Ренцен Фло. Глава 4. Жара по курсу часть 2

ГЛАВА 4 Жара по курсу Часть 2

Как же, собственно, напрашиваются в гости, снова и снова, если никто и не думает звать? Это я потом, на следующий день после "блинчиков", голову ломал.

- Привет, Оксан.

- Привет.

- Чем занимаешься?

- Смотрю из окошка.

Вроде серьезно говорит.

- Слушай, как ты себя чувствуешь?

- По сравнению с Бубликовым - неплохо.

Ее голос звучит доброжелательно, но вот бывают же моменты, когда я незаслуженно, но совершенно отчетливо чувствую себя лохом. И кто, позвольте спросить, такой будет этот Бубликов? Решаюсь уточнить:

- Так это хорошо или плохо?

- Неплохо.

- А я вот хотел предложить тебе...

- А я сейчас не дома. У родителей.

Ой, свалила, что ли, от меня? Ну так - в своем амплуа. Испугалась? Или дразнит?

"А разве они не в России?" - так и подмывает меня спросить. Но я еще не готов настолько раскрыться перед ней, раскрыть, что в своем отчаянии ломанулся ее искать.

Так что мы еще немного поболтали, а потом я, решив немного подразнитиь ее - а какого хрена свалила просто так? - сослался на то, что мне нужно работать, и оборвал наш разговор. Сильно дуться на нее у меня нет желания.

Все эти ее выкидоны меня скорее забавят, смешат и - заводят, конечно. Вот и попер к ней, а то дождешься от нее шага навстречу. Но не сразу поехал. Во-первых, мне действительно надо было еще кое-что уладить, на работу выходить уже на следующей неделе, потом времени вообще ни на что не будет. А во-вторых, мне страшно хотелось ее немножко помурыжить. А пусть досадует сама на себя, грызет ногти, что, мол, а вдруг не позвоню больше. Хе-хе, не дождешься. Рыбка.

***

- Молодежь, сводите Фродика? - кричит нам тетя Аля из дома. Их собаку звать Фродо, потому что Димка фанатеет от Толкина, да и Оксанка - тоже. Это еще ладно, а кошку у них вообще Лютькой звать.

Ща расскажу.

- А, знаю, лютик - это по-русски цветок какой-то, кажется, так называется, - спрашиваю, гордясь, что смог не ударить в грязь лицом перед этим русскоговорящим семейством. Ан нет.

- Да, правильно, есть такие цветы, - подтверждает ее отец со смехом. - Но наша Лютя не от них произошла. У нее имя полное есть. Как там, доча? - кричит он ей через газон.

Как и в прошлый мой раз здесь, Оксанка со мной не тусуется. Я взялся было помогать ей обдирать смородину, умиляясь над ее цензированными ругательствами, которыми она сопровождает свой сбор урожая (матом тут, понятно, никто не ругается, она с этим вроде тоже завязала, но сейчас ей дико хочется, по-моему). Но она до того робела от моего такого близкого присутствия, что за минуту загнала себе в дрожащие, и без того исколотые пальцы тонну колючек, так что я сказал, что тут вдвоем тесновато и свалил искать себе какое-нибудь другое занятие. Ну надо же, какая... Слов не могу найти для нее... Какая чувствительная, легко возбудимая... Возбуждающая... Ладно, пусть остынет немного, хватит с нее ноги.

- Лютя? Лютьен Тинувьель, - трубит она из дебрей своей смородиновой Голгофы. - Принцесса эльфов, которая предпочла бессмертию смертную жизнь с любимым человеком, которого, кстати, Берен звали, отсюда - Берька, хомячок наш. Описывалось в Силмариллионе или немного - во Властелине Колец.

Ах, е ж ты мое. Дядя Витя продолжает смеяться, говоря что-то вроде: "Надо как-нибудь хоть фильм посмотреть". Мне тоже смешно.

Интересно, что я в прошлый раз не обратил внимания на то, что говорят они тут на своем говоре, южном, ростовском, проглатывая слова и смешно коверкая букву "г", "гэкая". Или могут сказать "Та шо ты говоришь"... У Оксанки тоже иногда проскальзывает, только я значения не придавал. У нас так не говорят. Не говорили, вернее. Теперь у нас на русском вообще мало кто говорит.

А псина у них забавная, смесь шибы с чау-чау. Чау-чау была у одних, у которых я еще тогда, сто лет назад, ездил газоны стричь, и, доложу я вам, это черти какие-то, даром что видуха, как у огромного, мягкого плюшевого мишки. К счастью, зловредный, агрессивный характер чау-чау к Фродо не перешел, зато перешло сходство с огромным, рыжим, пушистым шариком, свойственное и шибе. Тетя Аля от его пушнины в умеренном восторге - пылесосить весь дом приходится каждый день, потому что добряк Фродо линяет по-страшному.

Я пробыл у них несколько часов, а ко мне относятся уже, как к своему, хоть я и свалился им, как снег на голову. И вряд ли дело только в моем сногсшибательном обаянии, коим я до недавних пор вообще обременен не был. Просто люди они такие. И шашлык, что в прошлый раз мне не достался, дядя Витя в этот раз замутил спонтанно, а я и в этот раз ему помогал, потягивая с ним пивко из бутылки.

Денек-то сегодня какой, вот повезло с погодой, рассуждает он. А то тут и летом всякое бывает. (Они живут здесь уже более пятнадцати лет, а говорят так, будто приехали недавно и не успели еще привыкнуть). Хотя после ростовских пятидесяти градусов они с тетей Алей прямо отдыхают. Да, собирались делать дела, но все получилось быстрее, да еще тут такое дело с Оксаночкиной ножкой. А тут приехали и тоже жара. На речку вот ходили. Жаль, что я так поздно. А, мне работать надо было? Ну надо же. А давно я там работаю? Полтора года уже? Молодец. Вот Димка тоже учится. Сейчас вообще уехал в Глазго, к одному профессору на кафедру - бакалавра писать. На каникулы вот приехал. Скоро он сдает свою работу и вернется сюда насовсем, на магистратуру. Вся семья в сборе. А то так редко они их видят. Особенно дедушка Альберт, дяди Витин отец, что живет тоже с ними. (Дом построен на два хозяина, и дедушка Альберт живет в своей половине).

