -Привет пуська, - сестрёнка сидела на стуле, болтая ногами, стул поскрипывал.
   -Здравствуйте, - ответил я. Чистый звонкий смех залил комнату. Показалось, что стены заплясали, и грязь оплыла с них.
   -Смешной какой. - Что тут скажешь? Я взял сигарету, прикурился.
   -Раньше ты не курил.
   Я пожал плечами и предложил сигарету сестре.
   -Хочешь? - Она в нерешительности помялась, ответила:
   -Маленьким девочкам нельзя.
   -Как знаешь, хотя ты ведь старше меня. Не так?
   Я решил не удивляться и вести себя, как ни в чём небывало. После того, что уже произошло, появление мёртвой сестры не представлялось чем-то из ряда вон выходящим.
   -Ты призрак?
   -Кто?
   -Ну, привидение, фантом, галлюцинация, - у сестры удивленно округлились глаза. - Не понимаешь? - Она отрицательно помотала головой.
   -Забудь.
   -Тебе нужно уходить.
   -Я бы с удовольствием. Только дверь закрыта. Видишь? - С ухмылкой проговорил я, и в добавление к своим словам швырнул окурок в сторону преграды. Сноп искр и снова один.
  
  
   * * *
  
   Теперь это уже не мальчик, взрослый юноша. На вид немногим больше двадцати лет. Он неподвижно лежит на постели, рядом его подруга. Они обнажены, молоды и красивы. Форточка и балконная дверь распахнуты настежь, но это нисколько не умоляло густой июльской духоты, редкой для этого дождливого лета. Зной пропитал всё собою. Воздух пульсировал и испускал огненные флюиды. Спасения не было. Ненужное одеяло сбито в ногах.
   В комнате настолько светло, что можно рассмотреть мельчайшие белёсые волоски на телах любовников. Между тем сейчас самый глухой отрезок ночи. Настенные часы показывали половину третьего. Шёл час быка.
   Они лежат, повернувшись, друг к другу лицом. В одинаковых позах, положив головы на кисти рук, ноги слегка подведены к животу. Дыхание девушки ровно и глубоко, она спит. Грудь юноши ритмично движется, но что-то выдаёт в нём бодрствование. Какое-то время ничего не меняется, девушка погружена в сон, юноша притворяется спящим. Неожиданно он открывает глаза, и долго не отрываясь, смотрит на свою подругу. Затем бесшумно, стараясь не потревожить её сон, встаёт с постели, и выходит из комнаты. И опять покойная бездвижность. Пять минут четвёртого.
   Юноша ещё не вернулся. Девушка по-прежнему одна, только сменила позу. Она лежит на спине. Одна рука свободно откинута, другая покоится на животе. Ноги плотно сомкнуты и отведены в сторону. Волосы разметались по подушке, наподобие ведьминых косм. Она притягательна. Стройная подтянутая, без излишков жира, но и не худышка. Маленькие ступни изумительны. Ноги длинные. Изгиб бедра волнителен и вместе с тем невинен и по-детски кроток. Наголо выбритый лобок только усиливал сходство. Живот нежен и мягок, нет нужды в прикосновении, это видно и так. Груди небольшие, правильной формы, с широкими коричневыми сосками. Лицо чистое, без чрезмерной красоты, но с тем отпечатком привлекательности, что заставляла смотреть, на него не отрываясь. Прямой нос, полные губы, впалые щёки, круглый подбородок. Под сомкнутыми веками беспокойно бегают глаза. Что ей снится?
   Двадцать пять минут четвёртого. Юноша склонился над девушкой, что-то неуловимое изменилось в его облике. Искажение настолько неброское, что сразу невозможно понять, в чём дело, и только как следует, приглядевшись, обнаруживаешь подмену. Именно подмену, поскольку это совершенно другой человек.
   Незнакомец внимательно рассматривал девушку, медленно приближая к ней своё лицо. Вот его губы коснулись её губ. Она тихонько застонала. Не как от истомы, а как от причиняемой боли. Её глазные яблоки отчаянно метались под смеженными веками. Тело оставалось неподвижным. Прервав поцелуй, чужак отстранился, продолжая вести своё непонятное наблюдение.
   После его поцелуя на губах девушки остались, поблескивая лунным светом, несколько крупиц, не то соли, не то просеянного речного песка. Непостижимо, но с каждой секундой кристаллов становилось больше и больше, и через минуту девичьи губы покрылись безобразной грубой коркой. Она уплотнилась, приобрела отчетливый желтоватый оттенок, стала оползать на щёки, подбородок. Забралась по крыльям носа, и вскоре облепила всё лицо и волосы. После продолжила свой путь от шеи к груди, и дальше, дальше.
   КОНЧЕНО! ПОТРЯСАЮЩЕ КРАСИВОЕ ЗРЕЛИЩЕ!
   На белой простыне возлежала песчаная дева. Каждая её черточка и каждый изгиб, в точности соответствовали ещё недавно теплому, живому телу из которого она родилась.
   Взгляд чужака излучал удовлетворение. Он горд проделанной работой. Осторожно словно касаясь пламени свечи, ночной скульптор провёл кончиками пальцев по лицу своего творения. Тихо шурша, посыпался на подушку песок. На левой щеке изваяния отпечатались три стойкие бороздки от пальцев. Скульптор нахмурился, спустился ниже и неожиданно резко и грубо обхватил талию крепко уснувшей девушки. Песок смялся под его натиском. В мгновение ока вся дивная скульптура пошла глубокими трещинами, и рассыпалась в прах. Песок просочился сквозь простыню, не осталось ничего, лишь несколько крупинок, да золотой кулон на тонкой витой цепочке. Чужак взял её двумя пальцами, поднёс к лицу. Криво усмехнувшись, встал, и, насвистывая что-то незатейливое себе под нос, отправился на кухню. Там на полу, с окровавленным лицом лежал юноша. Что с ним? Похоже, этот вопрос несильно занимал чужака, он бесцеремонно перешагнул через молодого человека и встал у окна. На подоконнике стояла бутылка перцовой настойки. Незнакомец сделал шаг к посудному шкафу, взял из него стопку, и вернулся обратно. Свинтил крышку на бутылке, налил в рюмку водки, выпил, и так раз пять, или шесть подряд. Наконец оставив водку в покое, он вернул бутылку на прежнее место. После выдвинул ящик стола, извлёк из его недр простую ученическую тетрадь в клеточку, и авторучку. Небрежно вырвав листок, чужак швырнул тетрадь обратно в ящик, с грохотом задвинул его, и, нагнувшись над столом написал: 'Борис Борисович'. Он положил листок рядом с бутылкой, придавил его рюмкой, а в неё аккуратно опустил украшение.
   Вернувшись в комнату, чужак улёгся на пустую постель, и мгновенно уснул. Теперь это снова прежний юноша. Часы замкнули четвёртый час ночи, навсегда отданный дракону.
  
   * * *
  
   Обыграв в сотый раз самого себя в дурака, и проиграв в очередной раз самому себе все свои деньги, я бросил самодельные карты на матрац. Сделанные мною из картонной коробки, с вписанными зубной пастой достоинствами и мастями, карты стали единственным развлечением. Сколько я здесь? Навскидку дней пять. Ощущение времени пропало окончательно, так что, ориентироваться приходилось исключительно по длине отросшей щетины. Я потёр рукой подбородок и щёки. Да, дней пять. Я слышал об одном садистском эксперименте, проводимом в бывшем СССР. Людей участвующих в опыте изолировали в непроницаемой для внешнего мира капсуле, впрочем, со всеми удобствами. Лишь один маленький нюанс, который и составлял суть эксперимента, определял испытуемых как таковых. На часах, по которым ориентировались бедные кролики, ускорили ход времени ровно вдвое. И что же? Все обменные процессы взбесились. Люди жили в два раза быстрее и чувствовали себя превосходно. Я это к чему? Насколько всё-таки разумное существо зависит от своих изобретений. Отказавшись от интуиции, мы утратили связь с природой. Мы привязались к циферблатам. Господи или, чёрт возьми, как же мне не хватало сейчас банальной минутной стрелки.
   Взяв кружку, отправился к умывальнику. В уборной стоял кисловатый запах застоявшихся фекалий. Позавчера перед сном я опробовал ведро, и теперь не оставалось ничего кроме как плотно закрывать дверь, чтобы вонь не проникала в основное помещение. Набрав воды, я поспешил убраться, вспомнив про себя ещё раз нехорошим словом Борю.
   Вода забурлила, я вытащил кипятильник, бросил в кружку одноразовый чайный пакетик. Притопил его пальцем обжегся, шикнув, взялся за мочку уха. Когда цвет напитка насытился, вытащил пакетик за верёвочку, и зашвырнул в дальний угол своего бетонного мешка. Добавил два кусочка сахара, стал помешивать чай, ручкой столовой ложки, энергично постукивая ею о стенки бокала. Сделав пару обжигающих глотков, закурил. У меня заканчивалась шестая пачка. Надо бы курить пореже, а то совсем худо придётся. Мне вдруг совершенно чётко представилась перспектива остаться без сигарет. Лёгкий тоскливый холодок прошелестел за лопатками. Перед глазами вспыхнули слова бегущей строки: 'ЗАКОНЧАТЬСЯ СИГАРЕТЫ, ПРИДЕТ КОПЕЦ'. И если лампочка перегорит тоже хреново, хотя теперь у меня есть запасная. После того как я закрыл дверь в уборную, жечь там электричество стало ни к чему, так что на всякий случай появился резерв. Это успокоило, но не настолько, чтобы забыть о куреве. Надо же до чего я дошел, меня держат в относительном душевном равновесии свет и табак, причём свет тусклый а табак дрянной. Выпустив дым, я повернул сигарету так чтобы, показалось название марки.
   -Арктика. - Первое слово, произнесённое вслух с момента неуклюжего разговора с сестрой.
   Я слышал люди, оставшиеся в одиночестве, начинают разговаривать сами с собой. Они рассуждают, философствуют, ведут споры с воображаемыми оппонентами. Вспоминают прошлое, строят планы на будущее, если на таковое есть хоть какие-то надежды, и даже если их нет вовсе. Это, наверное, удел всех, Монте-Кристо и Робинзонов. Так устроена человеческая психика. Чтобы не сойти с ума человеку необходимо общение. Это хомячок может прожить один в клетке до конца своих недолгих дней в полном согласии с собой. Он будет исправно хрустеть капустным листом и в срок испражняться. Лишь бы не забывали изредка менять опилки, и вовремя подкидывать той самой капустки. Человек же скотинка более сложного и хрупкого устройства. В этом его большой минус, тут он без сомнения проигрывает хомячку. И чтобы ему не уподобиться, человек оставшись один, вынужден вести свой долгий, бессмысленный, бубнящий, и бесконечно нудный монолог. Этакий обречённый Гамлет, мать его! О, вещая моя душа! Мой дядя?
   Однако срок моего заключения ещё не приблизился к тому роковому рубежу, когда мир съеживаться до размеров собственного безумия. Поэтому разговоры вслух не стали той жизненной необходимостью, которая обуславливала бы мой человеческий облик. Я молчал. Я не знал что говорить. Ничто ни шло наружу. Даже прошлое отступило. Воспоминания не тревожили воды в колодце моей памяти. Я окоченел. Сросся со стенами каземата, стал с ними одним целым. Безразличие или скорее полное спокойствие проникло мне в кровь, разошлось по жилам питательной гущей. Я пока что прибывал в той стадии одиночества, когда паника и непонимание своей судьбы, сменяются душевной комой. Надо сказать это удивительное чувство, схожее с погружением в нирвану, или чем-то ещё недоступным описанию. Но я твёрдо знал, если в ближайшее время не наступит развязка этой дикой истории, мой рассудок очнётся, взбунтуется, и тогда может произойти всё что угодно.
   Первое время я пел, и этим развлекался. Когда репертуар иссяк, сделал карты, теперь надоели и они. Что осталось? Песни кончились, игра в дурака, и солитёры опротивела, сигареты на исходе. Так что же? Ждать и экономить курево, это и станет моим девизом, на неопределённое время.
   Покончив с чаем, я собрал разбросанные карты в колоду. Перетасовал и уже собрался, разложить простенький пасьянс, которому в своё время меня обучила Саш, но передумал. Положив карты на стул, я откинулся на матрац. На ладонях осталось неприятное ощущение, какое возникает после контакта с мелом. Поднеся руки к лицу, я разглядел мельчайшую бумажную пыль. Брезгливо отряхнув руки, вдобавок прошелся ими по бёдрам, счищая остатки паршивого налёта.
   Я разглядывал бетонный потолок. Монотонное серое полотно. Скучное безликое пустое. Лишь в углу над самой головой разводы сырости, переходящие в поблёскивающие, растекающееся до противоположной стены, ручейки белого, пушистого грибка. Этот единственный источник жизни маленькая вселенная, в которую я всматривался, пытаясь проникнуть в её тайный замысел, притягивал меня. Какой Господь сотворил её, и с какой целью? Долго, бесконечно долго, я бился над этой тайной. Пока мои глаза не наполнились непомерной тяжестью. И тогда невнятная мысль пронеслась в голове. Едва коснувшись крылом паутины сознания, скрылась. Сигнальная нить ещё вибрировала, но возможность поймать добычу упущена. Амплитуда вибраций сокращалась. Пустота подступила вплотную. Кажется, я ещё пытался проследить за стремительным полётом пугливой птицы, и прокричать ей в след, постой! перед тем как тёмный провал взвился в необозримую высь, и с головокружительной точки, обрушился на меня, сокрыв от всего плотной гардиной тканью. Сон навалился на меня стремительно и неотвратимо. Птица упала в бездну. Я не слышал её предсмертного крика.
  
   Я находился в просторном зале с высоким стремительным сводом, и стрельчатыми готическими проёмами окон. Солнечный свет лился рекой. Клубился в воздухе широкими пыльными пластами. Падал на облицованный голубым мрамором пол, образовывая бездонные слепящие заводи. Разливался на мелкие лужи, в которых резвились золотые караси. Я так долго не видел солнечного света, так по нему соскучился, что сидел, на полу открыв рот, потеряно озираясь по сторонам, пытаясь, всё запомнить, ничего не пропустить из этого великолепия, насытиться им до отвала. Чтобы унести с собой хоть толику неожиданно свалившегося на меня чуда.
   Я услышал или мне почудилось? Да, нет! Точно! Там выше света, шептались невидимые крыла херувимов. Я задрал голову, но не смог разглядеть их невесомых очертаний. Только тихий отзвук рассекаемого воздуха. Хо-о-о-о. Хо-о-о-о. Мои глаза увлажнились от яркого света, а может от глупого откровения, которое прозвучало в моём сердце робким признанием.
   -Они тут. Они совсем рядом.
   Когда первый восторг прошел я задался вполне резонным вопросом. Что это за место, и что я тут делаю. И только тогда я обнаружил лежащий прямо передо мной на полу удивительный узор-мозаику. Внушительных размеров витраж разбитый вдребезги, и теперь сложенный заново. Он изображал сидящего в позе лотоса юношу. Сборка не доведена до конца, не хватало куска на лице. Там где должны были быть глаза, зияла пустота. У моих ног лежал осколок стекла подходящего размера. Я нерешительно взял его, покрутил, думая как бы приладить эту недостающую часть головоломки. Встав на колени, я дотянулся до лица юноши, и приложил к дыре осколок. С неприятным хрустом тот встал на место как влитой. Картина закончена. Я сел обратно и стал внимательно рассматривать получившееся изображение. Юноша очень походил на меня. Можно даже сказать он был моей копией, или я его. Только присутствовало какое-то различие, что-то убивающее всякое сходство. Неожиданно трещины на витраже стали срастаться. Они сбегались от краёв изображения к центру. Сначала медленно, затем молниеносно. Оп, и их уже нет. По картине прошла рябь как от брошенного в воду камня. Когда поверхность успокоилась, витраж ожил и начался ад!
   Свет стал гнилой водой с запахом ила. Мраморный пол вздыбился, ухнул и осыпался мелкой крошкой. Стены загудели, пришли в движение стали оседать с оглушительным скрежетом. Я закрылся руками от падающего на меня мрака.
   Вой. Гром. Вороний лай.
   Херувимы обернулись стаей гарлакающих гарпий. Они накинулись на меня, метя когтями в глаза. Я вскочил и побежал, не видя, куда ступают ноги. Перспектива пропала, всё стало двухмерным. Слякоть. Ветер в лицо. Страх. Изо рта шел пар. Я ощущал мягкую почву под ногами и запах замёрзшего леса. Страх. Дыхание сбилось. Грохот остался позади. Меня никто не преследовал, но я всё равно бежал, и не мог остановиться. Ужас гнал вперёд. Вперёд. Вперёд. Вперёд.
   Воздух выходил из груди с клекочущим хрипом. Всё! Я рухнул на мокрую сопливую землю. Уткнулся в неё лицом. Охлануло. Откинувшись на спину, я глубоко с диким воплем выдохнул.
   -А-А-А-А-А-А!!!!
   Уняв рвущееся наружу сердце, я встал и обернулся в сторону, откуда прибежал. Чёрт! Нос к носу ко мне, стоял тот с витража. Я попятился. Он не наступал, только гаденько улыбался. Шаг назад. Шаг. Земля исчезла. Разверзлась могила.
  
   Вот сволочь! Присниться же. Я сел и тупо уставился в стену. В желудке заурчало. Голод снова дал о себе знать. Я вскипятил воду и заварил очередной стаканчик сублимированной мерзости. Без всякого удовольствия принялся за еду. Вкус человеческой пищи давно позабылся, а привыкнуть к этой хренятине никак не получалось. Меня воротило от одного вида долбанных обедов. Тем не менее, съел всё без остатка, облизал ложку и швырнул пустой стаканчик в противоположный от себя угол, где скопилась уже приличная гора мусора.
   Напившись чаю, достал сигарету. Хорошенько размяв её, вдохнул аромат табака, и только после этого прикурился. Делая редкие глубокие затяжки, я пытался разбудить в мозгу хоть какую завалящую мыслишку. Тщетно. Температура внутри черепа опустилась гораздо ниже нуля, и продолжала понижаться. Мой мозг превратился в вечную мерзлоту. На поверхности лежал неглубокий снег, сквозь который проглядывали редкие жухлые былинки, а глубоко в недрах кладезь палеонтолога, спрессованные холодом и временем трупы мамонтов. В сущности, мамонты те же слоны, только мохнатые. Конечно это не так. У них кажется разные предки. У первых киты у вторых обезьяны. По-моему. Ну и плевать! Мои волосатые слоны сдохли, и точка! Осталась лишь широкая, гладкая, заснеженная, продуваемая всеми ветрами тундра.
   Дым с кончика сигареты поднимался к потолку прозрачной голубой лентой. Я затянулся, сложил губы трубочкой, и выпустил сизое закручивающиеся внутрь себя кольцо мглы.
   Тундра.
   Металлический лязг!
   Подобие глазка на двери вспыхнуло желтым.
   Лёд сошёл.
   Расцвёл жаркий тропический полдень.
   Мамонты оттаяли и вопияли о свежем воздухе. Воняло мертвечиной.
   Я думал быстро, отрывисто, чётко. Окурок полетел к чертям! Правая рука метнулась под подушку. Я схватил подкову, и в долю секунды засунул её за пояс. Резко вскочил с матраца и переместился на стул. Всё на уровне рефлексов. Глазок погас. Кто-то, видимо Боря, внимательно рассматривал меня. Через несколько секунд прозвучавший голос подтвердил правильность моей догадки. Да и кто кроме Бориса Борисовича мог меня потревожить? Саш? Волчонок? Навряд ли.
   -Макс, я сейчас открою дверь. Ты, пожалуйста, не дёргайся. У меня ствол, думай об этом. Хорошо?
   -Пошел ты! - Я не хотел его посылать, чтобы он не слишком нервничал, но не смог сдержаться, и просочившийся сквозь платину видимого хладнокровия гнев, набрал силу и прорвал её.
   -Ты наркот недоделанный. Ты кому сказал, не дёргайся? Открывай дверь сучонок! Урод косоглазый! Придурок! Баню на хер снесу! - Перестав себя контролировать, я вскочил со стула, подлетел к двери, и саданул по ней ногой.
   -Иди сюда козлопас!
   -Макс или ты уймёшься, или я ухожу. Выбирай? - Борин голос звучал взволнованно. Я испугался, вдруг он и вправду уйдёт. Пришлось скидывать обороты. Я замолчал и шаркающей развалачкой подошел к стулу. Опустился на сидение, тяжело дыша, стал ждать продолжение, глядя как зачарованный на тёмную дыру глазка.
   -Вот и молодец. Если дер.... встанешь со стула, перебью колени. Усвоил?
   -Да, - в полголоса ответил я. Меня разъедал стыд от того унижения, которому меня подвергал мой однокашник.
   Лязгнул выбитый из паза засов. Тяжелая дверь, утробно рыча, отошла к стене, и я увидел Б.Б.. Он бедолага жутко трусил. Это сразу бросалось в глаза. Тело напряжено. Зрачки два острых шила. Безобразный сбегающий с брови на висок шрам побагровел. Губы плотно сомкнуты. Рука, сжимающая рукоять обреза пучок оголенных нервов. Указательный палец на спуске побелел, и казалось только, и ждал моей оплошности. Я невольно погладил колени. Настала моя очередь нервничать. Чего доброго этот ненормальный и впрямь выстрелит. К такому раскладу я не готов.
   -Опусти обрез, - очень ласково попросил я. Боря отрицательно помотал головой.
   - Идиот, - вздохнул я.
   Б.Б. сделал два шага к центру комнаты и опустил на пол плотно чем-то набитый пакет, который он до того держал в левой руке.
   -Я тут собрал кое-что, наверное, лапша надоела?
   -Пошел ты!
   -Это я уже слышал.
   -Извини, ничего другого на ум не приходит.
   -Дурак! Она тебя вообще...того... хотела. Я... я не позволил. Так что скажи спасибо.
   -Я бы сказал тебе спасибо, если бы понимал, о чём ты талдычишь. А до тех пор. Пошел ты!
   -Не прикидывайся девочкой. Саш мне всё рассказала. - Разговор получался бестолковый. Слов много, смысла ноль. Дикая усталость навалилась на мои плечи. Я откинулся на спинку стула, и затравленно посмотрел на Борю.
   -Кто? - Это был даже не вопрос, мольба.
   -Саш.
   -Послушай я, правда, не понимаю о чём ты?
   -Как знаешь?
   -Ты меня не выпустишь?
   -Нет.
   -Почему?
   -Всё что хотел сказать, я уже сказал.
   -Ты ничего не сказал. Несешь какую-то ахинею.
   -Понимай, как знаешь, но пока что, тебе придётся посидеть здесь.
   -Пока что?
   -Пока что.
   -Идиот!
   -Это я тоже уже слышал, - сказал Борис Борисович, и усмехнулся. Я тоже скривил рот. Стоявшая между нами стена напряженности дала трещину.
   -Что там у тебя? - Я кивнул в сторону пакета. Боря оживился и, как мне показалось, с излишней готовностью отрапортовал:
   -Пара цыплят, картошка в мундире, пиво. Ну, и по мелочи, - он отошел, освобождая путь к пакету, я воспринял это как приглашение. Не спеша, встал, взял дачку, и устроился на матраце, перед этим подопнув стул Б.Б.
   -В ногах правды нет, - сказал я ему. Натянуто улыбнувшись, он сел.
   -В жопе тоже. - Избитая шутка, правды вообще нет. Есть только слабость слабого запертого в зиндане и сила сильного имеющего оружие. Остальное лишь выдумки раздутых аристократичной спесью высоких лбов, которых никогда не держали под прицелом обреза двуствольного охотничьего ружья в провонявшем собственной тухлятиной подвале. Философия есть болезнь, поражающая умы пресыщенные, мозги же средних показателей, способны только бояться в ситуации экстремальной, и замыкаться на потребностях бренного тела в положении относительного покоя, и могут функционировать лишь в убогой связи цена-качество. Всё прочее вытекающее из их посредственных серёдок, всего лишь обывательская показуха, чтобы скрыть страх, и ничего более. Откуда я это знаю? Да, чёрт возьми, я-то ведь боялся, и на то были весьма веские основания. Как не парадоксально это звучит меня заставлял бояться Борин страх, если бы он был спокоен и собран, я бы честное слово тоже не дёргался. А так кто его знает дурака, что он может учудить с перепугу. Шмальнёт и вместо ног костный фарш, эка притча. Не больно-то хотца.
   Из пакета доносился пьянящий аромат жареных кур. Несмотря на то, что я недавно перекусил, мой желудок, и слюнные железы моментально отреагировали на этот запах, как собаки Павлова на зажженную лампочку. Я вытащил ещё тёплый блестящий свёрток, развернул его. Пища богов! Два плотно стиснутых между собой цыплёнка, походили на запечённых сиамских близнецов. Нежная красно-коричневая корочка обсыпана золотыми дольками чеснока и красными вкраплениями острого перца. Оторвав куриную ножку, я сгоготал её в считанные секунды. Достал из пакета одну из двух полторашек пива. Бутылка пшикнула. Обильная пена полилась на руку. Я взял горлышко в рот, и стал судорожно глотать взболтанное пиво. Щёки раздувало, от углекислоты на глазах навернулись слёзы. Когда пивное извержение завершилось, я аккуратно налил в бокал по стеночке, хмельного напитка. Боря сидел от меня в трёх метрах, и пристально наблюдал за моими движениями. Стараясь его не провоцировать, я привстал с места, и как можно дальше от себя поставил бокал на пол. Дула обреза чётко отслеживали мои перемещения.
   Употребив одного цыплёнка целиком, я съел яблоко, одно из десятка. Их, помимо цыплят в фольге, нарезанной буханки ржаного хлеба, отварной картошки, свежего полотенца, и рулона туалетной бумаги, я нашел в пакете. Сигарет не было. Это меня расстроило, зато пиво умиротворило, и я почти смирился со своими обстоятельствами, иногда быть узником не так уж и плохо.
   Потягивая прямо из горлышка янтарный эликсир, блаженно щурясь на лампочку, я думал, как дальше строить беседу с Борей. Вопросов накопилось множество, но имело ли смысл их задавать. Видимо нет. Раз уж этот дурачок с самого начала понёс околесицу про Саш. Значит, продолжение будет в том же духе. Я сделал глоток и посмотрел Боре в глаза. Он хоть и взял предложенное мною пиво, всё также держался настороженно. Курки на взводе, спусковые крючки раскалены. Вот олух! Интересно кем он себя вообразил? Наверное, Крисом из 'Великолепной семёрки'. Боря ставил вестерны выше всех достижений мирового кинематографа. Иствуд и Серджио Леоне составляли сонм его кумиров. Он обожал цитаты. Сейчас я припомнил одну. 'Люди делятся на две категории, на тех, у кого заряжен кольт, и тех, кто роет землю'. Я поёжился.
   Допив бутылку, открыл другую, на этот раз обошлось без пены.
   -Продолжим? - спросил я.
   -А то, - был ответ.
   Так мы и сидели. Молчали. Дули пивко. Недоставало только вяленой рыбки, задушевной беседы, и солнышка за окном, как впрочем, и самого окна. Когда в баллоне оставалось совсем немного, я спросил Бориса Борисовича с интонацией осуждения:
   -Почему сигареты не принёс?
   -Слушай, забыл, - он озадачено прикусил губу, - совсем обсох?
   -Пока есть немного.
   -В следующий раз захвачу. Хорошо?
   -Договорились.
   В следующий раз? Любопытно сколько, по его мнению, я должен здесь находиться. По-всему выходило, что срок моего заключения не определён, или не определёно долог. А так как условно-досрочное освобождение мне видимо не светит, к следующему Бориному посещению необходимо тщательно подготовиться. Сейчас что-либо предпринять я не мог. Все тузы Боренька сдал себе и любой мой ход обречён. Разве только разыграть в подходящий момент припрятанного в рукаве джокера. Что ж до следующего раза мой старый добрый друг.
   До скорой встречи!
  
