Ренцен Фло. Глава 10. Снег

Глава 10 Cнег

Снег. Неужели снег? Это невероятно...

Здесь же сроду его не бывает. На юге, на севере - да. Но не здесь. Местные "местные" воспринимают зимнюю "черноту" очень болезненно, и каждый год в декабре по новой начинается ажиотаж - ждать нам в этом году белого Рождества или - same procedure as every year, та же фигня, что и каждый год? Это уже такая бородатая шутка в наших краях, что снег с большей вероятностью может выпасть не на Рождество, а на Пасху, что тоже уже бывало.

А ведь я родом из таких мест... Кустанайский район... Пятиречка... Пять рек там рядом, что ли? Не знаю... не помню... Давно это было, охрененно давно... неужели мне уже так много лет? Неужели это было в другой жизни, когда мы мчались с какими-то пацанами на санках с каких-то там снежных гор? И вокруг - ничего, только бело все, бело, так бело, что мы поздно замечаем приход темноты, а сами же только бесимся на - улице? Какая там еще улица... Село... поселок городского типа... Все вокруг от земли до небес белое... и небо тоже белое... Бац... кто-то лупанул в меня снежком... бац... я ему в ответ... бац... бац... бац... Домой придешь с красной рожей, весь мокрый, и в тепле после мороза болит все... руки ломом ломит, ноги... в башку дает аж... Отмокаешь, откисаешь... от тебя пар, как от закипающего чайника... Мать злится, мол, где был... а уроки... а ты и не слушаешь толком...

Снег в Бад Карлсхайме выпадал не чаще, чем здесь. И вот, когда я был уже в реаль, классе этак в седьмом, в ту зиму с какого-то перепугу выпал снег. А я, оказывается, так скучал по нему, что на радостях затащил в школу с перемены комок снега. И попал под статью. Срок: два часа каторжных работ, то бишь, дополнительных после уроков. И больше я не делал так. Да он и не выпадал больше.

Я стою на балконе на нашем восемнадцатом этаже, стою в одной рубашке и ловлю его почти губами... снег. Вокруг меня вьются снежинки. Снег. Он тает на мне, а я все стою, не могу уйти. Намело нормально уже, метет и дальше. Передо мной, подо мной - в это время года грязно-серый многоэтажный, многоуровневый город. Сейчас весь город оделся белым покрывалом, только мне оно почему-то больше напоминает саван.

Зима пришла недавно и застала меня врасплох. Из-за снега я сегодня оставил дома кросс и приехал на метро. Идти пешком одному не было желания. "Помогите сохранить функциональность этого лифта", - просит меня надпись в лифте из метро. "В случае поломки или повреждения звоните по такому-то телефону". Я, кажется, впервые в жизни на нем еду. Нет желания двигаться своими ногами.

Я заметил, что еще ни одну зиму в моей жизни ее не было рядом со мной. Заметил именно сегодня, когда выпал снег. И ее не было рядом.

Ее нет рядом уже давно. Сегодня... четвертый день, кажется. Поначалу меня просто ломило. Везде, не только там. Если я думал, что наши отношения построены на сексе, то ошибался. Хотя я и не думал так никогда. Просто, когда она была рядом, секс у нас был постоянно. Но ломить меня начало везде, говорю же. Ломит и теперь, но меньше. Привыкаешь к постоянной ломоте, иначе впору сдохнуть. Но теперь я еще и в оглушении, потому что, оказывается, такое... такая лажа может прийти так быстро. Кувалдой тебе по башке... А ты трещишь только... и охаешь под ее тяжестью.

Я говорю себе, что хреново, конечно, но как же так? А факт остается фактом. И я начинаю мысленно ругать ее. А потому что задолбала уже и потому что не знаю, сколько еще так можно.

АНДРЮШ, Я НЕ ПРИСПОСОБЛЕНА К ЭТОЙ ЖИЗНИ.

Сгинь, а? Мало ли что она там себе понасочиняла в... мозгу ее птичьем, думаю с внезапным остервенением.

Это случилось в первый адвент, выпавший на первое воскресенье в декабре. Их будет еще два, пока 24-го декабря, на четвертый адвент, не настанет Сочельник. А потом, 25-го - Рождество.

Светское у нас государство, но почти все государственные праздники тут религиозные. А эти моменты впитываются тут с детства. Они повсеместны и изобилуют аттрибутами, такими, как адвентские венки. Каждое воскресенье те, кто понабожней и припас такой вот венок из еловых, сосновых, других веток или чего-нибудь более на современный манер, зажигают на нем одну толстенную свечу, потом еще одну, а всего их четыре. Все четыре будут гореть 24-го. Каждая свеча о том, что прошла еще одна неделя, что ОН скоро придет - а ничего иного, как "придет", слово "адвент" и не означает, вот все и ждут ЕГО прихода. Даже в офисе нашей англосаксонской компании тоже на многих этажах, там, где в секретариатах есть особо ярые блюстительницы, лежат такие красивые веночки и коптят потихоньку свечечки. От них становится как-то уютней при всей нашей белой стерильности.

Даже если ты, как я, как Оксанка, не набожный, венки эти - аттрибутика, создание определенного настроения. Вот она и приволокла как-то такой венок к себе, заявив, что будет чихать на правила пожарной безопасности и жечь на нем свечи. А ведь хатка у ее Зузи - это вам не то что супермодерновый, оснащенный по всем правилам офис Гринхиллз, и датчиков дыма у нее нет. Ну да она все равно редко теперь у себя бывала. Перестала там готовить, шутя, что Зузи, и без того "худючая, как велосипед", теперь и подавно осунется без ее стряпни.

Теперь мне сложно говорить, что тогда все было как-то не так. Силюсь вспомнить, была ли Оксанка странненькой до того первого адвента. А вообще - совместное наше время измеряется... измерялось в часах, в минутах, поэтому что я там мог подметить?

Признаюсь, я еще тогда не совсем отошел от ее откровений про этого... Стэна, хоть и заставлял себя забыть о нем. Кое-что долбило меня... продолжало долбить... Да... Она жила с ним, а со мной не хочет. А если опять заговорить с ней об этом? Или лучше дать ей время, как она просила? А ты вруби мозги, кретин. Ты "с ней" еще пока недолго, а прошлое у вас уже есть. Какое-никакое, а есть что вспомнить. Когда ты пускал все на самотек и давал ей время - что получалось? Правильно, ничего. Так что - в очередной раз - копай. Ведь для тебя же это все серьезно, а? Я люблю ее, говорил я себе уже тогда, куда ж серьезней-то. Тогда ты меня понял.

Вот только, думаю, хрен ее разберешь, чего ей надо... Когда впервые почувствовал, что люблю, мне же не кричать ей об этом захотелось, мне стало... боязно, что ли?