Где-то, когда-то это уже было, только по-другому было совсем. Теперь нет того тоскливого чувства, в котором я плавал в прошлый раз, когда она на соседнем пустыре играла со своим отцом в бадминтон, а я с безнадегой думал о том, что она - не моя и мне не светит. Не-е-ет, теперь все совсем иначе, хоть и не доведено еще до счастливого завершения. Я словно пишу пьесу и сам пока не знаю следующего действия своего сценария. Пишу и по дороге наслаждаюсь процессом творения.

А еще... Еще по пути к ним, к ней я включил этакую самоуверенность, новую для меня. Держусь абсолютно непринужденно, спокойно и... радостно. Наверное, так бывает, когда обдолбишься или по башке чем-нибудь дадут. Только мне хорошо-о-о - и никаких побочных последствий.

Когда втроем идем с Фродо в поля, до которых нужно долго и нудно идти по пригорку, мы с ней почти не разговариваем. Вместо этого я расспрашиваю Димку о Глазго, в котором мне не удалось побывать во время вальштацион.

- Холодно там все-таки зимой, - лаконично говорит он.

- Да, особенно если экономить и не врубать отопление, - встревает она, а я смеюсь недоуменно. - Это он так у себя на своей съемной хате экспериментировал. Доэкспериментировался до простуды. Таким шотландцем заделался. Говорят же про них, что скупердяи.

- Что-то не замечал, - смеюсь я. - Экономные, практичные просто.

- Да нет, Грэм, мой квартирный хозяин - нормальный мужик. Я хорошо с ним общаюсь, - возражает Димка. - Бухать даже ко мне приходил. Со своим карамельным ликером, - добавляет поспешно, когда мы с Оксанкой начинаем ржать.

- Они, по-моему, люди вообще очень приветливые. Простые, - соглашаюсь.

- Генуин - они про себя так говорят.

- Джинуайн? - догадывается Оксанка.

- Да, настоящие. Естественные.

Восхищение Шотландией в крови, что ли, у этой семейки, по крайней мере у нее с братом.

- Андрей, а ты же ведь когда-то тоже в хайме с нами жил, - спрашивает вдруг Димка. - Я тебя еще с тех времен помню. У тебя еще велосипед такой крутой был, всегда тебе завидовал. Марки Йети? Ни у кого больше такого не видел.

- Нет, - смеюсь я. - Приезжал просто.

Что, сказать, не сказать? А почему бы нет... Сколько ж можно.

- За Оксанкой ухлестывал, - добавляю со смехом. - Но она не поддалась тогда.

На ее лице появляется смущенная, недоверчивая улыбка. Черт, не надо было смеяться. Теперь она подумала, что это приколы все.

- А-а-а, понятно, - задумчиво тянет Димка, будто и не услышав последней фразы. - А я вот пацанов тех, с которыми мы тогда в хайме лазили, плохо помню. Интересно, где они сейчас? А девчонок вообще не помню. Хотя, была там одна такая... Симпатичная, черненькая. Наташа. Die fand ich ma` gut, она мне когда-то нравилась, - помнишь, Аксан? Die mit dem maechtigen Organ. У которой голосище такой мощный был.

Оксанка при упоминании Наташки вздрагивает, затем накидывается на него со смехом:

- Тебе ж восемь лет было!

- Ну и что? - спокойно возражает Димка. - Как будто в восемь лет не могут нравиться девчонки.

Странно сейчас говорить обо всем этом. Странно идти тут вдоль полей и фруктовых садов, вдогонку за закатом, держать ее за руку, вспоминать одни вещи и молчать о других.

Я схватил ее за руку еще когда мы уходили, схватил на глазах у тети Али, рассчитывая на то, что перед матерью она не станет вырываться. Захочет сохранить видимость. Я нагло, бессовестно использую ее родителей, чтобы делать с ней то, что хочу. И мне - ништяк. Сам от себя не ожидал.

И опять мой расчет оказался верным, руки она своей не вырвала ни перед домом, ни потом, на глазах у Димки. Я просто держу ее за ее худенькую ручку, изредка бросаю на нее взгляды, сбоку наблюдаю, как ее прихрамывающая фигурка купается в лучах заходящего солнца. Она не возражает.

А мой жар наконец-то успокоился и стал простым, земным таким и почти осязаемым теплом. Много во мне тепла, и я хочу передать ей его, просто держу ее за руку и вливаю в нее ту теплую нежность, что сейчас переполняет меня. Когда-то она подарила мне свое голубое сияние. У моей нежности нет цвета, как нет его и у меня, но я все-таки надеюсь, что она почувствует ее.

Кажется, ей неловко от того, что мы с ней почти не разговариваем напрямую друг с другом, а только через Димку. Поэтому она пару раз предпринимает попытку сказать мне напрямик что-то остроумное. Глупенькая. Я гашу это немногословными ответами, а ее неловкость от этого лишь растет. Это ничего, что она, по ходу, совсем не чувствует меня. А я ее чувствую только отчасти, пробираюсь к ней на ощупь, иногда, возможно, промазывая по-страшному. Я вообще понял, что она... что над ней надо еще долго и упорно работать - мне, ей самой. Но нежность мою она, по-моему, все-таки принимает и руку свою из моей так и не вынимает, пока мы втроем не возвращаемся к дому ее родителей. А меня и не тянет возвращаться, а тянет еще идти с ней за ручку и хоть немного ощущать ее.

