Аннотация: Эпизод, в котором двое старых приятелей встречаются вновь, а некая божественная личность таинственно исчезает.
Танцор. Мечник. Пахарь. Мыслитель.
Так называли четырех сыновей и сподвижников Создателя мироздания, чтимого в Аргванаре и многих иных странах.
Если самого Создателя не могли лицезреть даже самые просветленные Его служители, то четверку удавалось не только увидеть, но и узнать поближе. Правда, не всем, далеко не всем - и не всегда.
Первый, хрупкий и легкий, как родная ему воздушная стихия, был улыбчив, радовался каждому солнечному лучу и каждой былинке, свободно носился по мирам и, отплясывая затейливые фигуры, звал за собой всех искусных творцов. Музыканты, живописцы, скульпторы, поэты и все, кто так или иначе вносил в мир прекрасное, почитали его и призывали в сложных жизненных обстоятельствах.
Второй носил одежды огненного цвета, обладал буйным нравом и покровительствовал воинам. Его волосы жили собственной жизнью: если кто-то из посвятивших себя Мечнику нарушал клятву, во сне к предателю приползала сплетенная из длинных рыжих прядей змея и, словно живая, кусала в шею - насмерть. А если воин отличался на поле брани, Мечник награждал его невидимой броней, названной "круг звездного пламени".
Третий вечно шел за сверкающим плугом, проводя борозды по плодородной почве и показывая пример всем земледельцам-труженикам. Встретить его было почти невозможно - разве что виллан прожил особенно добродетельную жизнь, вот тогда Пахарь сам навещал своего верного работника и награждал венком из небесных цветов, что растут только в высочайших божественных пределах. И говорили, будто даже после смерти счастливца эти цветы не вяли годами, и, положенные в гроб, источали дивный запах нездешнего мира.
Четвертый оставался загадкой даже для служителей Создателя, строивших его храмы. Из видений первых учеников они знали, что Мыслитель обычно принимал облик юноши лет двадцати - стройного, невысокого, с круглым лицом и приветливыми глазами. Он странствовал по берегам водоемов и учил людей вере и любви ко всему, что их окружало. Он велел им не надевать масок лжи и злобы, не оскорблять лишний раз немощных и помогать тем, кому нужна поддержка.
В первые века, когда религия только складывалась, и почитатели прежних племенных божков протестовали и воевали с учениками четверки, нередки были случаи, когда Мыслитель являлся в гущу боя и останавливал сражавшихся.
Разумеется, такие поступки были не по душе его брату - Мечнику. Разве божеству войны приятно смотреть, как его служители мирно расходятся, беседуя о том и о сем? О, нет.
И вот однажды Мыслитель куда-то пропал.
Вначале Храмовники не обратили на это внимания, ведь и раньше этот бог не был частым гостем в человеческих поселениях. Но по мере того, как текли десятилетия, и трех братьев видели в разных местах, а Мыслителя и след простыл, верные служители стали беспокоиться.
Однако что поделаешь с исчезновением бога? Да, он не иголка в стогу сена, не камешек на дне моря и даже не ресничка над глазом красивой девушки, все так. Но ни единого способа найти Мыслителя растерянные служители, как не бились, так и не сумели придумать. А когда кое-кто попытался задать вопросы его братьям - этот кое-кто попросту... исчез.
Наученные горьким опытом, Храмовники решили более не искать четвертого брата и сосредоточиться на поклонении Создателю и оставшимся трем. Этого, на их взгляд, было вполне достаточно.
Мало-помалу из священных книг стали пропадать упоминания о Мыслителе. Из храмов - статуи четвертого сына Создателя. Когда кто-то из молодежи встревожился, старики велели им слушаться старших и спокойно смотреть на мир и все, в нем происходящее, ибо оно суть тлен, суета и мгновение.
Воистину так.
Хозяин трактира "Лапа обезьяны" Фиркас по прозвищу "Фига-с-два" нервно побарабанил пальцами по залитой пивом поверхности барной стойки. Его единственный зоркий глаз мигом выхватил из толпы полупьяных, совершенно пьяных и немногих только что прибывших и слегка захмелевших посетителей подозрительную троицу.
Дело было к вечеру, делать было... много чего. По правде сказать, Фига-с-два мог сейчас стоять и наблюдать за залом лишь потому, что рядышком вертелись юлой два помощника - молоденький скальзанец Урвет, он же Ушастый выползок, и средних лет лакхарец Айхаал, он же Ал. Кружки с пивом вылетали из их рук со скоростью стрелы, прыгали в жадные руки гостей и мгновенно опустошались, а затем проделывали обратный путь к стойке и к бочке с крантиком, сделанным в форме не всегда называемого в приличном обществе мужского органа.
Женщина, которая вела - или скорее, тащила за руку мальчишку - снова привлекла внимание трактирщика. Но Фиркас тут же переключился на второго, растерянно вставшего в дверях и озиравшегося по сторонам. Мимо него в зал влетали холодный ветер и снег.
- Эй, ты! - заорал Фиркас одуревшему малому. Когда тот посмотрел на мужчину большими голубыми глазами, последовал приказ: - Быстро закрой! Не хватало мне еще тут луж и грязи лишней!
