Фомичёв Сергей : другие произведения.

Сибирский фронтир

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    книга полностью

    Книгу можно назвать и вестерном, и хронооперой, и историческим романом - на её страницах достаточно и путешествий во времени, и стычек с туземцами или разбойниками, и прочих классических приключений на суше и на море. Однако это не экшн. Во всяком случае, не чистый экшн. Герой книги не только действует, он наблюдает, сопоставляет, размышляет. Книга содержит серьёзный этнографический и исторический материал по Восточной Сибири, Дальнему Востоку и бывшим русским территориям Северной Америки ещё до того времени, как они стали русскими. Книга является первой в цикле Тихоокеанская Сага


   СИБИРСКИЙ ФРОНТИР
   (цикл Тихоокеанская сага)
  
  
   Пролог. Сквозняки
  
   -1-
  
   Они увязались за мной в безлюдной и тёмной серёдке парка. Их двое: Бомж - крепкий мужик неопределённого возраста в драном плаще, с пакетом дребезжащих бутылок, и Проныра - вертлявый паренёк в кепке, похожий на уголовную шестёрку, какими изображает их отечественная кинематография. Оба движутся в пятидесяти шагах, повторяя все мои повороты последние десять минут. Вопросов почти не осталось - они поджидали меня и никого другого.
   Черту под сомнениями подводит выстрел. Пуля шуршит над головой и, выбросив щепки, исчезает в сосне. Итак, мои преследователи не расположены к разговору. Накатывает запоздалый звук выстрела, тут же угасший в ближайших деревьях, но для меня он звучит отчётливо, словно стартовый револьвер. Они стреляют, а значит мне остаётся только бежать.
   Бегу, стараясь оставить между собой и преследователями побольше деревьев и бугров. Ритмичное бряцанье бутылок за спиной обрывается, раздаётся звонкий хруст - Бомж отбросил ненужную ношу. Ага! Это вам не бабочек ловить. Лёгкая атлетика! Как у нас говорилось - царица полей. Учился-то я в школе со спортивным уклоном. И хотя любовь к пиву со временем обернулась солидным брюшком, но и курить я не начал, а потому лёгкие качают кислород без труда.
   Бегу вполсилы, лениво маневрирую. Палая хвоя приятно пружинит под кроссовками. Преследователи больше не стреляют, а скоро и вовсе стрелять не смогут: во-первых, сбитая дыхалка не позволит прицелиться, а, во-вторых, вот-вот людно станет - парк невелик и шум города слышен всё ближе.
  
   Выскакиваю на площадь перед ДК ГАЗа, бросаюсь к краснокирпичному павильону метро. Народ брызгает в стороны, словно мальки от окуня. Барабаню ногами по ступенькам, спотыкаюсь, задеваю плечом какую-то бабку...
   - Извините, - кричу за спину...
   Состав стоит, но это ничего не значит. Станция-то конечная, интервалы большие. Он так долго простоять может. Несусь по платформе к другому выходу. Оглядываюсь - мои преследователи равняются с последним вагоном.
   - Осторожно двери закрываются, - бодро сообщает магнитофон. - Следующая станция "Кировская".
   Название станции записанный на плёнку диктор объявляет особенно торжественно. Будто это не станция, а руины древнего города. Ныряю. Двери пфукают и нестройным громыханием сопровождают первый толчок поезда. Поехали. Стараясь дышать глубоко и ровно, я обдумываю ситуацию. На "Кировской" можно выскочить и поменять направление, но тут не подгадаешь с интервалами - нижегородское метро не московское. Лучше всего проехать до "Комсомольской". Да, пожалуй, так будет вернее. Что я могу сказать? Они сильно удивятся, когда через станцию не обнаружат меня в этом поезде.
  
   ***
  
   Ворота я нашёл совершенно случайно.
   Было мне лет пятнадцать, и я гостил у родственников в Волгограде. Каникулы подходили к концу, и я уже собирал вещи, когда моим родителям пришло в голову через родственников устроить меня на приём к зубному врачу. В те времена хороший врач считался таким же дефицитом как чешское пиво, венгерские кроссовки или подписка на "Иностранную Литературу" (старшее поколение могло бы добавить к этому перечню финскую сантехнику, польскую или болгарскую парфюмерию и многое другое). К хорошим врачам попадали по великому блату, в обмен на продовольственные наборы или шоколадные конфеты фабрики "Россия". К моему сожалению, у родственников такое знакомство нашлось.
   Зубных врачей я и теперь побаиваюсь, а тогда не переносил на дух. Я до жути боялся бормашинки, меня тошнило от особенного, ни на что непохожего, мерзкого запаха, висящего в зубных кабинетах, бросало в дрожь от плевательниц, ковырятельниц, крючков и прочих орудий инквизиции, била лихорадка от лампочек над креслом, от самих кресел. Даже плакаты про кариес перед входом в кабинет с зубной щёткой в виде былинного богатыря и бактериями, изображёнными злобными лохматыми монстрами навевали щемящую тоску.
   Хороший врач вовсе не означает врач добрый. Напротив, профессионал относится к пациенту как к бездушной кукле; все его успокоительные фразы дежурны, а ваш рот - полость, так они и говорят - полость, в которой нужно произвести санацию. Зачистить, говоря по-современному.
   Короче говоря, я единственный кто не обрадовался случившейся оказии. Последние дни каникул и без того омрачённые тем, что они последние, превращались в сущий кошмар. Но восставать против родителей и родственников я в то время ещё не решался. Пришлось покориться, уговаривая себя философским "всему приходит конец".
   Я ездил в поликлинику окольным путём, нарочно давая крюк и делая ненужную пересадку, пытаясь тем самым оттянуть неизбежное. Мне было тоскливо. Я смотрел через окно на город, на покрытые пылью пирамидальные тополя, на нетерпеливые машины, на весёлых беззаботных людей. Может и у них были свои печали, но мне чужие печали казались совершенно ничтожными в сравнении с собственным.
   - Остановка "Школа", следующая "Поликлиника", - объявил сквозь электрический треск стандартный женский голос.
   Я невольно улыбнулся, забыв о страхах. Дело в том, что в родном Саранске троллейбус с таким же номером делает остановки с точно такими же названиями и в той же последовательности. Видимо, на какое-то время я забылся, вообразил, будто уже вернулся домой, и еду к однокласснику Петьке Дворкину, у которого давно собирался переписать Владивостокский концерт "Машины времени". А когда открыл глаза, то за окном не увидел привычных пирамидальных тополей - только начинающие уже желтеть берёзы и клёны. Это был Саранск - столица советской Мордовии.
   Наваждение? Нет, картина более чем реальна. Оглядевшись, я увидел совсем других людей, иную отделку салона, но, что любопытно, к моему появлению в саранском троллейбусе его пассажиры остались равнодушны, будто и не заметили вовсе.
   Вот и поликлиника, но не та в которую я направлялся сдаваться зубному врачу, а другая, в которой полгода назад мы проходили медосмотр всем классом. Двери открылись, я бросился к выходу, и хлопнул ладонью о ствол растущего возле остановки клёна. И ведь вроде никаких психических отклонений за мной раньше не замечалось, и врач вот из этой самой поликлиники перед последними сборами нашёл меня вполне адекватным и годным ко всему, что только можно вообразить. А тут такой крендель в голове образовался.
   Нет, я определённо не спал. Потому даже не стал щипать себя за разные части тела. Я почему-то всегда отличал сон от реальности. Бред? Провал в памяти? Амнезия? Может быть, я давно уже вернулся домой, но позабыл об этом? Что ж, проверить легко. Я осторожно коснулся больного зуба кончиком языка и обнаружил шершавость заложенного накануне в канал мышьяка. Для верности проверил пальцем - так и есть, пломба временная.
   Минут десять совершенно ошалелым я стоял посреди родного города, держась рукой за дерево, пока не вспомнил, что опаздываю на приём, но и тогда мысли продолжали пребывать в хаосе... Что делать? Отправиться домой? И что я скажу родителям? Что сбежал от врача? Не слишком ли далеко убежал? Пойти к Петьке? А что потом? Вернуться в Волгоград? Но как? На поезде больше суток, да и билетов наверняка не купить.
   Трезвая мысль пришла не скоро. Если я каким-то Макаром попал в Саранск, то не может ли тот же Макар перебросить меня обратно? Мысль бредовая, если уж честно, но и положение было бредовым, а других вариантов в голову всё равно не пришло. Я вернулся на остановку, дождался троллейбуса и поехал. Ни на что не надеясь, но... Со второго раза у меня получилось. Я вновь оказался в Волгограде и даже не слишком опоздал на приём.
   Наверное, это был единственный визит к зубному врачу, когда сидя в кресле я думал не о визжащей внутри головы бормашине.
  
   -2-
  
   - ... и выход к вокзалам: Ленинградскому, Ярославскому и Казанскому, - доложил совсем другой голос, но тоже весьма торжественно.
   В вагон врываются пассажиры со всех трёх вокзалов. Чемоданы, тюки, тележки. Ругань коренных москвичей на приезжих, ещё более крепкая брань москвичей не столь коренных, ответная ругань, как пулемёты осаждённого дота. Я едва успеваю высунуться и взглянуть назад. Чёрт! Сильно удивлённым оказался в итоге я сам: Бомж с Пронырой барахтаются в толчее, пытаясь пробиться вперёд. Это им удаётся, и они оказываются на один вагон ближе.
   Делать нечего - начинаю перебегать на каждой станции, пока не оказываюсь в самой голове поезда. Облокотившись спиной о дверь кабины машиниста, я обречённо констатирую, что дальше бежать некуда.
  
   Выскакиваю на Кропоткинской. Перед носом громадина ХХС. Беру правее, на бородатого мужика. Памятник то ли Марксу, то ли Энгельсу - не понять, потому что поверх настоящего имени масляной краской выведено "Пётр Кропоткин". Мне плевать на бородатые разборки, быстро иду мимо. Оглядываюсь. Мои недоброжелатели шустро перебегают дорогу на красный свет. И ни одного чёртова гаишника поблизости, ни одного нувориша на бронированном мерсе, чтоб раскатать наглецов по асфальту.
   Быстрым шагом иду по Остоженке в сторону "Парка культуры". Оба преследователя спокойно идут вслед за мной. Бомж давно скинул лохмотья и теперь больше похож на советского инженера. Проныра то и дело лазит рукой за пазуху. Проверяет пистолет? Похоже. Не яблоки же у него там. Будет стрелять? Среди старой застройки прохожих негусто. Может и будет. Перехожу на бег. Ещё немного осталось. Выдержу.
   Сбавляю темп лишь в толчее подземного перехода. Здесь не разбежишься - народу полно, да и внимание привлекать не стоит - остановят менты, начнут прописку спрашивать, билеты требовать. А где я их возьму, билеты-то?
   Проныра стрелять не рискует. Это радует. Однако, что делать дальше?
  
   ***
  
   Пятнадцать лет - хороший возраст. Уже нет доверчивого ребёнка, но ещё не вылеплен системой забитый, загнанный на кухни и в курилки человек страха. У меня хватило ума сохранить обретённое знание в тайне от всех, и не достало осторожности тут же о нём забыть.
   Правда, корысти от открытия оказалось немного. Разве что экономия на билетах. Но не будешь же к родственникам каждый день ездить - подозрение вызовет, да и зачем? Ну так, катался на "квадрате" погулять - в Волгограде тусовка поживей смотрелась, не то что в Саранске. Тусовался - да, но близко ни с кем не сходился. Ни там, ни дома.
  
   Я стал обладателем сокровенным знанием, и это наложило отпечаток на мои отношения с людьми. В школе я превратился из общительного, настырного и бойкого мальчишки в угрюмого замкнутого индивидуалиста. Во дворе и вовсе перестал появляться.
   Тайна встала между мной и сверстниками, она варилась внутри меня, ломая прежние черты характера... Но она же дисциплинировала, заставляя следить за словами и поступками. Магнитофонные катушки, спортивные сборы, соревнования, игры, книги перестали иметь значение. Впрочем, нет, книги остались, но, отстранившись от прежних друзей, я перебрался в читальный зал городской библиотеки, где и поглощал томами научную фантастику в полном одиночестве. Приятели не заметили потери, а девушки тогда ещё не настолько интересовали меня, чтобы выбирать между ними и тайной.
   Всё эти изменения в себе я, конечно же, осознал значительно позже, а тогда мне просто казалось, что я взрослею.
  
   Года через два я настолько свыкся с существованием лазейки в пространстве, что перестал принимать её за чудо. Это как с моим первым кассетником. Сколько я копил, сколько ждал покупки. И вот она, "Легенда 404" - чёрное совершенство, на моём столе. Первые дни я ложился спать и вставал с мыслями о ней. Но прошёл всего месяц, и обладание магнитофоном стало чем-то обыденным. Воротами я наслаждался дольше, но всё равно - приелось. Приелось чудо. А вот характер таким и остался. Нелюдимым.
  
   Когда я стал чуть постарше, феномен открытых ворот начал интересовать меня, так сказать, с научной точки зрения. Я пытался познать их тайну. Физика, доступная моему пониманию, хранила на сей счёт гордое молчание. Я увлёкся психологией, эзотерикой, мистикой, восточной философией. Впрочем, тогда многие увлекались подобной лабудой, время было такое: Союз распадался, сбережения пропадали, запахло безработицей, нищетой. Наряду с прочими прелестями новой жизни импортировались учения, плодились секты.
   Я посещал собрания каждой из них, что добиралась до нашего города, с той же целью мотался и в Волгоград. Я слушал проповеди и искал в них ответ. Ответа не находилось, а спрашивать напрямик я остерегался. Возможно, поэтому ни одна из сект меня в свои лапы не получила.
  
   Армия не сделала из меня коллективиста. Оба года я успешно пересидел на глухой таёжной точке - единственный срочник среди трёх офицеров и прапора. Нечего и говорить, что четыре начальника беспробудно пропили весь этот срок, оставив на меня заботы по обороноспособности страны. Что ж, я в накладе не остался - освоил редкие в те времена компьютеры и системы спутниковой связи.
  
   Мне стукнул двадцать один год, когда я понял, что всё это время валял дурака. Вместо того чтобы искать другие ворота, я раскрывал природу единственных мне известных. Зачем? Да чёрт с ней, с природой! Какая разница, как это работает?
   Идея, что ворота могут быть не одни, родилась в магазине за разглядыванием модного органайзера, на форзацах которого помещались схемы крупнейших метрополитенов страны. В разных городах станции носили одни и те же названия: Комсомольские, Автозаводские, Пролетарские, Московские, Пушкинские, Парки Культуры.
   "А что, если..." - подумалось мне, и я поспешил заплатить за дорогую игрушку.
   Не терпелось побыстрее опробовать дикую гипотезу, и я собрался в дорогу. Ближайших к Саранску мегаполисов обладающих подземкой было два: Горький и Куйбышев, накануне переименованные в Нижний Новгород и Самару. Но в Куйбышеве метро только-только начали строить и три его действующие станции, расположенные к тому же на самой окраине города, не вызывали особого энтузиазма. В Горьком метро начиналось от вокзала и было раза в три длиннее. Сделав выбор, я поспешил за билетом.
   Поезд "Куйбышев-Ленинград" неспешно полз по задворкам империи, вставая на каждом разъезде, а я всю ночь ворочался в духоте и пыли плацкартного вагона.
   С десяти утра и почти до самого вечера я катался туда-сюда по единственной ветке горьковского метро, но ничего не получалось. Я был слишком взволнован, ожидая чуда, и не мог настроиться на переход. Но стоило мне только решить, что идея не больше чем бред, как вдруг я оказался в Москве.
   - Получилось! - заорал я в восторге посреди переполненного вагона, следующего куда-то на Ждановскую.
   Действительно получилось. Я прыгал из Горького в Москву, из Москвы в Ленинград, в Новосибирск и далее, как говорится, со всеми остановками. Вот это да! Не случайная дыра между Саранском и Волгоградом - здесь открывались совершенно иные перспективы.
  
   Метро всё же прорыли далеко не везде. Зато троллейбусов и трамваев имелось сколько угодно. Я принялся скупать в магазинах транспортные схемы городов. В те годы их продавали в избытке, и единственное чего нельзя было найти, так это схему собственного города. Но Саранск я и без того знал неплохо.
   Продавцы, принимая меня за молодого, но уже чокнутого коллекционера, стали подсказывать места книжных развалов и сообщать о новинках.
   Итак, я обложился картами и вырвал из тетради разворот. Наивный! Лист закончился уже через минуту. Названия остановок во всех городах поражали однообразием: больницы, Ленины, школы, Гагарины, универсамы... Не составляло труда найти навскидку пары в двух любых городах.
   Пространство расползалось передо мной, как передержанная в хлорке простыня.
  
   -3-
  
   Решаю сбросить хвост на кольцевой линии - трое ворот там следуют плотно друг за другом, и это даёт мне возможность маневра. Гоблинов, а именно так я окрестил преследователей за их тупое и злобное упрямство, с каким они старались прикончить меня; так вот гоблинов всего двое, и если даже им известны все мои отнорки, пусть попробуют угадать, в котором из них я скроюсь.
   Втискиваюсь в переполненный поезд, прислоняюсь к бортику у входа. Бомж с Пронырой устраиваются в соседнем вагоне, их хорошо видно через стекло. Поворачиваюсь к ним спиной. Главное сейчас не расслабляться, не впадать в привычный лёгкий транс, что помогает пробивать пространство. Сейчас нужно, напротив, зацепиться взглядом за реальность, за окружающих, не то вынесет помимо желания. Со мной не раз так случалось, когда я неожиданно проваливался в другие ворота. Это вроде как мимо своего дома в задумчивости пройти, или этаж перепутать. Бывает.
   За хмурые лица пассажиров цепляться неохота. Выбираю красивую девушку, что стоит напротив и читает толстую книгу. Стараюсь думать только о ней. Красивая. Что она там читает? Вот хорошо бы отдохнуть с ней на море, лучше на Адриатическом. Умная. Не детектив читает, не любовный роман, судя по обложке что-то философское. Фигурка - ах, ах, какая фигурка. Студентка? Молоденькая...
   Девушке навязчивое внимание явно не нравится, она опускает книгу, заложив пальцем страницу, и хмурится. Набираюсь наглости, подмигиваю в ответ. Она отворачивается.
   - Станция "Проспект Мира", - сообщает надоевший голос, - переход на Калужско-Рижскую линию. Уважаемые пассажиры, просим...
   Проскочил!
   Девушка решила сойти. Уж не из-за меня ли? Провожаю взглядом уплывающие бёдра и оглядываюсь. Бомж исчез, Проныра остался. Что ж, пока один - ноль. Посмотрим, как сможет он в одиночку прикрыть двое оставшихся ворот. Правда и передо мной стоит выбор, в какие из них нырять, но тут уж пятьдесят на пятьдесят.
  
   Вторые ворота. Третьи... пора! Расслабляюсь, перехожу... и вижу за стеклом Проныру. Вот чёрт!
  
   ***
  
   Сперва я мог перемещаться только туда, где бывал раньше. Я должен был знать, помнить место. Чтобы раздвинуть горизонты приходилось покупать билет на поезд или автобус, и добираться до нового города обычным путём. Но уже оттуда я переходил без напряжения. Позже я научился пробивать пространство, не обременяя себя предварительной разведкой. Я даже целую медитационную систему разработал, основанную на картинке из телевизора или журнала.
   И, наконец, пришло время, когда мне удалось вырваться с одной шестой части суши. Получилось это совершенно случайно.
   Я любил кататься на скейтборде по безлюдным затяжным спускам. И потому часто навещал один удмурдский городок, вся прелесть которого для меня заключалась лишь в единственной тихой улице, что сбегает волнами вниз.
   И вот привычно скатываясь по трассе, зная на ней каждую выбоину, я расслабился, замечтался, и на ум вдруг пришёл Сан-Франциско, где по такой же волнистой улице гонялись в боевиках за крутыми бандитами ещё более крутые полицейские. На один лишь миг я прикрыл глаза или моргнул протяжённо... Ослепительное солнце, пробившее закрытые веки, и жара, хлынувшая под куртку, дали понять, что вокруг уже не Удмуртия. Я открыл глаза. Вместо привычных вечно мокрых пятиэтажек вдоль улицы стояли особняки, вместо чахлых берёз - пальмы.
   В то время поездки за рубеж ещё не стали обычным делом, и я сильно перепугался, оказавшись в социальном зазеркалье.
   С перепугу пробыл я там не долго. Оглянулся, не видит ли кто, быстренько вскарабкался повыше и оттолкнулся ногой, думая только об одном - о сырой удмурдской осени.
  
   Вернувшись домой я сел за английский язык. Выучил его за три месяца, решительным штурмом, словно собирался поступать в МГИМО. Вот ведь когда припрёт - а в школе едва вытягивал на тройку. Теперь за дело!
  
   С каким упоением и лёгкостью я открывал для себя Соединённые Штаты! Мэйнстритов и авеню в честь Линкольна и Вашингтона там встречалось не меньше чем у нас площадей Ленина. Скоро сеть переходов опутала всю страну. Со скейтом под мышкой я отправлялся в Удмуртию, "спускался" в Сан-Франциско и уже оттуда путешествовал по Америке.
   Я отдыхал на Гавайях, наблюдал за космическими стартами во Флориде, слушал Ниагару, заглядывал в Большой Каньон. Пару раз заскочил в бывший Новоархангельск на Ситке, удовлетворяя любопытство юности, а, воплощая более ранние мечты, побывал в Диснейленде. Несмотря на возраст, я полюбил там бывать - видимо добирал то, что недодали в детстве. Подозреваю, что и те, кто приводил в парк развлечений толстеньких отпрысков, использовали их только как повод.
  
   Попав за Атлантику, под впечатлением неожиданного открытия, я поначалу как-то упустил ещё один важный момент - само открытие. Не придал значения, не подумал. А подумать стоило. Впервые мне для перехода не понадобился общественный транспорт и привязка к названиям остановок. Новый метод оказался, что называется, своевременным - в родной стране как раз настали тяжёлые времена. Улицы и станции переименовывались, в транспорте перестали объявлять остановки, да и сам муниципальный транспорт ветшал и заменялся повсюду частником. Людей эти мелочи трогали мало, у них проблем и без того хватало, но мне именно мелочи представлялись катастрофой. Так что неожиданное открытие явилось спасением, и я принялся экспериментировать.
  
   Это открыло передо мной весь мир. Я играл шариком, словно чаплинский диктатор. Я упивался властью над пространством, насмехался над расстоянием.
   Я был Эриком Рыжим, Колумбом, Дрейком и Магелланом. Моим солёным ветром стали сквозняки подземных тоннелей, запахом моря - дух шпальной пропитки, криками чаек - скрежет железных колёс.
   Я побывал в Тадж-Махале, топтал Великую Стену, трогал пирамиды Египта, руины инкских городов, всё то, что раньше мог видеть лишь на картинках. Я загорал на пресловутых Канарах, между управляющим банка справа, и членом правительства слева. Мы вместе пили пиво и болтали о политике. Они считали меня удачливым хакером, ведь я намекнул им, что работаю по компьютерной части.
  
   Мало-помалу, привычная, то есть изображённая на географических картах, картина мира стала казаться противоестественной и абсурдной. Там где города разделяли океаны, мне порой хватало единственного усилия, а в соседний район приходилось добираться обычным способом. Из Сиднея в Новосибирск я переходил за мгновение, зато из того же Сиднея в Канберру путь получался неблизким, и проще было воспользоваться автобусом.
   Границы рухнули, исчезли, стёрлись. Государства потеряли значение. Мешало, пожалуй, только разнообразие языков и диалектов, освоить которое я даже не помышлял. Но политические образования смешили своей нелепостью.
   Неверно полагать, будто другая сторона жизни осталась неведома мне. Я воочию увидел тех рахитных детишек, которыми нас пугали в "Международной панораме", женщин с обвислыми, как уши спаниеля, грудями. Но реальность оказалась куда страшней картинки. Телевизор не передавал ни вонь нищеты, ни вкус тухлой воды, ни низкий гул мириадов насекомых, ни масштабов человеческой катастрофы.
   Я побывал в трущобах, где понял, что Хрущёва ругали напрасно. Дома из картонных коробок, древесных обрезков и дырявой плёнки, что тесно лепились, занимая самые бросовые участки пригородов; трущобы, где вместо улиц чавкающая грязь, где змеи и крысы заменяют породистое домашнее зверьё; всё это совсем не то же самое, что малогабаритные пятиэтажки.
   Случалось попадать под обстрелы и бомбёжки, нарываться на внезапные вспышки ксенофобии, присутствовать при переворотах. Я не привык к стрельбе и взрывам, но перестал пугаться их понапрасну. Не каждый раз удавалось понять, кто и за что воюет, поскольку не о всякой бойне сообщали потом по телевизору. И не понимая причин, я вдруг отчётливо понял мерзость войны. Да, вовсе не гниющие трупы навсегда отвратили меня от неё, а тупая бессмысленность.
   Я остался индивидуалистом, но чувство глобальной несправедливости выросло в убеждение. Однако, даже обладая знанием, я не пытался изменить мир. Индивидуалист с убеждениями - не может стать чем-то большим, нежели критический наблюдатель событий.
  
   -4-
  
   Скоро я понимаю, что все известные мне переходы для гоблинов не секрет. Я уже больше часа мечусь по городам и странам, как костяной шарик по рулетке, но никак не попаду на зеро. Силы ещё есть, и я должен сбросить хвост, прежде чем они покинут меня.
   Прибавляю, сделав ставку на скорость и выносливость.
   Прага. Выскакиваю из метро "И. П. Павлова" и сразу прыгаю в трамвай. Кажется двенадцатый - то, что надо! Из трамвая выхожу в Бостоне, неподалёку от Массачусетского Технологического Института. Идёт дождь, но зонтик не достаю - с ним не побегаешь, а темп терять жалко. Несколько кварталов позади и я ныряю в супермаркет, на эскалатор. Поднимаюсь из метро в Харькове. С куртки льётся вода, волосы слиплись. Хорошо не зима. Ловлю удивлённые взгляды обывателей. Они смотрят на меня словно на придурка, умудрившегося как-то вымокнуть в метро. Ничего, граждане, там за спиной скачет ещё пара мокрых придурков. Опять трамвай, на этот раз в Ижевск...
   Не отстают, злыдни. Прибавляю ещё. Где оно там, пресловутое второе дыхание? Сколько занимаюсь спортом, близко его не видел...
   Вашингтон, станция "Арлингтонская". Где-то здесь хоронят отборных героев. Сажусь на жёлтую линию еду до "Пентагона" - основного поставщика отборных героев для Арлингтонского кладбища.
   ...Киев. Почтовая площадь. Поднимаюсь на фуникулёре в Тбилиси. Оттуда в Сингапур... Оглядываюсь. С тем же успехом я мог удирать по беговой дорожке тренажёра. Мало того, гоблины подтянули свежие силы. Их уже четверо. Для удобства, каждому из преследователей я придумываю подходящее внешнему виду прозвище. Агентур псевдоним, так сказать, присваиваю. Одного из новеньких я называю Крокодилом, второго Громилой.
   Итак, всё гораздо серьёзней. Они знают куда больше моего, по крайней мере, несколько раз преследователи выходили наперерез, отсекая меня от удобных ворот. Правда, как вскоре выясняется, иногда это играет и в мою пользу - избыток знаний не позволяет гоблинам сразу сообразить, какие из ближайших ворот я выберу. Они распыляют силы, перекрывая те ходы, о существовании которых я даже не подозреваю. Да и держать в голове эту чёртову прорву переходов, наверное, не легко - то и дело один из преследователей пропадает, видимо, сверяясь с какими-то картами, или связываясь с начальством. Однако понемногу они всё равно берут верх - их попросту больше.
   Про квартиру в Питере придётся забыть. Кто знает, сколько времени гоблины следили за мной? И, кстати, любопытно, кто же они такие? По большому счёту моей голове всё равно от кого получить пулю, но она размышляла сама собой...
  
   ***
  
   Нет, я вовсе не ощущал себя всесильным демоном. Скажем, не мог проходить сквозь стены или становиться невидимым. Я опасался полиции - ведь в моём паспорте не было нужных виз. Не во всякой стране можно гулять спокойно. В иные лучше вообще не соваться. И ещё мне не хватало денег. Во всём их многообразии.
  
   Наверное, я мог бы безумно разбогатеть. На одном лишь маршруте Медельин - Майами. Много ли тот кокаин весит? А стоит прилично. Но я не желал оказаться однажды в канаве с дыркой во лбу, и потому занялся более спокойным бизнесом.
   Приходилось ли вам пересекать польскую границу на пригородном поезде "Брест - Тересполь" в середине девяностых годов? Тогда вы, наверное, слышали оглушительный хруст скотча - это срываются сотни повязок, которыми местные челноки привязывают к телу пакеты с контрабандным спиртом, словно палестинские мученики взрывчатку. Мне однажды пришлось. Это была единственная граница, которую я пересёк обычным манером, собираясь набрать на той стороне туристических буклетов для экспериментов с ассоциациями. Но, услышав хруст скотча, я забыл о буклетах и подумал, что не составлю слишком большую конкуренцию этим бедолагам. Что до закона, то на него я уже тогда смотрел косо.
  
   Итак, я гнал водку полякам. Затем нашёл покупателей в Финляндии, где платили втрое больше. Спиртное таскал по пол-ящика - всё же мой конёк лёгкая атлетика, не тяжёлая. Зато таскал часто. В день совершал по десятку рейсов. Нашлись ещё кое-какие халтурки. Германские вьетнамцы брали у меня сигареты, французские русские - икру. В общем, денежка капала понемногу. На жизнь хватало. И на путешествия.
  
   Как только появились деньги, я покинул родителей, с которыми давно перестал ладить. Саранск оказался вдалеке от многих проложенных путей, он не имел метро, да и вообще выглядел блекло. Так что я купил квартиру в Питере, где и стал жить один.
   Я не заводил никаких животных, даже каких-нибудь рыбок. Не желал иметь не то что семьи, но и более-менее постоянной подружки. О детях даже не говорю. Вряд ли тут дело в одной лишь скрытности или образе жизни, состоящем из путешествий. Гораздо важнее, что мне не хотелось нести ответственность. Я до жути боялся её. Слова Маленького Принца засели в голове, словно высеченный из камня партийный лозунг. Ответственность! В ней всё дело и другие мне не указ, не пример. Те, кто заводят животных, семьи, детей, либо чихать хотят на ответственность (и таких я презирал), либо в состоянии с ней совладать (к этим я питал уважение). Что до меня, то чихать не хотелось, но и тащить этот груз сил не хватало.
   Возможно, я попросту подводил философию под свой образ жизни - это всегда проще, чем менять жизнь. Не знаю. Говорят, а больше пишут, что человек нуждается в общении. Дескать, он и человеком оттого стал, что общаться научился, и общество оттуда же пошло, цивилизация. Сомневаюсь. Лично меня одиночество не тяготит. Ну, то есть я, конечно, общаюсь, но главным образом в сети. Удобно. Тем удобно, что можно слепить себе любой имидж.
   Я слепил из себя разведчика. Годков накинул с десяток, литературу по теме почитал, но в основном брал знанием стран и городов. Там кинешь вскользь про партизанский Чиапас, здесь про погоду в Мальмё, и любую мелочь, вплоть до автобусных сообщений между никому неведомыми деревеньками в джунглях, при случае вставишь. Короче провёл я тусовку интернетную. Да так руку набил, что во время войнушки одной локальной, начал разведпрогнозы в сеть сливать. И все в точку попали. Газеты тогда обо мне написали. Приятно, хотя анонимность и не позволила насладиться славой.
   Так что общения, если меть в виду обмен информацией и идеями, мне за глаза хватало. А живое общение, так сказать для души... я же в транспорте полжизни провёл, живее некуда. Ну и подружки, которые иногда оставались у меня ночевать.
   Девушкам у меня нравилось. Ещё бы - по стенам всевозможная экзотика развешана, на столе деликатесы редкие, просто праздник гурмана. Да и привычные вроде бы вещи несли запах "Нэйшнл Джиографик". Бананы из Эквадора - гроздьями, спелые - не те, что дозревают месяцами в пути в брюхе балкера. Рыба с Ньюфаундленда или с рыбацких рынков Бискайского залива - не вмороженная в глыбу льда, свежая. Пряности из Азии, о которых у нас и не слышали. Бордосское вино из Бордо, хотя его, разумеется, можно купить в любом супермаркете, но из Бордо получалось аутентично. Девушки принимали меня за моряка. Вряд ли за капитана, скорее за какого-нибудь моториста. Я не разубеждал.
   Для девушек моряк, для виртуального мира разведчик, по образованию недоучившийся спортсмен, я по большому счёту не умел ничего в этой жизни.
  
   ***
  
   Природа ходов по-прежнему не давала покоя, хотя желание раскрыть тайну и поутихло с возрастом. Больше всего мучил вопрос - являются ли эти лазейки физическим явлением, или же некая психическая (ну не магическая же?) уникальная способность возникла только у меня одного, под воздействием страха или тоски перед посещением стоматологического кабинета. От ответа на этот вопрос зависело, один ли я могу проворачивать трюки с пространством, или любой желающий.
   Ответ пришёл, но принёс собой угрозу.
   Однажды, совершив дежурный переход в Питер, я вдруг увидел сидящего напротив человека в серой курточке, машинально отмеченного мною ещё в Москве. Возможно ли встретить двух столь похожих людей? В совпадения я не верил. На счастье человек был сильно уставшим и не заметил меня. Может, он пробил ворота случайно, как в своё время это проделал я сам? Ждать осталось недолго. Человек продолжал сидеть, как ни в чём не бывало, а когда объявили Василеостровскую, спокойно встал и направился к выходу. Случайность исключалась.
   То, что я пользуюсь ходами не один, обрадовало меня не больше чем Робинзона следы дикарских ног на берегу его острова. Изумление пополам с ужасом не помешало, однако, проследить за "попутчиком" до серого здания на какой-то там Линии.
   Адресок я запомнил, и время от времени наблюдал за зданием из арки напротив. Пять или шесть раз мне удалось проследовать за человеком до метро. Обычно там я и терял его, но дважды мы перешли вместе. И хуже всего, что последний раз он воспользовался воротами вместе с каким-то парнем.
   Я испугался и прекратил слежку, опасаясь разоблачения. Кто эти люди - мафия, спецслужбы или некие хранители ворот, а если последнее, то пришельцы они, или какой-нибудь мистический орден? Создали они ворота сами или только наложили на них лапу? Эти вопросы так и мучили меня до сегодняшнего дня. Впрочем, и теперь к разгадке я не приблизился.
  
   -5-
  
   В Бангалоре я едва не попадаю в западню. Они заходят с трёх сторон разом, блокируя все пути отступления. Но, на их беду, гоблины выделяются среди смуглых индусов, как белые медведи на зелёной лужайке. Я изворачиваюсь, прыгаю на ходу в переполненный автобус... Ушёл! Проскочил! Однако не вечно же будет мне так везти?
  
   Думал ли я, что когда-нибудь явятся подлинные хозяева или узурпаторы ворот и попытаются сцапать меня за ухо, как безбилетника, а мне придётся вот так вот спасаться бегством? Конечно, думал. С тех пор как уяснил, что не один пользуюсь тайными переходами. Думал и подготовился. В разведчика в сети я не зря играл - кое-что из прочитанного оказалось полезным.
   У меня есть тайники. Они разбросаны по всему свету. Но прежде чем добраться до одного из них, нужно сбить со следа погоню. Необходимо что-то предпринять. Увёртываясь от рикши, я вспоминаю о велосипеде.
   Знакомый по интернет-форумам диссидент как-то рассказывал мне, будто он в молодости отрывался от слежки КГБ на велосипеде. Дело в том, что агенты наружки обычно пасут клиента либо пешком, либо на автомашинах. А за велосипедистом следовать очень непросто. От пешеходов он отрывается за счёт скорости, от машин - сворачивая во дворы, используя узкие тротуары, проходы, мостики.
   Не знаю, быть может, знакомый и привирал, а может, был вовсе не диссидентом, а даже наоборот. Может, он этих диссидентов допрашивал в лубянских подвалах. Так или иначе, я этот опыт решаю использовать.
   Велосипедных линий у меня в наличии несколько. И все они берут начало в Амстердаме. Там, на гигантской парковке возле вокзала, я держу свой велик, купленный у местных торчков за десятку, а значит наверняка краденый. Но кому до этого есть дело?
  