На обратной дороге надо идти через набережную. Димка не любит там ходить, это напряжно из-за собаки, ее надо вести на коротком поводке, а он бы еще дал Фродо побегать. Но Оксанка говорит в резолютивной форме, что пойдем мы так. Я понимаю почему, когда мы выходим на набережную, и она на секунду задерживает дыхание, хоть и была здесь наверно сотню раз. Я чувствую даже, как дрогнула ее рука в моей руке.

Панорама Рейна. Обмелевшая река, сверкающая на послеполуденном солнце. Сверкает даже галька, на которой кто-то построил галечную крепость. Вода ушла далеко, Она такая тихая сейчас, только баржа появляется из-за скалы, нагоняет волны, и они уносят чьи-то кроссовки.

Как сверкает небо. Минуем пятачок, к которому подруливает большой пикап. На нем привезли лодку. Мужики вытягивают две огромных подставки для спиннинга, сейчас на рыбалку вечернюю пойдут. На кузове пикапа нарисован гигантский сом. Девяносто кило бывают. Они их не едят. Выловят, сфотографируются и выпускают. Целуют его. Нет, не едят - они говорят: "Сомы для нас святые". С того берега за домами - зеленые спуски. Виноградники, виноградники, виноградники... Хорошо здесь.

Фродо любит ловить палку или просто бегать, радуясь жизни. Но сейчас он набегался и телепает за нами, свесив набок язык.

Потом нас за наши труды с собакой вознаграждают шашлыком, который мы поедаем у них на террасе. Дядя Витя классно его делает, хоть мой отец - тоже хорошо. Но тут, видимо, сказывается то, что они из Ростова, а это - ворота Северного Кавказа, как мне объясняют. И шашлыки там отменные.

Сегодня воскресенье, нам обоим завтра на работу и уже пора ехать обратно. Ну да, я специально прикатил в воскресенье, чтобы не ставить ни ее, ни ее родителей перед фактом неудобняцкой надобности решения вопроса, где и как расположить меня - с ней? Без нее? Я почему-то так и знал, что ее родители отнесутся к нам по-ханжески. И заранее продумал и это: просто приехал в такой день, когда не надо оставаться с ночевой. Когда за столом ее отец спросил: "Кто у вас за рулем?" - я чуть не расплавился. И благоразумно промолчал, предоставив ей право выбора.

- Пусть Андрей пьет, если хочет, - пожала плечами она, и я выпил с дядей Витей по одной. Димка пил пиво.

Дядя Витя то и дело выгоняет в огород Фродо, чтоб "дал поесть", хотя псина ведет себя смирно. Образцово лежит под столом и не клянчит мясо, которым его иногда норовит угостиь дедушка Альберт. Димку псина любит дикой любовью, а тот, например, позволяет ему "будить" себя, подлазить утром к его кровати, под которой Фродо нередко ночует, и лизать лицо - Оксанку со смехом передергивает. А ее отец сетует, что провозился с будкой для собаки, в которую та так ни разу и не соизволила зайти. Вот и живет у них в доме. Да тут у всех так принято и по-настоящему дворовых собак редко кто держит.

- То ли дело у нас в Ростове.

- Да уж, помню! - палит Оксанка. - Вот хотя бы этот жуткий ротвейлер дяди Толи-сапожника напротив.

- Да, - смеется ее мама. - Ильины. Он у них на цепи сидел. Вот же злой был, зараза. Они ему лопатой мясо кидали, подойти боялись.

- Да, там к этому по-другому относились, - смеется дядя Витя. - Да они ж сапожня были - в восьмидесятых шустрили подпольно, крутыми считались, такие дома себе грохали. Им добро надо было охранять. А пустого времяпровождения, культурного досуга они не понимали. Решил я как-то раз пробежаться - да-да, представляете? А Толик меня увидел и спрашивает, мол, ты куда - пешком? Бегать? Так а зачем? Машины нет у тебя?

- Это ж я за их сынашу замуж должна была выйти? - уточняет Оксанка, а я смотрю на нее шутливо-вопросительно. - Да-да, тетка Лилька, мать его, все с нашей бабушкой по этому поводу сговаривалась. В садике дело еще было, - все вокруг взрываются от смеха, даже дедушка Альберт, который слышит плоховато. - Вот он рвотный порошок был, Вовка его, кажется, звали.

- Ну уж нет, - смеется ее отец. - Папка не отдал бы...

- Да я и сама при мозгах, отдал - не отдал, - рубит она задиристо и тоже смеется.

- А еще они собачьи бои устраивали, вот что, - рассказывает дальше дядя Витя. - На деньги. Этого я, конечно, никогда не одобрял.

- А я фильм такой мексиканский смотрела, "Amores Perros" называется. Влюбленные псы. Там у одного парня тоже собака участвует в собачьих боях, а потом он через весь Мехико везет ее к ветеринару. Видел? - пинает Димку.

Она то и дело принимается его мутузить или щекотать по поводу и без повода, а он реагирует неизменно добродушно. Меня же она особо ни о чем не спрашивает и редко смотрит в мою сторону.

- Не-а, - пожимает плечами тот. - Это ж в Мексике, далеко так.

- А я, между прочим, даже немножко музыку кое-какую оттуда слушаю. Manа. Слыхал о такой группе?

- Да нет, по-моему.

- Ну и о чем тогда вообще с тобой говорить, а? - тискает она его.

- Да я ж теперь в церковном хоре в Глазго пою. Теперь в основном классику слушаю.

- Тогда тебя надо с Тохой моим познакомить, - включаюсь я, чтобы хоть как-то поучаствовать в их милой перепалке.