  
   ГЛАВА 12
  
  
   Моя жизнь последнее время читалась, словно строка в ученической прописи, выведенная рукой прилежной ученицы. Ровные с безупречным наклоном буквы. Одна фраза, повторенная многажды. Тень волка, сожрала тень овцы.
   Шли дни, один отражение другого. Дом, работа, друзья, нехитрые развлечения, среди которых преобладали выпивка, и нечастый не слишком удачный секс. Кривая кардиограммы моего существования не давала сбоев. Я очень привык к такому ритму. Всё устоялось, всё было в норме, в том самом пресловутом ажуре. Что-то менять я не хотел, и, наверное, не имел возможности. Когда нет нужды в переменах внутренние скрытые резервы ссыхаются, но вникать в это опять же нет нужды. Потому что её нет. И вдруг в один прекрасный день, светящаяся зелёная, ломаная линия выбросила пламенный протуберанец, и всё изменилось, пошло вразнос. Аритмия вызвала одышку, липкий пот залил глаза. Я очутился в мчащемся в тартарары локомотиве, без машиниста. Тёмное пятно впереди, это въезд в тоннель, или тупик? Я не знал. Вокруг всё пришло в движение. Моя душа смутилась. Над головой закрутилась и расцвела кричащая, разноцветная мандола. Тень волка обрела плоть, тень овцы заблеяла.
  
   Когда Боря уходил, я попросил его оставить мне свои часы. Нехотя, но всё же он отдал своё сто рублёвое сокровище, электронные задрипанные 'Montana'. Ход времени был восстановлен. План готов. Не дать застать себя врасплох. Для воплощения его в жизнь, часы крайне необходимы. До момента Бориного визита я провёл в подвале почти пять суток. Так что можно с уверенностью предположить, что в ближайшие пару дней его можно не ждать. Ночью он не придёт, раннее утро тоже не его время. Скорее всего, Б.Б. появится после полудня, может ближе к вечеру. Думаю, логика в этом есть, однако элемент риска конечно присутствовал.
   Для начала я перестроил режим дня. Почти сутки не спал, зато после укладывался в десять вечера и просыпался в шесть утра. Благо будильник теперь был. После завтрака мастерил на матраце, из подручного материала, муляж спящего человека. С расстояния нескольких метров выглядело вполне убедительно. Во всяком случае, этого хватало чтобы, посмотрев в глазок, Боря принял чучело за меня, и вошел. Мне же оставалось, услышав его приближение встать за дверью, и дождавшись момента, когда он войдет, и встанет ко мне спиной сделать шаг вперёд, и нанести удар подковкой по затылку. Всё гениальное просто. Тем более что других вариантов у меня не было. Не заговаривать же, в самом деле, Б.Б. зубы, а затем броситься на обрез грудью. Глупо и неостроумно. Времена подвига Александра Матросова, слава богу, давно минули.
   Самое тяжелое в моём замысле, как и в любом другом, было ждать. За третий день ожидания я сдымил почти всё курево. К утру четвёртого у меня оставалось всего около полу-пачки.
  
   Пискляво на одной ноте занудил будильник.
   Я хотел ещё поваляться, но заставил себя встать. Босиком прошел к умывальнику. Сначала помочился в него, затем открыл воду, смыл мочу. Встал на цыпочки, осторожно подался вперёд, чтобы раковина не съехала с крепления. Намылил головку пениса, и хорошенько смыл пену пригоршнями воды. Умыл лицо, шею, прошелся подмышками. Это всё что я мог сделать в убогой раковине. Как же мне хотелось залезть в наполненную до краёв горячей водой ванну и как следует отмокнуть. Извести чёртову прорву мыла и флакон шампуня. И конечно побриться. Проклятая борода отросла как у абрека. Кожа зудела, я поминутно почёсывался, производя при этом звук копошащихся насекомых. Бр-р-р-р!
   Прикончив очередной стаканчик лапши, я также доел три последние картошины, а вместо чая употребил яблоко. Взяв последнюю пачку, открыл её, посчитал оставшиеся сигареты. Девять штук. Зараза! Этого конечно не хватит. Нахмурившись, я закурил. Горький дым шел из глотки в лёгкие, вызывая легкое головокружение и немоту в мышцах. Я смаковал каждую затяжку, и ссосал сигарету до самого фильтра, пока горячий щипок не обжег губы. Раздавив окурок в пепельнице, я принялся за дело.
   Уложив использованные стаканчики из-под лапши, обозначил общие очертания куклы, и предал ей объём. Сверху положил пиджак, чтобы сгладить неровности. Две пустые полторашки из-под пива, джинсы, и несколько целых стаканчиков превратил в вытянутые ноги. Голову мастерить не пришлось, я подготовил её заранее. В целлофановый пакет натолкал всякий мусор скомканные фольгу, газеты, и пустые сигаретные пачки. Пристроив всё как надо, я осторожно прикрыл неопрятную груду одеялом. Готово. Отошел к стене, критически осмотрел своё творение. Получилось очень, похоже. Теперь время потянется безумно долго, и этого, к сожалению никак не изменить, тем более с восьмью сигаретами.
   Я остался в ботинках, трусах, футболке, и кофте. Несмотря на то, что подвал не отапливался, холода не ощущалось. Захотелось выпить. Я закусил губу, и уселся на стул. Под задом привычно громко заскрипело. Крепко сжал подкову в кулаке, вдохнул спёртую зелёную тоску, и предался уже порядком, позабытому занятию воспоминаниям.
  
   Не знаю почему, но первым делом я вызвал из закоулков забвения Ерёминого кота Барсика.
   Когда мы учились в школе, кажется, классе в шестом у Ерёмы жил кот. Шикарный пушистый, абрикосового отлива перс. Ласковый безвольный кастрат, он являлся для моего друга лучшей игрушкой на свете - живой игрушкой.
   Даже находясь в том юном возрасте, я поражался немотивированной агрессии Ерёминых поступков, по отношению к бедному животному. То он ему усы выдёргивает, то, посмотрев фантастический фильм, 'Чужой' устраивает Барсику из морозилки анабиозную камеру. Я уже не говорю о пинках, полётах с третьего этажа, и спаивании бессловесной скотины валерьянкой. В общем сахарной жизнь кота, можно было назвать только в издёвку. Но при всём притом, имелась у него одна отрада, во многом ради которой, я думаю, он и прощал Ерёме все его изуверства, хотя и она изначально предполагалась как изощрённая пытка.
   Как-то сидя за уроками, которые Ерёма всегда делал с крайней неохотой, как и большинство пацанов мелко-уголовного склада, в его возрасте, он узрел разомлевшего под батареей Барсика. Разумеется, уроки были позабыты, кот изловлен, и помещён под настольную лампу. Где в лучших традициях гестапо, был подвергнут допросу с пристрастием. После получасового измывательства над бессловесной животиной, так и не получив положительного ответа, в каком квадрате будет работать советский передатчик. Ерёма не нашел ничего лучшего как опустить кота. Он взял писчебумажную принадлежность, в виде простого полутвёрдого карандаша от производителя 'KOH-I-NOOR', и засунул его в задний проход Барсику. Но этот безобразный акт насилия возымел вовсе не тот эффект которого ожидал Ерёма. Ни диких воплей, ни попыток царапаться. Короче, наш Штирлиц сдался. Вместо всего вышеописанного, Барсик изогнул спину, вздыбил хвост, а после нескольких толчков, так и вовсе запел дурным голосом.
   С тех пор так и повелось. Ерёма за уроки, Барсик прыг на стол. Трётся, жеманится, ждет, когда его обслужат.
   Ерёма часто показывал нам с Борей этот трюк. Мы ржали, а Ерёма багровел от гордости за своё умное, дрессированное животное. Он всерьёз хотел отправить письмо Куклачеву, с советом, как и тому, так же научить своих мурзиков. Ерёма любил рассуждать в том духе, мол...
   -Представьте пацаны. По всему городу расклеены афиши, а на них заглавными буквами написано. ВПЕРВЫЕ НА АРЕНЕ КОТЫ ПИДОРАСЫ!!! Ведь это сколько можно капусты срубить!
   Но дальше идеи дело не пошло. Барсик издох от глистов. Другова кота Ерёма не завёл, и письмо Куклачеву он также не отправил.
  
   Вспомнилась наша с Борей дуэль на пустыре, из-за одноклассницы Таньки Сосёнкиной, на лыжных палках. Ерёма был секундантом с обеих сторон. Драка вышла нешуточная.
   Металлические наконечники лыжных палок мелькали в воздухе. Я ударил сверху, Боря отбил, и тут же контратаковал. Его боковую полу-веронику я еле парировал, палка скользнула, и средняя часть древка прошлась по моим рёбрам. Даже через пышную пуховую куртку, я ощутил прикосновение промерзшего бамбука.
   -КХе-е-е, - выскочил из лёгких воздух. Я постепенно зверел.
   Мы пошли кругом, держа импровизированное оружие перед собой, метясь наконечниками друг другу в глаза, слегка постукивая палкой о палку. Кто ошибётся? Мы молчали. Только Ерёма иногда подзадоривал нас:
   -Ну, давайте салажата! Кто смелый!?
   Мы в нерешительности кружили по белому снегу, топтали его, утрамбовывали. Боря сделал резкий выпад остриём в грудь. Я сумел увернуться, и заехать ему локтём в ухо. Боря ругнулся:
   -Бля! - И тут же получил вдогонку лыжным кирзовым ботинком под зад. Я засмеялся.
   -Как нормально?
   -Дави Макс, добивай! - Ерёма подогревал нашу кровь. Она и без того кипела, хотелось видеть её на снегу.
   -Ну, ты чего сопли жуёшь Боря. Отвечай, давай!
   -Прибью-ю-ю! - Заорал Боря, и врезал мне палкой плашмя по ногам. Я упал. Посыпались пинки. Не успевая уворачиваться, я только скрипел зубами, извиваясь как уж на сковороде. Удары сыпались щедро, один попал мне в лоб. Звук на какое-то время отключился. Тишина. Я обмяк, тело стало походить на шмат гутаперчивого желе. Куда его пнут, туда оно и стремиться. Сил не осталось. Снова в голову. Я услышал подзадоривающие возгласы Ерёмы:
   -Макс! Вставай, вставай.
   Рыкнув нечто утробное, я сгруппировался, и подкатился под ноги Б.Б.. Он бухнулся рядом со мной. Сделав ещё пару оборотов, я оказался на свободном месте, и умудрился встать. Боря тоже не терял время даром, с поднятым над головой оружием он летел на меня. Ступив в сторону, я ушел от удара. Сделал шаг вперёд и со всей дури опустил палку Боре на спину. Неуверенно шагнув, он повернулся. Руки разведены в стороны, боевая палка опущена. Я ударил снова, и только по счастливой случайности не выбил Б.Б. глаз.
   -Хей-я-я-я! - Мой грозный клич огласил мёртвый пустырь. Свистящий звук раздираемого воздуха. Шлепок, словно куском сырого мяса хлопнули по столу. Тёпло и мягко. По-ок. Боря падает на колени, выронив палку и закрыв лицо руками.
   -Всё хватит. Харе, я сказал. Макс офонарел! - Крикнул Ерёма и бросился к Б.Б. Тот, как-то странно сипел. Между его пальцев сочилась яркая-яркая кровь. Она текла по рукам, забиралась в рукава пальто, питала собою коричневый драп, капала на истоптанный снег.
   Лыжи пришлось спрятать в кустах и возвращаться за ними позже.
   Мы несли Борю на руках до самого дома. Он жалобно скулил, Ерёма матерился, а я бестолково полагал, что убил Борю. Было очень страшно. Виделись тюрьма, и кожаный ремень.
   Помимо того, что я рассёк Б.Б. бровь, он также поплатился частью кости на надбровной дуге. Ему сделали массу операций, наложили кучу швов, и он долго щеголял отличным звездообразным шрамом и вдобавок окосел. Одно время я даже завидовал ему, и жалел, что острый наконечник лыжной палки не разодрал моё лицо. Впрочем, шрам оказался неизгладимым, как и косоглазие, и зависть скоро прошла. Она забылась, как забылся и предмет, побудивший конфликт. Девочка, из-за которой мы убивали друг друга, стала встречаться с прыщавым кляузником Валеркой, из соседней параллели. Ерёма посчитал такой расклад оскорбительным, и жестоко его избил. За что был исключён на два месяца из школы и чуть не остался из-за этого на второй год в шестом классе впрочем, седьмой класс он заканчивал дважды и наш разрыв в учебном плане несколько сократился.
  
   А те пять рублей, что я вытащил у мамы из кошелька? Было и такое.
   Наша троица шла по залитой чистым белым золотом улице. Безоблачное промытое мартовское небо, над нашими макушками. Учебная неделя позади. Впереди два дня безделья. Блики на разогретом только что показавшемся из-под снега асфальте резали глаза. Мы дружно щурились. Делать нечего. Разговор мат перемат. Что с нас взять, дети.
   -Куда двинем? - Спросил неизвестно, кого Б.Б. Вопрос повис в воздухе. Ерёма промолчал, а я судорожно мял в кармане, тиснутую перед выходом на улицу, из кошелька у мамы, пятирублёвку. Показать, или нет? Вообще-то я хотел просто похвастаться, а после положить бумажку на место. Но сейчас испытывал внезапно проснувшееся желание прокутить деньги. Страшно и волнительно. Внутренние метания буквально обездвижили меня. Я встал посреди дороги, пропустив друзей вперёд. Те успели пройти с десяток шагов, прежде чем заметили, что я остановился. Они одновременно обернулись и, подождав какое-то время, Ерёма раздраженно крикнул:
   -Ну, ты чё? - А я стоял в нерешительности на месте, не зная как поступить.
   -Макс! - Присоединился к Ерёме Б.Б., - пошли, давай!
   Ладно! Махнув рукой на предстоящие осложнения с матерью, я решился. И в тот же момент напряжение, сковавшее меня, отпустило. Я ощутил легкость граничащую, с безрассудством. Будь, что будет!
   -Пацаны гуляем? - Нагоняя корешей спросил я.
   -Бабок нет, - с грустью в голосе заметил Ерёма.
   -Оба! - Воскликнул я, и жестом иллюзиониста сунул ему под нос купюру.
   -Зашибись, - промолвил Б.Б., заворожено глядя на синенькую бумажку в моей руке.
   -Откуда? - Изумился Ерёма.
   -От раком драного верблюда. Гуляем?
   -Ништяк ребзя! - Заорал Ерёма, и мы с улюлюканьем бросились вверх по улице.
   Время летело. Мы сходили в видеосалон. Съели чёртову прорву мороженного, надулись газировки, и выкурили две пачки сигарет 'Ява 100'. Было хорошо, и только малюсенький червячок сомнения точил моё сердце, правильно ли я поступаю. Что-то менять поздно, остаётся надеяться на удачу. Чем ближе к дому, тем тоскливее становилось на душе. Уже не радовало сумасшедшее солнце, не веселили шутки друзей.
   Я был обречён и как можно дольше оттягивал тот момент, когда мама взглянет мне в глаза.
   Уже давно стемнело.
   Девять часов вечера.
   Пора.
   С видом овцы идущей на заклание я открыл дверь родной квартиры. Мама сидела в большой комнате, смотрела телевизор. Услышав шум в коридоре, она выглянула и сказала:
   -Пришел, наконец. Целый день на улице. Не надоело?
   -Неа. - Безжизненным голосом ответил я. Мама напротив, была весела, что в последний год стало большой редкостью. После гибели папы, она слегка спятила. Соседи шептались. Она замкнулась и часто хмурилась. Поэтому я расстроился сильнее прежнего.
   -Ты чего такой смурной?
   -Да нормально всё мам.
   -Я же вижу. Давай рассказывай, что стряслось? - Весело прощебетала она. - Устал? Есть хочешь?
   -Нет, не буду.
   -И слышать ничего не желаю. Мой руки, и марш за стол. Я накрываю.
   Я смиренно отправился в ванную. Нарочито долго намыливал одеревеневшие от страха разоблачения конечности. Также долго смывал пену, и ещё дольше мял полотенце, и вышел только когда, мама позвала меня во второй раз:
   -Максимка, давай быстрее за стол, а то всё остынет.
   -Иду ма, иду, - Едва слышно ответил я.
   Ужин я поглотил, как глоток воздуха, не ощутив, ни вкуса пищи, ни насыщения. Мама сидела рядом и с любовью смотрела на меня. Так паршиво мне прежде не было ни разу до, и после, наверное, тоже, за исключением одного случая, но об этом, как-нибудь потом.
   Успокоиться смог только перед самым сном. Мама пришла поцеловать меня на ночь. Она наклонилась и с жадностью, будто нам предстояла разлука на целую вечность, впилась в мои губы, после отрывистыми пронзительно звонкими поцелуями, покрыла щёки, глаза, лоб. Я испугался, и тут же забыл предмет своих переживаний.
   От её губ пахло сладким вином.
   Ещё целый месяц я ждал, но мама так меня ни о чём, и не спросила. До сего дня не знаю, она просто не подала виду, или на самом деле не обнаружила пропажи. А стыд за содеянное остался до сих пор.
  
   Много чего было, всего не упомнишь. Сейчас лезли в голову всякие обрывки, по преимуществу из более позднего времени.
  
   Как же её звали? Неважно. Она иногда вращалась в нашем кругу. Нас не связывали какие-то серьёзные отношения, не было вообще никаких отношений. Обычное поверхностное знакомство, каких у человека в жизни бывает множество. Вот чем она мне запомнилась:
   Как-то шумной компанией, в основном случайные люди, искатели нехитрых приключений, мы выбрались за город на трёх машинах. После бурного праздника, с дикими плясками, и прыжками через костёр. Парочки стали разбредаться по ближайшим окрестностям, полакомиться клубничкой. Так получилось, что я повёл её. Мы проболтали два часа к ряду, и вышли к остальным, когда те сорвали глотки у автомобильных клаксонов. До того случая я и не предполагал, что с девушкой можно так долго разговаривать. Просто разговаривать, обо всём на свете. Для меня это стало настоящим откровением. Через неделю меня забрали в армию. Я больше её не видел. Когда приехал в отпуск, мне рассказали, что она умерла от передоза. Её нашли уже холодной в подъезде за мусоропроводом. Как же её звали?
  
   Десятки подобных картин пронеслись перед моим внутренним взором, но напоследок, я снова посмотрелся в тусклые матовые стекляшки, которые когда-то были глазами моей мамы, и ничего в них не увидел. Всё в прошлом. Всё. А что сейчас?
  
   Начало пятого и последняя сигарета. Задница окаменела, ноги затекли. Ещё бы битый день просидеть на стуле. Я вставал всего пару раз, для того чтобы немного размяться, по-быстрому сбегать в туалет, да съесть яблоко с куском чёрного хлеба. Потушив окурок последней сигареты, я вскочил. Попрыгал на месте. Побоксировал с тенью. Сделал дыхательную гимнастику, и тут уловил посторонний звук. Как кошка метнулся к двери и, прижавшись к стене, затих.
   Тишина.
   Долгая отчаянная тишина.
   Послышались шаги, затем раздался металлический лязг, и через короткое время громкий смачный щелчок. Выключатель. Из своего укрытия я не мог видеть льющегося из глазка света. Меня раздирали нетерпение пополам с неуверенностью. Получиться или нет? За дверью поднялась возня и тихое пришептывание. Громовой Борин оклик заставил встрепенуться:
   -Макс! Хорош, дрыхнуть, вставай! - Снова тишина.
   Кровь прилила к вискам, я слышал её ток.
   Приготовился.
   Крепко сжал подкову.
   Отвёл для удара руку. Лишь предательский гул в коленях толкал на необдуманную глупость. Хотелось с матерными криками пуститься в пляс, и колотить кулаками о стены.
   -Макс просыпайся не то останешься без курева.
   Я слышал, как Боря нерешительно переминался с ноги на ногу. Неужели не войдёт?
   Ну, давай же!
   Давай!
   Открывай проклятую дверь!
   Ну!
   -Эй! Ты сдох что ли? Макс! А, да хрен с тобой.
   Взведённые курки издали звук сломанных сухих прутиков.
   Ударил засов.
   Дверь, поскрипывая, медленно отошла к стене, полностью закрывая меня.
   -Макс!
   Господи!
   Да иди ты уже!
   Вот остолоп!
   Боря сделал несколько осторожных шажков и остановился.
   Сейчас мой замысел балансировал на грани провала.
   Нужен ещё шаг.
   Только один.
   И Боря его сделал.
   Я увидел спину своего друга, отступил в бок, и бросился из засады. Точный жесткий удар.
   Обмякшее тело рухнуло на бетон.
   Я возвышался над поверженным врагом. Боевой запал рвался наружу. Что бы сделать? Может снять с Б.Б. скальп. Пятно тёмной крови и несколько волосков на ребре подковы, заставили меня испугаться. Стукнуто-то хорошо, от души стукнуто. Бросив ненужную теперь железку на пол, я наклонился к Б.Б., ощупал его затылок. Кости вроде целы, крови достаточно, но не так чтобы много, достаточно. Перевернув 'трупик' на спину, нашел сонную артерию. Пульс редкий, отчётливый как в глубоком безмятежном сне. Оклемается.
   Я обшманал Борю. Ничего стоящего. Шесть запасных патронов, телефонная карта, связка ключей. Поднял обрез, открыл замок. Оба ствола заряжены. Присоединив оружие к остальной добыче, откинул одеяло. Расшвырял по сторонам барахло. Взял джинсы, встряхнул их, и стал, не спеша одеваться.
   Приведя себя в порядок, я рассовал, как мне показалось необходимые вещи по карманам: деньги, патроны, телефонную карту, и после недолгих раздумий подарок старой Нины. Затем отволок Б.Б. на матрац, взял обрез и принялся ждать, когда он очухается.
   Сначала я хотел оставить Борю и уйти, но любопытство взяло верх. Меня разбирал интерес, что пропоёт мой воробушек, теперь, когда мы поменялись местами. К тому же очень хотелось издевательски посмотреть ему в лицо, поглумиться над ним, посмаковать свою победу и посмеяться над Бориной глупостью. Что поделать все мы человеки в той или иной мере позёры и сволочи.
   Минут через двадцать мне надоело смотреть на тухлую Борину физиономию, к тому же целлофановый пакет, родной брат того, что Б.Б. принёс в первый раз, смущал. Плюнув на всё, я сходил за ним, и стал увлечённо, как ребенок, получивший подарок на Новый Год, тормошить вожделенный свёрток. К сожалению жареных цыплят, и пива не оказалось. Зато нашлись свежие булочки с маком, банка растворимого кофе, блок сигарет, на этот раз 'Друг', и десяток стаканчиков всё той же лапши с курицей. У меня невольно зародилась мысль, уж не производит ли Б.Б. эту дрянь на дому?
   Вскипятил воду. Заварил крепкий кофе. Слегка остудил. Сделал глоток. Мне показалось, что уже лет сто мои вкусовые рецепторы не распознавали ничего более восхитительного. Выпив два бокала, и съев все булочки, я удовлетворённо обмяк на стуле. Выкурил две сигареты подряд, ощутил подкатывающую к затылку тёплую пустоту. Зевнул.
   Нет, спать нельзя.
   Сходив к умывальнику, я ополоснул лицо. Набрал полный рот воды. Подойдя к Борису моему Борисовичу, нагнулся, и с шумом разряжающегося сифона выплеснул воду ему в лицо.
   Борины глаза дёрнулись. Он простонал, но в себя не пришел. Тогда я повторил процедуру. И о чудо! Борис Борисович тупо смотрел на меня. Он попытался приподняться на локте, но завалился на бок, при этом потешно загребая ногой воздух. Я даже не пошевелился, чтобы ему помочь, не проявив ни капли сострадания. В конце концов, он сам меня вынудил.
   А вот что заставило его продержать меня почти десять суток в сыром подвале, мы сейчас выясним.
   Боря двигался как больной ДЦП, и на один короткий миг во мне что-то шевельнулось, и сразу угасло. Вжик коричневая головка спички проехалась по коричневой дорожке. Вспыхнуло. Налетевший сквозняк погасил огонь.
   Наконец, справившись с непослушным телом, Боря рухнул на спину, и надул большой красивый масляный пузырь из слюны. Чпок! Пузырь лопнул и Б.Б. произнёс:
   -Ы-ы-ы-а-а-о-уоуу, - это сильно напоминало речь существа из 'Собачьего сердца'
   -И я рад тебя видеть. Надеюсь, ты себя плохо чувствуешь. Можешь не отвечать, вижу что хреново. Ты мне скотина зуб сломал. Если честно я испытываю сильное желание садануть тебе дуплетом в череп. Хоба! И красная слякоть на стенке! Красотища! Вниз течёт и башка не думает. Может быть, я так и поступлю. Но для начала хотелось бы, кое-что прояснить. Всё это время что я жрал твою лапшу в моей голове крутилась одна мысль. Вернее две, первая, почему? и вторая, я ненавижу куриную лапшу. Сука! Если со вторым всё понятно, то с первым, хоть убей, без твоей помощи я не смогу разобраться. Так всё-таки почему?
   Боря мученически завёл глаза, по его лбу пробежала хмурая морщинка. Лицо приобрело то выражение, с которым принимают последнее причастие. Сжалившись, я взял бокал и сходил за водой. Оставив на время обрез на безопасном расстоянии, без особых церемоний приподнял Б.Б. голову, отчего он снова застонал и дал напиться. Затем, снова вооружившись, занял прежнее место.
   -Ты меня слышал? - Задал я вопрос. Боря утвердительно приопустил веки.
   -Тогда отвечай.
   -А-у-арк, - такой загадочный ответ разозлил меня.
   -Не очень убедительно, хотя оригинально. Хватит шарад Боря. Я тебя не понимаю.
   Помедлив немного, Боря выдавил из себя одно единственное слово:
   -Дурак.
   -Не без этого, хотя обрез то у меня. И как ты попался на такой детский фокус. Нет, Боря дурак ты, а я недобрый вооруженный человек. Так что давай, выкладывай, и поподробнее, пожалуйста. Моё терпение на исходе...
   Казалось, Б.Б. не слушал, его взгляд упирался в стену за моей спиной. В глазах явно читалась тоскливая обречённость. Вспомнив каким образом, получил от него в челюсть, я чуть не расхохотался, если бы не ощутил тяжелого ментального прикосновения, переходящего в физические ощущения. Кожа покрылась мурашками. Волосы на затылке приподнялись. В горле пересохло. Какой-то дикий первобытный страх прошил меня. Я не мог оторваться от мёртвого Бориного взгляда. Он нашел в себе силы сесть, его кожа приобрела цвет дымчатого стекла. Боря посмотрел на меня, зрачки расширены во всю радужку, от этого его серые глаза казались чёрными как смоль. Медленно он поднял руку и указал мне в лицо. Я не хотел оборачиваться. Тело напряглось, словно в каждую мышцу ввели густого масла. Боря снова смотрел на дальнюю стену, его указательный палец по-прежнему целил мне в лоб. Скрипнув зубами, я резко повернул голову. Стул вылетел из-под меня.
   В дверях стоял человек!
   Я!
   Это был я!
   Хотя не совсем. Отсутствовала борода. И что-то ещё искажало полное сходство.
   Пронзительный высокий бабский вопль вывел меня из ступора. Это визжал Боря, с трудом я заставил себя посмотреть на него.
   Матрац под Б.Б. вибрировал. Собственно это уже был не матрац, а как бы желтый пересыпающийся прямоугольник. Боря пытался сползти на пол, у него не выходило. Дрожь полотна прекратилась, и Б.Б. начал проваливаться.
   -Макс! Макс!
   Господи как он кричал!
   -Макс!
   Сначала опустились ноги. Затем сантиметр за сантиметром песок стал слизывать тело. Боря тянулся ко мне. Я отбросил ствол, и схватил его за руки. Тянул, как мог, ничего не получалось. Уже скрылась грудь.
   -Макс!
   Меня волокло по бетону. Сил не хватало. Боря перешел на сплошной протяжный вой. Я схватил его подмышки, и потащил на себя. Носки ботинок мерзко заскребли по бетону.
   -А-а-а-а-а-а!
   Я тоже кричал, не слыша себя, всё заглушал жуткий Борин крик, от которого смерть не казалась больше такой страшной.
   Песок подбирался к Бориному подбородку. Выше! Выше! Мелкие струйки поползли ему в рот. Ор смолк, слышались только звук плевков, и шелест песчинок. Борино лицо скрылось. Через несколько секунд взлетел фонтан каменной крошки, ослепившей меня. Видимо Б.Б. отхаркнул забивший горло песок. Я отпустил руки, и принялся растирать глаза. Когда проморгался на полу лежал матрац.
   -Боря, - тихо. Я схватил обрез и направил его на распахнутую дверь. Никого.
   Я упал на матрац и стал, растеряно его гладить свободной рукой, приговаривая вполголоса:
   -Боря, Боря, Боря.
  
