Это настолько простой и обыденный процесс, что большинство людей не задумывается, как он происходит. Ведь на самом деле ничего интересного в этом нет. Обычно люди успевают очнуться за минуту или две: сначала происходит переход из мертвецкого состояния в полудрему, там можно еще немного погрезить, но организм уже рефлекторно уменьшает приток мелатонина, потому что наступило утро, в расслабленные мышцы поступает ток, разогревая их. Теперь тело ждет малейшей команды от внешних сенсоров -- звука, света, запаха или прикосновения, -- чтобы вынырнуть в реальность, потянуться до боли в мышцах, простонать в полутьме разума, вытереть лицо ладонью, сделать усилие и встать с постели.
Но это не про меня. Сначала я умираю. Появляется резкая боль где-то на задворках души, она набирает силу, укрупняется, черным облаком окутывает мою вселенную. В ушах грохот, но я еще сплю и даже не успеваю испугаться. Адреналина у меня нет -- весь потратил на вчерашний сердечный приступ. Шутка. Вместо полудремы меня ждет черный мешок бессознательного полета сквозь вселенский войд. Я просыпаюсь от писка системы жизнеобеспечения, -- и понимаю, что в очередной раз моя костлявая Немезида промахнулась.
Встаю с постели и нащупываю тапочки. Вместо кофе -- стакан физраствора. По-другому я эту жидкость назвать не могу. Черт, я даже не помню аромата кофе, так давно мне его нельзя. Читаю показания датчиков жизнеобеспечения: минус почка. Злюсь на себя -- тоже мне, неженка. За все время я сменил с десяток почек, стоило помирать из-за такого пустяка. К тому же не выспался, теперь весь день буду брюзжать и капризничать.
Отталкиваю робота-утку, шаркаю в туалет -- я еще вполне самостоятельный, иногда. В голове перекатывается тупая боль. Тело, как пьяное, я сношу по дороге различные предметы интерьера. Ощупываю дорогу ладонями, я не слепой, но уверенности в окружающей реальности у меня нет. Сделав дело, возвращаюсь к койке. Система жизнеобеспечения обнимает меня, баюкает, но я уже не хочу спать. Надо шевелиться. Встаю еще раз, пересаживаюсь на жесткий табурет. Приезжает робот-кухня, кормит меня с ложечки. Я не возражаю -- просто нет сил спорить.
В сотый раз проверяю датчики системы жизнеобеспечения. Робот-дворецкий сообщает, что новая почка уже в пути, операцию сделают прямо на дому. Кто бы сомневался, люди берегут уникальный музейный экспонат. Робот-уборщик расставляет разбросанные мной вазочки и статуэтки по полкам и тумбочкам. Почему-то это приводит меня в ярость, я вызываю робота-проектировщика и даю ему команду оставить в квартире голые стены. Пятиминутный армагеддон стирает все к чертям, не затронув только кокон жизнеобеспечения, туалет и шкаф с роботами.
Так начинается очередной день очередного года моей затянувшейся жизни.
Небо на западе розовеет, если как следует приглядеться к неровному горизонту, уже можно увидеть краешек Солнца-2. Но мне никогда не удается этого сделать, потому что в это же время северное небо загорается ярко-зеленым светом, и Солнце-4 стремительно взлетает в зенит. Потревоженная им магнитосфера рождает яркую вспышку Авроры. Я зажмуриваюсь, проклиная себя и свой циркадный ритм. Я всегда встаю в одно и то же время. Нет, не так -- я всегда встаю в то же самое время. Мой внутренний астроном корректирует суточный ритм, исправляя погрешности движения планеты.
Приезжает почка, меня оглушают анабиозом и заменяют поврежденный орган. Меня пугает эффективность роботов-хирургов. Каждый раз они отмеряют время до пикосекунды, отрезают плоть до нанометра, перекачивают кровь до микрограмма. Я слишком старомоден, выпал из ритма современной жизни. Когда-то была анестезия -- плавный въезд в наркотическое царство, почти живое тело, кровоотсосы, скальпель, донорские органы самолетом. Теперь -- мгновенная парализация нейронов, вытеснение крови жидким водородом, замена частей и кусков тела, словно кубиков из конструктора.