В этой семье все такие меломаны - кроме тети Али. Как раз на террасе играет "Желтая дорога" Кузьмина. Напрягающе-р?ковая композиция, но ведь здесь такое любят. Когда же по полной программе идет очень импровизированное гитарное соло, тетя Аля не выдерживает и просит сделать наконец потише, а то "по мозгам бьет этот шум". Мы с ней переглядываемся, я улыбаюсь и инстинктивно чувствую одну волну с ней. Дядя Витя послушно прикручивает, а она жалуется, мол, вечно от его музыки покою нет. Попросишь его посуду помыть - он первым делом ее врубает. А если его нет нигде и ни на какой зов он не откликается, то можно быть уверенным, что он где-то в сарае или в гараже наушники напялил.

- А вот я вам, ребята, сейчас поставлю музыку, послушайте, - встает дядя Витя и набирает ролик с живым выступлением Eagles с их - кто бы мог подумать - "Отелем Калифорния".

- Акустическа версия, - поясняет он. В его семье всегда найдется как минимум один ценитель подобного.

Мы все перебрались к ним в гостиную. Пока Оксанка с дядей Витей обсуждают гитарные соло, "вот с этого места уже полная импровизация идет, интересная версия, никогда ее не слышала", "да, а мне больше всех вон тот из гитаристов нравится, посмотри, как играет невозмутимо" - я слушаю дедушку Альберта:

- ...да, а тогда я на тракториста пошел... В Сибири. На курсы меня от совхоза послали. По началу тяжело было. Я же только три класса кончил, Да, три класса, потом - война. Отца - на фронт. Он оттуда в плен попал, а потом в Калифорнию эмигрировал. Только вот в восьмидесятых годах сюда переехал и мать к себе вызвал. А мы уж потом, в девяностых сюда перебрались.

Дедушка Альберт рассказывает не спеша, крепким, уверенным, совсем не старческим голосом, который так хорошо подходит к его крепкой, широкоплечей, коренастой фигуре. Спокойное лицо его с прямым, нерусским профилем обрамляют пышные белые волосы. Темные глаза уверенно смотрят из-под густых бровей, хотя один глаз из-за глаукомы ничего не видит.

- Нас четверых с матерью, как и всю нашу деревню - "Роте Фане", Красное Знамя, значит, это до тридцатых годов она еще "Ной-Хоффнунг" называлась, то есть, Новая Надежда, - тогда, в сорок-первом, по вагонам, в товарняки-теплушки погрузили и - в Сибирь. В один день вывезли, почти никого не оставили. Это чтоб не перебежали.

К нему опять подлазит Фродо, дедушка Альберт снимает тапочки, и Фродо лижет ему больные ноги. Дедушка Альберт смотрит на него, и его представительное, немного жесткое лицо озаряется доброй улыбкой:

- Одно за колбаской ко мне бегает. Собачка у нас была, беленькая такая. Бежала за нами до самой станции, пока нас не погрузили. Мне потом, после войны уже люди, кто остался там, рассказывали - прибежала она потом домой, на порожек легла и лежала. Есть ничего не ела, да так и издохла.

Наверное, в каждой переселенческой семье есть такие вот свои истории. Просто у нас в семье никогда их не рассказывали. Поэтому мне интересно слушать его неторопливую речь.

- Я старшим у матери был. Десять лет мне было. Два брата еще, Йозеф и Якоб, и сестра совсем маленькая. Амалия. Красивая была, только упала, видно, и горб рос у нее на спине. Поселили нас там под Искитимом в одной деревеньке. "Ровное" называлась. Избу дали. Недалеко - лес, бор. Болота. Осенью было, в сентябре, а там уже и зима. Лютая она там. В тот год даже из местных, кто родился там, не выживали. А мы выжили. В снегу замерзал. От волков отбивался. Чего только не было. Вытянул братьев. Маленькие еще были. Мать поначалу каждый день в трудармию забирали. Приходит она как-то вечером, а она, Амалечка, сестренка, лежит, молчит. Не двигается. Тронули ее, а она не дышит совсем. Холодная уже. С голоду умерла. А я в тринадцать лет работать пошел. Это потом меня на курсы послали. Соображал-то хорошо. А из Сибири мы в Ростовскую область вернулись. В совхоз. Сын Витя, папка Оксанин, в школу уже ходил. Это ведь я ей имя придумал, - говорит мне дедушка Альберт вдруг, улыбаясь, - сказал им, чтоб Оксаной назвали.

Мне нравится ее имя. Всегда нравилось. Не знаю, просто так или потому что оно - ее. Киваю ему с улыбкой.

- Люди там, в Сибири, хорошие. Спокойные. Не предадут никогда. После мы в Ростов перебрались, и до чего мне там, на юге люди злыми, склочными показались. Чуть что - сразу ругаться. Там уже я на завод поступил механиком. К ним техника новая поступила, французская, так я ее самостоятельно изучил. Никто кроме меня в ней не разбирался, поэтому за мной даже главный инженер вечно бегал, чтобы я только, не дай бог, никуда от них не ушел. По такому разряду получал... человеком был... - произносит он задумчиво. - А теперь... Но слава богу, хоть дают здесь пенсионерам пожить, не то, что там. Мне стаж-то мой весь засчитали, даже советский. А там бы голодные были. А твои откуда? - спрашивает он меня.

- Не знаю точно, - говорю ему я. - По-моему, с Поволжья. Наших в сорок-первом в Казахстан сослали. Я там родился, под Кустанаем.

- Дед, бабка живы-здоровы?

- Да, мотя и фадер живут в Бад Карлсхайме, где и мои родители.

"Мотя" и "фадер" - это искаженное от "мутти" и "фатер", мамочка и отец, то есть. Конечно, никакие они нам с Тохой не мать и не отец, а бабушка с дедушкой, но так зовет их отец и так звал их дядя Ваня, отцовский брат и у нас в семье для всех принято их так называть.