   В Кракове сажусь в электричку и через минуту прибываю на Централ Стэйшн Амстердама. Неспешно поднимаюсь по спирали парковки, открываю замок и резко срываюсь с места. С горки разгон и без того хороший, но я помогаю гравитации, давя на педали всем весом. Проношусь ураганом мимо стоящих у входа и озадаченных гоблинов.
   Они не ожидали такого поворота. Бомж растерянно мечется по сторонам, Проныра бросается за мной, а Крокодил пытается завладеть чужим велосипедом. Куда там - амстердамцы те ещё жуки, даже одним замком редко ограничиваются. А ближайший прокат - пять минут ходьбы. Не успеть вам, голубчики, ни за что не успеть!
  
   Каналы, улицы, мосты, каналы. Хорошо по ровному Амстердаму катить, приятно. Погоня отстала. На всякий случай перехожу в Йоханнесбург, затем в Тарту, оттуда обратно в Амстердам. 51-я линия метро, перехожу на 54-ю. Ворота. Кройцберг, Берлин. Погони нет.
   Довольный собой, спускаюсь по ступенькам со станции "Йоркштрассе". Велосипед становится обузой и брошен возле метро. Готов поспорить, его сопрут в течение часа. Но спорить не с кем. Переулком выхожу на Кройцбергштрассе, а с неё вновь возвращаюсь на Йоркштрассе. На углу этих улиц стоит полуразрушенный корпус бывшей фабрики. Прохожу мимо, кинув на фасад фабрик рассеянный взгляд. Маячок - разбитый изолятор на проволоке - свисает со стены. Всё в порядке.
   В детективах часто пишут про пресловутый волосок на капельке коньяка. Чушь! Когда я увижу нарушенный волосок, мне уже закрутят за спину ласты. Маячок должен быть виден загодя, когда ещё можно, не вызывая подозрений, сойти за прохожего. Так я всё здесь и устроил.
  
   Поворачиваю во двор, поднимаюсь по усеянной битым кирпичом лестнице на второй этаж. По пути "отключаю" сигнализацию - вставляю в щель под перекрытием железный штырь, который блокирует проволоку. Теперь можно изымать закладку. Она в бывшей курилке, или что у них здесь было. Просовываю руку в дыру вентиляционной шахты - вот он заветный контейнер. На самом деле обыкновенная пластиковая коробка из-под какой-то химии, но мне нравится называть её контейнером.
   Для начала достаю стопку автомобильных атласов "Фалькплан". Отбираю карту Соединённых штатов и Канады, сую в рюкзачок. Это для резервного маршрута отхода.
   Следующим номером программы идёт ксива. Паспорт я купил здесь же в Кройцберге у местных турков. Имечко соответствующее - Ибрагим Куцгун. Это если читать по-немецки, а как оно звучит по-турецки, предстоит ещё выяснить - мало ли на какого грамотея из полицейских нарвёшься. Имя мало соответствует моей внешности и если угодно самоидентификации, но черты лица на фотографии, как ни странно подходят. Если конечно добавить "оригиналу" немного загара и вычернить волосы.
   Как раз для этой надобности в контейнере лежит коробочка с гримом и краска для волос. Они тоже исчезают в ненасытной пасти моего рюкзачка - на заброшенной фабрике отключена вода и нет ни единого зеркала - придётся поискать кафешку или воспользоваться санузлом на стоянке автобана.
   Деньги. Наше всё. Две перехваченные резинкой пачки. Старые добрые доллары и новоиспечённые, но тоже незлые евро. Деньги лишними не бывают. Именно поэтому я половиню пачки и оставляю запас в тайнике. Кто знает, как сложится с финансами в следующий раз.
   Наконец я достаю пистолет, запасную обойму и выгребаю патроны, рассыпанные по коробке. "Чезет" семьдесят пятый. Чудо социалистической индустрии созданное под натовский патрон парабеллум. Штуковина массивная, на себе не спрячешь. А потому ствол с причиндалами отправляются вслед за атласом, гримом и деньгами.
   Лишь несколько секунд я позволяю себе подержать пистолет в руке. Ребристая рукоятка пробуждает воспоминания. Пистолет я обрёл в Сухуми.
  
   ***
  
   Открывая новый проход, я оказался на пустой и разбитой электричке, что медленно пробиралась из Сочи. Пахло войной, и люди предпочитали ехать в обратную сторону. На сухумском вокзале этот поезд ожидали толпы людей, но диктор объявил о задержке с отправлением на два часа. Народ всё равно ворвался внутрь, кто отжав двери, кто через окна, и скоро все места и проходы заполнились людьми. В моём закутке разместилась большая семья беженцев, состоящая в основном из детей и подростков, во главе с пожилой женщиной.
   Хотелось в туалет, на воздух, но я боялся выходить из вагона - вдруг не смогу влезть обратно.
   - Сходите, - сказала женщина. - Мы подержим место.
   Я поверил ей и вылез через окно. Нужда долго времени не заняла, и я решил прогуляться возле вокзала, просто чтобы размять ноги. Тогда город ещё не покрывали страшные развалины, война только-только входила в силу. Но первые её признаки я скоро почувствовал. И увидел.
   На соседней улице прямо на тротуаре лежал облачённый в камуфляж парень. Он был мёртв. Шальная ракета? Граната? Воронки не было, но ноги убитого валялись отдельно. Из обрубков уже не текло, но тёмной крови вокруг и без того хватало. Коричневая с каким-то синим отливом кожа на лице и руках парня выглядела неестественно. Таких цветов в природе не существует, если не относить к особой расе мертвецов. Кто он такой, абхаз или грузин, чеченец или казак; защищал ли он свой дом или пришёл в чужой; кто его убил?
   Не знаю почему, но я подошёл ближе. Мёртвая рука сжимала пистолет, но не сильно и мне удалось его вытащить. Зачем? Я и сам тогда не понимал. Патроны и запасная обойма валялись рядом - видимо, лишаясь сил, парень ещё пытался перезарядить оружие. Я собрал их, сколько успел. Но тут из-за дома выскочила та самая женщина и крикнула мне, что в Пицунде высадился десант, а в Гадауте идёт бой, что электрички в Сочи больше не будет, и что они уходят к границе пешком. Я побежал за женщиной и присоединился к колонне беженцев.
   Отдельная история как мы шли в Гагры, как рядом с дорогой начали рваться снаряды ли ракеты. Я мало что помню, кроме запаха мандаринов и аджики. В Гаграх мы попали в рейсовый автобус и, пробив дырку в пространстве, я исчез до того, как беженцев обыскали на мосту через Псоу.
   Позже я научился добывать оружие без излишнего риска и в любых количествах. Но этот пистолет ценил всегда выше других.
  
   -6-
  
   Отсыпаюсь в соседнем с фабрикой, таком же запущенном здании. Всю ночь в соседнем крыле играют панк-рок. Не колыбельная, но я так устал. Утром, вернее уже днём, осторожно выглядываю на улицу. Гоблинов не видно. Стало быть, вчерашний день остался за мной. Выхожу.
   Чем хорош этот район - здесь легко затеряться. Кройцберг расположен в самом центре Берлина. И когда город разделяла стена, здесь, под дулами советских танков, селились лишь панки и эмиграция. Потом стену снесли, но район так и остался маргинальным. Даже полиция суётся сюда только крупными подразделениями - можно нарваться на баррикады и коктейль Молотова. Зато беглецам, вроде меня, сущее раздолье.
   Возле кебабницы расспрашиваю турков про моё новое имя. Оказывается это ворон по-турецки, а произносится через "з". Ну, пусть будет Кузгун.
   Направляюсь в какое-то альтернативное кафе с испанским названием, там плотно обедаю. Умываюсь, гримируюсь под фотографию на паспорте, после чего меняю панковское кафе на относительно буржуйское. Там беру час Интернета, проверяю почту, создаю эффект присутствия на нескольких форумах - просто так, по привычке.
   Выхожу на улицу - гоблины тут как тут. Маскировка сбивает их с толку лишь на минуту. Узнали! Бросились вслед.
   Бегу. Ругаю себя.
   Чёрт! Ну, вот зачем мне понадобилось в Интернет лазить?
  
   ***
  
   Для перехода нужно движение. Не осознав этого, я упорно пытался медитировать стационарно. К примеру, в однотипных китайских ресторанчиках, разбросанных по всему свету. Я просиживал часами за порцией цыпленка, пытаясь сосредоточиться или напротив расслабиться и перенестись в похожее кафе на другом краю Земли. Но тщетно. Я протирал штаны в транснациональных фастфудах, сетевых гостиницах, бродил по супермаркетам. Но найти ворота мне удалось лишь однажды, поднимаясь на эскалаторе в универмаге. Вот тогда я и осознал роль движения, а заодно включил в список транспортных средств эскалаторы.
  
   Легче всего переход открывался на рельсовом транспорте и на троллейбусах. Хуже на автомобильном. Рейсовые автобусы ещё ничего, а вот, например, с такси случались комические накладки. Водитель хоть и не видит моего появления, но где-то в подсознании у него возникает сбой. Он, возможно, считает, что попросту получил провал в памяти от переутомления, забыл, как и где подобрал пассажира. Делает вид, что смущён, переспрашивает адрес, лихорадочно включает счётчик, терзаясь мыслью об упущенной прибыли. Короче говоря, неудобно.
   Такси менялись, а велосипеды, ролики, скейтборды переносились вместе со мной. Я не стал экспериментировать с личным автомобилем или мотоциклом. Не хотелось вдруг выскочить на красный свет или на скорости оказаться без опоры под задницей. Да и не завёл я машину. Зачем? Налоги, сборы, штрафы, ремонт, бензин, парковка. Я и так легко добирался до любого места, где существует хоть какая-то цивилизация. А за город можно съездить и на велосипеде.
  
   Настало время, когда растущий поток информации перестал помещаться в голове. Возникла потребность в систематизации знаний и опыта. Нужна была схема. Купил дорогой портативный компьютер, я принялся заносить в него переходы.
   Но не всё оказалось так просто. Ворота не работали постоянно. Даже Московское метро вставало на четыре часа каждые сутки. Чего уж говорить о других. Но само по себе это пустяк, в конце концов, отдых всем нужен. Часовые пояса, вот главный враг мой! Когда в Москве полдень, в Вашингтоне ещё ночь, а в Сеуле уже вечер. Транспорт не работает то там, то здесь. Я выучил наизусть все эти GMT, UTC и прочие стандарты времени, включая и те, что стандартам не соответствовали. Они крепко засели в голове, переключаясь по необходимости, словно реле.
   Кроме того, маршруты менялись, укорачивались, закрывались совсем. Вчерашние ворота могли не сработать сегодня, а завтра открыться вновь. Метро в одних городах кишело контролёрами, в других требовалась карточка на выходе. Задний карман распух от разномастных проездных и стрипкарт, а оба боковых - от пёстрой куч мелочи. Следовало учесть и расстояния между воротами - добираться с одной окраины мегаполиса на другую - занятие для мазохистов. А погода и климат? Всякое бывало - и в шортах по колено в снегу появлялся, и на экваторе в полдень в пуховике. Выручал рюкзачок с одеждой, который я взял за правило всегда таскать с собой.
   Проблему часовых поясов частично решили лифты! Я не сразу на них наткнулся, ведь и в Саранске и в Питере жил в небольших домах. Лифты как правило работали круглосуточно, и было их много. Правда, во многих домах стояли кодовые замки на подъездах, а в учреждениях и отелях - подозревающие всех швейцары, консьержки и вахтёры. И ещё оставалась опасность попасть в режимное учреждение. Окажись я в кабине с чернокожими офицерами какого-нибудь африканского генштаба и доказывай потом, что примус починяешь. Так что лифтами я пользовался осторожно.
  
   Схема нуждалась в каркасе. В чём-то подобном кольцевой линии московской подземки. Я отобрал два десятка самых крупных и изученных мной мегаполисов - перекрёстков, от которых расходились линии перемещений по всему миру. Линий получилось много, они пересекались, ветвились, иногда заканчивались тупиками. Даже карта лондонского метро показалась теперь детским ребусом.
   В итоге, схема представляла собой финал конкурса среди пауков на лучшую паутину. Полюбовавшись работой, я включил принтер и сшил вылезшие из него листы в атлас. Единственный в мире, как я наивно полагал, пока не повстречал настоящих хозяев ворот.
  
   -7-
  
   Второй раз на финте с велосипедом гоблинов не проведёшь. Да и велосипеда не оказывается на месте - спёрли, как я и предсказывал. У меня остаётся единственная хитрая норка - Парк развлечений в Калифорнии. Там за "Русскими горками" есть небольшой аттракцион на сюжет "Звёздных войн". Прелесть этой забавы для нынешней ситуации заключалась в том, что посетителей туда запускают поодиночке. То есть, я спокойно перехожу из здешнего "космического" лифта в "космический" же лифт, но уже в парке возле Великих Озёр. А мои преследователи тупо ожидают своей очереди. Минимум десять минут форы. За это время я, не используя ворот, отбываю автобусом на Чикаго и успешно теряюсь на американских хайвеях. Для того и взял атлас из тайника. Второй раз буду умнее и затихарюсь по-настоящему, без самоуверенных вылазок в сеть.
  
   Для начала пытаюсь затеряться в толчее парка, куда проникаю мимо входа, появившись в прогулочном "паровозике". Оглядываюсь. Не тут-то было - гоблины едут в соседнем вагончике, без малого дыша в затылок. Это бы ладно, но ещё около десятка их злобных собратьев устремляются ко мне со всех концов парка. Такое ощущение, что меня здесь поджидали. Неужели знают? Самое неприятное открывается позже - путь к "Русским горкам" отрезан, а значит хитрая норка пока недоступна. Иначе говоря, бежать некуда, меня окружают и вот-вот прикончат. А народ вокруг веселится. Жрёт мороженное, фотографируется с поролоновыми Микки-Маусами, гогочет. Ему, народу, неведомо какая драма близится к трагическому финалу под самым его, народа, носом. Пожалуй, только кровь сможет отвлечь людей от потехи, да и то ненадолго. Но кровь-то моя, и это мне кажется чрезмерной платой за общественное прозрение.
   Необходимо время, чтобы собраться с мыслями, так как пока никаких свежих идей в голову не приходит. Нужно где-то укрыться, хотя бы на некоторое время. Соскакиваю на ходу с паровозика. Тут же замечаю Крокодила с Толстяком, которые бросаются наперерез со стороны "Утиных историй".
   - Обложили, меня, обложили. Гонят весело на номера... - напеваю я.
   Стараясь не выглядеть затравленным, оглядываюсь по сторонам. Возле "Пиратского острова" наблюдается подозрительная толчея, в ней могут затесаться гоблины. А вот в "Юрском парке" вроде бы то, что надо - вагончик почти заполнен, но пара мест всё ещё остаются пустыми. Отлично! Как раз позволит отсечь погоню. Несколько минут покоя - тоже неплохо по нынешним временам. А на выходе придумаю что-нибудь. Сигану через ограждение. Не впервой.
   Плюхаюсь в кресло. Человек двадцать, давно занявших места, извелись в нетерпении, ожидая начала. Наконец, гремит неуместный здесь колокольчик и нас отправляют по рельсам к искусственной пещере. Я читал Майкла Крайтона. Хорошая книга, мне понравилась. Фильм гораздо хуже, хотя и зрелищнее. Спилберг выхолостил из темы всю научную фантастику и сделал триллер. Диснейленд довершил начатое Голливудом. Аттракцион годен пугать маленьких детей, но почему-то в кабине их нет, сидят сплошь взрослые люди. Сидят и визжат. Мне не до липовых ужасов, адреналин и так только что из ушей не хлещет. Нужно искать выход. Выход.
  
   Каучуковая голова ящера высовывается из пластмассовых зарослей и щёлкает зубами над публикой. Все дружно визжат. От неожиданности я тоже зажмуриваюсь. И вдруг, теряя под собой опору, падаю в высокую траву.
  
   -8-
  
   Раздумывать, что там случилось, нет времени. Возможно, негодяи подорвали аттракцион, и кабинка слетела с рельсов. Хотя ни взрыва, ни криков людей, я не услышал. Перекатываюсь поближе к какой-то кочке, прячусь за ней. Достаю пистолет и щёлкаю предохранителем. Момент истины, так это называется.
   Я не собираюсь продавать шкуру подороже, я не торгую жизнью. Я надеюсь победить и у моей надежды есть основания. Не такие уж они и ворошиловские стрелки, раз промазали в парке. И потом, гоблины наверняка не желают лишнего шума, и если даже не было взрыва, то пальба должна заставить их отступить. Через пару минут сюда сбегутся полицейские и охрана парка. Сейчас все помешаны на террористах и снайперах-маньяках.
  
   Запах. Какой странный запах. Напоминает лесной, хвойный, но с необычным едким привкусом. И тишина. Нет, не совсем тишина - звуки доносятся, но это не голоса людей и не шум механизмов. Открываю глаза, поднимаю голову над травой. Вокруг ни людей, ни домов, ни аттракционов - только покрытая пологими холмами, изрытая оврагами степь, или вернее прерия с частыми островками леса. Над прерией висит Солнце - наверное, единственный знакомый мне элемент ландшафта. Где же гоблины? Их нет.
  
   Вдалеке над зеленью поднимается морда диплодока или кого-то похожего на него и голова эта выглядит отнюдь не резиновой. Чёрт! От догадки становится дурно. Я и не предполагал, что ворота могут пронзать время. Спину холодит, когда я вспоминаю о тиранозаврах и прочих плотоядных. Спилберг уже не кажется мне халтурщиком.
   Однако я жив уже больше минуты. Вокруг вовсе не кишат летающие и скачущие твари, как это любят изображать в реконструкциях. Кроме единственного диплодока других динозавров пока не видать. Мысли обгоняют одна другую. Как же мне теперь выбраться отсюда? Это ж Юра! И куда делась погоня? Последуют ли гоблины за мной, или уже потеряли след? А если последуют, куда мне бежать дальше? В прерию?
  
   Сидя в траве, я размышляю, наверное, около часа. Неожиданно в затылок бьёт струя холодного воздуха, и мне чудится родной до боли в сердце запах выхлопных газов. Оборачиваюсь - на кочке лежит поднос с едой. Штамповка с отделениями для первого, второго, салата, с аккуратной дыркой для стаканчика. В стаканчике, судя по цвету апельсиновый сок, а может быть лимонад. К единственному тонюсенькому кусочку хлеба, шпилькой для сэндвичей приколота записка. Затаив дыхание, читаю:
  
   "Вы, верно, уже догадались куда попали.
   Пойти на этот шаг нас вынудила необходимость в сохранении тайны.
   Увы, но Ваша ссылка бессрочна. Три раза в день независимо от местонахождения, Вы будете получать питание, содержащее достаточное количество калорий для поддержания жизни.
   P.S. За окружающую среду не беспокойтесь. Подносы сделаны из материала, который разлагается в течение суток".
  
   - Дерьмо! - кричу я, и повторяю это слово на всех известных мне языках.
   Так это была не погоня, это был гон, травля, и меня загнали сюда словно волчару, обложив красными флажками.
   - Дерьмо! - повторяю я и мне становится чуточку легче.
   Ну нет, это не спецслужбы и не мафия. Те попросту бросили бы меня здесь, или скорее пристрелили бы. А эти какие-то не по-человечески гуманные. Эта эпистолярная "Вы", да ещё дурацкие разлагающиеся подносы... экологи хреновы!
   Что ж, я пока жив и это главное. Нечто похожее я читал в каком-то фантастическом романе. Там троцкистов, анархистов и прочих леваков ссылали в Кембрий. Так что по сравнению с их ссылкой, меня всего-навсего выставили за дверь.
  
   -9-
  
   Они, наверное, празднуют победу. Довольны, что отделались от нарушителя. Возможно, получают сейчас награды, пожимают друг другу руки, бьют пробками шампанского в потолок.
   Они будут праздновать победу ещё четыре дня, а на пятый один неприметный сервер, свободный от контроля всяких там "Эшелонов" и СОРМов, не получив вовремя кодового сообщения, откроет всеобщий доступ к особому сайту. А с моего скромного счёта, уйдёт платёж за баннерную рекламу. Очень агрессивную и дорогую. На сайте же людям откроется потрясающая перспектива. Информация на пяти языках с описанием тысячи самых доступных ворот, медитационной системой и рекомендациями, как самостоятельно отыскивать новые переходы.
   Многие сочтут это за бред или розыгрыш, но я знаю человеческую натуру - не меньше найдётся тех, кто захочет попробовать. И тогда возникнет цепная реакция, которую не остановит никакой орден и никакая мафия. Да и государства не смогут остановить. Метро не закопаешь, всех горок не сроешь. Это вам, сукины дети, не летающую тарелку в ангаре спрятать.
   Информационную кампанию я подготовил на случай собственной смерти. Не как страховку, нет. Просто не хотелось уносить чудо в могилу. У меня так и не появилось никого, с кем я мог бы поделиться знанием, вот я и решил подарить его человечеству. Знание должно принадлежать всем. Это я понял давно, но позволил себе придержать тайну.
  
   Что теперь значат границы; что значат колючие проволоки, контрольно-следовые полосы, пулемётные вышки, секреты, разъезды; какой смысл в таможнях, санитарных кордонах. Через четыре дня тысячи людей узнают, как обойти их.
   Интернет стал первым шажком на пути к свободе, а ведь сколько шуму наделал. Что будет теперь, когда границы исчезнут не только для информации, но и для людей? Простых людей. Привычный мир рухнет. Туда ему и дорога. Мне не жалко. Сам я давно уже живу в другом мире. А теперь лишь пригласил всех к себе.
   К себе. Вот тут есть проблемы.
   Но я верю, что выберусь отсюда. Все прежние ворота срабатывали в обе стороны, и нет оснований думать, что здешние устроены иначе.
   Там за прерией я увидел отблеск моря. Я пойду туда и сделаю лодку. Человек научился делать лодку раньше любого другого транспорта, раньше, чем обманул лошадь. Я сделаю лодку и вернусь.
   Но когда я вернусь, им будет не до меня.
  
   Часть I. Река времени
  
  
   Старый мир исчез безвозвратно. Впереди все было ново, полно неизвестности. Неожиданное сместило перспективу, обесценило ценности и, озарив все своим колдовским светом, смешало реальное с нереальным, сплетя их в странный, путаный клубок.
   Джек Лондон. Неожиданное
  
   Глава первая. Остановка в пути
  
   Путешествие во времени занятие утомительное. Тем более путешествие вынужденное. Расхожее, закреплённое мифологемами и метафорами, представление о времени, как о реке, как ни странно, получило в моём случае реальное воплощение. К сожалению, подобная аналогия вовсе не означала лёгкой прогулки. Если уж пользоваться метафорами, то мой путь через века и эпохи больше напоминал восхождение на горный хребет, когда трещат от напряжения суставы, слезает с ладоней кожа, а мышцы хоть и наливаются сталью, но сталью расплавленной, воспаляющей каждую нервную клетку.
   Лениво работая ложкой, я поглощал горячую пищу и наслаждался жизнью. Я радовался не столько тому, что выжил, сколько обретённому на время теплу и покою.
   Средневековый Псков весьма удачное место, чтобы перевести дух. Местные жители не слишком обращают внимания на внешний вид, говор или различия в вере, и в пёстрой толпе приезжих довольно просто скрыть экзотическое происхождение. Город живёт торговлей, а эта сфера деятельности делает людей терпимыми. Ведь по большому счёту торговля и породила такое явление как человечество.
   Конечно, и здесь случается всякое. Бывает, нагрянет чума, или война, или голод, и в такие периоды любую инаковость могут растолковать как причину бедствия, могут даже спалить чужака на костре в целях профилактики катастрофы. Но когда в исторической мясорубке наступает затишье, Псков вполне годится для передышки.
   Тут, правда, следует сделать важную оговорку. Под передышкой я подразумеваю именно передышку и ничего более. Некоторые путают отдых с развлечением, а тут уж никаких гарантий. Одно дело затаиться в норе, получив вместе с крышей над головой относительную безопасность, и совсем другое - отправиться на экскурсию, доставая прохожих ехидными вопросами об особенностях их культуры, или выяснять у патриархальных предков, где тут можно снять девочек и купить травки. Не думаю также, чтобы на улочках Пскова показались уместными полицейская форма, интернетовский сленг, сатанинская татуировка или панковский "ирокез" ярко-зелёного цвета. Всякой толерантности есть предел и путь на костёр или на дыбу мог начаться с любого неверного шага.
   Меня же вполне устраивала скромная роль иголки в стоге сена, которую, что важно, никто не ищет. Худая по меркам средневековья родная речь благополучно растворилась в интернациональном многоголосии, тем более что твёрдых канонов языка на Руси утвердить пока не додумались. Зная неплохо польский, я мог сносно общаться на любом из славянских языков. Индейскую куртку и джинсы маскировало ярмарочное разнообразие одеяний, а сношенные кроссовки я в первый же день сменил на сапоги - обувь настолько универсальную, что на умеренных широтах трудно представить себе культуру, где она смотрелась бы вызывающе. Что до причёски, то за время странствий я изрядно оброс, а длинные волосы и заросшее лицо считались здесь в порядке вещей.
   Эта естественная маскировка причиняла одно неудобство - во время трапезы поросль цепляла на себя кое-что из предназначенного утробе. Поедая густые щи из глиняной миски, я то и дело промакивал заляпанные с непривычки усы и бороду хлебным ломтём. Волосы и щетина цеплялись к мякишу, вместе с ним отправлялись в глотку, где прилипали к языку, нёбу и неприятно щекотали гланды. Я откашливался и вновь принимался за еду. Что поделать, салфеток на постоялом дворе не водилось, а от простенькой идеи вытирать рот рукавом я отказался, как только подумал о трудностях средневековой стирки.
   Бытовые условия и без того оставляли желать лучшего. Стараясь избежать чужого внимания, я, видимо, переусердствовал с конспирацией. Моим пристанищем стало убогое заведение на окраине Пскова, называть которое постоялым двором не поворачивался язык. Скорее это была ночлежка, средневековый бомжатник. Обыкновенная крестьянская изба с крошечными, в один венец высотой, оконцами и низким потолком, владелец которой (со смешным прозвищем Ухо) предоставлял за умеренную плату стол и кров всем желающим. Случалось, он пускал бедняков в обмен на какие-то вещи, возможно, краденные, за помощь по хозяйству, а то и просто из жалости. Кто-то уходил, кто-то приходил, иные жили неделями. На ночь обычно оставалось полтора десятка человек. При этом считалось, что заведение пустует по случаю тёплой погоды. Зимой, как утверждал Ухо, сюда набивалось вдвое больше людей.
   Мы спали в той же комнате где и ели. Вечером разбирали стол и укладывались кто на лавке, а кто на полу. Мешки и котомки служили подушками, одежда - подстилками и одеялами. Я спал как младенец, не обращая внимания на запах немытых тел, укусы насекомых, стоны и храп. После скитаний по диким местам любые неудобства казались мне сущей безделицей, а долгое пребывание в компании с ископаемыми ящерами научило ценить человеческое общество, пусть даже оно испускало звуки и запахи, достойные иных монстров.
   Бегство из ссылки едва не доконало меня, но, получив передышку, я быстро оклемался, а разум, ранее сосредоточенный только на выживании, стал искать иного приложения.
   А поразмыслить было над чем. Волею судьбы, вернее сказать, волею кучки гоблинов, принадлежность которых так и осталась тайной, я оказался заброшен в прошлое. На первых порах мной двигало единственное желание - вырваться из западни и вернуться домой. Затем, как-то само собой пробудилось любопытство. Я не историк, даже не особый любитель истории. Тексты из школьных учебников всегда воспринимались мной на уровне газетных передовиц, то есть не воспринимались вовсе. Стараниями их авторов прошлое превратилось в нуднейшее повествование, пересыщенное идеологией и фальшивыми мифами.
   Теперь-то я мог кое-что увидеть воочию. И спешка была бы равносильна пробежке сквозь экспозицию музея в духе стратегии карикатурных японских туристов: час на Лувр, два - на Великую Китайскую Стену. Правда, поначалу, когда в музей тебя втолкнули, угрожая пистолетным дулом, о золочёных шлемах под стеклом как-то не думаешь. Тем более, что и втолкнули-то не куда-нибудь, а прямиком в зал палеонтологии с живыми такими экспонатами. Так что пришлось повертеться, чтобы не стать их рационом. Но спустя некоторое время нервы пришли в норму, тело втянулось в работу, а когда на периферии зрения замелькали пейзажи антропогена, голова сама собой принялась озираться по сторонам.
   Несколько дней псковских каникул придали мыслям нужную упорядоченность. Я озадачился, как бы использовать выпавший на мою долю фантастический шанс, за который всякий честный учёный продал бы душу дьяволу?
   На первый взгляд уникальное положение давало массу соблазнительных возможностей, однако, при более пристальном рассмотрении перспективы терялись в тумане скромных познаний. То, что я увидел вокруг, вовсе не напоминало музей. Никто не удосужился развесить по стенам доспехи, расставить артефакты с табличками, или сопроводить панораму исчерпывающим комментарием. Что хуже - отсутствовали указатели. Книги рассказывали о великих свершениях и великих героях, а реальность растворяла их среди тысяч скромных событий и миллионов простых людей. Я ощутил себя в сказочном лесу, состоящем сплошь из обыкновенных деревьев. Всё сказочное пряталось где-то в дебрях, и обнаружить его было куда сложнее, нежели заблудиться и сгинуть. Что толку в отмычке, если не знаешь, как отыскать нужную замочную скважину.
   Нет, профессионал, наверное, нашёл бы и здесь много ценного для науки. Быт, одежда, обряды, говор, да мало ли что волнует академические умы. Но я-то профессионалом себя не считал и желал увидеть нечто более зрелищное, чем какие-нибудь аспекты социальных отношений или нюансы культуры.
   Извилины перебирали загадки истории, когда-либо встреченные мной на страницах популярных изданий. Ответы на некоторые из вопросов могли стать сенсацией и потешить моё самолюбие. Практичная часть натуры припоминала легенды о многочисленных кладах проигравших монархов, разбойников и самозванцев. Но информации не хватало даже для определения отправной точки поисков. Даты, услужливо поставляемые памятью, касались исключительно войн и революций, словно всё развитие человечества состояло из одной бесконечной резни. Соваться в горнило империалистических или классовых сражений не было ни желания, ни смысла. Шансов увидеть что-либо действительно интересное было немного, а резня как таковая меня не привлекала. Я по горло насмотрелся кровищи в родном столетии, и вряд ли по этому показателю его могло переплюнуть какое-то из предшествующих.
   Чем больше я размышлял, тем очевиднее становилось, что по большому счёту меня не интересует история. Нет, я не прочь побродить по древним городам, посмотреть на жизнь, на архитектуру. Но и только. Распутывание загадок, кроме серьёзного риска нарваться на тех, кто желает сохранить тайну, требовало ещё и массу времени, а я не собирался надолго зависать в прошлом. По той же причине сорока миллионами лет ранее мне не пришло в голову изучать повадки динозавров, хотя даже поверхностный взгляд, вероятно, потянул бы на толстую книгу.
   Мне хотелось поскорее попасть домой. Вернуть кое-какие долги неким гоблинам, а уж потом, если позволит обстановка, можно будет заняться и путешествиями во времени. К примеру, почему бы не заглянуть в будущее. Вот оно меня влекло куда сильнее, чем прошлое.
   Однако прошлое задалось целью поймать туриста на крючок и забросило другую наживку. Ведь вернуться можно и не с пустыми руками. Отчего бы не набить карманы артефактами, раз уж возникла такая оказия? Одна только пригоршня здешних монет могла принести больше, чем годовой заработок контрабандиста. Причём никаких проблем с радиоуглеродным анализом. Металл он металл и есть.
  
   Улыбка сидящего напротив человека заставила меня вздрогнуть. На миг показалось, будто он читает мысли по моему напряжённому от раздумий лбу, словно морщины являются строчками донесения. Читает и ухмыляется в ответ.
   Заподозрив неладное, я огляделся. Комната оказалась пуста. За столом кроме нас двоих никого не осталось. Привычка размышлять во время еды часто приводила к тому, что я пробуждался от мыслей в полном одиночестве. Прочие обитатели ночлежки спешили набить чрево и разбрестись по делам. Только ужин мы заканчивали сообща. После него следовало разбирать стол и прибираться в комнате, а семеро одного ждать не желали.
   Но сейчас время обеда. Народ разбежался, а хозяйка, собрав грязную посуду, отправилась на реку. Я прислушался. Ухо возился где-то во дворе. Судя по звукам, кромсал дерево топором, заготовляя то ли дрова, то ли лучину, то ли дранку для крыши. В общей комнате он вообще появлялся редко, в дела клиентов предпочитал не соваться, а отношения с ними за редким исключением ограничил взиманием платы за постой. Но что интересно ни краж, ни поножовщины в ночлежке не случалось ни разу. Люди как-то сами ладили между собой.
   Я перевёл взгляд на незнакомца. Да, пожалуй, именно незнакомца, ибо, подумав, я не смог припомнить, будто он когда-либо садился за стол вместе со всеми. На моей памяти этот тип вообще не появлялся здесь. Вызывало подозрение и то, что он ничего не ел, хотя перед ним стояла миска со щами. Человек просто смотрел на меня и улыбался.
   Молчание продолжалось несколько минут.
   - Мы не ожидали, что вам удастся выбраться оттуда... - произнёс, наконец, он.
   Этой фразой незнакомец расставил все точки над разнообразными буквами. Он знал, кто я такой, знал, куда меня забросили, но главное дал понять, что представляет тех самых гоблинов, которые были виновниками всех моих несчастий.
   Окатив его взглядом, одновременно презрительным и вызывающим, я не утерпел и вытер рот рукавом. Бесстрашие было форменной рисовкой. На самом деле мне стало жутко от догадки, какое именно дело привело в ночлежку этого типа. Гоблины наверняка решили вернуть меня туда, откуда я с таким трудом выбрался. Небось, ещё и накинут к сроку пару десятков миллионов лет за попытку к бегству.
  
   ***
  
   Лодку мне построить тогда так и не удалось. Да уж... поди попробуй, сруби дерево, разделай его на доски и сколоти лодку, не имея ни топора, ни пилы, ни гвоздей, ни, главное, нужных навыков и знаний. В отчаянии я проклинал цивилизацию, не научившую меня примитивным вещам, ругал себя за непредусмотрительность, как будто мог предвидеть подобный вывих судьбы и положить в рюкзачок топор.
   Трубный рёв властителей юрского периода стимулировал мозговую активность. Я перебирал варианты, черпая вдохновение из книг и рассеивая надежды с помощью житейской логики. Памятуя об уроке Робинзона, сразу отказался от долблёнки. Да и нечем было долбить древесину. Перочинный нож, собственные ногти и зубы, сильно уступающие, к сожалению, местным аналогам - вот и всё чем я располагал. Отсутствие подходящих шкур и костей, поставило крест на проекте каяка. В самом деле, не устраивать же с жалким пистолетиком охоту на динозавров. А никакого иного зверья вокруг не водилось.
   В конце концов, выход нашёлся. Стоило только снизить планку технологических требований. Плот ничуть не хуже лодки подходил для поставленной задачи.
   Правда и с ним пришлось повозиться изрядно. Я отыскал несколько сухих, но ещё не слишком гнилых стволов, достаточно лёгких, чтобы управиться в одиночку и надеяться на их положительную плавучесть. Из коры, из травы, из собственных ремней изготовил крепёж. С великим трудом получился убогий плотик, едва способный держать на воде человека.
   Убогий так убогий. Я не собирался пересекать океан, опережая не только Хейердала, но и само человечество по следам расселения коего пустился в путь неутомимый норвежец. Вернее, всем им ещё предстояло пуститься, а прежде того родиться. Мне же хотелось просто вернуться домой, а для короткого, если мерить пространством, заплыва вполне годился скромный заливчик, к которому я вышел на второй день ссылки и облюбовал, не только имея в виду судостроительные планы, но и подметив, что местная фауна держалась в стороне от него.
   Поначалу побег казался делом элементарным. Пространство и время имеют одну природу, по крайней мере, применительно к моему случаю - это продемонстрировали гоблины, забросив меня в Юру. Они воспользовались визуальной привязкой, купили меня на резиновую голову динозавра. Так что мешало мне разработать собственную систему визуальных ассоциаций, способную проторить обратный путь?
   Кое-что конечно мешало. Здесь не найдёшь подходящего моей эпохе маячка, который укажет верное направление. Маленькие динозаврики вряд ли бредят Антропогеном, а мамаши едва ли водят отпрысков в "Парк Четвертичного Периода", где над ушами доверчивых посетителей щёлкает зубами восковая голова человека.
   Что ж, значит, следовало задействовать воображение. Пока руки занимались постройкой плота, голова подыскивала нужный образ. Единственное доступное средство передвижения определило выбор. Я решил, что достаточно будет вызвать перед глазами очертания известного берега, нарушенного человеческой деятельностью, например, представить набережную какого-нибудь города, и править свой плотик к ней.
  