Малый закрыл рот, захлопал глазищами, но приказ выполнил. Дверь с грохотом захлопнулась, все трое быстро, сомкнувшись почти как боевой отряд, пошли в дальний угол зала. Там оставался не занятым единственный стол.
И предназначен он был отнюдь не случайным бродягам.
- О великие боги и сам Отец-Создатель! - Фиркас сорвал с мощной шеи засаленный платок и утер глаза - их почти выело трубочным дымком и дымом от кухонного очага, к которому хозяин то и дело бегал, чтобы поторопить доходягу-повара. - Только этого мне не хватало.
Он свистнул вышибале Куррою, но тот, как назло, именно в этот момент вздумал отлучиться в нужник.
Бормоча: "Если хочешь что-то сделать правильно, сделай сам", трактирщик одним прыжком вымахнул из-за стойки и стал пробираться между телами гостей, сидевшими, валявшимися на полу или двигавшимся в разных направлениях по залу.
Когда он добрался до заветного угла, женщина уже преспокойно сидела там и оба мальчика, клацая зубами, жались к ее бокам.
Она развязала шнурки у горловины и скинула капюшон теплого зимнего плаща, а потом распахнула полы, и Фиркас проглотил все злобные ругательства, которые уже почти вылетели из его луженой глотки.
- Брунгильда?!
Когда к ним подбежал здоровенный мужик с харей, едва ли поддающейся цензурному описанию, Аморис напрягся и приготовился к драке.
Само собой, его высочество не стал бы пачкать рук кровью этого мужика. Слишком хороший повод для местных вызвать стражу, потащить в суд и там вдоволь насмеяться над принцем-изгнанником, попавшим в переплет.
А вот напустить на него Амину или Бакта, или обоих - это всегда пожалуйста. А если будет возникать - в дело вступит Брунни.
Принц зловеще усмехнулся и сжал в кармане бутылочку с джиннией. Ворон, топтавшийся по столу, захлопал крыльями и закаркал.
- Брунгильда?!
Мужицкая харя перекосилась уже до безобразия, и Аморис вопросительно взглянул на наставницу.
Она не спеша выдохнула, потянулась и положила руки с тяжелыми кулаками на стол, потеснив недовольно каркнувшего Бакта.
- Фига-с-два, дружище. Сколько лет, сколько зим. И ничуть не изменился. Так же любишь пугать детишек и женщин.
Из-под горловины рубахи трактирщика стала выползать краснота. Он скривился и оглянулся, словно их разговор подслушивали, хотя в возраставшем шуме никому уже не было дела даже до соседей.
- Брунни, золотко мое. Что ж ты... так. Со старым другом, сурово, эх, как сурово.
Аморис подпер кулачком щеку и с наслаждением следил за беседой явно потерявшегося плебея и Брунни. Вим шмыгал носом и скромно вжимался в лавку, стараясь прикинуться пушистеньким кроликом. Ага, как же. Принц злобно скосился на барончика - прах его возьми, брата! - и вспомнил, как уверенно тот шел эти два дня. Крюгехальма не смущал ни скудный запас еды и воды, ни отсутствие лошадей и слуг, этого маленького деревенского выскочку, похоже, вообще ничего не смущало!
Заскрежетав зубами, Аморис припомнил и то, как Крюгехальм телячьими глазками смотрел на Брунни. На его, Амориса, и только его Брунни! Прошлой ночью, когда они с трудом договорились с хозяйкой придорожной овощной лавки и устроились у нее на ночлег, это гаденыш посмел даже сказать Брунгильде несколько очень нежных фраз на своем провинциальном диалекте, с громыхающими согласными и дурацкими "шолнце шветлое".
Ну, шолнце шельшкое, дай только добраться до кровати в этом трактире! А уж ноченькой темною поглядим, что от тебя останется после моих царственных кулаков.
Принц, погрузившись в мечты о мести, упустил главную часть речей и очень удивился, когда прибежавший на зов хозяина слуга поставил перед ними поднос с массой вкуснейшей еды и тремя чашками ароматного, горячего напитка - скорее всего, глинтвейна. Схватив одну из них, Аморис отхлебнул и зажмурился от удовольствия. Желудок предательски заурчал.
- Ешьте, ешьте, - ласково велела валькирия и поощрительно кивнула обоим мальчикам. - Я пока схожу с Фиг... Фиркасом и скоро вернусь.
- Но я ж сказал, - заныл трактирщик, - скоро сюда явятся графский племянник с дружками, могут быть проблемы, это их постоянный стол!
- Тихо ты.
И валькирия, не слушая возражений, схватила сопротивлявшегося Фиркаса за руку и уволокла куда-то в сторону кухни.
Вим наконец отлепился от стены и ринулся опустошать поднос.
Аморис хотел выдержать голод с достоинством, но тот взял верх - его высочество отбросил все сомнения и, схватившись руками за куриную ножку, стал ее обгрызать. Лезшему под руку Бакту достались хрящики и кожа.
В зале уже негде было яблоку упасть, пьяные по большей части уже отдыхали под столами, за окнами завывал ветер и мела метель.
Можно было надеяться, что хотя бы до утра никто не осмелится путешествовать по обледенелым дорогам королевства...