Аннотация: написано для конкурса "Под знаком Z" издательства "АСТ". Пролетел :)
Наполовину
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет...
А. А. Блок
***
Ночь, улица, фонарь, аптека.
- Агрхагрх, - прорычал разваливающийся на запчасти мертвец, а про себя подумал 'Дышать труднее день изо дня! Господи, черт тебя подери, что ты с нами делаешь? Решил нас наказать? Убил бы всех. Зачем полумеры? Почему мои руки меня не слушаются? Почему пальцы отваливаются, будто это сифилис в последней стадии? А как же душа? Разве для этого гнилого сосуда? Зачем такие муки, Господи?'
Стоя на коленях у разграбленной аптечной витрины, зомби выглядел необыкновенно разбитым. Понурый, тихий, скулящий. И совсем-совсем мертвый. Страшным его назвать было нельзя. Как нельзя назвать страшным бесформенный обрюзгший труп, прогнивший со всех сторон кусок мяса, обернутый в брюки и рубашку.
Просто мерзкий. Необыкновенно противный. До тошноты. Но ни капли не страшный.
Жирные трупные черви, копошащиеся аккуратно над верхней губой, создавали занимательную иллюзию, будто мертвец что-то напевает себе под нос. Не достает для полноты картины губной гармошки и ковбойской шляпы с широкими полями. На руках и в правом боку у него не хватало приличных кусков мяса. Кто-то жадно выхватил аппетитный кусок из плеча, оголив ключицу. Рой назойливых зеленых мух, кружащий плотным облаком, не приносил мертвецу никаких неудобств. Жужжат себе, и пускай жужжат.
Капли смердящей слизи, перемешанные с трупной жидкостью и остатками непонятно как модифицированной крови в этом тухлом теле, со звоном разбивались о гранитный пол аптеки, отполированный подошвами тапочек неповоротливых бабушек. Воротник из бардовой крови, свернувшийся твердой коркой, начинался у подбородка и тянулся вниз по драной рубашке вплоть до пупка. На руках не осталось ни одного целого ногтя - все живьем сорваны. Или уже не живьем.
Свет ближайшего к аптеке фонаря - одного из немногих уцелевших на разгромленной взрывами улице - освещал неловкие передвижения мертвецки медлительного вора. Таких безнадежно больных посетителей аптека еще не видывала. Лекарства тут, к сожалению, бессильны.
Неуклюжими руками он пытался открыть один из сотни ящиков гигантского шкафа. Кипельно белый коробок из добротной древесины пестрил красно-яркими разводами. Пенопластовую табличку с непонятной надписью каким-то чудом он умудрился сорвать, а вот самый обыкновенный латунный шпингалет никак не поддавался. Будь у него целы слезные железы - заряд мелкой дроби злобного прохожего попал аккуратно в лицо, он точно бы расплакался от беспомощности. Громко-громко, на весь квартал, будто писклявая девчонка, у которой соседский мальчишка отобрал любимую куклу.
Но он молчал. Молчал и тихо сопел, старательно дергая неподатливую дверцу. Дернул - ничего, дернул снова - что-то в замке хрустнуло, но шпингалет держался. Только щель появилась. Еще одна попытка открыть, и указательный палец предательски хрустнул, а затем неестественно выгнулся внутрь ладони. Кожа порвалась, кость выскочила наружу, но кровь не брызнула. Боли он совсем не почувствовал. Хоть какие-то плюсы.
- ЕКРГРХХ, - закричал зомби, а про себя подумал, перебирая взглядом палец за пальцем: 'Минус четыре. Осталось всего шесть. Ну, откройся же ты! Откройся! Ящик! Ты мне нужен! Мне нужны лекарства! Мы же, мать вашу, разваливаемся на части!'
Шпингалет звонко бился о дужку, но ящик открываться не собирался.
- Крхгрх, - на полу кто-то захрипел.
