...Он бежал, бежал, несмотря на нереально-чудовищную слабость в ногах, не обращая никакого внимания на больно хлеставший по лицу сине-красный дождь, состоявший, казалось, из десятка тысяч острых как бритва льдинок отравленной воды; он бежал, хотя уже не хватало воздуха в разорванных легких, он бежал, хотя не продвигался ни на метр. Но он осознавал каким-то внутренним чутьём, что не всё ещё потеряно, что вот чуть-чуть, ещё буквально самую малость - и он добежит, доберётся до места, столь необходимого ему, и тогда, тогда... Но тогда почему-то не произошло, и, вместо долгожданного финиша, он наткнулся на огромного орка, одетого, как ни странно, не в доспех, а в грязное, местами заштопанное и выгоревшее женское старомодное платье неопределённого цвета, и сжимавшего в нервно подергивающейся руке огромный остро заточенный, украшенный кельтскими рунами топор. Он дернулся было назад, но ноги не слушались его, и он упал, даже не упал, а рухнул на спину прямо в отвратительно серую жижу из растаявшего снега, костяной муки, кошачьего кала, глины и еще бог знает чего. Орк потянул воздух ноздрями, и, видимо заметив чужака, воинственно зарычал. Замахнувшись топором, орк ринулся на него в сверхяростной, будто усиленной каким-то неземным способом, атаке, но, вдруг, остановился, и, сверля его налившимися кровью глазами, резким взмахом отсек себе ногу. Буро-зеленая кровь (кровь ли?) гейзером извергалась из отрубленной ноги на землю и тут же застывала ярко-синими кристаллами, которые, испаряясь, распространяли вокруг зловоние и мрак. Зажмурившись, он с трудом сдерживался от крика, понимая, что стоит ему закричать - и этот зловонный мрак проникнет в его такой родной и тихий мир и кристаллами злобы раздерёт все его внутренности, превратив их едкий одноатомный фарш, и всё, что он знал, любил, все, чем он жил и дышал, всё это утонет в фарше, и выпадет темным осадком в виде нерастворимой злобы в мутной жиже бесконечно депрессивных переживаний. Внезапно зловоние прекратилось, и, словно кто-то включил вентилятор, подул приятный освежающий ветерок. Он открыл глаза и осмотрелся. Орк куда-то исчез, только топор остался валяться на, нет, это уже не серая жижа и не кристаллы, это настоящий и чистый морской песок, пахнущий водорослями и свободой. "Надо идти", - подумал он и резко поднялся, и побежал, побежал с такой легкостью, будто и не было ужасных ран, усталости и разорванных легких. Он бежал, не зная сам, зачем и куда, бежал просто от желания бегать, от радости существования, он бежал самозабвенно, не чувствуя ни ног ни песка под ними, ни горечи морского ветра разочарований ни палящего солнца сомнений и страхов, бежал в страну, где никогда не бывает темно, где Человек не знает жажды познания, где есть только одно - счастье, простое и истинно человеческое счастье...
...Гора была здесь всегда. До прихода из Мрака неразумной жизни, до прихода грязных орков и алчных людей она уже была стара, как этот мир. Величественно возвышаясь высоко над океаном, она была свидетелем всех кровопролитных и глупых войн, ничтожной и жалкой суеты "мирной" жизни, бессмысленно отчаянных походов и неудачных попыток покорить её - её, ту, которую обожествляли туземцы, окрестив непонятным им самим, но красивым именем - Нызце-Доад. Но ей было глубоко горно на бессмысленную суету мелких букашек, ибо взор её был обращен в саму суть самосозерцания; существуя одновременно во всех временах, она не старела, хотя как любое тело и она подчинялась законам вездесущей и действительно безразличной энтропии и постепенно разрушалась ветром, водой и Жизнью, столь презираемую ей с высоты своего горного величия. А жизнь не стояла на месте - не обращая внимания на старческое горное брюзжание, люди сначала захватили отроги и предгорья, построили в её корнях несметное количество различного рода шахт и штреков, затем покорили и вершину - заложили невиданно прекрасный город...
...Волны обмывали его окровавленные ноги, приносили облегчение и радость. Он не задумывался о причинах и смысле своего похода, не вспоминал о своём прошлом и не заглядывал в будущее; он просто шел. Не останавливаясь и не отдыхая, он шел и пытался найти в себе давно утраченный его соплеменниками покой, но где-то на краю сознания мелькала темным лучиком неотгоняемая мысль, не дающая ни единой возможности сосредоточиться и расслабиться, хотя быть может именно она и гнала его вперед, как строгий и жестокий надсмотрщик, подстегивая его плетьми неуверенности и страха. Устав от борьбы с чужеродной гаденькой мыслишкой, он открыл глаза и понял, что прошел всего-то пару метров от места стычки с орком. Топор продолжал невостребованно валяться на острых и каких-то едко-прозрачных камнях, орк куда-то исчез, оставив после себя воспоминание в виде окровавленной ноги, в которой уже копошились тысячи волосатых боевых существ; единственным же заметным изменением окружающей действительности было Её появление. Она величественно возвышалась над ним, всем своим видом стремясь показать всю суть его ничтожности, но ему было не до горной гордыни - он пытался изловить-таки мыслишку, и перестарался - охотник сам стал добычей. Увлекаемый непередаваемым ужасом, порожденным темным лучом, он погрузился в песок, который в попытках уподобиться воздуху стремился занять весь его объем - пролезал в нос и рот, заползал в уши и...
- Проснись! Просыпайся же, Ашуд! - кричал приземистый бородатый воин, стуча кованым сапогом в дверь.