- А, так мы там тоже раньше жили, - оживляется дедушка Альберт. - Как переехали сюда. Моя Тося еще живая была. Это хорошо, что они у тебя вдвоем. А я один уже много лет.

Его Тося - это Оксанкина бабушка Антонина, отца ее, дяди Вити мать. Она лежит теперь где-то в Цинзенбахе, в тех красных огоньках, которые вспоминаю сейчас. Туда, к этим красным огонькам они ездят пару раз в году. В этих красных огоньках он забронировал себе почетное место рядом с ней.

Он страдает от радикулита, остеохандроза и ряда других болезней, но несмотря на это живет "сам" на своей половине, сам себе готовит и ездит в магазин, сам водит свою машину, которую паркует у себя перед дверью. Хоть дядя Витя и тетя Аля постоянно к нему ходят и помогают - ему нужна независимость от детей, и он, пока позволяет здоровье, живет у них под боком, но самостоятельно.

- А вот если я тебе билет на концерт их подарю? - слышу я Оксанкин голос, обращенный к дяде Вите. - Они у нас иногда выступают, в Конгресхалле или в Виттенбергхалле, - называет она два самых крупных наших концертных зала. - Приедешь с мамой, у меня переночуете. Или я с тобой пойду.

- Нет, доча, - качает головой он. - Я не созрел еще. Мне надо морально подготовиться... созреть...

- Так куда ж еще зреть-то? - восклицает она недоуменно.

- Да мне бы вот с сауной как-нибудь разобраться...

Дядя Витя постоянно что-нибудь строит. Его новейший проект - сауна на чердачном этаже их дома, который строили они долго и нудно. И пока он не осуществит все свои проекты, говорит он, будет жить "начерно".

С удивлением обнаруживаю, что это, как я считаю, дурацкое качество, немного присутствует и в Оксанке. А иначе откуда тогда эта ее бережливость, эта ее жизнь в Вэ-Гэ вместо нормальной квартиры? Она живет завтрашним днем, думаю я, пока прислушиваюсь к тому, как она подшучивает над дядей Витей. Вместо того, чтобы наслаждаться тем, что есть здесь и сейчас.

Когда мы наконец двигаем, уже совсем темно. Я ношу ее вещи в багажник, когда в коридор до меня из кухни доносятся слова, произнесенные вполголоса ее отцом:

- Хороший парень. Спокойный.

Как распирает меня от этих простых его слов. Но если я думал, что это - пик, то тетя Аля живо наставляет меня на путь истинный:

- Да, он мне еще в прошлый раз понравился.

Спасибо. Вот спасибо. Как греет мне душу, что я нравлюсь ее родителям. Ну, так дело за малым. И раз я хороший, то вы уж простите, но... не могли бы вы так, невзначай подкинуть сию мысль и одной загруженной всякими левыми мыслями девочке, которая по совместительству еще и ваша дочь?

***

И вот за руль ее старенькой зелененькой Тойоты Короллы она садится сама, а я устраиваюсь рядышком.

Когда мы отъезжаем немного, она без перехода, спокойно спрашивает, сосредоточенно глядя на дорогу:

- Был здесь недавно, что ли?

Ага, тетенька, по ходу, сдала. Ну и что? Ну, был.

- Да, - подтверждаю просто. И больше не говорю ничего на этот счет. - Не больно? - справляюсь лишь участливо.

Она отрицательно машет головой. Некоторое время мы просто молчим. Да я и не знаю, о чем говорить.

Она, видимо желая произвести на меня впечатление, вначале топит под 180 км/ч. Забавно, ведь исследования показали, что по статистике мужчины за рулем ездят медленней своей обычной скорости, если рядом с ними - женщина, а женщины - наоборот быстрее, если рядом с ними мужчина. Вот только у ее машинки меньше ста лошадок, да и коробочка - поменее двух. И она, зелененькая, явно не привыкла к такому обращению, вот и ревет обиженным ревом. Я благоразумно молчу. Что-то подсказывает мне, что добрым советам в вопросах вождения здесь будут не рады. Наконец, она сдается и слегка успокаивается, а я и ее машина вздыхаем с облегчением.

Иногда она украдкой бросает на меня взгляд. А моя сегодняшняя храбрость, наглость износилась, вся в конец израсходована, я вдруг понимаю это, оставшись с ней наедине в ее зеленой консервной баночке. Поэтому просто смотрю на нее, стараясь не отвлекать от дороги. На вечернем автобане - нам их предстоит три проехать - машин мало. Видимо, на то и был расчет, ведь она не первый год уже так мотается.

- Я тебе не мешаю?

- Нет.

- Ты хорошо водишь.

- Спасибо.

Я вспоминаю, что сдала на права она, кажется, с четвертого раза, но не говорю об этом вслух. А и не надо, потому что она, видимо, думает то же самое, слегка улыбнувшись. Все-таки, немножко она меня чувствует.

Ладно, вези меня, куда захочешь. Да ты, кажется, не особо хочешь. Ну почему ты такая... дикая? Закомплексованная? Может, слишком я события тороплю? А как же их не торопить, ведь ты сама сроду виду не подашь, что я тебе нравлюсь и что между нами даже, еханый бабай, что-то было. А я не могу уже. Совсем не могу. Так что будь уж добра, привыкай ко мне и не бойся меня так. Я... я ведь и сам немножко тебя боюсь, колючку такую. Но, если хочешь знать, благословение от твоих я уже получил. Осталось теперь только получить его от тебя.

- Хорошая у тебя машина, - говорю ей вдруг ни с того ни с сего, всматриваясь куда-то в относительную темноту автострады, на которой лишь изредка встречается белый свет встречных фар или красный - на нашей, когда обгоняем.

- Старенькая, - улыбается она. - Сразу после школы ее купила. Зато она почти не ломалась. И наполовину сама на нее заработала.