   Результат оказался нулевым. Сколько бы я ни воображал, какие бы города не перебирал в памяти, пробиться через время не получалось. Плот мотался в заливчике с теми же видами на успех, что поплавок в ванне.
   Вот тогда я перепугался. Не меньше, чем до этого, осознав, что оказался в далёком прошлом. Неужели тюремщики лишили меня способности к прыжкам? Или тот прорыв времени, что забросил меня в юрский период, был единственным исключением? А быть может, голого воображения недостаточно и сознанию всё же необходима материальная зацепка? Но ведь до сих пор пробивая пространство, я пользовался исключительно воображением. Или нет?
   - Эй, ископаемые! - крикнул я пасущимся вдалеке животным. - Кто-нибудь из вас знает, где тут собака зарыта?
   Хозяева здешнего мира проигнорировали чужака. Копать пришлось самому. Из камней и песка я создал на берегу фигуру, пропорциями похожую на снеговика. Вместо рук приспособил сучья, вместо головы подходящий по размерам череп. Набросил на деревянные плечи пуховик, надвинул на костяной лоб кепку. Отошёл на два десятка шагов и полюбовался шедевром. Издали фигура вполне походила на человеческую. Я бы даже сказал, что в её очертаниях угадывалось что-то от Дэнни ДеВито.
   - Такие дела, Дэнни, - сказал я. - Остаёшься за старшего. И раз уж тебя назначили пугалом, постарайся напугать меня посильней. Если всё пройдёт, как задумано, тебе в наследство достанется моя куртка и кепка, а так же весь этот чёртов мир. - Я хлопнул его по плечу, едва не развалив скульптуру. - Владей, Дэнни.
   Я отвёл плот почти на середину залива и развернулся. Разумеется, собственное творение не могло напугать меня хотя бы на миг, чтобы повторить эффект аттракциона с пластиковой головой динозавра. Но я надеялся, что одинокий силуэт на берегу вызовет какую-нибудь ассоциацию.
   Тщетно.
   Я перебирал один вариант за другим. Возводил из песка замки, ставил шалаш, мастерил фигуры людей и животных. День за днём носился на плотике по заливу, пробуя разные ракурсы, дистанцию и скорость; прикрывал глаза, размывая картинку, прищуривался, делая её более чёткой, зажмуривался, полностью отдаваясь воображению; но так и не смог никуда переместиться.
   Мало-помалу отчаяние перерастало в равнодушие. Я готов был сдаться. Сознание всё чаще переключалось с поисков выхода на необходимость как-то обживаться здесь, в этом времени. Всё труднее становилось отгонять предательские мысли, которые осаждали меня, точно стая падальщиков мясную тушу. Тут ведь как - стоит только поддаться лживости здравого смысла, начать обустройство быта, и повседневные заботы утянут тебя в трясину.
   Умные книжки утверждали, будто лучшим моментом для побега из тюрьмы или лагеря являются первые дни заключения, когда ещё есть силы, желание и нужный настрой. Ещё лучше бежать с этапа, из зала суда, из отделения, а то и вовсе с места задержания. Потом будет только хуже, потом наверняка обломают, согнут, выпотрошат душу, лишат вкуса к жизни и свободе.
   Не врали книги, я нутром чуял, что не врали. Пусть меня не охраняли вертухаи со злобными псами, пусть отсутствовала колючая проволока и пулемётные вышки. Хватало и собственного разума, который, отказываясь искать выход, превращался в абсолютного тюремщика. Я осознавал, что чем дальше, тем чаще попытки возвращения будут откладываться из-за всякого пустяка, и настанет момент, когда здешние условия покажутся мне вполне сносными, а родной дом превратится в смутную легенду. И потому я не позволял себе даже завести календарь, опасаясь, как бы пресловутое бревно с зарубками не превратилось в жертвенный столб.
   Как ни странно, но единственный признак существования надзирателей помог мне избежать капитуляции в большей мере, чем собственная воля. Подносы с едой возникали регулярно, словно вестники потустороннего мира. Они волей-неволей связывали меня с родным временем, а, кроме того, позволяли не думать о хлебе насущном. Ведь добыча еды - первое, что заставляет отвлечься от идеи.
   Ну а ещё я развлекался, не давая прорасти отчаянию. Как? Я топтал бабочек! Это превратилось в какую-то манию, в крестовый поход против самого времени. Я давил их всюду, где только встречал.
   Как ни странно, но раздавленные бабочки привели таки к серьёзным изменениям. Нет, не эволюции, конечно, и не истории как таковой, но окружающей меня обстановки. Какой-то зверёк выбрался вечером из невидимой норки, чтобы утащить набитые за день трофеи. Зверьком он был не в просторечном смысле - в самом что ни на есть научном. Он чем-то походил на обыкновенную мышку, хотя имел пёструю окраску.
   - Мы, млекопитающие, должны держаться друг друга, - сказал я, бросив гостю немного каши.
   Тот испугался, сбежал, но следующим вечером появился вновь. И потом стал приходить каждый вечер и исчезать под утро. Зверёк держался осторожно, но мало-помалу перестал бояться, а недели через две уже ел у меня с руки.
   - Жаль, что не могу научить тебя разговаривать, - говорил я, скармливая товарищу бабочек. - "Бедный, бедный Хробинзон..." Впрочем, извини, ты не попугай, конечно. Ты ближайший мой родственник, если подумать. Предок.
   Я понял, что, кажется, понемногу схожу с ума и если меня не добьёт отчаяние и не сожрёт апатия, сумасшествие довершит разрушение личности.
  
   Вырвался я оттуда чудом. Я даже не уверен, что смог бы повторить такой трюк ещё раз. Чудо трудно загнать в систему исходных условий.
   Как-то раз мне пришло в голову отправиться на плоту ночью. Это был смертельный номер, на который я решился только от безысходности. Какие-то твари постоянно плескались в водах залива. Днём я иногда наблюдал их тёмные спины, едва различимые среди волн, и старался держаться подальше, памятуя, что дожившие до моего времени крокодилы порой закусывали пловцами.
   В темноте опасность усиливалась стократ. Тем не менее, я решил рискнуть. Погрузил вещи, посадил на плот млекопитающее и оттолкнулся шестом от берега. Боясь заглядывать в тёмные глубины залива, я смотрел вверх.
   Ночное небо совсем не казалось родным. Не знаю, как шустро бегают звёзды на небе и что значат для них сорок миллионов лет, но мне не удалось найти даже Большую Медведицу. Тоска усиливалась. Я впал в какую-то прострацию. Желание видеть людей стало столь велико, что я зажмурился и представил костёр, разведённый на берегу, возле которого сидят люди. Артель рыбаков, сбежавшие из дома мальчишки, разбойники, туристы или кто-то ещё, неважно, главное люди. Я представил мерцающий огонь, зыбкое отражение на поверхности воды. Представил и попал в яблочко. Что ни говори, а огонь обладает неким мистическим свойством. Иначе как объяснить, почему ему удалось то, что не удавалось всем моим произведениям из песка и камня.
   Я открыл глаза. В дрожащей прибрежной полосе отражался небольшой костерок. Я боялся поверить, что это не случайное возгорание, не галлюцинация, вызванная душевным расстройством. То ли от избытка чувств, то ли от страха, по моим щекам побежали слёзы. Я зачерпнул ладонью воды, желая освежить лицо. Пара капель попала на губы. Я не сразу сообразил, что получил подтверждение чуду. А когда сообразил, улыбнулся. Вода оказалась пресной. Воображение победило.
   Жаль только, что милый зверёк остался в прошлом. То ли его смыло водой, то ли не пропустила дыра во времени. Но тогда я об этом не думал. Я праздновал победу.
  
   Глава вторая. Дорога домой
  
   - И что теперь? - спросил я незнакомца.
   Видимо из садистских наклонностей тот всё это время молчал, позволяя мне ещё и ещё раз испытать пережитое.
   - Ничего, - ответил гоблин. - Вы не нарушили э-э... так сказать, режима пребывания. И мы не нарушили своих обязательств. Питание продолжает поступать к вам регулярно, не так ли?
   Я кивнул. Что правда, то правда. Казённый рацион появлялся всякий раз, когда я испытывал голод. Скажем, если мне удавалось разжиться местной пищей, пайку не подавали, но всё остальное время поднос с едой возникал трижды в день, как скатерть самобранка.
   Тюремщикам было невдомёк, что именно их забота о пропитании узника позволила оному сохранить рассудок и в конечном итоге вырваться из западни. А я посчитал излишне красивым жестом указывать врагу на промахи.
   - Кто вы такие?
   Собеседник улыбнулся. Вопрос остался без ответа.
   - Какой нынче год? - спросил я. - Тут, знаете ли, ведут счёт от сотворения мира, а я не помню, когда именно его сотворили и как пересчитывать даты на привычную Нашу Эру?
   - Рождество Христово, - поправил он. - Зашли бы в храм и спросили у батюшки. Или у иноземцев, - человек, подумав, всё же сказал. - Сейчас тысяча пятьсот седьмой год. Через три года здесь станет не слишком уютно. Так что пускать корни не рекомендую.
   - Как будто я собираюсь вообще пускать корни, - буркнул я и спросил просто так, чтобы поддержать разговор. - Как там теперь?
   - Под "там" вы подразумеваете время, в котором жили, а под "теперь" следует понимать четыре месяца после вашего исчезновения? Ведь столько времени вы провели в скитаниях? Биологического времени, я имею в виду или, иначе говоря, времени вашей памяти.
   - Чёрт! Как теперь узнать, когда нужно отмечать дни рождения, - ругнулся я просто так для разрядки. На дни рождения мне было плевать. - И всё же, как дела на родине?
   - Ваше открытие "там" наделало много шума. Но "теперь" нам удалось справиться.
   Кавычки он отмечал кивком сдвоенных пальчиков, будто завзятый западный лектор.
   - Удалось справиться? - удивился я. - Вы что же, выкинули всех в юрский период?
   - Этих "всех" оказалось не так много, как вы очевидно рассчитывали. Единицы, если уж оперировать порядком. И к счастью обошлось без радикальных мер.
   - Единицы? И всё?
   - Вы слишком большое значение придали собственному опыту. Транспортные линии, фонетические детонаторы, визуализация. Всё это любопытно, но малоэффективно. Интуитивный способ познания - удел меньшинства. В ваше время, разумеется. Он отрицает метод, а без методики передать открытие другим можно только с помощью веры. Но сетевые публикации не слишком удобны для вербовки адептов. Вам стоило бы создать церковь. Увлечь людей личным примером, словом.
   Он явно глумился. Все тюремщики измываются над подопечными. Такова их природа или таков отбор в пенитенциарные институты.
   - Большинству же нормальных людей требуется что-то более серьёзное, - закончил гоблин. - Фундаментальная наука, например.
   Плохо же он знал моих сограждан. Нет, раньше в науку верили больше, связывали с ней какие-то надежды, но с падением системы, знания размылись, эзотерические учения взяли реванш.
   - Вроде бы я использовал и научный путь. Вы, верно, упустили из виду небольшую статейку о пятом измерении? Прошляпили. В таком случае вас ожидает сюрприз.
   Я был доволен, словно провёл самого дьявола. Но на собеседника мой самодовольный вид впечатления не произвёл.
   - Ваш удел интуиция, а в науке вы полный профан, - вздохнув, сказал он. - Даже в вашей несовершенной науке. Вы чересчур раздули такое простое понятие как измерение, перегрузили его смыслами, вырастили целую философию, в то время, как это не больше чем система координат. Рулетка с нанесёнными на неё дюймами или сантиметрами, а вовсе не свойство реальности.
   - Но учёные...
   - Бросьте. Ваши учёные осмыслили не время и пространство, как таковые, а лишь некоторые их проявления, которые уложились в вашу философию или в вашу физику. Они уподобились алхимикам, что вставляли в формулу вещество, не зная толком об его действительных свойствах и природе.
   - Наши алхимики, насколько я знаю, разработали математическую модель проникновения через пространство и время. Они не правы?
   - Эта модель - детский рисунок рядом с полотном Рембрандта. Согласно ей каждый ваш переход сопровождался бы чем-то вроде термоядерного взрыва или поглощением сравнительного с ним объёма энергии. Но вы порхали как мотылёк, а мир не содрогался от катаклизмов.
   - Возможно, эти бомбы рвались в каком-нибудь другом мире или в недрах звёзд за сотню световых лет от Земли, - предположил я.
   - Возможно, - буркнул он.
   Под напором моего упрямства, или тупости, как возможно считал гоблин, его невозмутимость начала давать трещинки. Если я хотел затянуть разговор, мне следовало проявить сдержанность. А так собеседник счёл за лучшее закруглиться.
   - Собственно я встретился с вами не для пустой болтовни, а чтобы предостеречь об опасности, - сказал он.
   - Благодетели, чтоб вам провалиться! О динозаврах вы предостеречь не посчитали нужным, а теперь, когда я почти что добрался до дома, вдруг решили проявить гуманизм?
   - Вы не доберётесь до дому, - спокойно сказал он, проигнорировав ругань.
   - Как так? - я почувствовал себя неуютно, будто что-то упёрлось между лопаток. Что-то смахивающее на остриё ножа.
   - Вам кое-что следует знать о путешествиях во времени. Просто затем, чтобы выжить.
   От его спокойных слов повеяло могильным холодом.
   - Если вы хотели меня напугать, то вам это удалось, - произнёс я.
  
   ***
  
   Возможно, мне тогда повезло. Потому что люди сидящие возле костра оказались вовсе не детьми, сбежавшими из дома в поисках приключений, не рыбаками, коротающими время перед рассветом и не туристами. Они оказались дикарями, а реакцию первобытных людей на чужака, тем более на внезапное его появление среди ночи, предсказать сложно. Но можно, однако, предположить, что таковое появление не будет воспринято равнодушно. Они могли принять меня за демона, за представителя враждебного племени и, как следствие, стрельнуть из лука или тюкнуть по голове топориком. Однако на моё счастье дикари вообще не заметили прибавки в народонаселении окрестных лесов, а я, причалив убогое плавсредство подальше от костра, не спешил завязывать новые знакомства. Несмотря на ликование, вызванное удачной попыткой побега, несмотря на желание обнять первого встречного сапиенса, осторожность взяла верх.
   Их было трое. Трое охотников или разведчиков, что прибыли в лодке на этот берег озера. Их стоянка мало походила на постоянное поселение. Минимум вещей, никаких построек, детей или женщин. На протяжении следующего дня я наблюдал за ними издалека. Разделяющий нас глубокий овраг создавал иллюзию безопасности, впрочем, троица дикарей даже не помышляла о мерах против вражеских лазутчиков. Скорее они были всё же охотниками, ибо вели себя без должной для военных разведчиков осторожности.
   Их (относительная, конечно) беспечность натолкнула меня на мысль о замене транспорта. Плот нуждался в постоянном ремонте и вообще был неудобен в эксплуатации. Возможно, его неповоротливость и медлительность стала одной из причин прежних неудач. Ведь движение являлось краеугольным камнем моих переходов. Иное дело лёгкая быстроходная лодка. Вроде той, изготовленной из кож и деревянного каркаса, что лежала возле костра.
   Соблазн оказался слишком велик и перевесил осторожность. Всё же после жизни среди динозавров чувство опасности малость притупилось. Когда следующим утром охотники углубились в лес, я, переборов страх, перебрался через овраг и стащил лодку. Трофеями так же стала куртка и пара уже подпорченных птичьих тушек. Куртку я прихватил осознанно, поскольку в пуховике чувствовал себя словно в сауне, но и ходить в футболке погода не позволяла, а вот зачем мне понадобилась протухшая дичь, ума не приложу.
   Сделав воровской набег, я поспешил убраться подальше. Опыт байдарочных походов далёкой юности помог совладать с лодкой и скоро её нос уткнулся в противоположенный берег озера. Но, слиняв с места преступления, я вовсе не почувствовал себя в безопасности. Кто бы ни были эти люди, они наверняка знают здесь каждую тропку и, даже не имея запасной лодки, могут рано или поздно добраться до меня. А ведь где-то неподалёку обитало и всё их племя.
   Следовало предпринять новый бросок через время. Но сказать проще чем сделать. Похоже, я израсходовал все более или менее сносные идеи ещё в юрском периоде. Трюк с костром второй раз вряд ли сработает, да и неизвестно куда может занести столь абстрактный образ. Ваять на берегу песочные скульптуры рискованно - их увидят охотники или их соплеменники. Пришлось вновь заняться воображаемыми набережными, уповая, что подвижность лодки усилит эффект.
   Расчёт, однако, не оправдался.
   Рискуя оказаться в утлой лодочке среди хаоса прибоя, я попытал счастья с приморскими ландшафтами. Не так уж много их отложилось в памяти в нужном ракурсе. Большинство я запомнил лишь с суши, а сейчас требовался вид с моря. Всё же я воспроизвёл в памяти статую Свободы, мост Золотые Ворота, Опера Хауз в Сиднее, Статую Христа Искупителя в Рио, даже одесский морской вокзал. Напрасная трата сил. Я просто вытаскивал один безвыигрышный билет за другим.
   Меня и без того одолевал страх, а когда с противоположенного берега послышались крики, состояние устремилось к паническому. Охотники обнаружили пропажу, а возможно уже разглядели и похитителя. Возмездие стало вопросом времени. Вопросом времени, в несколько ином значении, было и спасение. Мысли комкались, точно листы бумаги в руках мучимого творчеством поэта. Глаза лихорадочно обшаривали чужой пейзаж в поисках хоть какого-нибудь намёка, визуальной зацепки.
   В другой обстановке я отдал бы должное красоте здешних мест. Начиналась осень. Та её пора, что называется у нас бабьим летом, а за океаном - летом индейским; пора, когда воздух насыщен успокоением, но ещё не отравлен увяданием, а краски смерти только начинают проступать на зелени леса.
   Маленький листик, первый вестник конца природного цикла, сорвался с нависающей над озером ветки и спланировал на воду. Тут-то меня и озарило. Обычный кленовый лист стал астральным собратом яблока, что выбило искру мысли из головы Ньютона.
   До сих пор я искал прямой и короткий путь к дому. Возвращение стало идеей-фикс, тогда как сейчас мне нужно было просто убраться с глаз рассерженных дикарей. А для этого воображение не нуждалось в следах человеческой деятельности, монументальных сооружениях из гранита или бетона. Природа сама меняется от сезона к сезону, причём меняется предсказуемо. Пройдёт некоторое время и деревья, что сейчас готовятся сбросить листья, заснут, а потом пробудятся от спячки. На этих же самых ветвях появится молодая поросль, воздух обретёт свежесть, а тишину сменит шум талой воды. Я оттолкнулся от берега, шевельнул веслом и пробил время.
  
   ***
  
   После гигантского скачка, поглотившего пропасть между динозаврами и людьми, пробираться дальше получалось только мелкими шажками.
   Поначалу, двигаясь на "одолженной" лодке вдоль берега, приходилось мысленно прорисовывать цель перехода в мельчайших деталях. Чтобы очутиться в осени, я представлял прелый дух, запах грибов, разноцветные кроны деревьев, усыпанную палыми листьями поверхность озера. Затем комплект ассоциаций менялся на весенний. Но постепенно темпоральные прыжки стали происходить без особого напряжения разума, стоило только принять решение. Так тренированная память со временем перестаёт распознавать отдельные элементы, воспринимая увиденное целиком.
  
   Время утратило единую сущность, разделилось на два потока. Какая-то его часть стала тропой через историю мира, другая отмечала вешками мою собственную жизнь. День стал отрезком времени между пробуждением и следующим сном, а тот, что длится от рассвета до заката, попросту перестал существовать для меня.
   Скачки следовали за скачками. Двух-трёх гребков обычно хватало, чтобы сменить сезон. За день изматывающих заплывов между осенью и весной, я отыгрывал у времени век. Тысячелетие за десять дней. А сколько их ещё оставалось этих тысячелетий?
   Хороший вопрос. Я предполагал, что находился на Североамериканском континенте, куда меня загнали перед самой высылкой в юрский период. По крайней мере, сам я не пытался менять координаты пространства. В таком случае мне повезло, ведь Америка заселена человеком сравнительно поздно, за каких-то сто веков до первых гостей из Европы, если я правильно помнил подсчёты учёных. Возможно, этих веков было двести, а то и все четыреста - учёные никогда не сходились во мнениях. Но даже сорок тысяч лет совсем не то же самое, что сорок миллионов. Три нолика можно было смело зачёркивать.
  
   Я не заметил, когда озеро превратился в широкую реку. Сперва просто почувствовал сопротивление мощного течения и только потом, спустя десяток прыжков, обратил внимание на изменившийся ландшафт. Не знаю, оказалось ли озеро на пути нового русла реки, или один из скачков перенёс меня в другой водоём. Так или иначе, путешествие продолжилось по реке времени.
   Тяжёлая нудная работа. Веслом натёрло мозоли, мышцы жгло огнём, а, кроме того, две сотни переходов в день вызывали сильнейшую головную боль. Возможно, сказывалась разница в атмосферном давлении. Частые его перепады терзали сосуды, а потому, пришлось установить лимит. При большей нагрузке я бы просто не смог заснуть от боли, или получил бы кровоизлияние.
   Люди больше не попадались, хотя однажды, перескочив через время, я вдруг обнаружил торчащую в борту стрелу. Кто-то, похоже, успел выстрелить в промелькнувшую на короткий миг лодку. Сперва я перепугался, подумав, что меня выследили индейцы, у которых я увёл лодку. Потом рассмеялся над собственной глупостью. Как-то сразу не пришло в голову, что те охотники давно умерли, и даже праха не осталось от них.
   Я не оставлял попыток прорваться в более знакомую эпоху и местность. Время от времени воображал порты, плотины, маяки. Но тщетно. Приходилось и дальше выбираться из глубины веков мелкими полугодовыми шажками. Наверное, уже отцвели первые цивилизации, распяли Христа и варвары погуляли на развалинах Рима. Правда, я не мог быть уверен ни в чём. Спросить который теперь год было просто не у кого. Возможно, какие-то рывки уносили меня дальше, чем на сезон, а возможно я неделями топтался на месте.
   Понемногу ладони огрубели, спина окрепла, а мышцы обрели мощь. Но организм истощился до предела. Казённая еда поставляла ему необходимые калории, однако гоблины вряд ли рассчитывали на марафонский заплыв. Кроме того, не хватало тепла. Я начинал замерзать даже в пуховике. Развести костёр было нечем, а погода весенняя она или осенняя, отличалась холодом и сыростью.
   Всё закончилось плачевно. Лёгкое недомогание, отмеченное "с утра" обыкновенным насморком, "к вечеру" переросло в настоящую лихорадку. Озноб сменялся жаром. Тело то колотило, то бросало в пекло. Едва сумев вытащить на берег лодку, я нашёл какую-то яму. Забрался туда и завалил себя листьями - ночные заморозки могли доконать меня.
   Почти сутки организм боролся с болезнью, а потом уступил. Дальнейшие воспоминания изъедены провалами памяти. Мне мерещились гоблины, которые собрались в Диснейленде на открытии нового аттракциона под названием "Дикая охота". Мерещились динозавры, отчего-то разумные, обсуждающие вслух проблемы вкусовых качеств высших приматов. В моменты относительного просветления я жутко боялся, что индейцы выследят меня и накажут за кражу лодки. Не помню, принимал ли я пищу, выбирался ли из ямы по нужде.
   Потом я очнулся. Обессиленный, но здоровый. Рукой нащупал рюкзачок, взглядом - лежащую рядом лодку. Проверив пистолет под курткой, совсем успокоился. Перед носом, как по волшебству, появился поднос с едой. Я осознал, что здорово проголодался.
   Ещё несколько дней я не решался возобновить скачку. Размышлял, набирался сил. И только почувствовав себя в норме, продолжил путь по реке времени.
  
   Я так и не узнал, что за река послужила дорогой к дому. Наверное, так и плыл бы по ней до открытия регулярных пароходных линий. Но очередная, абсолютно дежурная попытка пробиться через время с помощью воображаемых пейзажей, неожиданно привела к успеху. Лодка оказалась на реке Великой в виду псковского кремля.
   Родным домом назвать увиденное было, конечно, сложно. На картинке отсутствовали автомобили, многоэтажки, провода и ещё целая куча мелочей, что определяют эпоху. Но результат всё равно превосходил прежние достижения. Воодушевлённый им я попытался перескочить дальше, хотя бы к кремлю московскому конца двадцатого века. Нет, не вышло.
   Потому, выбрав местечко в сторонке от грозных стен, я направил каноэ к берегу.
  
   Глава третья. Правила игры
  
   - Вы что же, так и не отведаете здешней кухни? - спросил я собеседника.
   Он взглянул на миску, потом на меня. Секунду назад я выглядел испуганно, а теперь опять ухмылялся. Такой уж я парень. Всё-то мне нипочём.
   - Так вот, домой вы не вернётесь, - гоблин принял мою игру, в его голосе появилось веселье. - Да, вы наверняка пытались это проделать, верно? Дайте-ка подумать... Карту звёздного неба и движение светил вы вряд ли знаете столь детально, чтобы оперировать хотя бы столетиями. Магнитное поле вашим органам чувств не уловить. То же с радиационным фоном и химическим составом атмосферы, хотя... тут есть зацепка. Запахи? Возможно, если поиграть на ассоциациях. Только на каких? Готов поспорить, пробовали с бензиновыми выхлопами?
   - Не угадали. Я работал с визуальными ассоциациями. Речные набережные, приморские ландшафты. Памятник затопленным кораблям в Севастополе, собор Святого семейства в Барселоне, статуя Свободы в Нью-Йорке и всё в таком духе.
   - Вот как? Собор слишком долго строили, а Леди Либерти, пожалуй, могла бы сработать. Вот только один из ваших прадедов родился чуть раньше, чем её установили.
   - Причём здесь мой прадед? - удивился я.
   Гоблин стал чуть более серьёзен.
   - Выдворение в юрский период было в некотором роде импровизацией, - сказал он. - Вы заставили наших людей побегать, и у нас не осталось иного выхода, как попросту выбросить вас в прошлое. Кое-кто предлагал завербовать смышлёного паренька, но начальство решило иначе. Посчитало объект слишком непредсказуемым для специфики нашей работы.
   Однако вы проявили сноровку и выбрались из ссылки. А поскольку уничтожать вас мы не желаем, как не желаем и брать ответственность за случайную гибель, то считаем себя обязанными предупредить о некоторых особенностях ситуации. Я бы сделал это и раньше, но вы слишком шустро перемещались. Только теперь, когда питание несколько раз подряд поступило в одно и то же место, мы смогли встретиться.
   - Чёрта с два! - возразил я. - Не так давно мне пришлось изрядное время поваляться с температурой. Ваша пайка доходила исправно, но сами вы что-то не спешили навестить больного.
   - По ряду причин, я не смог появиться там, - он не извинялся, просто доводил до сведения. - Но на самом деле вам ничего не угрожало. Организм без труда одолел простуду.
   - Да ну? - наигранно удивился я. - Ладно, проехали. Так причём же здесь мой прадед?
   - Дойдём и до него. Так вот. Вы довольно ловко для дилетанта взбирались из прошлого, но впереди вас ожидает непреодолимый барьер.
   - Барьер?
   - Да. И этот барьер отделяет вас, условно говоря, от начала живой традиции. От трёх поколений предков, встреча с которыми может привнести слишком серьёзные возмущения в систему. Самый старший из ваших прадедов родился в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Считайте этот год чертой, за которую вы не можете переступить.
   - Бред! Какая тут к бесам живая традиция? Оба моих деда сгинули в генеральских забавах сорок второго года, не оставив ни писем, ни фотографий, ни орденов, а прадедов я и вовсе знаю только по именам, которые без лишних затей вывел из отчеств дедов и бабок.
   - Вы вполне могли сделать её живой, если бы добрались. Но суть не в этом. В большинстве случаев попытки возвращения будут просто безрезультатными, подобно прежним вашим экспериментам с набережными. Однако вы показали отменные способности обходить преграды, и не исключено, что рано ли поздно вашей интуиции удастся нащупать лазейку. Так вот в этом случае вы, скорее всего, погибните.
   Он замолчал, напустив на себя скорбный вид, словно уже стоял перед гробом. Мне тоже стало не по себе. Не очень приятное ощущение, когда вдруг осознаёшь, что до сих пор прогуливался по минному полю.
   - Понимаю, - кивнул я. - Стало быть, ваша контора нечто вроде полиции времени? И там, на означенном рубеже меня ожидает проволока под током и надпись "Каждому своё" на воротах?
   - Примерно так, - его ничуть не тронули намёки. - Только мы никакая не полиция, мы вообще чаще наблюдаем, изучаем, чем действуем. Время достаточно мощная система, чтобы нуждаться в чьей-то защите. Оно способно само защитить себя.
   - А вот вы, вы сами тоже поселитесь в прошлом или всё же собираетесь вернуться? - ехидно заметил я. - Или ваши прадеды никогда не рождались? Стоп! Кажется, догадываюсь. Вы из будущего, если считать моими мерками. И находитесь в такой же ссылке, что и я, только вдобавок ишачите на контору. Оказались достаточно предсказуемы для специфики её работы?
   Он оставил мои догадки без комментариев.
   - Существует ещё одно ограничение. Не пытайтесь вернуться в прошлое. Даже на день, даже на час. Тут нет особого риска для жизни, просто вас вынесет обратно в юрский период, а то и куда подальше, и вырваться оттуда будет гораздо сложнее, чем в первый раз. Так что мотаться туда-сюда, узнавая детали и имея возможность на них повлиять, не получится. Это слишком опасно для такой тонкой структуры как время. Оно не потерпит попыток перекроить себя.
   До сих пор я карабкался по пролётам веков и ступенькам лет только вверх. Или вперёд. Возвращаться не приходило в голову. Оказывается, это ещё и рискованно. Но что-то в словах посланца таинственной конторы меня настораживало. Время! Он рассуждал о нём как-то странно. То представлял мощной системой, какую и лбом не прошибёшь, то тонкой структурой, которая поддастся, ткни только пальцем. Нет, правда, человек может разбить сады на месте пустыни, но способен ли он перекроить пространство как таковое? А время?
   - Знаете, мне показалось, что вы говорите не о времени, а об истории. Это на неё можно повлиять, обладая знанием будущего, но время нечто нейтральное, оно лишь носитель информации, а не сама информация.
   - Вы так полагаете оттого, что по-прежнему относитесь ко времени как к измерению. На самом деле все сложные системы взаимосвязаны.
   - Ну, так объясните. Что вы, в конце концов, теряете?
   - Как же вам объяснить, если вы не владеете нашим понятийным аппаратом. Эту теорию, если переложить её на вашу математику, мог бы, наверное, понять Эйнштейн, Тесла и дюжина людей им подобных. Не больше. В той же степени, в какой люди понимали их собственные теории.
   - Воспользуйтесь аналогией.
   Гость усмехнулся.
   - Аналогии весьма зыбкий путь познания. Они приводят к ложным интерпретациям.
   Его интонации показались мне чересчур менторскими.
   - Зато аналогии упрощают понимание, - возразил я.
   - Слишком упрощают. Метафора хороша в литературе, художественный текст она украшает, а когда украшают аналогиями науку, эта последняя превращается в эссеистику, а то и в профанацию. Лучше я воспользуюсь примером. Поймёте или нет суть важно. В конце концов, вам это и не нужно.
   Гибель динозавров, которую вы считаете грандиозной катастрофой, была всего лишь собственной проблемой эволюции, как и кислородная катастрофа сине-зелёных бактерий, и эволюция проблему решила в присущей ей жестокой манере. А вот события на первый взгляд куда меньшие по масштабам способны потрясти всю систему в целом, ибо выходят за рамки одной составляющей. Вы, может быть, слышали о парадоксе, когда по так называемому Берингову Мосту в Америку из Азии перебрались люди, крупные млекопитающие, птицы, растения, пресноводные рыбы, кто угодно, но только не насекомые?
   - Никогда не слышал.
   - Поверьте на слово. Так вот, переселение насекомых и являлось неким слабым звеном системы. Оно приводило к слишком большому возмущению. Не только экосистемы, но вообще системы времени-пространства. А она стремится к равновесию, и достигает его самыми разнообразными средствами. В упомянутом случае вмешательства не потребовалось, природа создала своеобразный фильтр и азиатские насекомые плейстоцена не переселились в Америку.
   - И чем они могли грозить, эти ваши полчища насекомых?
   Я улыбнулся, вспомнив как давил "бабочек Бредбери".
   - Вычислить подобное трудно, так как цепь взаимосвязанных событий длинна. Чем угодно могли грозить, например, вспышкой сверхновой.
   - Астрология какая-то, - фыркнул я.
   - Астрология - одна из ранних интуитивных догадок. Правда, её сильно исказили последователи. Ведь люди влияют на звёзды ничуть не меньше, чем звёзды на людей.
   - Хм.
   Мы помолчали.
   - Кстати об истории, - сказал он. - Хочу дать один совет... скажем так, от себя. Не пытайтесь изменить её ход. Я знаю, у мальчишек-идеалистов вроде вас руки чешутся. Дай им что-нибудь перекроить в прошлом. Выйти с "Шилкой" против орды, или на атомном авианосце против убогих японских торпедоносцев. Покрошить негодяев в капусту.
   - У меня нет авианосца, - заметил я. - Даже "Шилки" нет.
   Рука предательски дёрнулась, чтобы проверить пистолет.
   - Неважно. Главное не то, что есть на руках, а то, что шевелится в голове. Политический проект - любимая игрушка мужчин. А путешествие во времени позволяет реализовать самые крутые амбиции. Вернее создаёт иллюзию такой возможности.
   - Ага. Тоже колючая проволока? Опасаетесь возникновения какой-нибудь чёрной дыры или просто блюдёте геополитическое равновесие?
   - Мой совет касается не ваших желаний, и не ваших возможностей. Мы, конечно, присматриваем за так сказать сильными времени сего и за их окружением. И серьёзное вмешательство, которое угрожает космическим или экологическим катаклизмом, всегда готовы пресечь. Но я посоветовал вам не лезть в исторический процесс, чтобы голову не сложить раньше времени.
   - Я, знаете ли, сам никуда не лез. Это вы меня пропихнули в прошлое. Не забыли? Постойте-ка. Только что вы утверждали, будто такая мощная система сама справится с любым вмешательством. Чего же тогда пресекать?
   - Всё просто. Большинство проблем решаются на "локальном" уровне. У Вселенной свои заботы, у эволюции свои, а кому, как не людям, снимать проблемы, так сказать, исторического характера.
   - Однако вы заставили меня задуматься, - осторожно заметил я. - Хм. Слушайте, ведь моё пребывание здесь само по себе влияет на ход истории, или нет? Вы что же, предлагаете мне стать холопом, записаться в крепостные крестьяне и остаток жизни пахать на барина? Просто, чтобы народ не смущать? В таком случае лучше верните меня к динозаврам.
   - Боже упаси! - улыбнулся собеседник. - Я же вам объясняю. Отдельному авантюристу пробиться на уровень, с какого можно влиять на ход истории, практически невозможно. Чтобы поколебать инерцию социума нужно сидеть на троне или, по крайней мере, рядом с ним. Причём сидеть долго и напряжённо работать, рискуя получить от оппонентов яд в кубок или клинок в спину. А в иные времена и короны на голове недостаточно. Вы обладаете общими сведениями о прошлом вот и пользуйтесь на здоровье или вернее сказать себе на корысть. Но конкретные знания обрывочны и не системны. С помощью них вы всё равно не сможете ничего изменить. Подумайте сами. Паровую машину вам не соорудить, двигатель внутреннего сгорания тем более. Но даже обладай вы нужными знаниями, инерция социума будет препятствовать любым попыткам. Пока общество не готово воспринять новацию, вы обречены.
   Я вовсе не собирался потрясать мироздание, но мне почему-то захотелось заспорить, мол, ещё поглядим...
   Возразить не получилось. Ухо, перестав стучать топором, направился в дом, и собеседник поднялся из-за стола.
   - За сим, желаю удачи! - сказал он. - Надеюсь, нам не придётся встречаться снова. Ибо это означало бы, что вы перешли рамки дозволенного.
  