Отхаркивая проглоченные по утру человеческие кишки, голая и грязная, мертвячка развалилась на полу поверх битых пузырьков и витринного стекла, в россыпи таблеток и пестрых пилюль. Под её утробным мычанием подразумевалось следующее: 'Не переживай, родной мой! Не злись, прошу тебя! И не умирай. Ради Бога, не покидай меня и не оставляй одну! Ножки-то мои оторвало. Ты помнишь эти ножки? Ты помнишь эти глазки? Эти красивые любящие глазки! Что же со мной стало, Антон! Я люблю тебя, Антон! Люблю'.
Антон же старательно боролся с ящиком и молчал. Битва мертвеца не на жизнь, а на смерть. Ирония судьбы, бессердечная ты сука.
Ящик с лекарствами стоически боролся. Видимо, возомнил себя сейфом. Выглядел целым и невредимым.
Спутница же выглядела из рук вон плохо. Да что там плохо, просто ужасно. Вздулась, подгнила, смердела и разваливалась. Сожранное накануне мясо старой жилистой бабки выходило из нее сплошным потоком, что совершенно не смущало барышню в общении с любимым мужчиной. Светлые некогда волосы от кончиков до корней измазались в темно-алый цвет, отчего девушка стала похожа на одну из тех неформальных малолеток, что красят волосы дешевым тоником из дня в день. Ужасный тон, пожженные пакли, кудластые завихрения - отличная прическа по временам зомбиапокалипсиса. Большинство из модниц лишилось своих помпезных гнёзд в одночасье и насовсем. Вместе с головой.
- Арырырыры, - почти что по-собачьи завыл мертвец, вихляво поднимаясь с колен. Ноги его чудовищно тряслись, тело била противная дрожь, прилипшее кусками стекло отваливалось мелким градом, а руки беспокойно перебирали выпуклости на стене. В рыке и клокоте определенно угадывалось 'Люблю'.
Он попытался улыбнуться. Жалкое зрелище. Мышцы на лице третий день как отказали, и потому милая улыбка напомнила хищный волчий оскал.
Так он и простоял несколько минут. Молчаливый и улыбающийся.
Мертвая девушка на полу с неким запозданием улыбнулась ему в ответ. Во рту у нее не хватало половины зубов, а щеки были разорваны так сильно, что лица совсем не осталось. Осталась лишь зияющая черная дыра на некогда прекрасном личике.
Свет от ожиревшей к концу месяца Луны дополз до ее обгрызенных ног, и оттого бесцветные в темноте остатки некогда живого существа - сине-зеленые кишки, бледно-серые искромсанные потроха, вывернутая наизнанку полость живота - засияли всеми цветами мертвой одноцветной радуги.
Серой и мрачной.
Разлетались и отскакивали миллиардами крохотных алых блесток в разные стороны гнилостные выделения, замазывая мерзким слоем пол под барышней. 'Кап-кап-кап' - эхом разносился звон от одного темного конца зала к другому. 'Хыщ-хыщ-хыщ' - пытался хрипеть изувеченным горлом мертвяк, сипло втягивая воздух отверстиями непонятно зачем и почему.
Собравшись с силами, она села, опершись на стену:
- Хырхгрыр, - девушка бесконечно тоскливо промычала и взглянула любимому в мутные, белесые глаза. Глубоко-глубоко. Нырнув и почти достав до самого сердца. Жаль, что оно уже не бьется в его груди, как раньше. 'Ты не спасешь меня, Антон. Ты не спасешь себя! Все кончено! Взгляни на нас. Мы - гнилые куски мяса, разве ты не видишь? Разваливающаяся тухлятина!' - читалось в ее взгляде.
И Антон это послание прочел. Прочел и камнем рухнул на пол, уставившись на звездное небо за окном.
С начала эпидемии прошло вот уже четыре дня. Со дня его смерти - немногим меньше.