Робот-сиделка проталкивает катетер мне под ключицу и пополняет запасы консервирующего геля, заменяющего лимфу. Поэтому я до сих пор жив, не отравился мертвой кровью из погибших органов, не сгнил от гангрены разрушающихся тканей. Хорошо роботам, у них нет мозгов и внутренних органов, соответственно, нет болячек ума и тела. К сожалению, до сих пор технически не возможно перейти от мяса к пластику. Органика она такая, привередливая: хочет жить -- не задушишь; не хочет жить -- не оживишь.
Судя по всему, я провел в отключке полчаса: бледно-оранжевое Солнце-7 успело встать на востоке, предваряя восход основного светила. Через все утреннее небо пылает Галактика, свет трех солнц нагревает искусственную атмосферу. Слишком ярко для моих усталых глаз. Я включаю поляризацию окон, отгораживая мое убежище от внешней среды. Роботы скорой помощи давно уже уехали, мои собственные прислужники затаились в шкафу. Теперь я один, и мне никто не мешает. Я оглядываюсь, удивленный пустотой своего жилища. Даю команду роботам расставить мебель и декор. Нет, ничто не заменит одиночества.
Я один. Мое одиночество совершенно, кристально, атомно. Я смотрю на суетящихся роботов, они старательны, быстры и бесчеловечны. Ничто в них не напоминает людей. Я тоже хочу быть роботом. Бессмертным. Но это глупо: роботы связаны в общую нейросеть, у них общий разум, они всегда и всюду ощущают присутствие своих собратьев. А я хочу быть один, настолько один, насколько мне позволят возможности современной науки.
Отодвигаю маразм в дальний угол мозга. Вызываю такси. Робот-дворецкий наряжает меня в какую-то одежду. Я не разбираюсь в моде, поэтому безропотно надеваю что подают. Такси прибывает за секунду до моего выхода: точность -- вежливость роботов. Я заворожен его хищной красотой, оно может лететь вдоль поверхности, может подняться за пределы атмосферы, его обтекаемые формы отрывчато-стремительны. Внутри уютное кресло массирует мое тело, я начинаю дремать. Легкое ускорение ненадолго тревожит меня, но сердечный датчик не высказывает беспокойства. Минуты летят, соревнуясь в скорости с такси. Внизу мелькают парки, города, горы, гигантские кратеры. Такси садится на площадку.
Она бесконечно прекрасна. Вся красота Вселенной сосредоточена в ней. Я вижу ее каждый день, и она всякий раз красивей, чем в предыдущий. Я смотрю широко раскрытыми глазами, впитывая ее красоту до мельчайших деталей. Я смотрю зажмурившись -- ее образ навечно отпечатан на сетчатке моих глаз. Я подмигиваю ей, улыбаюсь, гляжу сквозь слезы; ей все равно -- она подчиняется своему кумиру. Ему отдана ее орбита, с ним она связана навек. Даже когда Солнце превратится в красный гигант, Земля его не покинет. Но я не ревную, я люблю ее бесконечной всепрощающей любовью. Я никогда не брошу свою родную Землю. Я надеюсь, что она чувствует меня даже за сотни тысяч километров, она знает, что я вернусь. Вернусь прахом, костьми, трупом. Живым ступить на родную планету мне не суждено. Я слишком стар и слишком ценен.