  
   ГЛАВА 13
  
  
   Проскочив освещённый закуток, я очутился в тёмном тамбуре. Сердце то подпрыгивало к горлу, то жалось к рёбрам как испуганный котёнок.
   Пять ступеней наверх.
   Дверь.
   Волна холодного свежего воздуха захлестнула меня. Небо низкое злое. Асфальт мокрый, недавно прошел дождь. Скоро стемнеет. Одинокий человеческий контур вдали, и больше никого. Хотя.... Я увидел как зелёная тень юркнула от крыльца. Я среагировал с секундной задержкой. Перепрыгнул через перила. Наметил цель. Метрах в десяти от меня, и с каждым мигом всё, удаляясь, неслась по жухлому газону, обёрнутая в зелёную клеёнку, фигура. Во мне проснулся инстинкт хищника, я бросился вдогонку.
   -Стоять тварь! - Мой окрик заставил убегающего припустить быстрее. Это давалось ему с большим трудом, поскольку удирать в громоздком пусть и лёгком балахоне, не так-то просто. Чтобы облегчить шаг, беглец подхватил полы плаща руками, но это ему мало помогло. Расстояние, разделяющее нас, быстро сокращалось.
   -Сто-о-ой!
   Он заложил крутой крюк, сиганул через низенький заборчик, пересёк асфальтовую дорожку, и направился к детской площадке. Проломив кусты, я слегка потерял скорость, но на открытом пространстве быстро выровнялся. Срезал угол. Зелёная клеёнка мельтешила перед глазами. Я настигал. Осталось три метра. Метр. Контакт. Сделав подсечку, подтолкнул мерзавца в спину. Бесформенная зелёная клякса шлёпнулась на землю. Резким рывком, перевернув незнакомца лицом к себе, я оседлал его и с силой уткнул ему в грудь обрез. Сопротивление было вялым и вскоре сошло на нет. Послышалось всхлипывание, он плакал. Сбившийся капюшон не давал рассмотреть лица моей добычи, я разодрал его и ахнул.
   -Волчонок! - Маленькая, бедная девочка. Мне стало, так жаль её, что чуть сам не расплакался. Ну, и болван, деревенщина, скотина. - Больно? - Волчонок поджала губки и кивнула головой.
   -Прости милая, прости. Я не знал,... не хотел. Ну, где больно? где? - Всё сказанное я протараторил скороговоркой. После поднял Волчонка, прижал к груди, и стал тормошить её непослушные жесткие волосы. Худенькие плечи вздрагивали в моих руках, глаза на мокром месте.
   -Хватит, хватит. Успокойся. Всё. Всё.
   Мимо проходил прилично одетый мужчина, таращась на нас как на чумных. Действительно мы представляли странное зрелище. Помятый бородатый бадяй с обрезом в руке, обнимает у детских каруселей истерзанную зарёванную инфузорию. Обрез!!! Я торопливо засунул оружие за пояс, и запахнул полу пиджака. Разгуливать по улице с таким довеском не стоило. Нужно уходить и как можно скорее. Стащив с Волчонка разодранный дождевик, я спросил:
   -Идти сможешь? - Шмыгнув носом она снова кивнула. - Хорошо. Обопрись, давай руку. Вот так. Хорошо. Потихонечку. У тебя телефон есть?
   -Нет, - тихий сдавленный голосок.
   -Ну, и ладно. Сейчас мы найдём автомат и позвоним. Сильно болит?
   -Не очень. Почему у тебя борода?
   -Тебе нравится? - Я старался заболтать Волчонка, чтобы она отвлеклась от мыслей о случившемся. Мне это тоже было необходимо, поскольку я боялся не совладать с соблазном начать расспросы. Потом, всё потом. Сначала нужно сделать звонок.
   -Не знаю.
   -Как это так не знаю. Тебе либо нравится, либо нет.
   -Тогда не нравится.
   -Почему?
   -Не знаю.
   Я невольно рассмеялся. Впрочем, довольно натужно. Борин вопль так и стоял в моих ушах, не думая умолкать. Боря, Боря не думал я, что всё так закончится. Да и ты, наверное, тоже. Что ты не успел мне рассказать, хотя теперь это уже неважно. Полная бессмыслица. Ой, Боря, Боря.
   -Опять не знаешь?
   Мои мысли витали где-то далеко, и, задавая свои пустые вопросы, я вовсе не ждал ответов. Тем более что не верил Волчонку ни на грош. Все эти слёзы, невинные глазки, простодушные слова, и, казалось бы, неподдельная искренность не стоили ничего. Не так проста идущая рядом со мной девчушка, как кажется, и роль её не статична. Она полноценный игрок. Но при всём этом, я был рад, что Волчонок со мной. Её присутствие придало мне уверенность, что всё происходящее не так бессмысленно как кажется на первый взгляд.
   -Она у тебя смешная. Ты похож на Бармалея.
   -Маленькие дети, ни за что на свете. Не ходите в Африку, в Африку гулять. Тебе не страшно.
   -Ну, я-то не маленькая девочка.
   -Да? А я, вот, знаю одну маленькую девочку. Но она, наверное, тоже бы, не испугалась. - Волчонок, прищурившись, посмотрела на меня, спросила:
   -Мы куда идём, Макс?
   -Я разве не сказал?
   -Нет.
   -Мы ищем таксофон. Нужно позвонить.
   -А потом? - Если Волчонок что и таила, то никак этого не выдавала. Интересно, почему она не спросит о Боре?
   -Потом? Потом, в Африку.
   Когда мы подошли к супермаркету, Волчонок почти перестала хромать. Вопросов она больше не задавала, и когда я протянул ей деньги и перечислил что нужно купить, она, безропотно не говоря ни слова, отправилась за покупками. Я проводил её взглядом, и, скрипнув зубами, пристроился в хвост очереди к телефону.
   Передо мной стояли, унылая дура в зелёном парике, и молодой парнишка лет семнадцати. Всех задерживал забулдыга в батнике питсбугских пингвинов, с бутылкой 'старки' в одной руке, и упаковкой пельменей в другой. Трубку он прижимал плечом к уху. Лопотал что-то невнятное, и видимо довольно долго. Поскольку паренёк нетерпеливо скакал на одном месте, то и дело, негромко выговаривая, но так чтобы все, а в особенности мужик, слышали:
   -Запарил козёл!
   Дама не нервничала, она меланхолично ковыряла телефонной картой под ногтем. Всем видом показывая, что ей всё равно сколько ждать.
   Перехватив пачку пельменей под мышку, мужик повесил трубку, и вытащил из аппарата свою карточку. Пацан оттолкнул его, набрал номер и зачастил на повышенных тонах:
   -Алло, Лёха. Короче всё на мази. Да, я пробил. У тебя как, дотрещался? Ты чё!? Нас четверо будет. Саня ещё подтянется. Куда ты позвонишь, у меня труба сдохла. Давай быстрее. Всё! Жду! - Паренёк остался, явно не доволен разговором. Дама в зелёном парике проплыла к автомату, по первому номеру ей не отвечали, одну минуту, по второму полторы. 'Зелёный парик' положила трубку на рычажок, и растаяла в воздухе.
   Я вставил экспроприированную у Б.Б. карточку в щель, и набрал Ерёмин домашний номер. После нескольких гудков из динамика раздался звонкий девичий голос:
   -Алло?
   -Пашу позови! - Потребовал я.
   -А кто говорит?
   -Пашу позови.
   -И не подумаю, - повисла пауза. Девушке справедливо не понравился мой приказной тон. Я был на взводе, и о приличиях не беспокоился.
   -Быстро! - Скомандовал я.
   После продолжительного молчания я, наконец, услышал Ерёмин голос, как всегда звучащий маршем жизни:
   -Внимательно.
   -Привет Ерёма.
   -Привет, привет. Где пропадал бродяга? Мобильник не отвечает, на домашнем тишина. Заходил к тебе пару раз, так представляешь, дверей никто не открыл. И кстати ты зачем моей девушке нахамил, она у меня знаешь какая? Только между нами. Рыжая. Попка персик. В смысле не волосатая, а вкусная и упругая. Четвёртый номер, ну может третий с плюсом. У неё подружка есть, поскромнее немного, но тоже ничего себе. Хочешь, устрою...
   -Ерёма заткнись, и слушай. Мне нужно выбраться из города. Возьми ключи от дачи, и живо дуй ко мне.
   -Промблемы? - Разбитные интонации разговора разом сменились деловой речью.
   -Да.
   -Ты дома?
   -Нет.
   -Диктуй адрес.
  
   Мы ехали по пустынной просёлочной дороге. Играли 'The Doors'. Ерёма не задавал вопросов, лишь изредка бросал косые взгляды в мою сторону. Я сидел рядом с ним, Волчонок сзади, прижимая к себе фирменные пакеты из супермаркета.
   Я часто курил, от пачки осталось совсем ничего, смотрел в окно. Тьма плотно, как чулок ногу, облегала машину, и только в рассеянных лучах фар, двигался на встречу однообразный тургеневский пейзаж. Справа стена леса, слева поле да тишь.
   Нажав кнопку стеклоподъёмника, я опустил стекло. Мигнув красным, пропал в чёрной дыре окурок. Вот и я также выброшен за ненадобностью. Никчёмная пустышка. Драный башмак. Изжеванный окурок. Грязь и запустение в моей канаве. Нет никого кто бы сказал мне:
   -Всё что было, всё не зря. Нет ни одного дня прожитого впустую. Нет ни одного слова брошенного на ветер.
   Но даже если бы и нашелся такой дурак, я бы поднял его на смех, не поверил ему. Как нельзя верить в преданность жен, речам льстивой травы, и предсказаниям звездочётов. Такая дурь в голове.
   Ехать оставалось не больше пяти километров, когда Ерёма попытался завязать разговор.
   -Макс, - позвал он.
   -Ау, - отозвался я.
   -Что стряслось? Не хочешь рассказать?
   -Нет.
   -Почему?
   -Паша если бы я знал что рассказывать.
   -Может, попробуешь? - Я промолчал, повисла долгая пауза, после которой Ерёма добавил: - Как знаешь.
   У приземистого трансформатора дорога вильнула в лес. Нас окружили огромные сосны, их раскидистые кроны таились в темноте, видны только голые толстые стволы. Я и раньше видел этот лес ночью, но никогда он не производил на меня такого жуткого впечатления. Теперь всё выглядело по-другому. Мне казалось, что за каждым стволом притаилось по моему двойнику, и стоит выйти из машины, они скопом набросятся, растерзают, раздавят, сожрут.
   Внезапно лесные великаны расступились. Открылась широкая поляна. В желтом свете как бы всплыл из пучины мрака большой бревенчатый дом, и почти сразу открылись другие постройки.
   Ерёма остановил тачку у самого крыльца. Заглушил двигатель. Взял из бардачка карманный фонарик 'шмель', и нырнул в чёрную бездну, бросив нам с Волчонком:
   -Посидите пока.
   'The Doors' отпели, вступил Ly Rid. Под 'Perfect day', это было очень символично, я закрыл глаза. Тяжесть последних дней, и безумие сегодняшнего вдавили меня в кресло. Мысли сплелись в причудливое вологодское кружево. Я, то вспоминал бетонный потолок с плесневелым углом, то незнакомца так похожего на меня, то рушащийся замок и стаю метящих когтями в глаза, злобных бестий. Всё это крутилось вокруг одного, пронзительного Бориного крика.
   -Макс мы где? - Робко подала голос Волчонок.
   -Что? - Поглощенный своим кошмаром, я не сразу сообразил, о чём она спрашивает.
   -Мы куда приехали?
   -В Африку.
   -Я серьёзно, - кажется, она боялась, только вот чего?
   -Если серьезно, то не в Африку.
   -Это я поняла. Ну, и....
   -Ты, почему про Борю не спросишь? - Я бесцеремонно прервал её. Никакой реакции. Ни жеста, ни взгляда. Ничего. Будто отлетел в руки брошенный в стену мяч.
   -А что я должна спросить?
   -Ты не с ним приходила?
   -Куда? - Мне захотелось её ударить.
   -Туда где мы с тобой встретились. - Я старался держать себя в руках, это стоило огромных внутренних усилий, выговаривал слова чётко, словно отсчитывал банкноты.
   -Нет, - Потрясающе! Какое самообладание! Думаю, она не раскололась бы, даже если загонять ей булавки под ногти.
   -Тогда что ты там делала? - Согласен дурацкий вопрос. А что я ещё мог спросить?
   -Ждала такси до Африки. - Туше! Один-один. Хотя кой чёрт! Один-ноль, причём не в мою пользу. Не с того я начал, вот и получил. Ничего, отыгрыш за мной. Не мытьём, так катаньем, я своего добьюсь. А что мне нужно? Вразумительные ответы, на поставленные вопросы, и на те, что ещё не сформулированы, но сидят где-то в кишках, и жгут, жгут наподобие прободившейся язвы. Подожду и добьюсь, пусть даже придётся пустить в ход булавки. Подожди и ты девочка. Я улыбнулся.
   В доме зажглись проруби окон, через пару минут открылась дверь, и Ерёма позвал нас:
   -В порядке. Заходите.
   Я вылез из машины, принял у Волчонка пакеты, и пошел к свету.
   Выйдет или нет? Это сильно меня волновало. Вдруг Волчонок решит ехать обратно? Ведь она запросто может послать меня к дьяволу. И что тогда? Хлопнула дверца, раздались нетвердые шаги по траве. Я испытал облегчение.
  
   Ерёма хозяйничал в прихожей, возле распределительного щитка. Его лицо выражало максимальную сосредоточенность. Что-то щёлкнуло, и Паша подмигнул мне. Он подошел к раковине, отвернул вентиль. Послышался шепелявый свист, и вскоре заиграла вода.
   -Как ни странно всё работает. Ты в сауну пойдёшь? - Вопрос адресовался мне.
   -Не помешает.
   -Угу. Тогда щас накачаю воды в бак, включу калорифер, выставлю температуру, и часика через полтора можешь идти отмокать. После не забудь всё обесточить. Так, что ещё? Да. Воду можно пить из-под крана, она из скважины, но лучше брать из ключа. Хотя, что я тебе говорю, сам прекрасно знаешь. Пока располагайтесь, я скоро. - Протараторил Ерёма и пулей вылетел в ночь, не потрудившись захлопнуть за собой входную дверь.
   Ко мне подошла Волчонок. Она коснулась моей руки, спросила:
   -Мы тут надолго?
   -Может на недельку. У тебя со временем как? Не поджимает?
   -Времени вагон и маленькая тележка, - её голосок вновь обрёл прежние бодрость и непринуждённую весёлость, как когда она рассказывала свою взбалмошную историю, у меня на квартире.
   -Вот и хорошо. Здесь тихо. Никого нет. Отдохнём. На рыбалку сходим. Ты рыбу умеешь ловить? - Я почему-то волновался, наверное, потому что боялся остаться один. Если Волчонок уедет, я вздёрнусь.
   -Неа.
   -Вот и славно. Я тоже не умею, вместе будем учиться. - Волчонок засмеялась и сказала:
   -Иди, помоги Паше, а я пока чего-нибудь покушать приготовлю. - Я кивнул и вышел на улицу.
   Ерёма уже закончил, он стоял возле машины у открытого багажника, и протирал ветошью руки. Не глядя на меня (видимо злился из-за моего молчания), он сказал:
   -Ладно, Макс, я полетел. Приеду через два дня. Сегодня у нас какое? - Он посмотрел на наручные часы, и задумчиво продолжил:
   -Пятнадцатое. Да, через два дня. Привезу пожрать, ещё что нужно?
   -Да, вроде нет. Смотри сам.
   -Лады, разберусь. Учти недели через полторы-две, если пойдут дожди, сюда будет не доехать. Выбираться придется своим ходом в резиновых сапогах. Ты же зимовать здесь не собрался?
   -Ещё не решил, - я пожал плечами.
   -Ты шутишь?
   -Шучу, шучу, - замахал я руками.
   -Послушай всё так серьёзно?
   -Не начинай Паша, только не сейчас. Приедешь, тогда поговорим.
   -Обещаешь?
   -Посмотрим. - Ерёма нехорошо с прищуром уставился на меня. - Дыру проглядишь, - засмеялся я.
   -Я ведь не дуркую Макс. - Казалось, он успокоился, по крайней мере, внешне. Что ж сделаю уступку, друзья как ни как.
   -Приедешь, поговорим.
   Ерёма на минуту задумался, и словно что-то решив про себя, подвёл черту, под нашим разговором:
   -Волчонку пока. Сам не грусти. Удачи дорогой.
   -Удачи, - мы пожали друг другу руки.
  
  
   ГЛАВА 14
  
  
   Баня только с виду казалась таковой. Внутри её роднил с русским стандартом только предбанник. В остальном обычная финская сауна. Небольшая парилка, обшитая карельской берёзой, и душевая кабинка. Вода в душе шла пронзительно холодная. Досадный минус восполнялся возможностью помыться в тазике. Однако я никогда не делал этого раньше, и сейчас пренебрег достоинством тёплой воды. Минут пять-шесть сидел в парилке, пока не становилось невмоготу, затем шел в душ. Намыливал и растирал жесткой мочалкой красное дымящееся тело. Вставал под вялую ледяную струю, смывался, и обратно в ад. Повторив процедуру, три или четыре раза, я вышел в предбанник. Уселся на удобном пружинном диване и блаженно запрокинул на спинку голову.
   Придя в себя и снова ощутив желание жить, закурил. Остался последний маленький штришок, малюсенький, но такой необходимый. Облизнувшись, я открыл баночку пива. Нектар честное слово! Проведя рукой по щеке, нахмурился. Совсем позабыл. Бриться, срочно бриться. Впопыхах дохлебав свой нектар, и бросив в пустую банку окурок, я принялся ворошить принесённый с собой пакет. Что там Волчонок купила? Отложив в сторону новые трусы, носки, футболку и полотенце, на самом дне нашёл две зубные щётки и коробку душистого мыла. Гадство! А я мылся 'хозяйственным', что нашлось у Ерёмы. Не успев как следует расстроиться, нашёл баллончик пены для бритья, и упаковку одноразовых станков 'Big', говно, конечно, но сойдёт.
   Зеркала не нашлось, бриться пришлось на ощупь. С распаренной кожи щетина сползала легко, однако два станка обратились в негодность, пришлось брать третий и подчищать им. Выскоблив начисто щёки и подбородок, ополоснул лицо, и вернулся в предбанник.
   Выкурил ещё сигарету и выпил банку пива. После подсушил волосы полотенцем. Натянул чистые трусы и футболку. Влез в ботинки на босу ногу, и пошел в дом. Вонючие шмотки оставил, Волчонок обещала их постирать, всё остальное захватил с собой.
  
   Меня ожидал шикарный ужин, во всяком случае, он таким казался на фоне недавнего убожества. Волчонок сидела напротив, глядела в рот. Нисколько её не смущаясь, я ЖРАЛ! Торопился, плохо прожевывал, давился, и мял, мял. Крошки обильно усыпали мою грудь и пространство вокруг тарелки. Покончив с овощным салатом, и гречневой кашей с котлетами в подливе, я откинулся на стуле и сыто отрыгнул.
   -Добавки хочешь? - Спросила Волчонок. Я смог только отрицательно помотать головой, сил отвечать не осталось.
   -Подожди немного, я чай сделаю.
   Мой утвердительный кивок.
   По кухне поплыл какой-то удивительный восточный аромат, сладкий, почти удушающий. Веки сделались неимоверно тяжелыми. Каждый раз, когда они опускались, стоило титанических усилий их поднять. Неведомый запах проникал повсюду, навязчивый, будто нерастворимый в воздухе он не давал шанса на спасение. Мои ноздри обоняли его, кожа впитывала порами. А волосы из-за воздействия этой приторно сладкой струи, сделались жирными, и срослись в один неподвижный колтун. И уж что-то вовсе невероятное сотворилось с окружающей атмосферой, она превратилась в розовый земляничный кисель. Волчонок скользила в нём как утопленница в плохом советском кино. Она держала керамическую чашку, из которой и валил дымом проклятый кисель.
   -Сахар надо? - Голос Волчонка звучал, словно воспроизведён на замедленной скорости.
   -Нет.
   Себя я не услышал.
   Чашка парящего варева встала передо мной. Протолкнув руку сквозь тугую преграду, я взял её и медленно поднёс ко рту. Вкус напитка оказался на удивление приятным сладковатым с тонкой кислинкой, а не раздражающе медовым как думалось. Я сделал всего один глоток и почувствовал приближающую черную пустоту беспамятства. Поставив чашку на стол, посмотрел на Волчонка. Она по-прежнему парила в спрессованном воздухе.
   -Что это за чай? - Беззвучно произнёс я, и в тут мой затуманенный взгляд уткнулся в распоротый тряпичный мешочек на подоконнике.
   Опоили!
   Спасибо тебе сука старая!
   Интересно, что будет дальше? Наверняка не райские кущи. А жаль!
   Раздался звук спущенной тетивы, а за ним стук упавшего на пол тела. Из меня наружу что-то вырвалось, и упало у стола. Жалкий пищащий комок освежеванной плоти. Мерзкая масса похожая не то на собаку, не то на искалеченного человека. Существо злобно зыркнуло, встало на четвереньки. Издало протяжный низкий вой и, пачкая половицы бурого цвета слизью, метнулось мимо меня к выходу, ещё раз, окатив полным ненависти взглядом. Резко ударила входная дверь. И как по мановению, грёбаной, волшебной палочки, покрылся морщинами и осыпался на пол тошнотворный земляничный кисель. Рассеялся запах экзотических сластей.
   Волчонок смотрела на меня, будто ничего не произошло. А может, она ничего не видела?
   -Чего не пьёшь, невкусно? - Её вопрос звучал как издёвка. Дрянь в извилинах разошлась тяжесть в теле осталась.
   -Что-то мне хреново от твоего чая, - голос вернулся. Волчонок взяла чашку и отпила из неё.
   -Чай как чай, травяной.- Сказала она. - Между прочим, я его у тебя в кармане нашла.
   Я махнул рукой. С трудом как засидевшийся гуляка встал и, шатаясь, направился ближе к постели. Добравшись, рухнул на кровать. Последнее на что среагировал размякший мозг, это запах прели шедший от отсыревшей простыни.
  