   Мне захотелось остановить его. Ещё о многом хотелось спросить, да хотя бы просто поговорить с человеком, с которым можно поговорить. Но гордость наступила на горло. Я промолчал.
  
   ***
  
   Когда гость ушёл - не растворился в воздухе демоном, но проволочился собственными ногами до выхода - на меня сперва накатила тоска, но скоро она сменилась злостью пополам с азартом. У меня возникло желание нахулиганить. Поменять местами какие-нибудь артефакты, пробраться в монастырь и напутать летописные даты, попросить у хозяина ночлежки бумаги, чернил и закопать во дворе бутылку с письмом "Вам в коммунистическое далеко...". Все эти безумства промелькнули в сознании грозовыми разрядами. Но затем, вдохнув воображаемого озона, я успокоился. И задумался.
   Проклятье! Гоблин нагромоздил столько противоречий, что мозги вскипели, отказываясь осмысливать информацию. Почти каждая следующая его фраза дезавуировала предыдущую. Не имея возможности уследить за всеми зигзагами по ходу беседы, я сделал несколько воображаемых закладок. В тех местах разговора, над которыми решил подумать как-нибудь позже.
   Прежде всего, следовало обмозговать категорический запрет на возвращение. Как ни странно сам по себе запрет меня озаботил мало. За последние несколько миллионов лет я уже не раз смирялся с мыслью, что останусь в чужом времени навсегда. Тоска об утраченном доме оказалась не слишком сильной. Кто меня ждал там? Родители, которых я не видел по нескольку лет? Подружки, имена которых я забывал уже через неделю? Собеседники на сетевых форумах, скрывающие личность за никнеймами и выдумками? Всё это было скорее контекстом, нежели тем, ради чего стоит рисковать жизнью. С другой стороны контекст имел значение. Я привык к нему. И ещё - я не любил запреты. Кто они такие, эти шастающие по времени гоблины, чтобы указывать мне место? Короче говоря, проблема возвращения стоила тщательного рассмотрения.
   Вопрос в том, сказал ли гоблин правду или это уловка, чтобы не допустить меня до родных времён. Положа руку на сердце, я не поверил до конца в невозможность возвращения. Я вообще брал под сомнение каждое слово гоблина. Он враг и если снизошёл до объяснений, значит, преследовал собственные цели. Так что вполне мог наврать и про барьер, и про живую традицию, лишь бы удержать меня от попыток побега. Он врал как сивый мерин, а изложенная им концепция мироустройства выглядела бредом сивой кобылы. Между мерином и кобылой скрывались, однако, недоступные пониманию нюансы.
   Но, допустим, гоблин сказал правду - ведь мне и впрямь не удалось пробить время с помощью пресловутых набережных. Допустим, он сказал правду и за порогом восьмидесятых годов девятнадцатого века меня ждёт старуха с косой. Что в таком случае следует делать? Ответ напрашивался сам собой - найти местечко и времечко поуютней, где и коротать остаток дней.
   Таких местечек в ассортименте оказалось немного. Человек конца двадцатого века плохо подходит для жизни в средневековье.
   Лучше всего подобраться поближе к запретному порогу и устроиться где-нибудь во второй половине девятнадцатого века. Пусть ещё нет электричества, автомобилей, но жить с минимальным комфортом можно вполне. Я не сомневался, что найду, как заработать на хлеб. Контрабанда существовала всегда, а в эпоху, когда точки на карте мира соединяли не очень надёжные и крайне медлительные средства транспорта, она приносила ещё большую прибыль. Кроме того, я мог бы неплохо заработать на антиквариате. Прихватить с собой отсюда какие-нибудь рукописи, книги, подсвечники, или что там будет в цене?
   А вот ещё любопытный вопрос - что если я пересеку границу "своим ходом", то есть, пустив корни в девятнадцатом веке, переползу вместе со всем человечеством запретный рубеж? Идея показалось мне изящной и достойной внимания. Одно плохо - проверить её можно только экспериментальным путём, где неудача слишком дорого стоит.
   Существовал ещё один нюанс. Между доступным мне концом девятнадцатого века и началом шестнадцатого, где я находился теперь, покоятся огромные залежи исторических событий. Возврата уже не будет, он мне запрещён "правилом номер два", а упущенные возможности станут глодать меня точно призраки жертв убийцу. В конце концов, на пенсию, то есть в девятнадцатый век, я всегда успею уйти.
  
   Но больше всего меня заинтриговали предостережения. Все они слишком уж походили на правила некоей игры. А натура моя такова, что, усвоив правила, я волей неволей желаю попробовать сыграть кон другой на удачу. Если бы путь домой остался свободен, я бы тысячу раз подумал. Я не великий любитель лезть на рожон. Но дорогу мне перекрыли, а прозябать остаток жизни в дремучих веках не хотелось
  
   После визита гоблина прошёл всего день, а игра уже захватила меня. Зря он это сказал, про переделку истории. До сих пор у меня и в мыслях не было ничего такого... да, порой возникало желание что-то увидеть, стянуть какой-нибудь артефакт. Не более того.
   Но так уж сложилось - моя свободолюбивая натура противилась чужой воле. Всю сознательную жизнь я только тем и занимался, что преодолевал границы и запреты. Конечно, мне тут же захотелось перелицевать историю. Раскурочить, хакнуть систему, какой бы природы она ни была. Выехать на "Шилке" навстречу орде...
   Тьфу ты, пропасть!
   Но в одном гоблин был прав - человек даже обладающий знаниями ничего не может сделать сам по себе. Общество инертно. Усилия одиночки поглощаются массой. А те периоды, что называются революционной ситуацией, сметают одиночку потоком. Болото или лавина - вот две сущности исторического процесса, и в обеих отдельному человеку придётся туго. Роль личности в истории может и не пустая выдумка, но таковая личность как минимум должна отираться рядом с троном, а лучше восседать на нём. Что мне собственно и запретили делать. Да и не подойдёшь же к монарху со списком полезных преобразований. Мигом в крепости окажешься, а то и на виселице.
   Пётр Великий, говорят, приближал активных и мыслящих людей из простонародья. Но это так сказать фольклор. Табачный капитан, арап Ибрагим и всё такое. Как оно было на самом деле никто не знает, возможно, первый император дурил и рубил головы вместе с бородами исключительно под настроение. Рисковать было бы глупо, да и правила игры уже укоренились во мне. Если бы это был только запрет, я бы начхал на него, но тюремщики подобрали верный ключик. Правила игры - совсем не то же самое, что тюремный режим.
   Однако садиться за стол с шулерами? Увольте.
   Мне объяснили правила, сдали на руки четырёх королей с джокером и ждут, когда я поставлю на кон душу. Но я сказал "пас" и равнодушно сбросил карты. Пусть попробуют сдать ещё разок. А тем временем я подумаю.
  
   Глава четвёртая. Ярмарка
  
   Сказка про козлёнка, который умел считать до десяти, вовсе не сказка, а басня. Деткам не понять, отчего вдруг милые зверушки так взъелись на грамотея. Этого не понять и взрослым, пока они не столкнутся нос к носу с податной системой. Изобретение налогов перевело власть из разряда хищников в разряд паразитов, если вообще не сотворило эту общественную конструкцию. Тихо потягивать людскую кровушку куда логичнее и проще, чем каждый раз отбирать добро с боем, уничтожая в соответствии с учением о естественном отборе больных и слабых противников и тем самым, согласно того же учения, укрепляя породу мятежников. Паразитизм - вершина эволюции, чтобы там не говорили биологи.
   В Российской империи таким учёным козлёнком стал Пётр Великий. Он посчитал людей, желая заставить их платить подушный налог и поставлять рекрутов в армию. Мне не привыкать к прелестям государства, я успел пожить в различных его разновидностях, а в те времена из коих меня вытурили, налоговые ставки Петра могли вызвать разве что смех. Однако перепись населения имела ещё одно следствие, касающееся меня напрямую. Не проявив должного понимания к начинаниям Петра, народ принялся расползаться по глухим углам, и в целях его, народа, отлова власть прибегла к тотальному контролю и паспортному режиму.
   Я имел на руках целых два паспорта. Один фальшивый, купленный у турков в Берлине, другой подлинный российский. Оба они только прибавили бы хлопот, предъяви я их местным стражам порядка. Потому, выныривая из реки времени, я выбрал местечко удобное, как для того, чтобы избежать лишнего внимания властей, так и для решения некоторых насущных проблем, первой среди которых была легализация.
   Я рассудил так: коль уж существует государство, то оно что-нибудь ограничивает, запрещает, а где есть ограничения и запреты, там всегда найдётся место чёрному рынку. Разумеется, подобные места не значатся в путеводителях или на информационных щитах. Но опытному контрабандисту не составит труда разыскать коллег. Во все времена и во всех странах искать подпольный рынок следует рядом с рынком обычным.
   А из обычных торжищ на ум в первую очередь приходила легендарная Макарьевская ярмарка.
   Грести до Лыскова пришлось издалека. Мне удалось выскочить в среднем течении Суры, где в школьные годы мы с приятелями устраивали байдарочные походы, маскируя сим благообразным термином весёлые пикники с портвейном, одноклассницами, гитарой и прочими нехитрыми радостями жизни. Здешний ландшафт я хорошо помнил, причём помнил как раз в нужном ракурсе, а некоторые пейзажи, как выяснилось, дошли до наших дней почти нетронутыми.
   Родные с детства виды едва не спровоцировали попытку нарушить запрет, но глубоко вздохнув и смахнув скупую мужскую слезу, я отправился в путь.
  
   ***
  
   Макарьевская ярмарка каждое лето устраивалась возле одноимённого монастыря. Вообще-то такое название несколько коробило слух. Вроде как рюмочную именем Сергия Радонежского назвать. Но церковные власти полагали иначе. И не только полагали, как вскоре выяснилось.
   Братия превратила торжище в доходный бизнес. Как подлинные хозяева жизни монахи ходили по торговым рядам, по-доброму улыбаясь купцам. Ещё бы, ведь им не приходилось выкручивать торговцам руки и ставить утюги на пузо несговорчивых клиентов. Богатство само плыло в руки. Даже когда правительство отобрало у обители право на десятую часть дохода, она зарабатывала на сдаче в аренду балаганов, сараев, на плате за хранение товаров в период между съездами.
   Чёрные рынки похожи один на другой. Уж я-то повидал их, пока промышлял контрабандой. У людей, зарабатывающих на жизнь нелегальным товаром, глаз намётан. Всякий слоняющийся без дела, но держащийся в тени человек - потенциальный клиент. Стоит потолкаться среди зевак и к тебе обязательно подойдут с вопросом: "Не надо ли чего?". И какая бы просьба ни прозвучала в ответ, ей не удивятся и, скорее всего, найдут возможность помочь. Конечно, существует опасность нарваться на копа, но того всегда можно вычислить по сочувственным и одновременно выведывающим вопросам. Мол, что, братишка, в бегах? Нелегко пришлось? Профессиональный преступник не станет лезть в душу клиента, разве что уточнит, какого рода требуется услуга и обговорит цену. Ну а уж если никто из коллег не клюнет, всегда можно поискать цыган. Этот народ себе на уме. Он презирает чужую власть и за вознаграждение всегда готов выручить страждущего путника.
   Долго отираться в толчее не пришлось. Уже к полудню объявился худощавый парень с лотком, продающий вразнос всякие мелочи. Он спросил, я ответил. Он назвал цену, я согласился, уточнив, что монета будет старая, из клада.
   - Да хоть из могилы, - сказал он. - Захочешь, на новую помогу обменять.
   Моего знакомого звали Копытом, а как будут звать меня, зависело от исполнения заказа.
  
   На следующий день я поджидал лоточника возле балагана, торгующего сладостями. Зря я такое место выбрал. Один вид здешних леденцов вызывал отвращение. Поддельные восточные лакомства походили на куски оконной замазки или даже чего похуже, если принять во внимание мух, что тучей роились вокруг, ползали по товару, продавцу и покупателям.
   К счастью очень скоро на плечо опустилась ладонь. Копыто, не заботясь о конспирации, прямо тут же и протянул "тугомент".
   Я слабо представлял, как должно выглядеть удостоверение личности середины восемнадцатого века, не знал толком, какие вообще документы обязан гражданин держать при себе. Подорожную грамоту, паспорт, или что-то в этом роде? Русская литература из школьного курса в этом вопросе обошлась без подробностей. Почти все писатели вышли из дворян, а у них голова болела меньше по этому поводу.
   Я сделал вид, что тщательно изучаю бумагу, хотя на самом деле смог разобрать текст лишь через слово. Пришлось положиться на воровскую честность и здравый смысл человека, желающего сохранить бизнес.
   Пропускное письмо, как назывался документ, сообщало примерно следующее: Объявитель сего - крестьянин деревеньки Дубки, Череможской волости Ярославского уезда Ивашка, Прохоров сын Сафонов - отпущен помещиком Фёдором Александровичем Корнеевым на отхожий промысел по каменщицкому делу сроком от нынешнего числа на один год, то есть будущего семьсот пятьдесят шестого года до марта месяца. А по прошествии вышепоказанного срока оного Сафонова нигде не удерживать, но высылать обратно в Ярославский уезд.
   Далее указывался возраст (тридцать два года) и описание внешности: "ростом такой-то, лицом сякой-то, глаза такие-то, волосы сякие-то", из особых примет отмечалось только лёгкое косоглазие. В конце документа сообщалось витиеватое название какой-то канцелярии, печать которой прилагалась к документу. Затем следовали подписи чиновников, помещика и дата выдачи.
   Довольно размытая словесная картинка меня устраивала. Небольшую разницу в возрасте скрадывала борода. Косоглазие, если возникнет нужда, можно сымитировать (я тут же поупражнялся с этим, вызвав ухмылку Копыта). Прочие черты вроде бы совпадали. Правда на счёт роста нужно будет уточнить, сколько составляют эти самые два аршина и шесть вершков. Не думаю, чтобы разница оказалась большой - лоточник наверняка подбирал бумагу с близкими параметрами, он внимательно осмотрел меня во время первой встречи.
   Фотографии на документ, понятно, не клеилась. Не было ни подписи самого Ивашки Сафонова, ни хотя бы отпечатка его пальца. Полицейское государство делало первые робкие шаги и местных стражей порядка оставалось только пожалеть. Впрочем, они имели гораздо больше свободы по части арестов и допросов, чем вполне компенсировали отсутствие компьютерных баз данных и зияющие провалы в знании таких дисциплин, как судебная медицина или дактилоскопия.
   - Ты только на ярманке не особо бумагой размахивай, - остерёг Копыто. - И в волость эту не суйся.
   Я вообще не собирался путешествовать с подложными документами, но не хотелось получить явную фальшивку или пропускное письмо мертвеца. Куда пропустят по такому письму, большой вопрос. Не прямиком ли через ворота святого Петра? Но спрашивать о таких деликатных вещах я не рискнул, а потому спросил, будто бы проявив добросердечность.
   - А тот мужик, на которого бумага выправлена?
   - А что мужик? - удивился лоточник. - Он не пропадёт. Всё равно целый год из монастыря не вылезет. Он ведь там каменщиком подвизается. Монахи здешние нос воротят от тяжёлой работы.
   - Ладно, - буркнул я.
   Заделаться крепостным крестьянином совсем не то на что я рассчитывал. От одной мысли, что пусть формально, пусть конспирации ради, я буду числиться чьим-то рабом, меня пробирал озноб. Я почувствовал себя северным оленем, на ухе которого выстригают родовой знак, быком, которого прижигают тавром, и твёрдо решил поменять документ на что-то менее унизительное при первом же удобном случае. Но каким бы оно ни было, пока пропускное письмо давало возможность свободного передвижения, а именно к этому я и стремился.
   Вспомнив старые добрые времена, я спросил у знакомца, нет ли на здешнем рынке нужды в каком-нибудь товаре, какой привозить запрещается, но который возьмут с удовольствием. Лоточник пожал плечами, но обещал разузнать у своих "вязниковских". Похоже, он и сам промышлял контрабандой, и появление конкурента воспринял кисло.
   - Ещё есть одно дельце, - сказал я. - Мне нужно кое-что разузнать о нижегородских купцах.
   - Тут я тебе не помощник, - задумчиво произнёс Копыто. - Слухи кое-какие ходят, конечно, на то она и ярманка, но что в них правда, что ложь, сказать не могу. Не особо я с купцами вожусь.
   Некоторое время разглядывал с любопытством, словно оценивая возможности залётного рэкетира цапнуть за вымя нижегородскую буржуазию, затем сказал:
   - Подскажу к кому в Нижнем обратиться можно. Есть там один трактир, где народ всегда крутится. Работу ищут или нанять кого хотят, новости опять же узнают. Хозяин его среди купцов свой. Ежели подход найдёшь к нему, то много чего расскажет.
  
   Получив лишнюю монету сверх оговоренной платы, Копыто смешался с толпой, а я, уже не таясь, прошёлся по рядам и прикупил кое-чего из одежды. Простонародное платье не слишком подвержено моде, но кое-какие детали за двести пятьдесят лет малость изменились. Кроме того, я решил обзавестись гардеробом, дабы выглядеть не таким босяком. Крепостному, конечно, не пристало ходить в богатом кафтане, но я планировал посетить дома, где ветхое платье могло снизить рейтинг.
   Делая покупки, я заметил слежку. Молодой парень с выдающимся носом несколько раз попадался мне на глаза. Его красная рубаха мелькала то там, то тут, вроде бы в стороне, но всегда где-то рядом. Когда я делал покупки, носатый парень останавливался у соседних лавок и прикидывался, будто рассматривает товар. Такой себе обычный топтун, можно сказать классический, только что очки солнцезащитные не носит и воротник к ушам не подтягивает.
   Вопрос в том, кому он служит?
   Маловероятно, что за слежкой стоит полиция или тайная канцелярия. В восемнадцатом веке их штаты ещё не раздулись до наших грандиозных масштабов. Да и незачем тратить столько сил, приглядывая за мелкой личностью, чтобы проверить какую-нибудь догадку. Гораздо проще подвесить оную мелкую личность на крюк и спросить напрямик. И даже если это окажется не в меру рьяный агент полиции, то волноваться, всё равно не стоило. В этой эпохе за мной пока не значилось преступлений, а от дежурного любопытства меня защищала только что купленная бумага. Показывать её на ярмарке, конечно, рискованно, но один раз должно сработать. А второго раза я ждать не стану.
   Хуже, если меня решила потрясти местная мафия. Копыто хоть и выглядел порядочным контрабандистом, мог поделиться с дружками подозрениями на счёт состоятельного клиента. Слишком уж провокационно звучали мои вопросы, слишком тугим выглядел кошелёк. От мафии скрыться сложнее, но и нападать посреди многолюдного торга она вряд ли решится.
   Оставались ещё гоблины. Эти больше раздражали, чем представляли угрозу жизни. За время нашего знакомства, они имели массу возможностей тихонько шлёпнуть меня, но не стали марать руки и репутацию. Так что пусть себе следят, а когда придёт время воплощать замысел, я придумаю, как избавиться от присмотра.
  
   ***
  
   Что я хочу сказать. Никакого шестого чувства не существует. Обычная подозрительность, усиленная замеченной слежкой, осторожность, вызванная чуждой средой, а главное топот ног за спиной - вот и все слагаемые чувства, что заставило меня машинально шагнуть с тропы в сторону. Сильный удар в спину вынудил сделать пробежку. Я почти сумел сохранить равновесие и устоять на ногах, но на последнем шаге споткнулся и повалился в траву. Прежде чем пришла боль, я успел перекатиться и добраться до пистолета. Человек шесть или семь с дубинами, гирьками и ножами, неспешно окружали гарантированного, как они полагали, клиента.
   Нападение, предпринятое исподтишка, сокращало список подозреваемых. Гоблинов явно можно вычёркивать. Не их стиль. Вряд ли так развлекаются и здешние правоохранительные органы. Ну, то есть парой веков раньше, пожалуй, парой веков позже, тоже не исключено, а вот сейчас вряд ли. Скорее всего, слишком многие на ярмарке увидели мелькнувшее серебро и вопрос для меня теперь только в том, причастен ли к нападению Копыто. Очень бы не хотелось потерять столь ценного кадра. Впрочем, среди разбойников я его не увидел.
   Верный "Чезет" не подвёл. Отплатил за заботу. Много миллионов лет я берёг его от непогоды, воды и грязи. Смазывать не смазывал, ибо нечем, но заботился, наверное, лучше, чем о собственной шкуре. Сказались и регулярные упражнения на приватных стрельбищах Восточной Европы, которые я проводил ещё в той "мирной" жизни. Правда до сих пор стрелять приходилось только по мишеням. Что ж всё когда-нибудь делаешь в первый раз. Не успев как положено ухватить пистолет, я открыл неприцельную пальбу. Но в упор промазать трудно. Ближайший парень схватился за колено и упал. Второй получил пулю в брюхо, но остался стоять. Третий выстрел пропал, а четвёртый лишь слегка зацепил ещё одного ублюдка. Им хватило и этого. Технологическое преимущество двадцатого века показало себя. Враги побежали. Даже парень с разбитым коленом резво рванул за сообщниками. Надеюсь, у него будет гангрена.
   Проклиная ублюдков и одновременно радуясь, что никого не убил, я, массируя спину, побрёл к лодке.
  
   ***
  
   Псковские каникулы затянулись. Я продолжал вести растительный образ жизни, но с некоторых пор заметил, что хозяин ночлежки присматривается ко мне. Когда я предложил ему купить кое-какие безделушки двадцатого века нашей эры и несколько шкур, датируемых мной навскидку двадцатым веком до нашей эры, Ухо решил, что нашёл кого нужно.
   - Эти вещицы издалека, - сказал он, рассматривая ремешки с пластиковыми застёжками, зеркальце и шариковую ручку.
   - Угадал, - не стал скрывать я. - Они из-за моря.
   - Хочешь заработать? - спросил он напрямик.
   - За море сходить? - усмехнулся я.
   - Ближе, - сказал Ухо серьёзно. - За озеро.
   - И что там найти? - взял я серьёзный тон.
   - Там всё уже есть, - теперь усмехнулся и он. - Нужно просто доставить товар сюда.
   - Просто доставить? - переспросил я с сомнением в голосе.
   - Не просто, - согласился Ухо.
   - Тайно?
   - Да.
   То, что доктор прописал. Кто-то готов платить за риск, а я знаю, как свести риск к нулю. Что ж, я с большой охотой взялся за привычную работу.
  
   Целый месяц, переваливая контрабандный товар через озеро, я размышлял над разговором с гоблином. Замысел вызревал долго. Я обгладывал правила игры, перебирал в памяти исторические события и сопоставлял их с собственными возможностями. Всё больше я склонялся к выводу, что ошибся ещё на уровне постановки вопроса.
   Историю я знал как "Отче наш", а из "Отче наш" помнил первую строчку и финальное "аминь". Инвентаризация знаний показала, что я почти ничего не помнил из прочитанного в книгах и учебниках. То есть, конечно, мог бы назвать правителей крупных стран и основные их преступления, мог бы припомнить даты великих битв, войн, бунтов, революций. Но знания достаточные для того, чтобы развернуть бурную деятельность, провернуть хитрую интригу, у меня напрочь отсутствовали. Ни одного исторического события я не знал в деталях.
   Главная проблема, однако, заключалось в другом - прежде чем рассчитывать шансы, нужно иметь интерес, а я вдруг понял, что не желаю ничего перекраивать. Ни одно из исторических событий не вызывало у меня досады от упущенных возможностей или ощущения национальной катастрофы. Кровавые войны, закаты цивилизаций, гибель культур и порабощение народов представлялись быть может и печальным, но вполне естественным процессом. Я не видел особых прелестей от замены победителей в битвах и революциях, от прихода к власти того или иного монарха. О собственных возможностях я думал в последнюю очередь. Появилась бы чёткая цель, дело другое. Можно было бы и пасьянс раскладывать. Цель же пока скрывалась в тумане.
   Гоблин упоминал о мальчишках идеалистах, которым дай только "Шилку" в качестве точки опоры. Упоминал он и о политическом проекте, как любимой игрушке мужчин. В сущности, что привлекательного в такой перекройке? И если вопрос расширить, зачем вообще людям хочется изменений?
   Один молодой, но уже известный среди соотечественников депутат (мы познакомились случайно на французской Ривьере) утверждал, будто власть или деньги для мужчины только средства добиться лучших женщин. Мол, такова человеческая природа, как и вообще природа животных, разделённых на самок и самцов. Я тогда усомнился в его правоте. Сам-то он просто благоухал тестостероном, но я знавал и его коллег, которым давно не было дела до женщин, да и к прочим радостям жизни они уже охладели. Однако эта "старая гвардия" отнюдь не спешила оставить политику или бизнес.
   Без сомнения помимо самок людей привлекает могущество. А с древней поры, когда физическая сила отошла на второй план, человеческое могущество воплощается в деньгах и власти. Деньги и власть. Деньги чтобы обрести власть, и власть, чтобы обрести деньги. Потому как по отдельности компоненты могущества работают хуже. Но могущество во имя чего? Просто средство иметь всего и побольше? Это примитив, такой же, как охота за самками. Бесцельно загребать власть так же глупо как копить деньги. Есть, наверное, любители, но большинство предполагает конвертировать могущество во что-то иное. Первое, что пришло в голову товарищу Бендеру, когда он получил миллион от Корейко, это объявить джихад Дании. Видимо глубоко в нас сидит потребность в потрясении основ мироздания.
   Человек стремится перестраивать мир под собственный вкус - вот в чём главная фишка. Касается ли это природы или общества или любого доступного фрагмента этого мира. Всё до чего дотянуться руки. Человек желает создать свой мир, или хотя бы мирок, пусть он не выходит за рамки его собственного владения. Творчество, или если угодно демиуржество движет им. А если не удаётся создать или перестроить мир реальный, он предаётся фантазиям.
   В детстве многие из нас читали сказки и мечтали о королевстве, о собственном Изумрудном Городе. Затем пропаганда брала своё, и мы мечтали о революции, о высадке со шхуны на вражеский берег и освобождении затюканного колониальным режимом народа. Но опять же о стране, выкроенной по собственному, пусть и привнесённому идеологией вкусу. Но и это время прошло. Когда социализм рухнул, мы уже не мечтали. Возраст не тот, а время требовало энергичных действий, чтобы не остаться на обочине реальной жизни. Впрочем, большинство из нас осталась таки на обочине. Но и мечтать разучилось.
   Детство, юность... возможно, кто-то приходит к подобным мечтаниям позже или дольше сохраняет детские мечты. Одни идут в политику, в бизнес, другие читают книжки, погружаются в компьютерные игры или куют мечи с кольчугами. Похоже, гоблин был прав - политический проект прекрасный стимулятор человеческой деятельности. А переделка истории всего лишь фантазия, вроде нарисованного на школьной тетради замка. Фантазия, которая для меня вдруг стала реальностью.
   Но в таком случае, зачем же перекраивать историю в пользу какой-нибудь из сторон? А не лучше ли выкроить из этого полотна кусок для себя?
   Мысль показалась свежей. Изменив постановку вопроса, я тут же получил массу идей. Ведь когда мы говорим об истории, то, прежде всего, имеем в виду политику, а политика, как известно, вершится в столицах. Между тем мир куда больше столиц, а история гораздо обширнее политики. И запреты (или предостережения) моих тюремщиков имеют за пределами политических центров куда меньшее значение.
  
   Таская мешки с контрабандой в лодку и из лодки, я перебирал в уме исторические площадки, где мог бы сыграть собственную игру. Кое-что из сказанного гоблином подтолкнуло мысль в нужном направлении, а небольшой шторм, разыгравшийся на Псковском озере, довершил формирование идеи.
   Нет, не зря я словно магнитофонную плёнку снова и снова прокручивал в памяти разговор с гоблином. Рассказ о парадоксе с Беринговым Мостом придал размышлениям нужный географический вектор. По этому мосту в Америку перебрались первые люди. По нему же, вернее уже не по ледяному настилу, а по скалистым быкам от моста, туда перебрались и последние землепроходцы. Когда уже все лакомые куски планеты нашли своих новых хозяев, северо-западная часть континента оставалась свободной.
   Таким образом, в разработку попадал целый исторический пласт, который, что важно, я знал в деталях. Пласт, насыщенный нереализованными возможностями, какие мне в нынешнем положении вполне по силам реализовать. Реализовать и обратить к собственной пользе. И вот что ещё важно - при всём богатстве возможностей эти залежи имели слабое отношение к власти. До сих пор я просто не расценивал покорение Америки, как политическое событие, воспринимал скорее как героическую сагу, повесть о приключениях, географических открытиях. Про путешественников я всегда читал с большей охотой, чем про императоров и полководцев.
   Мне приглянулся обширный шматок земной суши, который дольше других не потопчет сапог ни одной из империй, а раз так, то шматок этот с точки зрения цивилизованного человека считался бесхозным. На долгие годы он стал шилом в заднице всякого русского патриота.
   Но вовсе не патриотический угар становился движителем проекта. Эстетика имперской идеи бродила в моём уме в ранней юности, но с тех пор я чуток подрос. Рисковать шкурой ради дворцовой шайки, ради будущих коррупционеров и магнатов? Поднести им на блюдечке Аляску вместе с биоресурсами, золотом и нефтью? Благодарю покорно. Они всё равно разворуют её или продадут, как это собственно и случилось.
   Нет, я думал не об империи. Мне захотелось содрать с мира собственный кусок шкуры и посмотреть на что я способен в качестве скорняка. Я загорелся как старатель, стремящийся застолбить золотоносный участок. Во всём этом было больше игры и азарта, чем политических утопий или переживаний об упущенных возможностях.
   Так что, приняв правила, саму игру я слегка изменил.
   - Шила из задницы мы изымать не станем, - сказал я вслух. - Лучше поменяем шило на мыло.
   Впрочем, дальнейшую ассоциативную цепь я озвучивать постеснялся, хотя на берегу штормового озера был совершенно один.
  
   Несколько дней ушло на то, чтобы уточнить детали. Из глубин памяти всплывали сведения о русской конквисте в Восточном океане. Я вспоминал даты открытий, географические названия, имена людей. Я искал ту силу, примкнув к которой или вернее используя которую, я смог бы повернуть ход истории к собственной пользе.
   Оставалась самая малость - взяться за дело. Вот тут-то мной вдруг овладела робость. Я долго не решался начать, откладывал, объясняя самому себе, что сперва должен всё ещё раз как следует продумать, подготовиться. Я мог так тянуть резину до бесконечности, но обстоятельства подтолкнули меня.
   В конце концов, наниматели уверовали в счастливую звезду, хранящую и товар и курьера от штормов и таможни. Они поручили мне закупку товара, полагая, что скрыться с монетой я всё равно не смогу - на обоих берегах за маршрутом строго присматривали, а куда можно деться посреди озера?
   Контрабандисты жестоко ошиблись.
  
   Глава пятая. Кому на Руси жить хорошо?
  
   От Лысково до Нижнего Новгорода пришлось долго грести против течения. Спина болела после нападения, кроме того, я опасался погони. Но выхода не было - пробить пространство не получилось. Когда цель, наконец, показалась на горизонте, стало понятно, почему именно не получилось. Двадцатый век пребывал за запретной чертой, а Нижний Новгород восемнадцатого века, как выяснилось, я представлял превратно.
   Увиденная картинка мало походила на рекламный буклет туристического агентства. Всюду царили грязь и упадок. "Ситуацией прекрасен, но строением мерзок", - оценит его Екатерина Великая дюжину лет спустя. И будет абсолютно права.
   Хаотичная деревянная застройка почти не совпадала с позднейшей планировкой. Тот каменный кремль, что в будущем станет визитной карточкой города, выглядел сейчас небольшой цитаделью. Два низких и грубых, но зато куда больших острога прикрывали город с напольной стороны. С двух других сторон его прикрывали Ока и Волга. Набережных, в привычном для меня смысле, не существовало вовсе. Линия берега попросту терялась среди сотен всяческих лодок, кораблей и барж, скопление которых плавно перерастало в нагромождение складов, верфей и причалов. Железобетон ещё не скоро придаст набережным резкие очертания.
   Дополнительные стены и ворота смутили меня не только изменением пейзажа. Они означали полицейский контроль. Однако на нижний посад можно было высадиться с реки, не привлекая внимания. В этом смысле архитектурный хаос сыграл мне на руку.
   Правда с парковкой возникла проблема. Меня довольно грубо отогнали от нескольких причалов, которые оказались частными владениями. Сообщать, где тут расположены общественные пристани, охранники посчитали излишним. Наконец, удалось договориться с каким-то мальцом. За полушку он согласился приглядеть за лодкой. Вспомнив амстердамские велосипеды, я засомневался, что пацан собирался сдержать обещание, но выбирать не приходилось. Привязав лодку к свинке, я выбрался на берег.
  
   Постоялый двор, вроде псковского, меня не устраивал, а настоящих гостиниц здесь ещё не завели, как впрочем, и во всех остальных городах империи, кроме разве что морских портов, и приезжающий по делам человек останавливался обычно у своих контрагентов, друзей или родственников. Я решил не заморачиваться с постоем, а сразу заняться делом. Если оно выгорит, то и крыша над головой появится.
   В трактире и подле него ошивалась разношёрстная публика. Голытьба, готовая продать труд за копейку, тёмные людишки вроде моего ярмарочного знакомца, и вполне состоятельные господа. В эту эпоху питейные заведения выполняли функцию биржи труда, а заодно и большинства других бирж.
   Засев в отделённом от общей залы закутке, я заказал "всё самое лучшее" и следующий час жизни полностью посвятил чревоугодию. Нет, правда, казённая пища наверняка была полезнее, содержала все нужные организму вещества, всякие там витамины и микроэлементы, а вещества вредные, напротив не содержала. Она была вкусной и могу поспорить, что готовили её с соблюдением санитарных норм. Одно плохо - еда была казённой, и тюремное её происхождение отравляло жизнь и портило аппетит. О содержании витаминов в пище трактирной и санитарных нормах её приготовления информация отсутствовала, что ничуть не помешало мне вполне ей насладиться.
   Телятина была доедена, вино наполовину выпито, а подносчик тащил какой-то десерт - с виду то ли кисель, то ли квас здесь так выглядел.
   - Хозяина Василием Михайловичем зовут? - спросил я подносчика.
   - Точно так, - с поклоном ответил он.
   - Позови, - приказал я.
   Человек напрягся, пытаясь угадать по моему лицу, чем вызвано такое желание и чем оно может грозить ему самому.
   - Живее, - поторопил я.
   Через минуту в закуток вошёл хозяин - крепкий бородатый мужик. Человек маячил за его спиной, готовый в зависимости от оборота бежать за подмогой или за водкой.
   - Садитесь, - кивнул я на стул.
   Василий Михайлович замялся лишь на мгновение, так как я, приподняв ладонь, явил его взгляду стопку тяжёлых монет с профилем императрицы Елизаветы.
   - Пошёл вон, - негромко крикнул хозяин работнику.
   - Принести чего? - осведомился тот.
   Трактирщик коротко взглянул на меня, но, уловив равнодушие, свирепо шикнул на парня. Лишний свидетель исчез, а мы некоторое время буравили друг друга взглядами.
   - Мне нужна помощь, Василий Михайлович, - признался я. - Один человек на ярмарке посоветовал обратиться именно к вам.
   - Какой человек? - сразу спросил хозяин.
   - Он не назвался, но оказал мне услуги такого свойства, что я склонен ему доверять.
   - И какого же рода помощь вам требуется? - после небольшой паузы спросил он.
   - Видите ли, Василий Михайлович, я здесь давно не бывал и хочу, чтобы вы просветили меня о делах купеческих. Кто в последние годы в гору пошёл, кто, напротив, в разорение впал. С кем можно дело иметь, а с кем лучше поостеречься.
   - Да откуда же я знаю? - трактирщик прищурился. - Я от этого далёк, знаете ли. А ко мне, если кто и заходит иной раз посидеть, так думами не делится.
   Мои пальцы побарабанили над монетами.
   - Но одни чаще заходят, другие реже, верно? - я улыбнулся. - Одни целковый оставляют, другие и на сотню погулять любят?
   Хозяин сверкнул глазами. Видимо случались любители погулять и "поширше".
   - О всяких там тайнах не спрашиваю, - ещё раз улыбнулся я. - Расскажите, что люди говорят. Быть может слухи какие-то ходят.
   - Что ж, - он подумал и сдался. - Разное говорят. Хорошо сейчас дела идут у Извольского...
  