Я даже сдохнуть не могу раньше времени. Как бы мне хотелось умереть прямо сейчас, сидя в кресле и глядя на Землю. Откуда-то появляется робот-терапевт и делает мне инъекцию, -- видимо, участилось сердцебиение. Он прав, не время помирать, я должен вернуться на родину. Я хочу вернуться на Землю. Сейчас. Ничего не выйдет, нужно придумать путь, но мои старые разжиженные мозги не способны придумать мало-мальски реалистичный план. Я канарейка в клетке, я оживший манекен, я музейный экспонат. Мне нельзя долго смотреть на родину -- поэтому мой дом находится с обратной стороны Луны. Пока не истекло время, я упиваюсь сине-зелеными красками самого замечательного места во Вселенной. Солнце-6 пересекает ее лик яркой кометой. Я вздрагиваю, мое восприятие нарушено внезапным вторжением. Разве мне не положен покой и комфорт? Почему нельзя нормально настроить расписание орбитального движения солнц? В ярости я крушу свое кресло, роботы-терапевты спешат ко мне, что-то колют, я проваливаюсь в бездну подсознания. Я потерял целых три минуты, где мой адвокат?
Я просыпаюсь. На этот раз, как человек -- ничего не отказало, все органы шевелятся и функционируют по моей старческой норме. Иду в туалет, затем -- в душ. Возвращаюсь в комнату, читаю свежие журналы. Их специально печатают для меня. Современные люди получают информацию прямо в мозг. Мне пытались вживить приемопередатчик, целый консилиум собрался, решили, что это будет слишком опасно. Вот и вся моя жизнь, я высокотехнологичный хомяк в идеально сконструированной клетке. Пить, есть, испражняться, шелестеть бумажками -- это и есть мой удел. Если настроить робота-терапевта должным образом, он может влить мне лишних миллиграмм снотворного или антибиотиков. Нет, антибиотиков не надо, лучше умереть засоней, чем засранцем. К тому же на Луне негде простудиться. А на снотворное стоит блок. От бессонницы меня скорее будут лечить ударами палки, чем применением препаратов. Боятся, что будет передозировка.
Меня вообще оберегают от всего. Я ем синтетическую пищу без канцерогенов и прочих вредных веществ. Углеводы и белки. С тем же успехом я мог бы есть таблетки с калориями -- лишний раз не вставать на горшок. Я дышу чистым кислородом под давлением в треть атмосферы, чтобы исключить вредное воздействие азотных и углеродных соединений. Смертоносный кислород в свою очередь нейтрализуется моей модифицированной кровью, искусственно синтезированной из моих же донорских клеток. Я живу на Луне, потому что ее гравитация в шесть раз слабее, чем на Земле. Я выполняю предписания врачей и роботов. Зачем?
Я откладываю журнал и пытаюсь умереть. Сотни, тысячи раз я проделывал это -- результат предсказуем. Я не могу взять и перестать быть одним усилием воли. Какая обидная ирония: я слишком слаб для того, чтобы полноценно жить, но слишком крепок, чтобы просто загнуться. Мой организм пережил рак, альцгеймер, эволюционный иммунодефицит, рак-2 и еще сотни различных болячек. Иногда мне кажется, что мой собственный мозг всего лишь компьютерная симуляция. К сожалению, это не так -- до сих пор невозможно синтезировать искусственный интеллект или поместить человеческое сознание в физически ограниченный вычислительный центр.
Конечно, каждая клетка моего тела была заменена как минимум несколько раз в процессе пересадки клонированных органов, гормональной или генетической терапии, жизнедеятельности собственного организма в конце концов. Жив я или мертв? Я склонен считать, что жив -- иначе я бы не имел возможности брюзжать. Приходится ждать. Возможно, завтра я надоем людям и они прекратят мое существование. Или придумают, наконец, как сделать меня полноценным человеком. Или, или, или...
Я не ставлю многоточий, слишком утомительно. Мне все надоело. Луна, люди, роботы, я сам. А еще я устал ныть. Щелкает какой-то переключатель в мозгу -- наверно, роботы распылили релаксант. Скоро поеду поглядеть на Землю, я каждый день это делаю. Интересно, если заменить все человечество машинами, кто-нибудь заметит? Лично я -- нет. Люди не показываются мне на глаза после одной моей давней истерики. Поэтому мои роботы на всякий случай совершенно не антропоморфны. Интересно, если их все-таки разрешат сделать человекообразными, на кого будут похожи пылесос и пульт от кровати?
