В четверг после обеда позвонил детский поэт Тритонов и своим вторжением сбил Матюгаева с мысли.
- Привет! - заорал он в трубку. - Новость слышал?
- Э-э-э-э? - поинтересовался Матюгаев.
- Перетукин повесился! Натурально. Дописался до Откровения со своей семейной сагой. Соседка пришла за солью, а у него дверь нараспашку и сам в петле. Си-иний!..
- Откуда же известно, что именно до Откровения? - через силу выдавил Матюгаев.
- Ну так ясно же, - объяснил Тритонов. - Вариантов же нет. Шестой случай за полгода. Сначала Зарубин с афоризмами. Потом Пошевелле с "Поэмой о новой жизни". Сказочник этот... как его...
- Вук, - подсказал Матюгаев.
- Во-во! - обрадовался Тритонов. - Выходит, детские сказочки писать тоже небезопасно. Ёжики там у него, зайчики... Лес чудес. А оно вон как... шар-рах!.. И инсульт.
Он хохотнул неуверенно.
- Ладно тебе, - сказал Матюгаев. - Всё сплошные домыслы. Доказательств-то нет. Или есть?
- Какое там... - вздохнул Тритонов. - Всё как по нотам. Сжёг рукопись на обеденном столе, а потом здесь же, в столовой... прямо на крюке от люстры...
- Когда похороны?
- Так уже, - сказал Тритонов. - Мы пролетели. Надо бы помянуть, что ли?.. Трубы горят.
- У меня роман горит, - возразил Матюгаев. - Аванс проел. Издатель давит.
- А кто там у тебя на этот раз?
- Рюрикович. Владимир Красно Солнышко.
- А-а, бояр-аниме...
- Нет! - возмутился Матюгаев. - Бояр-аниме, это - боёвка, фэнтези, винегрет из магии и технологий. А у меня старое доброе попаданчество. Буду Русь заново крестить. Все беды от неправильного крещения.
- Ну-ну, - зловеще уронил Тритонов. - Я понял. Хочешь непременно в первую десятку войти. Напрямую к небу решил обратиться.
- Тьфу на тебя! - выругался Матюгаев. - Сам-то как справляешься?
- А чего мне? Я микстуры приму и на диктофон наговариваю. У ребят есть добрый слон. Он огромный словно дом. Слон помочь ребятам рад. Он их возит в детский сад.
- Круто! - похвалил Матюгаев. - Думаешь, поможет?
- Не знаю, - честно сказал Тритонов. - У меня обычно после третьего четверостишия в мозгах туман и несознанка. Потом расшифровываю. Так что если и прилетит, то по касательной...
- По каса-ательной, - передразнил Матюгаев и бросил трубку на рычаг.
В окно ломилось августовское солнце, а его бил озноб. Нарочито бравые интонации Тритонова не могли его обмануть. Всем было страшно. Паника грозила вот-вот захлестнуть писательскую мощь южного города Задонска. Новый вирус, если это, конечно, был вирус, поражал избирательно, но бил без промаха. Наверняка.
Зарубин ковал афоризмы почти два десятилетия. Уверенно. В меру смешно, в меру остроумно. Не Жванецкий, разумеется. Но на уровне Задонска... А потом написал что-то такое, что содрогнулся и предпочёл пустить себе пулю в лоб. Следствие не нашло ничего, что указывало бы на присутствие злой посторонней воли. И пресловутого афоризма в недрах квартиры тоже не нашло. Но знающие люди утверждали, что был афоризм, точно был...
Пошевелле свою нескончаемую поэму читал многажды на разных сходках и в разной узости кругах. Причастные вежливо слушали, удерживая при этом собственные восторги при себе. В начале лета поэт уединился на даче, позвонил своему другу - сказочнику Вуку, поведал ему нечто вербально неповторимое и, наглотавшись феназепама, отбыл в мир иной.
Вук пережил его ненадолго. Инсульт расправился со сказочником быстро и беспощадно. Не было ясности: то ли на него так подействовало то, что сообщил ему Пошевелле, то ли он после разговора с суицидником сам сформулировал некую истину... но факт остаётся фактом: детские сказочки его не защитили.
В июле было ещё двое - поэты. Или поэтессы, это уж кому как угодно. Виктория Кручинина и Гремучая Ло. Первая прыгнула в Дон с Ворошиловского моста и, угодив аккурат на плиты набережной, скончалась на пути в БСМП, а вторая вышагнула с балкона пятнадцатого этажа на утренней зорьке, когда город только начинал просыпаться. От рукописей Кручининой осталась горстка пепла. А Гремучая Ло потрясла общественность запиской: "Теперь понятно: смысла нет. Дальнейшее и пусто, и темно".
Слухи ползли из дома в дом.
Прозаик Перетукин лишь пополнил скорбный мартиролог.
Чёрт их всех разберёт, думал Матюгаев. Может, и правда, Откровение? Истина в последней инстанции. Что-то такое, что в нескольких строках заключает квинтэссенцию жизни человеческой. Экстракт смысла. Что-то главное, окончательное. Не слова, поставленные в ряд. Но - Слово, тяжесть которого безмерна. Не могу себе представить. Бред. Анекдот в лучшем случае. Ну а вдруг?..
Он понимал, что верит, хотя и абсурдно. Верит и хочет узнать. А там хоть трава не расти!
Снова зазвонил телефон. Римская старуха на проводе. В смысле старуха Римская Ивонна Аркадьевна, начписдома всея Задонской области.
- Володичка, - проскрипела Римская, - тебе мысли в голову не приходят ненужные? Ты гони их, мой хороший! Пиши свою фантазию, а в высшие сферы не лазь! Прошу тебя!
- Как ваше здоровье, Ивонна Аркадьевна? - спохватился Матюгаев.
- Диктую, - сообщила Римская. - Как Сэмюэл Клеменс. Как Сименон. А что нам ещё остаётся? Если уж нарвусь, так хоть не унесу с собой в могилу. Даст бог... Думаю, это всё-таки не вирус. Делят нас. Отбирают. Взвешивают. А мы надеемся, что мы бездари...
- Эккк вы...
- Ну ладно, пусть не бездари... пусть просто... надеемся, что нас забыли подключить к небу. Так вот, Володичка, не забыли, не забыли...
Матюгаев осторожно, как стеклянную, положил трубку на стол и аккуратно вывел на белом листе: "Бессмысленность жизни завораживает". Отложил ручку в сторону. Прислушался - не оно? Нет?
Небо, сцуко, молчало. Ну да это пока.
Он снова взял ручку и увидел Владимира Красно Солнышко. Тот как раз выходил из трапезной. Хмурый, неприветливый. С язычеством пора было кончать. После разговоров с греками ему стало ясно, какой дорогой идти. Но Матюгаев своей волей неустанно гнул его в пользу "латинского" христианства. И ведь было за что побороться.