Черт, трахаться - это одно. Наш с ней секс - это... не поддается описанию... У меня ни с кем, ни с кем до нее так не было. И плевать, что у меня их было немного - у меня хватает мозгов честно признать себе, что любовник из меня - так, середнячковый... И не все ли равно, если мое тело заводило ее тело, если я способен был воспламенить ее, если был для нее желанным? Поэтому нам и было так хорошо вместе - мы хотели именно друг друга, с ума друг от друга сходили... Но до нее мне казалось, что вот есть секс, а есть чувства. А то, что это может быть единым целым, частичками мозаики, да такой, чтоб одного без другого и быть не могло - такое мне до нее и в голову не приходило.

И вот когда я понял, что люблю ее, я, как целка какая-то, вдруг почувствовал, что - уязвим, что ли? Да, уязвим по-настоящему. Будто если я скажу ей, она сделает мне больно, если не скажет ничего такого в ответ. А она наверняка еще, это я так торопился ответить сам себе, не разобралась в своих чувствах. Вон как мандражирует по поводу переезда ко мне. Или не мандраж это вовсе?

А тут еще этот чувак... Что это она о нем так вспоминала - мне показалось или... - с придыханием?

Ведь хорошо же все. As is. Как есть. Ее слова. То есть, ей хорошо со мной, потому что я зашибись как трахаюсь? Нет, приятно, конечно, тем более, что ранее ни за кем такого восторга по этому поводу не наблюдалось. Но мне, я понимал, мало этого, и понимал все отчетливей.

Такая самогрызня случалась со мной нечасто, слишком уж хорошо было все помимо.

За недельку до адвента Оксанке пришлось уехать на пару дней в командировку. Недалеко - в Дюссельдорф, в какой-то физический датенраум по какому-то объекту, который собирался купить их клиент. Тогда еще встречалось такое веселье, чтобы не в виртуальной, а в реальной форме. Она ныла, что ей неохота, мне тоже было нерадостно от мысли о том, что ее не будет со мной... хоть ночь... одну только ночь... Но в то же время во мне уже начала зарождаться эта боязнь собственной уязвимости, а с ней - громче заявлять о себе инстинкт самосохранения.

И я не хотел показывать ей, что буду волком выть без нее. Сказал, что это даже хорошо, потому что тогда смогу усиленно тренироваться, готовиться к каким-нибудь соревнованиям, на которые хотел записаться весной. Это, кстати, только кажется, что времени еще куча. А ведь мне форму надо восстанавливать

У меня в последние вечера было больше времени, и я вообще-то собирался целиком посвятить их ей. Своей девушке. Ну в кино вместе сходить - на что она там хотела? Да - зацените мою готовность к самопожертвованию - на Орден Феникса. Как раз сейчас выходит. Она же вдобавок ко всему еще и Поттера любит. Говорила мне, что в свое время готовиться к сессиям ей всерьез мешало прочтение всех семи томов по ночам. На английском, само собой. Полиглотик мой.

Но мой полиглотик откомандирован в закрытое помещение где-то в каком-то офисе в городе с самой большой японской общиной в нашей стране... или чем он там еще знаменит... Эх-х-х... Приговорен к тому, чтобы дня три, как минимум, торчать в нем с утра и до вечера, лапая не мой возбужденный... не только его, но и другие части моего тела, а папки с доками, шепча в диктофон не бесстыдства в мой адрес, а всякие там разные данные о всяких там разных объектах... Поэтому я выбираю триатлон и не парюсь. Отстой.

Поздними вечерами мы с ней общались кое-как, но должен ли я уточнять, что выл по ней. Старался после работы тренироваться как можно дольше и жестче, заваливался домой полумертвый от усталости и мышечной боли после вчерашнего в напрасной надежде, что перед сном у меня не встанет. И... ждал ее возвращения... Вот он, адвент мой...

Первый адвент. Она вернулась накануне, в пятницу. Мы очень бурно, долго, нежно страстно любили друг друга, и она тоже повторяла мне, что скучала. А мне все было мало, я требовал, чтобы она говорила мне это еще и еще. И целовал ее во время этого, мешая говорить. И трахал, не мешая.

Не помню, чтобы я когда-нибудь до того так с ней буйствовал. Ласкал ее до исступления, бросая в дрожь все ее сладкое тело, любил ее еще и еще, и она кончала еще и еще, а я сдерживался. До потемнения в глазах. И будто недостаточно было, что тело ее, ее оргазмы, все эти звуки, сшибающие мне крышу и издаваемые ею, меня держали на грани помутнения рассудка - я держался, как заправский сексуальный бог. Но когда она принималась лепетать абсолютно обезумевшим, ослабевшим таким голоском, умоляя меня, пытая меня: - Ну иди ко мне, милый... Я так хочу тебя... Я так хочу почувствовать, как ты кончаешь во мне... Иди сюда, я не могу без тебя... о-о-о, милый... сладкий... хороший мой...- и сжиматься при этом посильнее, сжимать меня собой... это... от этого можно и кони двинуть, вот что...

И терпеть эту сладкую муку, эту пытку ее было выше моих сил... Один раз она особенно сладко стонала мне все это, а потом во время оргазма ее крики превратились в нечто, похожее на рыдания... Тогда-то я и не выдержал, и хоть почти не кричу во время секса - тогда я выплеснулся в нее с криком, дрожа, как она. А потом бухнулся на нее, и она гладила меня, мою мокрую спину, а я все дрожал... Наши крики превратились в смех, радостный такой, веселый... Мы вымокли оба, нас трясло, пока мы лежали друг на друге, а мы угорали, смеялись друг над другом:

- Вот это да...

Да, тогда, пока я лежал на ней, мокрый, и терся о нее, мокрую, смеялся так радостно, тогда-то, в ту секунду мне и захотелось сказать ей: "Я люблю тебя". Потому что я ведь люблю ее. Но чем дольше я это ощущал, чувствовал любовь, тем ранимей казался себе с этим своим чувством. Тем ревностней переживал о том, какое же чувство у нее и есть ли оно у нее вообще ко мне. И тогда я ничего ей не сказал.

Первый адвент. Я проснулся поздно, потому что всю ночь напролет мы трахались. Вместо нее, теплой, мягкой и томной у себя под боком разочарованно почувствовал пустоту, но учуял и аромат чего-то печеного из кухни. Тоже неплохо.

Наблюдаю за ней, как она вытаскивает из духовки огромный пирог, обсыпанный поверху штройзелями - крошкой из песочного теста, как пекут его здесь. Мотя тоже его печет, пекла всегда. Только называет его по-нашему, "цукеркуха", сахарный пирог. Так принято на устарелом языке, законсервированном среди наших на территории бывшего Советского Союза и подчастую не понимаемом ныне местными, настолько он устарел и в произношении, и в лексиконе.

Даю ей время благополучно поставить пирог на подставочку на столе, которую она как-то приперла ко мне - у меня такого сроду не водилось. Хорошо вообще, что во встроенной кухне, арендуемой мной вместе с квартирой, духовка есть, благо, теперь она эксплуатирует ее постоянно. Потом обхватываю ее полностью, нежно зажимаю в своих объятиях. Она в какой-то моей футболке с рукавами, потому что в постели я приучил ее спать голышом, а ходить так по квартире ей теперь холодно, она ж мерзлячка, а сейчас "зима". Сквозь футболку она теплая-теплая, и даже мои ладони заводятся, угадывая под футболкой волнующе-упругую мягкость ее нежной кожи, согреваются ее теплом, струящимся в них сквозь трикотажную ткань.