Понимая, что от назойливого посетителя ему не отвертеться, Ашуд медленно разлепил тяжелые и сонные веки и огляделся. Действительность была очень мрачна, но превосходно гармонировала с его внутренним состоянием - жутковатый коктейль из неясно-смутных обрывков воспоминаний, похмельной тоски и непереваренного грибного вина прекрасно сочетался с разрухой, царящей в комнате. Он попытался приподняться с лежбища и старых и провонявших потом, мочой и рвотными массами шкур, но мышцы отказывались служить ему - двухнедельная пьянка и злоупотребление психоделиками давали о себе знать. Под грохот солдатских сапог, доносящийся через разбитое окно, он дополз до огромной кучи хлама в углу и, покопавшись в ней какое-то время, извлек бутылку с темно-синей мутноватой жидкостью, сделал пару основательных глотков и принялся одеваться. Натянув на тощее тело грязный и старый кожаный поддоспешник, напялив засаленные, с какими-то бурыми пятнами штаны и толстой и грубой кожи, он поплелся открывать дверь назойливому посетителю.
- Заходи, - мрачновато произнес он, узнав в бородатом воине Идоба - сослуживца и, пожалуй, единственного приятеля. - Чё стряслось-то?
- Ты чего, совсем что ли? - спросил Идоб, удивленно приподняв обе брови. - Завтра же война! Понимаешь, тот день, который мы так ждали - завтра!
- И чего мне теперь? Ну, завтра, так завтра. - Вяло ответил приятелю Ашуд, - Я-то всегда готов к почетному несению службы. А к чему такая спешка?
- Нам же надо явиться на Последний инструктаж, распределение рядовых, проверку оружия... Ты что, не помнишь?
- Башка раскалывается - не могу думать... - простонал он, прислонившись к дверному косяку, - Ладно, экипируюсь и пойдем!
Он поикал мутным взглядом необходимое снаряжение, правда не до конца понимая какое, и обнаружил лишь титановую кирасу, висящую на специально вбитых в стену крючьях и прислоненные к стене длинноствольное ружье (правда без курка) и короткий прямой меч в ножнах. "Сойдет" - подумал он и направился было к кирасе, но, споткнувшись о мусорное ведро, набитое окурками, пустыми бутылками и использованными презервативами, упал. Громко чертыхаясь, он хотел уже пнуть проклятую железяку, но обнаружил с удивлением для себя, что это его походно-боевой шлем. Наконец, одетый и вооруженный, он вышел из дома, хотя во всех окнах уже погасли огни.
Они медленно шли по затемненным, грязным улочкам, не замечая ни странного оживления толпы, ни зловония мрачной земли, ни усталости багрового неба. Они как будто плыли сквозь этот мир, не соприкасаясь ни с чем. Просто молча шли навстречу собственной судьбе, ожидая от неё лишь одного - покоя. Ашуд представлял себе своё продвижение на гору славы, смутные и неясные картинки собственного величия мелькали у него перед глазами: вот он на огромном белом коне с ослепительно ярким от солнца мечом несётся сквозь толпу Врага, разрубая на части непокорных орков и людоедов; вот он захватывает боевой вражеский танк; вот он спасает Короля от отвратительно черных игл, пущенных самим Хаосом с зеленых вертолетов, вот он становится Принцем, и не по крови, а по деяниям своим; что и говорить, завтра, именно завтра сбудутся все его мечты - ведь завтра Война, такая чудесная, такая желанная Война. Он всю свою сознательную жизнь готовился, ожидая, что столь необходимое завтра наступит; и вот, наконец...
Тут мечтания Ашуда прервались, разбившись о хриплый крик новоявленного пророка пороков. Невольно он прислушался:
- Они рядом, они уже совсем близко!!! - хрипел тощий старик в тунике, - они около Аллеи! Судный день уже прошел, и настаёт судный час! Хватит им уже использовать заграждения и отсутствие теней! Даешь оверклокинг!!!!
- А-а-а-а-а-а!!! - в экстазе выдохнула толпа.
- Пора же кубизму исчезнуть из этого никчемного мира! Даешь сферический объем! - старик, кривляясь, словно выдавил из себя последние слова.
- Во загоняет-то, он хоть сам понимает, о чем говорит? - покрутив пальцев у виска, сказал Идоб.
Неожиданно, впрочем, неожиданность - одна из её черт, появилась полиция верхом на собаках, и толпа как-то быстро рассосалась по грязным переулкам. Один из полисменов, достав из-за пазухи одноразовый стиратель, спешился и подошел к хрипящему старику, поднял трубку стирателя на уровень лысого стариковского черепа, но не успел выстрелить - старый агитатор, шестым чувством угадав намерения человека в красном, пригнулся и невесть откуда взявшейся клюкой огрел полисмена по голове, отчего тот задергался и упал, орошая синей кровью желтый кирпич мостовой. Все произошло настолько быстро, что никто из остальных полисменов не успел среагировать; старик же, воспользовавшись заминкой в рядах противника, схватил трубку стирателя и побежал, странно приподнимая сучковатые ноги. Бежал он прямо на Ашуда и Идоба, и, пока они соображали как будут делить награду (за поимку таких преступников им причиталась огромная награда), старик, дико вращая страшными красными глазами, воспользовался полицейским оружием - направив трубку стирателя на Идоба, он сжал её и тут же вскинул вверх, мелькнула темная вспышка, и лицо Идоба распалось на составляющие его многоугольники различной кривизны, обнажая пустую сетку его головы...
...Он сидел в баре и с усердием автомата поглощал грибную водку. Нет, насчет приятеля он не беспокоился - если быть честным, Идоб ему до смерти надоел, и несколько дней лазарета ему не повредят; не думал он и о старом пророке, ни о войне, вообще ни о чем он не думал в тот момент; он просто желал напиться...Смотр оружия он прошел - винтовку ему поменяли на трехствольный пистолет, документы в порядке - до завтра у него нет дел, кроме, может... "Да, именно это мне и нужно", - подумал он и направился к барной стойке.
