Аннотация: О житейских обстоятельствах вокруг одного литературного шедевра.
- А, Соломон Лейбович! Заходите, заходите, милости просим! - заулыбался уже немолодой, но все еще крепкий на вид, человек с седоватой бородой и почти насильно затащил в прихожую рыхлого солидного господина в котелке, жилетке и пенсне.
Пришедшим был часовых дел мастер Фукс. Недавно он открыл свою часовую мастерскую "Фукс и компаньоны" и теперь пришел по делу новой вывески. Надо сказать, что компаньонов у него не было, но ради придания важности, пришлось придумать более весомое название.
- Никак я не вовремя... - растерянно промямлил Фукс, заметив в комнате пару полуголых девиц, которые стали разглядывать неожиданного гостя с бесцеремонным любопытством.
- Ну что вы, всегда рады вам! Тем более у меня все уже готово.
- Ну, Иван Сергеевич, вы простой гений, - ответил Фукс с нескрываемым восхищением.
- Правда, у меня получилось без рифмы, но это все равно стихи.
- То есть как же это без рифмы? Зачем без рифмы?? Как же простите, такое возможно-с?? Как посетители станут читать? Нет, извольте, лучше все ж в рифму сделать, я готов вам даже доплатить еще пятьдесят целковых.
- Вы ничего не понимаете в литературе! - возмутился Иван Сергеевич, наконец, натягивая на плечо вторую подтяжку, - мне деньги не нужны, так как словесное искусство выше денег!
Он слукавил, потому что вместо обещанных двухсот рублей за разработку вывески для часовой мастерской "Фукс и компаньоны" ему требовалось, по крайней мере, триста.
- Нет, вы решительно ничего не смыслите в стихосложение! - продолжал Иван Сергеевич, переходя на визгливый тенор, - а знаете ли вы, господин Фукс, что такое белый стих?
- Причем тут белый, как говорите, стих? Вы мне обещали сделать вывеску в стихах, чтобы привлекать покупателей. Я готов вам даже триста заплатить, если будут хорошие стихи. А вы мне зачем-то хотите всучить неизвестно что...
- Приходилось ли вам хоть однажды слышать как мощь человеческой мысли торжествует над формой стихосложения? - нимало не смутившись, парировал Иван Сергеевич, - тогда слушайте!
И он продолжал:
- Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах течения времени, - вы одни мне поддержка и опора, о великие, могучие, правдивые и свободные от погрешностей часы "Фукса и компаньонов"! Не будь вас - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома, когда нет часов от Фукса? Но нельзя верить, чтобы такие часы не были доступны по умеренной цене для народа!
- О-о-о!.. - взвыл Фукс и обессилено опустился на вовремя подставленный собеседником табурет.
"Он точно или сумасшедший или гений. Скорее последнее", - подумал часовщик, пытаясь прийти в себя.
- Мне кажется... мне кажется, Иван Сергеевич, что у вас получилось уж очень высокопарно. Таким языком можно говорить... ну о судьбе родины... о мировом прогрессе... о любимой женщине, в конце концов... А у меня часы, всего лишь часы - куда как более приземленный продукт.
- Ну хорошо, - согласился Иван Сергеевич, которому стало досадно, что столь близкие двести или даже триста рублей теперь оказывались почти уплывшими из под носа.
- Тогда слушайте такой вариант, - провозгласил поэт и продолжал:
- Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный идиш! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!
- Тише! Тише! - зашипел на Ивана Сергеевича часовой мастер, испуганно вращая глазами, - вы рехнулись! За такие слова вас поколотят!
- А что разве плохо? - засмеялся Иван Сергеевич, довольный произведенным эффектом и надеясь, что хотя бы грубая лесть, на худой конец, должна подействовать.
- Очень сильно сказано, - согласился Фукс, - но эти слова более хороши, если сказать, например, о французском языке.
- Вы так думаете? - переспросил Иван Сергеевич тоном наивного гимназиста.
- Конечно! Только обязательно опубликуйте в журнале. Это поистине гениально! Это шедевр! За это ваше белое стихотворение я готов заплатить даже пятьсот рублей. Разумеется, если в придачу к нему вы сочините мне уже не гениальное, но обычное стихотворение для вывески.
- Например такое: "Покупайте часЫ от компаньонов и Соломона ФуксЫ!"
- Идет!
-Или такое: "Который час? Вам скажет Фукс. Часы от мук-с. Только для вас!"