- Привет, малыш, - целую ее нежно в губы, потом переключаюсь на шейку.

- Привет, Карлсон, - ее стандартный ответ. Карлсона я в детстве любил.

- Опять раненько встала, кухарочка моя, - целую ее дальше, и меня распирает от предвкушения - лакомства, конечно, но прежде обязательно надо позавтракать ей. Хоть ее и бесит, когда я так говорю.

Бросаю, однако, восхищенные взгляды и на стол, на что она говорит с шутливой категоричностью:

- Можешь не раскатывать губу, это - не нам.

- Как это? А кому? - напускаю на себя огорченное удивление.

- Бомжам.

- Чего? - я не знаю, плакать мне или смеяться, ибо в ее случае равнозначно вероятны как вариант шутки, так и вариант серьеза.

- Сегодня наш - и ваш, кстати, тоже - комьюнити энгейджмент устраивает мероприятие в одной церкви на Зюдзайте - будем угощать бомжей и малоимущих рождественским обедом.

- Хорошо еще, что не ужином. Окса-а-ан, и на фига тебе это надо? Лучше б для меня испекла.

Она знает мое отношение к комьюнити энгейджменту, благотворительной заразе, пришедшей к нам из Штатов и устраиваемой нашими фирмами для показухи. Вот, мол, смотрите вы все, кто воет, сколько бабла зашибают "большие" и интересы каких козлов они представляют. Смотрите, какие мы на самом деле хорошие и охренеть, какие благотворительные. Нет, я кривить душой не буду. Адвокаты же дьявола, вот кто мы такие на самом деле. А играть роль матушки Терезы ради позитивного пи-ара - это лицемерие.

Сколько раз говорил ей, но у нее на этот счет свое мнение:

"А мне все равно, на кого мы работаем. Я хочу помогать людям, но не знаю, как, а тут за меня уже все организовано, просто надо участвовать - и все". Тоже мне, активная нашлась.

Высвобождается теперь из моих лап:

- А то я мало для тебя пеку. И вообще - готовлю.

- Могла бы еще больше, - не унимаюсь я.

- А то у меня других дел нет, - вдруг озлобляется она.

У нее в голосе уже такие раздраженные нотки, которых не слышал за все время, как мы с ней встречаемся. Я понимаю, что ее просто бесит мое отношение к этому вопросу, но она так быстро заводится по столь пустяковому поводу и говорит так зло и раздраженно. А меня начинает злить ситуация, огорчает ее резкость и еще - неприятно, оказывается, если любимая девушка, пусть даже сгоряча, говорит тебе, что ее напрягает тебя кормить.

Пытаюсь не заострять внимание:

- И что изменится в жизни этих бомжей, если они поедят твоего пирога. Оксан, ну ты же взрослый человек.

- Проведут приятный вечер. Хоть какая-то радость в жизни. Поедят того, чего не едят вообще-то никогда. Мы им еще подарки на Рождество приготовили...

- Охренеть, ну это же маразм какой-то. На хрена им эти подарки. Вы их накормите, напоите, подарите им подарки, а потом выгоните их обратно на холод.

- Это лучше, чем ничего не делать. С нормальными людьми пообщаются...

- Ты еще общаться с ними собралась! Блин, Оксанка, ты меня удивляешь.

- Да что ты так взъелся на меня?! - она уже кричит.

Ни фига себе, это что - ссора? Наша первая ссора? Из-за чего? Из-за ничего.

- А потому что... А потому что я не понимаю, зачем ты тратишь на это свое время. Могла бы уделить его мне, - бурчу я в ответ, хоть меня и подмывает тоже заорать на нее. Ненавижу крики. И ругань. И злюсь на нее за то, что она меня на это провоцирует.

- А что - у меня не может быть каких-то своих интересов?

Может. Да ты у нас вообще птица вольная. Вон, захотела отдохнуть от меня - чеши в свое личное пространство.

У меня хватает мозгов не произнести этого вслух.

Некоторое время мы угрюмо молчим. Она что-то ковыряет у плиты, я делаю вид, что сижу в смартфоне. Она явно обижена и даже не думает предпринимать никаких шагов мне навстречу. Да, вот, наверное, вкушу сейчас это ее "не люблю мириться первая"... Не выдерживаю, подхожу к ней и хмуро обнимаю:

- Ну не дуйся... Просто, блин, воскресенье, а мы и так мало друг друга видим...

- Так это же ненадолго... - вроде оттаивает она. - На пару часов всего. А... у тебя были какие-то планы?

Да никаких. Никаких планов. Просто с тобой побыть.

- В кино хотел с тобой сходить. На сеанс пораньше, чтоб потом дома еще был приятный вечер, - говорю ей.

- Да? А на какой фильм?

- Да блин, Орден Феникса твой. Вот пойду сам теперь.

Она слабо улыбается. Потом смеется.

- Че ржешь?

- Не-е-ет, оставлять тебя один на один с Лордом Волдемортом, так, безо всяких объяснений всего, что было в первый четырех сериях - это будет жестоко...

Когда она собирается-таки в эту свою церковь, я отошел настолько, что даже подвожу ее туда, чтобы ей не переть пирог самой, и мы договариваемся, что она оттуда поедет прямо в кино, где и буду ее ждать. Решаю скоротать время ожидания очередной тренировкой. После этого мне прямо хорошо, я вполне весел и доволен, каким и жду ее.

Она не подъезжает. И не отвечает на мои звонки, сообщения. Недоступна. И в кино мы не идем, разумеется. Как и полагается в таких случаях, погода на улице превращается в дрянь, и я возвращаюсь домой, К СЕБЕ домой замерзший, вымокший и злой, как черт, хотя идти до меня пешком минут десять. Естественно, у нее давно есть ключи от моей квартиры. Но у меня в квартире ее нет.

Я не нахожу себе места, потом иду к ней. И застаю ее там, уставшую, ковыряющуюся в своей комнате под звуки какого-то музыкального грузилова, чей надрывно-депресняковый фон и живущая своей слишком уж грустной жизнью гитара меня напрягают. Меня раздражает музыка вообще, как таковая, поэтому делаю потише. Вырубить совсем не рискую.

Я реально зол на нее, хотя началось сегодня все с пустяка. А может, нет?

- Блин, Оксанка, чего телефон не брала? - наезжаю на нее.

- Да он сел. А ты чего так злишься?

Изо всех сил сдерживаясь, пытаюсь помягче объяснить ей всю тупость и ненужность ситуации. Из сказанного мной она экстрагирует тот факт, что мне пришлось идти за ней сюда и меня, якобы, только это долбит.

- Нет, не только! - уточняю я. - Я ж не знал, где ты есть. Думал, не случилось ли чего.