- Еще виски? - поинтересовался бармен, когда он подошел.
- Я не пью виски, налей-ка мне тройную грибной, - буркнул он, - и ещё, ты давно здесь работаешь?
- Давно, вот уже десять, а может быть, одиннадцать циклов, - ответил бармен, беря с полки вытянутую бутылку и наливая водку в стакан, - а почему тебя это интересует?
- Если ты так давно здесь работаешь, не жалко тебе расставаться со своим заведением? - спросил Ашуд и залпом выпил водку. - Ведь завтра начнется война!
- Я не военный, хотя вряд ли ты в это поверишь, но скажу тебе только одно - война идет уже очень давно, но все просто делают вид, что они ее не замечают; ты же понимаешь, что сам не исключение - иначе ты бы уже скакал на огромном белом коне с ослепительно ярким от солнца мечом сквозь толпу Врага, разрубая на части непокорных орков и людоедов... Ладно что-нибудь будете заказывать?
- Откуда ты знаешь это? - взволнованно спросил Ашуд, вскакивая со стула.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - пустым голосом ответил бармен, протирая стакан. - Будете что-нибудь?
- Слушай, как ты догадался о моих мечтах? И самое главное, почему ты говоришь, что война уже давно?
- Любезнейший, я вас не знаю, и в первый раз вижу, поэтому откуда мне знать ваши мечты; по поводу войны хотел бы я знать, с чего вы взяли, что война уже давно? - невозмутимо ответил бармен, - Война начнется завтра - это великий день в нашей жизни. Я понимаю тебя - разволновался и перебрал, но надо успокоиться и идти отдыхать, иначе ты окажешься завтра не на войне, а в рудниках, не помня своего имени, и желая лишь покорно работать.
Ашуд долго смотрел в глаза бармену - и понял, что тот не врет. "Что ж, надо идти домой, меня ждут великие дела" - подумал он и, расплатившись, направился к выходу. Бармену стало его жалко, и он крикнул:
- Погоди!
Ашуд обернулся и увидел бармена, приветливо улыбающегося и протягивающего ему стакан пива. "Ладно, задержусь ненадолго", - подумал он и подошел к стойке.
- За счет заведения, - улыбнулся бармен, - Не годиться нашим воинам быть такими грустными. Веселись! Ведь завтра - война!
II.
...Она смеётся над ним, громко и презрительно хохочет, и, зная свою власть, подстраивает подлые и противные ловушки, отличительной чертой которых оказывается их полная неожиданность. Он медленно брел по пустынному пляжу, по колено проваливаясь в песок ядовито-красного цвета; он не знал куда и зачем идёт - просто стоять и смотреть на Гору он не мог, штурмовать её он не видел смысла, бежать не было сил... Он закричал бы или завыл, но с удивлением обнаружил отсутствие рта, от досады хотел руки на себя наложить, но руки не слушались, давно превратившись в два бесполезных и чужеродных отростка, да и к тому же не на кого было их накладывать; оставалось лишь покорно брести вдоль подножия отвратительно мерзкой Горы, ужаться и просить её о милости...Они смеялись над ней, считали себя её хозяевами, победителями, не понимая, что покоренные вершины не всегда (точнее - никогда) вершинами являются, просто они вообразили в отсутствии собственного сознания себя на ней, с упорством бульдозера не замечая собственного падения в бездну своих же предрассудков... Человек - кузнец своего счастья? Да, это так, если, конечно, счастьем называть отбитые руки, по которым он с достойным лучшего применения упорством бьёт и бьёт молотом нищеты собственного духа. Да, человек возомнил себя её королём? Что ж, больнее ему будет падать!!!!...Этот голос, лишенный всякого сострадания (впрочем, он вообще был лишен каких-либо эмоций), ржавым гвоздем застрял в его ушах, подобно воде проникал во все закоулки его измученного тела; хотелось завыть, закричать, вырвать его из себя - но силы покидали его, и он упал на холодный песок и беззвучно заплакал...
...Когда он очнулся, то обнаружил себя в совершенно другом месте - он сидел в темном углу большого зала, настолько большого, что потолок терялся в темноте, а противоположные стены - в тумане. Он попробовал встать, но понял всю бесполезность этого действия - он был полностью связанным и прикованным к каменной колонне, уходящей ввысь. Бесконечно долго лежал он, потеряв счет секундам, не чувствуя ни жажды ни голода, практически в забытьи... Но бесконечны только горные вершины, и о нем вспомнили. Воспоминание проявилось в виде двух грозного вида орков, одетых в рыцарские доспехи и с кинжальными пистолетами в руках. Огромный волосатый орк резким ударом кованого сапога под ребра быстро вернул его к реальности, его спутник заткнул ему рот флягой. Грязная и мутная, обжигающе противная, но приятно пьянящая жидкость сожгла язык, протекла в его глотку и расплавленным металлом заполнила желудок; он закричал от нестерпимой боли и...
- Хватит дрыхнуть, Ашуд! Вставай же, твою мать! Вставай!
Он с трудом разлепил глаза, попытался приподняться - но тело не слушалось, в голове шумели в дьявольской какофонии смутно неясные воспоминания, чьи-то хари, остатки кошмарного липкого сна, смесь винных паров и психоделиков - и он в изнеможении рухнул на лежанку. Сознание отказывалось каким-либо образом реагировать на боль внешних раздражителей, слова с трудом доходили до его мозга, а перед глазами плавали смутно-неясные цветные пятна. Чьи-то настойчивые руки все трясли и трясли его, словно пытаясь вытряхнуть из цепких и липких пальцев дьявольского сна; чей-то голос, настойчивый и безобразный, выкрикивал слова, лишенные даже какого бы то ни было намека на присутствие в них смысла. Он попытался было отпихнуть ужасное видение, но руки не слушались. Он захотел закричать, но сиплое бульканье было реакцией голосовых связок на неясные команды воспаленного мозга. Наконец, мучитель отстал от него, видно понимая всю бесполезность своих попыток привести его в чувство.