   Несмотря на звонкое как начищенный медный пятак солнце, заглядывающее в окно, в комнате стоял тот особенный утренний холодок, что заставляет в испуге лезть с головой под одеяло, сразу, как только проснёшься. На ночь я не топил печь, а Волчонок видимо не догадалась, да и неумела, наверное. Зато меня покрывали два тяжелых ватных одеяла. Её забота. Вчера-то я улёгся на голую простынь. Нехотя выбравшись из тепла, ступил на холодные половицы и поёжился. Сделав три неуклюжих спросонья шага, перешел на вязанный, из разноцветных нарезанных тонкими полосками тряпок, половик.
  
   В кухне никого. На столе вздыбленная горкой белая косынка. Завтрак? Подойдя ближе и сдёрнув ткань, убедился, что не ошибся. Три сваренных вкрутую яйца, два бутерброда с копчёной колбасой и сыром, толстая желтая груша, и бутылочка персикового сока. Усевшись на рассохшийся табурет, я приступил к еде. Обстучал и очистил яйца, посыпая солью, из круглой деревянной колобашки, проглотил их. Съел бутерброды, запивая соком. Потом пришла очередь груши.
   Не придумав, куда деть мусор, смёл ладонью яичную скорлупу в тарелку из-под бутербродов, туда же бросил грушевый огрызок. Закончив с нехитрой уборкой, умылся под краном, почистил зубы. Давно мне не было так здорово, хотя и осознавал всю незавидность своего положения. Те сумятица и нелепость коими были наполнены последние месяцы жизни, превратили меня в законченного неврастеника. Я не знал где вымысел, а где, правда. И что такое эта, правда. Не знал, что ожидать от нового дня, и что делать с уже прожитыми. Их груз тяготил, и от приобретённых знаний я не только не стал умнее и прозорливее наоборот, уподобился круглому идиоту, пускающему ветры задницей, и считающим это действие, величайшим явлением природы. К чему вообще все эти рассуждения. Выражаясь фигурально я как ничегошеньки не понимал два месяца назад, когда всё завертелось, так не понимаю и теперь. Надоело, буду думать о чём-нибудь другом. А где Волчонок? В доме не считая гудения электрического щитка, царила полная тишина.
   -Волчонок! - позвал я, - Волчонок! - ответа нет.
   Выйдя в сенцы, я влез в огромные калоши, накинул на плечи старую серую фуфайку, с вылезшими подмышками комками ваты, и в таком виде с голыми ляжками вышел на улицу.
   Волчонок вывешивала на верёвку натянутую между двух жердей, выстиранную одежду. Я заложил за губы два пальца, и издал лихой разбойничий свист. Она обернулась и приветливо помахала мне:
   -Уже проснулся, а я думала часов до трёх дрыхнуть будешь
   -А сейчас сколько? - Без всякого интереса спросил я, зевнув в согнутый локоть.
   -Не знаю, наверное, около одиннадцати.
   -Ну-ну, - снова зевнул.
   -Тебе не холодно? - Волчонок посмотрела на мои голые ноги.
   -Нормально, - звонко пошлёпав себя по ляжкам, ответил я, - нам нужно поговорить.
   -О чём?
   Действительно, о чём? Если разобраться не знаю. Волчонок с не прикрываемым вызовом смотрела на меня.
   -О многом.
   -Это срочно? - Я пожал плечами. - Тогда сначала я приготовлю, и за столом всё обсудим. Хорошо? - Не дожидаясь ответа, она отвернулась, и продолжила прерванную работу.
   Всё-таки как сильно изменилась Волчонок с момента нашей первой встречи. Нет и намёка на прежнюю глупышку. Вместо неё появилась взрослая, решительная, натура, знающая, чего хочет, и уверенно идущая к намеченной цели.
   Постояв некоторое время в ожидании продолжения разговора, и окончательно убедившись, что его не будет, вернулся в дом. Скинув калоши и фуфайку, принялся разгребать кучу тряпья в углу сенцев, спрятанную за занавеской. Поискав немного, нашел более-менее подходящие штаны, которые в прошлой своей жизни были нижней частью 'афганки', Ерёмин отец был полковником в отставке, воевал, кажется. Одевшись, я обулся в потёртые дерматиновые тапки без задников, и отправился бродить по избе. Вскоре мне наскучило, я остановился в самой просторной комнате. Обвёл взглядом обстановку.
   Старый грубо сделанный шкаф со стеклянными дверцами и пилястрами, битком, набитый книгами, в основном русскими классиками - приличная даже по городским меркам библиотека. Чуть поодаль от шкафа створчатая тумба, на ней телевизор 'Горизонт'. Один из первых приёмников собранный на манер японских и корейских собратьев. С пультом дистанционного управления. Его даже можно переносить одному, в отличие от гробообразных 'электроник' и 'радуг', весивших не менее полу-центнера. У противоположной стены расположился шикарный толстый похожий на кашалота кожаный диван. А справа от него в углу стоял предмет моей нежной почти любовной привязанности плетёное из японской ивы кресло-качалка.
   Подойдя к тумбе, я открыл дверцу, и из кипы хранившихся в ней журналов вытащил первый попавшийся, оказавшийся на поверку глянцевым женским изданием. Усевшись в кресле, я расслабился и принялся листать красочно оформленную чепуху. Интересно откуда здесь взялось чтиво подобного толка. Ерёма не читает в принципе, не только периодику, но и вообще ничего кроме, пожалуй, мистических триллеров, отдавая предпочтение Стивену Кингу и Дину Кунцу. Его мать не показывалась на даче года два, да и не станет солидная неглупая женщина, какой она была, покупать этот клистир для мозгов. Наверное, журнал оставила одна из подружек Ерёмы. Этот кролик возил девок на дачу пачками. Я всегда поражался его неуёмной половой энергии. Не помню, чтобы у него была постоянная пассия хоть на пару месяцев. Отбросив в сторону мысли о Ерёминых сексуальных подвигах, я вернулся к изучению журнала.
   Поток разнообразной и абсолютно ненужной информации захлестнул меня. Я узнал, как быстро без затей приготовить питательную маску для лица. Как подобрать купальник. Как посчитать количество калорий, полученных за день. В чём плюсы и минусы гигиенических тампонов. Уяснил для себя тенденции модных причесок на минувшее лето, и во что обойдётся набор полной амуниции для выхода в свет. А так же, что означает странное словосочетание бикини дизайн, в чём прелесть козьего сыра. Что делать, если вам изменяет молодой человек, и как правильно пользоваться пемзой. Немного удивили краткие биографии Коко Шанель и Энди Уорхола, в рубрике: 'Богатые и знаменитые', хотя я лично думал, что они в первую очередь талантливые. Надо сказать если Шанель вписывалась в формат издания вполне гармонично (о её связи с нацистами автор статьи скромно умалчивал), то Уорхол смотрелся как-то странно, в своём белом растрёпанном парике, сидящий под картиной растиражированной поляроидной Мерелин Монро, он казался пришельцем из другой системы координат. А выписанный как подзаголовок к статье его афоризм: 'Все люди как смятые банки из-под кока-колы, или томатного супа, такие же пустые и одинаковые', так и вовсе наводил на мысль о слабоумии главного редактора. Под занавес я прошел тест, легко ли выйду замуж. Бегло ответив на вопросы и подсчитав количество полученных балов, прочел примерно следующее: Если в ближайшее время я не пересмотрю свои жизненные приоритеты, то, скорее всего, встречу конец, старой девственницей. Надо же! Поистине не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
   Швырнув журнал на диван, я принялся легонько раскачиваться в кресле. Взглянув на Борины 'Montana', я решил никогда с ними не расставаться, узнал время. 12:58. Взял телевизионный пульт и нажал красную кнопку.
   С треском статического заряда посередине экрана расцвела белая астра, выбросила по горизонтали два острых луча, и озарила его полностью. Начались новости. Приёмник в этой глуши ловил только первый канал, остальные тонули в сетке помех. Сквозь красную редкую рябь, под мерный шаг качалки, в меня летели слова ведущего. Я не следил за сюжетами меняющихся репортажей. Меня помимо гнетущего ощущения дежа-вю, ела одна назойливая мыслишка. Как повести разговор с Волчонком. Ничего не шло на ум. Пёс с ним, по ходу дела разберусь, решил я, и поудобнее устроившись, смежил веки.
   Спать не хотелось. В ушах стоял отчётливый бубнёж корреспондента, о принятии какого-то очередного закона или поправки к оному. Затем поведали об обстреле Иерусалима со стороны Газы, ракетами 'Кассам', и ещё что-то, и ещё. Я услышал, как вошла в дом Волчонок. Загремела посуда.
   Как бы нехотя навалилась тревожная дрёма, полусон, полуявь. Я представлял разные сюжеты, они приходили в движение, и где-то на границе разума становились реальностью.
  
   Белая, белая дюна. Над головой солнце, похожее на обглоданный катарактой глаз. Я сижу на песке и пускаю его из кулака тонкой струйкой по ветру. Напротив, стоит сестра. Она слегка склонила голову, посматривает исподлобья, задаёт мне вопрос:
   -Что ты делаешь?
   -Песок просеиваю, - отвечаю я.
   -Зачем?
   -Хочу найти кое-что, - зачерпываю горсть тёплого мелкого пшена.
   -Что?
   -Не скажу, - песок мягко щекотал ладонь. Сестра нахмурила лобик и, топнув ногой, потребовала:
   -Скажи! - Я забавлялся её детскими любопытством и нетерпением:
   -Это тайна.
   -Какая тайна?
   -Страшная!
   -Ну, расскажи, - пыталась подлизываться хитрюшка.
   -Если я расскажу, то это уже не будет страшной тайной.
   Маленькая дурочка сделала обиженное лицо и сказала:
   -Врёшь ты всё, - я засмеялся. Сестра недоуменно посмотрела на меня, потом очень серьёзно по-взрослому заявила:
   -Ты думаешь, 'он' насовсем ушел? 'Он' скоро вернётся, а ты... ты сидишь и врёшь! Противная какашка.
   Мои пальцы наткнулись на что-то податливое и плотное одновременно. Широкими движениями от себя, я стал разгребать расползающуюся массу песка. Чёрт! Я отпрянул. На поверхности показалось мёртвое Борино лицо.
   -Страшная тайна? - я поднял голову. Опять этот тип. Сестра пропала. Мой двойник стоял, чуть подавшись вперёд. Сложив руки за спиной, он с интересом разглядывал мою находку. Гаденькая улыбочка кривила его губы, сквозь неё он как бы цедил слова:
   -Тоже мне невидаль. В хороший день таких можно штук сто накопать.
   Страшный булькающий звук отвлёк меня от дикой тирады. Я посмотрел на Бориса Борисовича. Он открыл глаза и пытался откашляться. Жирная коричневая слюна текла по его подбородку. Я попятился, назад поглядывая поочерёдно на Борю и на двойника.
   -Ма-а-акс! - заорал Б.Б. Похожий на меня ублюдок засмеялся. Я стал проваливаться. - Ма-а-акс!
  
   -Макс! - Волчонок толкнула меня в грудь. От неожиданности я дёрнулся и завалил кресло на бок. Оказавшись на полу, проснулся окончательно.
   -Совсем одурела! Я чуть не прижмурился! Думай что делаешь! Помоги лучше. Чего ржешь? - Я застрял, вплотную прижатый к дивану. Волчонок издевательски посмеивалась, однако просьбу мою выполнила. Она потянула за полоз качалки, и выиграла для меня немного свободного места. Кое-как выбравшись, я поставил кресло, и недовольно глянул на виновницу своего падения. Она еле сдерживалась, чтобы не засмеяться в голос.
   -Пойдём. Всё готово, - с трудом проговорила Волчонок и снова прыснула.
   На столе стояли жиденький суп с фрикадельками и макароны по-флотски. Ели молча. Я никак не решался задать первый вопрос, а она ничем не выдавала себя, что помнит мою просьбу. Рассеяно посматривая по сторонам, обратил внимание на лежащий на подоконнике вскрытый мешочек старой Нины. Любопытный чаёк.
   Неожиданно Волчонок сама проявила инициативу:
   -Ты хотел поговорить. Я слушаю.
   -Нет, это я тебя слушаю. - Решительная атака, пожалуй действеннее всего.
   -Что ты хочешь знать? - Её подозрительно спокойный тон насторожил меня, но я продолжил также напористо, как начал.
   -Правду конечно. Только давай по порядку. Начни с того, куда ты пропала той ночью? Что произошло? - После моих слов Волчонок стала задумчиво ковырять вилкой макароны. Она собиралась с мыслями. Я не торопил. Прошло, наверное, минут пять, прежде чем с тяжелым вздохом она выдавила из себя:
   -Это странное место. Раньше я никогда там не была, и как очутилась, не знаю. Словно сон, словно сон во сне. Временами мне кажется, что я так и живу в нём, в тени себя настоящей, а где, то, что эту тень отбрасывает? где Валя? где она я? Непонятно. Всё настолько запутанно. Вернее не запутанно, а ново мне, что я теряюсь, и в своих чувствах, и даже в своей памяти. Не злись Макс, что не могу тебе всего рассказать. Я ведь сама многого не знаю, а многое попросту стёрлось во мне. Как тебе объяснить? Это словно тебе показывают твой детский рисунок, рассказывают, как ты его рисовал, что означает эта чёрточка, что та, вспоминают, как ты смеялся, когда дарил его, и что при этом говорил. Понимаешь, вспоминают! Вспоминают за тебя! Ты конечно и сам кое-что помнишь, и вот эти два начала складываются. Со временем ты уже не можешь с уверенностью сказать, что твоё, а что тебе навязали. То же самое сейчас переживаю я. Ну не совсем, то же, но очень близкое по восприятию. Запутала тебя, да? - Не дожидаясь ответа, Волчонок подытожила:
   -Скажу тебе только одно. Я сильно изменилась, и во многом причина тому ты.
   -Я? - Большей околесицы мне слышать не доводилось, разве когда сам рассказывал Ерёме свои бредни.
   -Ты.
   -?
   -Они постоянно о тебе говорили.
   -Кто? - Вместо мозгов, миска винегрета.
   -Ты знаешь.
   -Послушай Волчонок..., - догадка пронзила меня как удар заточкой в бок.
   -Саш?!
   -Не только она. - Волчонок улыбалась.
   -Когда ты видела их в последний раз. - Моё тело сковало холодом, но кровь в венах кипела.
   -Недавно, - как-то очень беспечно ответила Волчонок.
   -Ты с ними говорила? - спросил я сквозь зубы. Желваки превратились в две круглые речные гальки.
   -Только с твоей сестрой.
   -Что..., что она тебе сказала.
   -То же, что и тебе.
   -Что? - Прошипел я не в силах кричать.
   Волчонок встревожено оглянулась по сторонам. Привстала, наклонилась ко мне, и в самое ухо пошептала:
   -'Он' скоро вернётся.
   Как я не пытался, ничего больше выжать из Волчонка, не удалось. Она замкнулась, и на все вопросы отвечала односложно: да, нет, наверное, не знаю, или не отвечала вовсе. Было видно, что она устала от моих настойчивых расспросов, почти физически. Меня не особо волновали её самочувствие и душевные переживания, и я продолжал. Однако вскоре Волчонок не выдержала, и с мучительным придыхом попросила:
   -Макс, пожалуйста, не надо больше, - я подавился её просьбой и осёкся на полуслове. Волчонок упёрлась локтями в стол, уткнула лицо в ладони. Её дыхание стало поверхностным, частым. Плечи сникли, да и вся она как-то разом осунулась, постарела. Несомненно, это был рассчитанный на меня спектакль. Но раз уж она отказалась говорить, делать нечего. Буду ждать более подходящего случая. Несколько обозлённый я вернулся к простывшим рожкам с тушенкой. Без всякого аппетита доев, специально с шумом уронил вилку в тарелку, и издевательски громко сказал:
   -Спасибо.
   -Оставь посуду я уберу, - глухо отозвалась Волчонок.
   Я вышел из-за стола. В сенцах снова оделся в прежние калоши и фуфайку.
   На улице стоял прозрачный солнечный полдень. Воздух колюч и неподвижен. Я запахнул фуфайку, и спустился с крыльца. Обогнув дом, ступил на утрамбованную тропинку, она пролегала чуть под уклон, и вела в лес к чуду из чудес.
  
   Я пересёк границу вечных тёмно-зелёных сумерек. Высокие шершавые сосны окружили меня как старые знакомые. Они узнали меня и шумели приветствуя. Я немало обрадовался этому, шел не спеша, вдыхая пропитанный смолистым бессмертием воздух.
   Тропинка плутала меж могучих стволов, деревянное узилище родника то исчезало за ними, то показывалось вновь.
   Рядом со мной упала шишка. Я остановился, поднял её - продолговатая, тёмно-коричневая, черенок перекушен. Наверное, полоротая белка обронила. Я отогнул тонкую чешуйку, осторожно вытащил из ячейки, прозрачную слюдяную пластинку с чёрным семечком на краю. Скусил ядрышко, ощутил на языке привкус ореха и хвои. Подкинул шишку на ладони, и с силой бросил наугад. Раздался радостный щелчок. Снаряд угодил в ближайшее дерево и отскочил в правое травмированное колено.
   -Блин! - Вырвалось у меня. Я растёр ушибленный сустав, и, прихрамывая, поковылял дальше. Приблизившись к коробу, присел, дотронулся до него. Насыщенное прохладной влагой дерево приятно остудило ладонь. Я заглянул вовнутрь. А там... Чёрная бездонная ночь, втиснутая в оправу из бруса. Любопытно, кому в голову пришла такая чокнутая идея, запереть темноту в дерево, и какой ненормальный осмелился воплотить её в жизнь. И главное, почему темнота позволила так с собой поступить. Уж не потому ли, что она сама себя похоронила, да и не похоронила вовсе, а живёт она тут. Здесь её логово. И вся ночь, что бывает на свете отсюда выходит, и сюда же возвращается. Потому-то я сейчас и смотрюсь в бездну, потому что она уже давно посмотрелась в меня.
   Уперевшись грудью в ограду я погрузил губы в ледяную воду ключа. Больше пяти глотков сделать не получилось. Свело скулы, онемело горло, заболели зубы. Напившись, сел на ледяной брус. Спустил с плеч фуфайку, и подоткнул её под зад. В таком виде простора рукам недоставало, чтобы закурить пришлось проявить просто таки чудеса гибкости и терпения. Справившись с задачей, я умиротворенно задымил сигаретой.
   Застучал дятел. Его бойкая дробь звучала гулким эхом окрест и тонула в чаще, в самой её глубине. Я слышал, что большинство дятлов помирают от кровоизлияния в мозг. Правда, это или нет, не знаю, наверное, да. Мысленно нарисовав картинку, увидел: в красной кардинальской шапочке, долбит дерево, красивая пёстрая птица.
   Тук-тук-тук-тук-тук.
   Ствол обнажен, щель в нём расширена. В ход идёт длинный юркий язычок. И только он касается жирной белой личинки короеда, ещё не успев прицепиться к ней клейкой слюной, как случается у его обладателя удар. Пумс! Ошалевшая от ужаса личинка получает второй шанс, а бедный дятел, сложив крылья, падает башкой вниз. Так и не сообразив, успел он перед смертью поесть, или нет.
   Сплюнув окурок, вмял его в мох.
   Внезапно меня посетило чувство, будто за мной наблюдают. Неприятное скребущее поглаживание чужого взгляда давило меня. Относительный покой сменился напряженной тревогой. Я всматривался в стену леса, пытаясь, что-то, разглядеть за деревьями. Ничего. Только дятел замолчал. Сдох, наверное. Нечто похожее я испытал когда-то давно, сидя на кухне летним днём. Пил чай. Щурился на солнце. Тихо и безоблачно и за окном и в моей душе. Благодать. Оборвав сердце, грянул духовой оркестр. Неожиданно как удар у того дятла. Кого-то с помпой выносили ногами вперёд из подъезда. После этого весь день пошел насмарку. Что я не делал всюду слышал треклятый траурный марш. Так и теперь в моё сознание влез кто-то ненужный чужой, издевался надо мной, упиваясь своей властью, и наслаждаясь моей трусостью. Потому что он видел меня насквозь, а я даже приблизительно не знал кто он, и где он. Где-то близко, я чувствовал. Где-то совсем рядом.
   Пространство сжалось в точку и мгновенно расширилось до невообразимых пределов. Мир вывернулся наизнанку, мне на секунду показалось, что открылся его тайный замысел.
   Я увидел своего демона.
   Он стоял в нескольких десятках метров от меня, скрестив руки на груди, даже не думая прятаться. Ничто не напоминало в нём недавно исторгнутый мною склизкий зародыш. Он снова был прежним. Он был мной. Тень от его ног пробегала поперёк теней деревьев, медленно подбираясь ко мне. Я, открыв рот, наблюдал за продвижением чернильной кляксы. Когда тень лизнула носки калош, сообразил: шутки кончились. Мгновенно всё вернулось на исходную, встало на свои места. Пропал мой демон. Очнулся лес. Взбрыкнулось сердце подстегнуло липкую жижу в жилах, и колючий страх с новой силой обжег каждую клеточку моего тела.
   Вскочив, я резким движением оправил фуфайку, бросился бежать к дому. Весь путь промелькнул на одном глотке воздуха. Только закрыв за собой дверь, выдохнул.
   Судорожно работали лёгкие. Перед глазами кружили белые мушки. В ушах стоял шум гидравлического пресса. Ум-м-м-ух-шм-у-ш-ш. Уняв дыхание, я приник к двери и прислушался. Кроме обычного шума леса ничего.
   Переобувшись, вошел в кухню. Грязная посуда стояла там же где и была. Волчонок казалось, уснула. Она положила руки на стол, на них опустила голову. Её плечи почти не двигались дыхание едва слышно. Я дотронулся до неё. Тело напряжено и неотзывчиво. Убрав со щеки желтые завитки волос, провёл костяшками пальцев по коже. Ощущение было таким, словно я коснулся промёрзшего на зимнем воздухе гранита. Я невольно отдёрнул руку. Затем схватил Волчонка за плечо и хорошенько встряхнул:
   -Волчонок.
   -Холодно, - тихий не то стон, не то отзвук дыхания раздался в ответ.
   Этого ещё не хватало. Я метнулся в комнату, где спал. Сгрёб с кровати бельё и направился в гостиную. Застелил диван, вернулся за Волчонком. Отнёс её на руках к лежанке, уложил, укрыл двумя одеялами.
   -Чай сделать? - Спросил я.
   -Нет, - очень тихо ответила она. Мне показалось, что из её рта выпорхнуло облачко пара, приняло форму знака бесконечности и растаяло.
   После сегодняшней встречи, или что там было, чувство непокоя прочно обосновалось во мне. Предпринять что-то конкретное я не мог. Сидеть и ждать пока меня, а может и Волчонка тоже, прихлопнут, нестерпимо больно.
   Я вернулся на кухню. Открыл дверцу антесольки, в которой хранились: тушенка, крупа, соль, кусковой сахар, и тому подобная канитель. Привстал на цыпочки, нащупал у самой стенки то, что искал, и извлёк наружу тяжелый бумажный свёрток. Я спрятал его с вечера, перед тем как идти в баню, втихаря от Волчонка. Сев за стол я сдвинул тарелки к дальнему его краю, и со стуком положил свёрток перед собой. Помешкав немного, развернул несколько слоёв газеты, добрался до содержимого.
   Чувство которое испытываешь при виде оружия ни с чем несравнимо. Трепет и холодная решимость слитые воедино. Я погладил убийственный металл с кое-где сошедшим воронением и чему-то улыбнулся. Собрал в кулак шесть запасных патронов, выставил их в ряд на столе, рядом положил обрез. Скомкал газеты и бросил на пол.
   Сломав замок, в очередной раз убедился, оба ствола заряжены. Подцепил ногтем один патрон, вытащил его из патронника. Не закрывая обреза, устроил его на коленях и занялся боеприпасом. Поверхностный осмотр дал интересный результат, я был просто уверен, что вместо обычного капсюля стояло жевело, а это могло означать только одно. Расковыряв картонную пломбу, удалил пыж. Опрокинул патрон капсюлем вверх. Так и есть! На ладонь упал свинцовый цилиндрик с четырьмя закрученными улиткой гранями, жакан. Я даже присвистнул. Перед тем как произвести ревизию, максимум, на что я рассчитывал это заряд картечи. Хотя и это перебор. Но пуля! Да, Борис Борисович прекрасно подготовился! Если бы он и впрямь саданул мне по коленям, шансов, когда-нибудь станцевать оставалось немного. Видимо Б.Б. сильно меня опасался, или того другого, или нас обоих, не знаю. Я взял пулю опустил её в гильзу, прижал пыжом, и хорошенько придавил углом кухонного стола. Следовало ожидать, что и в остальных патронах пули. Значит одного точного выстрела, будет довольно. Я решил не мудрить и пристрелить ублюдка, если только он попробует, сунется. Вставив патрон в гнездо патронника, со щелчком захлопнул замок обреза. Рассовал по карманам штанов патроны, по три в каждый, чтобы не сильно оттопыривались.
  