- Да ладно, типа я сама не в силах как-нибудь за собой уследить, - она уже огрызается. - Подумаешь, в кои-то веки зашла к себе домой...

К себе домой... А у меня - это не "дома"... Так ты - отдохнуть от меня, да?..

Я чувствую, что вот-вот взорвусь, что все это - отстой. Из последних сих держу себя в руках, пытаясь успокоиться. Стараюсь отойти и не говорить пока ничего, чтобы не нагрубить. Она же, зараза, обидчивая, я же знаю.

Видимо, молчание это идет нам обоим на пользу. Она даже первая его нарушает, предлагая мне чаю, на который соглашаюсь, хоть меня и коробит от этого ее предложения - правильно, я же тут у нее в гостях, а не у себя.

Пока она возится с ним на кухне, уныло смотрю из окна на холодный, холоднючий декабрьский дождь, который успел ощутить на своей шкуре. Она даже не спросила, долго ли я ждал ее, не промок ли. Угнала туда, к этим своим бомжам.

Понимаю, что не могу так больше, вернее, не хочу. Хочу не ругаться с ней из-за всякой ерунды, а просто жить с ней и... И ПОТОМ ПОСМОТРИМ, говорю себе уже в который раз.

Когда мы пьем чай в ее комнате, я заставляю себя успокоиться полностью, по крайней мере, внешне. Слишком важно то, что я сейчас задумал и слишком плохо будет, если его испортить.

- Солнышко, не сердись на меня, - прошу ее смиренно, отхлебывая из своей чашки. По-моему, если девушка накосячит с чем-нибудь, то такое начало - наивернейший способ заставить ее признать это и извиниться самой.

С ней этот номер проходит:

- А ты - на меня...

Вот же маятник мой. Двинешь ей навстречу, и она к тебе - тут как тут. Но не дай бог хоть на миллиметр назад от нее - она тогда во-о-о-он куда драпанет, ищи ее потом свищи. Синус мой с косинусом.

Сажаю ее к себе на коленки, обнимаю, прижимаю к себе ее голову.

- Оксан... Я знаю, я обещал не доставать тебя пока, но... ну переезжай ко мне, Оксан... Ну чего канителить так... ну... неужели тебе со мной так плохо...

Она прячется, уходит в себя, забилась куда-то в мою грудь, а я еще некоторое время прошу, умоляю ее, но уже мысленно.

- Нет, Андрюш, конечно, нет... не плохо... просто... я боюсь...

- Чего? - поднимаю к себе ее личико. - Чего, глупенькая?

- Что тебе будет плохо со мной...

Я успел уже порядком поломать голову над этой возникшей ниоткуда дилеммой. Но ответ ее застает меня врасплох, настолько я его не ожидал. Смотрю на нее с недоумением, пытаясь понять, что это она еще там себе напридумывала в своей непостижимой моему уму голове.

А она словно собирается с мыслями, с силами:

- АНДРЮШ, Я НЕ ПРИСПОСОБЛЕНА ДЛЯ ЭТОЙ ЖИЗНИ.

- То есть? Для жизни со мной?

- Нет, вообще - для всей этой жизни. Для нашей жизни. Для жизни.

У меня начинают кипеть мозги. Она только начала мучить меня своими тягомотными размышлениями и еще не начала ничего объяснять, а мне уже муторно и тяжело, словно я пытаюсь вытолкать из какого-то глубокого кювета застрявшую в нем тачку. Тяжелую, сука, неповоротливую такую колымагу. И не понимаю ничего, ясное дело.

- Понимаешь... в этой жизни меня много чего раздражает... по поводу и без повода... Мне так легко впасть в недовольство... вспылить... взорваться... впасть в депрессию... И может, ты и не замечал, но я постоянно переживаю над чем-то...

Да нет, почти не замечал. Сегодня - это первый настоящий косяк был. А в основном ты больше голиком у нас... у меня по квартире бегала и напевала что-нибудь - если это у тебя такие переживания... Заставляю себя помолчать еще немножко и слушать.

- Вот как тебе вообще со мной?

- Очень хорошо, Оксан, - отвечаю ей сразу же, чтоб у нее не возникло ни малейшего сомнения. - Я же говорил, офигительно просто.

- Я не только о постели.

- Да я тоже - не только.

- И не только о еде.

- Блин, - не выдерживаю все-таки, - да какая же ты... При чем здесь это? А что, ты у меня только для того, чтобы готовить мне и трахаться? Оксан, ты и правда так считаешь?

Она мнется. У нее серьезно такая самооценка? Это ж смехотворно. Не знаю, что и сказать на это.

- А для чего еще? - она не подкалывает, просто смотрит умоляюще мне в глаза, типа, правда не догоняет, знать хочет, а у меня сейчас на хрен поедет крыша. Еще немного, и я начну орать на нее, до того этот ее вопрос напоминает мне тот далекий наш с ней телефонный разговор. Для чего я тебе? Черт, да ведь с тех пор столько, мать его, было... Ведь по-другому же совсем все сейчас...

- Да для всего... что там бывает между двумя людьми, которые... - ЛЮБЯТ... не-е-е-ет, подожди, дай разобраться, дай вылезти отсюда... - НРАВЯТСЯ друг другу И ЖИВУТ ВМЕСТЕ!!!

- Это тебе видней, потому что я толком ни с кем вместе не жила и не знаю, - говорит она спокойно, только мне неспокойно. И не надо теперь про Анушку опять, сколько ж можно ее мусолить. А то я ведь тоже так могу...

- Как это - не жила?

- Там было по-другому... Там я заведомо знала, что это ни к чему не приведет...

- А теперь?

- А теперь наши с тобой отношения для меня наоборот слишком важны...

Ну как тут уже держать себя в руках, как не злиться на нее. От ее слов вся ситуация, в которую она сама себя загнала, пытается загнать и меня, кажется безвыходной, тупиковой, причем на ровном месте, без надобности.

- Да это ж смысла не имеет никакого, то, что ты сейчас говоришь... Ты жила с этим... типом, потому что это ни к чему не приведет, а со мной не хочешь, потому что - наоборот... Блин, да ты определись уже со своими заскоками...

- Андрюш, для меня это все не так просто, я же сказала.

- По-моему, ты на ровном месте ищешь какие-то причины, причем я в упор не понимаю, почему.

- Вот ты говоришь, что тебе хорошо со мной, а я не уверена в себе абсолютно. В смысле, у меня по поводу себя... комплексы... Жуткие комплексы, Андрюш... Ты не видишь, наверное, но я... дико боюсь все испортить...

Это уже парадокс... Тупой, смехотворный парадокс, потому что она портит именно этими своими тупыми рассуждениями - которые продолжают свою бредовую цепочку:

- Я... люблю себя, но... в то же время и не люблю... и дико в себе неуверена... всю свою жизнь я ломаю голову над тем, красива ли я... потому что мне хочется... дико хочется такой быть, Андрей...

- Красивая, ну красивая, сто раз говорил тебе...

- Да, но я найду сто еще таких же причин, чтобы доказать себе обратное... я комплексую из-за своего тела...