- Ашуд, вставай! Ну вставай же, опоздаем! - уже жалобно произнес Идоб.
- Куда? - полубессознательно прохрипел Ашуд (сознание неумолимо возвращалось в его измученное тело).
- В штаб на оформление, - удивился подобному вопросу Идоб, - документы надо оформить, приписные получить, продемонстрировать оружие и технику владения, ну и прочие мелочи - сам должен понимать.
- А чего тебе-то от меня надо? - непонимающе произнес Ашуд, приподнимаясь на лежанке и сверля приятеля красными глазами. - Вот и иди, приписывайся и демонстрируй!
- Ты чего совсем спился!?! - Идоб даже вскочил от изумления, перемешанного с яростью. - Сам просил меня зайти за тобой и разбудить! Ведь завтра же война!
- Ладно, не кипятись! - примирительно буркнул Ашуд, с кряхтением вставая и натягивая на себя титановую полукольчугу. - Сейчас пойдем!
Они вышли на грязную улочку в самый поток оживленно текущей толпы. Мрачное Светило тускло орошало грязно-мутным светом не менее мрачные лица, превращая (или освещая?) их в рыла полуорков-полулюдей, лишая всё красок и полутонов. Толпа вынесла Ашуда и Идоба прямо на грязно-желтый кирпич центрального проспекта, предварительно изрядно помяв и заразив черной тоской и безысходностью. Весь проспект был заполнен неожиданно одинаковыми полулюдьми, они куда-то торопились - причем все в разные стороны, повсюду царили хаос и безумие, которые пропитали даже сам кирпич мостовой; самое же безумное было в дьявольской тишине, сопровождающей общее беспокойство.
Внезапно все как по команде замерли, и, подняв глаза к небу, что-то зашептали, забормотали. Ашуд огляделся и с удивлением обнаружил своего приятеля, заходящегося в религиозном экстазе, не бормочущего, а кричащего что-то безумное, но в безумности своей - бесконечно мудрое; с большим же удивлением, перемешанным со страхом, он увидел себя, кричащего и молящегося, он понял, что от окончательного помешательства его удерживает очень тонкая нить самого осознания себя сумасшедшим...
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!! - выдохнула толпа в окончательном экстазе, и этот крик как бы вырвал всех из объятий религиозной фанатичности. Все разом забегали и эта невообразимая масса людей упорядоченно, пожалуй, слишком упорядоченно рассосалась, оставив сюрреальный страх в душе Ашуда.
- Что это было?! - в ужасе прокричал он в счастливо улыбающееся лицо приятеля.
- ОН пришел, ты что, не заметил? Пророчество сбылось - за день до войны придет к нам ОН, тот, кто способен нами управлять, вечно прекрасный и бесконечно мудрый! - счастливо смеясь, ответил Идоб, - ты что же, не знаешь пророчества?
На секунду лицо Идоба исказилось страшной гримасой, обнажились длинные клыки, лицо посерело и сморщилось, рот искривился и прорычал:
- ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ ПРОРОЧЕСТВА?
- Да нет же, нет!!!! - в неподдельно сюрреальном ужасе залепетал Ашуд. - Просто не вспомнил сразу! Успокойся, Идоб, я очень прошу тебя, ну пожалуйста, успокойся!
- Да я спокоен, что ты так разнервничался? - спокойным голосом ответил Идоб. - Я просто так спросил, странно мне это показалось, понимаешь - ты не знаешь того, что знает каждый. Пойдем!
Ашуд с недоверием посмотрел на приятеля, борясь с неясностью мутных предощущений, туманно-зыбких воспоминаний, посмотрел так, словно хотел убедиться в реальности его существования, надолго задумался и спросил:
- Ты же должен быть в лазарете, не так ли?
- С чего ты взял? - удивился Идоб.
- Не знаю, просто мне так показалось. Ладно, забудь, пойдем купим что-нибудь выпить.
- Нет. Сначала - регистрация, бухалово же потом! - наставительно ответил Идоб и потянул приятеля в сторону военного министерства.
Возле штаба уже скопилась довольно большая очередь солдат, счастливо смеющихся и пьющих пиво. Миновав солдатню, приятели прошли в узкий и темный коридор, ведущий к лестнице на второй этаж - в отдел регистрации младших офицеров. Как ни странно, но там было пусто, пахло лишь табачным дымом и оружием.
- Нам во второй отдел - оформление младших командиров пехотных войск. Скорее всего, сюда. - сказал Идоб, направляясь к темно-зеленой обшарпанной двери.
- Давай, ты первый! - пробормотал Ашуд, устраиваясь на скамейке.