   ***
  
   Липовый документ прожигал внутренний карман, но на воротах острога моей личностью даже не заинтересовались. Уязвимое место полицейского государства заключается в невозможности держать людей в постоянном напряжении. Служба велась спустя рукава, а проверкам повергались только гружёные возы идущие в город. Видимо с них было что взять.
   Мои вопросы однозначно вызвали подозрение у хозяина трактира. На протяжении всего разговора Василий Михайлович изучал меня тем же пытливым взглядом, что до него и Копыто. Доносить властям он вряд ли сподобится - не того сорта человек, - а вот предупредить самих купцов может вполне. А купцы, заподозрив разбой или мошенничество, будут дожидаться меня с дубьём и ватагой приспешников. И прежде всего ждать будут те мироеды, что ворочают огромными капиталами. На том я и построил расчёт.
   Сам же отправился к купцу Брагину, который жил на Студёной улице, расположенной между большим и малым острогами. "Хороший был купец, да весь вышел, - охарактеризовал его хозяин трактира. - Связался на ярмарке с мухрыжниками одними. Товар ему подсунули порченый, а он проглядел. В долги залез, да так залез, что навряд ли выберется".
   Вдоль улицы и всюду вокруг, словно провода на заре телефонизации, висели на подпорках верёвки. Их растягивали, чуть ли не на версту, а десятки людей скручивали из верёвок канаты.
   Избёнка почти на самой окраине города выглядела чуть лучше крестьянской. Дверь открыл хозяин и на просьбу впустить для важного разговора, молча кивнул. Внутри купеческое жилище выглядело чистым, но бедным. О прежнем достатке свидетельствовала только дорогая посуда на столе и занавески на окнах.
   За столом сидела красивая молодая женщина. Завидев гостя, она встала и поклонилась, но так, слегка, с чувством собственного достоинства.
   - Чаю попьёте с нами? - спросила она.
   - С удовольствием, - ответил я, подсаживаясь к столу.
   Пока хозяйка наливала чай, я представился, использовав имя из краденого документа, но придав ему более солидную форму.
   - С чем пожаловали, Иван Прохорович? - спросил купец.
   - Хочу заключить с вами сделку, Ефим Семёныч, - ответил я, широко улыбаясь.
   Он как-то насупился и довольно долго молча глядел на меня. Так же молча, не убирая с лица улыбки, я выдержал взгляд.
   - Федора, - обратился он к женщине. - Пойди-ка к себе.
   Хозяйка вышла в соседнюю комнату, а хозяин продолжил молчание.
   - Слышал, у вас долга сто пятьдесят рублей скопилось, - не стал я ходить вокруг да около. - Как раз на такую сумму у меня и дело.
   В глазах купца на мгновение вспыхнула надежда но тут же потухла.
   - Ежели что недоброе, то не говорите лучше, всё равно не возьмусь. А ежели другое, то... - он едва заметно вздохнул. - Сами только что помянули, взять с меня нечего. Прогорел я. Ничего не осталось.
   - А вот и нет, - сказал я. - У вас остался опыт, знания. Они-то мне и нужны. Видите ли в чём дело, Ефим Семёныч, я очень долго не был в России, вёл дела в европейских колониях, путешествовал, знаете ли, и местные порядки изрядно подзабыл. Да и порядки могли измениться порядком.
   Я вновь широко улыбнулся, но за каламбур не извинился. Я вообще никогда не извиняюсь за каламбуры. Просто не понимаю, в чём тут провинность?
   - Думаю, вы сможете мне кое-что рассказать и показать, а кое-чему и подучить, - продолжил я. - А я в долгу не останусь и готов заплатить вам как раз те самые сто пятьдесят рублей за науку.
   Брагин чуть плюшкой не подавился.
   - За науку? - мрачно усмехнулся он. - Не морочили бы мне голову, Иван Прохорович. Почто вам такая наука, которая самого меня привела к разорению?
   - А то уж моя печаль, Ефим Семёныч.
  
   Со следующего дня начались ускоренные курсы коммерции. Погашение купеческого долга съело почти все сбережения, но я за ценой не постоял, посчитав, что на образовании в моей ситуации экономить глупо.
   Брагин отнёсся к обучению добросовестно. Рассказывал о ценах, о ярмарках, о регистрации компаний и составлении бумаг, о кредитах, о бюрократии и путях преодоления оной. Он отвечал на любой вопрос обстоятельно, а потому вместе с экономикой преподал и некоторое представление и о жизни вообще.
   Эти знания не были лишними. Жить под чужой личиной оказалось вполне безопасным делом, однако, я жаждал избавиться от формального рабского статуса, получить полную легальность и вдобавок максимальную свободу, насколько она возможна в этой погрязшей в рабстве эпохе.
  
   ***
  
   Вообще говоря, свобода понятие слишком затёртое. Ушлые парни утащили его в область философии и политики, а известно, во что может превратить умелый философ, тем более политик самое простое понятие. Ставить на столь зыбкий грунт краеугольный камень человеческих отношений - напрасная трата сил. Общего аршина свободе не придумали, у каждого думающего человека сформировалась своя довольно субъективная мера.
   Зато некоторые из частных случаев свободы имеют вполне конкретное наполнение. Вот, например, свободное ношение оружия представляется мне весьма полезной свободой. Даже оставляя в стороне элементарную самооборону, я убеждён, хамство чиновников, ментов, бизнесменов сразу пойдёт на спад, если они будут помнить, что в кармане клиента может оказаться пресловутый Кольт.
   Или, скажем, свобода передвижения. Понятие более чем конкретное. Это не какая-нибудь мелочь, связанная с перемещением в пространстве физического тела, это ключ к свободе вообще. Возможность покинуть тот порядок, который не по нутру. Отправиться на поиски лучшей доли. Как говорится, проголосовать ногами.
   В своё время мне посчастливилось познать абсолютную свободу именно в аспекте передвижения. Я игнорировал границы, таможни, санитарные кордоны, плевал на визы и ваучеры, мне не приходилось доказывать посольским чиновникам свою кредитоспособность, лояльность, покупать медицинскую страховку и бронировать гостиницы. Гуляя по старой Москве, я с жалостью смотрел на людей, что убивали время, простаивая в безумных утренних очередях в консульские чистилища. Многие из бедолаг приезжали за тысячи километров, чтобы получить штамп или наклейку в паспорт.
   Всё это издевательство считалось завоеванием свободы, потому что десятилетием раньше выехать из страны для обычного человека было попросту невозможно, а система прописки делала затруднительной и внутреннюю миграцию. Однако всё познаётся в сравнении. В том времени, где я собирался действовать, передвигаться по собственной стране было ещё сложнее.
   Не случайно синонимом рабства в России стало крепостничество, то есть в само название явления вынесено именно лишение свободы передвижения. Все остальные прелести, вроде барщины, хозяйского суда, работорговли следуют как приложение.
   Но несвобода вовсе не стала уделом только лишь зависимых крестьян. Высшее сословие хоть и считалось привилегированным, свободы имело не больше своих рабов. Дворян обязали служить короне, а она эта корона подчас распоряжалась ими не лучше чем сами они мужиком. Монахов, священников заперли в храмах и монастырях, мещан прикрепили к посадам и слободкам, инородцев к станам, стойбищам. И лишь небольшая прослойка общества получила относительную свободу в силу так сказать профессиональных обязанностей.
  
   ***
  
   Изначально нацелив себя на купечество, я решил потолкаться и среди прочих свободных сословий - ямщиков, отставных солдат, корабельных работников, дабы восполнить пробелы образования и попытаться нащупать возможность легализации.
  
   На подходе к почтовой станции, я обнаружил слежку. Носатый парень, что топтался за мной на ярмарке, сменил красную рубаху на серую и работал теперь осторожно. Только нос, какому позавидовала бы вымершая птица дронт, выдавал топтуна.
   Спина заныла, вспомнив удар дубиной. Правда, среди тех ублюдков носатого парня не было. Да и зачем бы разбойникам ходить за мной по ярмарке. Нет, не разбойник он. И не полицейский. Опять гоблины, чтоб им сгореть.
   Нырнув в переулок, я слегка пробежался. Ошибка - бегущий человек привлекает внимание. Народ косился, шарахался, заглядывал за спину, ища взглядом погоню. Мне повезло, что в руках не оказалось какой-нибудь курицы или поросёнка, и никто не крикнул "держи вора" хотя бы ради смеха. С крадеными документами я мог залететь в каталажку надолго.
   Любопытно, где они свили гнездо? Должен же у них быть какой-нибудь штаб в этой эпохе, командный пункт, полевое управление. Не наведаться ли в Питер, на ту самую линию, где уже наверняка стоит особнячок, в котором мне удалось отследить гоблинов двести пятьдесят лет спустя?
   А с другой стороны, зачем мне опять ввязываться в опасные игры? Прежний раунд закончился завтраком с динозаврами. Следующий может отправить меня к трилобитам. Нет, пусть они мутят свои дела в Питере. Ловят авантюристов из будущего, пробивающихся к трону, или какие там задачи стоят перед гоблинами? Может они сами дёргают за ниточки истории и опасаются лишь конкуренции? Лезть в это дело я не желал.
   Проскочив очередной перекрёсток и свернув на какую-то улочку, я перешёл на шаг, а потом вовсе остановился. Улочка походила на деревенскую. Одноэтажные бревенчатые домики с задраенными ставнями окнами, пыльные деревца, куры. Сложно прикинуться шлангом в эдакой пасторали. Ни витрин, какие можно разглядывать, ни архитектурных достопримечательностей, ни щита с городской газетой. Стоящий посреди улицы человек выглядел столь же подозрительно, как и беглец. Поэтому, я уселся в сторонке на бугорок и стал ждать.
   Прошло четверть часа. Топтун не появился. Подозрительных чужаков на улочке тоже не прибавилось. Пара прохожих в мою сторону даже не взглянула. Адреналин скис, нервы сыграли отбой. А была ли слежка? Город-то небольшой, встретить знакомую рожу здесь в порядке вещей. Мало ли какие дела у парня? А если он и следил, но знает, что я поселился у Брагина, то легко найдёт меня вновь, без суеты и погони. Зачем я вообще побежал? Экскурсия к ямщикам не тянула на секретную агентурную встречу, чтобы непременно сбрасывать хвост.
  
   Как оказалось, визит к ямщикам не потянул и на экскурсию. Возле почтовой станции их собралось десятка два. Кто-то расположился на экипаже или возке, кто-то стоял возле распряжённых лошадей, а некоторые прохаживались взад-вперёд только с хлыстом за поясом. Со двора доносилась брань, звон железа и ржание, но работники вожжей и хлыста не обращали на суету внимания. Меня поначалу встретили приветливо, загалдели, засыпали вопросами и фирменными прибаутками, вроде классического "Эх, прокачу!". Однако, узнав, что кататься я не собираюсь, быстро потеряли интерес и вернулись к праздности. Они походили на таксистов, ловящих клиента возле станции метро или вокзала. Ну, как если бы те разгуливали, кто с рулём, кто с запаской.
   - Врёшь! - раздалось со двора. - Вот этой вот рукой, стервец, пришибу!
   - Кто это у вас лютует? - спросил я, пытаясь завести разговор.
   Ближайшая лошадь повернула в мою сторону морду, словно желая ответить. Человеческая речь ей, однако, не давалась, а ямщики солидарно проигнорировали вопрос.
   - Комиссар, - неохотно бросил один из них после затянувшейся паузы, и словно устыдившись проявленной вежливости, тут же заинтересовался колесом повозки. Разве что не попинал его, как заправский дальнобойщик.
   Дальнейшие попытки вызвать ямщиков на разговор упирались в доморощенный кодекс молчания. Они держались замкнутой кастой и посматривали с подозрением на всякого чужака.
   Потратив зря полчаса я, в конце концов, плюнул, и в отместку заподозрил ямщиков в сотрудничестве с полицией, сказать о чём вслух, впрочем, посчитал лишним.
  
   Дембелей искать не пришлось. Облачённые в остатки ветхих мундиров, они крутились возле церкви, в двух шагах от почтовой станции. Большей частью это были калеки - кто без ноги, кто без руки, а иные, что сохранили конечности в полном комплекте, пребывали в глубокой старости. Ветераны доживали деньки, зарабатывая мелким ремеслом или прося подаяния, и видели мало проку в обретенной свободе. Получив на круг горсточку меди, говорили с большой охотой. Межу воспоминаниями о каком-то по счёту крымском походе, где солдаты империи потеряли молодость и здоровье, они поведали о тяжёлой жизни в отставке и с явной завистью вспоминали собратьев, каким хватило ума пристроиться в полках. Становиться отставным унтером как-то сразу расхотелось. К тому же я понятия не имел, как добыть пресловутый "апшит".
   - А кому на Руси жить хорошо? - риторически вопросил я и отправился к пристаням.
   Спускаясь к Волге, я вновь приметил носатого парня. Тот оставил меня без внимания, о чём-то дотошно расспрашивая молодую женщину. Якобы по своим делам здесь оказался. Так я и поверил. Но спина больше не ныла, а я поумнел и в бега не ударился. Чёрт с ним, пусть следит - дырку в затылке не высверлит.
   На берегу мне улыбнулась удача. Среди матросов, травящих байки в ожидании то ли разгрузки, то ли погрузки, я неожиданно услышал знакомую мордовскую речь. Ну, народ-то мне не чужой, земляки можно сказать. Выудив из памяти пару аутентичных фраз, а из кармана фляжку с водкой, я быстро сошёлся с земляками. Оба они оказались крещёными, оба отзывались на Николая, оба поведали много интересного о собственной судьбе, в которой, как водится, отразилась эпоха.
   Кроме прочего выяснилось, что даже на Волге ещё существовал кое-где институт ясачных людей. Мордва, марийцы, чуваши частью платили подати как обычные дворцовые крестьяне, а частью платили ясак. Конечно, они почти не охотились за мехами - хорошего пушного зверя повыбили из волжских лесов столетием раньше, а потому их обязательства перед казной сводились к определённой службе или к добыче мёда.
   Так вот, договориться с князцами в этих ясачных анклавах, чтобы попасть в туземные списки, оказалось вопросом хорошей мзды. После чего, заделавшись туземцем, не составляло уже труда расстаться с только что обретённой семьёй и выйти из ясачных людей в мещане. Для этого следовало всего-навсего получить согласие общины (то есть всё тех же князцов) и выплатить определённую сумму отступных. А уж из мещан открывалась прямая дорога в купцы.
  
   Для полноты картины я решил потолкаться среди босяков, толпящихся возле трактира Василия Михайловича. И неожиданно нос к носу столкнулся с Копытом.
   - Ты-то мне нужен, - сказал я, сразу забыв о босяках.
   - Значит, повезло тебе. Я на недельку всего-то в Нижний заскочил.
   Лоточник улыбался вполне добродушно. Имел он отношение к давешнему нападению или нет? Сейчас я нуждался в помощи и ради неё оставил подозрения.
   - Значит, повезло, - согласился я.
   - Что за дело?
   Спросив, он двинулся прочь из толпы, продолжая улыбаться знакомым, но так, что никто из них не потянулся следом.
   - Тут один парень носатый за мной увязался, - сказал я, посчитав дистанцию от трактира достаточной. - Я его ещё на ярмарке приметил. Вынюхивает что-то, высматривает. Очень уж докучает.
   - Грех на душу брать не стану, - сказал Копыто серьёзно. - Но если желаешь, с человеком полезным сведу.
   - Да нет, - отмахнулся я. - К чему эдакие страсти. Всё что мне нужно, это проследить за ним. Посмотреть где живёт, на кого работает. Понять хочу, зачем я ему понадобился.
   Отказав себе в желании наведаться на Васильевский остров, я всё же захотел прояснить ситуацию в Нижнем Новгороде. Как-никак здесь расположилась моя тыловая база и лучше её обезопасить.
   - Проследить можно, - согласился Копыто. - Когда, где?
   - Да сейчас и покажу его.
  
   Это я поспешил. Носатый как назло куда-то пропал. На берегу его не оказалось. Мы с Копытом потратили весь вечер, рыская по городу. Ничего.
   - Завтра, может быть повезёт, - вздохнул я, прощаясь.
   - Может быть, повезёт, - согласился Копыто.
  
   Нам повезло. Носатый проявился на одном из спусков около полудня. Он опять кого-то о чём-то расспрашивал.
   - Вынюхивает, тварь, - решил я.
   - Лады, - кивнул Копыто. - Пригляжу за ним. Ребят позову, помогут. Тебя-то где потом искать? У Брагина?
   - Узнал уже? - не слишком удивился я.
   - Долго ли, - хмыкнул Копыто.
   - Ну, тем лучше. Значит, и этого не упустишь.
   - Не беспокойся.
  
   Устроив дела, я отправился к подножью иерархической лестницы, благо уже имел удобную точку выхода из подпространства на Суре - в аккурат посреди мордовских земель.
  
   Глава шестая. Фронтир
  
   Мордовская деревня почти ничем не отличалась от русской, разве что пашня в местном пейзаже отсутствовала, вместо широкой улицы вдоль берега петляла едва заметная тропинка, а избушки повернулись к лесу передом, к прохожему задом. Как раз такое, удалённое от цивилизации, сокрытое среди лесов селение, я и искал, обшаривая две последние недели самые глухие притоки Суры.
   Нашёл. Вот только кого бы спросить, где тут, мол, в туземцы записывают? Ни детишек, играющих в бабки, ни старушек, лузгающих семечки, ни хороводов из парней и девиц. Даже в окошко не постучишь за полным отсутствием таковых. И ворот здешняя архитектура всячески избегала - убогие калитки скорее напоминали лазы, что оставляют для домашней живности заботливые хозяева.
   - Есть тут кто-нибудь? - вопрос пришлось перебросить через высокий забор.
   Хозяева притворились глухими или отсутствующими.
   Минут пять я прислушивался. Тишина. Даже собака не тявкнула.
   Притащив из лодки бочонок с водкой, я уселся на нём посреди деревни и стал ждать. Часа через два на меня обратили внимание. Подошла пара ребят, оба на голову ниже меня, и на чистом русском поинтересовалась, не перепутал ли мил человек селение, не заплутал ли часом?
   - Нет, не перепутал, не заплутал, - ответил я. - Ведите меня к набольшему вашему. С ним говорить буду.
   - Пошли тогда.
   Я взвалил на плечо бочонок и пошёл за провожатыми. Они направились вовсе не к лазам, не к каким-то иным потайным воротам или лестницам, порождённым моей фантазией за два часа ожидания, а, миновав череду заборов, свернули на лесную тропинку. Сперва я решил, что местный князец обитает в лесу, или шаманит в какой-нибудь роще, обеспечивая соплеменникам богатую охоту или добрый урожай. Потом заподозрил подвох - а вдруг парни задумали злодейство и просто уводят меня подальше от лишних глаз?
   Пока я прикидывал, как обрушу на голову одному из них бочонок с пойлом и сойдусь на кулаках со вторым, мы обогнули бугор, перешли ручей и неожиданно вновь вышли к селу.
   Оказалось, что я просто зашёл в него не с той стороны. За неприступными заборами вполне себе теплилась жизнь. Женщины возились у летних печей, стоящих под навесами во дворах, детишки бегали, лазали по деревьям, а парни с девицами вместо хороводов копались на огородах, которые представляли собой разбросанные тут и там среди садов отдельные грядки. Впрочем, фруктовых деревьев и кустов попадалось мало. Скорее это были не сады, а слегка окультуренные участки леса, понемногу, без чёткой границы, растворяющиеся в лесе диком. Заборы здесь, похоже, ставили только со стороны речушки, откуда только и могли появиться чужие.
   Полноватый в сравнении с соплеменниками вождь сидел под старой корявой берёзой и мастерил что-то из кожаных ремешков. На тряпице, заменяющей стол, лежали россыпью мелкие яблоки, стояла берестяная коробочка с малиной и миска, наполненная мутной парящей похлёбкой. От неё разносился запах варёной рыбы. Ни хлеба, ни луковицы, ни яичка куриного. Соли тоже не видно.
   - Вот, Емонтай, - сообщил один из провожатых. - Он будет старшим.
   - Садись, - сказал вождь, продолжая работать. - Говори.
   Парни отвалили, а я уселся в позу лотоса и, выкатив на "стол" бочонок с пойлом, рассказал печальную историю, правдой в которой было лишь то, что родом я из Саранска, что недавно меня едва не пришибли на Макарьевской ярмарке, и что родственников у меня в целом свете не осталось.
  
   Инородцем я числился ровно неделю. Всю эту неделю мы выпивали с вождём и говорили о жизни. В старые добрые времена род Емонтая как и многие в округе промышлял бортничеством, мёдом же платил ясак. Но настали времена новые и злые. Леса понемногу сводили, поголовье пчёл сокращалось. Мордва садилась на пашню, уходила "в башкиры" или в города. Однако племя Емонтая упёрлось - и насиженное место покидать отказалось, и превращаться в крестьян не спешило.
   - Мёда мало, так мы деньгами платим. А деньги добываем по всякому и не про всякое я тебе сказывать стану.
   Кое о чём я всё же догадался. Судя по рассказам, местных мужчин иногда привлекали к борьбе с разбоем уездные власти. Навечно в солдаты не обращали и по окончании полицейской операции обязательно распускали по домам. Видимо что-то из разбойничьих трофеев оседало в здешних сундуках. И на жизнь хватало и на ясак.
   Но и от лишней копейки вождь не отказывался. Перед пьянкой он отправил куда-то гонца, а через неделю выдал мне бумагу на имя недавно умершего соплеменника.
   - О том, что он помер, никто не знает. А наши болтать не станут.
   Имя в бумаге совпадало с именем "невольного каменщика", отчество я мог выбирать любое и для удобства оставил прежнее, а вот новая фамилия досталась по "крёстному отцу" - Емонтаев.
   - Здесь всех Емонтаевыми пишут, - пояснил вождь. - А до того Таргасовыми писали.
   - Контора пишет, - согласился я.
   Так и не довелось увидеть ни уездное начальство, ни даже дьяка, ни ясачных списков или куда там заносились туземные жители. Коррупция давно задавила общество, она же позволяла выживать одиночкам.
   - Лучше иди в Арзамас, - посоветовал Емонтай, прощаясь. - Туда многие наши уходят.
  
   Пара глотков свободы растревожила душу. Весь обратный путь я размышлял над услышанным от мордовского вождя, над увиденным в его селении. Род Емонтая уцепился за призрачную свободу, хотя ясак по большому счёту мало чем отличался от оброка казённых крестьян. Но лесное племя чувствовало какие-то едва различимые нюансы статуса, оно желало сохранить традиционный уклад, самобытность, считая ясак лишь откупом за свободу. Этот тип людей показался мне близким по духу. Более близким, чем купцы, ямщики, отставные солдаты или бродяги.
  
   Часто приходилось слышать, дескать, свобода - плод досужих размышлений бездельников-гуманистов, обманка, вынесенная либералами в сферу социальной философии. Мол, концепция свободы эксплуатирует человеческий эгоизм, противопоставляет его интересам общества, а в масштабах исторического развития есть вещи и поважнее. Свобода призвана удовлетворить личность, да и то далеко не каждую, зато несвобода обеспечивает консолидацию общества, единство нации, а единая нация - это сила. Несвобода позволяет собрать потенциал государства в кулак, двинуться плечом к плечу всем миром и обеспечить будущее для многих поколений, пусть и швырнув в топку поколение нынешнее.
  
   Тут есть что возразить даже не прибегая к столь экзотической для государственных мужей гуманистической аргументации.
   Нужно взять карту России и жвакнуть ножницами по Уральскому хребту. Равных половинок, понятно, не получится. Европейский клочок суши попросту теряется на фоне бескрайних просторов, что лежат к востоку.
   Насквозь пропитанный кровью и трупным запахом лоскуток Европы выкраивался веками, усилиями многотысячных армий и миллионов рабов. А почти всё огромное пространство по ту сторону Урала добыла в сравнительно короткий срок горстка свободных людей. Людей зачастую отторгнутых империей, преследуемых ей. Наёмники, беглые холопы, авантюристы, торговцы и промышленники - все они далеко не являлись ангелами. И алчностью и кровожадность они порой превосходили слуг империи. Их отличало только одно - стремление к воле.
   Вот и вся арифметика - ничтожное меньшинство первопроходцев принесло империи несравнимо больше чем взятые вместе рабы и хозяева, рекруты и генералы, императоры, двор, чиновники.
   Одна страна - две системы. Это не про Китай. Долгое время точно параллельные миры существовали две совершенно разные России. Черта не просто разделяла части света, Европу и Азию, она разделяла парадигмы. По одну сторону лежала империя с её бюрократией, полицейским режимом, помещичьим самодурством и мёртвым грузом миллионов полумёртвых душ. По другую сторону простирался Великий Фронтир - территория свободы, инициативы, поиска и протеста. Территория одиночек, ставящих на кон собственную шкуру, а потому ответственных, мыслящих и, как ни покажется странным, терпимых к инаковости.
  
   Канцелярское скудоумие оказалось не способно осознать потенциал этих одиночек, монаршая гордыня не могла признать превосходства свободы над собственным всесилием, однако, власти иногда хватало соображения воспользоваться плодами ненавистной вольницы. Неповоротливая туша империи приползала уже на готовое, подминая, переваривая чужую добычу.
   К большому сожалению, две России разделял не океан, а легко преодолимый горный хребет. И потому Великому Фронтиру недолго пришлось оставаться альтернативой самодержавию. Горстка первопроходцев, в конце концов, не выдержала напора чиновничьей орды.
   Но в восемнадцатом веке сосуществование двух систем ещё продолжалось. Строго говоря, имея в виду восемнадцатый век, чиркать ножницами следовало бы по Волге. Уже к востоку от неё большинство земель относились к империи лишь формально. В городах и острожках воцарились чиновники, квартировались армейские части, но население обширных степей и лесов оставалось предоставлено самому себе. Очарованный странник Лескова спустя много лет ещё застал за Волгой фронтир.
   Анклавы вроде селения Емонтая существовали и на правом берегу Волги. На юге блюли волю казаки, на севере хранили самобытность поморы, люди бежали и на границу с Европой, ставя в украинских степях и белорусских лесах вольные городки. И если все эти куски отхватывать от карты империи один за другим, то самодержавию мало что остаётся. Почти вся Россия представляла собой Великий Фронтир и только в центре, вокруг старой столицы, сбились губернии рабства, перекованные из независимых некогда княжеств.
   Беда в том, что значительная часть населения страны проживала именно там, прибитая к дворянским и дворцовым имениям гвоздями крепостничества. Его надолго выключили из исторической игры. Я же готовился сыграть собственную партию, собираясь примкнуть к свободному меньшинству. Мой путь лежал в пограничье.
  
   ***
  
   Брагин встретил меня хмуро. Только я собрался похвастаться обретённым вольным статусом, как он проворчал:
   - Человек приходил, тебя спрашивал. Говорю ему, нету, дескать, а он, мол, ничего, подожду.
   - И что не дождался?
   - Как бы не так. Вон на печи второй день лежит. Устроился как у себя дома. Говорит: "Отец, не спорь. Мне нужно дождаться Ивана". Что за напасть? Какой я ему отец? Говорю, иди, мил человек, к себе домой бога ради и там дожидайся, передам, мол, как явится. А он ни в какую. Поселился, будто так и надо. Правда каждый день полтинник на прокорм Федоре выкладывает.
   - Говорю же тебе, отец, не спорь, - раздался с печи голос Копыта. - Некуда мне идти. Далече дом-то мой.
   - Ты уж забери его отсюда, - зачастил Брагин, склоняясь к уху. - Не буйствует, но на Федору эдак смотрит нехорошо. Змей, одно слово.
   Мне давно стало ясно, отчего Брагин в разорение впал. Столь бесхребетным людям в купцах делать нечего. Вот и Копыто ему играючи на шею уселся, а в коммерции такого рохлю любой облапошит. Купец был из тех, кого проведёшь на мякине, и лишь однажды ему счастье в жизни улыбнулась - когда Федору свою повстречал. Видно на это всю удачу он и растратил.
   Копыто соскочил с печи и молча принялся натягивать штаны.
   - А я, Ефим Смёныч, как говорится, в люди вышел. Капитал пока объявить не могу, за нехваткой оного, но паспорт уже выправил. А там, дай только срок, разживусь и капиталом. Так что к концу твоя наука идёт. Кое о чём ещё порасспрашиваю, однако собственный опыт ничто не заменит.
   - Оно верно, - вздохнул Брагин и покосился на незваного гостя.
   Копыто уже оделся и смирно сидел на лавке.
   - Ладно, пойду, провожу человека.
   - И то дело, - согласился купец. - Проводи уж, будь добр.
   - Не гневись, отец, - попрощался с хозяином лоточник. - А за доброту твою хоть и невольную придёт время и отплачу.
   - Иди с богом, - напутствовал тот с видимым облегчением, но, подняв уже руку, крестить передумал. - Ступай.
  
   Мы прошлись по Студёной, то и дело ныряя под развешанные всюду верёвки и канаты. Рабочие матерились, когда мы нечаянно задевали их путаное хозяйство, мой спутник незлобно огрызался в ответ.
   - Значит, в купцы выходить собираешься? - спросил он, сбрасывая с плеча провисший канат.
   - Больше некуда выходить.
   - Ну, это как посмотреть.
   Мы присели в сторонке от фабричной суеты на перетёртых и рассохшихся старых козлах. Я протянул Копыту пропускное письмо.
   - Если не трудно, верни хозяину. Хоть от порки бедолага избавится.
   - Верну, - пообещал Копыто.
   - Проследил за носатым?
   - Проследил, но не вовсе. Исчезает, чёрт, ловко. Только перед глазами маячил, и вдруг нет его. Мы уж и так и эдак пытались отловить. Парни со всех сторон обкладывали, как зайчонка на охоте. Без толку.
   Я догадывался, как именно исчезал носатый. Сам умею так исчезать. Хотя вот посреди города без трамвая у меня не получится.
   - Так что логово найти не удалось, - продолжил Копыто. - И сообщников не приметили, как не глядели.
   - А что удалось?
   - Дело такое, - Копыто причесал пятернёй волосы. - Не за тобой он ходил.
   - Не за мной? - я поначалу удивился. - Ну да, меня же не было в городе.
   - Не в этом дело. Он же и раньше возле пристаней крутился? Там мы его и нашли. Так и выходит, что не за тобой он ходил. Человека одного высматривал. Сперва расспрашивал народ, потом нашёл, следить исподволь начал. А человечек тот неприглядный. Бродяга бродягой. Живёт в какой-то норе на берегу, точно монах печорский.
   Ага. Если это гоблины и если они выслеживают ещё кого-то, то этот кто-то может оказаться товарищем по несчастью. Или новым врагом из конкурирующей с гоблинами конторы. В любом случае стоит узнать подробности.
   - Покажешь мне его нору? Ну, того, за кем следил носатый.
   - Провожу. А дальше ты уж сам. Загостился я в Нижнем. Домой пора.
  
   Пройдя через кремль, мы оказались на Нижнем посаде, в той его части, где по преданию Минин призывал горожан заложить жён своих. Пока я разглядывал легендарную церквушку, Копыто смотрел по сторонам и, вдруг, неожиданно дёрнув меня за рукав, утянул под дерево.
   - На ловца и зверь, - шепнул лоточник. - Вон он твой носатый поднимается.
   Гоблин бодро шагал по крутому спуску и выглядел довольным собой человеком. Только что не насвистывал какой-нибудь шансон. Кстати неплохой способ выявить пришельца из будущего - не про берёзку же в поле он будет насвистывать. Носатый, однако, поднимался молча и, пропустив его, мы отправились дальше.
  
   Убогое жилище затерялось среди складов и причалов и представляло собой наполовину землянку, наполовину шалаш, составленный из всевозможных корабельных обломков, какие по гнилости не растащили даже на дрова.
   Отодвинув обломок, некогда служивший лопастью кормового весла, мы пролезли внутрь и сразу поняли что опоздали. В лачуге царил полный разгром, а на лавке, занимающей добрую треть пространства, лежал человека. Он посинел и, похоже, совершенно обессилел. Только прикрыл глаза от впущенного нами в полумрак света, да так и не открывал их больше.
   - Говорить можешь? - спросил я. - Знак подать? Моргнуть? Шевельнуть пальцем?
   Хозяин промолчал и не шевельнулся. Только грудь его поднималась рывками, обозначая жизненный процесс. Ран или, как пишут люди в погонах и халатах, иных следов насилия при осмотре пострадавшего обнаружено не было. Пульс я мерить не стал. Всё равно не представлял чем смог бы помочь.
   - Надеюсь это не лихорадка какая-нибудь, а то с лекарствами тут у вас туго, - сказал я и, найдя фразу двусмысленной, добавил. - В Нижнем Новгороде я имею в виду.
   Копыто, впрочем, на оговорку внимания не обратил. Он застыл мрачный и только обшаривал пространство глазами.
   - Слишком много бумаг для бродяги, - заметил я, подбирая с земляного пола листки. - Может и впрямь отшельник? Сидел тут летописи сочинял какие-нибудь.
   Копыто, повинуясь то ли опыту, то ли интуиции сунул руку под лавку и вытащил небольшую шкатулку.
   - Шкатулка дорогая опять же, - подумал я вслух. - Ну откуда у бродяги шкатулка? А у отшельника? Нет, не отшельник он.
   Хозяин булькнул.
   - Отошёл, - сообщил Копыто с тревогой. - Вот же влипли. Да уж, втянул ты меня, Иван. Покойник на руках. Бежать надо, на нас ведь подумают.
   Мне и самому теперь хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Пьянствовать с мордовским князем, например, или даже выслушивать жалобы Брагина. Но, уйди мы сейчас, про разгадку придётся забыть и потом наверняка сожалеть.
   - Если побежим, скорее на нас подумают.
   - Ну не ждать же, пока сюда соседи заявятся или дружки евоные?
   - Только минуту.
   Я быстро просмотрел подобранные бумаги. Малопонятные каракули без намёка на каллиграфию. Цены на чугун, железо, медь, олово.
   - Странный интерес как для нищего.
   Копыто тем временем вскрыл шкатулку. Звякнуло серебро.
   - Вот тебе и капитал, купец. Думаю, поровну поделить будет честно. Ох, не к добру такие находки, да оставлять ещё больший грех. Вот тут ещё бумагой подстелено, на-ка глянь. Список долговой что ли...
   Ну, точно гоблины, раз на серебро не позарились. Значит, искали что-то иное. Бумаги? Если какие-то откровения и существовали, то их прибрали. Правда, этот странный листок, что оказался на дне шкатулки, гоблины пропустили.
   Бумага содержала имена, напротив которых указывался город или стоял вопросительный знак. Я пробежал по списку глазами. Кулибин, Ладыженский, Левзин, Ползунов, Никонов, Сабакин,Ченицын, Шамшуренков. Некоторые из фамилий мне показались знакомыми по школьным учебникам и популярной литературе. На вскидку их объединяло только одно - технология. И конечно поисками самобытных талантов мог заниматься кто-то из правительственных кругов. Но что-то мало мне в это верилось. Здесь торчали уши родного грядущего.
   Прогрессор, мать его, герой исторической авантюры. Возможно бедолага вроде меня, сосланный гоблинами в прошлое, но этот, правила презрев, решил таки "Шилку" пресловутую против орды выставить, перекроить, стало быть, процесс исторический, а возможно нарочно в прошлое полез несправедливость исправлять. В прошлом его и успокоили. Вот и мне звоночек. Предостережение. Не лезь, мол, куда не следует. А то вот так синими пятнами в грязной норе изойдёшь.
   Копыто, заполучив серебро, всё больше нервничал.
   - Ты как хочешь, а пора нам тикать. И не только отсюда. Из города уходить надо.
   - Пожалуй, - согласился я.
  