- Все у тебя супер... Слов нет...

- И не надо слов, я все равно не буду считать себя привлекательной... Если бы ты знал, с какой ненавистью я смотрю на себя, когда голая... Как мне хочется уд-д-д-дарить в себя... В живот... или еще куда-нибудь...

Или ручки там себе поцарапать... Лезвием... Несильно так... от не фиг делать... Выпендрежница...

- Когда мы... когда я... представляю себе что-нибудь сексуальное... то уж точно не со мной в главной роли, потому что мой вид со стороны меня никак не возбуждает...

- Меня он возбуждает до боли аж, я думал, ты это поняла...

- Постель, Андрей...

- Только вот про постель-то не надо, а... - да это уже абсурд, гребаный абсурд... И если у НАС проблемы с постелью, то они тогда у всех, бл...ть, у всех без исключения...

- Нет!!! - взрывается она внезапно. - Тебе не понять... Ты только и видишь, что мы трахаемся ночи напролет, как кролики... А у меня... стоит у меня только раз заболеть - пусть до этого все было супер - как я уже грызу себя, что неполноценная... как женщина...

Твою мать, это какой-то тупой, непрошибаемый маразм... Так я думаю в этот момент, потому что мои возрастающие отчаяние и измотанность видны мне сильней, чем ее откровения о том, что у нее - обширный комплекс неполноценности и склонность к депрессиям и мое собственное раздражение мне ближе, естественно.

- И так во всем, во всем, Андрей. И это спираль... чертова спираль. Потому что знаешь, куда она ведет меня? Я боюсь вот так вот окончательно садиться тебе на шею, пока... ты еще не узнал меня... какая я на самом деле...

- Да нормальная, твою мать...

- Нет! Надо, чтобы ты привык ко мне сначала... а то... а то я задолбаю тебя, я уже тебе это говорила... Ведь тебя же уже сейчас это долбит... Тебе сейчас уже надоело слушать меня... Ты не воспринимаешь меня всерьез с моими проблемами...

- ...потому что это не проблемы вовсе... Это ты себе все выдумала, не надо на этом зацикливаться... - вывод сам по себе в абсолютном смысле верный, но относительно достижения цели - образумить, успокоить Оксанку - катастрофически неправильный. Хотя бы уже тем, что я произнес его вслух.

- И все-таки это часть меня! А ты не принимаешь этого, значит, не принимаешь меня такой, какая я есть!

От этой тягомотины, от ее надломленного голоса и ее обвинения из ниоткуда у меня давно звенит в ушах. Я недоумеваю, каким это, на хрен, образом, мы закатились сюда, к этому высказыванию.

И я предъявляю обвинение ей, потому что от этого звона в ушах мне уже действительно плохо:

- Так, а это твое "ля-ля" про личное пространство, про собственные интересы значит...

- Не "ля-ля", это тоже важно.

- Настолько важно, чтобы не жить со мной? Да я что - изверг какой-то, обижаю тебя? И вот только не надо про телок, сделай одолжение. У меня их нет, как бы ты ни старалась себя накрутить.

А вот ты... Тут меня вдруг словно подшибает чем-то тяжелым... - а что если все эти тупые, унылые разговоры - просто для отвода глаз? Что если на самом деле она не хочет жить со мной, потому что...

- А вот скажи-ка ты мне, - допытываюсь, - а может ты просто тупо неуверена в своей... своих... в том, как ты относишься ко мне? А? Может, тебе мешает что-то? Кто-то?

- Мне никто не мешает, Андрей.

- Когда ты в последний раз разговаривала с... ним? - режу я, не дав ей договорить.

Она удивлена. Обескуражена.

- Я с ним не разговариваю.

- Ладно - общалась? Каким-либо способом?

- Он до сих пор пишет мне... иногда...

Охренеть. Признаться, я только что бил наугад и готов ревом реветь от того, что угадал.

- А ты? Отвечаешь ему?

Во мне появляется злорадство. Будто я вывел ее на чистую воду. И отчаяние от этого.

- Ну... да... Андрей, мы расстались по-хорошему, как цивилизованные люди...

- ...и решили остаться друзьями? Да?

Бушует. Все во мне уже бушует. Сейчас рванет на хрен.

- Андрей, он не играет в моей жизни больше никакой роли. Никакой, - она испугана.

- Тогда докажи. Переезжай ко мне.

- Ультиматумы со мной не работают.

- Значит, не хочешь?

Проще. Мне так проще определиться, подвести итог. Не хочешь - и все на этом? Не из-за того, другого, говоришь, но... все-таки, из-за него, выходит? Это ведь доходчивей, чем все ее гонево про депрессии.

Она, видимо, понимает:

- Андрей, это никак не связано ни с кем. И ты тут тоже не виноват. Я же говорю, проблема во мне.

Маячит... Уже маячит передо мной что-то такое угрожающее... Типа... потерять ее... По глупости - ее глупости, твержу себе... Нет, это слишком страшно, поэтому я отметаю еще раз, из последних сил все свои кажущиеся мне логичными выводы и заставляю себя послушать ее еще. Попытаться понять... хорошо... хорошо... хорошо...

- А когда ты это поняла? Когда поняла, что не хочешь... не можешь жить со мной?

- Я же говорю, дело не в тебе... Когда поняла? Андрей, я всегда знала. Я всегда чувствовала, что неспособна на нормальные отношения... На нормальное общение с людьми... Андрей, вспомни меня... Вспомни, какой я была... - она невесело посмеивается. - Грубость, резкость - это от комплексов же все... От неуверенности в себе... Ты думаешь, я так сильно изменилась?

Помимо моей воли во мне что-то просыпается. Я перестаю считать ее откровения тупым, надуманным бредом, потому что ведь действительно помню кое-что. Но нет, думал, изменилась. И тут - еще один удар по башке...

- Поэтому тогда ребенка под велик толкнула? - спрашиваю устало.

- Грубо говоря - да...

Да вспоминал я сто раз и знаю, что она раскаивалась потом, долго, но теперь это всплывает передо мной в искаженном виде. А я не хочу, мне слишком неприятно и я устал чертовски.

- Я все-таки уверен, что ты изменилась... И хочу жить с тобой. А там - будь, что будет.

И я люблю тебя. И теперь меньше чем когда-либо знаю, как сказать тебе об этом и меньше чем когда-либо хочу говорить. И я не надеюсь больше ни на что.

- Я не могу пока...

- Тогда что ты предлагаешь? - я резок с ней, настолько мне хочется прийти к какому-нибудь решению.

- Подождать еще...

Блин, по кругу, все по кругу... а время идет... Мне кажется, что внутри я такого же цвета, как это небо за окном, что теперь стало зловеще черным. Уже совсем темно - что ж, и это тоже подходит.

Я не смотрю больше на нее, мой взгляд тупо блуждает по ее комнате и останавливается на желтом пятнышке, выглядывающем из-за шкафа.