   Прошло уже два часа. Волчонок не сменила позы, не издала ни звука. Несколько раз я подходил к ней щупал лоб, моя рука словно примерзала к нему. Я тревожился, но что делать не знал. Волчонок будто впала в кому, уснула как гуппи в холодной воде. В очередной раз, проверив как она, я нахмурился, и в отчаянии от собственного бессилия рухнул в качалку. Накатили безрадостные думы. Пока не село солнце ничего страшного не произойдёт, в этом я почему-то был уверен. Во всяком случае, так происходило во всех страшных фильмах, которые я смотрел. Всё теперь происходящее вязалось исключительно с фильмами ужасов. Помнится в 'Зловещих мертвецах' парнишка тоже сидел с ружьём в лесной хижине, и ничего хорошего из этого не вышло. Так что когда придёт время сумерек всё может круто поменяться. На ум пришли слова сестры:
   -Он вернется.
   -Что ж, а я его пристрелю, - вслух сказал я, и тут же возразил сам себе:
   -А ну как не пристрелишь? Что тогда? - крыть нечем.
   Захотелось есть. Я принёс в комнату остатки макарон и съел их холодными. Пустую сковородку поставил на пол у дивана. Апатия овладела мной. Стало безразлично, что произойдёт дальше. Взгляд упёрся в тупик. Кто-то убавил яркость и контрастность изображения, окружающее поблекло. Мягкий уютный плед равнодушия укрыл меня с головой. Уголья затянулись золой.
   Я долго блуждал по ту сторону. Из тумана меня вытолкнул пронзительный холод. Открыл глаза. Заметно потемнело. Воздух в комнате заиндевел и как бы слежался под собственной тяжестью в плотный ком некой субстанции, в которой чудесным образом запечатлелось замерзшее остановившееся время. Я посмотрел на Волчонка, в пожухлом дневном свете она казалась восковой куклой. В её положении ничего не изменилось она так, и лежала, свернувшись калачиком. Тем не менее, я больше за неё не беспокоился. Меня посетила полная убеждённость в правильности всего происходящего. Только вот, до чего всё-таки холодно. Немного поразмыслив, я с сожалением оставил обрез на кресле и вышел в сенцы.
  
   Небо затянулось серой промокшей дерюгой. Накрапывало. Висевшая на верёвке одежда еле трепыхалась в редких порывах ветра. Сохнуть ей тут до второго пришествия.
   На торце дома ютился навес для дров, с пристроенным чуланчиком для инструмента. Рядом стояла массивная надтреснутая с одного края колода. Натискав из поленницы штук семь-восемь толстых чушек бросил их в траву рядом с колодой, и сунулся в чулан. Среди брошенных валом лопат, вил, и прочего сельхоз инструментария отыскался тупой безнадёжно заржавленный топор. Порывшись ещё немного на крохотной полочке, нашел точильный брусок.
   Обтерев бурый налёт ржи о траву, как мог, заточил несчастный топор. Наколов дров перетаскал их в дом. Отодвинув вьюшку, сунул в зев печи кинутый мною на пол газетный ком. Обложил его щепками и надранной с поленьев берестой. С шуршанием выдавил из спички пламя. Вспыхнуло. Подкинул несколько некрупных полешек. Когда занялось, добавил те, что побольше. В трубе негромко загудело, тёплый воздух гнал дым вверх.
   За окнами ещё серел затёртый тучами закат, а в доме уже с трудом различались предметы. Я зажег электричество и по недавно приобретённой привычке поспешил забиться в угол. Волчонок лежала ни живая, ни мёртвая. Я лишь мельком взглянул на неё, и опять вооружившись, уселся в кресло. Включил телевизор.
   Под пронзительный голос Радзинского, вещающего о бесчинствах беспутного императора Нерона, погрузился в тревожные мысли. Хотя даже не мысли, а так трусливые всплески больного сознания, и только. Я то и дело покрывался гусиной кожей. Волосы на затылке приподнимала невидимая пятерня. Ноги немели, будто мне в крестец вбивали гвоздь. Потом я себя успокаивал, и вновь нагонял страху. Что и говорить мне было страшно. Настолько страшно, что я даже забыл о сигаретах. Иногда я вставал, и крадучись шел к печи подкинуть дров. На улице стемнело окончательно, но ничего страшного так и не произошло.
  
   В доме потеплело. Проглотив сгусток мокроты, пошел проверить печь. Последняя порция дров прогорела. Алые играющие цветом и жаром угли приворожили взор. Очнувшись, закрыл заслонку, наполовину задвинул шибер. И на том успокоился, решив не перетапливать, чтобы не спать как в тропиках. К тому же дрова в доме закончились, а выйти на улицу я не решился бы не за какие коврижки. Неловко сказать, но сам вид тёмного квадрата окна, ослаблял тонус моего мочевого пузыря.
   Закончились вечерние новости, я заклевал носом. Отзвучали фанфары студии '20 Century Fox', началась бесконечная голливудская сказка, в стиле ковбоя Мальборо, со стрельбой, большими деньгами, подлыми друзьями, и верными шлюхами. С грехом пополам я посмотрел полфильма и провалился в тревожный сон.
   Пи-и-и-и. Я открыл глаза. Размял шею. Передачи закончились. На экране выстроился радужный забор тестовой заставки. От раздражающего воя заныли зубы. Я зевнул и стал искать пульт, чтобы прекратить этот кричащий кошмар. Потянулся к подлокотнику дивана....
   -Что за...
   Волчонок, сбросив одеяла, сидела на диване с ногами, обняв колени. В глазах глянец отмирающих белков. Щёки цвета табачного пепла.
   - Ты...ты меня испугала. - Нет ответа.
   - Молчишь? Как себя чувствуешь? Волчонок! - Я встал и помахал перед её лицом ладонью.
   Её глаза! В них соль морей, сласти египетского базара, горечь расставания, и глубина той лужи, в которой рискуешь утонуть, даже не замочив ног. В общем полная херня.
   Оскал, скрип зубов, резкий рывок. Я едва успел отдёрнуть руку, секунда и Волчонок вырвала бы приличный кус мяса из моего предплечья.
   -Ненормальная! - Вскрикнул я, прижав чудом спасённую конечность к груди. Волчонок опять окаменела.
   Проснулась жажда. Писк оборвался сам собой. По телевизионному экрану засновали серые мураши.
   Вода из-под крана не оросила пустыни в глотке, как и засранное зеркало на стене, в которое я мельком посмотрелся, не опрокинуло моего безобразия. Ну и урод!
   После короткого сна мои страхи улеглись, не то чтобы окончательно, но мозг обрёл, прежде утраченную способность к логике. Я с ухмылкой посмотрел на обрез, с которым теперь не расставался, и понял, каким параноиком стал. Грустно и смешно и немного жутковато. Резким движением, вскинув обрез, я прицелился в своё отражение на окне. Правая рука крепко сжимает рукоять, левая цевье. Я представил себя героем вестерна, в подражание Бориному увлечению. Прищурив правый глаз, целясь себе в лоб, я, чётко выговаривая слова, произнёс:
   -Тебе придётся извиниться перед моим мулом. Он очень не любит, когда над ним смеются...
   В окно бухнуло. Слова не шли с языка. Я увидел прижатую к стеклу ладонь. Со скрипом она съехала вниз. Исчезла.
  
  
  
   ГЛАВА 15
  
  
   Первый закон Мерфи гласит: 'Если неприятность может произойти, она непременно произойдёт'. Так и случилось. Мы поссорились.
   Настал момент, когда Саш увлеклась Фэн-шуй. Она постоянно переставляла предметы с места на место, согласно теории течения космических энергий. Пыталась двигать мебель, что в условиях малого метража квартиры, и убогости обстановки было нелёгкой задачей. Поэтому больше всего страдало моё любимое кресло, следовательно, и я сам. Саш покупала амулеты какие-то статуэтки и фенечки. Читала абсурдные, по сути, и содержанию книжонки, пыталась читать их мне. Временами она начинала странно говорить, чем сильно волновала меня. Но в целом всё выглядело безобидно и даже потешно. Тем более что до Фэн-шуй её занимали нумерология и тантрический секс. Хотя он мало, чем отличался от традиционного, Саш уверяла, что он самый, что ни на есть тантрический. Дура! Много она понимала! Я то знал, тантрический секс, это секс втроём, где третьим номером выступала её смазливая подружка. Может быть, я мало понимаю в Тантре, может быть, я не понимаю в ней вовсе, но моё предположение было искренним. Однако когда я высказался на этот счет, то лишился секса вообще. И три дня мне пришлось доказывать, что я не извращенец, а нормальный придурок с напрочь атрофированным чувством юмора.
   Да. Что касается Фэн-шуй. Где-то на третьей неделе последовательного перетаскивания кресла от дивана к балкону, от балкона к батарее, от батареи обратно к дивану. Теперь уже убеждённый адепт модного течения, приволокла домой кусок некого минерала, весом примерно килограмма полтора-два. Внушительный такой каменюка, с одной стороны гладкий точно срезанный ножом, с других бугристый. Похожий на утёс в миниатюре. Цвета - насыщенного чёрного, с вкраплениями красных и белых искр. Водрузив эту красоту на журнальный столик, Саш отдышалась, и горделиво посмотрев на меня, спросила:
   -Ну, как?
   -Что как? - спросил я.
   -Как тебе?
   -А как нужно?
   -Тебе нравится?
   -Должно?
   -Да ты посмотри только. Посмотри, - моё неподдельное равнодушие к булыжнику искренне удивляло её, - это же то, что нужно.
   -Кому нужно? Мне, например, нет. Ты содрала полировку со стола. Тётка заглянет проведать, увидит, на смазку изойдёт.
   -На какую смазку? - Изумилась Саш.
   -На вагинальную! - не выдержал я. - Она сильно возбуждается, когда портят её вещи. Она женщина милая но, сука, мелочная. Я не хочу лишний раз с ней собачиться.
   Меня прорвало. Саш поджала губы. По правде, говоря, мне не было никакого дела до тётки и её столика. Меня взбесила простодушная восторженность Саш, но главным образом, то, что тех же восторгов она ждала от меня.
   Я замолчал, моя грудь ходила как меха гармоники в руках подвыпившего сельского удальца. Саш смотрела на меня взором испуганного ребёнка перед поркой. Её карие глазища казалось, вопрошали. Что? Что я тебе сделала? Почему ты так со мной поступаешь?
   Почему? Я и сам не знал кой чёрт, меня обуял. Это была вспышка, как взрыв сосуда в глазу. Бац! И красная дымка. В которой уже не разберёшь истинных мотивов гнева. Дымка судорожно дышит твоей грудью. Пропитывает каждую молекулу плоти. Багровой пеной спекается в желудочках и предсердиях. Бойкая мышца замолкает, и с первым её ударом, ты делаешь то, что делаешь.
   -Идиотка! - В приступе одолевшего меня гнева прокричал я и с силой толкнул столик ногой. Тот ударился в стену. Камень упал на пол, наделав много шума. Саш взвизгнула. Отскочила к шифоньеру. Присела и сжалась, посматривая на меня испуганной птицей.
   Минута на сборы. Я вылетел из квартиры как ошпаренный.
   Уже на улице меня словно умыло холодной водой. Всё произошедшее казалось чем-то не реальным. Проекцией дикого слайда на белом экране в заброшенном зале, где единственным зрителем был я. Проектор щелкал, переключая снимки. Изображение гасло на терцию, рождалось вновь, при этом оставаясь прежним. Моё перекошенное лицо, и хрупкая фигурка Саш, сжавшаяся в комочек у шифоньера. Мне стало тоскливо, и до тошноты паршиво. Тем более что я был несправедлив по отношению к подруге.
  
   Близился вечер. Я бесцельно брёл по улице, стыдясь поднять глаза от кончиков ботинок. Возвращаться не хотелось. Я не знал что делать. Какие слова подобрать при встрече? Как смотреть ей в глаза?
   Я выпил для храбрости, точнее сказать, притопил свою трусость. Бар находился неподалёку от дома, уютное заведение, название только дурацкое: 'Елена'.
   Войдя в помещение, занял привычное место у стойки, второй табурет от стены. Заказал сто коньяку, и блюдце вялого лимона. Бармен приветливо махнул рукой, я ответил тем же:
   -Грустим Максим.
   -Ты по совместительству штатный психолог у захожей пьяни?
   -К нам ходят приличные люди.
   -А я как же?
   -Ты исключение. Слышал про семью, и всех её членов?
   -Напомни.
   -В общем, был там один, не как все.
   -И что с ним стало?
   -Да жив пока, коньяк пьёт.
   -Рад за него.
   -Я тоже. Ваш заказ, - предо мной появились широкая рюмка на кружевной бумажной подставочке, и как ожидалось сухой лимон. Я взял рюмку, отпил, зажевал дольку обезвоженного цитруса. Спросил:
   -Слушай Жека, у вас, когда-нибудь, бывают приличные лимоны.
   -Бывают Макс.
   -Когда?
   -Не в этот раз. - Вот придурок. Думает мне его туповатые шутки нравятся. Я залпом выпил остаток. Промокнул ладонью губы, и повторил заказ. Через минуту услышал услужливое:
   -Пожалуйста.
   -Спасибо, - запрокинул ёмкость и вылакал в два глотка содержимое.
   -Лимон? - слащавая физиономия бармена ждала ответа. Я ответил:
   -Пошел в пи...у Женя, и будь здоров.
  
   При подходе к дому остановился. Под ногами лужа, над лужей я, сверху всё закрывающий собой лист чёрной бумаги, проколотой кое-где иглой. В проколах блистает свет лампы, острые яркие точки-звёзды. Созвездия. Козероги со Стрельцами, в душу их ангелов! Сплюнул. Окна квартиры темны. По аналогии с моим состоянием, они напоминал закрытые глаза покойника. Потихоньку пошел дальше. Набравшись духу, открыл входную дверь подъезда.
   Царящая в квартире тишина не огорчила, наоборот обрадовала. Необходимость объясняться отсрочена. Я получил передышку, по крайней мере, до утра.
   Мысль о том, что Саш может уйти, не посетила меня. Тем не менее, это случилось. Воровато заглянув в комнату, я увидел не разобранный диван. Хлопнул ладонью по выключателю. Зажглась люстра. Пролившийся из стеклянных раковин свет открыл полную безнадёгу моего одиночества.
   Пропали все статуэтки и талисманы. Пропал проклятый камень-утёс, оставив лишь как воспоминание о себе несколько уродливых царапин на столике. Пропала Саш.
   Не разуваясь, я прошел в кухню. Открыл форточку. Закурил. Вялая спиралька сизого тумана поднималась с кончика сигареты, делала причудливый зигзаг, и резко ныряла в ночное небо. Фиалка пригорюнилась. Я закрыл глаза и мысленно позвал Саш:
   -Ты открываешь дверь. Входишь. Медленно, осторожно подходишь ко мне. Да. Обнимаешь сзади, и прижимаешься лицом к спине. Молчи.
   -Я молчу, - сказала Саш и стиснула сильнее объятья.
   -Я виноват. Прости...
   -Молчи, - я кивнул головой. Окурок полетел в форточку. Саш развернула меня к себе. Стена рухнула. Мы снова прежние. Несколько чешуек сигаретного пепла, принесенные сквозняком, кружили перед нашими лицами. Но это согласитесь такой пустяк.
   В будущем у нас случались стычки и посерьёзнее, но тот случай был особый, потому что первый.
  
   * * *
  
   Стук по крыше сменился шорохом за стеной. Я выставил перед собой обрез и потихоньку двинулся вперёд. Миновал дверной проём. Шум переместился ближе к кухне. Я шел медленно, весь, обратившись в слух, стараясь не потерять источник звука. Он постепенно перемещался в сторону сенцев, к входной двери. И вот дверь скрипнула, будто кто-то осторожно, но сильно попробовал её плечом. Скрипнуло ещё раз. Я сделал шаг. Стиснул зубы. Прицелился перед собой и приготовился выстрелить.
   Тихо.
   Пять секунд.
   Десять.
   Двадцать секунд.
   Тихо.
   Глаза заболели от напряжения.
   Минута, или час?
   Тихо.
   Руки вспотели, но перехватить обрез я не решался. Два последних патрона, не оставляли права на ошибку.
   Лёгкий сквозняк коснулся затылка, почти неосязаемая тень пролетела за спиной. Я отвлёкся, ослабил внимание, и тут услышал позади себя, хорошо знакомый смешок. Тело сработало на автомате. Резкий разворот на сто восемьдесят градусов. Выстрел. Я бил на уровне груди. Задержка на две трети секунды и вкладываю чуть ниже дуплетом. Бах. Бах.
   Стена напротив взорвалась праздничным фейерверком. Зрелище красоты неописуемой. Ослепительные белые шаровые молнии, вперемешку с синими, красными самоцветами-искрами, брызнули в лицо. Хлопок был такой силы, что я его не услышал, но почувствовал. По ушам словно дали сложенными в ракушки ладонями. Я выронил обрез и упал на задницу. Не успел я коснуться пола, свет погас, звуки умолкли. Я ослеп и оглох. Прежде мне никогда не доводилось расстреливать электрические щитки. Стоит признать эффект потрясающий.
   Осознание всей глубины разверзшегося передо мной провала пришло почти сразу. Я встал на четвереньки, по-собачьи потряс головой, пытаясь изгнать призывный отзвук набата в висках, и расшалившихся перед глазами светлячков. А тем временем в поджариваемых на слабом огне мозгах шкварчала, путаясь в подрумяненных извилинах, одна поганая мыслишка, нет света, нет оружия.
   -Всё! Вилы! - Первое было лаконичным и точным определением текущего момента, второе безрадостной перспективой на будущее. Я встал. Вытянул руки. Пришаркивая, побрёл к кухне. Наткнулся на стену. Шаг в сторону. Приставил ногу. Нащупал пустоту. Достал из кармана спички. Ш-ш-ф-ф-р. Язычок пламени заплясал между двух пальцев. С кухни сильно дуло. Ещё бы, первым выстрелом я начисто высадил одну створку окна. Закрыв огонёк щитком ладони, неуверенно втиснулся в промерзшее неживое пространство.
  
   Керосиновая лампа стояла на посудном шкафу. Пламя лизнуло ногти, я чертыхнулся и бросил спичку, зажег новую. Ногой пододвинул к себе табурет, встал не него. Достал лампу, встряхнул. Керосина не меньше половины ёмкости хоть тут повезло. Оглушительно хлопнула входная дверь. Мигнув, синим, погас огонь. Послышалась лёгкая сбегающая с крыльца поступь.
   Я торопливо слез с табурета. Поставил лампу на стол. Снова чиркнул спичкой. Приподнял проволочным рычажком стекло. Выкрутил фитиль, поджег его, нехотя он занялся. Сильно закоптило. Я отрегулировал горение винтом.
   Света лампа давала немного, однако жаловаться не приходилось. Оглядевшись, взял с мойки нож, здоровенный кишкокрут с лезвием в локоть. Выставив в вытянутых руках, это страшилище и лампу, сделал первый настороженный шаг.
  
   Входная дверь гуляла под давлением ветра. Набросив крючок на петельку, скорее порядка ради, нежели для безопасности, я вернулся в комнату, где оставил Волчонка. Иллюзий я не питал. Диван пуст. Одеяла валялись рядом. Сколько подобное будет продолжаться?
   -Бедная глупышка, - прошептал я чужим голосом,- как же тебя угораздило влезть во всё это. - Мне стало жаль её и нестерпимо стыдно. Чувство вины имело такое сильное начало, что перед ним мерк весь ужас растворённый вокруг меня.
   Я опустился в кресло-качалку. Лампу поставил возле ног. Круг света обнял меня, просто Хома Брут какой-то. Улыбнуться не получилось. Страх настолько изъел меня, что незаметно трансформировался в полное равнодушие и отчуждённость к собственной персоне. Я сидел и ждал. Ничего не происходило. Вздёрнув руку, посмотрел на часы. Половина четвёртого. Время духов.
   Я замёрз. Свесившись через ручку кресла, поднял с пола одно из одеял. Укрылся им до подбородка, оставив свободной только руку, в которой держал нож. Не думаю, что в случае чего он бы меня выручил, но так всё-таки спокойнее. Ничего не менялось. Гул дующего из выбитого окна ветра. Треск фитиля, видимо в керосине примесь воды. Когда я начинал возиться, тихо похрустывало кресло.
   Лунка света, а за ней мрак, за мраком стены, за стенами всё тот же мрак. Я не заметил, как уснул.
   Снилось прошлое. Мы с Саш. Она увлекалась тогда Фэн-шуй, и притащила домой тот безобразный камень...
  
   Нож выскользнул из руки. Глухой стук. Острие вошло в половицу. Мерцание басовой струны. Гм-м-ммм. Ещё темно. Рукоять раскачивалась на длинном лезвии, меняя тембр его звучания, с высокого тона на более низкий и глухой, пока музыка не умерла.
   Я смотрел в раскуроченный пулями потолок и пожалел что проснулся. Как было хорошо там. Пусть мы ссорились. Пусть. Но та жизнь стоила десятка жизней прожитых после. Она и была жизнью, самой настоящей, а не какой-нибудь почти. А всё что происходит теперь, происходит не со мной. Этого не может быть, как там дальше? потому что не может быть в принципе. В задницу, принципы! Не может быть! Очень даже может быть, еще, как может! Устал. Я ведь простой человек, и даже хуже. Я трус и врун. Только и делаю, что трушу и вру. Себя трушу и себе вру. Всё потерял! Всё! Хочу обратно в тесную однокомнатную квартиру, к своим записям старого рок-н-ролла, к дешевому пиву, и к тому светлому пофигизму, который бывает в двадцать с небольшим лет.
   Я тихо заплакал.
  
   * * *
  
   Середина мая выдалась шибающе жаркой. Люди разделись, радуясь неожиданно воскресшему солнцу, и молодой слюнявой зелени. Всё случилось на счёт раз, как и не было затяжной зимы. Ещё вчера поднятые воротники скрывали носы прохожих, а сегодня те же самые носы высунулись из своих убежищ, и буквально липли к голым девичьим ляжкам.
   В квартире стоял жар как в духовой печи. Я только выбрался из душа и блаженно рухнул на собранный диван, приняв позу перебравшего Вакха, в изнеможение, раскинув все четыре конечности. Абсолютная нагота только усиливала сходство с античным пропойцей.
   Прошло всего две минуты моего блаженства, как появилась Саш и огорошила вопросом:
   -Давно ты стал разговаривать сам с собой?
   Она была в ярком синем топе и белых трусиках стрингах. Положительно не понимаю, как женщины носят стринги. Это всё равно что.... Всё равно что.... Ни одного хоть сколько, ни будь приличного сравнения, не шло на ум. Только в заду зачесалось. Я плюнул, к чему эти имеющие исключительно риторическую подоплёку вопросы, когда так жарко и принялся разглядывать Саш, это было гораздо приятнее. Она что-то прятала за спиной.
   -Что там у тебя? - поинтересовался я. Она проигнорировала мой вопрос. - Мы вроде собирались прогуляться, а ты ещё не готова, - для человека развалившегося голышом на диване подобный упрек звучал более чем странно. Но Саш пропустила мимо ушей и это.
   -Всё-таки что ты там бубнил, - настаивала она. Убей меня бог, я не понимал, о чём шла речь.
   -Я был нем как бочка норвежских селёдок, - искренне сказал я.
   -Врун! Я всё слышала.
   Кто-то из нас двоих спятил! Себя я чувствовал удовлетворительно, за Саш поручится, не мог, поэтому уточнил:
   -Правда?
   -Правда, - похоже, она не сомневалась в себе. Если только это не очередной замысловатый эскиз к её временами неясным фантазиям. Я решил играть по её правилам.
   -Любопытно. Не поделишься?
   -Типа сам не знаешь?
   -Типа не знаю, - теперь я был уверен, она кокетничает, и с готовностью откликнулся на брошенный вызов. Широкая улыбка расползлась по моему лицу.
   -Ты что? - насторожилась Саш. - Я ведь не шучу.
   -Какие могут быть шутки, - я легко вскочил с дивана. Она отступила, и умело состроила испуганную мордочку.
   -Не подходи маньячина! - Саш выкинула вперёд руку, которую до сих пор держала за спиной. Мне в грудь упёрся электрический эпилятор.
   -Сдаюсь, - я поднял лапки вверх. Саш пролилась озорным смешком. Для меня это стало сигналом к действию. Одной рукой я схватил её за попку, другой хотел перехватить эпилятор, но не успел. Моторчик заверещал. Щипучее колесо завращалось. Я закрутился волчком, взвыл как оскопленный на живую хряк, при том, что ощущения вышли схожими. Саш благоразумно отпустила машинку. Бешеный валик сдох, намотав добрый клок курчавых волос. Варварский агрегат повис на моём лобке, как неуместно дополнение ко всему прочему.
   -С-с-с-с, - шипел я.
   -Больно? - участливо спросила садистка, выстригая маникюрными ножницами эпилятор с поверхности моей ноющей плоти. Я обратил на неё взгляд полный нечеловеческих страданий.
   -Потерпи. Немного осталось, - уговаривала она, напоминая мне сестру милосердия, склонившуюся над раненым солдатом.
   -С-с-с-с. Осторожней, - это отозвался я сраженный осколком снаряда боец. Уже никакие слова не могли обнадежить меня, я знал, что рана смертельна и спасения нет.
   - Да осторожней же, - последний волосок перестрижен. Я опустил глаза, и честное слово чуть не заплакал. Понурый лев, побитый молью, жалкое зрелище. Саш старательно дула на образовавшуюся красную плешь.
   -Макс, - позвала она, поглядывая на меня снизу вверх. - Какую мерзавку нужно поучить?
   -Понятия не имею.
   -Но ты говорил....
   -Я ничего не говорил.
  