Укус, лихорадка, смерть. Затем воскрешение. Так вышло, что они с Аней - девушкой на полу - оказались в самой гуще событий по своей вине. 'Любопытной Варваре на базаре нос оторвали' говорится в пословице. Носы беднягам никто не отрывал, а вот ноги Ане отгрызли еще при жизни. Толпа мертвецов тогда пчелиным роем облепила несчастную и наверняка сожрала бы, но Антон пришел на помощь. И изрядно искусанный, умер с ней в тот же миг.
Воскресли они также вместе. Друг возле друга.
Боль ушла, беспокойство испарилось, словно его и не было никогда, и алые сердца умолкли навсегда. Лишь только нежность и забота, что питали влюбленные друг к другу - никуда не делись. Любовь не умирает.
- Грыхрыркн, - почти шепотом промямлил мертвец и на четвереньках направился к спутнице. Не преодолев и пары метров, он споткнулся и завалился, распоров правый бок острым углом витрины. Из живота что-то вывалилось. Под неуклюжим мертвецом захрустело стекло, затарахтело железо, а сам он, видимо раздосадованный такой позорной нелепостью, зарычал, изрыгая из уродливого рта пробирающие до костного мозга всхлипы и стоны. 'Я тебя не брошу! Я умру с тобой. Снова' - его слова были понятны ей как никогда раньше.
Она потянула обгрызенные руки к нему навстречу, жамкая пальцами в воздухе, как это делают маленькие грудные дети при виде мамы. Спустя несколько неторопливых минут, мертвец прижал возлюбленную к расхристанной груди. Неуклюже, топорно и грубо. Затрещали хрупкие косточки. Но Аня ничего не сказала против. Лишь смотрела на него в упор и тихо скулила.
Необычайно громкие хлопки раздались вблизи от аптеки.
Мертвячка обреченно заплакала. Последние в ее организме слезы прочертили на грязном лице две соленые тропинки.
В тот момент им обоим казалось, что в груди у каждого происходят какие-то метаморфозы. Души, ускакавшие из тел при первой возможности, виновато вернулись обратно. Яркий, но в то же время необыкновенно ласковый, убаюкивающий свет ударил по глазам. Собрав всю волю в кулак, он что есть силы, прижал любимую к своему сердцу, и прежде чем отключиться, отчетливо услышал это живое 'тук-тук-тук' где-то глубоко внутри.
- Вот и конец, - подумал мертвец.
И умер.
Уже навсегда.
***
- Андрей Петрович, гематогена хочешь? - рослый дядька в дутой куртке присел у сгоревшего остова мятой 'десятки'.
- А где мы его возьмем, Юрка? Медведя валить в зоопарк пойдем? Ась? - собеседник радостно ощерился.
- Зачем медведя, - прошептал в темноте Юрка, - вон аптека, там наш гематоген.
- Можно, - поморщился Петрович, - если только на пять минут и без тотальной зачистки. У меня вон, - он махнул головой за спину, - десятка два патронов осталось, не больше. Боюсь, не сдюжим, если толпа пойдет. Бежать придется.
- Хватит, - произнес напарник и продекламировал шепотом пару четверостиший:
Жаль, что руки кривые - сломал автомат.
А зомбарь "на хвосте" об асфальт чешет стопы.
Быстро пятки сверкают, и уши звенят.
Ведь не любят людей мертвецы-мизантропы.
Скоро рухнул зомбак - подвела гравитация,
Заревел горько, бедный, от этой кручинушки.
Подвернулась ступня, не хватает в ней кальция,
С рационом таким нужно пить витаминушки!
Затем улыбнулся и добавил:
- Правдивый стих, зараза. По нынешним-то временам. Чтобы не ломаться, запасемся витаминами. Пять минут и полные карманы. 'Аскорбинки' не забыть бы только, да кальция.
- Ты заставляешь меня выделять слюну в безумных количествах, - Петрович сплюнул на вздыбленный коркой асфальт и звучно хрюкнул.