   На наше счастье возле лачуги никого не оказалось, и мы покинули берег незамеченными. Копыто затащил меня к какой-то знакомой шинкарке, где мы до темноты успокаивали нервы дрянным самогоном, а потом расстались.
   - Не задерживайся здесь, - ещё раз посоветовал на прощанье Копыто.
  
   Получив долю наследства от умершего отшельника, я мог больше и не задерживаться. Оставалось уладить дела в Арзамасе и выходить на свободу. Так сказать, с чистой совестью.
  
   - Ефим Семёныч, - обратился я за чаем к учителю. - Не в службу, а в дружбу, у кого в городе хронометр починить можно?
   - Ванюша Кулибин с Успенской что хочешь починит.
   Ну да, пока ещё Ванюша Кулибин. Прогрессор, если это был прогрессор, появился рановато. А может и нет, может он уже подбрасывал самородку технологические идейки. Кто его знает?
  
   Наконец паспорт был выправлен. В новом качестве уже можно двигаться в путь, а значит дошла очередь до проблемы с возможным негласным надзором.
   Понятно, что мафия или власть не являлись проблемой. Один бросок в пространстве оставлял их с носом. Но гоблинам такой фортель не помеха, а именно их внимания я желал избежать прежде всего.
   Перебирая в уме давешний разговор в Пскове, я скоро нашёл зацепку. Гоблин всё-таки проболтался. Он вычислил меня по подносу с едой. Не знаю, как это у них работает, но появление пайки является, по-видимому, ключевым моментом. А появляется она хоть и в определённое время, но только тогда, когда я хочу есть. Из чего следует, что меня выдаёт голод. Нет голода, нет и локализации.
  
   Чипсы ещё не изобретены, а картофель пока кушают только дворцовые гурманы как заморское лакомство. К тому же сухарики куда проще. Их я и приготовил. Нарезал хлеб широкими кусками, натирал чесноком, обсыпал солью, затем вновь нарезал уже мелкими кубиками и высушивал на печи. Кроме того, я закупил воблы и настрогал вкусных мясистых спинок. Припасы рассыпал по холщовым мешочкам и отправился в путь, почувствовав спиной облегчённое благословение Брагина.
  
   Глава седьмая. Караван
  
   Великая, Волга, Сура, Ангара, теперь Лена. С тех пор как меня подхватило течение неизвестной североамериканской реки, водные потоки стали основной движущей силой. Впрочем, таковой они являлись и для всех остальных людей. Реки связали воедино Русь, они же позволили предкам перешагнуть за Урал и покорить огромные пространства Сибири.
   От Жигаловской пристани до Якутска путешествие не обещало особых сюрпризов. Давно разведанный речной путь был сродни федеральному шоссе. При той существенной оговорке, что здесь считалось в порядке вещей не повстречать ни единого человека на протяжении доброй тысячи вёрст, а на протяжении злой тысячи столкнуться со смертью в любом из её обличий человеческих, звериных или стихийных. Но ведь на то он и порядок вещей, чтоб не застать врасплох.
   Неделю за неделей по обоим берегам Лены тянулась тайга. Населённые пункты встречались здесь едва ли чаще чем в Антарктиде. Горы время от времени пытались сдавить реку, но всякий раз отступали перед её напором. Могучий поток отыгрывался на берегах помягче, послабее, смывая подчас целые рощи. Я смотрел равнодушно как на ярость стихии, так и на величественный покой горных хребтов. Красоты дикой природы давно сидели в печёнках.
   Мои спутники - братья Полосухины - менялись у кормового весла, изредка ругались со сплавщиками, я же считался на барке гостем и был представлен сам себе. Сперва неспешное путешествие показалось даже приятным. Я любовался пейзажами, беседовал с попутчиками, по крохам собирая сведения о местных делах, нравах и размышлял.
   Мало-помалу, однако, передвижение со скоростью речного потока стало утомлять. Бесполезная трата времени поднимала давление в котелке. Я уже привык к дикому темпу жизни. Кроме сравнительно короткого отдыха в средневековом Пскове, мне всё время приходилось выкладываться по полной программе. Я бегал от гоблинов в родном и далёком будущем, до изнеможения работал веслом, выбираясь из прошлого; в Нижнем Новгороде мне пришлось жить с фальшивыми документами, напряжённо учиться, поглядывая по сторонам, а потом опять бегать от гоблинов. Я уворачивался от пуль и стрел, зубов и когтей, скрывался от слежки и проводил контригру. Организм превратился в адреналиновый завод, работающий в три смены, и вот теперь он простаивал.
   А всё потому, что сокровенные знания не могли доставить меня в исходную точку задуманной авантюры. Способность проникать сквозь пространство оказалась бессильна против размеров фронтира.
  
   ***
  
   Я оседлал пространство и время, словно пару диких скакунов. Мчался, меняя одного на другого, но далеко не сразу научился управлять ими.
   Проблем с датировкой не возникало пока я пробирался из глубины веков. Тогда было достаточно просто переноситься из весны в осень и обратно в весну. Сезоны обладали отчётливыми признаками, за которые цеплялось воображение. Жёлтая листва, набухшие почки. Когда пронзаешь века и тысячелетия о точной калибровке не помышляешь.
   Но вот появилась потребность двигаться мелкими шажками и прибывать в нужное место к определённому часу. Час ещё можно определить навскидку по солнцу, а как попасть в тот ли иной год, месяц, день? Мелодичный голос не объявляет нужную остановку, на небе не светятся, а на скалах не высечены цифры и даты. Попробуй вообразить, скажем, шестнадцатое мая тысяча восемьсот пятьдесят пятого года. Какая ассоциация возникнет в голове? Никакой, кроме разве что листика в вымышленном календаре. Время невидимо, неслышимо, неосязаемо, а значит, и вообразить его невозможно.
   Некоторые даты, впрочем, имели визуальную привязку. Битвы, коронации, цареубийства. Но, во-первых, почти все они являлись горячими точками истории, попадать в которые было мне не с руки. Как-то не вдохновляло оказаться между Людовиком и гильотиной, между баррикадами и жандармами, между двумя лавинами конницы, взявшими себе цвета, словно фигуры шахматной партии. Во-вторых, ассоциации, конечно, возникали, но картинка выходила безнадёжно фальшивой. Она заимствовалась главным образом из художественных фильмов, а те являлись сплошным враньём и бутафорией. Ледовое побоище снималось в бассейне, Лондон в Риге, Италия в Крыму, а Рим в Голливуде. Куда меня могло выбросить в итоге? На съёмочную площадку? Так ведь и туда не могло. Кинематографу предстояло возникнуть уже за запретным барьером. Ну, а, в-третьих, редкие известные мне эпохальные даты всё равно не покрывали потребностей. Битвы и революции происходили не каждый день и правителей убивали, прямо скажем, в весьма скромных количествах.
   Перебираясь из Пскова в Нижний Новгород по старинке, то есть, выгребая на лодке от весны к осени, я провёл дорогой немало экспериментов. Благо время позволяло. И в переносном смысле и в прямом.
   Сперва я попытался изучить природный календарь: всякое там цветение, время сброса листвы у определённых видов растений, пробуждение насекомых, гнездования и миграции птиц, но скоро признал этот путь тупиковым. Слишком большими получались отличия, зависящие как от местности, так и от "индивидуальных" особенностей года. Природа изменчива и август, дождливый в этом году, в следующем давит зноем.
   Карта звёздного неба - метод, кстати, подсказанный гоблином - могла дать большую точность. Конечно, отследить ежегодное смещение звёзд человеческому глазу не по силам, зато оставались в запасе планеты, которые от того планетами и назывались, что шатались по небосклону. Хорошие познания в астрономии позволили бы определить дату. Одна беда - астрономию я знал слишком плохо, чтобы оперировать хотя бы месяцами и метод пришлось отложить до лучших времён.
   В конце концов, всё устроилось помимо сознания и разработанных логических схем. Приставая к городкам и селениям, окликая встречные лодки и корабли, я спрашивал, какое теперь число и понемногу организм настроился, выработались рефлексы, как при езде на велосипеде, когда не думаешь о сохранении равновесия, а просто сохраняешь его. Я просто перемещался в то время, в какое хотел, а каким образом происходило чудо, так и осталось для меня загадкой.
  
   Второй мустанг тоже проявлял норов. Пространство я покорил гораздо раньше, чем время и научился неплохо справляться с ним, но большинство приобретённых навыков, наработанных методов, в доиндустриальной эпохе оказались бесполезны. В отсутствие муниципального и междугородного транспорта, лифтов и эскалаторов, перемещения требовали иных привязок.
   Для появления рефлекса подобного тому, что выработался от упражнений с датировками, необходимо было знать своё положение. А как его узнать? В отличие от даты, у прохожего не спросишь широту и долготу. В восемнадцатом веке этого не спросишь даже у просвещённого человека. Точные координаты вычислялись пока только для крупных обсерваторий, в каких годами наблюдали звёзды и планеты. Даже окажись у меня вдруг под рукой прибор Джи-Пи-Эс, толку от него не вышло бы. Луне ещё долго предстояло оставаться единственным спутником Земли. Впрочем, одно средство навигации в резерве имелось, однако, с весьма ограниченным ресурсом, и я сохранил его для более важной цели.
   Так что о тренировках с позиционированием пришлось забыть, и в арсенале осталась всё та же пресловутая картинка, за которую могло зацепиться сознание. Но и тут оказалось не всё так просто.
   Городские пейзажи срабатывали редко. Слишком много изменений в архитектурный облик привнёс двадцатый век. А любой поздний элемент, засевший в памяти, разрушал целостность картины. Псков стал скорее исключением из правила и во все прочие места я пробился, используя природные ландшафты, которые срабатывали надёжней. Горы не так подвержены времени как города. Приходилось, правда, учитывать, что данному методу соответствовали только скалы, возвышающиеся поблизости от берегов. Ко многим известным пейзажам невозможно пробраться на лодке, а мягкие породы имеют те же недостатки, что и человеческие селения. Они трансформируются. Крупные реки меняют русло, чуть ли не каждый год, а как представить очертания берегов за двести с лишком лет до собственного рождения?
   Задача усложнялась тем, что в прежней жизни я слишком редко появлялся в Сибири. Поначалу моим полигоном стали мегаполисы, с их системой общественного транспорта, затем меня увлёк мир, спрятанный от сограждан за железным занавесом. Просторы собственной страны так и остались на периферии интересов.
   Очень жаль, потому что стартовая площадка моей авантюры находилась в такой дыре, куда попасть своим ходом будет сложно и в счастливом будущем, а уж в середине восемнадцатого века путь туда занимал много времени и отнимал массу сил. Ближайшим из знакомых мне ландшафтов был только Байкал. Путь от него предстояло проделать обычным ходом. То есть как все.
   Волшебных скакунов пришлось на время поместить в стойло.
  
   ***
  
   Одинокий путник с небольшим мешком за плечами выглядел в этих суровых краях подозрительно и нелепо. Путешественника не ожидали на каждом перекрёстке бензоколонки с уютными кафешками и магазинчиками, здесь ещё не завели гостиниц, трактиров, и даже постоялые дворы встречались редко.
   Неудивительно, что тут редко путешествовали верхом - много ли навьючишь на лошадку. Предпочитали вместительные повозки. Каждый старался прихватить с собой всё, что может понадобиться в пути, а поскольку дорога нередко занимала год, то приходилось помнить и о зимней стуже, и о летнем зное, о мошкаре и о распутице.
   Откажись я от конспирации, у меня, наверное, достало бы наглости и безрассудства отправиться через Восточную Сибирь в одиночку. Гипотетически я мог выдержать такой путь. Натренированное тело могло делать по пятьдесят вёрст в сутки, а провиант не отягощал моего рюкзачка, так как кормёжка продолжала появляться по расписанию. Я был полностью автономен, и единственное что меня удерживало от авантюры, это нежелание раскрыть карты перед тайным надзирающим оком. Конечно, ещё оставались бескрайние болота, сложные для форсирования реки, крутые горы. Опасность нарваться на диких зверей, разбойников или мятежные племена была последней в перечне рисков.
   Может и хорошо, что я отказался от безумного предприятия. Самая подробная карта всё же не способна дать ощущение пространства. Только одолев часть намеченного пути, я осознал подлинные масштабы Великого Фронтира.
   К счастью пускаться в одиночный поход не пришлось. Возле безымянного причала в верховьях Лены я повстречал купеческий поезд из дюжины возов, гружённых кулями с мукой и зерном знаменитых Илимских пашен. Хозяева груза, братья Полосухины, как раз подряжали лодейных на сплав до Якутска.
   Братья отлично дополняли друг друга. Семён был года на три старше Ивана, но выглядел лет на десять моложе. Здоровенный мужик, живое воплощение сибирского человека, каким его изображают в романах и кинофильмах. Он говорил редко, но всегда по делу. От его свирепого взгляда сразу пропадало желание торговаться или упорствовать в споре. И о чём-то просить не хотелось тоже. Правда Семён не умел и слукавить. Его прямота могла навредить бизнесу. Тут-то и находилось применение младшему братцу. Обликом Иван походил на пронырливого дедка: щуплая слегка сутулая фигура, рыхлое лицо, неухоженная борода. Он мог заморочить голову любому конкуренту или покупателю. Он любил поболтать, вступал в разговор с каждым встречным, чем, в конце концов, и помог мне принять единственно верное решение.
   - Мы хлеб на Камчатку везём, - сказал Иван. - Хочешь, давай с нами.
   Я кивнул. Проще чем автостоп!
   Братья не спросили, чего я забыл в эдакой глуши, не потребовали какой-нибудь платы или работы. Здесь принято сбиваться в караваны, а что не принято так это лезть с расспросами к прохожим. Надо будет - расскажет сам.
   Вот так я и пристал к купеческому поезду.
  
   ***
  
   Тайга неожиданно кончилась, горы расступились, и река выкатила на равнинную плешь. Полосухины, словно ими внезапно овладел приступ агорафобии, немедленно повернули к берегу, выбрав холмик с последним участком сплошного леса.
   - Всё, приехали, - улыбнулся Иван, соскакивая с барки и привязывая верёвку к стволу дерева.
   - Шутишь? - в том ему ответил я, но не удержался и осмотрел берег внимательно.
   Пятна кострищ, аккуратно обложенных камнем, шалаши крепкие и добротные, точно их строили в расчёте на ядерный удар, длинные сооружения из жердей, предназначенные то ли для сушки рыбы, то ли для ремонта сетей. Судя по всему, стоянкой пользовались регулярно, но, при всей скромности сибирских острогов, на город она явно не тянула. Тем более не тянула на Якутск.
   - Крепость в тридцати верстах отсюда, - пояснил Иван. - А это Кангаласский Камень. - Он показал на гранитный утёс. - Место можно сказать святое и у якутов, и у тунгусов. Хатысма, тунгусский атаман, давным-давно здесь смерть в бою принял. Вот с тех пор и почитают они камень.
   - А мы-то чего здесь остановились? - не понял я.
   Ну не мощам же языческим купцы задумали поклониться.
   - Опасно в Якутский идти, - пожал плечами младший Полосухин.
   - Это в город-то опасно?
   Потянуло запашком очередной интриги. А сколько ещё их хранит это время?
   - Для купца город порой хуже тайги, - охотно пояснил Иван. - От разбойников или зверя мы с божьей помощью отобьёмся, от немирного какого народца при удаче уйдём, а вот властям дай только коготком уцепиться.
   - И чем они могут повредить?
   - Много чем. Придумают пошлину какую-нибудь сверх установленной. Или, к примеру, груз отберут в казну.
   - Отберут?
   - Ну, отобрать, положим, не отберут, но могут, скажем, заставить продать им наш хлеб по казённой цене. Копеек по пятьдесят за пуд предложат, а то и по тридцать. Для нас это всё равно, что отберут. Если привоз в этом году сорвали, то запросто. С верховьев-то из-за мелководья мало кто вышел. А иные городки да острожки, куда казённые поезда добираются редко, только тем и живут. Заловят купца прохожего и обдерут как липку. В Якутском такое, конечно, нечасто случается, однако бережёного бог бережёт.
   - Жаль, хотел городок посмотреть.
   На самом деле мне требовалось подыскать место для будущих перемещений. Чутьё подсказывало, что в Якутске ещё возникнет надобность. Не добираться же в следующий раз лишних тридцать вёрст.
   - А мы сейчас туда и пойдём, но только налегке, на лодочке малой, - сказал Иван. - Видишь, здесь пусто. Ушли якуты. Можно, конечно, подождать, но времени жалко. Они неделями по округе будут бродить, а в Якутском завсегда кто-то из них остаётся.
  
   Русский форпост на Лене выглядел солидно. В центре стояла деревянная крепость, способная устоять против набега диких племён. Кроме того, Якутск окружал мощный острог. Вернее сказать он был некогда мощным. Но видимо опасность серьёзного приступа давно миновала, так как одна из стен у острога отсутствовала. То ли сгорела, то ли сгнила и была разобрана. Издали казалось, будто квашня растущего города высадила преграду и распалась на подступах десятком мелких домиков.
   Мы спустились под гору, но к самой крепости не пошли. Здесь прямо на траве возле пасущихся лохматых лошадок сидели, беседуя и куря трубки, якуты. Большинство из них были одеты на русский манер. В таких же кафтанах, в каких ходили купцы или казаки, в похожих шапках и только на ногах красовались торбаса вместо сапог. Впрочем, эту удобную тёплую обувь любили носить и русские, так что отличались якуты только азиатским типом лица, да и то, такие лица часто встречались и у казаков с купцами, не говоря уже про тунгусов.
   Старший Полосухин заговорил с туземцами на их наречии. Те возбудились, повскакивали с мест. Трое начали что-то выяснять, быть может, заспорили, а около десятка спешно расселись по лошадкам и умчались в разные стороны.
   - Это люди здешних тойонов, - пояснил младший. - Не всех, но нам хватит. Здесь и кангалассы, и батулусы, и мегинцы. Семён подрядил их на дорогу в Охотский. По службе-то государевой они если и получают что за провоз, то гроши. Зря лошадей и себя гробят. А мы платим честно, по сорока копеек за пуд, вот они и забегали.
  
   Когда мы вернулись к камню, там уже собралось несколько семей с табунами. Женщины занялись хозяйством, мальчишки возились с лошадьми, а вожди сидели вокруг костра курили трубки, обменивались шутками и смеялись. Казалось старикам безразлично возьмут ли внаём их лошадей или предпочтут животных соседа.
   Когда Семён обратился к вождям, те, сохраняя достоинство, напустили на себя равнодушный вид. Полосухин не стал сбивать цену, пользуясь конкуренцией, но вместе с братом отбирал самых выносливых животных из разных табунов. Это оказалось разумной стратегией. Все семьи остались довольными - по десятку-то лошадей каждая к каравану пристроила - без обиды на клиента или зависти к соседям. Купцы вдобавок получили хороший эскорт, ведь каждый тойон отряжал человека присматривать за своими лошадьми.
   - А ты что пешком решил идти? - спросил Иван.
   Вопрос застал врасплох. В лошадях я разбирался плохо, в дальневосточных ценах тем более. А предстоящая дорога требовала серьёзного к себе отношения.
   С помощью младшего Полосухина я выбрал подходящую лошадку и сговорился с хозяином на трёх с полтиной. Почти столько же стоило бы купить лошадку вовсе. Но зато так - никаких забот по дороге. Кормить, поить и чистить её должен будет по уговору человек тойона. А случись лошадке погибнуть, её тут же заменят свежей.
   Я расплатился, и моя монета стала единственной, что зазвенела при сделке. Купцы в качестве платы достали тюки с табаком и чаем, свёртки китайской материи. Братья наверняка назначили за встречный товар двойную против иркутской цену, а значит и лошади обошлись им вдвое дешевле, чем мне.
   Якутские подростки погрузили добро на невостребованных животных и отправились по стойбищам, а старики, воины и те, кому предстояло сопровождать караван остались. Зная, что всякая сделка закрепляется у русских хорошей пьянкой, якуты заранее принесли свежего мяса и зелени. Запылали костры, лагерь наполнился запахом печёного мяса. Полосухины достали водку, пригласив к столу и меня, и сплавщиков.
   За едой и выпивкой обменялись новостями, обсудили планы. Лодейные собирались продать барку и возвращаться в верховья налегке. Полосухины, расспрашивая якутов, выбирали лучшую дорогу к Охотску. В конце концов, они остановились на старой вьючной тропе, идущей через семь хребтов, по какой ходили к морю ещё до экспедиции Беринга.
   - Сейчас она удобнее, - пояснил мне Иван. - Повозки тут не везде пройдут - болота, переправы, горы. Обычно, когда тяжёлый груз надо доставить, то часть пути по рекам идут. Но мороки до чёрта. Сперва надо лодки построить, барка-то наша слишком большая для верховьев и потому не годится. Но и лодки на каждой отмели разгружать предстоит, а в горах тянуть против течения. А от Юдомы до Урака перенос немаленький, так что без лошадей всё равно не обойдёшься. А мы с вьючными лошадьми через перевалы пройдём, напрямик. И задержки не будет, и вёрст на двести-триста короче получается, чем по рекам петлять.
   Я слушал разговоры и размышлял, как интересно здесь всё устроено. Купцы явно схитрили, обойдя стороной город, схитрили и якуты, выставив лучших лошадок на левую ходку, а власть наверняка в курсе, но смотрит на все ухищрения с равнодушием паука, мимо паутины которого летает множество аппетитных мух. Такова она жизнь фронтира. И она начинала мне нравиться.
  
   ***
  
   Благодушие испарилось довольно быстро. Начиная со следующего утра, я стал завидовать собственному прежнему безделью, которое (подумать только!) так изводило меня. Верховая езда с постоянным риском свернуть шею стала прекрасным лекарством от скуки. Старя вьючная тропа, тропой и являлась. Она петляла среди сопок и болот, поднималась по склонам горных хребтов, пересекала широкие реки, которые само собой приходилось пересекать вброд. Даже в конце двадцатого века этот путь не станет торной дорогой, а, пожалуй, с появлением вертолётов и вовсе захиреет.
   Кроме природных козней здесь опасались людей. Не разбойников, конечно, - слишком малолюдны места и всякий злодей околеет пока дождётся добычи, - но иной раз выходили сюда немирные чукчи или коряки.
   Прошло немало времени, прежде чем я втянулся в ритм и смог обращать внимание на окружающий мир. Стал я присматриваться и к людям, сопровождающим караван. Якуты всё больше молчали или коротко переговаривались на своём языке. Но один из проводников говорил охотней и говорил по-русски. К тому же он показался мне слишком светловолосым и бледнолицым для туземца.
   Во время стоянки я подошёл к нему. Разговорились. Якут оказался вовсе не якутом, а самым натуральным русским. И звали его Коврижкой.
   - Записался в ясачные, - объяснил он. - Я ведь из переведенцев. Нас целую деревню сюда переселили, в землепашцы назначили, дабы мы тракту государеву провиант и подводы поставляли. По всей вот этой вот дороге расселили. А какая тут может быть пашня? Попробовали разок рожь посеять, но не вызрело ничего. Лето-то короткое.
  
   Я машинально огляделся. Да уж, что верно, то верно, суровый край. Горы и реки большие и маленькие скрадывали простор, делили северное безбрежье на множество изолированных долин. Где-то здесь по одной из них протекал Оймякон. Река, а на ней возможно уже поставлен одноимённый посёлок, в моё время известный всему миру как полюс холода. А ведь есть и ещё один полюс холода, в южном полушарии, и ему суждено вскоре также стать русским владением. Видно такая уж карма у нашего народа, что он, сражаясь за место под солнцем, умудрился осесть на обоих полюсах холода, но не получить ни одного тёплого островка между ними.
   - Из нашего починка все кто не помер, быстро разбежались, - продолжил печальный рассказ Коврижка. - Кто оленей пасти приспособился, кто в промышленники подался или в казаки, а я вот к якутам пристал.
   - И что власти, не препятствовали? - удивился я.
   - А кто там смотрит? - усмехнулся он. - Ясак от меня идёт исправно, служба ямская опять же. Что имя русское, так тут много крещёных, и прозвища русские прилипают, а на лицо никто и не смотрит. Тут такая мешанина из людей образовалась, что сразу не разберёшь. Иной якут в казаки записывается, иной тунгус в мещане выходит, а я, стало быть, в якуты подался.
   - И что же, так и живёшь среди них?
   - А чего не жить-то? Девку якутскую в жёны взял, дом в слободке поставил. Не хуже чем в деревне у себя устроился. Даже, пожалуй, лучше. Ни тебе хозяина, ни поборов. Шкурки сдал и гуляй на все четыре стороны. Конечно, на извозе казённом запросто голову потерять можно, зато и заработать случается, как вот сейчас. Что ж, живём помаленьку.
   - А совсем без хозяев не желал бы остаться? - забросил я наживку.
   - Как чукчи что ли? - усмехнулся фальшивый якут. - Оно может и славно, да только не привычен я к жизни такой. Была бы охота, к казакам ушёл бы.
  
   Часть II. Кромка Империи
  
  
   ... Даже само решение попасть туда, служит гарантией приключений. Это страна мужчин бородатых "по делу", а не велением моды, страна унтов, меховых костюмов, пург, собачьих упряжек, морозов, бешеных заработков, героизма - олицетворение жизни, которой вы, вполне вероятно, хотели бы жить, если бы не заела проклятая обыденка. Во всяком случае, вы мечтали об этом в юности.
   Олег Куваев. Территория
  
  
   Глава восьмая. Туман
  
   Охотск. Главный имперский порт на Востоке. Воображение рисовало уходящее за горизонт суровое море, кричащих чаек, огромные волны, взрывающиеся пеной и брызгами на прибрежных камнях, стоящие у пирсов корабли, суетящиеся команды. А главное я всегда представлял себе острог укреплением. Эдакий частокол с заострёнными брёвнами, или стена из срубов, башни, ворота.
   Реальность оказалось несколько иной. Из тумана кончиком путеводной нити возникло начало улицы. Она тянулась вдоль реки, и я было решил, что мы ещё далеко от цели, и сделаем привал в случайной деревушке. Одно смущало - никаких селений на нашем пути не значилось. А когда якуты оживились, что проявилось в обмене двумя-тремя сдержанными фразами, когда чаще обычного зафыркали лошади, смущение переросло в подозрение.
   Я посмотрел на Коврижку.
   - Охотский, - весело кивнул он.
   - А море тут хоть есть? - вырвалось у меня.
   - Там, дальше, - фальшивый якут указал рукой куда-то в клубы тумана.
   Караван спустился по склону сопки и втянулся на улицу. Она находилась на некотором возвышении, а ниже, возле самой воды стояли на сваях сараи, навесы и небольшие причалы с привязанными к ним лодками. Обычными речными лодками.
   Из-за дворовых оград, из окон домов на караван смотрели люди. Они улыбались. Для них, живущих у самого краешка карты, любой караван - большое событие, а наш вообще мог стать единственным в это лето. Помнится, возле Кангаласского камня Иван говорил, будто из-за низкой воды в верховьях, по Лене ушло меньше половины судов.
  
   Острог всё же появился из тумана. Махонький такой острожек. Я принял бы его за купеческий двор, если бы не казаки, расхаживающие вдоль стен.
   Мы миновали острожек, и я вдруг заметил на пустыре стойбище. Оно выглядело нелепо, как выглядел бы цыганский табор на Красной Площади. Крытые шкурами землянки, костры, сидящие возле костров мужчины, снующие тут и там дети, женщины, несколько собак. Что они делают здесь?
   - Пленные коряки, - пояснил Коврижка.
   - Женщины и дети?
   Русский якут повёл плечом. В его жесте я не заметил ни злости, ни сочувствия.
  
   Скоро мы встретили старшего Полосухина. Братья обнялись, переговорили. Ещё неделю назад Семён ушёл вперёд налегке. Судя по его короткому докладу, он опередил нас всего лишь на пару дней, но уже успел выправить нужные документы и договориться с портовым начальством, чтобы то придержало казённый корабль, стоящий на рейде. Теперь братьям осталось переправить на борт груз. Причём следовало спешить, так как, судя по разговорам, стоять на охотском рейде - забава со смертью.
   Полосухины повернули к реке. Там, у самой кромки лайды, они держали собственные склады, хотя пользовались ими редко. Обычно товар сразу грузили в лодки и переправляли на корабль. Но теперь обветшалые сараи пришлось открыть, так как проводники отказались торчать на берегу дольше, чем занимает разгрузка. Как только караван встал, они засуетились, спеша освободить лошадей от поклажи. Как пояснил Коврижка, якуты не доверяли властям и справедливо опасались за судьбу животных, в случае если на них положат глаз охотники до дармового извоза.
   Пока товар перегружали под навесы, я осмотрелся вокруг. Охотск по-прежнему не выглядел морским портом, тем более воротами империи. Обычный городок, каких полно на Волге или на Днепре или на любой другой русской реке. Лишь сопки, скрывающие вершины в тумане, нарушали образ русской равнины, а слабый йодистый запах и едва различаемый шум прибоя намекали на близость моря, которого я так и не разглядел.
   Внимание привлёк длинноволосый человек лет тридцати, который появился возле складов одновременно с нами, а может даже чуть раньше. Он вертелся среди проводников, лошадей и кулей, будто лисица на подступах к птичнику и, судя по беспокойному виду, бросаемому на братьев, хотел о чём-то расспросить их, но не решался заговорить первым.
   - Как жизнь, Данила? - видимо зная всех старожилов по именам, спросил Иван.
   Тот отмахнулся, потом, указав на кули, спросил:
   - Хлеб?
   Иван кивнул.
   - Почём? - спросил Данила.
   - На Камчатку везём, - спокойно ответил Семён. - Здесь продавать не будем.
   - Ну, хотя бы пудов сто уступите?
   - Если по камчатской цене, уступим... - ухмыльнулся Иван. - По семи рублей за пуд бери. А дешевле смысла нет продавать. Мы уже и на счёт корабля договорились. Чего ради теперь от прибыли отказываться?
   - По пять рублей я бы взял, - вздохнув, заявил Данила.
   Иван усмехнулся.
   - По пять я бы и сам взял, - сказал он. - За провоз полтора рубля с пуда казна взимает. Так что в Большерецке полтинник, а то и рубль с пуда прибыли набежит. Плохо ли?
   - Набежит. Если доберёшься, через море-то, - не без вызова заметил Данила.
   - Верно, - согласился Иван. - Только ведь мы так и так туда идём.
   - На порогах месяц назад много лодок хлебных потонуло... - произнёс Данила, меняя интонацию на жалобную. - Говорят, теперь до зимы не будет ничего.
   - Старая дорога надёжней, - согласился Семён.
  
   На меня вдруг накатила тоска. Я так упорно стремился сюда, а, прибыв на место, малость подрастерялся. С чего начать, куда податься? Город совершенно чужой. Знакомых нет. Обретённые за время путешествия приятели разбегались как тараканы, застигнутые врасплох зажжённой спичкой. Якуты, разгрузив лошадок и получив от братьев окончательный расчёт, не собирались оставаться в городе и лишней минуты. Коврижка махнул на прощание рукой и конный отряд ушёл. Ушёл "огородами", стараясь миновать начальственный взор. Полосухины, пригнав откуда-то лодку, занялись погрузкой. По очереди они отправлялись к мифическому кораблю, всё ещё сокрытому в тумане вместе с морем и дельтой. Корабль стоял в нескольких верстах от берега, и работы братьям осталось часа на четыре, не больше, после чего уйдут и они. А я останусь один на один с фронтиром.
   Не очень уютно себя чувствуешь в незнакомом городе, тем более таком маленьком и удалённом от центров цивилизации каким был Охотск. Дело усугублялось плохим знанием обстановки и эпохи вообще. Как браться за выполнение грандиозных планов, если мне элементарно негде остановиться. Нужно было с чего-то начать, ухватиться за ниточку, а я стоял на берегу, наблюдая за работой братьев, словно боялся расстаться с последними в этой части света знакомыми.
   Что ж, когда приходилось путешествовать по тогда ещё экзотическому для меня зарубежью, в моём арсенале появилось универсальное средство вхождения в чужеродную социальную среду. Нужно просто засесть в ближайшем кабачке или кафешке. За кружечкой пива или чашечкой кофе можно послушать разговоры, почувствовать ритм города, его дух, а при удаче обзавестись знакомствами.
  
   Младший Полосухин подсказал, где тут можно приткнуться.
   - Вон корчемница, - показал Иван на убогий домишко, что стоял на холме чуть выше портовых амбаров. - Про "закусить" не уверен, но выпить завсегда хозяйка поднесёт.
   Я поднялся к хижине. Трое мужиков неопределённого возраста сидели на траве рядом с ветхим крыльцом. На меня они не обратили внимания или сделали вид, что не обратили. Домик оказался столь же неказист внутри, как и снаружи. В тесной комнатке не хватало места даже для стойки или стола. Хозяйка - пожилая женщина - дремала на скамейке возле кривобокой печи, а для посетителей, похоже, отводилась единственная лавка, тянущаяся вдоль стены. Сейчас на лавке растянулся во весь рост парень. От его храпа разило перегаром, и в источники информации он явно не годился.
   Какие-либо закуски в здешнем ассортименте отсутствовали, кофе или пива не предлагали тоже - корчмой в этом веке называли нелегальные заведения, где продают из-под полы самогон.
   В обмен на медную монету хозяйка молча протянула глиняную кружечку с подозрительного запаха пойлом. Совершив сделку, старушка тут же прикрыла глаза. Сидеть на лавке рядом с пьянчужкой не улыбалось. Выйдя на крыльцо, я уселся на замызганную ступеньку и сделал осторожный глоток. Вонючая жидкость проскочила в нутро бильярдным шаром. Я достал из мешка сухарики. Хрумкая их один за другим, попытался уловить разговор троицы, что устроилась на траве.
   Хотя кабак можно было назвать припортовым, о морских делах, которые меня интересовали больше всего, мужики даже не заикались. Беседа их крутилась вокруг каравана Полосухиных. Народ уже как-то прознал, что весь хлеб целиком уходит на Камчатку и теперь мужики прикидывали, чего ждать от судьбы, если до зимы привоза больше не будет. Их прогнозы отличались той же богатой палитрой чёрного цвета, что и автомобильчики Генри Форда.
   Допив самогон, я собрался уже отнести посуду обратно, но заметил, что возле крыльца торчит пучок колышков. На некоторых из них кверху донышком висели кружки. Я добавил свою.
   Тем временем разговор перескочил на коряков.
   - Вот ей-богу зимой на город навалятся. Зря Афанасий казаков отослал. Пока команды по лесам за дикими гоняются, те сами сюда нагрянут.
   - Небось, не посмеют. Здесь пушки, мушкеты.
   - Чихать им на пушки. От Гижигинской крепости одни головёшки остались. А у нас и стен нет.
   - Чего ты равняешь? Тут народу поболе будет. Небось, отобьёмся.
  
   Мужики поговорив о том о сём ещё пару минут, поднялись. Насадили кружки на колышки и, мельком взглянув на меня, отправились в город.
   Ничего из услышанного не давало нужной зацепки. Но даже посидеть просто так, без цели, иной раз бывает полезно. Нервы приходят в порядок, а мысли настраиваются на нужный лад. Ничего умного в голове так и не возникло, но хотя бы тоска притупилась.
  