Идоб, согласившись, скрылся за дверью, оставив приятеля наедине с самим собой. Ашуд прислонился к стене, закрыл глаза и попытался было заснуть - он знал, что регистрация процесс долгий - но сон не шел, он отгонялся смутными тревогами нового дня. Пытаясь осознать эти тревоги, Ашуд понял, нет, скорее даже ощутил свою неразрывную связь с Идобом, хотя на самом деле, он терпеть его не мог. Но Идоб был постоянно рядом и в тоже время как-то далеко... Почему же они дружили и дружили ли они? Этот вопрос давно терзал его утомленное унылой реальностью сознание, но ответа он не находил. И еще это пророчество, о котором он не имел никакого представления, и лазарет, в котором должен был находиться Идоб (хотя Ашуд, скорее всего, не смог бы объяснить свою уверенность в этом факте), и многие другие маленькие недоразумения в отношениях с реальностью - все это не давало ему покоя. "Почему мир так странен? И где же мое место?" - спрашивал и спрашивал себя Ашуд, но ни намека на ответ он не получал. Странно, но он совершенно не отожествлял себя с Армией, он даже не представлял, что это такое. Все его знания ограничивались смутными воспоминаниями пьянок, нереально яркими и расплывчатыми мечтами о столь же нереальных подвигах, и правилами, услышанными от Идоба. Вот, опять Идоб! Он ищет пути к объяснению этого мира и почему-то все время натыкается на Идоба. Кто же он такой? Ашуд попытался вспомнить все, что он знает об Идобе, но напряжение вызвало лишь головную боль и неприятное ощущение мыслительной тошноты - он напрягся, пытаясь совладать со своим непослушным телом, но видно - слишком поздно, и его вырвало, вырвало прямо на заплеванный грязный пол, и он упал. Сознание отказывалось верить в непонятные ему законы, и искало спасение в забвении. Он понял, что отключается, погружаясь все глубже в самого себя. Он собрал все силы и попытался вырваться из отупляющей дремоты, но, видимо, силы покинули его. Он почувствовал, что начинает падать, попробовал как-нибудь бороться, но непослушное тело отказывалось подчиняться его воле, и он рухнул прямо на грязный пол, словно мешок с песком. Падение немного отрезвило его, и, поднявшись, он попытался успокоиться. Сердце жалобно стучало где-то внизу живота, перед глазами плавали цветные пятна, сливаясь с монотонной болью в висках. Он подумал о необходимости свежего воздуха своему слабому телу и решил выйти на улицу. Кое-как спустившись по старой скрипучей лестнице, он попал на первый этаж. Солдаты куда-то исчезли, оставив после себя кучу пустых бутылок и окурков. Он огляделся в поисках выхода, но ничего не увидел - ни одной двери. Незаметно подкралась паника, нашептывая ему "беги отсюда, скорее назад", но он решительно пошел по коридору в том направлении, где, как ему казалось, должен быть выход. Неожиданно для себя он обнаружил, что тело налилось силой, головная боль прошла, и он в состоянии если не горы свернуть, то, по крайней мере, дать отпор или долго бежать. Мир тоже заметно видоизменился - исчезли стены ненавистного штаба, потолок скрывался в тумане и грязный, загаженный пол превратился в мощеную мостовую. Сверху полился приятный мягкий свет, вырывающий из туманной полутьмы красивые детали интерьера. Ашуд остановился и, оглядевшись, понял, что попал в красивый готический замок, каким-то иным, отличным от зрения чувством понял, что замок очень древний, гораздо древнее земли, на которой он стоял. Вдруг кто-то осторожно дотронулся до его плеча, резко развернувшись, Ашуд увидел Идоба. Его приятель немного странно выглядел - одетый в роскошные готические одежды, подпоясанный длинным мечом, он походил на древнего короля, грозного и властного.
- Приветствую тебя, мой друг! - нараспев проговорил Идоб, и его голос раскатился по всему залу. - Ты искал меня? Я здесь, и я слушаю!
- Кто ты? - спросил Ашуд, - кто ты на самом деле?
- А как ты меня видишь? Пойми же, мой любезный друг, все в мире определяется тобой же, Наше виденье мира аксиоматично, но сама структура мироощущение зависит не столько от аксиом, сколько от логических операторов, используемых нами при их выборе. Поскольку каждый это делает по своему собственному усмотрению, набор базовых принципов, использующихся мыслящими существами, может сильно различаться. Но самое трудное состоит не в согласовании этих принципов, а в поиске способа их описания для передачи друг другу; язык, например, один из таких способов, но, надо признать, наш с тобой язык настолько несовершенен, что даже такая простейшая операция, как согласование, превращается в практически неразрешимую задачу. Если использовать грубое упрощение, то ответом на твой вопрос будет простое логическое отождествление.
Ашуд поразился, насколько его не удивляет ни странная одежда приятеля, ни его не менее странные высказывания. Он, ненадолго задумавшись, спросил:
- Если мы тождественны, как ты говоришь, то почему же мы видим друг друга?
- Не стоит понимать слова мои буквально, поскольку, как я и говорил, они есть лишь грубое приближение к истине, причем не Абсолютной Истине, которой, кстати, и не существует, а к твоей, конкретной, незаслуженно тобой забытой... - несколько печально ответил Идоб, устремив свой взгляд куда-то вдаль.
- К тому же, - добавил он после небольшой паузы, - откуда ты знаешь то, что ты знаешь, и видишь то, что ты видишь? И что же ты видишь? Где ты находишься сейчас? Разве не в штабе Армии Его Величества?
Ашуд вопросительно посмотрел на него, и понял, что он его не столько видит, сколько не представляет, как он не может его увидеть. Последняя же фраза Идоба заставила его оглянуться - и он понял, что по-прежнему сидит на скамейке в затхлом помещении штаба, но самое страшное - он никуда из этого штаба не исчезал ни телом, ни душой; просто не он вообразил, что находится в замке, а замок (замок ли?) представил его в себе. Неожиданно резкий звук прервал его размышления, он поднял глаза и увидел улыбающегося Идоба.
- Приняли! Нас приняли, старик! Вторая и третья двадцатки И-солдат под нашим командованием!
- Почему нас? - непонимающе спросил Ашуд.
- Я обо всем договорился, а твоё личное дело они давно изучили, так что не тушуйся, все будет в шоколаде! Пойдем же отметим, все-таки завтра война!
И они, выйдя из штаба, направились в сторону ближайшего бара.
- А во сколько сборы-то? И почему ты меня не позвал? - спросил Ашуд по дороге.
- Ты бы все только испортил, и потом, чем меньше они знают о своих офицерах, тем проще офицерам командовать своими отрядами. А насчет сборов не волнуйся, я тебя разбужу.
III.