- Вот второе будет получше. Хотя причем тут мУки? Какие мУки? У меня ведь часы, а не свечи от почечуя.
- Элементарно! - захохотал Иван Сергеевич, - мУки от незнания. Незнания точного времени. Не знающий точного времени постоянное сомневается, колеблется душой. А покупая часы, он избавляется от мук сомнения.
- О, какая глубина мысли! - воскликнул Фукс, протягивая руку к карману своей жилетки, чтобы достать ассигнации, - шестьсот рублей!
- Да ладно, хватит и пятисот пятидесяти, - снисходительно пробасил Иван Сергеевич, принимая купюры от Фукса.
- И знаете, что я вам скажу, - Фукс пристально посмотрел на собеседника, было заметно, что на глаза часовщика навернулись слезы, - пишите, Иван Сергеевич... пишите и не оставляйте! А то ваше белое стихотворение, мне кажется, лучше приспособить под русский язык - вставьте "русский" вместо "идиша".
- Но тогда получится: "Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!"
- Прекрасно, замечательно! Вот в таком виде и опубликуйте! Это верх литературной мысли! - прошептал восхищенный Фукс, машинально засовывая руку снова в жилетный карман.
- Ладно, довольно, довольно... - пробормотал Иван Сергеевич, выпроваживая Фукса, который готов был еще долго рассуждать на отвлеченные темы. Но не успел гость отворить парадную дверь, как Иван Сергеевич нагнал его с просьбой накинуть уж и тысячу для "ровного счета".
Во дворе дома дворник Анфим обругал Фукса площадной брань, обозвав, разумеется, при этом и "жидовской мордой". Но Фукс, на радостях даже не расслышал ругательств.
Стоял июньский вечер 1882 года.
На следующий день на часовой мастерской "Фукс и сыновья" появилась вывеска с придуманной Иваном Сергеевичем надписью про часы, столь полезные против мук сомнения о незнании точного времени. Рисовали вывеску все Фуксы от мала до велика: включая жену Цилю Рувимовну, старика свекра Рувима Цукерсона и детей (впрочем последние за молодостью лет скорее более мешали). Зато Иван Сергеевич был тут как тут (хотя и изрядно "подзаправившись"). При этом он еще умудрился слезно умолить "Лейбыча" выдать ему еще "пятистольничек", так как вчерашнюю тысячу он успел проиграть в карты. Из полученных пятисот он тут же на двадцать копеек купил леденцов самым младшим Фуксам, за что еще более возвысился в их глазах (старший отпрыск Фукса потом, в гимназические годы, даже возмечтает стать литератором, "как дядя Иван", и действительно поступит на филологический факультет).
Через тридцать шесть лет в доме Ивана Сергеевича поселится красный комиссар, сын дворника Анфима. А часовщик Фукс, еще в начале девяностых годов ушедшего столетия успевший нажить значительное состояние, будет к тому времени очень уважаемым человеком в столице, (за год до начала Великой войны он даже осмелится преподнести в дар императору Николаю удивительную музыкальную шкатулку-часы). Но в октябре семнадцатого его часовая мастерская будет разграблена, а самого хозяина найдут повешенным прямо в своем рабочем кабинете. Циля Рувимовна значительно не доживет до этого ужасного времени - услышав о начале Японской войны 1903 года, она скончается от удара. Их старший сын Абрам с трудом избежав ареста и исключения из университета во время студенческих волнений в 1905, впоследствии испытает увлечение всеми политическими течениями от кадетов до анархистов, и в 1918 будет расстрелян большевиками. Протокол допроса оформит, его же младший брат и средний сын Фукса-отца Янкель, который будет тогда справлять самую ничтожную административную должность секретаря-письмоводителя при правительстве большевиков, но потом, в годы НЭПа, резко пойдет в гору и сделается даже начальником отдела НКВД в одном крупном городе Поволжья. В эпоху репрессий 1937 года он будет обвинен в измене родине и приговорен к расстрелу. Посмертно реабилитирован в 1992 году. А младшая дочь Соня будет изнасилована матросами в день взятия Зимнего, и попытается покончит собой, но неудачно, и останется на всю жизнь инвалидом, прикованным к коляске. В 1920 ей удастся выехать во Францию и даже выйти там замуж за русского эмигранта из бывших офицеров.
Иван же Сергеевич скончается уже в следующем 1883 году. Но его бессмертное стихотворение про русский язык навсегда останется живым шедевром.