- Да, я тоже так когда-то. Помнишь, тогда... тем вечером, на школьном дворе... - и позднее у меня в кровати, да... - я тогда с работы возвращался... - Дурак, зачем именно о том вечере вспомнил? Так больше же особо не о чем. Спешу дальше: - На машину тогда себе зарабатывал. Но той у меня уже нет давно.

- Конечно, теперь тебе не престижно.

- А я за этим не гонюсь. Несолидно выставлять напоказ, сколько зарабатываешь.

- Но и не зазорно. Что такого, если можешь себе позволить?

- Ну, в смысле, машины для меня - это средство передвижения.

- А какая у тебя?

- Бэха.

- А модель?

- Пятерка. Годовалой покупал.

- Ну, так вполне подобающая тачка. Солидный андерстеймент. Ничего лишнего. Скажи еще, что цвета "графит"?

Вот и вернулось уже ко мне то чувство из поезда, когда мне хотелось, чтобы наша с ней поездка никогда в жизни не кончилась.

- Блин, - смеюсь, - сечешь как. Ты что - экстрасенс? Или все-таки успела тайком подкараулить?

- Мечтай дальше, Андрюшенька, - это она мне таким елейным, особо нежным голоском, а я - а-а-а-а, ну, наконец-то, вот он, мой долгожданный кайф, не зря сегодня корячился. Давай дальше, раз затеяла, еще хочу...

- Я просто в нашей сфере дольше твоего работаю. Хоть и не совсем с тобой на равных.

- Так, хорош прибедняться - на равных - не на равных. Слушай, а можно - еще?

- Чего - еще?

- Можно еще раз назвать меня Андрюшенькой?

- Когда ты в последний раз просил "еще", то это было про... дай вспомнить...

Ну ни фига себе. Она и флиртовать может. Или мы с места сдвигаемся? А я как-то пропустил этот момент.

- Так это я к азам возвращаюсь. Что же делать, если с ноля приходится начинать?

- Сам виноват, что со мной связался, - говорит задорно, почти кокетливо.

- В смысле?

- В смысле: я по гороскопу - рак.

- Ну и что? - и при чем тут гороскопы?

Про что они вообще, гороскопы эти? Опять заморочки бабские.

- А просто у раков девиз такой: шаг вперед - два назад, - а, не, ну тогда беру свои слова обратно, гороскопы - вещь. Это описание - конкретно про нее.

- Ну ладно, тогда будем тянуть тебя за... за это... за что там раков тянут... Так, и вообще, ты у меня не увиливай...

- От чего?

- Не придуряйся! Я жду...

- А-а-а... Ну ладно... Андрюша...

- Да-а-а! - сам вроде прикалываюсь, но мне реально вставляет от этого. - Умничка. Еще, - подначиваю ее.

- Да сколько тебе надо? - смеется она смущенно. - Ну ладно: Андрюша, молодец, что сегодня приехал. Я...

- Да? - учащенно так дыша, - Да, моя радость? Ты - что? - глажу ее руку, правую, ту, что переключает коробку передач, поднимаюсь выше к плечику. Она вздрагивает:

- Ну что ты, ну постой, ну не надо так, нахрапом...

- Оксана! Хрена себе - нахрапом, - уже не выдерживая, почти вскрикиваю я. - Да я... Да ты...

Да знала бы ты, что ты со мной делаешь. Как я вообще себя в руках держу с тех пор, как... как увидел тебя полуголенькую в той кабинке в магазине. По мне - так все эти твои вокруг да около... Ну да, я понимаю, это, наверное, так принято у... некоторых девушек... у тебя... Вот я и решил терпеть. Но сколько же еще это может продолжаться?

Однако, я ее смутил, и она вроде как поддается:

- Ну ладно, только руки особо не распускай, мне же нельзя отвлекаться.

- Хорошо. Так что ты там еще хотела мне сказать?

- Что обрадовалась, когда ты приехал.

- А я так и подумал, - подтверждаю, с наслаждением массируя ее затылок. - Так ты затекла же совсем, ну? - оправдываюсь, когда она пытается что-то там из себя скорчить. - Не, вот серьезно тебе говорю, дурак был бы, если б чего другое подумал, глядя на тебя... Такой взрыв эмоций, как приехал. Как только на шею мне не кинулась, думал, зацелуешь, задушишь на фиг.

- Я очень тебе обрадовалась, - продолжает она кротко. - Спасибо, что приехал.

- А вот "спасибо" могла бы и не говорить. Я ж из эгоистических побуждений. Ради себя старался. Это ведь мне без тебя было плохо.

Она вдруг смолкает, а я, продолжая, произношу вдруг нечто, ставшее для меня явным в тот самый момент, произношу это самое таким тоном, как если бы сказал ей еще что-нибудь о ее машине:

- Да-да. Мне давно было плохо без тебя. Фактически все время. Говорил же тебе тогда.

- Ты поэтому приезжал сюда недавно?

- Да, - подтверждаю просто, не вдаваясь в подробности.

Я все еще не разглашаю того, что творилось со мной перед тем, как встретил ее. Ну не готов, говорю же.

Я вдруг смотрю на нее и спрашиваю:

- Приятно было?

- То есть?

- Я про массаж.

- А, да, конечно. Еще как.

- Еще хочешь?

- Да.

- Попроси.

- Сделай мне, пожалуйста, еще массаж, ты так классно это делаешь, - шелестит она, делая большие, красивые, томные глазки и, слегка вытянув их, сексуальные губки.

- Как меня зовут?

- Андрей.

- Неправильный ответ.

- Андрюша.

- С удовольствием, солнышко, - это уже я произношу с удовольствием

Теперь, видимо, она поугорать надо мной решила, потому что когда я опять принимаюсь ее обрабатывать, она начинает слегка постанывать и потягиваться, на губах - коварная ухмылка, а про глазки бесстыжие вообще молчу:

- А-а-ах, ка-а-айф... Да-а-а, еще... Ты так классно это делаешь, Андрюшенька... Да... Да... Да... Не переставай... Давай еще...