   Когда я вернулся к реке, Полосухины уже заканчивали погрузку. Через четверть часа мы попрощались.
   - Будешь на Камчатке, заходи, - сказал Иван.
   Впрочем, он не добавил, куда именно заходить. Камчатка большая, а братья, как я понимал обстановку, собирались побывать в самых отдалённых её селениях. С каждой верстой пройденной вверх по камчатским рекам, поднималась и цена на хлеб.
   Братья заперли сараи, побросали в лодку пожитки и забрались сами. Туман до сих пор скрывал устье реки, и потому лодка быстро исчезла из виду.
   Давешний старожил, Данила, сплюнул. Он так и простоял здесь всё это время, провожая взглядом каждую лодку, словно надеялся, что одна из них вдруг повернёт назад, и Полосухины уступят ему часть товара. Чуда, однако, не случилось. Последние кули хлеба канули в тумане вместе с владельцами.
   - Вот же, ушли, а народу кору толочь придётся, - произнёс Данила с унынием.
   Конечно, он пёкся не о народе, но именно эта фраза выдала, наконец, импульс от которого заскрипели извилины.
   - Сколько возьмёшь, если по пять рублей за пуд? - осторожно спросил я.
   Данила вздрогнул. Затем медленно оглядел меня. То, что я прибыл с богатыми купцами, ровно ничего не значило. Мало ли кто мог к поезду пристать? Кажется, внешность не произвела на старожила должного впечатления, но ему захотелось выговориться, а я сейчас был единственным собеседником.
   - Тысячу пудов возьму. Легко.
   - А у тебя есть столько денег? - я постарался вести себя нагло.
   - Денег? - удивился Данила. - Во всём здешнем крае столько не соберёшь монетой-то. Шкурами расплачусь, мехами, рыбой могу. - Он оценивающе посмотрел на мой тощий мешок. - Рыба-то зимой тебе не помешает.
   - Сразу расплатишься? - вернулся я к делу.
   - Куда там сразу, - отмахнулся он. - Но за месяц обернусь, чтобы расплатиться с долгом.
   - Нет, мне живые деньги нужны, - заявил я. - Притом сразу. Сколько сможешь купить за монету?
   - По пять рублей за пуд? - переспросил он.
   - По пять.
   - Когда? Если к зиме доставишь, то соберу что-то, но по зимнику смотри, и другие хлеб подвезут.
   - Зимы ждать не буду. Через неделю доставлю.
   - Врёшь! - его, наконец, проняло.
   - Правду говорю.
   - И сколько привезёшь?
   - Ровно столько и привезу, сколько монеты у тебя будет.
   - Да почто тебе монета? - воскликнул Данила, не выдержав моего упрямства. - Неужто так и повезёшь её обратно? Глупо. Тут всякий наоборот норовит пушниной взять, чтобы в оба конца с товаром ехать. А ты тяжесть бесполезную попрёшь по нашим-то дорогам... это ведь не серебро, тут у нас больше медь в ходу. Шестнадцать рубликов на пуд тянут. Да ты на одной перевозке с половиной расстанешься. А ну как лихие людишки повстречают? Тогда и вовсе ни с чем уйдёшь, если уйдёшь...
  
   Да уж. Если шестнадцать рублей на пуд тянут, это означает, что привычная "штука" будет весить тонну. Нечего сказать - хорошенькое дело для планируемых мной оборотов. И как только богатеи вроде Демидовых и Строгановых своими миллионами ворочают? Вот ведь и словечко такое весомое "ворочают" не случайно появилось.
   Однако настроение заметно приподнялось.
   - То уж моя забота, - ответил я.
   Данила потёр ладонью грудь и решился.
   - Если не шутишь ты на счёт хлеба, то пойдём в дом поговорим, - видимо обсуждать крупную сделку возле причалов ему не хотелось. - Ишь ты, через неделю, говоришь? Верно, обоз застрял где-то?
   - Застрял, - согласился я.
   - Вон как.
   Когда мы поворачивали на улицу, навстречу нам выскочил молодой казак.
   - Якутов с лошадьми не видали? - спросил он.
   - Ушли твои якуты, - ответил Данила.
   - Вот чёрт!
   - Так они мимо конторы должны были пройти, или проспал?
   - Как бы не так, мимо конторы, - казак сплюнул. - Другой тропой стервецы улизнули.
  
   Дом у Данилы оказался по меркам здешнего аскетизма просто шикарным. Срубленный на пять стен, он возвышался на высоком, обложенном камнем, основании. В клетях хранились запасы и товары, там же располагалась небольшая лавка, наверху в одной горнице жил сам хозяин, в другой останавливались помощники, которые большую часть времени мотались по заимкам и стойбищам, выменивая меха. Семьёй купец пока не обзавёлся, а родителей, от которых унаследовал богатое хозяйство, схоронил несколько лет назад. Жил что называется бобылем, как и многие на фронтире.
   Подумав, Данила объявил, что вот прямо сейчас сможет собрать рублей сто пятьдесят, а через неделю, пожалуй, и двести. Прикинув и так и эдак, я решил, для пробы взять наличными только половину, а остальное записать купцу в долг. В конце концов, я ничего не терял. Прибыль многократно перекрывала риск.
   - Сто пудов через неделю будут, - пообещал я. - А пока подскажи, где остановиться можно. И ещё. Мне нужна лодка и какой-нибудь сарай на берегу.
   - У меня и остановишься пока, - буркнул Данила.
   Мне показалось, что он, не поверив до конца в удачу, всё же испугался, как бы о шальном грузе не пронюхали конкуренты.
   - А там, как хлеб твой придёт, подыщем жильё, - добавил купец после паузы. - Амбар мой можешь занять, всё равно пустует. Лодку тоже мою бери. Пойдём, покажу.
  
   ***
  
   С Брагиным мы не виделись целых восемь месяцев, если считать по его шкале времени, но учитель воспринял внезапное возвращение ученика без особых эмоций. Как выяснилось, купцу было не до того - он только что попал в очередную неприятность.
   - Ироды, - чуть не со стоном рассказывал Брагин. - Обещали сукно не хуже английского, а что привезли? Сущий войлок! И куда его теперь?
   - Так не брал бы.
   - Как же... сверху-то в кипах отличное сукно лежало. Я уж рассчитывал хорошую цену взять. А как торговать начал, тут и всплыл обман.
   - Поправим твои дела, Ефим Семёнович, - пообещал я. - Лавку-то свою на ярмарке сохранил?
   - Только пошлину нечем вносить, - вздохнул он. - Если до начала торгов не успею, отберут лавку.
   - Внесём, - ободрил я купца. - Мне тут одно дельце надо обстряпать, а к ярмарке надеюсь вернуться уже при деньгах.
   До Макарьевской ярмарки оставалось чуть меньше месяца, но хлеб в Нижнем Новгороде продавали почти всё лето. Здешние цены после охотских выглядели просто смешными. Я даже торговаться не стал. Взял по двадцать копеек за пуд. Почти всё что было вложил. Осталось четыре рубля с мелочью, но я чувствовал, что поймал удачу за хвост и скоро деньги куры клевать не станут.
   - А ну, подавайте сюда ваших кур!
  
   Глава девятая. Сибирские пельмени
  
   Как и обещал, ровно через неделю я привёл Данилу к сараю и показал чистенькие не замызганные дальней дорогой кули.
   - Надо же... - купец похлопал ладонью по запорошённой мукой мешковине, поднимая белые облачка.
   Только теперь он, кажется, поверил в меня.
  
   На счёт монетного дефицита Данила преувеличивал лишь самую малость. Серебра рублей на пятьдесят он всё же собрал, видно, заначку какую распечатал. Всё остальное предстало передо мной грудой меди, частью уже разложенной аккуратными стопками на длинном столе, но в основном упакованной в холщовые мешочки. Кроме изрядного веса возникла и ещё одна неприятность. Чтобы сосчитать такую гору меди требовалось много времени и сил. И на вес не прикинешь. Монета разных годов весила по-разному, к тому же "худела", как здесь выражались, от долгого обращения. Кое-как мы пересчитали деньги и я, припрятав серебро в потайных кармашках, разложил остальное по трём мешкам. Приятная их тяжесть будоражила мысль.
   Я наткнулся на настоящий Клондайк. Маркс не дошёл до таких процентов в своих обличительных аналогиях, но если продолжить его прогрессию, то капиталисту за подобную прибыль следовало, как минимум уничтожить мир. Термоядерными бомбами. Раз пять.
   Что ли бросить всё и заняться хлебной торговлей? С такими-то возможностями я легко собью цены и монополизирую весь здешний рынок. А, судя по рассказам Полосухиных, на Камчатки цены бывают вдвое против охотских.
   По приблизительным подсчётам, Охотск мог поглотить до двух тысяч пудов хлеба в год. Жаль, невелик городок, не то я на одном хлебе миллионщиком сделался бы. Но несколько сотен жителей и промысловиков составляли не самый обширный рынок. Оставались, правда, ещё перекупщики с Камчатки, аборигены, мореходы, а главное легальные и подпольные винокурни. Так что кое-какие деньги собрать было можно. По самым скромным прикидкам - пять тысяч рублей в год. Сумма неслыханная для здешних торговцев, но масштабы моих замыслов требовали иных порядков.
  
   Пока я припрятывал денежки и предавался мечтаниям, Данила притащил откуда-то кусок парного мяса, как он заявил, оленьего, из только что забитого тунгусами животного. Свежая мука вдохновила его на стряпню. На фронтире мужчины готовили сами. И вовсе не из псевдокавказской максимы - "Шашлык должен готовить мужчина, слюшай да...". Просто здесь недоставало женщин, которых можно приставить к печи, и даже те, кому посчастливилось обзавестись семьёй, много времен проводили в отрыве от жён.
   В качестве закуски к водке, которой мы собирались обмыть удачную сделку, Данила решил налепить пельменей.
   Пельмени в восемнадцатом веке делали немного не так, как в двадцатом. Начать с того, что здешний фарш мало напоминал мясных "червячков", что дружно выползают из мясорубки. Мясо именно рубили, а не "крутили". Уложив куски в корытце, дабы не разлетались ошмётки, Данила терзал мясо большим тяжёлым ножом, пока не получилась кашица. Затем сцедил лишний сок.
   Тесто мы месили руками, а потом крутили из него колбаски. Никаких стаканчиков, никаких шестиугольных формовочных решёток. Колбаски надлежало разрезать на кружочки и раскатывать каждый из них по отдельности, после чего сразу заворачивать фарш.
   Времени примитивная технология отнимала уйму, а спины ломило не хуже, чем от работы веслом. Но пельмешки получались отменные.
   По идее, пельмени полагалось подморозить прежде чем кидать в котёл, но холодильников пока не изобрели, а ледники считались роскошью, доступной лишь высшей знати и коренным народам севера. Потому пельмени, как правило, готовили зимой. Готовили в огромных количествах и использовали вместо концентратов и консервов, когда приходилось отправляться в тайгу. Летом же предпочитали бросать в котёл побольше зелени, а пельмени лепили, только если возникнет блажь, как вот сейчас у Данилы.
   Пища фронтира была здорова, но на мой взыскательный вкус чересчур пресна. Простенькие специи, вроде перца или лаврового листа, конечно, использовались, но мне захотелось какого-нибудь сочного соуса. Конкретно пельмени я плохо представлял без майонеза или кетчупа. Пока грелась в котле вода, я выпросил у Данилы несколько яиц, уксус и немного оливкового масла, которое здесь считалось большим дефицитом, чем даже монета.
   Вместо миксера пришлось использовать мутовку. Это такая сосновая палочка с короткими обрубками веточек на конце. Её следовало крутить ладонями, словно добывая огонь по методу аборигенов. Добавляя понемногу масло и уксус, я взбивал желтки, пока они не приобрели белый цвет. Не совсем то, что я некогда поглощал банками, но вроде неплохо.
   - Что это? - Данила уставился на полученную массу.
   - Майонез, - сказал я и соврал: - Сам придумал.
   Данила обмакнул в соус палец и лизнул.
   - Баловство, - выдал он вердикт и поспешил разлить водку по небольшим глиняным стопочкам.
   - Как говорится, не хлебом единым жив человек, - произнёс я вместо тоста.
   Мы выпили. Пойло едва тянуло на тридцать градусов, но зато было сравнительно чистым. Закусили горячими пельменями. Блаженство.
   Но, говоря о дополнении к хлебу насущному, я намекал не на водку и вообще имел в виду не застолье. Я подразумевал торговые операции.
   - Слушай, Данила, - начал я после второй стопки. - Я вот тут подумал...
   - Ну, - поторопил он.
   - В общем, дело такое. Я могу поставлять в Охотск любой товар, какой только можно продать тут с выгодой. Притом что качество его будет куда лучше, чем у любых прочих поставщиков, вдобавок и цену запрошу на пятину ниже. Но сам заниматься розницей не хочу - жаль времени, знаешь ли. Ведь я приехал сюда не за этим. Поэтому, предложение следующее: я поставляю весь товар тебе. Ты же взамен поможешь с моими делами.
   - С какими? - спросил он, наполняя стопки.
   - Я морским промыслом решил заняться, а опыта мало.
   Он посмотрел на меня, как смотрят на тяжелобольного головой человека ближайшие родственники - с сочувствием и опаской. Затем осторожно придвинул в мою сторону стопку. Мы выпили молча. Заели пельмешками.
   - Морскими промыслами, - повторил он с какой-то едва различимой иронией. - Как отпускать в море стали, много вас таких из России наезжает. Богатство, видишь, шальное манит. Ты сам-то, откуда будешь?
   - Из Арзамаса.
   - Вон как. Значит ни опыта мореходного, ни понятия промыслового? Море-то, небось, только здесь и увидел?
   - Да собственно ещё и не видел, - признался я. - Туман стоит.
   - Ну вот, - довольно кивнул Данила. - Наслушался про меха и приехал на край света. Даже не подозреваешь, в какую яму выгребную полез.
   - Ну? - теперь уже мне пришлось его подгонять.
   - Сожрут тебя промышленники. Здесь несколько человек всем заправляют. Они да из властей кое-кто. И друг друга-то жрут за милую душу, а тебя слопают, не заметив.
   - Ты не пугай, - улыбнулся я. - Для того мне и надобны средства, чтобы не сожрали. Про здешних заправил растолкуешь как-нибудь позже, а пока лучше скажи, какой товар хороший барыш сулит?
   - Да любой, - отмахнулся он и принялся разливать по новой.
  
   Изрядно приняв на грудь и прикончив пельмени, мы просидели почти до утра, прикидывая, какие товары находят в Охотске стабильный спрос. Данила удивлялся, когда я отвергал одни, и принимал другие. Для него сибирский тракт был реальностью. Я же не мог, например, перегнать сюда стадо коров, и помимо прочего не хотел возиться с большими объёмами - ведь мне предстояло переносить всё на собственном горбу, пусть только до лодки и обратно.
   Чтобы упорядочить поток информации, я попросил перо и чернила. Данила притащил из соседней комнаты чугунный прибор с каким-то огрызком вместо пера и чернильницей, наполненной тушью. Видимо подозревая серьёзное дело, он, дабы малость разбавить текущую в наших жилах водку, выставил на стол кувшин с квасом.
   Я выписывал на листке номенклатуру, объёмы продаж и цены. С последних сразу снимал двадцать процентов, уверяя Данилу, что без труда смогу удержать низкий уровень.
   Мы обсудили виды на муку и крупы. Выяснилось, что известный рыночный постулат "спрос рождает предложение" применим разве что к ним. Всё остальное зависит от привоза. Предложение рождало спрос. Это если выражаться мягко. Сибирь и Дальний Восток были, по сути, колониями Российской империи, а в колониях предложение не просто рождало спрос, оно его навязывало.
   - Раньше вон на чай никто не смотрел, кроме русских, - подтвердил Данила мой тезис. - А сейчас и якуты покупают, и коряки, и тунгусы. Чукчи и те приохотились.
  
   Табак, чай, железные и медные изделия, текстиль - вот что ценилось здесь больше всего и давало хорошую прибыль, если рассчитывать на вес. Неплохие доходы обещал сахар, кабы было кому его покупать.
   - Пудов десять, пожалуй, продам... но не больше.
   - Соль? - перечислял я возможные товары.
   - Здесь каторжане соль парят, - отмахнулся Данила.
   - А если я меньше запрошу?
   - Не выгодно везти.
   - Ты не о моей выгоде думай, а о своей.
   - Нет, не стоит. Если мы властям сбыт перебьём, сильно жизнь усложнят.
   - Ладно, вычёркиваю, - неохотно согласился я.
  
   Моя уверенность в гарантированных барышах понемногу передалась и Даниле. Он верил в удачу, потому, что одно маленькое чудо я уже совершил, а ещё потому, что очень хотелось верить. Водка ещё больше распалила воображение купца. Пока он подсчитывал копейки своей комиссии, я складывал в уме рубли чистой прибыли. Пуд табака стоил шестнадцать рублей. Так сказать шёл на вес меди. Если выйти на украинских производителей, можно было сорвать никак не меньше пятнадцати тысяч в год. Конечно, самим обитателям Охотска столько не выкурить, не вынюхать и не пережевать за многие годы, но русские предусмотрительно подсадили на зелье всех окрестных аборигенов. Даже чукчи, предпочитающие в отношениях с чужаками кровавую резню, с торговцами табака старались договариваться.
   Идея превратиться в первого купца на всём побережье Даниле явно понравилась, но моё пристрастие к наличности выводило его из себя.
   - Нет здесь столько монеты, - настаивал он. - А потому никакой торговли у нас так не получится. Хоть вдвое дешевле предлагать будем, а не возьмёт никто. Потому как денег нет у людей. Просто нет! Понимаешь ты?
   - Но я собирался здесь же и потратить прибыль. Я буду платить людям, они покупать товары, вот монета и завертится.
   - Тьфу ты, - осерчал от моего упрямства купец. - Ну и почто тебе здесь столько монеты? В наших краях сроду либо пушниной за всё расплачиваются, либо записками вексельными, а то просто в долговой книге числятся. Вон у меня в лавке медь и не звенит почти. Берут в долг, расплачиваются мехами. Меха я потом на товар меняю. Так и живём.
   - Корабль нужен, оснастка к нему, - упёрся я. - Людей нанять требуется. Это же деньги всё.
   - Вот и видно, что ты из России недавно. Там у вас может и привыкли всё за монету покупать, а здесь не так.
   Я уже заметил, что тутошние купцы всё больше эмпирики. Каких либо системных знаний по экономике у них нет. Мне же, вскормленному на политэкономии и "Незнайке на Луне", всё казалось проще простого.
   - Ну, вот смотри, - попробовал я объяснить азы рыночной экономики. - Допустим, я желаю продать хлеб и купить корабль. Я же не буду предлагать корабелам на мену горы хлеба? На кой им столько? А выстраивать длинную цепочку из многих променов больно уж хлопотно. С монетой всё просто. Получаю деньги за свой товар и плачу за тот, что мне нужен.
   - Складно у тебя на словах выходит, - он как-то хитро прищурился. - Значит, хочешь корабль купить?
   Я кивнул. Данила подлил себе квасу, отхлебнул.
   - Значит, думаешь вот так вот, пойти и купить корабль за кучу монет, словно какие-нибудь сапоги в лавке?- он не выдержал и хихикнул.
   - Чего же тут смешного? - я сделал слегка обиженный вид. - Как-то ведь промышленные заводят себе корабли.
   - А я тебе расскажу, как! - завёлся Данила.
   - Расскажи.
   - Расскажу, - он ещё отпил квасу. - Ватаги мелкие строят корабли сами. Шитики, кочи всякие, но чаще обыкновенные лодки или баты с высоким бортом. Так разрешение получать не нужно. Строят и сами же на них на промысел отправляются. Многие гибнут в море или от цинги во время зимовок. Чем хороши их кораблики, так только тем, что после крушения из обломков и ноевщины всякой, новый собрать можно. Но тебе, как я понимаю, нужен корабль получше. Вроде тех, что большие купцы снаряжают.
   - Самый лучший, - кивнул я. - А то и не один.
   Подумав, Данила отодвинул квас и вернулся к водке.
   - Ну, так вот, слушай, - сказал он выпив. - Прежде всего, нужно найти добрый лес. Казённый тебе никто не уступит, если не подмажешь начальника. А свободно разрешено рубить только вдали от порта. Значит, по зиме отправишься в верховья Охоты или Кухтуя или Ульи, или Урака, или ещё куда. Там выберешь подходящие деревья, если сумеешь найти. Заплатишь пошлину, наймёшь людей, срубишь, что выбрал, дашь вылежаться, а как реки вскроются, сплавишь поближе к морю.
   - Да уж, - заметил я.
   - Это не всё. Начало только. Затем, если шитик тебя не устраивает, следует добыть гвозди, скобы, крючья, прочее железо. А также канаты, паклю, смолу и всё, что полагается для строительства. Спросишь, где добыть? Я отвечу. Ближе чем в Иркутске ты ничего не найдёшь. Стало быть, везти всё это оттуда надобно. А туда выгоднее, да и легче пушнину возить. Правда, до прошлого года в Якутском завод был железоделательный, но его прикрыли. Да и он всё больше на казённые нужды работал.
   Затем нужно нанять мастеров. Хе-хе... думаешь за деньги? Вот и нет. Но с этим проще. Тут их много, корабельщиков-то, а казённой работы не хватает. Все в долгах по уши. Так что за кормёжку и погашение долгов легко наберёшь работных. А должны они и мне в том числе, вот и получается, что монета и здесь тебе не нужна... Правда, чтобы казённого плотника или парусника получить, опять нужно к начальству на поклон топать.
   Данила вытащил трубку, набил её табаком и долго раскуривал. До сих пор он при мне не курил. Видимо сказывалось выпитое.
   - Дальше ещё сложнее, - сказал он, основательно задымив комнату. - Построят, допустим, тебе корабль, но оснащать самому надо. Парусину, канаты, якоря... всё тащить из Иркутска, из Тобольска, а то и из самой России. Опять же, в Охотске ты и медяка не потратишь. Сюда каждый только себе возит или, если для казны, то казаки.
   Затем нужно сыскать хорошего морехода. Вот это действительно трудно. Про тех, что школу в Нерчинске окончили, вообще молчу - на вес золота. Но и прочих уговорить непросто. Хорошие кормщики все при деле, тем паче многие на Камчатке оседают, ибо оттуда удобнее промышлять. Проще всего служивого выпросить у командира над портом на один вояж. Но в любом случае ты его за пай возьмёшь, никак не за деньги.
   Ну а зверобоев да судовых работников найти легче. Здесь много таких желающих из Бродячей волости Варнакского уезда, а то крепостные на оброке, бывает, сюда добираются. Нанимаются обычно за тот же пай или в счёт долгов и кормёжки. Правда и в долгах они ходят у тех мироедов, с какими ты тягаться собрался.
   Опрокинув стопку в глотку, он тряхнул гривой и с хрипом выдохнул:
   - Вот так-то вот, а ты "монета, монета..." понял теперь?
  
   Н-да. Мои амбициозные планы собирались увязнуть в неспешном ритме жизни и несовершенстве местной экономики. Данила кругом прав - деньги мало что значат. А тратить на строительство корабля собственные время и силы мне совсем не хотелось.
   И как при такой системе можно что-то планировать? Как вычислить из сложной цепочки взаиморасчётов цену корабля и снаряжения? Даже не прикинешь заранее, сколько и чего продать нужно, чтобы корабль построить и людей нанять? А сколько времени всё это займёт? Купцы привыкли всё постепенно, по ходу дела решать. А меня здешняя безмонетная экономика просто обескуражила. Любил я, грешным делом, наличность. Как-то уверенней себя чувствовал. Нужно что-то - взял да купил. А здесь, как оказалось, всё иначе.
   С другой стороны, и впрямь кошелёк не поднимешь. Когда там ещё Екатерина надумает ассигнации ввести? Стало быть, всё же придётся заняться пушниной, а я, если честно, и в руках её не держал. Зайца от белки ещё отличу, но хорошего соболя от плохого - вряд ли.
  
   - Слушай, - озаботился вдруг Данила. - А как же ты товар подвозить будешь, если сам в море пойдёшь? Это ведь не на лето отойти. Бывает, промышленники и зимуют на чужом берегу, только на следующий год возвращаются. И вообще, чего тебе на промысле делать, если опыта не имеешь? Найми передовщика. Конечно, хорошего и честного тоже не просто сыскать. Но это дело поправимое. Зато сам на берегу останешься. Будешь товар в Охотский возить. Чем плохо?
   - Нет, мне самому в море надо. А насчёт товара не беспокойся. Не я, так брат мой доставит.
  
   ***
  
   Сибирь похмельем не страдает. Это научный факт. То ли воздух здесь особый, то ли суровая жизнь не терпит праздности, но Данила утром выглядел ничуть не помятым. И к ночному разговору он не отнёсся, как к пьяному базару, какой не воспринимают всерьёз. Он даже вопроса не задал, мол, не в шутку ли говорили? Сразу к делу перешёл:
   - Прежде чем корабль снаряжать, нужно разрешение получить на морской промысел, - заметил он за утренним чаем. - Если с начальством у тебя не заладится, тогда и пытаться не стоит.
   Я кивнул.
   - И кто у нас начальник?
  
   Выяснилось, что всем заправлял майор Афанасий Зыбин. Старый солдат империи, сосланный на её край за какие-то грешки перед властью. Надо же! Ведь скромная по названию должность - командир охотского порта - означала на самом деле правителя всего Дальнего Востока. В наше славное время за подобное назначение претенденты готовы были перегрызть горло любому. И ведь грызли, пусть не буквально, а цивилизованно - посредством пули, тротила. Правда пока ещё не завелась здесь рыбная мафия, не процветает крабовое браконьерство, а из ресурсов Тихого океана ценной считалась только пушнина и моржовый зуб. Но ведь и пушнина - товар не последний.
  
   Я уже чистил пёрышки, собираясь посетить острог, когда в разговоре с Данилой совершенно случайно выяснился неприятный нюанс моего положения. По прибытии в Охотск каждый приезжий обязан зарегистрироваться, что я собственно, и собирался проделать в первую очередь. Но оказалось моё пребывание в Охотске не совсем законно. Я порядком сократил географию, прыгнув с Волги прямиком на Байкал, а купцам полагалось отмечаться не только по месту прибытия, но и по дороге, в каждом губернском городе. Брагин во время обучения как-то упустил этот вопрос, он попросту никогда не выбирался за предел родного уезда или Макарьевской ярмарки. И теперь мне грозили неприятности, вздумай я размахивать девственно чистым паспортом.
   Визит к начальнику пришлось отложить. Проклятье! Я вновь оказался нелегалом.
   Конечно, положение не безвыходное. Можно, например, вернуться на исходную позицию и проделать пропущенный путь до Иркутска обычным порядком, то бишь останавливаясь для отметок в губернских центрах. Но больно уж долго и муторно. Как бы так узаконить отношения с властью на месте?
   Я поделился заботой с Данилой. Тот даже не поинтересовался, какими такими тропами я пробирался на Дальний Восток?
   - Помогу тебе, - сказал он.
  
   Глава десятая. Старожилы
  
   Всю следующую неделю, пока Данила прощупывал почву насчёт легализации, я входил в курс местных дел.
   Вернее пытался войти. Если в день приезда Охотск показался мне похожим на тихую деревушку, то теперь, когда я начал искать полезных для дела людей, он вызывал ассоциацию с базовым лагерем неорганизованного скопища трапперов, моряков и авантюристов. Жители не сидели на месте. Редко кто, как Данила, умудрялся прокручивать дела в городе. Большинству, чтобы заработать копейку, приходилось надолго покидать дома. Одни уходили в море, промышляли на дальних берегах, добирались до Камчатки, до Курильской гряды, другие разбредались по туземным стойбищам, зимовьям, заимкам, где охотились или раздавали товар в кредит, чтобы зимой собрать долг мехами. На север время от времени уходили казачьи отряды, надеясь покончить с бунтами, но своими походами только подливая масла в пожар войны. Даже кораблестроители обитали не возле порта, как было бы логично предположить, но пропадали на неких тайных плотбищах, разбросанных по всему побережью.
   Ещё в городе обитали ссыльные. Конечно, это были не те ссыльные, что появятся в девятнадцатом веке, со своей идеологией, мировоззрением и этикой. Нынче ссылали всё больше должников и растратчиков, а редкие политические преступления заключались всего-навсего в выборе не той партии в дворцовых интригах. Но и ссыльные быстро включались в общую карусель - жить-то на что-то надо.
   Люди заскакивали в Охотск ненадолго. Сбросить добычу, обновить запасы, зализать раны. Только услышишь в разговоре имя, попробуешь найти человека, а его уже след простыл. Или забежит такой к Даниле, ответит короткой невнятной фразой на первый общий вопрос про жизнь, и сразу уходит, не затягивая беседу.
   Переговорить обстоятельно удалось лишь с горсткой стариков, что умудрились дожить до возраста, который в развитую эпоху считается пенсионным. Колоритные старики. Колонизация проходила фактически на их глазах.
   Правда про первопроходцев, основателей здешних портов и острожков мало кто помнил даже из старожилов. Историю, в том числе местную, люди вообще знали плохо. Живых, кто мог бы рассказать о покорении Дальнего Востока, не осталось, книг, повествующих об этом, не издавалось, краеведение в школах не преподавали, да собственно и школ ещё не завелось. Здесь хорошо помнили Беринга, Чирикова, Стеллера, то есть тех, кого застали лично, но имена Атласова, Москвина, Хабарова или Дежнева ничего не говорили старикам, разве только проскакивали изредка в песнях и байках, где вымысла было больше чем правды. Наверное, я мог бы рассказать местным жителям куда больше об их предшественниках, хотя и в правдивости собственных сведений, полученных в школе и в книгах, я сомневался тоже.
   Эпическое полотно колонизации представляло собой лоскутное одеяло. История как рачительная хозяйка годами собирала фрагменты, имеющие разнообразную окраску и всевозможное происхождение. Нынешние обитатели пришли сюда значительно позже первопроходцев, пришли уже не захватывать земли, а осваивать их, хотя грань эта, учитывая продолжающиеся войны с аборигенами, выглядела весьма и весьма размытой.
   Весомую часть переселенцев составляли выходцы с русского севера. Оно и не удивительно. Эти люди лучше понимали суровую природу, они умели строить корабли и добывать зверя. Сорвались они с одного края земли на другой отнюдь не только гонимые жаждой наживы. Можно даже сказать такая жажда играла в восемнадцатом веке второстепенную роль. Людей выбросила сюда сама история, расчищая место для гигантского имперского строительства.
   Сгонять поморов с насиженных мест и промыслов начал Пётр. Его окно в Европу народ игнорировал, предпочитая пользоваться старой проверенной дверью - архангельским портом. Пётр приказал заколоть дверь. Архангельский порт закрыли, запретили строить корабли местных типов, приспособленных для плавания во льдах, а в довершении всего поморские промыслы Пётр отдал на откуп компании князя Меньшикова.
   Затем к потоку миграции добавились староверы, частью поставленные вне закона, частью посаженные на двойной налог. Не оставила власть в покое и тех, кто расселился по старым форпостам Сибири. Таможенными заставами начали душить северные торговые пути, да так успешно, что богатейший город Мангазея исчез с карты вовсе, а Сургут захирел и прозябал веками, дожидаясь открытия нефти.
   Большинство из нынешних старожилов появились на кромке империи в начале тридцатых годов, когда властям вздумалось насадить на восточной окраине ремесло и земледелие. Прибыв вслед за ссыльными, "переведенцы" отличались от них только тем, что не имели никакой вины, вроде знакомого уже мне Коврижки.
   А буквально за несколько лет до моего появления, подошла новая волна поморских переселенцев. В сорок восьмом году зверобойные промыслы русского севера отошли в монопольное владение компании графа Шувалова. Многочисленные вольные артели распались. Перед людьми встал выбор - продавать товар уполномоченному скупщику по сильно заниженным ценам или вовсе лишиться заработка. С графьями как и с князьями спорить себе дороже, куда проще для нервов и шкуры собрать пожитки и двинуться за десять тысяч вёрст к новому берегу.
   Так что многие дальневосточники в той или иной степени являлись изгоями или потомками изгоев. И в этом смысле они очень походили на колонистов из западной Европы, вгрызающихся в дикие земли "на той стороне". Фронтир он фронтир и есть.
  
   Со стариком Родионовым я разговаривал чаще других. Этот ветеран промыслового флота, хоть и отошёл давно от дел, среди зверобоев и моряков пользовался авторитетом. С ним советовались, его слово имело вес в самых серьёзных спорах, служило гарантией при приёме в артель новичка.
   Во всём, что касалось исторических сведений, он мог спорить или соглашаться, воспринимая меня как равного. Но в части практической старик был непреклонен.
   - Самому тебе рановато корабль заводить, - заявил Родионов. - Ну, сколько ты здесь, месяц? И сразу за кормило? Потопнешь зазря и людей погубишь. Вот вернётся Семён Рытов, сведу вас. Попросись к нему учеником. Не за пай, за науку сходи, присмотрись каков он хлеб промысловый. Потом и решишь, стоит ли вообще за такое дело браться.
   - Целый год терять не хотелось бы, - возразил я.
   - Год? Ну, нет. За год ты ничего не поймёшь, - старик говорил спокойно, без нервов, даже когда я, по его мнению, нёс откровенную чушь. - Года три тебе бы в учениках походить. Года три самое малое - только-только проникаться начнёшь в науку.
   - Может проще морехода опытного найти? Передовщика? - вспомнил я советы Данилы.
   - Проще, - кивнул Родионов. - И найти проще, и потонуть проще. У людей в тебя вера должна быть, а не в твоих подручных. Если её нет, лучше на берегу оставайся. Хотя тех, кто чужим горбом промышляет, не любят у нас. Так что из опытных парней не каждый согласится пойти даже за хороший пай. Наберёшь голытьбы - останешься и без корабля и без добычи.
  
   Будь моей целью исключительно промыслы, я бы, пожалуй, и прислушался к доводам старика. Но делать карьеру морского волка как-то не улыбалось. Мне требовалось пройти нужным маршрутом только однажды, после чего я собирался задействовать ворота. А ради одного похода тратить три года на учёбу излишняя роскошь.
  
   ***
  
   Наконец, Данила объявил, что вопрос с легализацией близок к решению. Проблема оказалась не столь серьёзной, как я было заподозрил. Охотск не являлся городом в юридическом смысле. Он не имел ни полиции, ни магистрата, ни прочих дарованных императорами вольностей, так как считался портом и соответственно имел военную администрацию вместо гражданской.
   Военные подавляли туземные мятежи, присматривали за ссыльными и каторжанами, но никто особо не утруждал себя проверкой паспортов у жителей или приезжих, если те держались в рамках приличий. Фронтир нуждался в людях, а армейское начальство в отличие от статских чиновников смотрело на вещи прагматично. И если бы не нужда в полной легальности, я, мог бы жить здесь сколь угодно долго безо всяких проблем.
   Купцы и промышленники, ведущие дела на Дальнем Востоке годами, даже поколениями, формально значились жителями других городов. Не только сибирских, но и родных поморских, российских. Однако формальных препятствий к тому, чтобы стать охотским жителем не существовало.
   Тем не менее, Даниле пришлось потратить немало моего серебра, стимулируя мозговую активность чиновников, ведь от сказочных упырей чиновники только тем и отличаются, что первых серебро успокаивает, а вторых оживляет.
   В конце концов, они нашли приемлемый выход. Меня приписали к Охотску и выдали новые документы. Уплатив пошлину и нужную сумму по объявленному мной же самим капиталу, я превратился в местного купца и в новом качестве, не желая больше откладывать, пожаловал с визитом к начальству. Благо, что и перейти следовало всего лишь из одного крыла здания в другое.
  