...Орков уже не было, когда он очнулся. Он попробовал было подняться, но крепкие металлические оковы прочно держали его ослабевшее от дьявольского питья тело. Он осмотрелся: вокруг были те же колонны, огромный зал с теряющимися в безликом тумане стенами и потолком, скрытым непонятно зловещей тьмой. И он понял, что следующее возвращение орков будет для него последним. Нет, смерти он не боялся, смерть - это дар свыше, а он не хотел стать одним из них - тупым безжалостным потребителем, думающем лишь о различных способах набивания собственного желудка... Но выбора у него не было - оставалось лишь покорно ждать своей участи. Чьи-то тяжелые шаги прервали его грустные размышления, и он внезапно понял, насколько ему нравиться быть самим собой; мысли его неслись с невероятной скоростью - сознание искало способы избавиться от столь нежелаемой участи. Сопоставив все случавшееся с ним ранее, он пришел к выводу, что проблема его пребывания состоит именно в самом нежелании пребывания в этом месте, и на миг ему показалось, что стоит только захотеть, и он выберется отсюда. Проблема заключалась в том, как этого захотеть; он не понимал, что следует ему для этого сделать. Мысли, крутящиеся в голове, были какими-то чужими, похожими на огромные айсберги, много более чем наполовину скрытые под водой, а он, словно моряк, видел лишь верхушки плавучих ледяных гор. Чьи-то фразы, смутные образы, непонятные формулы текли пестрыми ручьями по измученно-скалистой поверхности его сознания, сливались в реки, разбивались о скалы его страхов и предрассудков, протачивали себе путь сквозь камни его собственных теней; он же просто как зритель наблюдал за этим фантастическим зрелищем, понимая каким-то не своим чувством, что не в силах ничего изменить. Тем временем зрелище заметно видоизменилось: теперь прекрасные чистейшие реки наполнились грязью, небо, тогда еще чистое и девственно голубое, затянуло низкими, грязными и тяжелыми тучами, воздух превратился в удушливый смог. Он с удивлением обнаружил себя продирающимся сквозь весь этот ад, хотя качество наблюдателя он не потерял; его сознание не то чтобы разделилось, скорее, стало много более многогранным, приближаясь к неуловимому совершенству бесконечного и равноудаленного. Он ощущал себя везде - и в прекрасной долине собственных грез, и в высоких и грозных скалах собственного величия, и в тумане страхов своих - везде он существовал, существовал не одновременно (о времени говорить нельзя - время относительно для наблюдателя), а сразу. Единственное, что загрязняло воду в каждом из его пристанищ - это ощущение ощущения чего-то невыполненного, не завершенного: ему не хватало чего-то бесконечно малого, бесформенного, но обладающего формой, пустого, но в применении неисчерпаемого. Внезапно он понял всю безысходность судьбы как и страстных наблюдателей, так и бесстрастных потребителей; кем бы он ни был, он постоянно пытался наполнить чашу своей жизни до предела, не понимая, что жидкость сломает его драгоценный сосуд, острейшее лезвие ножа его духа потеряет свою остроту, покрывшись зазубринами от схватки с небом, и грязью - от ковыряния в земле, поскольку он, подобно твердому камню, борется с бесстрастно точащей его водой. Что же следовало делать ему, как поступить? Смутные воспоминания жизни прошлых снов птицами проносились в голове, тяжесть ответственности за себя и другого кого-то, одновременно близкого и столь далекого, огромной скалой давила на грудь: все это мешало сосредоточиться, сконцентрироваться, всё это было похоже на ту часть его пути во снах у Горы - та же безысходность и черная тоска... Медленно плывя по реке собственной памяти, покачиваясь на волнах отдельных воспоминаний, он размышлял. Вспоминал Гору, которую, казалось, штурмовал, но так и не покорил; вспоминал пути свои через океан, и все то, что было раньше. Хотя что было раньше? Слишком много вопросов - слишком много суеты для поисков ответов. Он бегал, страдал, напрягался, но вопросов меньше не стало, счастья ему бессмысленность этих действий не прибавило; тогда зачем все это? Он словно не замечал, что сильный ветер побережья не продолжается всю ночь, а ливень, такой всеомывающий и очищающий, всё время лить не будет - иссякнув, он оставит лишь грязь. Так почему же он уподоблялся ветру или ливню, пытаясь изменить суть вещей и ход событий? Не проще ли было стать предельно беспристрастным, как Гора, или постоянным в отсутствии собственных устремлений, как Океан, и наблюдать самостоятельное видоизменение вещей, возвращающихся к своему началу. Создавать, не создавая; не владея, обладать; двигать, не двигая; руководя, не повелевать - все это постоянно было перед ним, постоянно он к этому возвращался, так почему же он этого не замечал? По доселе спокойной поверхности реки его памяти пошла рябь чьих-то воспоминаний - нет, это же его путь и его жизнь! Он увидел себя - весь окровавленный, он бежал, бежал, несмотря на нереально-чудовищную слабость в ногах, не обращая никакого внимания на больно хлеставший по лицу сине-красный дождь, состоявший, казалось, из десятка тысяч острых как бритва льдинок отравленной воды; он бежал, хотя уже не хватало воздуха в разорванных легких, он бежал, хотя не продвигался ни на метр. Но он осознавал каким-то внутренним чутьём, что не всё ещё потеряно, что вот чуть-чуть, ещё буквально самую малость - и он добежит, доберётся до места столь необходимого ему, и тогда, тогда... Тогда не наступило, и он, будучи схваченным толпой орков, опять прикован к колонне вонючего замка. Он понял, что бежать бессмысленно, впрочем и стоять тоже, и, в тысячный раз мысленно возвращаясь в этот день, он просто упал на холодный прибрежный песок, душой и телом растворяясь во всем, что окружало его. Впервые за миллионы циклов он увидел его - холодное темное, ясное и туманное, столь малое, что бесконечное...Небо! Почему же просто не раствориться в нем, в его глубине, неопределенности и тумане. Как же прекрасно стать холодным свечением звезд, глубиной незримых врат, ветром, свободным от страстей! Как прекрасно просто быть, не называя себя, именем обладать, не изменяя, изменять. Имя...Имя...Как же его зовут? Он этого действительно не знал, и знать не хотел: названное имя - не есть постоянное. Кто-то звал его Идобом, кто-то - Ашудом, но это лишь бессмысленные звуки, ведь он ни кто иной, как он сам - знание это не требует выражения, поскольку всякое выражение заранее ложно. Но почему же его звали лишь этими бессмысленными звуками и никакими иными? Он долго уже был и небом, и землей; единственное, кем он еще не был - тем, кто может открыть глаза и оглядеться, пройдя по незримо тонкому пределу двух эквивалентных бесконечно малых...