   День для прогулки что надо. Мы шли, взявшись за руки, больше молчали. Да и о чём было говорить, когда солнце такое ласковое, встречные лица приветливы, а воздух как крепкое десертное вино, веселит допьяна. В такой ситуации любые слова ничего не стоили. Только выпорхнув, они оседали на губах, обращаясь в пустой звук. Поэтому мы, молча, шли и радовались каждому шагу сделанному вместе. К чему разбавлять хорошее настроение вакуумом вдумчивости. Лишь изредка в случае крайней необходимости, где не доставало лёгких улыбок и взглядов, мы обменивались парой другой фраз.
   -Идём на карусели, - предложила Саш.
   -Идём, - согласился я.
   Её легкая юбчонка развивалась при ходьбе, открывая взорам прохожих ножки заметно выше колен. Это привлекало не только моё внимание. Мне нравилось, что на неё смотрели. Но ещё больше мне нравилось перехватывать эти дерзкие взгляды, и наблюдать какими нарочито равнодушными они становились, ошпарившись о мой собственный. Каждый раз, поймав любопытного за нос, я удовлетворённо хмыкал и пихал Саш локтём. Говоря ей тем самым:
   -А ты сегодня нарасхват.
   Она горделиво поводила плечом, отвечая жестом:
   -Ну, так.
   Потом спохватывалась и одёргивала меня:
   -Я же говорила все пялиться будут. А ты! Надень эту юбку, надень эту юбку. Дурак!
   Я парировал, кривя губу:
   -Пусть себе пялятся. Можно подумать тебе не нравится! И, между прочим, сама дура!
   Саш вздыхала, глядя на свои ноги:
   -У меня же ноги белые как у покойницы.
   Я закатывал глаза:
   -Скажешь тоже у покойницы
   Саш замедляла шаг, заставляя меня притормаживать. Забегала вперёд и невинным детским взглядом разглаживала морщинки на моей переносице. Весь её вид вопрошал:
   -Правда?
   -Ну, конечно, нет, - отвечал я наклоном головы.
   Саш нежно прижималась ко мне.
   -Я люблю тебя.
   -Я люблю тебя, - сжимая её ладонь, признавался я.
   Единственным неудобством был не проходящий зуд в паху. В движении бельё тёрлось о пораженный участок кожи, пробуждая неприятные ощущения, и даже боль. Когда особенно допекало, я кривился, и шипящий мокрый свист летел из-под моего зуба.
   -Ты в порядке? - взволнованно смотрела Саш.
   -Ерунда, - отмахивался я.
   На пути встала кофейня.
   -Зайдём? - Глянули мы друг на друга.
  
   -Эклеры, два кофе, латэ и чёрный, - заказал я подошедшей к нашему столику девушке.
   -Ты чувствуешь? - спросила Саш, откинувшись на низеньком диванчике.
   -Что?
   -Перцем пахнет.
   Я задрал нос. Втянул воздух. Действительно сквозь ароматы свежемолотого кофе и выпечки, просачивался едва уловимый, но меж тем стойкий запах чёрного перца.
  
   * * *
  
   Пахло промёрзшим октябрьским утром, одиноким обречённым.
   Я заработал кистью правой руки, сжимая и разжимая кулак, гоняя кровь по оледеневшим жилам. Это мало помогло, и я засунул руку под одеяло, попутно посмотрев время. Начало восьмого.
   Прошедшая ночь оставила в моём сознании брешь, в которую прокралось чудовище. Не из детских страшилок, не из сказок народов мира, а самое настоящее всамомделешнее, зубастое. У него было имя, своя биография, и свои приметы, что делало его куда реальнее, чем вся моя канувшая жизнь. А я хотел ёе вернуть, и прожить по своему разумению не под дудку мерзкой твари. Только один я не справлюсь. Кишка тонка.
   -Саш, - клочки пара закрутились у губ, - Саш я сам не смогу. Ты же этого хотела. Саш.
   Тихий усталый вздох долетел из тёмного угла, где стоял шкаф с книгами. Я сбросил одеяло, встал. Взял лампу, добавил огня.
   Детская фигурка. Белое платьице. Смешные хвостики.
   Я подошел к сестре и опустился возле неё, припав на одно колено. Она оказалась немного выше. Я потянулся к ней и щелчком взбил один из хвостиков. Сестра рассмеялась и бросилась мне на шею. Я непроизвольно обхватил её худенькое тельце. Секундное замешательство и вот я уже искренне, с чувством прижимаю её к себе. Бурные воды вошли в спокойное русло. Стало так хорошо, как только может быть, и даже ещё лучше. Тёплый носик сестрёнки сопел мне в щёку, увлажняя кожу. От волос струился запах ребёнка и.... и тонкий, тонкий букет кофе булочек и чёрного перца. Я засмеялся громко, и выразительно. Взял сестру за плечи, заглянул в самую глубину её умненьких тёмных глазок.
   -Спасибо малышка, - сказал я и стремглав вылетел из комнаты, позабыв свою спасительную лампу. Впрочем, острой необходимости в ней уже не было. За окном серел рассвет, и чернота ночи постепенно блекла. Хотя трудностей это всё же доставляло порядочно, в доме накрепко вцепившись когтями во все выступы прилепились сгустки застарелой тьмы, и приходилось таращиться во все глаза, чтобы не опрокинуть что-нибудь тяжелое. Хрен редьки не слаще.
   Первым делом я переворошил все залежи старья. Когда нашел что нужно, кругом вконец побелело. Отнеся охапку барахла в комнату поспешил переодеться. Под штаны поддел видавшие виды трикошки с продранными обвисшими коленками и эмблемой олимпиады восемьдесят на правой ляжке. На футболку натянул зелёный, или синий? свитер с широким растянутым воротом. Надел шерстяные носки на удивление абсолютно целёхонькие, будто только что связанные. В сенцах переобулся в стоптанную рабочую пару. Фуфайке я тоже изменил, накинув вместо неё просторную брезентовую ветровку, пошитую из плащ-палатки. Закончив с обмундированием, на короткую секунду заглянул в комнату, задул лампу и вышел вон. Я стал похож на Джейсона Вурхеса из первой части эпопеи, не хватало только наволочки на голову с прорезями для глаз и мачете.
   Ветер облепил меня холодной как бы келоидной слякотью, взвешенной в воздухе. Ссутулившись, я обогнул дом и прямиком двинулся к пристройке с инструментом. Нырнув в темноту деревянной кандейки, стал по-хозяйски ворошить кучу грабель, вил, лопат, тяпок. Не складно повернувшись, опрокинулся на спину на весь этот хлам. Посыпалось, застучало, зазвенело. Ругнувшись, выкарабкался из-под инструмента, принялся выбрасывать его наружу, справедливо решив, что так дело пойдёт быстрее. Когда в сарайке ничего не осталось, выбрался на свет божий и стал соображать, как поступить дальше.
   Сначала выбрал две самые лучшие штыковые лопаты, отложил их в сторону. Затем занялся сортировкой. Несколько штук грабель сразу зашвырнул обратно в чулан, они были целиковые, из какого-то лёгкого сплава. Меня интересовал только тот инструмент, что на черенках, а собственно сами черенки.
   После отбора у моих ног остались лежать три штыковые лопаты, помимо двух отложенных ранее, две совковые лопаты, три тяпки, и трое вил. Впрочем, одну тяпку пришлось также выкинуть, её рукоять оказалась расколота вдоль, а после перетянута алюминиевой проволокой.
   Взяв топор, валявшийся со вчерашнего дня в траве, посшибал им с дерева не нужное мне железо, оставшиеся черенки разрубил на колоде надвое. Полученные обрубки небрежно затесал с одного конца. После некультяпистой обработки я имел двадцать штук, чуть больше полуметра длинной, кольев, связал их нашедшейся в сарайке проволокой. Двадцать хорошее число, должно хватить.
   Перекурив, продолжил.
   Лестница стояла там, где и всегда, прислонённая у задней стены дома. Здоровенная зараза метров шесть. Дотащив её до сарайки, бросил на землю, и срубил верхушку два с лишком метра.
   Время ближе к девяти. Нужно поторапливаться. В животе булькнуло, ёкнуло и уныло затянуло про замерзающего в степи ямщика. Я решил вернуться в дом, и по-быстренькому чего-нибудь закинуть внутрь.
   Больше всего на этом, дурацком свете, меня тревожило сейчас одно, внезапный приезд Ерёмы. Как я ему объясню произведённый разгром, понятия не имел. Конечно, проще всего прибить его. Нет, не наглухо, разумеется, а так, чтобы не мешался. Занятый этими рассуждениями, я приготавливал завтрак. Открыл пятисот граммовую банку тушёной говядины, порезал остатки чёрного хлеба, заварил чай, только не старой Нины, а обычный, цейлонский в пакетиках.
   Подцепив вилкой, снял с поверхности мяса толстую беловато-желтую шайбу жира, и принялся за еду. Я глотал, почти не жуя. Жёсткие лохмотья мёртвой коровы застревали в горле. Морща лицо, втягивал воздух, скрипел зубами, подобрав щёки и пресс, помогал куску проскочить внутрь многострадального чрева. Мясо валилось в урчащую прорву, плюхалось на самое дно, где тут же начинало вертеться в шипящей лаве нерастраченных желудочных соков. Короткие рыги то и дело рвались наружу. Обжигающий чай обскабливал кожу на верхнем нёбе, отдыхая, я снимал её кончиком языка, и глотал. Мерзкие ощущения. Я торопился. В перерывах между сухими глотками, позволил себе сигарету. Из-за обожженного рта и надутого брюха, не распознавал вкуса дыма, я будто глотал промоченную физиологическим раствором вату. Противно и безвкусно, однако главная цель достигнута. В районе мозжечка потянуло сладкой немощью, ниже таза разбил паралич, суставы плечей обмякли, руки легли сухими палками на столе, позвоночник слабо крякнул, а находящаяся в нём субстанция испарилась. Я пустил слюну, не успел сглотнуть, и она капнула на грудь. На том месте расцвело яркое зелёное пятно. Хорошенько растерев его ладонью, обтёр мокрую руку о колено. Наполовину скуренная сигарета упала на дощатый пол, я раздавил её разбитым каблуком, и стиснул голову пятернями, чтобы она не развалилась на куски. Через минуту я смог вернуться к прерванной трапезе. Покончив с убогим завтраком, убирать со стола не стал, уж если и быть свиньёй, то самого конца. Хрю-хрю.
   По совести, мне на дорожку жратва не помешала бы, но ничего подходящего наскрести не удалось, банка тушёнки, что я съел, оказалась последней, а помимо крупы и субпродуктов, полный ноль. Так что пришлось ограничиться горстью карамели 'барбарис', и полутора литровой баклажкой воды.
  
   До Большой Сосны, рукой подать, около пятисот метров, от родника вверх по склону плешивого холма. Помнится Ерёмин отец, дядя Витя тогда боевой офицер полковник, говорил, что этот холм сплошной монолит. Сейчас стоя у его подножия, я ухмыльнулся, нехилый должно быть камушек, целый тунгусский метеорит. Сплюнув на редкий тут куст гонобобеля, и посмотрев как сгусток слюны, скатывается с голых веточек, начал тяжелый подъём. Охо-хох. Что-то будет.
   За один раз перенести всё добро не получилось, слишком тяжела и неуклюжа была ноша. Пришлось делать две ходки. Сначала я отнёс колья и лопаты, после лестницу и топор.
   Уложив поклажу у неохватного ствола сосны, я прикоснулся к коричневой потрескавшейся коре. Пальцы блуждали в причудливых разбегающихся узорах, опускались ниже, пока не наткнулись на огромную клиновидную запёкшуюся рану. Я в задумчивости поглаживал ее, вспоминая, как она появилась.
  
   -Смотрите пацаны, вон она! - Ерёма остановился, указывая правой рукой со сжатым в ней топором вперёд. Мы с Б.Б. поднимались по холму следом за ним, поэтому Ерёма увидел Большую Сосну первым, и привлёк наше внимание.
   -Ни фига себе! - воскликнул я, только поравнявшись с Ерёмой и узрев лесного исполина. Нагнавший нас Б.Б. тоненько изумлённо присвистнул:
   -Фью-ю-ю-ю.
   Помню, стояла довольно прохладная погода, хотя шла вторая неделя летних каникул. Вся наша троица плотно упакована в шерсть, полистирол и нейлон. Ветер шугал, свежую зелёнку, и высасывал из ноздрей мёртвых лейкоцитов. Щёки алели, ноги бежали, мозги не думали, а руки, разумеется, делали. Мы с Борей окончили четвёртый класс, а Ерёма соответственно шестой. Прошатавшись, уйму времени без дела, мы соскучились, и упросили Ерёминого батю, отвезти нас на выходные к себе на дачу. Что он с удовольствием и сделал.
   И вот ватага отчаянных сопляков-головорезов оказалась на природе. Что ещё нужно растущим пропитанным эгоизмом организмам, мелким поганцам, кому чёрт не брат! Свежий воздух и неограниченная свобода действий. Читай своеволие и безнаказанность. Присовокупите к этому влечение к приключениям, на свои ещё не ороговевшие розовые жопы, и неугомонные характеры, заряженные неуёмной фантазией, спрессованной с разрушающей бескомпромиссной тягой к саморазрушению, причём со сто процентным КПД. И получите на выходе три двуногие атомные бомбы, с неисправными часовыми механизмами. То есть рвануть могло где угодно, и когда угодно. И рвануло-таки. Тресь!
   Подойдя к подножию гигантского дерева мы, не сговариваясь, задрали к верху головы. Под огромными лапами ветвей не было видно ни верхушки сосны, ни самого неба.
  
   Я запрокинул кверху глаза, и одолевшее чувство, лишь проникшее в зеницы, было такой силы, что стало понятно, живым не уйти. Схаркнул наудачу. И вспоминал, что было дальше.
  
   -Она, наверное, выше девятиэтажки, - восхищённо сказал Б.Б.
   -Понятно выше, - подтвердил Ерёма.
   -А сколько ей лет? - спросил я.
   -Да кто её знает? Может, больше тысячи!
   -Ну! - обалдел я.
   -Точно! - Ерёма цвёл и пах. Когда он предложил нам с Борей посмотреть ограменную ёлку, мы крайне вяло приняли его предложение, и теперь глядя на наши отвисшие челюсти, Ерёма чувствовал себя на коне.
   -А вы дятлы идти не хотели. Я же говорил, что она ограменная.
   -Ага, - согласился я.
   -Ну, чё? Давайте её свалим? - Ерёма перебросил топор из руки в руку и хитро посмотрел на нас.
   -Спятил? Топором что ли? Не выйдет, до вечера корячиться будем, - заключил я.
   -Мы по очереди. Один рубит, двое отдыхают, - Ерёма загоготал, - без промблем.
   -Как хотите, я не буду, - сказал Б.Б.
   -Зассал? - очень равнодушно поинтересовался Ерёма.
   -Кто зассал? - вызов зацепил Борю. Его свежий шрам над глазом загорелся зловещим цветом, а лишённая выражения пуговица радужки убежала под бровь. Он выхватил у Ерёмы топор, может быть тот самый, что теперь держал в руках я, и налетел на сосну. Щепки полетели из-под острой стали в стороны, Б.Б. рубился как заведённый. Но вскоре его замахи стали реже, а удары слабее. Вот он выбился из сил окончательно, однако нанести хоть сколько-нибудь серьёзного урона дереву так и не сумел.
   -Дай сюда! - со смешком Ерёма забрал топор из ослабших ручонок Бориса Борисовича. Его тоже хватило ненадолго. Минут через десять бешеного напора, Ерёма иссяк. Пришло моё время.
   -Макс твоя очередь - Ерёма протянул грозное орудие мне. Я глядел на его потное раскрасневшееся лицо, понимая нам не одолеть сосну, она нам не по зубам. Не для того она росла здесь тысячу лет, чтобы быть убитой безмозглыми сопляками а, нанеся первый удар ещё больше уверился в собственной правоте. Но на меня смотрели мои подельники. Отступить никак нельзя. Взмах. Удар, лезвие увязло в неглубоком рубце на бочине сосны. Я расшатал топор, и тот со скрипом-стоном вылез из желтоватой пахучей древесины, и замахнулся опять. Однако сделать третий удар не смог, топор словно врос в воздух, оставаясь недвижимым под моим нажимом.
   -Вы что делаете поганцы? - тихий, но притом свирепый голос Ерёминого отца заставил меня вздрогнуть. Я опустил топорище и отступил к притихшим друзьям, не отрываясь, глядя в горящие глаза дяди Вити. Он сопящей тёмной тучей надвигался на нас. Мы не могли произнести ни звука, немота и неподвижность сковали нас, и своё, без сомнения справедливое наказание, мы так же приняли безропотно. Первому прилетело Ерёме, второму мне, и напоследок Б.Б.
  
   Я похлопал по ороговевшему смоляному наросту, вспоминая добрым словом дядю Витю. Хороший он был мужик справедливый. Своего отца я потерял рано, да и не знал толком никогда, от чего всегда завидовал друзьями и знакомым, у которых отцы были, а особенно Ерёме. Вот и сейчас, мне стало стыдно перед дядей Витей за свой детский проступок, как бывает стыдно только перед очень близким человеком. С сожалением, отбросив сантиментальные воспоминания, я занялся тем, зачем пришел.
   Взяв лопату, отошел на десяток метров, выбрал ровную площадку, удовлетворённо кивнул, и вонзил штык лопаты в усыпанную мёртвой хвоей землю. Дёрнув черенок на себя, вырвал лопату, опустил её снова, и так энное количество раз, пока не вычертил периметр прямоугольника обозначающего фронт предстоящей работы.
   Самое трудное было снять верхний слой почвы, пронизанный тонкими и не очень корнями, слежавшимися веточками и шишками. После часа изнурительного труда, я углубился всего лишь на полтора штыка лопаты, а взмок так, словно разгрузил вагон рубероида. Ветровка за ненадобностью уже давно валялась на земле. Жар поднимался изнутри. Начало потягивать поясницу и запястья. Засаднило ладони, пока не сильно, ну да, лиха беда начало. Я посмотрел на порозовевшую кожу ладоней, и досадливо сплюнул под ноги. Не догадался осёл взять рукавицы, а ведь в чулане они были. Хрен с ними теперь поздно ныть время уходит, а успеть нужно многое. Должен успеть!
   За последующие пару часов я несколько раз отдыхал, правда, не больше чем по пять-десять минут. Пил воду, сосал знакомые по вкусу с детства карамельки. Курил. Всё второпях, с оглядкой на утекающие песком меж пальцев чешуйки настоящего теперешнего момента. Должен успеть! Успею!
   Странно, но есть не хотелось совершенно, я и думать позабыл о еде. На меня напал некий рабочий азарт. Я словно осатанел от запаха собственного пота. Глаза видели только мельтешащее месиво грязи, и снующее туда-сюда железное жало лопаты. Мозг превратился в варёный яичный белок, пустая бёлая плотная масса. Хотелось одного. Побыстрее закончить начатое. Я стопорился лишь на этом. Какая уж тут еда, сам организм экономил на своих желаниях, не отвлекая рассудок на мелочные пустые мыслишки.
   Я остервенело, вгрызался в землю, кромсал её зачёрпывал лопатой и швырял как можно дальше от себя. Время о времени приходилось отвлекаться вылезать на поверхность, и расшвыривать образующиеся на краю ямы кучи породы. Получалось не очень красиво, однако я полагал, что в темноте сойдёт и так. После прыгал обратно в свой окоп и рыл, рыл, рыл...
   К исходу четвёртого часа яма достигла груди, пришлось спустить лестницу.
   Вскоре на ладонях лопнули багровые пузыри. Выбравшись из ямы, хотел промыть раны водой из бутылки, но её оставалось на три скромных глотка. Вылив жалкие остатки на ладони, я прищурился от боли, когда вода попала на мясо. Взял опустевшую бутылку подмышку и нехотя поковылял к роднику. Ноги меня не слушались, они норовили вопреки всякому здравому смыслу жить самостоятельно, капризничали, цеплялись за корни и упавшие сучья, запинались одна за другую, словом, всячески саботировали моё продвижение вперёд. Особенно тяжело пришлось на спуске с плешивого холма, не чувствуя опоры я летел вниз рискуя свернуть шею.
   Наконец преодолев злосчастные пять сотен метров я совершенно изможденным рухнул на холодные брусья ограждения ключа. Окунул лицо в воду, сделал жадный глоток и тут же вынырнул. Тяжело облокотившись о дерево, закашлялся. Голова безвольно болталась, да и весь я двигался какими-то рывками, словно марионетка в руках неумелого кукловода. В тёмной воде источника ничего не переменилось, молчаливая бездонная глотка. Я брезгливо сплюнул в неё, клейкая слюна повисла на нижней губе, покачалась и прилепилась к подбородку. Снова макнул в источник голову и пустил под водой бульки. Вынырнул. Лицо онемело, словно по нему напинали сапогами. На глаза текла холоднющая густая как желе жижа.
   Проморгавшись, наполнил бутылку водой, занялся своими руками. Хорошенько прополоскав их, получил две дохлые красно-синие рыбки. Осторожно, действуя только большими и указательными пальцами, разделся до пояса. Заляпанный грязью джемпер сразу одел обратно, на голое тело. Футболку же подцепил снизу зубами и развалил на две части. Вырвал рудименты рукавов и прошитые полоски ворота и пояса. Ненужными лохмотьями подсушил кисти рук, а двумя широкими полосами туго перетянул их, получилось что-то вроде эластичных бинтов на кулаках боксёра.
   Я Кассиус Клей. Порхаю как бабочка, жалю ...
  
   Несмотря на то, что дорога теперь лежала на подъём, я чувствовал себя достаточно бодро. Настолько что даже попытался промычать в полголоса песенку семерых гномов из диснеевского мультфильма. Вышло не слишком, похоже, ну, да и я не совсем гном. Во всяком случае, настроение приподнялось. Хо-хо-хо-о-хо-хо.
   Дойдя до места, я с удовольствием покурил. Кинул за щёку леденец и спрыгнул в яму.
   Повязки сидели удобно, достаточно свободно для работы, и довольно плотно, чтобы сбитые ладони меня не беспокоили, озабоченность вызвало другое. Ближе к концу работы я наткнулся на неожиданное препятствие в виде огромного разветвлённого корня. Впрочем, неожиданность ли откопать корень, когда роешь в лесу? Я обкопал корягу со всех сторон и принялся, было кромсать её лопатой, но вовремя вспомнил о принесённом топоре. Спустив его, вниз взялся за дело. Подрубил где надо, подкопал, потянул. Хорошо корень не уходил далеко вглубь. Он пробивался со стороны Большой Сосны, и рос почти горизонтально. Я с горечью подумал, что опять уродую величавое дерево, и снова потянул на себя. Э-э-э-х. Тоненькие корешки звучно лопались, и я как ту разнесчастную репку вытянул изогнутое корневище из земли, когда было кончено, и последние его куски вылетели за пределы ямы, отдышался. На потемневшем небе в разрывах облаков затеплились звёзды. Большая Медведица единственное созвездие, которое я знал. Она повернулась ковшом вниз, зацепив рукоятью верхушку Большой Сосны.
   Поднялся ветер. Верхушки сосен заходили над головой. Они раздразнили небо, заставили его нахмуриться и опуститься ниже. Заморосило. Я был вынужден надеть ветровку, хоть копать в ней неудобно, мокнуть не хотелось. Хорошо, что осталось немного.
   Фу-у-у-у.
   Края моей могилки поднялись на уровень глаз.
   Ещё малость.
   И вот я уже стою на цыпочках, чтобы выглянуть наружу.
   Всё!
   Довольно!
   Теперь только не хватало приказа офицера командующего экзекуцией, - 'Лопату наверх'. После выбраться самому, встать на рубеже, и взглянув в лица расстрельной команды, услышать короткое страшное, - 'Гтовсь! Цельсь! Пли!'. Дурацкая фантазия, видимо, когда роешь землю, другие на ум не идут. Хотя смертёнка ничего себе, если уж и прощаться с этим светом, то я совсем не против чтобы меня аркибузировали.
   Стемнело, я посмотрел на часы, нажал на кнопку подсветки. 17:45. Из-за гадского корня засветло не управился. Закинув топор на плечо, и ругаясь про себя, я отправился за дровами, а заодно, чтобы не тратить время впустую, которого и так оставалось в обрез, за прутьями и лапником. На всё про всё ушло больше часа.
  
   Где-то над головой потрескивал костёр. Я его не видел, лишь неясные отблески всполохов пламени плясали на неровных стенах ямы. Я бешено топтал дно, трамбуя землю. Когда почва под ногами стала ровной и твёрдой, взобрался по лестнице наверх. Помявшись в секундной растерянности на месте, опомнился и скинул в яму колья и топор.
   Чёртовы деревяшки входили в почву с трудом. Обух так и норовил соскользнуть на пальцы. Я вгонял колья сантиметров на двадцать, стараясь изменять угол наклона, после чего вставал, и подбивал землю у их основания пяткой. Утомительная работёнка. От усталости я слабо соображал, лишь по инерции считал, сколько осталось кольев. Три .... два .... этот последний. Баста!
   Я вылез из ловушки. Втащил лестницу, отнёс её к Большой Сосне, и там не глядя, бросил. Вернулся к яме и занялся её маскировкой. Сначала уложил длинные прутья, поперёк ямы и по диагонали, и уж на них раскидал лапник. Выглядело очень неплохо. Только два приличных кургана вынутой почвы по краям волчьей ямы портили общее впечатление, тогда я взял лопату, и как мог, раскидал их по сторонам, это тоже заняло много времени. Засыпал уже догорающий костёр. Метнул в темноту лопату, вдогонку ей запустил запасную, которая так и не пригодилась. Подошёл к Большой Сосне, успокаивающе похлопал её по могучему стволу, и устало, вздохнув, опустился на толстые выходящие, на поверхность корни.
  
