Было у Кира странное увлечение. Сколько себя помнил, Кирюха не рисовал, но безумно любил изучать рисунки и надписи на стенах. Еще в ту пору, когда подобные "декоративные изыски", не предусмотренные строителями, не именовались модным словечком граффити, мальчишка читал о том, что "Пашка козел", "Цой жив", а "Леха + Верка = Любовь" и разглядывал забавные картинки, вроде скрученной всему миру крупной фиги, маленького человечка в огромных ботинках или кошачьей мордахи. Особенно притягивала взгляд паренька птица. Мастерски сделанный черным на сером бетоне забора набросок. Всего несколько быстрых штрихов, полураспахнутые крылья, хищный абрис раскрытого в гневном клекоте клюва и слепые глаза. То ли неведомому художнику надоело мазюкать стенку, то ли кончилась краска. Маленькому Киру птица казалась почти живой и ярящейся в бессильной ярости на свою слабость. Не сказать, чтобы картинка нравилась мальчику, но равнодушным не оставляла. Он то подолгу стоял у забора, разглядывая ее с ощущением сладкой жути в груди, то, напротив, особенно вечерами, стремился поскорее пробежать мимо. А как-то раз ему приснился кошмар. Черная птица с яростным криком рвала его грудь и хлестала крыльями.
Шло время. Кирюшка стал Киром, потом Кириллом Александровичем, однако все так же, нет-нет, а бросал взгляд украдкой на настенные художества молодого поколения. Добродушные "козлы" сменились "лохами" и иными откровенно матерными эпитетами, большая часть надписей теперь и вовсе делалась на английском, а граффити стали яркими и непонятными. Вот только слепая птица на заборе по-прежнему разевала клюв в бессильной ярости. Черный цвет ее оперения ничуть не поблек с годами.
Как-то раз Кирилл Александрович заболел. Тяжелейшая, запущенная ангина так довела не страдавшего даже насморком мужика, что увозили его с работы на скорой. Проваляться в больнице пришлось несколько недель. Забирали в конце зимы, а вышел он на свободу весной. Отказавшись от такси, не предупредив родных, пошел домой пешком. Щурясь на яркое солнце, слушая оглушительный щебет воробьев, звон капели и просто радуясь тому, что жив и свободен.
Знакомый забор с черной птицей он заметил издалека и, пожалуй, впервые, глянул на картинку без малейшей примеси детской опаски. Внезапно Киру стало ужасно жалко слепую птицу. Жалко до боли. Стыдясь странного чувства, но не в силах противостоять ему, мужчина по остаткам почерневших, просевших сугробов пробрался к забору, вытащил из кармана карандаш и не слишком умело, но старательно прорисовал в слепом глазу узкий зрачок. А потом быстро, почти воровато оглядевшись, вернулся на дорогу и пошел чинно, как и подобает зрелому, сорокалетнему мужчине.
Следующим утром по дороге на работу Кир по старой привычке глазел на дома и заборы, выискивая пополнение в ассортименте, а к бетонному забору сворачивал чуть ли не с предвкушением. Как там его прозревшая птица?
Пустое пятно на месте рисунка ударило пощечиной, выбивая всю радость ожидания. Как же так? Почему именно сегодня кому-то понадобилось стирать ЕГО птицу, оставляя все прочие нелепые каракули. Разочарование и глухая злоба стали подниматься в душе.
И тут с высоты послышался хищный крик, заставивший примолкнуть всю пернатую мелочь. Крик, полный упоительного восторга полета. Кир запрокинул голову, до боли всматриваясь в пронзительную синеву небес. Где-то высоко-высоко виднелась черная точка. Но мужчина был абсолютно уверен, что там, широко распахнув крылья, свободно парит, высматривая добычу, ОНА, его птица.