- Сыграешь мне что-нибудь? И споешь? - прошу ее тихо. Не знаю, зачем это мне. - Научилась же теперь, я так понял...

Она достает гитару и поет под незамысловатые аккорды боем:

Ляг, отдохни и послушай, что я скажу.

Я терпел, но сегодня я ухожу.

Я сказал: успокойся и рот закрой.

Вот и все, до свидания, черт с тобой.

Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе.

Но я устал, окончен бой, беру портвейн, иду домой.

Окончен бой, зачах огонь и не осталось ничего.

А мы живем, а нам с тобою повезло... Назло...

Я впервые за столько лет вновь слышу ее пение под гитару. Эту песню она тоже пела тогда, в парке, когда я проезжал мимо. Ее пение всегда нравилось мне, но в этот момент не лечит. Абсолютно. И если она мне что-то хочет сказать этой песней, то это слишком коряво. Вообще, я мало значения придаю музыке, совсем не так, как она, и спеть ее попросил случайно. Только зачем она поет это... эти странные вещи... Ведь это же совсем не то, что она хочет сказать, значит, издевается? Тогда грубо как-то. Или то? Тогда зачем через песню, мелодраматично так... Она поет надтреснуто, с истеричной ноткой... Это Агата Кристи... Она собиралась потащить нас с Тохой к ним на концерт, думаю как-то машинально. Они... они так и поют... Она всего лишь имитирует их манеру исполнения... Хорошо имитирует... Но меня грузит. И я понимаю, что не выдержу больше ни минуты в ее комнате, здесь, сейчас.

- Ладно, пойду я, - подрываюсь идти. Не дослушиваю ее пение. Ее это обижает, я вижу. Так трепетно она относится к проявлениям своих талантов. - Поздно уже...

- У меня не останешься? - слабо переспрашивает она.

- Да у меня вещей даже нет назавтра надеть... - отвечаю хмуро. - Со мной пойдешь?

Не говорю "ко мне". Не хочу.

- Нет, меня так долго здесь не было, мне надо...

- Понятно, ладно, тогда до завтра, - я уже у двери. Перед тем как уйти, быстро целую ее. Вскользь так. Взгляд у нее затравленный, но мне все это слишком надоело, и я поспешно ухожу домой.

Ее не было ДОМА полдня, поэтому хавать нечего, а мне абсолютно не до готовки сейчас. Да и не до еды - впору нажраться. Заваливаюсь в холодную, пустую постель. Как ни крути, а слова ее о постели и готовке не лишены смысла, отмечаю с желчью. Коза.

Да, вспоминаю сейчас, я ведь почти никогда не мерзну, но тогда постель показалась мне невероятно холодной. Я и теперь вдруг ощущаю его... дикий холод... Мне холодно... Я замерз... Но не могу сдвинуться с места, примерз к этому гребаному балкону. Снег облепил меня, он проник в меня и теперь этот холод - во мне.

Той ночью мне ничего не снилось. Нет, тогда какого черта? Что это постоянно меня пинало? Почему просыпался, как дурак?

С утра выкатился из кровати, будто в синяках весь. А я был когда-нибудь весь в синяках? Тогда, после лестницы? Или тогда... в детстве... Не помню уже, как было. Больно было.

Вываливаю из дома поздно и не звоню ей, решив, что так, впопыхах, все равно толку не будет. Она тоже не звонит.

"Оксан..."

На работе полчаса набираю сообщение, соображая, как баран, что писать после "Оксан". Постоянно швыряю смартфон, потому что кому-то вечно что-то от меня надо. Наконец определяюсь:

"Оксан, привет."

Ответ приходит только после обеда.

"Привет."

Коза. Почему?

"Придешь сегодня?"

Сразу жалею, что спросил. Зачем ставить такие вещи под вопрос? Так ведь у нас же теперь даже это под вопросом.

Нет ответа.

Нет.

До сих пор нет.

Уже пол седьмого. Если она не останется на подольше, то сейчас должна заканчивать работу.

Да твою ж мать: "Оксан?"

"Извини, работы много."

"Я заберу тебя после работы."

"Я не знаю, когда закончу."

Да и я, блин, не знаю. Я этого никогда не знаю, но сделаю все, что будет нужно. Если это нужно.

Что, писать ей каждый час, как дурак? Не пишу.

В половине двенадцатого:

"Оксан, ты еще в офисе?"

"Я уже дома."

У СЕБЯ дома. Вот зараза. Зачем она так, а? Она вдруг сечет, что ли, и пишет:

"Не хотела тебя доставать, раз у тебя так много работы."

Да твою ж мать. Просто приехать к ней и все? Или мне на это разрешение нужно? Соображаю, что у нее есть ключ от моей квартиры, а у меня от ее Вэ-Гэ - нет. Да и пофигу, не уйдет же все равно никуда, ночь на дворе?

Я не еду к ней, хоть и боюсь опять встречаться один на один со стенами и боюсь кровати. Поэтому стелю себе в гостиной. Включаю какой-то фильм в ноуте, не запоминаю ни его названия, ни о чем там. Она не звонит, наверное, дрыхнет уже давно. Поэтому и сам не звоню. Оставшись на диване, проваливаюсь в сон, но сплю опять паршиво.

На следующий день звоню ей на один смартфон, на другой - недоступны оба. Да я ж как тупой пацан, только реагирую, дергаюсь, как кукла на веревочке. Еще было бы на что реагировать.

И я не понимаю - что это такое у нас, а? Что это с нами? Откуда взялось, где, когда я что пропустил?

Определиться с ситуацией. Что это?

Собирайся уже, яйца в кулак. Догоняй, наконец. Хватит тупо констатировать факт - секи ситуацию, дебил. Она ушла, что ли? Вещей не собрав. А и нечего было собирать, все с собой таскала. Это прям как у Фанты-4, такой хип хоп-квартет:

Она ушла... ушла ... Sie ist weg... weg...

И я снова один, один... Und ich bin wieder allein, allein...

Она ушла... ушла... Sie ist weg... weg...

А раньше одному было лучше... Davor war's schoener, allein zu sein.

А теперь она ушла... Jetzt ist sie weg...

"Оксан, возьми телефон."

Вечером прихожу к ней, но напарываюсь на всклокоченную Зузи, которая лупает на меня глазами, как сова, и сообщает, что, мол, Оксана еще не пришла с работы. Жду у нее до полуночи, в то время как она не реагирует на мои звонки.

"Я жду тебя..." - тьфу ты - "...у тебя дома."

Нет ответа. Посидев еще часок, плетусь к себе.

Что вообще происходит, почему она шифруется? И что, вот так это у нее - ее гребаная депрессия? Как в запой уходит? Чем это она мне там грозила, мол, задолбаю? Скрежещу зубами от одного воспоминания последнего тупого разговора с ней. Блин, а с ней вообще все нормально? Может, случилось что? Не выдерживаю, звоню опять. По нолям.

"Возьми телефон, коза!!!!!!!!"

"Сам козел"

Какой-никакой, а ответ, значит, жива еще. Просто работала долго.