Смешно. Не потому, что смешно, а из-за того, что я сам придумал шутку. И сам посмеялся. Это очень важно. Значит, мой мозг понемногу эволюционирует от рептилии до млекопитающего. Скоро я смогу полностью восстановиться. До следующего приступа имени Альцгеймера или Паркинсона. Еще одна шутка: люди, которых никто никогда не видел, насилуют мой мозг своим историческим присутствием. Или истерическим?
Хорошо. Хорошо легким покалыванием распространяется от места инъекции по всему телу. Домашний робот удаляется, выполнив свое назначение. Я мог бы поклясться, что в этот момент он насвистывал полузабытую мной мелодию.
Время делать зарядку. Спорю на что угодно -- сегодня никто не знает истинного значения этого слова. Я не подключаю свой электролитический контур к розетке. Я просто разминаю свои тело и мозг. Теперь это называется "оздоравливающими процедурами". Какая чушь! Что там во мне можно оздоровить? Дряхлое тело или измученный вековечной болью мозг? Ладно, мысли в сторону -- сначала тело. Беру эспандер, с усилием делаю целых три жима. Смотрю на архаичный циферблат: двадцать килограмм -- да я силач! Знай наших! Теперь отдышаться и попытаться напрячь пресс. Ремешок кресла слегка врезается в дряблую кожу живота. На сегодня хватит. Последнее упражнение самое сложное, робот-тренер жестом фокусника показывает мне экран. Символы аккуратно движутся, поворачиваются, расплываются. Плавно меняются цвета, дрожащее мерцание с периферии зрения просачивается тонкими щупальцами вперед, один глаз закрыт пульсацией, второй еще видит какие-то...
Лежу. Мягкое ложе массирует тело, система жизнеобеспечения вливает в вену физраствор, который все почему-то называют витаминной жидкостью. Сорок девять секунд. Почти пятьдесят. Почти минута. Скоро, скоро я смогу нормально смотреть в старинный монитор своими глазами, и мой собственный мозг не будет плавиться из-за последствий инсультов и альцгеймеров. Немного обидно, из-за странного повреждения затылочной доли мне нельзя подключить беспроводной нейроинтерфейс, и даже простой телевизор противопоказан. Благо, кто-то умный заново изобрел технологию книгопечати; до этого роботы рисовали для меня картинки прямо на стенах.
Прием пищи, туалет, постель. В полудреме пытаюсь вспомнить, каково это -- быть таким, как все. Как люди. Красивые, умные, молодые люди. Не то, что я. Слишком старый сейчас, и слишком старый тогда. Нет, тогда человечество было другим. Медицина не была профилактической. Клонирование и замена органов были жизненной необходимостью, а не косметической процедурой. Все было по-другому. Я отличаюсь от нынешних людей примерно так же, как мои современники отличались от неандертальцев. Теперь рождаемость контролируется, все новорожденные получают прививки бессмертия. Хороший препарат, эффективный, ученые лбы не спешат его улучшить. Зачем тратить капитальные ресурсы, основной прорыв уже был сделан, а остальное когда-нибудь само получится. Надежда есть, надо только дожить. Интересно, смогу ли я стать нормальным человеком или моя крыша окончательно сдвинулась?
Все-таки я их ненавижу. Подумать только, одна небольшая, совсем крошечная проблема: ретровирусная вакцина, останавливающая старение, убивает людей старше тридцати. Я не успел на огромный круизный лайнер, на котором все здоровое молодое человечество уехало в счастливое завтра, и теперь уже больше двух сотен лет жду свой маленький катер. Я одинокий изгой, гордый своей уникальностью, последний старый человек в мире.