И она не прогадывает ни хрена. Ну ни на йоту. Кажется, она даже не подозревает, что ее стоны сейчас со мной делают. Так, это что такое? А ну, лежать (это я уже - не ей)... Вот коза...

В конце концов я сам прекращаю эти поползновения, сообщив ей, что сеанс эротического массажа окончен, она здорова и жить будет. Но она разошлась, как холодный самовар:

- Андрей, это было просто невероя-а-атно... - последнее слово она стонет с полузакрытыми глазками. - Меня давно уже никто - так...

Я зарываюсь в сиденье и решаю как-нибудь жестоко ей отомстить. А потому что меня там никто не послушал и теперь как хочешь, так и терпи... И давать мне сегодня вечером, как я понимаю, никто не собирался и в помине. Ну ничего, Оксанка, ты у меня еще попляшешь.

- Завтра пойдешь на работу? - спрашиваю ее.

- Да. И ты?

- И я. Пойдем вместе обедать?

- Пойдем, - это она мне тихонько так, словно не верит своим ушам. - А что, тебе разве не нужно... ну, там... возобновлять контакты после диссовского отпуска?

- Надо будет - возобновлю, - рублю я. - Слушай, Оксан, ты запарила. Я хочу провести это время с тобой. Поняла? Рыбка, - говорю ей с шутливой свирепостью, а сам смотрю на нее влюбленным взглядом. Да-да.

- Да ладно тебе, рыбак. Попробуй еще, поймай, - кокетливо так. И вдруг язык мне высовывает, как тогда, сто лет назад в общаге.

- Красивый язычок, - киваю одобрительно. - Чего умеет?

- Так, ты угомонишься?

- А ты пойдешь со мной завтра? И на обед, и после работы - тоже?

- Да пойду, пойду, куда же от тебя деться.

- То-то.

Она хочет подвезти меня, но я хочу проводить ее и помочь ей с вещами. Ну, само собой, и посмотреть, как она живет, а то дождешься от нее приглашения. Вон, в последний раз даже в комнату к себе не повела, на кухне мурыжила, как лоха какого-то.

- Искала себе комнату, приезжаю сюда посмотреть и - офигеть, столько книг, - поясняет она. - И я подумала, если у человека их столько, то он не может быть плохим.

- Ну, это - как сказать, - смеюсь я. Она в своем амплуа, конечно. - И что, как твоя Зузи? - спрашиваю, пока заношу ее вещи в угловую правую комнату, довольно большую, с теликом и компом. Тетки Зузи, по ходу, нет дома сейчас. Судя по всему, комната сдавалась в меблированном виде: здесь все до ужаса анонимно и никаким местом не связано с Оксанкой. Из-за шкафа выглядывает желтенькая гитара, которую я тоже как-то с ней не связываю.

- Ты знаешь, взбалмошная, специфическая тетка, работает в каком-то издательстве, но мы с ней сдружились.

- Не напрягает тебя?

- Нет, она безобидная. Я ее подкармливаю, а она меня спаивает - да нет, не в натуре, просто иногда пьем с ней местное яблочное вино за ужином, который готовлю я, вот и все. То есть, если у меня на это вообще находится время.

- Часто допоздна сидишь?

- Когда - как, - она, не стесняясь меня, начинает раскладывать шмотки по полкам и ящикам платяного шкафа, а я, спросив предварительно разрешения, усаживаюсь на кровати - эх, а на ней удобненько - и наблюдаю за ней. Шкаф поставлен боком, вдоль края кровати, служит своеобразной ширмой между ней и дверью, таким образом, кровать не видно из коридора, если дверь открыта. Функциональность, уродующая комнату в край. Хотя, судя по тому, что большинство полочек и шкафчиков ничем не заняты, Оксанка здесь вообще ни к чему не прикасается.

- Я здесь по большей части сплю - и все, - она словно мысли мои читает. - На выходных сваливаю. У меня нет друзей в этом городе, а с коллегами по работе я, кроме обедов, не тусуюсь. По вечерам работаю. Как-то дня три подряд приезжала так поздно, а уезжала так рано, что Зузи мне потом говорит, переживала за меня, не знала, где я, собиралась уже в полицию заявить. И как я, мол, терплю. У нее - свой график, у меня - свой. Есть хочешь? - спрашивает она меня вдруг.

- Не хочу, - говорю, тут же мысленно обругав себя идиотом.

- Чаю? - спрашивает, в ее голосе все сильнее сквозит усталость.

Да ладно, я ж уже взрослый. Все еще будет.

- Нет, я пойду, а ты отдыхай, - говорю ей решительным тоном, и, прежде чем она успевает себе там чего-либо понавыдумать из этого моего отказа, резко поднимаюсь, делаю шаг ей навстречу, обнимаю, крепко-крепко прижимая к себе. Потом отстраняюсь немного, чтобы запечатлеть у себя в памяти ее усталое личико. Пусть оно приснится мне именно таким этой ночью, раз уж ее не будет рядом. Не удержавшись, слегка провожу по ее щекам, ласкаю их. Мне показалось, или она, слегка двинулась навстречу моей руке, потерлась о мои пальцы? Со мной еще никто так не делал, и мне хочется, мне до одури хочется сжать ее, до того меня это ее движение трогает и умиляет. Но я вижу, что она очень устала. Очень.

- Слушай, в чем дело? Ты что, работала все-таки у твоих?

- Да, вчера. А у них еще интернет медленный. Спасибо, твой массаж в машине - это было действительно круто.

- Бедненькая.

Не скрывая эмоций, прижимаю ее голову к своей мужественной, могучей груди - ну, или мысленно надеясь, что она в этот момент ей такой кажется - глажу ее волосы, снова массирую затылок. Жалко мне ее.