Этот ее наезд бьет меня по морде, встряхивая. А иди ты, думаю - как тогда, в далекой нашей юности. Набираю сообщение Саньку, с которым не переписывался более полугода. Пишу ему только это:

"Du hattest Recht. Ты был прав."

"???"

Не поясняю - к чему? Он был прав - и точка. Е...ет она мне мозги. Еще тогда, сто с лишним лет тому назад он ее раскусил. Поэтому именно он сейчас рассказывает другим придуркам, как баб снимать, а я только дрыгаюсь, как клоун. И... я упоминал уже, что меня ломит?

Так проходят еще два дня. Ломота видоизменяется, став перманентной, постоянно сопровождает меня. Неким постоянным, стационарным элементом определяет распорядок моего дня, придавая ему окрас, к которому мне, по-видимому, предлагается теперь привыкнуть.

Днем я занимаюсь работой, а внутри меня словно кто-то подпалил какой-то краешек, и он, этот краешек, теперь дымится, но я стараюсь его не замечать. Дома я закрыл дверь в спальню, чтобы не видеть ее совсем, особенно по вечерам. Не видеть этого синего света. Там, в нем мы с ней занимались любовью каждую ночь. Из кровати я бежал еще в то первое утро без нее, так и оставив ее неприбранной.

А сегодня выпал снег.

Снег идет до сих пор, небо теперь стало странного цвета белой замазки. С того момента, как я увидел снег, ломота обрела цвет матово-белый.

Меня ломит от того, что рядом нет Оксанки. Что не получил - да и не получу - от нее чего-то вроде: "Андрюха, из окошка позырь, зацени сладкую вату - круть." - она ведь тоже любит снег. Что я по какой-то выдуманной ею - и принимаемой мной? - причине не могу сейчас позвонить ей, поделиться тем, как я люблю снег, как скучал по нему и как рад, что он выпал. Что мы с ней не сможем погулять в снегу или, если бы сегодня вечером опять обломалось, хотя бы попредставлять вместе, как гуляем.

"За наш Город. За наших Граждан. За нас" трубит гигантских размеров стенд у Театральной. Смотрящее на город лицо женщины средних лет с умным лицом и безупречной прической улыбается уверенной в себе, но спокойной и доброжелательной улыбкой, суверенной, как говорят здесь. В этом городе она суверенна, это правда. На носу выборы мэра и обербургомистра города. Мы с Оксанкой оба здесь прописаны и имеем право голоса. Только я к выборам всегда относился скептически. "Ты же знаешь: "Wenn Wahlen etwas veraendern koennten, waeren sie laengst verboten. Если бы выборы хоть что-нибудь могли изменить, их бы давно запретили". Уж и не знаю, кому только не приписывали данное изречение, просто повторил его, потому что нащел подходящим. "Auch wer nicht waehlt, waehlt. Кто не голосует - тоже голосует", - отпарировала она мне лозунгом партии коммунистов, направленным против нацистов во времена Веймарской республики в далекие двадцатые годы. "Да что толку. Паулина уйдет только когда сама захочет, а не после поражения на выборах. Его попросту не будет." "Да я против нее ничего не имею. По-моему - молодец, баба", - смеялась она. "Ну и на фига тебе тратить воскресное время на конвертик в пользу Паулины Шварц? Без нас с тобой победит" - смеялся я, твердо намерившись привязать ее в то воскресенье к кровати и показать, на что это воскресное время еще можно потратить.

На Театральной, что внизу и почти у меня под ногами, а я словно летаю над ней в этой метели, в зимние месяцы в огромном пустом бассейне из-под фонтана устроили маленький каток из искусственного льда. Я давно грозил Оксанке, что мы с ней пойдем кататься на этом катке, от чего она неизменно отказывалась, заявляя, что не умеет кататься на коньках и не собирается делать из себя посмешище. А теперь ей и не придется этого делать, потому что теперь все погребено под плотным покровом из абсолютно неоправданной безнадеги, успевшей, по-моему, уже затвердеть подобно насту.

И тут, пока меня заносит снегом, во мне просыпаются нешуточная злость и упрямство. Поздненько так, но, может, они просто нарастали лавиной, и я отчетливо вижу ее перед собой, эту лавину. Но она не сметает меня, а подхватывает и несет на себе, а я словно смотрю оттуда вниз на мир у меня под ногами. Вероятно, где-то там, в этом мире сейчас и Оксанка. "Достала" - думаю я. Ничего, еще посмотрим, кому из нас будет хуже.

***

Так проходит первая неделя. Вначале, когда я прозрел и допер, что вся эта фигня судя по всему надолго, то с содроганием ждал прихода выходных. Но когда они все-таки наступили, я в своем этом новом состоянии задолбанной злости... злой задолбанности ринулся... в спортзал. И вообще, есть же зимний триатлон. Вон, скоро будет в альпийском Оберштауфене. Кросс-бег, беговые лыжи вместо плавания и для МТБ надо резину не тоньше 4 мм - фигня, поставлю. И пофигу, что говорят, будто это самый крутой зимний вид спорта, а я, блин, что, не крут? Так - не в форме немного. Вот и будем долбить ее, эту форму.

Наверное, это была такая реакция на стресс и вынужденная надобность разбираться в Оксанкиных заскоках. Попытаться разобраться надо бы, что-то мне говорило - без нее я чувствовал себя оголенным проводом, открытым всем кошмарикам зубным нервом.

И я, несмотря ни на что, уже любил ее. Да, в далеком прошлом, перед тем, как она стала моей женщиной, я часто забрасывал свои мысли о ней, загонял их куда-нибудь подальше, когда мне становилось от них невмоготу, заглушал, чтобы они мне не мешали. Но теперь я словно заступил за некую черту, переступить которую в обратном направлении было уже нельзя. Я с неудовольствием замечал, что у меня не получалось убрать, затолкать куда-нибудь эту любовь.

И я надеялся, что вопреки всем ее странностям она меня тоже... ей тоже меня не хватает. Но чем дальше шло дело, тем меньше то, что происходило сейчас, становилось похожим на кратковременную размолвку. И меня там, на моей лавине, давно уже сотрясало предчувствие обвала.

Итак, что делать? Пытаться понять ее? Разобраться в ней? Она сама-то разобралась? Нет, не-е-е-е-ет. Мне ужасно не хотелось даже начинать, хоть меня уже вовсю грызли сомнения.

Нет, чтобы окончательно не двинуть по фазе, я ломанулся в спортзал. Снова судорожные попытки отвлечься, измотать, изнурить себя. Раньше со мной такого не бывало. Тренировки всегда доставляли мне кайф, а теперь это средство.

Так прошла еще одна неделя, а с ее воскресеньем прошел и третий адвент. Мы не виделись с ней две недели, не встречались. Я загнал себя в какой-то тупик, меня привела туда обида. На этом чувстве я зациклился, а моя любовь с тех пор, как явилась мне, не уходила больше уже никуда, она... мне вообще казалось, что она теперь и останется такой навсегда.