  
   ГЛАВА 16
  
  
   -Ну, чего ты ждёшь? - воскликнула Саш, когда мы пропустили вторую подряд корзину, она медленно проплыла мимо и неслышно пошла вверх.
   -Поедем вон на той, на синей, - ответил я, указывая пальцем на приглянувшуюся мне корзину.
   -Это ещё три пропустить надо, - захныкала Саш, - а почему именно на ней?
   -Потому что она синяя.
   -Первая тоже была синяя, - возмутилась моя подруга.
   -Да! - неподдельно изумился я, - тогда подождём её.
   -Ты что издеваешься?
   -Ни в коем случае. Просто хочу сделать тебе приятное. Ты же любишь синий цвет?
   -Люблю, - согласилась она, - а ещё люблю белый. Вот белая поедем на ней.
   -Молодые люди не устраивайте цирк! - вскипела контролёрша аттракциона, уставшая слушать нашу шутливую перебранку.
   Чёртого колесо не пользовалось особой популярностью, может быть, мы были единственными, кто захотел на нём прокатиться за последний час. И женщина спешила нас обслужить, чтобы побыстрее забраться обратно в свою будку.
   -Ничего мы не устаиваем. Мы синюю кабинку ждём, - язвительно ответила на это Саш.
   -Билеты, - буркнула контролёрша, и немного помедлив, добавила, - пожалуйста.
   -Возьмите, - я, не глядя, протянул две узкие полоски бумаги с обозначенной на них ценой одной поездки.
   Синяя корзина поравнялась с нами. Я помог забраться Саш и влез сам. Под моим весом площадка качнулась, Саш весело взвизгнула. Контролёрша только махнула рукой. В ответ я резким отрывистым движением отдал ей воинское приветствие.
   Очень плавно мы начали подъём. Посаженные возле чёртого колеса деревья проваливались, ещё треть оборота огромных медлительных шестерён и они останутся под нами. А пока что их ветви можно достать рукой. Нужно лишь немного свеситься за поручень и коснуться зелёных листьев. Вот... вот так. Есть!
   -Ошалел! - Испуганно заорала Саш.
   -Смотри, - я помахал перед её носом сорванным яворовым листом.
   -Выкинешь ещё что-нибудь подобное, я кататься не буду.
   -Спрыгнешь что ли? - Я посмотрел вниз и, приняв озабоченный вид, закончил мысль. - Стоит подумать, высоко забрались.
   -Я закричу, нас остановят, - она набрала полные лёгкие воздуха, собираясь выполнить свою угрозу.
   -Хорошо, хорошо. Больше не буду. Это тебе, - успокоил я Саш и вложил ей в ладошку листок. Она сжала его и произнесла с оттенком лёгкой грусти в голосе, как говорят уставшие матери не в меру расшалившимся чадам:
   -Ведёшь себя как малолетка.
   -Ну, мне всё-таки не сорок, и даже не тридцать.
   -Но и не шестнадцать, - прервала мою попытку оправдаться Саш.
   Мы замолчали. То волшебство, с помощью которого мы общались одними глазами, пролилось из нас в воздух, и объяло весь видимый с высоты колеса обозрения мир. Делая его таким, каким он должен был быть по нашему представлению - чистым, безоблачным, искренним.
   -О чём ты думаешь? - спросила Саш.
   -Ни о чём особенном.
   -Расскажи.
   -Думаю о том, что скоро колесо сделает круг и нам придется сойти.
   -А тебе не хочется? - Кажется, её всерьёз занимала подобная чушь.
   -Не хочется. - Мне и вправду не хотелось сходить. Не знаю почему, может потому, что открывающаяся панорама была восхитительна, может оттого, что Саш рядом, а может ещё по какой причине. Кто разберёт счастливого идиота.
   -Когда спустимся можно снова купить билеты, и ещё раз прокатиться. Как ты на это смотришь? - Предложила Она.
   -Никак, - ответил я.
   -Почему?
   -Будет уже не то.
   -Что не...
   -Помолчи, - перебил я, - мы наверху.
   Прохождение зенита заняло жалких пятнадцать секунд, а после закат. Всё вниз, вниз к грешной и такой родной земле.
   Спуск мы совершали в молчании, только когда до отправной точки оставалось метров пять-шесть, Саш произнесла:
   -Хочу сахарной ваты, - я кивнул головой.
   Хмурая контролёрша встречала нас с нескрываемым нервозным нетерпением, едва корзина поравнялась с бетонной площадкой, мы сразу услышали недовольный дребезжащий голос:
   -Почему цепочку не пристегнули. - В слове цепочка женщина делала акцент на первом слоге, звучало мило и весело, что в купе с сердитой интонацией и выражением лица рассмешило нас. Женщина, видя такое несерьёзное отношение к сказанному ею, разошлась ещё сильнее:
   -Техника безопасности не для вас писана?
   -Простите... - начала извиняться Саш сквозь душивший её смех.
   -Кыш отсюда! - Контролёрша вскинула руки как наседка крылья на путающихся под ногами цыплят.
   Мы послушно выскочили на площадку с уже начавшей подъём платформы, и, посмеиваясь над старой склочницей, отправились к передвижному ларьку, с которого торговали напитками и сахарной ватой.
   Отстояв небольшую очередь, я взял себе банку пива, Саш снежный ком на палочке. Передовая лакомство спросил:
   -Похоже на снег?
   -Неа.
   -А так? - Я оторвал от сладкой хлопковой массы маленький пушистый комочек и подбросил его. Глядя как он медленно опадает, Саш поежившись, сказала:
   -Снег.
  
  
  
   * * *
  
  
   Пошел снег. Первый этой осенью. Белые хлопья сначала кружили перед лицом, метались как встревоженные мальки на мелководье, затем ветер стих, и снег повалил сплошной стеной.
   Во всём лесу повисла неслыханная мною ранее безупречная, совершенная тишина, густая и недвижимая. Казалось её можно черпать из ночи полными горстями, а если приложить их к ушам и посильнее сжать руки, то оглохнешь навек. Потому что тишину уже будет не вымыть из ушных раковин, никогда! Я вслушивался и ничего не слышал. Ничего! Все звуки тонули в бархатной нежной космической тишине. Как тонул лес в белой ряби ледяного пуха, как тонул я сам в непроглядном мраке тоски и одиночества.
   Мои веки отяжелели, захотелось спать. Я замерзал. Снег стал реже. Он сыпал большими лохматыми клоками, будто перья из вспоротой подушки.
   Последняя потуга небес.
   Плотная белая завеса на короткое время закрыла собою всё вокруг и опала, только редкие хлопья снега ещё какое-то время облетали с сосен.
   Бороться со сном становилось всё труднее, но спать нельзя. Я пошевелился, резкий холод обжег шею, снег попал за шиворот. Я заставил себя встать, отряхнуться.
   И тут ошеломительный синеватый свет озарил округу. Я машинально вскинул голову. В драных тряпках облаков сияла полная луна. Моё сердце стало крохотным и бойким как горошина в пустой жестяной банке, а я сам растворился под могучим взором величавой ночной колдуньи. Дрожащими руками я достал из кармана сдавленную, на две трети пустую пачку сигарет. Вытащил мятую сигарету, фильтр оказался надорван, выкинул, достал другую, то же самое. Убедившись, что все сигареты сломаны, я оторвал у второй сигареты фильтр и закурил. Дым, смешанный с паром от дыхания исходил сизым непрозрачным столбом, он летел, куда я его посылал, движение воздуха остановилось совсем. Сделав три или четыре долгие глубокие затяжки, я насытился никотином, бросил окурок на белую простыню лесной подстилки и осмотрелся. В подавляющем волю свете луны лес сделался нереальным, сказочным и совершенно чужим. Белое поле, утыканное чёрными столбами, сверху подсвеченное электрической дугой. А неразбавленная концентрированная немота, безраздельно царившая в заснеженной чаще объединяла эти три начала в нечто одно - живое притаившееся и ждущее.
   С ума сойти!
   Я замер. Мне показалось или... вот снова, будто сломалась ветка под грузной стопой.
   Клак.
   Теперь стали слышны и шаги.
   Хрум. Хрум.
   Кто-то приближался. Я внутренне сжался, подготавливаясь к рывку.
   Из-за деревьев показалась мужская фигура. Он шел, открыто, не опасаясь быть замеченным, в общем-то, он, и не скрывался.
   Уже можно было разглядеть его, как следует. Голова непокрыта. Чёрное пальто до колен, не застёгнуто, полы взлетают при ходьбе как вороновы крылья. Мужчина развязно отмахивал руками. Походка пружинистая и чёткая, насколько это было возможно на пересечённой местности. Он шел ко мне, но это был не тот, кого я ждал.
   -Ерёма! - Изумлённо воскликнул я.
   -А ты кого ждал Санту на оленях. Вижу ты сегодня без огнестрельного оружия. Честно признаюсь, вчера ты меня сильно повеселил. Половину дома разнёс. Совсем с катушек съехал. Нервы беречь надо.
   -Как ...как ты сказал? - Меня колотило мелкой дрожью.
   -Как, как, - передразнил меня Ерёма. - Я считал, что ты сам до всего допрёшь. А ты оказывается ещё больший дурачок, чем Борис Борисович и твоя ненормальная подружка вместе взятые. Кстати Саш всерьёз полагает, что ты это я. Как тебе известьеце?
   -Я не понимаю? - Ощущение было таким, словно мне выговаривает у доски учительница за несделанное домашнее задание.
   -Ну, хорошо, - Сжалился Ерёма, - помнишь тот случай в школе, когда ты решился мне ответить. Я тогда сильно удивился, как это паршивый сопляк меня уделал. Да ещё таким необычным способом. Стал к тебе присматриваться, в конце концов, мы сошлись. Ты сам рассказал мне про 'него', про сестру, и много чего ещё.
   Ерёма не спеша, подходил всё ближе и ближе. Он на короткое время замолчал, а когда продолжил, то говорил прямо в лицо, практически касаясь моего носа своим:
   -Тогда я решил 'его' забрать у тебя. Знаешь, 'он' долго упрямился, но всё же сдался. Только вот беда, как любой детский страх 'он' привязан к тому, кто его выдумал, то есть к тебе. Каков же выход? Он прост и очевиден. Мне пришлось стать тобой.
   С этими словами он крепко ухватил меня за горло левой рукой. Я совершенно обессилел от услышанного и не мог сопротивляться. Ерёма продолжил с улыбкой, глумясь надо мной:
   -С твоим папашей вышло не очень складно, делай скидку на неопытность, зато твоя подружка стала воплощением мысли скульптора, да и с Борей согласись тоже получилось неплохо. Хотя если честно его мне, чуточку жаль, привязался к нему что ли, ты уж прости мне эту слабость, с возрастом становишься сантиментальным. - Ерёма засмеялся ехидным смешком из моих кошмаров. Я не решался взглянуть на него, страшась увидеть своё искаженное отражение.
   -Ты их!? - Задыхаясь, прохрипел я.
   -От тебя ничего не скроешь. - Он издевался надо мной, даже в такую минуту оставаясь самим собой, чего я не мог сказать о себе.
   -За что?
   -Ну, всех за разное, и каждого за своё. - Ерёма слегка ослабил хватку. Я с шумом втянул в себя воздух. - Твой отец просто проба пера. Потаскушка начала о чём-то догадываться, я счёл за лучшее от неё избавиться, а Б.Б. сам напросился, вздумал в гангстеров поиграть. Придурок. Между прочим, ты виноват тоже, я же оставлял записку. Разве нет? - Ему, похоже, доставляло удовольствие играть со мной. - Значит так старичок: если раньше в тебе была хоть какая-то необходимость, то теперь она отпала, цыганский чаёк помнишь? Всё так удачно сложилось. Ты уж не серчай.
   Ерёма сильнее сомкнул пальцы на моём горле. Я зло взглянул на него, произошедшая метаморфоза стёрла знакомые черты, наделив новыми не менее знакомыми. Впалые щёки, острый нос, круглый подбородок, высокий лоб. Всё в точности как у меня, только одна небольшая деталь портила полное сходство. Глаза. Они остались прежними Ерёмиными. Я смотрелся в них силясь отыскать остатки былой расположенности к старому другу, и ничего не мог увидеть. Горячая перчёная ненависть овладела мной.
   Ерёма душил меня, сильно в этом преуспевая. Ещё миг и я потеряю сознание от нехватки кислорода, или лопнет подъязычная кость, не выдержав железного жима чудовищных тисков. Если действовать, то сейчас дальше тянуть нельзя. Я резко вздёрнул кисть правой руки. Посеребрённый браслет дешёвых часов, тихо щёлкнув, раскрылся. Часы съехали в сложенную крюком ладонь. Последним усилием я вскинул руку и ударил Ерёму креплением браслета в лицо. Острый край застёжки вошел ему в левый глаз сантиметра на три. Ерёма вскрикнул и отпустил меня. Я вдавил браслет глубже и, задыхаясь, прислонился к стволу Большой Сосны, оставив часы в Пашиной глазнице. Крови не было, из порванного глаза текла желтая липкая на вид дрянь. Ерёма упал на колени, дико вереща. Ударом ноги я повалил его на снег. Он продолжал блажить, перекатываясь с боку на бок, раздирая под собой белое и непорочное покрывало первого снега, пачкая его черной грязью.
   Свет луны погас вместе с последним Ерёминым криком. Он лежал тихий и мёртвый в полной темноте. Я раскис. Растирая шею, подошел к краю волчьей ямы, не зная, что теперь делать.
  
  
  
   * * *
  
  
   В комнате темно, только лунный свет слабой струйкой проникал из-за неплотно задёрнутой шторы.
   -Как ты это делаешь? - Мальчишка изумлённо открыл рот, глядя на сидящую рядом с ним на кровати девочку. Она была его несколько младше, ей около пяти лет, мальчику восьми-девяти. Их близкое родство читалось на лицах. Соответствовали разрез и цвет глаз, форма скул, округлость подбородков. Различались волосы, у мальчика каштановые вьющиеся, у девочки более светлые и прямые, и не такие густые. Они были убраны в два опрятных хвостика что делало её мордашку ещё более трогательной. К тому же у мальчика был значительно выше лоб и оттопыренные уши, в остальном дети походили, друг на друга как два пёрышка из крыла одной птицы: брат и сестра.
   -Покажи, пожалуйста, ещё раз, - попросил парнишка.
   -Понравилось? - спросила его сестра.
   -Да, очень! Сделай снова, хочу опять увидеть! Давай же, давай! - Взахлёб протараторил он.
   -А ты никому не расскажешь? - Девочка очень вдумчиво по-взрослому посмотрела на брата. Глаза выдавали её, в них без труда угадывалось желание казаться наивной и скрыть истинную подоплёку своего вопроса. Мальчик плотно сжал губы, от чего они покрылись тонюсенькими паучьими лапками морщинок, скосил глаза и принялся нервно теребить угол одеяла.
   -Нет, я никому не расскажу, - сказал он, слова давались ему с трудом.
   -Обещаешь? - Девочка, внимательно не отрываясь, смотрела на брата. Тот, молча, кивнул и уставился на свои колени не в силах выдержать пронзительного взгляда сестры, а она меж тем не унималась.
   -Ты никогда никому не рассказывал обо мне, или о 'нём'?
   -Нет, - кудрявый вихор мотнулся из стороны в сторону.
   -Маме, папе?
   -Нет, нет, - кудряшки взлетали и опадали.
   -Может друзьям?
   На сей раз, мальчик как-то весь собрался. Он не мотнул отрицательно головой, не подал голоса. Вместо этого ребёнок медленно поднял бледное испуганное лицо на сестру, его подбородок дрожал. И только спустя довольно продолжительное время тихо, тихо сказал:
   -Нет, - девочка видела, что он врёт, но допытываться не стала.
   Мальчик не знал, куда деться со стыда, он вглядывался в снова ставшие детскими простодушно-невинными глаза сестры и готов был разрыдаться. Он никогда не врал ей прежде, не кривил душой. Зачем? А вот теперь соврал, и даже хуже того он предал её, это было нестерпимо. Ещё не зная тонкостей психологии и физиогномики, мальчик не подозревал, что его нескладная ложь распознана, и нечто не утаено. Не прерывая визуального контакта с сестрой, он лихорадочно вспоминал, как же так вышло, что он всё выложил Пашке.
   Девочка проникла в его мысли.
   Друзьям!? Ещё чего, держи карман шире! Четвероклассник Пашка Еремеев другом не был. Гадом, задавалой и драчуном - да, другом - нет. Борька другое дело. Борька свой парень, даром что слабак. Зато не ябеда, и не трус. Да, вот так.
   Учебный год только начался. Воспоминания о прошедшем лете ещё свежи и от этого делалось только хуже. Желания учится, нет никакого. К тому же портил жизнь Пашка сволочь. В своём классе он верховодил и во всей параллели тоже, не говоря уже о младших классах.
   Первое столкновение с ним произошло ещё в прошлом году в середине первого класса, и ничего хорошего эта встреча не принесла.
   -Эй, сопля иди сюда! - И безропотно он подошел.
   Это случилось сразу после уроков на школьном дворе возле турников у самого края спортплощадки. Претензии абсурдные. Суд скорый. Приговор жестокий. Экзекуция быстрая и по счастью безболезненная. Мальчика это слегка, но всё же утешило. А мама очень удивилась, когда её сын принёс домой не только редкую, а от того ещё более греющую душу звёздочку, отштампованную на обложке тетради по природоведению, но и полный кулак пуговиц от форменного пиджака.
   Дальше всё происходило, так как это обычно и происходит, деньги, получаемые на обед, зачастую отнимались. Обидные прозвища и тычки сыпались постоянно, случались и побои. Особенно туго пришлось в начале второго класса. Редкий день проходил без унижений. Но неделю назад всё прекратилось, не, само собой разумеется, этому предшествовало одно выходящее из ряда вон событие.
   Он со своим другом Борей возвращался домой после занятий. Проходя мимо железных гаражей, они услышали грозный окрик, заставивший их остановиться, по спинам обоих пробежал неприятный холодок:
   -Чё придурки приборзели тут ходить!
   -Макс, давай убежим, - предложил Боря.
   -Ну-ка идите суда!
   -Догонит, хуже будет. Посмотри он один. - Боря на секунду обернулся. Проверив, коротко доложил:
   -Один.
   -Хорошо, давай подойдём, - сказал Максим.
   Мальчишки, медленно обернулись, и затравленно посматривая на своего мучителя не спеша, пошли к нему.
   -Быстро, я сказал! Трухнули? Давай шевелись, шевелись.
   Мальчики подошли ближе, и остановились, когда до распоясавшегося хулигана оставалось не более метра. Довольный собой поганец не говоря ни слова выхватил у мальчишек мешки со сменной обувью и, раскрутив их над головой швырнул далеко за гаражи.
   -Ранцы снимайте, - деловито распорядился Пашка. Друзья послушно выполнили приказ, они были значительно мельче задиры и даже если бы бросились на него оба разом, шансов на победу практически не имели. Сброшенные на землю ранцы полетели вслед за мешками.
   -Паша у меня в портфеле пенал новый казеиновый. Хочешь, я его тебе отдам? - Попытался задобрить обидчика Боря. - Хочешь? Бери мне не жалко.
   Не зная к чему придраться Паша стал цепляться к словам.
   -Не жалко? А если было бы жалко, не отдал бы? Да? Может, драться со мной стал бы? - Распалял себя он. Бедный Боря не знал куда деваться, он уже жалел, что вообще открыл рот.
   -Драться захотел? Чё молчишь? Драться? А ссыкло? Давай будем драться! - Наседал Паша. - Давай! - Похоже, со словами он закончил и приступил к действиям, толкнув Борю в грудь. Тот отлетел на три метра назад, снова точёк. Паша наступал.
   -Ну, давай цуцик, давай, - ещё толчок и Боря полетел в свежую после недавно прошедшего дождя грязь.
   Максим смотрел, на избиение друга молча. Внутренне он готов был разорвать Пашку на мелкие кусочки, внешне же ни чем своего желания не выдавал, наоборот выглядел потерянным и испуганно хлопал ресницами при каждом резком крике и жесте Паши.
   Боря поднялся из чёрной хлюпающей под его ступнями жижи, и тут же упал снова, сбитый с ног ударом кулака в лицо. Кровь, брызнувшая из разбитого носа смешалась с грязью обильно уделавшей его лицо, и потекла вольным током, окрашивая Борины подбородок и грудь спелым малиновым цветом. Боря сел в жирной землистой слякоти и заплакал, не решаясь подняться во второй раз.
   -Мамку позови, она тебе попку подотрёт, - засмеялся Паша и переключился на Максима, потеряв к побитому Боре интерес.
   -А ты чё козлёнок за дружка не заступился? Слабо? - Максим, насупившись, молчал. - Слабо? - Паша приближался, стало ясно, теперь он не остановится. Подойдя к Максиму, он проделал уже испытанный на Боре, и видимо не на одном нём трюк, толкнул мальчика в грудь. Неожиданно для самого себя, а ещё больше для Паши, Максим ударил его по рукам, и с наскока ответил толчком на толчок.
   -Не слабо! - Заорал он и ткнул Пашу снова. - Чё пристал? Чё надо?
   -Припух тошнот? - Паша выровнялся после нападения, встал в левую стойку, и приготовился ударить. - Сам напросился.
   -У-у-у-у-бью-ю-ю! - Истошно завопил Максим бросившись вперёд. Среагировать Паша не успел, удар пришелся ему в солнечное сплетение - дыхание оборвалось. Он сложился, пополам прижав руки к грудной клетке, широко открыл глаза и, выплёвывая остатки воздуха из легких, тщетно силился сделать вдох. То, что случилось после, выглядело и вовсе невероятно. Максим схватил задыхающегося Пашу одной рукой за куртку на плече, другой за пояс и легко подняв над головой, закинул в том же направлении, в каком исчезли мешки с обувью и ранцы.
   Уже теряя сознание, но, ещё не коснувшись земли, Паша к своему глубокому изумлению осознал, что произошло. Его побил второклассник! И ещё он мог поклясться, его подняли в воздух, а после бросили как пушинку вовсе не мальчишечьи руки, а желтые очень твёрдые, как у рака, клешни. Точно....Додумать Паша не успел, ход его мысли прервала стенка гаража, издав глухой звук, она завибрировала, издавая гул, напоминающий послезвучие раскатов грома, заглушающее собой и победный вой Максима и радостное улюлюканье Бори. Он выбрался из грязи и, размазывая по ходу кроваво-земляные сопли, побежал к гаражу, проскочив поверженное тело Паши, бросился к своему ранцу. Торопясь и мешая себе собственным возбуждением, неуклюжими пальцами отомкнул застёжки портфеля, откинул клапан, и, достав новенький коричневый пенал, бросился обратно к обморочному Паше. Сел рядом с ним и в каком-то сумасшедшем исступлении стал бить его пеналом по голове, по лицу, при этом приговаривая со слюнявым шелестом:
   -Мой пенал, мой пенал, мой пенал. - Он успокоился только когда плоская, коричневая в чёрных разводах, коробочка раскололась надвое, и сокрытые в её чреве шариковые ручки, простые карандаши, ластик и точилка для карандашей разлетелись в разные стороны.
   Максим наблюдал за побитием с широкой улыбкой, зачем-то пряча руки за спиной.
   Паша не показывался в школе два дня, когда объявился, вёл себя тихо и незаметно. Его левый глаз цвёл тёмно-фиолетовой, почти чёрной, кляксой. Левое ухо отошло в сторону и могло соперничать по насыщенности оттенка с глазом.
   На большой перемене Паша подошел к своим 'обидчикам'. Максим насупился не зная, что ожидать, Боря напротив ершился:
   -Ещё хочешь? - Ощетинил он колючие плавники, выпятил грудь, и вызывающе вскинул подбородок. - У меня пенал новый!
   Паша не подал вида, что расслышал обидные слова. Оставив укол без ответа, он, заминая слова, с трудом скрывая стыд, выдавил из себя:
   -Это.... Пацаны. Базар есть, потрещать надо.
   -Давай, - согласился Максим.
   Вся троица прошествовала в дальний угол просторной светлой рекреации. Заняв место разбежавшихся от одного их вида, стоявших у окна девчонок, встали, друг против друга, выжидая, кто начнёт первым. Невозмутимым выглядел только Боря. Максим и Паша заметно нервничали, оба чувствовали себя не в своей тарелке. Паша дёргал плечом, и уводил здоровый глаз от прямого и наглова взгляда задиристого Бори. А Максим нервозно переминался на месте, закусывал изнутри щёку и то и дело почёсывал кончик носа. Наконец после долгого молчания, осторожно проведя мизинцем по узкой щёлочке затёкшего глаза, с тяжелым вздохом Паша сказал:
   -Вы никому не говорите. Трогать вас не будут. Обещаю, - с этими словами Паша протянул руку, Боря и заметно повеселевший Максим, поочерёдно пожали её. Вот и весь разговор. Помешкав какое-то время, Паша словно опомнившись, резко развернулся и пошел прочь, шуруя строго посередине рекреации, гордо подняв голову не удостаивая вниманием любопытные взгляды мальчишек и девчонок, жавшихся к небесно-голубым стенам. Он по-прежнему оставался их грозой и мелким демоном, которого следовало опасаться, поэтому часть взглядов приклеилась к Максиму и Боре. Они хитро переглянулись, Максим спросил:
   -Чё?
   -А ты чё? - они устроили весёлую шумную возню у подоконника. Раздался звонок.
   С того дня началась другая жизнь. Старшеклассники с ними здоровались, приглашали в свои игры, сверстники посматривали с опаской и нескрываемой завистью, после долгих каждодневных измывательств это особенно радовало друзей. Паша держал своё слово. Оттого-то когда он подошел и по-свойски пихнул Максима в плечо, он улыбнулся и сказал:
   -Привет Паша.
   -Ерёма, понял? Это для своих. Без промблем?
   -Ерёма, - согласился Максим.
   -Не расскажешь, как ты меня бросил, там, у гаражей. Ни кому, ни слова! Могила! Я ведь видел....Расскажи Макс.
   И он рассказал. Выболтал всё до последней тайны. А сегодня они ходили на пустырь и там....
   -Он 'его' видел? Ты показал? Да, пуська? - Максим всё так же, не отрываясь, смотрел в глаза сестры. Девочка склонила голову, погладила брата по руке и успокаивающе сказала:
   -Это ничего страшного, 'он' всё равно только к тебе приходит, и слушается только тебя. Ты ведь не забыл, как я тебя учила, всё помнишь?
   -Помню.
   -Вот и хорошо. Всё ещё хочешь, чтобы я показала снова?
   -Хочу.
   -Тогда смотри, - девочка послюнила указательный палец правой руки и ткнула им в воздух перед носом Максима, затем медленно убрала руку. В пустом пространстве повисла яркая точка-огонёк.
   -Как у тебя получается? - Мальчик моментально забыл предмет своих переживаний, зачарованно глядя на медленно тающий в воздухе уголёк.
   -Нарисуй что-нибудь, - попросил мальчик, его сестра тихонько засмеялась. Она засунула пальчик в рот, хорошенько намочив его, извлекла наружу, и быстренько набросала нехитрый рисунок. Это были два человечка. Один побольше, другой поменьше - мальчик и девочка.
   -Это мы? - спросил Максим.
   -Это мы, - ответила сестра.
  