IV.
Что-то прервало его неспокойный сон - словно разрезанный острым мечом, он упал с незримо тонкой грани двух пропастей в пугающую реальность. Вскочив с грязной лежанки Ашуд в ужасе огляделся, но ничего странного не заметил: все та же привычно загаженная и темная комнатушка, все тот же мусор на полу... Но чего-то не хватало, что-то привычно родное и столь незаменимо близкое исчезло; что-то такое, что позволяло сердцу гордо стучать, а не жалобно трястись ниже живота, а легким - свободно дышать... Ашуд подошел к подслеповатому окошку, распахнул его и остолбенел - его взору престала ярко залитая солнцем улица, столь красивая и прекрасная, что казалась незыблемо реальной. Ничего не понимая, Ашуд закрыл окно, и, наскоро одевшись, покинул комнату со всей возможной поспешностью. "Что же происходит в этом городе?" - мысли неслись в его голове с бешеной скоростью, наскакивали друг на друга и переплетались, образуя нечто похожее на лавину. - "Если вчера этого не было, то почему завтра оно есть? Ниоткуда не могло взяться: значит, по чей-то воле появилось вот так быстро и неожиданно... Хотя неожиданность - их главная отличительная черта, они всегда неожиданны, их много, но так не хватает порой заботы и понимания; они же в конце концов служат Ему и только Ему... Стоп! Кто такие "они"? И кому "они" служат???" - запутавшись в своих рассуждениях, он остановился перед мрачного вида дверью, ведущей на улицу. Ашуд, словно пытаясь преодолеть вязкую муть собственных рассуждений, резким движением распахнул ее и... замер. Увиденное столь поразило его, что он на миг, растянувшийся в вечность, потерял способность дышать. Улица была пустынна, пустынна настолько, что даже присутствие покинутых домов, безразлично взиравших на него черными глазницами окон, только усиливали впечатление полного одиночества... Куда все исчезли? И что стало с тем прекрасным видением, что престало его взору из окна? И, самое главное, где Идоб? Сколько он себя помнил его всегда будил Идоб, всегда знал какие дела ему, Ашуду, следует делать; собственно, он и управлял колесницей жизни Ашуда. Как же теперь быть без него? Как жить и что делать в этом гадком, аморфном мире? Полный грусти от невнятных страхов, Ашуд медленно побрел вниз по улице. Город, всегда столь большой и оживлённый, теперь съёжился и усох. Ашуд быстро достиг внешних ворот, и, окончательно убедившись в том, что в Городе ни души, медленно побрел прочь. Погружённый в свои печальные думы, он перестал удивляться пустынности окружающего мира, постепенному нарастанию какого-то шума и отсутствию домов. Медленно бредя сквозь печаль собственных разочарований, он наткнулся на одиноко стоящую хижину. "Довольно далеко от Города для жилья". - подумал Ашуд, заходя внутрь. Это была типично охотничья хижинка, загаженная и закопченная. В центре располагался очаг (топили охотники обычно "по-черному"), по углам был раскидан всякого рода хлам, а со стен злобно глядели стеклянными глазами шкуры крупных зверей; но самое удивительное - в углу, по правую руку от входа, лежал трехствольный пистолет, ЕГО, АШУДА, пистолет. Ашуд нагнулся дабы подобрать его, как вдруг чей-то насмешливый голос прервал его, гневно каркнув:
- Замри!
Ашуд, не выпуская пистолета из рук, развернулся и увидел темную фигуру в углу. Незнакомец, словно оторвавшись от стены, сделал несколько шагов в его сторону, и, как будто выпав из собственной тени, проявился до мельчайших деталей. Это оказался высокий мужчина, целиком закутанный в странно переливающийся в лучах солнца плащ непонятного цвета; лицо его скрывалось под тенью капюшона, лишь клочковатая седая борода выбивалась из-под мрачных оков противоположности свету, да блестели нездоровым блеском глаза. Ашуд среагировал практически моментально: вскинул пистолет, направив его в лицо странному незнакомцу, лишь затем срывающимся голосом спросил:
- Кто ты?
- А кто ты, несчастный и презренный дезертир? - немного хрипловатым голосом ответил незнакомец. - Как ты сможешь понять ответы, не только не умея задать вопросы, но и даже не зная языка, на котором разговариваешь?
- Почему ты здесь? И где все люди? И... И... - Ашуд замялся, не зная что спросить. Он так давно не видел людей, что только сейчас понял, как ему одиноко.
- Ты что же, все проспал?! - незнакомец разразился громким смехом, показавшимся Ашуду смутно знакомым. - Вчера же Война была... Битва длилась целую вечность, но... конец её печален. А если тебя Идоб интересует, то его нет. Точнее, не совсем нет, он есть, но не в этом мире и не в этом цикле.
- Откуда ты знаешь Идоба?! - практически теряя над собой контроль закричал Ашуд.