- Слышь, зайка, кинь, на фиг, все и ложись, - бормочу, уткнувшись носом ей в затылок. Она сопит мне в грудь, ей нравится. - А завтра увидимся и я...

- Что, позаботишься обо мне? - со смехом пыхтит она, уткнувшись в меня.

- Да-а-а, накормлю тебя. Поведу куда-нибудь. А теперь - давай, выпинывай меня уже, а то мне...

- А то тебе пора?

- А то мне трудно оторваться от тебя, солнышко, - как приятно ее так называть, а ей, кажется, приятно это слышать, - а тебе спа-а-атки пора... Так, давай, пинай меня... Вот так... Вот умничка...

Мы тихонько смеемся оба, она меня не пинает, а бодает в грудь, и я со смехом пячусь по коридору, до самой двери. Все-таки не такой я коротышка, каким привык считать себя в компании Санька, Эльти, даже Тохи. Она на полголовы ниже меня. Почти на голову. Потом она вдруг смотрит на меня каким-то умоляющим взглядом - мне кажется или она не хочет, чтобы я уходил? Уже почти полночь. Я могу остаться, конечно. Она, моя сладенькая девочка, когда колючечка, а когда - такая мягонькая, она же сдастся, надо будет только немножко на нее надавить, ну самую малость. И я смогу сделать с ней сейчас то, что вообще-то собирался сделать в какой-нибудь более романтической обстановке. Желательно, у меня дома. Да нет, решаю я, не надо сегодня. Не надо сейчас. Я нежно-нежно целую ее губки, еще нежнее, чем сегодня днем у ее родителей.

Потом беру ее лицо в свои ладони:

- А теперь - спать. Поняла?

- Есть, шеф, - салютует она, шатаясь, словно пьяная, - зубы можно перед сном почистить?

- Только не переусердствовать, - это - я строго так, и мы оба ржем.

- До завтра.

Несмотря на то, что там, у нее, я твердил себе, что не могу остаться и потому, что мне надо подготовиться к завтрашнему дню, я очень медленно бреду от нее к себе. Я оглядываюсь на ее дом - просто так оглядываюсь, ее окно выходит во двор, а не улицу, а значит, она меня сейчас все равно не увидит, не посмотрит на меня оттуда.

Пошаркивая, огибаю круглую стену зоопарка. Оставляю за собой уродливо-современное здание церкви, похожее на бункер с огромной кирпичной трубой, пересекаю площадь Уленшпигеля, чуть не попав под машину - они здесь в любое время суток ездят. Бреду какую-то часть пути через Эльзенбергский парк - Эльзенбергер Анлаге, вижу боковым зрением тусующихся там жителей общежития для наркоманов - бывших и тех, что в процессе реабилитации, и тех, и других, впрочем, безобидных. Общага находится рядом на одноименной улице Эльзенбергер Анлаге, ей, общаге, название дали - "Эльза-24" или попросту "Эльза". И вот я уже на Майль. Надо мной звезды, вон их сколько, а я иду и не вижу ничего вокруг.

Вот я и дома. Мне тесно в моей квартире, я бегу на балкон и стою там часа два. Просто стою, смотрю перед собой в темноту и ничего в ней не вижу. Перед глазами только ее усталое, такое бесконечно дорогое лицо и умоляющие глазки. А в ушах звенит только ее "дозавтрадозавтрадозавтра"...

Саундтрек-ретроспектива

Владимир Кузьмин - Желтая дорога

Eagles - Hotel California Acoustic 2012

Андрюхин словарик к Главе 4 Жара по курсу часть 2

андерстеймент	Understatement, "занижение ценностей", модель поведения в обществе, направленная на то, чтобы не кичиться своим положением или достатком, может проявляться, например, в намеренном избегании слишком явных предметов роскоши или приобретении дорогостоящих товаров, дизайн которых на первый взгляд не выдает их истинной стоимости
Властелин Колец	цикл романов английского писателя Толкина, относимых к жанру "высокого фэнтези"
Вэ-Гэ	WG, сообщество жильцов, арендующих одну квартиру, при этом договор об аренде может напрямую заключаться с владельцем одним из жильцов, который затем сдает одну из арендуемых им комнат под субаренду, как в данном случае Зузи сдает одну комнату Оксане
дедлайн	здесь: срок для сдачи проекта или работы в деловой сфере
Европа	здесь: проспект Европы, вымышленное название одного из проспектов в бизнес-квартале, а также одноименной станции метро и парк Европы
Ротентор	"Красные ворота", вымышленное название города - места жительства родителей Оксаны
Силмариллион	цикл саг и легенд, выдуманных английским писателем Толкином и поэтому относимых к жанру "высокого фэнтези"
Толкин	Джон Рональд Руэл Толкин, английский писатель и филолог
Фродо	главный персонаж романов Толкина из цикла "Властелин Колец"
хайм	Heim, вообще-то Wohnheim, здесь: общежитие
чау-чау	порода сторожевых собак
шиба	правильно по-русски: сиба-ину, порода охотничьих собак
Эдинборроу	правильно: Эдинбург, историческая столица Шотландии
Эльза	вымышленное название общежития для наркоманов неподалеку от дома Андрея
Эльзенбергер Анлаге или Эльзенбергский парк	вымышленное название парка неподалеку от дома Андрея

Комментарии: 3, последний от 03/04/2019. © Copyright Ренцен Фло (flo_renzen@yahoo.com) Размещен: 18/12/2018, изменен: 03/04/2019. 52k. Статистика. Глава: Проза, Любовный роман Книга 2. Большой город поет о любви Иллюстрации/приложения: 4 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Книга 2, Глава 4. Жара по курсу Часть 2

Ренцен Фло : другие произведения.

Глава 4. Жара по курсу часть 2