Хрюкнул и тут же утер усатый рот рукавом черной кожаной куртки. Длинное ружье, новенькое и чистое он заботливо положил себе на колени, забрался в рюкзак, что висел за спиной и достал оттуда россыпь красных пластмассовых патронов. Неспешно зарядил и немного погодя стукнул легонько прикладом своего напарника:
- Высоко сижу, далеко гляжу?
- А то, - Юрка распластался на дороге посреди развалин, всматриваясь в оптический прицел винтовки, - в аптеке жмуры топчутся. Парочка - она и он. Готовые почти, в фарш.
- Валим или сами выползут?
- Истребляем, - бросил Юрка и спустил курок.
С первого выстрела он почти вдребезги разнес мертвой девушке голову, второй выстрел пришел парню аккуратно в грудь, чего тот по известным причинам совсем не заметил. Третья пуля прошла слишком высоко, раздробив в щепки дверцу шкафа. Пузырьки и баночки повалились из шкафа лавиной. Юрка выстрелил в последний раз и суматошно вскочил на ноги. Эхо разлетелось волной, застряв в соседних домах, словно тянущаяся жвачка.
Звякнуло стеклами и затихло. Ощутимо хлопнуло по ушам.
- Твою мать, Петрович, - он бросил взгляд в сторону аптеки, - два выстрела в молоко! Девку завалил, а парень еще дергается. Кончай голубков.
Напарник лишь кивнул и не спеша затрусил к аптеке, озираясь по сторонам. На шум и гам эти твари сбегаются с чудовищной скоростью. В ушах у Петровича гудело так, будто он оказался внутри большого церковного колокола, голова шла кругом. Тем не менее, он отчетливо слышал шорох и тихое животное сопение из-за прилавка. Входная дверь разбита, коридор залит кровью. Поворот, еще один, и еще. Вот они!
От такой картины он откровенно опешил. Парень тихонько выл, убаюкивая на руках умершую девушку. Губы его шевелились, а руки медленно и неуклюже поглаживали волосы. Тихий всхлип, похожий на рыдание, с первых секунд забрался к Петровичу глубоко в душу, наполнив ее чувством невосполнимой потери. Парень поднял голову и взглянул Петровичу в глаза. Охотник остолбенел, руки онемели. Не в силах устоять, он выронил ружье и завалился на груду мусора, безмолвно уставившись на парочку. И в ту же секунду попытался высказать все то, чем наполнилось за эти дни его сердце: 'Они всё понимают'.
Громкий хлопок слева, вспышка яркого света, и верхушка черепа мертвеца разлетелась на куски. Безжизненной гнилой тряпкой он рухнул на пол подле девушки. Провалился вниз, словно марионетка, которой подрезали веревки. Подоспевший Юрка удивленно уставился на Петровича:
- Ты чего это раскис, друг? - он подал мозолистую руку и помог подняться.
- Не знаю, этот мертвец какой-то необычный.
- Необычный говоришь? - Юрка нехотя взглянул на трупы и брезгливо пнул парня ногой. - Обычный. А главное - мертвый.
- Показалось, значит.
Петрович поднял ружье с пола, отряхнулся. Тяжело выдохнул и, немного смутившись, тут же спросил у напарника:
- Как думаешь, они что-нибудь чувствуют? Что-то понимают?
- Хех, ты, что ли головой при падении ушибся? - Юрка подмигнул. - Как они могут что-то понимать. Твари голодные и только. Сколько наших сожрали, помнишь? То-то же. Разумные, мать их так!? Ага! Как кольчатые черви! Безмозглые ходячие желудки! Валить их нужно! Всех подряд!
Он перешагнул через трупы и открыл холодильник с гематогеном:
- Что стоишь, набирай! - Юрка кинул спортивную сумку под ноги.
- Наверное, ты прав, - пожал плечами Петрович и присоединился к напарнику.
На полу, куда спиной завалился застреленный мертвец, кровью на белом кафеле было старательно выведено одно короткое, но чертовски дорогое по нынешним временам слово.