ярко-алые маки, сиреневая кашка, и несметное количество всякой растительности, сливавшейся в пеструю
мозаику. В овраге цвели жесткие большие колокольчики, пожие наощупь на осиное гнездо и на тонкую
папиросную бумагу, которую выпускает районная целлюлозная фабрика. Поспевали желуди и орехи; рядом
со зданием правления коровы шумно жевали траву, местные рабята стайкой проносились на велосипедах по
деревенской улице, лысой, вытертой до бежевой белизны цвета ряженки.
Нас направили в город Акимово на практику. Нужно было испытать оборудование, работавший на
электростанции, под руководством более опытных товарищей. Как каждый раз перед новым заданием, мы
немного волновались. Но волновались не из-за оборудования (мы, без пяти минут инженеры, были уверены в своих знаниях), а больше из-за других проблем - куда нас разместят, чем будут кормить и можно ли будет подработать к стипендии. Словом, вели себя, как студенты во все времена и во всем мире. Вопрос подработки стоял очень остро - ведь размер стипендии был тридцать рублей, а, например, штаны стоили пятнадцать. Обед в вузовской столовой стоил 50 копеек. Ну, с обедом можно было как-то выкрутиться. Но нужна еще зимняя одежда и обувь, книги, хочется сходить в концерт. Поэтому, хочешь - не хочешь - а приходится думать о простых, низменных вещах, жертвуя прекрасным, возвышенным. Но, я думаю, студенты-разночинцы, к которым принадлежали такие выдающиеся люди, как Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, тоже немало беспокоились о насущных заботах. Это придало им закалку и стало настоящей школой жизни.
Катаюмов насмешил всех тем, что раздобыл в деревне старый, но добротный тулуп. Он бережно свернул тулуп и спрятал в углу избы, где всех разместили. Староста группы Маша Стогова хотела поставить вопрос о проработке Катаюмова за страсть к вещизму, но было решено, что это незначительный прецедент, и лучше отнестись к нему с пониманием. Тем более, Катаюмов заявил, что у него в родном
городе живет мать-инвалид, которой он пересылает часть стиендии и тех денег, которые получает от
разгрузки вагонов, и он может даже принести справку. Так что пальто ему купить не на что, а тут ему почти бесплатно отдали тулуп из дубленой овчины.
-Не боишься, что украдут? - Задорно крикнул кто-то из первой группы.
-Все свои, - сказал Катаюмов, и перепрятал тулуп за печь. - Кто украдет.
И я подумала, что это чувство свободы, взаимного доверия, озорства и счастья бывает только в молодые годы, так почему же я его не ощущаю? Потому, что оно растворено в окружающем мире - в синем небе, высоченных дубах, смехе товарищей, звоне ведер за околицей, криках деревенских жителей за калиткой и тех звуках деревни, которые напоминают о парном молоке, прохладной речке, теплой избе и о чем-то забытом, но очень родном.
Смеркалось. Потянулось с поля стадо. Белые с рыжими пятнами коровы глухо мычали и вальяжно
переступали ногами, вздымая дорожную пыль. Казалось, стадо не идет, а плывет среди деревянных домов, палисадников и деревьев. Загорелся фонарь на верхушке деревянного столба, под жестяным колпаком в форме перевернутой тарелки.
В избе, где разместились студенты-практиканты, тоже бурлила своя жизнь. Студенты, в меру своих возможностей, пытались расположиться поудобнее.
-Мы что, первоккурсники на картошке? - Возмущался кто-то. - Почему нас не могли разместить в
центральной усадьбе?
-Может быть, тебе еще банкет устроить?
-Ну, банкет - не банкет, а это возмутительное отношение к трудящемуся человеку. Надо резко поставить вопрос на заседании комсомола. А, Стогова? Тебя это касается. Мы тебя просто так в актив выбрали?
-Актив лучше знает, - отвечала Стогова. - Проявили бы сознательность, вместо того, чтобы рвачеством
Тут могие с ней соглашались. Нужно нажать на правление колхоза. Наверняка, в райцентре есть
гостиница, или, хотя бы общежитие. Дело не в том, что мы такие изнеженные. Дело в отношении... тут я поймала себя на мысли, что тяжело просить за себя. За кого-то другого - пожалуйста, а за себя неудобно. почему так? Ведь, в конечном итоге, получается еще хуже. Хочется дойти в своей скромности до крайней степени самоуничижения. А непоряочные люди всегда этим пользуются.
Оглушительно стрекотали кузнечики. В желтом электрическом свете кружились ночные насекомые. В доме
было тепло и шумно.
-Нам должны были выделить общежитие, - горячилась Маша Стогова. - У них как раз построили хорошее
новое здание для студентов аграрно-целлюлозного техникума. Сейчас половина учащихся разъехались на каникулы и нашу группу могли бы там разместить.
-Раз не разместили, значит там ремонт, - рассудительно отвечала Машина подруга.
На следующий день маленький автобус отвез нас в центральную усадьбу, где мы должны были осматривать электростанцию. Было очень жарко и дорога тянулась невероятно долго. Катаюмов и один студент из первой группы норовили сбежать покурить, но остальные работали зло, напряженно.
Вечером рядом с крыльцом маячили два силуэта. Это были влюбленные. В темноте не удалось разглядеть, кто же именно, но, наверно, волшебство июньской ночи подействовало все-таки на молодых людей, как и должно было случится. Все наносное, сиюминутное, суетное растворилось в молодости и романтике. Ведь, когда рядом с тобой кто-т о счастлив, начинаешь чувствовать счастливым и себя тоже. Это прекрасное состояние.
На следующий день нас перевели-таки в поселковое общежитие. Повсюду пахло краской, шаги гулко отдавались в коридорах. Цоканье девичьих лодочек и стук грубых мужских ботинок нарушали звенящую тишину пустого здания. Радостно и весело размещались студенты в новом большом блочном доме с
просторными комнатами и большими широкими окнами. Но каждый втайне жалел о деревенской избе, о пения птиц и запахе травы, который чувствовался уже в сенях. Хотя еще через день нам надо было уезжать, нам казалось, что мы оставили здесь часть своей души. А когда практиканты шумной толпой шли к вокалу, двое держались за руки...
И эти двое были парой, которая стояла возле куста сирени в свете уличного фонаря.
Так возвышенное единение душ наповал убивает вещизм.