- Я его и не знаю, мне достаточно было взглянуть на тебя, взглянуть с иной стороны - наоборот.
На миг Ашуду показалось, что он лежит в огромном зале будучи полностью связанным и прикованным к каменной колонне, уходящей ввысь. Он крепко зажмурился, чтобы разогнать виденье, а когда открыл глаза, то обомлел - незнакомец, скинув капюшон, оказался... Идобом. Ашуд закричал, и не помня себя от страха, нажал на курок. Раздался громкий выстрел, послышался звон разбитого стекла и Идоб исчез. От вспышки у Ашуда перед глазами поплыли разноцветные пятна. Все произошедшее настолько не вписывалось в привычные Ашуду схемы, что он не сумел и растеряться: он впал в состояние, приближенное к прострации, и, ничего толком не понимая, пошел вглубь хижины. Под ногами похрустывало разбитое стекло, а по стенам и потолку комнатушки весело запрыгали многочисленные солнечные зайчики. Около стены, где недавно находился незнакомец, обнаружились тысячи осколков зеркала и грязный, простреленный в центре плащ, принадлежавший, по-видимому, таинственному хозяину хижины. Ашуд брезгливо отбросил плащ ногой, нагнулся и поднял осколок зеркала правильной формы. Из зеркала на него глядела почти точная копия Идоба, единственным отличием которой было отсутствие бороды.
- Ну, я вижу, ты успокоился. Теперь можно и поговорить. - раздался за спиной Ашуда насмешливый голос.
- Кто же ты? И что ты пристаешь ко мне? - спросил Ашуд каким-то не своим голосом, насмешливым и хрипловатым.
- Посмотри в зеркало - и ты поймешь, кто я. Смотри только не на отражение, а в саму глубь, в саму суть. И я не пристаю к тебе - это ты, забывший наше происхождение, постоянно тревожишь мое существование.
- Успокойся! - повелительно произнес Идоб, и Ашуд как-то сразу съёжился, посерел и затих. - Я также нереально реален, как и ты. Пожалуй, я даже более чем ты, существую в мире твоей жизни. Постарайся понять!
Ашуд, видно послушавшись, бросил пистолет на пол, поднял осколок и тщательно вгляделся в него. Шли минуты, а ответ, которого он так ждал, все не приходил; он поднял глаза, полные разочарования и слез, и в глазах этих отразилось такое горе, что Идоб не выдержал и расплакался. Ашуд повернулся и медленно побрел к выходу. На улице было прекрасно: ласково светило мягкое солнце, нежно дул прохладный ветерок, принося с собой безграничный запах далекого моря. Ашуд сладко потянулся, расправил плечи, и, раскинув руки, счастливо засмеялся.
- Я вижу, ты понял. - сказал тихо подошедший Идоб.
- Конечно. Ведь это не сложно: просто взглянуть надо не на себя или тебя, а саму суть, которая является последним пределом наших обобщений... Я просто посмотрел на наши имена... - ответил Ашуд, печально вздохнув.
- Тогда пойдем? - полувопросительно, полуповелительно произнес Идоб, беря Ашуда под руку. - Император ожидает нас.
- Нет, Идоб, я не хочу этого. Не хочу ни служить Ему, ни воевать за Него, ни, тем более, быть Им.
- А как же счастье? Как же Война? Ведь она завтра, действительно завтра. Мы и так опоздали - но еще можем успеть.
- За множество циклов я понял, что истинное счастье заключается в предвкушении "счастья", а предвкушение подобно чистейшей воде, наполняющей кувшин человеческой души, но как бы медленно она и не лилась, рано или поздно перельётся, и тогда наступят боль, горе и страдания. Я уже не стремлюсь ничего наполнять, ведь истинная моя ценность - в пустоте... Неужели ты этого не понимаешь?
- Это ты создан, чтобы понимать!!! - в слезах вскричал Идоб, - я же просто подпеваю тебе, Ашуд!!! Ведь все глубочайшее, что скрыто в нас, твое и только твое, а я... я просто твоя форма!!! И если мы опоздаем, я никогда не попаду на войну!!!
- Не плачь, Идоб! Будет еще много циклов и много войн. Одного не пойму, если ты так хотел воевать, зачем тебе понадобилось подменять мои аксиомы счастья своими всего лишь представлениями о нем?
- Я надеялся, что ты согласишься... Безумие, конечно, но это... это мой последний цикл, последний шанс и, если ты не пойдешь со мной, то других уже не будет!!!!!
- Ты прав и не прав одновременно: других циклов не будет, потому что тебя нет, еще нет, и именно поэтому они и будут. Но тебе они не нужны: ведь ты заменишь войну на её жалкую тень, и противниками тебе служить будут твои же призраки... - сказал Ашуд, и, словно прощаясь, проникновенно посмотрел на Идоба. - Прощай!
- Куда ты?!! Постой! ПОДОЖДИ!!! - словно в агонии закричал Идоб, падая на горячий песок.
Но Ашуд этого уже не видел, он был на полпути к Океану, огромному и прекрасному. Это и была его цель - разбежаться и, прыгнув высоко-высоко, стать каплей, способной насладиться преломлением света, упасть в Океан и стать его частью...
- Так бы и сказали, что будет выкидыш! - в слезах закричала молодая женщина пожилому врачу, - Почему это произошло?! Вы же сказали, полежите на сохранении и родите своего ребенка сами! Почему?! Я просто не понимаю...
- Успокойтесь, сударыня, - тихим голосом успокаивал ее врач, - пройдет время, вы подлечитесь, окрепните и снова будете радоваться жизни; а потом, чем черт не шутит, родите другого.
- Вы не понимаете, я хотела ребенка от НЕГО!!! А его уже нет! Он умер! УМЕР!!!! - последние слова потонули в громких рыданиях.