Я не любил до нее. Я ничего не знал о любви, никогда над ней не задумывался. Сам же, успев познать с ней все, как тогда полагал, радости физической близости, наивно думал, что до нее лишь ничего не знал о сексе.

И если до нашей размолвки мне казалось, что я проснулся, то теперь меня также начало одолевать чувство, будто я проснулся еще раз, пробудился от пробуждения, но что на сей раз меня разбудили пинком и на сей раз окончательно. Вот так быстро впал я в уныние. Слишком уж плохо было без нее. Слишком плохо.

А, ну и мне постоянно хотелось, если кому непонятно. Настолько резко вырвали меня из привычного уже мне режима "всегда доступный, невероятный, бесконечный кайф с сексуальной, ненасытной, безотказной любимой девушкой", в котором пребывал все свободное от работы время, а если не пребывал, то по крайней мере жил радостным ожиданием его.

Сейчас же мое состояние можно было бы описать как постоянную, изматывающую сексуальную неудовлетворенность, давно перешедшую в реальную физическую боль. Будто какой-то гад хорошо двинул мне по определенному месту, забыв при этом сразу и отвинтить все, что там у меня есть, чтобы я уже не мучился. Или не забыл ни хрена, просто это пытка изощренная такая? И в состоянии этом я готов быть лезть на стены, грызть стулья, биться головой о что-нибудь и... кричать благим матом, сознавая бесполезность всех вышеупомянутых действий.

Но ведь это не кто-то абстрактный, несуществующий меня пытал, так? Лишал сладкого, да что там, живительного, жизненно необходимого. Нет, меня, мать ее, пытала одна... засранка. Я еще не сказал ничего о моем отношении к Оксанке в то время? Не сказал, так скажу. Я злился на нее, скучал, хотел, любил ее. И я не понимал ее. Откровено не понимал, в чем ее проблема.

А в создавшейся ситуации все-таки начинал прозревать и тогда временами во мне проблескивало нечто похожее на... жалость к ней. Мне казалось, что она запуталась, накрутила себя и не рассчитала, что так выйдет, а теперь завязла и не может выбраться. Плюс гордость ее и упрямство. Так мне казалось, и я чувствовал, что прав.

Гордость. У меня-то она тоже есть. Но и мозги - тоже. Поэтому-то я по прошествии первой недели все-таки стиснул зубы и потащился к ней - чтобы услышать от Зузи, что Оксана на выходные уехала к своим родителям. Ладно, на сей раз я за ней не поеду. Вернется же, куда денется, вон, работать и ей надо. Не взяла же она в конце концов отгул мне назло.

Тогда еще раз? В понедельник вечером специально подваливаю пораньше, решая просто тупо остаться у нее и ждать ее до посинения. Спать-то ей надо когда-никогда. Только бы Зузи на порог пустила, а то вероятно даже она поняла, что мы, е... твою мать, поссорились.

- А Оксана уехала. Кажется, у нее опять командировка.

Точно? - хочу переспросить. А то мало ли - подговорила Зузи. Но не все ли равно.

После короткого прощания дверь перед моим носом захлопывается, а я долблюсь башкой в стену и медленно съезжаю по ней на пол, пока у меня в башке этой роятся мысли беспорядочные, безрезультатные.

Так что с ней сейчас? Что она чувствует? Скучает по мне хоть немного? Понятно, не так, как я по ней, но может хотя бы почти так?

С тех пор, как понял, что люблю ее, для меня отчаянно важно стало знать, а... она? Как же все то, что между нами было? Взять хотя бы все те невероятные вещи, которые мы творили с ней в постели целых... три месяца? Блин, мало-то как. Как недолго мы встречаемся... встречались... С другими-то до нее вон по сколько лет встречался. Но... никогда, ни разу не бывало такой встряски, чтоб сначала на хренов Эверест, потом в Марианскую впадину... А теперь куда?

Нет, не парили мне мозги столь усиленно, не бывало со мной такого. Ну Анушка могла быть вполне стервозной, только бы "по ее" было. Но все было направлено на какие-нибудь меркантильно-практические вещи, неинтересные мне. Мелочи. Что пойдем туда, а не туда - а по мне, так можно и совсем не ходить, так что пошли куда скажешь. Что встретимся с ее друзьями, а не с моими, коих у меня и нет, если разобраться. Что в квартире надо поставить эту хрень, а не эту - а мне по боку вообще, ставь, что хочешь. Да, может потому и слилось все в одно мутное пятно. Ну что, так мы поженимся или нет? А на фига. Так ты меня не любишь? А не люблю.

А за эти три месяца с Оксанкой я будто жизнь прожил, яркую, запоминающуюся. Волнующую, затягивающую настолько, что хотелось удержать, закрепить, направить в нужное мне русло. Управлять ею было не только важно, но и доставляло кайф. И как быстро все испарилось, будто и не было ничего. К концу второй недели я уже всерьез задавался вопросом, а была ли вообще она? Моя девочка?..

***

Саундтрек-ретроспектива

Die Fantastischen Vier - Sie ist weg

Агата Кристи - Как на войне

Audioslave - Be yourself

***

Андрюхин словарик к главе 10 Снег

адвент	месяц перед католическим Рождеством
Бад Карлсхайм	Bad Carlsheim, вымышленный город, в европейской стране, в которой происходит действие, место жительства родителей Андрея
"берги", Бергхаузен Клее	вымышленное название одной из юридических топ-фирм, место работы Оксаны
"большие"	здесь: крупные юридические топ-фирмы
Веймарская республика	республика, существовавшая до захвата власти националсоциалистами
Вэ-Гэ	WG, сообщество жильцов, арендующих одну квартиру
дэдлайн	здесь: срок для выполнения работы или проекта
Зузи	квартирная хозяйка Оксаны, у которой Оксана арендует комнату
Зюдзайте	"южная сторона", здесь: район повышенного уровня жизни с бизнес-кварталом
комьюнити энгейджмент	"общественная работа", здесь: общественная активность предприятия, благотворительные действия, подчастую при активном участии сотрудников предприятия с целью улучшения репутации предприятия в глазах общественности, организуется и координируется специальным одноименным подразделением
Пятиречка	правильно: Пятиреченка, вымышленное название поселка городского типа в Кустанайском районе, Казахстан, место рождения Андрея
реаль	Realschule, тип школы, обучение в которой ведется до 10-го класса и заканчивается получением аттестата о среднем образовании, здесь: школа, в которой первоначально учился Андрей

Комментарии: 11, последний от 03/04/2019.
Размещен: 16/01/2019, изменен: 03/04/2019. 63k. Статистика.
Глава: Проза, Любовный роман

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Комментарии: 11, последний от 03/04/2019. © Copyright Ренцен Фло (flo_renzen@yahoo.com) Размещен: 16/01/2019, изменен: 03/04/2019. 63k. Статистика. Глава: Проза, Любовный роман Книга 2. Большой город поет о любви Иллюстрации/приложения: 5 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Книга 2. Глава 10. Снег

Ренцен Фло : другие произведения.

Глава 10. Снег