   В соседнем доме, в своей комнате освещённой призрачным светом полной луны, у самого окна, прислонившись лбом к стеклу, стоял крепко сбитый паренёк, со следами не прошедших окончательно кровоподтёков на левой стороне лица. Его глаза как бы обращены внутрь себя. На их влажной поверхности догорал, растворяясь в бездне зрачков нехитрый детский рисунок. Паренёк видел и слышал всё, что происходило между братом и сестрой. Однако это его уже мало интересовало, мысли были заняты другим.
   Макс не соврал! Если внутренне потянуться к нужному образу, можно выделить его, слиться с ним. Перенести взор и слух. Можно прокрасться в чужое сознание, и нашептывать, что тебе хочется, и всё непременно исполниться согласно твоей воле. Завозятся мороки. Уснёт бдительность. Отвориться дверь, за которой каждый держит своих монстров, а их можно усмирить, приручить и натравить на кого угодно, даже на того, кто их сотворил. Конечно, Пашка думал не так, или не совсем так. Подобные изыскания он объяснил себе позже, много позже. Пока им владело простое детское любопытство. Дождавшись ухода девочки, он вплотную приблизился к её брату. Нашел лазейку меж густых порослей страха, сказал нужные слова, и оказался под палящим солнцем пустыни.
  
  
   * * *
  
  
   В голове вспыхнуло огромное бежевое солнце.
   КАК Я МОГ ЭТО ЗАБЫТЬ, КАК Я МОГ ЭТОГО НЕ ПОМНИТЬ.
   Сжав руками виски, я испустил глухой болезненный стон. Ерёма обманул меня, провёл вокруг пальца как распоследнего идиота. Он, нисколько не церемонясь, вскрыл мою паршивую черепушку, снял скользкие красные плёнки покровов мозга, грубо влез в него тяжелым половником, перемешал, как следует содержимое, ненужное бросил собакам, остальное оставил, как есть и, поставив кость на место, надёжно закрепил её скобками на саморезах, получив на выходе то, что хотел, хорошо отлаженный механизм с внешностью человека. И кого спрашивается винить в кошмарной неудаче постигшей меня? Каких богов клясть, что одарили меня печальной планидой? Вопросы из разряда риторических. Моя беспечность довела меня до ручки. Я сам подложил себе свинью.
   Забавно как люди говорят о своих слабостях, словно они хоть им и принадлежат, но частью их самих не являются. К примеру: моя глупость виновата в том, что я глуп, и оттого глупо поступаю, или, моя трусость повинна в том, что я не смельчак, и гажу в портки при виде истоптанных домашних тапочек. Эти домыслы подспудны, не лежат на поверхности, всё внутри, всё спрятано. Но кто откажется от соблазна оправдаться тем или иным способом, или хотя бы скинуть часть своей вины на пусть и несуществующую воплоти субстанцию, и пролить малость слёз в знак скорби по минувшему благополучию. Однако в свете всего случившегося я утратил эту человеческую способность сопереживать самому себе, и резал по живому. Всё выглядело предельно ясно проще пареной репы.
   Нужно было следить за своим добром, оберегать от воров и порчи, а, обнаружив пропажу ключей, выбрасывать, прочь запасную связку, и менять замки. Я же не обеспокоился на этот счёт, посчитав потерю детских воспоминаний сущей мелочью, мелочью, которая стоила жизни близких мне людей, и, свою я тоже видимо разменял, пока она при мне, но следовало ли цепляться за такую пустяковину? нестоящую ровным счётом ничего. Один шаг и 'привет ромашки'. Только один шаг. В самом деле, для кого я рыл эту дурацкую яму? на кого затачивал колья? кого собирался травить? Дурак! 'Вырою яму, дождусь ночи. Когда 'он' появиться побегу. Сделаю крюк. Прыжок в сторону и дело в шляпе, останется единственно сверху помочиться'. Здорово? Ещё бы! Ой, дурак! Ну, и дурак!
   На щеке раздражающе щекотно затрепыхалась жилка, я прихлопнул её рукой, растёр до боли кожу, не прошло. Образ врага ясно вырисовался перед взором, накатило безумие, картинка смазалась, и в образовавшейся дымке закружились сложенные из обрывков сердечной боли и возвращённого прошлого иллюстрации к дописанной повести, где главным героем был я. Краски смешались как на палитре тронутого умом художника. Сюрреалистические сюжеты сменялись один другим, и в конечном итоге маркие дерзкие мазки наравне с чётко прописанными персонажами срослись в некую репродукцию рождественской открытки оформленной под дореволюционный стиль. Херувимоликие детки, орудуя неправдоподобно большими деревянными ложками, черпали из металлической миски кровавую кашу, попутно пачкая ею друг дружку.
   Меня передёрнуло.
   И вдруг совершенно неожиданно я вспомнил старый глупый анекдот: 'Перебегают дорогу голова и жопа, голова впереди жопа отстаёт. Вступив на паребрик, голова оборачивается, и видит, как жопу переезжает грузовик, она смеётся и говорит, - Ну, что жопа добегалась!?'. Прости Господи, что за дурак! Я истерично засмеялся. Трясясь и вздрагивая, медленно повернулся спиной к яме лицом...к Волчонку.
   Её внезапное появление не напугало и не удивило меня, как не удивило и то, что она была в одной только футболке. Лимит изумлённых восклицаний и округлых глаз исчерпан, пожалуй даже сатана с рогами не вызвал бы во мне подобных реакций, я как смеялся так и продолжал.
   -Волчонок! - заходился я в пароксизме безумного веселья. - Ты знаешь кто я? Ни за что не догадаешься! Хотя? Может, попробуешь? Ну, попробуй. Что тебе стоит? Ну, пожалуйста. Прошу тебя угадай? А? - Ничто не могло заставить меня замолчать, однако Волчонку это удалось.
   -Дурак, - тихо и очень внятно произнесла она, и нежно положив руки мне на плечи, мягко почти неощутимо надавила.
   Когда я понял, что произошло, ничего предпринять уже было невозможно. Я беспомощно загребал к себе воздух, медленно, словно наполненный гелием опрокидываясь на спину. Повинуясь инстинкту самосохранения, я предпринял попытку ухватиться за Волчонка. Пальцы только скользнули по её шее, захватив тонкую витую ниточку золотой цепочки. Миг, показавшийся вечностью, я держался за неё правой рукой как вредная бабка из притчи за луковку, левой совершая поступательные движения, схожие с теми, что творит шаман при камлании. Сквозь свои обречённые грудные стоны-вздохи, я предельно чётко услышал, как лопнули звенья витого украшения. И снова наступила потрясшая меня ранее всеобъемлющая тишина, я перестал сопротивляться, не пытаясь больше балансировать на осыпающемся краю могилы. Проваливаясь, порвал серую хламиду безмолвия отчаянным криком, огласив последним приветом косматые припудренные серебром лапы сострадающих мне сосен:
   -Твою-ю ма-ать!
   Хрустнули ветки, удара я не почувствовал.
  
   Я кончался.
   Боль нестерпима. Пытаясь стонать, я сплевывал пузыри воздуха, заставляя работать голосовые связки. При этом напрягал одеревеневший от пронизывающей судороги живот, получалось только мычать. Я превратился в безголосую подыхающую на обочине скотину с переломленным хребтом, такой адской боли, и беспомощности, я не испытывал никогда. Не в силах отпустить липкий кол, торчащий из левого бока, рвал на себя утекающую влагу жизни. Смерть жуткая штука, когда её страшишься. Я страшился. Какая она тёмная страшная, или как добрая бабушка с прозрачной хрустящей кожицей на милом улыбающемся лице? Она подойдёт и грубо возьмёт причитающееся, или ласково приголубит по темени? Что скажет она, теплые убаюкивающие слова, или каркнет вороньей глоткой? Будет ли она по мне плакать, или равнодушно сделает свою работу? Забудет ли меня тут же, или будет навещать, когда мне станет грустно? А может, смерти нет вовсе, есть лишь тонкая преграда мешающая жить дальше, и там за ней, стоит только проникнуть, открываются беспредельные дали, в которых тонет сама мысль о смерти. Хочется верить, очень хочется. Были бы силы, а их осталось только на то чтобы трусливо жалеть себя.
   На лицо посыпалась земля. Сквозь дыру, пробитую мною в лапнике таращилась полная луна, её плачущий свет ложился полоской поминальной молитвы поперёк лба. Я очнулся окончательно, мысли выстроились в ровные шеренги, электрические импульсы, посылаемые, угасшим было мозгом, пробудили человеческий облик. Боль, превысив порог допустимого предела, померкла. Я ждал. Послышался приглушенный шелест шуршащей о твёрдоё дерево хвои, после мягкий, но ощутимый удар. Лестница встала на дно.
   -Саш,- прохрипел я,- Саш, это ты?
   Она спускалась, я слышал её поступь и шелестящие прикосновения ладоней, к просохшим перекладинам лестницы.
   Когда же?
   Вот и всё.
   Она здесь.
   Саш наклонилась надо мной.
   Я смотрю и узнаю каждую её чёрточку.
   Плачу.
   Будто бы ничего не изменилось. Всё как прежде. Мы вместе. Её глаза влажны в них вся моя боль, помноженная на расставание и поделенная на невозможность быть вместе. Саш не скрывала расстроенных чувств, её близость волновала меня, и заставляла забыть всю обречённость собственного положения. Она тоже плакала, это волновало меня и радовало. Жду. Как же долго я к этому шел, теперь ничто не в силах помешать нам, мы, наконец, вместе. Саш приближает своё лицо к моему. Ближе. Ближе. Она закрывает мне глаза рукой. Я не сопротивляюсь. Ближе. Кончик её носа дотронулся моего лба. Чувствую, как сопротивляются мои ресницы. Чувствую дыхание - живое дыхание. Ближе. Ощущаю невесомый поцелуй в смеженные веки.
   Тепло уходит в землю, покидает последние закутки тела, поднимается к созвездиям, всё-таки Весы. Растворяется...
   Только затихающий отзвук старой хорошо знакомой песни...
   ...Зимы не будет.... Тебя он любит...
   Когда я умер снова пошел снег.
  
   * * *
  
   Когда становится скучно нужно подыскивать другое занятие. Парк нам наскучил. Но ни я, ни Саш не спешили в этом признаться, главным образом потому, что мы не знали чем заняться после, куда пойти, что предложить и какой ждать реакции друг от друга на ещё не высказанные предложения. Самая неприятная вещь во взаимоотношении полов, это раставление приоритетов, их согласование, поиск компромиссов и выхода из неминуемо возникающих тупиков. А невозможность их нахождения, из-за различий понимания текущего момента, и подсознательной трактовки любых сомнений в свою пользу, обрекает одного из спорящих принять, пусть и скрепя сердце, навязываемую другим схему прохождения извилистых участков. При этом победитель апеллирует тем сугубо субъективным, а потому абсолютно надуманным обстоятельством, что, мол, так будет лучше для нас обоих. Типа и волки сыты, и овцы тоже типа в порядке. Я изложил эту белиберду только для того, чтобы, дать понять, хотя бы приблизительно, во что может вылиться, и наверняка, выльется наша общая на двоих, внезапно возникшая скука.
   Без сомнения любое мое предложение если и не будет принято в штыки, то уж обмусоливаться до тех пор, пока от него ничего не останется, будет неприметно. Почему? Думаю в силу сложной душевной организации Саш. Она могла спорить даже там, где в этом не было никакой необходимости, а уж там, где наши интересы сходились в клинче, сам дьявол велел. Я, конечно, мог бы настоять на своём. Но при этом буду обязательно уведомлён, что она (Саш) не согласна. Что она умывает руки, и я могу делать что хочу. И вообще с козлами она не разговаривает, и уж тем более спит, повернувшись к ним (козлам) спиной, и лягает их ногой, если они (козлы), пусть даже ненароком касаются её (Саш) хоть кончиком пальца, и всё в том же духе.
   Это уже мною пройдено, пережито, и крепко накрепко усвоено, поэтому возникшая между нами напряженность больше насторожила меня, нежели угнела. Я ждал подвоха, спорить не хотелось, и тем более не хотелось навещать, каких-нибудь давних и непременно лучших подруг, а ещё хуже, если подруги будут не лучшими и давним, а вчера виденными и надоевшими до смерти. Убей бог, разницы между первыми и вторыми, я не видел. Но самое хреновое, если это будет не свора верещащих дур, а просто оригинальная идея, коих Саш приходило в голову по две штуки каждые четверть часа. Хотя если разобраться за эту блажь я её и любил, или вопреки этой блажи, или ещё точнее любил просто так, как и следует любить.
   Подавленный нерадостным раскладом я шел чуть позади, она с кем-то трепалась по мобильнику. Мы двигались по небольшой тополиной аллее, с множеством скамеек, большинство заняты, но и свободных доставало. Саш закончила разговор, захлопнула свою 'раскладушку', обернулась и, сияя прямо-таки нереальным светом, льющимся из тёмно-карих колодцев глаз, кинулась на меня. Я приготовился к худшему. Она подскочила и по-мужски грубо, от чего я опешил, схватила меня за талию, сместила руки на задницу и сильно, до боли, сжав ягодицы, с придыхом произнесла:
   -Ну, что детка, как насчёт?
   Я не знал, что ответить и почему-то брякнул:
   -Я раком не встану.
   -А если встану я? - Она смягчилась, стала прежней хрупкой нежной девочкой.
   -Это другой разговор, - расплылся я в улыбке. Весь балаган мы проделали посреди аллеи, несколько не смущаясь присутствием посторонних зевак, а им и дела не было до обжимающейся парочки, во всяком случае, никто показывать на нас пальцем не стал.
   -Ты чего такая счастливая? С кем говорила?
   -С одной девчонкой.
   -Со старой подругой? - Я скривил нос.
   -Вовсе нет. Её зовут Ва....
   -Да, мне всё равно.
   Саш склонила в сторону голову, приподняла подбородок, подалась мне навстречу. Едва наши губы встретились, она расширила глаза, и отскочила на шаг назад, устремив взгляд мне за спину.
   -Ты чего? - Спросил я.
   -Там дети.
   -Какие ещё дети? - Пробурчал я оборачиваясь.
   Странная парочка. Девчонка и пацанёнок. Девочке лет шесть, а мальчуган совсем малой, не больше трёх годков. Оба босые, но не оборванцы. Она в белом простом безрукавом платьице он кажется в пижаме. Чистые, ухоженные, не обутые, одни без родителей в парке посреди дня. Странно. Дети смотрели на нас, не отрываясь, милые улыбки озаряли их пухлые мордашки. Я потащил Саш в сторону, рассуждая на ходу:
   -Пойдём, пойдём. Мало ли они, какие заразные.
   -Макс это же дети!
   -Ну, так что с того. Ты только посмотри на них, - я обернулся и показал мелкоте язык, те отреагировали дружным хохотом. - Я же говорю ненормальные, а этот лопоухий, по-моему, идиот.
   -А, по-моему, миленький мальчик, - отозвалась Саш и помахала детишкам пальчиками, они снова засмеялись.
   -Я ревновать буду, - шутливо обиделся я.
   -Дурак! - бросила Саш, и пихнула меня локтём.
   -Разумеется, дурак, раз с тобой связался.
   -Может, и так, - со вздохом сказала Саш, взяла меня под руку, и мы пошли к выходу из парка аттракционов.
  
  
   * * *
  
  
   Разумеется, моя судьба совершила лихой кульбит, и, наверное, я был бы счастливее сложись всё иначе, и поэтому, видимо, вправе сетовать на 'неё' злодейку. Рассуждал я, рассматривая лежащий на полу, собранный мною заново их осколков, огромный красивейший витраж изображающий сидящего в позе лотоса юношу поразительно похожего на меня.
   По здравом суждении ничего из того, что на меня обрушилось, могло бы не произойти, но с другой стороны всё могло обернуться ещё печальнее, так что сожалеть вряд ли разумно. Сожаление несозидательное чувство, оно сродни зависти только гораздо мрачнее мелочнее и беспредметнее. Переживая сожаление по чему-то не происшедшему, или сложившемуся не так как рассчитывал, отталкиваешься от идеала живущего в глубине сердца. Но вот странная вещь стоит дать обратный ход времени, и прожить скомканный его отрезок заново, на этот раз как ты полагаешь, должным образом, возникает другое нехорошее чувство - разочарование. Поэтому сожаление не худшее проявление человеческой природы, другое дело, что жить так, чтобы не о чем было сокрушаться чертовски сложная задачка, и, мне она к несчастью не далась.
   Я всматривался в лицо юноши, в его глаза, пытаясь постичь скрытую в них печаль, однако разноцветное покрытое трещинами и швами от склейки стекло молчало, не выдавая своих потаённых глубин. Сколько времени у меня ушло на восстановление этой мозаики? Я сбился со счёта промелькнувших часов. Сложилось впечатление, что прошла целая вечность. Я так сроднился с этим занятием, что сейчас чувствовал себя разом осиротевшим, лишенным всех родственных связей. Невольно напрашивался вопрос. Что дальше?
   Я нахмурился и почесал затылок.
   -Ерунда какая-то, - вырвались слова.
   Я бросил последний взгляд на грустного, так похожего на меня, юношу, и, махнув рукой, пошел в сторону выхода из обширного высокого зала, заброшенного замка. По ходу достал из кармана джинсов мятую сигаретную пачку, у всех оставшихся трёх сигарет желтые фильтры надломлены, но я нисколько не расстроился, достал сигарету, оторвал фильтр до конца и с удовольствием закурил.
  
  
   ГЛАВА 17
  
   Раннее утро.
   Темно.
   Тяжело гружёная фура шла по шоссе на приличной скорости. Водитель то и дело щурился, растирал щёки. Ему хотелось спать. Через час он разбудит напарника и заберётся в спальник. Он взглянул на часы на приборной панели. Уже меньше чем через час.
   В приоткрытое окно била свежая морозная струя. По обе стороны трассы тёмной сплошной стеной стоял лес.
   -Жутко до усрачки, - подумал вслух мужчина и зевнул, - нет, так никуда не годится.
   Снова пошел снег, он принимался уже четвёртый или пятый раз за ночь. Валил валом, крупными бесформенными комьями, значительно ухудшая видимость. Мужчине пришлось прикрыть форточку, сбросить скорость, включить дворники и дополнительный свет. В лучах фар дорога казалась белым расстеленным кушаком, на который кто-то крошил белый хлеб. Водитель снова зевнул. Тряхнул головой. Проморгался. Приложил себя ладонью по шее. Помогло на пять минут. Мужчина щёлкнул кнопкой включения тюнера. Зазвучала какая-то старая, старая мелодия. Водитель принялся листать радиостанции одну за другой. Вперемешку с шорохом эфира замелькали обрывки фраз и песен. Задержавшись на одной станции, он прослушал анонс следующёй песни, но как только вступили мощные симплы убойного хард-рока, он поморщился и опять заработал клавишей приёмника. Наконец сделав выбор, удовлетворенно крякнул, и поёрзал в кресле поудобнее устраиваясь. Из двух встроенных в двери кабины динамиков доносился насыщенный неподражаемый с хрипотцой бас Михаила Круга. Настроение водителя заметно улучшилось. Лицо просветлело, морщины на лбу разошлись, сойдясь в уголках губ. Судя по тому, что он, в треть голоса, стал подпевать, песня была ему хорошо знакома.
   -Этапом из Твери, зла немерено, лежит... а-а-а-а-у-у-у-а-а-а, - рот мужчины помимо его воли порвался на широкий громкий зевок.
   -Зараза! - Ругнулся он, и, продолжая подпевать, потянулся рукой к ящику у водительского кресла. Откинул крышку, на её поверхности оказались четыре углубления-подстаканника, а в самом ящике две бутылки минеральной воды и литровый термос из нержавеющей стали.
   Бросив короткий взгляд себе под руку, мужчина вытащил из пластмассового хранилища термос, пристроил его между колен. Отомкнул стакан, опустил его в ближайшее к себе углубление на крышке ящика. После осторожно открутил заглушку на горлышке термоса, и не менее осторожно стал наливать густой дымящийся кофе, быстренько бегая глазами от стакана к дороге и обратно. Справившись с задачей, водитель закрутил пробку и убрал термос на прежнее место. Процедура была отлажена до мельчайшего движения, мимо не пролилось ни капли напитка.
   Круг сменился Аркашей Северным. Водитель подпевал и ему, время, от времени прикладываясь к блестящему стаканчику, делая небольшие обжигающие глотки.
   -Гхубернский розыськ расьылаеть телегхраммы
   Шо заедаеть злобный елементь
   Шо вся Одесся переполнута з ворами
   И шо настал кретичеський момэнт...
   Посмотрев на часы, мужчина с удовольствием отметил, что конец его мучениям близок. Этот короткий жест занял всего-то полсекунды, но когда он снова устремил взгляд на дорогу, то чуть не выпустил от неожиданности руль.
   Блестящий стакан упал на колени, он не почувствовал боли от ожога кипятком.
   Метрах в двухста посреди дорожного полотна сиротливо стояла человеческая фигура. Короткое замешательство, после, рёв клаксона и стон могучих тормозов, слившиеся в единое целое, огласили округу тоскливым загнанным гулом. Дальнейшее виделось мужчине в каком-то непонятном урезанном виде, как на перемотке DVD, только обрывки застывали в глазах на долгое время, которого хватало, чтобы рассмотреть мельчайшие детали происходящего.
   Снег застыл в воздухе. Неясная фигура приблизилась. Скорее всего, девушка, хрупкие очертания силуэта, говори за это. Ближе. Да, девушка. Она не слышит несущуюся на неё махину. Желтые скрывающие шею волосы. Тонкие голые руки. Голые руки? Господи, да она же в одной футболке. Ближе. Уйди же! Уйди с дороги! Нет, не уйдёт. Совсем близко. Девушка обернулась. Мутные непонятного цвета глаза, вздёрнутый нос, созвездия конопушек по щёкам, острые косточки ключиц над вырезом футболки. Она вскинула руки, закрыв ими лицо. Всё! Многотонный тягач, дёрнув рылом встал.
   Всё!
  
   Непослушными пальцами водитель отомкнул дверь, бесшумно она распахнулась. Порыв ветра врезал ему по глазам, ослепив снегом. Спрыгнув с подножки на дорогу, он обреченно обошел кабину, с хрустом вдавливая каждый шаг в снег.
   В двадцати сантиметрах от громоздкого бампера стояла девушка, по-прежнему держа перед собой руки.
   От внезапно свалившегося облегчения, ноги мужчины обмякли, и он плавно опустился на корточки, где-то на шее у него отчётливо запульсировала горячая вена, обдавая жаром лицо. Зачерпнув горсть снега с дороги, он прижал его ко рту, когда отнял, увидел что белый комок в крови. И тут же прокушенная насквозь нижняя губа вспыхнула острой щиплющей болью. Сплюнув, мужчина оглядел на девушку. Она пронзительно смотрела на него своими глазищами, и в них не было ни страха, ни стеклянного равнодушия, что часто застревают в зеницах после пережитого стресса.
   -Санёк, - из кабины высунулась заспанная и испуганная физиономия напарника, - я башкой ё...ся, что случилось?
   -Нормально всё! Попутчика берём, ложись обратно я уже до города спать не буду, - обтирая кровь с губы, ответил дрожащим голосом названный Саньком.
   -Ошалел ты совсем. Так ведь убить можно. - Напарник успокоился и исчез. Мужчина усмехнулся, и обратился к девушке.
   -Ты как птаха? в порядке? - Она кивнула.
   -Напугала ты меня. Не по погоде оделась, и место для прогулки неподходящее выбрала, - девушка молчала. Мужчина тоже замолчал, не зная, что ещё сказать, и после затянувшейся паузы, продолжил, подводя черту под первым знакомством:
   -Ладно, забирайся в кабину, до города ещё километров пятьдесят, по дороге расскажешь, что да как. Кофе хочешь?
   Из леса донёсся протяжный звериный вой и почти сразу клекот испуганной ночной птицы. Шофёр вздрогнул. Девушка улыбнулась и ответила:
   -БЕЗ ПРОМБЛЕМ.......................................................................................................
  
   Конец. 2007год.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"