   Несмотря на всесильную должность, старик оказался вполне доступен труженикам аршина и весов. Казаки пропустили меня без расспросов, даже не обыскали, а ожидание аудиенции заняло от силы час.
   Зыбин встретил просителя так, как и подобает старому солдату - в мундире, застёгнутом на все пуговицы, крючки, пряжки и чем там ещё крепились разнообразные элементы елизаветинской униформы, однако без лент, орденов и прочей парадной мишуры. Он старался держаться бодро - солдат не сдавался, даже пребывая в бессрочной ссылке, - хотя лёгкая сутулость, морщины и седина клали меру ненужной браваде.
   Говорить со столь крупным начальником мне ещё не приходилось. Видимо я растерялся и вместо того, чтобы коротко изложить просьбу о разрешении на промыслы, вдруг начал расписывать преимущества для империи от освоения заморских территорий.
   Я заявил Зыбину, что имею грандиозные планы, что собираюсь снарядить корабль, а быть может и не один, и отправиться к американскому берегу. Для начала на промыслы, почву прощупать, но потом, кто знает, возможно, построить там крепости, порты, города, привести в российское подданство тамошних жителей. Я убеждал начальника, что у империи появился шанс значительно расширить свои пределы. Что за океаном много новых земель, где не побывали ещё европейцы. Земель, богатых зверем, металлами, лесом. И ещё там много новых народов, только и дожидающихся, чтобы принять российское подданство. И для осуществления всего этого мне всего-то и нужно, что разрешение на морской промысел, а также небольшая помощь.
   И ведь что характерно. Я изначально не предполагал делиться с империей жирным куском, напротив, собирался оставить её за бортом авантюры. Но то ли вид мундира так повлиял, то ли метафизическое поле начальственного кабинета размягчило мозг, так или иначе моя речь оказалась пересыщена патриотическим пафосом.
   Зыбин слушал внимательно, даже вежливо, но перейти к списку просьб, старый солдат мне не позволил.
   - Милый мой, - притворно простонал он. - Какие к лешему новые земли? Какие новые народы? Мы и тут едва поспеваем. Мятеж за мятежом. Людей не хватает, припас на исходе. Коряки не усмирены. Война затянулась. Она продлится ещё несколько лет. Несколько лет это в лучшем случае. Но даже когда мы прижмём коряков, останутся ещё чукчи. А чукчи, скажу я тебе, это сущие дьяволы. Их вообще покорить невозможно. А ты говоришь новые земли...
   - Чукчи никуда не денутся, - воспользовался я паузой. - Зачем зря тратить на них силы? Пусть живут, как жили.
   - Это, милый мой, не тебе решать и не мне, - сказал он довольно грозно, но затем сбавил тон и заговорил вполне доверительно. - Я состарился на этой войне. А чего добился? Взял несколько городков. Собрал в Охотске сотни две пленных. Да этой войне края не видно...
   Зыбин, махнув рукой, замолчал. Но я больше не рисковал встревать.
   - Ты сюда за пушниной приехал, вот ей и занимайся, - вынес он вердикт. - С казачками моими сойдись. Они прикроют, если с дикими какая свара случится. Ну и ты уж их малость подкормишь, само собой. А новые земли лучше выбрось из головы. Не по твоему роту этот кусок. Здесь и посерьёзней тебя люди хребты ломали. Пока дурь из тебя не выветрится, пока не покажешь, на что способен, разрешение на промысел не получишь.
  
   Я покидал канцелярию обескураженным. Воздушные замки, возведённые некогда в винных парах, развеивались от свежего ветра реальности. Лоббистская атака провалилась. Старики, что Родионов, что Зыбин, словно сговорились, убеждая меня в несостоятельности амбиций, и я понимал прекрасно, что дойди дело до публичных дебатов, охотское сообщество наверняка примет их точку зрения. Чтобы поколебать предвзятое мнение требовалась длительная осада. А это время, которого и без того не хватало.
   Выйдя из острога, я остановился перед миниатюрным концлагерем. От вида пленных коряков тоска только усилилась. Я смотрел на прохаживающихся среди землянок туземцев, пытаясь постичь, отчего за свободу одних людей расплачиваются свободой другие? И зачем Зыбину понадобилось сгонять сюда женщин и детей?
   А их сгоняли. Десятками, сотнями. За те две недели, что я находился в Охотске, я многое успел увидеть и ещё больше услышал от новых приятелей. Война была жестокой, не менее жестоким оказался и плен. Вождей, зачинщиков мятежа, особо буйных мужчин отделяли от родичей и, заковав в кандалы, помещали в острог. Долго там они не выдерживали. Кто-то умирал от пыток, кто-то от прежних ран, других казнили. Прочих же вместе с детьми и женщинами просто бросили на произвол судьбы, отведя место под стойбище рядом со стенами. Коряки, понарыв землянок, приготовились помирать. Никакого иного исхода они не видели. Изнеможенные войной и дальним переходом, туземцы оказались в окружении враждебно настроенного населения. Без помощи, без пропитания, без надежды. Добыть пищу самим не позволяла охрана, в лес мужчин не пускали. А если бы и пускали, толку вышло б немного. Зверя в округе давно истребили, да и местные тунгусы вряд ли обрадуются появлению конкурентов. А у властей забота о пленных стояла на последнем месте.
   Лишённые занятий истощённые люди бесцельно слонялись по пятачку вытоптанной земли. Словно призраки. Прохожие иногда останавливались, смотрели на пленников, но даже не пытались заговорить. А большинство спешило пройти мимо, лишь недобро косясь на бывших врагов. Коряки ни слова не произносили по-русски и отвечали горожанам взглядами такими же злобными как взгляды их собак.
   Последних, кстати, заметно поубавилось. Перед пленением туземцы обычно успевали отпустить животных на волю. Многие из них разбегались по лесу, дичали, благо от предков далеко не ушли. Некоторые, особо преданные псы сопровождали хозяев до острога. Теперь те, что сохранили верность, пошли в котёл.
   Знакомая картина, не правда ли?
  
   Данила не стал расспрашивать о результатах визита - отказ Зыбина он прочёл на моём лице.
   - Покажешь пушнину? - попросил я устало. - Не хотел с ней связываться да видно придётся.
   - Пошли, - сказал Данила, гремя связкой ключей. - Ишь, не хотел он. Да на пушнине вся Сибирь стоит.
   С мехами вышла очередная накладка. До сих пор я представлял мягкую рухлядь товаром весьма ценным, предметом роскоши, желанным для богатеев и вельмож, чем-то сродни золоту или бриллиантам - кажется, мягким золотом меха в моё время и называли. И потому очень удивился, узнав, что большинство звериных шкурок оцениваются даже не рублями - копейками.
   - Вот такой плохонький соболишка у нас за двугривенный идёт, - показывал мне Данила кое-что из своих запасов. - Вот этот получше, он за полтину. Песец белый немного дешевле. Горностай анадырский за гривенник, хотя он сейчас редкость. Белка - алтын, а какая похуже - копейка. Вот она наша монета.
   - Явно не золотая, - буркнул я.
   - Если из первых рук брать, то есть у самих промышленных или инородцев, то можно и сильно дешевле найти.
   - Да ты ещё и за товар свой с них двойную цену возьмёшь, - усмехнулся я.
   - Это уж как водится, - ничуть не смутился купец. - И больше возьму при случае. А иначе прогорю.
   - А сколько за эти шкуры можно взять, скажем, в Иркутске? - спросил я, в тайне надеясь, что с расстоянием копейки несколько подрастут.
   - Цены меняются, - пожал плечами Данила. - Но скажем в Кяхте, на границе с Китаем, или на Енисейской ярмарке бывает и вдвое выше охотских дают.
   - А на Макарьевской? - спросил я.
   - Врать не буду, не знаю, - после минутного раздумья сказал Данила. - Пожалуй, что дорого. Вот только дорога туда всю прибыль съест. Из наших, якутских да иркутских купцов, никто дальше Ирбитской слободы не ездит. Да и туда редко. Пока в оба конца обернёшься, здесь все дела захиреют. Нет уж, проще перекупщику скинуть всю партию и свою толику верную получить.
   Толика меня не устраивала.
   - За дорогу не беспокойся, - ответил я. - А дороже ничего нет? Чтобы места занимало поменьше.
   - Есть, как не быть, - усмехнулся Данила. - По пять рублей и по десять есть соболя, чернобурки дорогие попадаются. Есть и вовсе ценные шкуры - бобёр морской, к примеру, до пятидесяти рублей за штуку, но с ними связываться себе дороже.
   - Почему?
   - Ну, во-первых, вся добрая пушнина в ясак уходит. И до сбора ясака тебя к инородцам и на версту не подпустят.
   - Ясак тоже люди собирают, - возразил я.
   - Верно, - Данила понимающе ухмыльнулся. - Воруют. Все воруют. Но для себя! Для чужака никто стараться не будет. И даже не в этом суть. Можно, конечно, в обход запретов прикупить хорошего соболя или чернобурку, бобра или голубца, песца то есть голубого. Если осторожно, то можно. Но дальше-то что? Куда ты сунешься с дорогими мехами?
   - К китайцам, - предположил я.
   Данила покачал головой. Запер замок на двери кладовки и только потом пояснил.
   - Туда ходу нет. На торговлю такими мехами с Китаем особый запрет. Вот и выходит, что здесь исправника подмазать нужно, чтобы до ясака добраться, да бумагу купить, дескать, для внутренней торговли меха везёшь, там, в Кяхте на таможне сунуть, и с чем останешься? А если вдруг вскроется воровство, то и совсем разоришься, если на колу не заснёшь.
   Да уж. Родное государство наложило монопольную лапу на самые выгодные сделки с китайцами. А в Москве или Петербурге, как объяснил Данила, пока мы поднимались в горницу, своя мафия засела и сибирских купцов до меховой торговли не допускает. Свободный сегмент рынка составляли шкуры дешёвые. Но возиться с тысячами копеечных белок охоты не возникло. Мало того, что их гораздо тяжелее таскать, так того и гляди, моль побьёт или гниль съест. А прибыли - кот наплакал.
   Мы вернулись в горницу, и как-то так само собой получилось, что, продолжая разговор, выложили на стол закуску, разлили по стопкам водку и выпили.
   - А если дорогие шкуры опять же на Макарьевскую ярмарку везти? - спросил я.
   - А всё равно с тебя в счёт пошлины лучшие меха вытянут, - Данила полез за трубкой. - А чего ты, езжай на Ирбитскую, всяко ближе выйдет...
   - Мне бы рядом с большой рекой место, чтобы товар возить. А там речка уж больно мелкая, - возразил я, хотя реки мне подходили любые, просто на той, что протекает возле Ирбита, я никогда не бывал.
   - Она там и не нужна, речка-то, - улыбнулся Данила. - Ирбитский съезд в январе проходит, по снегу хорошо добираться, быстро, и меха на холоде хранить проще.
   - Нет уж. По снегу я не любитель ездить. Да и ждать до января...
   - Ждать? - удивился Данила. - Прямо сейчас выезжать нужно, если хочешь успеть. К первому снегу, дай бог, до Иркутска доберёшься. А оттуда уже по зимнику.
   - Ладно, уговорил. Возьму для пробы.
  
   ***
  
   Разумеется, ни в какой Ирбит я не поехал, а на следующий день ввалился в домик на Студёной улице, словно Дед Мороз с огромным мешком на плече - Данила отобрал самые дорогие меха, но их не хватило и пришлось добивать объём копеечной ветошью.
   - Ты бы, Ефим Семёныч, озаботился пристань какую-нибудь на нижнем посаде завести, - сказал я вместо приветствия. - Надоело место искать. С одним мешком ещё ладно, а ну как товару больше будет - разворуют всё, пока я до тебя доберусь.
   Федора быстро собрала что-то на стол. Но я от еды отказался, выпив лишь чаю. После чего достал бумажку, на которой записал цены, продиктованные Данилой, и, изложив бизнес-план, развязал, наконец, мешок. Брагин, однако, к торговле пушниной отнёсся прохладно.
   - Шут её знает, как она пойдёт, - сказал он, щупая чернобурку.
   Но отказываться не стал. Кроме привезённого мной товара торговать ему было нечем. Мне иногда казалось, что все окрестные мошенники уже прослышали о незадачливом купце и соревновались в том, как надуть его похитрее.
  
  
   Мы просидели в лавке целый день и не продали даже облезлой белки.
   - Погоди, - успокаивал меня купец. - Дня через два, как деньги закрутятся, пойдёт торговля.
   Так оно и случилось. Как теперь до меня дошло, не только фронтир страдал от проблем с монетой. На Макарьевской ярмарке отмечалась та же беда, вследствие чего торговля заваривалась медленно, как бы нехотя. Несколько дней купцы больше ходили да приглядывались к товарам. И не потому, что продешевить боялись, как я поначалу подумал, просто монеты в обороте не хватало. Своё не продашь - чужое не купишь. Замкнутый круг. И только потом, когда крупные казённые закупщики или иноземные гости вбрасывали денежную массу, ярмарка понемногу оживала.
   И всё-таки даже тогда торговля у нас с Брагиным шла вяло. Тут сказывалось и отсутствие опыта, и незнание предмета и особой пушной терминологии. Когда какой-нибудь покупатель, пощупав и подув на мех, показывал на какие-то изъяны, после чего начинал сбивать цену, нам попросту нечем было ответить. Брагин чуть ли не краснел от бессилия и стыда, а мне оставалось только прикидываться упрямцем.
   - Не хочешь, не бери, - сердито бросал я. - Вольному воля.
   В конце концов, мой компаньон не выдержал и отправился к меховым рядам посоветоваться со знающими людьми.
   - Здесь не очень охотно сырую пушнину берут, - заявил Брагин когда вернулся. - Вот кабы выделанную другое дело. Ту, что из Казани привозят, за пару дней легко сбывают.
   - Кому сбывают? - заинтересовался я.
   - Московским да петербургским купцам. Хорошие меха там в цене.
   - Оно и понятно, - кивнул я. - Вся знать там обитает.
   - Вся да не вся, - возразил Брагин. - Большую часть столичные купцы дальше перепродают. Немецким гостям, голландским.
   - Ага, - сказал я и крепко задумался.
   Интересно, а те-то куда везут? Понятно, что в Европу, но конкретно куда? Вот бы до того местечка добраться. На будущее я наказал себе непременно выйти на конечного покупателя. Чем меньше посредников, тем выше прибыль. Европа? Бывали мы и в Европах.
  
   Как бы ни плохо расходились меха, какими бы дилетантами мы с Брагиным ни выглядели, к окончанию ярмарки удалось распродать всё до последней белки. Прибыль оказалась солидной и втрое превышала охотские цены. Оно и неудивительно, ведь я сильно сэкономил на транспортных расходах. Однако до барышей от хлебных поставок мехам всё равно было ой как далеко.
  
   ***
  
   - Ты чего вернулся? - удивился Данила, увидев меня на пороге всего лишь неделю спустя после отъезда.
   - Так получилось, - усмехнулся я. - Брата повстречал по дороге. Он как раз хлеб сюда вёз. Вот мы и поменялись товаром.
  
   Из свежей партии хлеба, я уступил Даниле только половину. Остальное, погрузив на одолженную у соседей телегу, повёз к лагерю военнопленных.
   Судя по слухам, восстание коряков приближалось к кульминации. Крепости, как русские, так и туземные, переходили из рук в руки и дабы лишить повстанцев притока свежих сил, казачьи команды зачищали территорию, опустошая селения. Чуть ли не каждый день в Охотск под конвоем казаков прибывали новые партии пленных.
   Где-нибудь в Петербурге или Москве к пленникам или арестантам всегда относились с состраданием. Люди простые и имущие кормят их, жертвуют на содержание немалые деньги, а тюремщики нарочно водят подопечных по улицам, позволяя собирать милостыню. И надо сказать невольникам подают охотнее, чем даже нищим возле церквей.
   Но здесь на краю империи нравы были иные. Не то чтобы злость у местных людей какая-то особая, хотя и злость имела значение - ведь коряков и жителей Охотска разделяла пролитая кровь. Каждый потерял в этой войне родственника или друга, или просто знакомого. Гибли не только казаки, многие купцы пропадали вместе с товаром. Мятежи серьёзно подрывали пушной бизнес, лишая людей средств к существованию. И когда виновники бед оказались лицом к лицу с обывателями, их не спешили подкармливать.
   А коряки из гордости, или понимая бессмысленность просьб, не обращались за помощью.
  
   Они сперва не могли взять в толк, что я делаю возле стойбища. Так же равнодушно поглядывали на телегу с мешками, как до этого на всякого любопытного, что останавливался рядом. Я выкрикнул какое-то приветствие, чтобы привлечь внимание группки мужчин. Мужчины к телеге не подошли. Встали в сторонке, вытащили синхронно трубки и закурили, поглядывая на меня без злобы, но и без особого интереса. Я делал им знаки, а они стояли и курили. Казаки посмеивались, глядя со стены острожка на мою акцию, однако препятствий не чинили.
   Наконец, к повозке приблизилось несколько женщин. Я вцепился в четырёхпудовый куль и свалил его к их ногам. Женщины проигнорировали подарок, даже отступили на шаг и собрались уходить совсем, чем сильно разозлили меня.
   - Накормите хотя бы детей, если сами решили помирать, - закричал я.
   Вряд ли они поняли, о чём речь, но зато уловили интонацию. Возможно, решили, что я представляю власть. Так или иначе, но крик подействовал. Две женщины уцепились за углы и поволокли куль к землянкам. Мужчины продолжали курить. Казаки перестали посмеиваться и теперь наблюдали за мной с интересом и заметным раздражением.
   Прошло довольно много времени, прежде чем и другие женщины уяснили, чего я от них добиваюсь. Они собрались в отдалении, о чём-то переговорили между собой, а потом гурьбой подошли к телеге. Я принялся снимать мешки и раздавать женщинам. Раздавал молча, не прося ничего взамен. Да они всё равно не понимали по-русски.
  
   - Ну что ты делаешь? - сокрушался Данила, встретив меня возле дома.
   Каким-то образом он прознал о гуманитарной миссии ещё до моего возвращения.
   - Не могу смотреть на страдания людей, - сказал я.
   Конечно, не одно только сострадание было тому причиной, но и сострадание тоже. На самом деле я отправился к острогу спонтанно, не особенно просчитывая возможные выгоды или потери. Я и сам не до конца понимал, зачем это сделал.
   - А что мы меньше от них настрадались? - возмутился купец. - Сколько наших не вернулось? Или быть может, ты думаешь, что охотские зажрались? Так у них тоже детишки есть просят.
   - Привёз же я хлеба и для охотских, - устало отбивался я. - Но им хоть есть чем платить.
   - Ты ходя бы в долг отдавал, - буркнул Данила. - Нельзя же вот так просто.
   - Корякам всё равно нечем уплатить долг, - сказал я. - А если появится чем, они сами его вернут. Вот увидишь.
  
   Глава одиннадцатая. Капитан
  
   Дела шли бойко. Помимо хлеба и круп я подкидывал Даниле на пробу всякую всячину, вплоть до разнообразных бытовых мелочей вроде мыла или свечей. Чтобы не вызывать подозрений у компаньона, я "пропадал" всякий раз на пару недель, и потом сообщал, что якобы встретил на полдороге брата, который по моему заказу подвозил нужный товар из Якутска.
   Росли обороты, рос капитал. Копились понемногу и необходимые для дальнейших операций сведения. Я знакомился с людьми, узнавал, где и что можно достать из снаряжения, как обходить законы вообще и непомерные пошлины в частности. Однако лето закончилось, а самое главное - корабль и экипаж - до сих пор оставались лишь в планах. Я упустил удобное время в начале промыслового сезона, когда нужных людей можно было найти и нанять. Но тогда я только прибыл в Охотск и не успел во всём разобраться, а теперь из мореходов одни старики остались немощные да ещё купцы с казаками. Все при деле, никого в море силком не затащишь. Впрочем, и тащить всё ещё было не на чем.
   Торговля хлебом больше не приносила того удовольствия, что раньше. Азарт сменился тяжёлой рутиной. Я начал раздражённо ворчать, что, мол, приехал сюда не за этим, что перспектива зависнуть в Охотске меня совсем не прельщает, что чем таскать на горбу мешки я лучше метнусь в Петербург, где заделаюсь сочинителем романсов, и ни одна хронокрыса не сможет обвинить меня в плагиате.
   Данилу же сложившаяся ситуация вполне устраивала.
   - Не спеши, - сказал он в ответ на моё нытьё. - Лучше год-другой потерять...
   - Потом за пять минут долететь? - горько усмехнулся я. - Время не ждёт, Данила. Хоть и глупо всё с нуля начинать, а видно придётся мне на Камчатку двигать. Там и людей быстрее подберу, и корабль попробую найти.
   - Даже не вздумай, - горячо возразил купец. - Ты там не знаешь никого. А без собственных заступников пропадёшь. Наш Афанасий святой в сравнении с тамошними начальниками. Он с бунтовщиками суров, конечно, и правильно между прочим, но простых людей не задевает. А там, на Камчатке закона нет вовсе. Власть лютует, но даже и власть, случается, сбрасывают. Обдерут тебя как липку, и глазом не моргнёшь. Народу опытного там и впрямь хватает, да только все они поголовно в долгах ходят у нескольких дельцов. И начальники в доле, так что и правды не найдёшь.
  
   Данила настроенный скептически к любым начинаниям, кроме поставок в его лавку всевозможного дешёвого товара, постоянно стаскивал меня с небес на землю. И был тем самым особенно ценен.
   В правоте его слов мне пришлось убедиться уже через неделю, когда в Охотск из последнего рейса вернулся казённый корабль. Его вывалила встречать половина города, и я поддался общему порыву. Впрочем, порыв порывом, но помимо развлечения я надеялся перехватить Полосухиных и договориться с ними о хлебных поставках.
   Братья не вернулись - продажа хлеба в безденежной системе требовала много времени. Зато я узнал, что не только на Камчатку арестантов конвоируют, обратно тоже, случается, доставляют.
   Казак выбрался из лодки и вывел старика, закованного в кандалы. Старик поглядывал на толпящихся людей хмуро, словно обвинял всех окружающих в собственной беде. Достав из лодки вещи, казак повёл арестанта к острожку. По толпе пробежал шепоток.
   - Басова за что-то взяли... - произнёс Данила с удивлением. - Надо же.
   - Кто он такой? - заинтересовался я.
   - Да промышленник вроде тебя. Хотя в сравнении с Басовым, ты, если говорить откровенно, просто мальчишка. Емельян Софронович раньше всех к дальним островам ушёл. Первым был. Тоже как ты всё новыми землями бредил. Начальство прожектами осаждал. Одно время хотел даже промысел запретить, пока власть на островах не установится. Многим Емельян дорожку перешёл. Такое и у нас не спускают, а на Камчатке тем паче. Поломали его соперники, с промыслов вышибли.
   Он вздохнул.
   - Не думал я, что до вериг дойдёт. Надо бы разузнать, в чём дело. В острог наведаться, или подождать пока слухи сами донесут.
   Дожидаться слухов не пришлось. Подошёл старик Родионов и представил мне капитана казённого бота, немолодого уже мужика:
   - Неводчиков Михаил. Ученик штурмана. Служит в Охотском порту. Летом корабли водит, а зимой казар учит навигатскому делу. Что и тебе бы отнюдь не помешало.
   Видеть живьём человека, про которого некогда читал в книгах, было непривычно. До сих пор я хоть и осознавал, что нахожусь в прошлом, но ощущалось оно довольно абстрактно. Просто иная среда, ну, как если бы я попал заграницу в какую-нибудь малоразвитую страну. Но встретить историческую личность другое дело. Я даже немного взволновался, замолчал, и пока соображал, как говорить с таким человеком и как бы сманить опытного морехода на свою сторону, Данила влез с вопросом об арестанте.
   - За что Басова-то заковали?
   Неводчиков нахмурился.
   - Дело тёмное, - сказал он. - Говорят, фальшивую монету Емельян удумал бить, да по дурости там же и расплачивался ей. А ведь не похоже на него. Он, напротив, о казне больше других пёкся.
   - Вот как видно и спёкся, - заключил Данила. - Быть может опять соперники постарались? Хотя с чего бы? Басов им давно не опасен был. Неужто, просто так по злобе старика добили?
   Компаньон повернулся ко мне.
   - Вот видишь как оно на Камчатке-то? Басов на что опытный купчина был, а и того сожрали. А тебя вокруг пальца обвести тамошним паукам плёвое дело. Нет, как ни крути, а здесь всё же лучше.
   - Мы с Емельяном друзьями были, - сказал вдруг Неводчиков. - Не думал, что однажды придётся его в кандалах везти.
   - Не желаете сменить службу? - воспользовался я моментом. - Мне как раз опытный мореход нужен.
   - Нет, парень, не желаю, - улыбнулся через силу Неводчиков. - Водил я уже ватаги промышленные. Насмотрелся всякого на островах Обмана. И как женщин неволили диких, и как людей стреляли почём зря, и как аманатов потом за борт кидали, чтобы концы в воду спрятать. Хватит. Не по мне работа такая.
   Островами Обмана штурман по старой привычке называл Ближние острова. Первая высадка там действительно вылилась в стычку с алеутами и закончилась кровавой резнёй. Неводчиков был одним из тех, кто потребовал от властей покарать злодеев, а когда наказание последовало, сразу стал чужим промышленному братству, ибо нарушил кодекс молчания.
   - А я, знаете ли, не просто на промысел выхожу, - попытался я развеять предубеждение морехода.
   - Знаю, Родионов рассказал уже. Дай-то бог, чтобы у тебя всё получилось. Но чаще вон как с Емельяном, по иному выходит.
  
   Неводчиков долгое время водил казённые корабли по Охотскому морю, не имея от власти ни жалования, ни даже пропитания, а теперь вышел в штурманские ученики и получал от империи три рубля в месяц и, как особую милость, харчи с обмундированием. Я мог бы платить ему на порядок больше, завалить по самую макушку едой и одеждой. Но переубедить упрямца не удалось.
   Я нуждался в поддержке таких личностей, как Басов и Неводчиков, но они-то сами как раз предпочитали государеву службу, полагая, что принесут пользу отечеству. На таких людях империя и держалась, презирая и поедая походя самых преданных.
   Мне вспомнились собаки коряков, что, сохранив верность хозяевам, отправились затем в котёл.
  
   - Нет, ну где же мне людей-то взять, - сокрушался я, по дороге к дому.
   - Подожди, - успокаивал Данила. - Вот народ с промыслов возвратится, среди них и поищем.
   - И сколько же ещё ждать?
   - Уже недолго. Думаю, недели через две начнут подходить.
  
   ***
  
   Компаньон вновь оказался прав. Уже через несколько дней установились холодные северо-западные ветра, что ознаменовало конец промыслового сезона. В устье Охоты и Кухтуя вставали побитые осенними штормами корабли. Берег сразу стал оживлённым. Сараи отворялись, на воду спускались лодки, которыми с кораблей перевозили мешки с пушниной, свёртки с кожами, пузыри с жиром и прочую такого рода добычу. Из лодок выбирались на берег уставшие люди. Редко кого встречали семьи или друзья, но без внимания не оставался никто. Пытаясь перехватить товар прежде конкурентов, всюду рыскали перекупщики. Прохаживались и люди Зыбина, примечая объёмы промысла, дабы затем взыскать с промышленников верную пошлину. Они же присматривались к артелям: а не выходила ли какая из них в море без разрешения?
   Народ нервничал, суетился. Рядовым промышленникам и морякам не терпелось пуститься в загул, но пока они даже не получили заработанного на руки. Приказчики пытались завысить расходы, чтобы урезать расчёт по паям, передовщики в ответ грозились спустить с мироедов шкуру. Тут и там возникали ссоры. Короче говоря, наблюдалась обычная лихорадка конца сезона. Время для вербовки не самое подходящее.
   Однако Данила и тут не соврал. Мне не пришлось расспрашивать, агитировать, не пришлось даже долго тереться среди прибывающих моряков. Сдвинуть проект с мёртвой точки помог случай. А если быть точным - несчастный случай.
   - Рытова Сёмку у Лопатки разбило, - сообщил товарищу один из зверобоев. - Потонул шкипер со всеми людьми. Сашка Окунев только спасся, да с ним два мальца - Чихотка с Борькой. Подобрали их бедолаг. Уже мороженных с поливухи сняли.
   - Как же, Окунев-то недоглядел? - удивился товарищ. - Вроде не первый год в море ходит.
   - Рытов, говорят, сам взялся править, вот на камни и налетел.
   Мои уши превратились в пару сверхчутких локаторов, а глаза в камеры слежения. Когда собеседники, продолжая обсуждать печальную новость, бросили взгляд куда-то мне за спину, я обернулся. Трое зверобоев в грязных накидках сидели на рассохшемся бревне. Двое дремали, опустив головы на руки, один уставился застывшим взглядом в сторону моря. Видимо это и были потерпевшие кораблекрушение.
   Их состояние можно было понять. Они потеряли товарищей, потеряли добычу за весь сезон, а то и за два, ведь промысловики часто зимуют на островах; их хозяин потерял корабль и погиб сам. Хорошо ещё если в долгах не увязли. Без работы они, конечно, не останутся и следующим летом выйдут в море на других кораблях. Опытные люди сейчас в цене. Уж я-то знаю, набегался, из кожи вылез, чтобы хоть кого-то сыскать, да всё без толку. Что ж, вот он шанс и надо ковать железо пока горячо.
   - Вы будете Окунев? - спросил я у человека, что продолжал глядеть на горизонт то ли с ненавистью, то ли со страхом.
   На голос повернулись все трое. Один из них чихнул, другой, совсем ещё мальчишка, посмотрел с любопытством, а тот к кому я обратился, очнулся от транса и нехотя кивнул.
   - Я ищу морехода для серьёзной работы, - сказал я. - Слышал, что вы разбились... если не против, можем поговорить.
   Окунев глянул на меня красными глазами. В них читалась адская мука, следствие то ли усталости, то ли тоски. Как я понял из подслушанного разговоров, вины капитана в крушении не было, но кто знает, как он сам оценивает свои действия или бездействие.
   Наверное, подходить с предложением работы к человеку только что потерявшему из-за этой работы друзей, хозяина, подчинённых, было неправильно, цинично что ли. На его месте я бы, пожалуй, послал наглеца подальше, а то и в морду бы двинул. Но ждать пока мореход залечит душевные раны, я позволить себе не мог. К началу следующего сезона Окунева наверняка ангажируют более опытные и известные ему промышленники. А пока они заняты подсчётами содранных шкур, у меня есть шанс. Потому я решил сыграть ва-банк.
   Мне повезло. Окунев оказался тем редким типом, на которого предложение работы оказало успокаивающее воздействие. Новая служба после катастрофы определённым образом реабилитировала его в собственных глазах, или просто обещала такое напряжение сил, в котором можно отгородиться от тяжёлых воспоминаний.
   Он кивнул, соглашаясь на разговор, но затем перевёл взгляд на парней, возможно, желая показать, что не намерен расставаться с теми, с кем только что пережил бедствие.
   - Люди мне тоже нужны, - заверил я. - Если честно у меня пока нет никого, да и корабля собственно тоже.
  
   ***
  
   Мы проговорили часа два. То есть говорил в основном я, а Окунев лишь изредка соглашался и ещё реже задавал вопросы. Пережитое у берегов Камчатки кораблекрушение сделало морехода замкнутым, неразговорчивым, но равнодушие странным образом совмещалось в нём с профессиональной хваткой. Он словно просчитывал в голове варианты и кивки его вовсе не казались данью вежливости или маячками, обозначающими участие в разговоре, а напоминали скорее короткие и решительные подписи, которыми Окунев визировал страницы грандиозного замысла. А с другой стороны капитану явно было всё равно, к какому пути готовиться.
   Всё же он удивился, постигнув замысел до конца, очнулся даже от тоскливых своих раздумий и терзаний.
   Немудрено. Земли, что я вычерчивал тушью на листе бумаги, не видел до сих пор ни один европеец. Чириков с Берингом вырвали у белого пятна лишь несколько фрагментов, а Кук пока ещё возил уголь между английскими портами и об открытиях мог только мечтать.
   Карта выглядела нелепо. Весь центр листа занимала северная часть Тихого океана, совершенно пустая, белая, и лишь по углам и краям размазались тонким слоем берега Азии и Америки. Наверху карта упиралась в Берингово море, а внизу ограничивалась Гавайскими островами.
   Изображение легко запомнить, если разложить очертания берегов на отдельные элементы, а я воспроизводил его не первый раз и уже набил руку.
   Оконечность американского материка напоминала императорскую корону, ту самую, что венчает пустое место меж двух голов на российском гербе. Дуга Аляски, Алеутских и Командорских островов упиралась в Камчатку. Вторая дуга покороче состояла из Кенайского полуострова и Кадьяка с мелкими островками. Западное побережье континента слегка выгибалось к северо-востоку. Вдоль него лежала россыпь Архипелага. Затем широким наконечником копья в материк врубался Ванкувер.
   Две тысячи вёрст Алеутская дуга, две тысячи вёрст побережье до Орегона. Ещё почти столько же оставалось до северных границ испанских владений. Шесть тысяч вёрст девственных территорий.
  
   ***
  
   Ещё верстая безумный проект в средневековом Пскове, я понял, что одним из моих преимуществ является география. Её в отличие от той же истории я знал неплохо. Правда открытие ворот и последующий за этим пересмотр картины мира повлиял на восприятие пространства. Сплетённая мной паутина переходов, "эфирных путей", вытеснила из головы школьные знания, а в рюкзачке, среди бесполезной теперь груды схем городского транспорта, оказался по случаю только автодорожный атлас Северной Америки. К сожалению даже такие фанаты асфальта, как американцы, проложили дороги далеко не везде и многие острова, пустынные территории Севера оказались за кадром.
   К счастью у меня имелся ноутбук, а в его электронных мозгах хранилась неплохая подборка карт. Правда возникла загвоздка с питанием. Не то чтобы в Пскове не нашлось европейской розетки, проблема была куда глубже. Даже проскочив два с половиной века, я попал туда, где опыты с электромагнетизмом пребывали лишь в зачаточном состоянии.
   Оставалось уповать на аккумулятор, предусмотрительно вынутый из компьютера, как только я попал к динозаврам. Теоретически это сохраняло заряд, но перед тем как поставить аккумулятор обратно, я волновался, хватит ли энергии хотя бы на час работы, ведь к тому моменту я нагулял по прошлому больше четырёх месяцев.
   Не желая терять ни минуты драгоценного машинного времени, я заранее подготовил стопку бумаги, полдюжины грифелей и несколько раз мысленно прогнал порядок действий: какие кнопки нажимать, и какие папки открывать, чтобы быстрее добраться до нужной картинки. Подумал, не стоит ли прервать загрузку и вырубить лишние приложения, но решил, что это только запутает дело.
   Посмодернистским вызовом отбренчала в патриархальной тишине восемнадцатого века звуковая заставка популярной операционной системы, а иконка в виде полузакрашенной батарейки провозгласила недурственные тридцать три процента зарядки.
   Издав победный вопль, я взялся за грифель. Листки бумаги порхали со стола, словно из чрева сумасшедшего принтера. Архипелаги дробились на острова, острова сменялись бухтами и заливами. Некоторые гавани я брал в таком масштабе, что мог перенести на бумагу фарватер или даже пирсы. Впрочем, пирсы я опускал. В спешке я вообще пропускал много подробностей, отдавая предпочтение береговым очертаниям, высотам, координатной сетке, значкам, обозначающим залежи полезных ископаемых.
   Когда компьютер, жалобно запищав, вырубился, я собрал листки и понял, что всё равно слишком увлёкся деталями. Карты отдельных районов вышли в разном масштабе и в разной проекции. И хотя я выставлял координаты, свести воедино фрагменты оказалось нелёгким делом. Составлять общую карту пришлось на глазок, а идеальной соразмерности добиться не удалось.
   Но даже моё несовершенное творение для восемнадцатого века было революционным. Потому, не будучи ещё уверенным в Окуневе абсолютно, я не решился, так сказать, открывать карты и потому грубую схему Восточного океана набросал по памяти.
  
   ***
  
   - Ну вот, примерно так, - я капнул тушь, обозначив последний из Гавайских островов.
   - Ты собираешься добраться туда? - капитан показал на залив Сан-Франциско.
   Нет, всё же он был профессионалом, этот Окунев! Сразу ухватил суть.
   - Не сразу, - сказал я. - Но со временем обязательно. Промысел там невелик, но место отменное. Тот, кто им завладеет, весь Восточный океан в руках держать сможет. Однако прежде нужно закрепиться вот здесь. - Мой палец упёрся в окончание Алеутской гряды. - На острове Уналашка. Затем Кадьяк, Ситка, Нутка.
   Я ожидал, вопроса, откуда, мол, мне известны неведомые никому берега и острова и собирался уже рассказать капитану заранее сочинённую историю о дяде, который якобы был мореходом и участвовал в экспедиции Чирикова, а перед смертью поведал одному только мне тайну открытий.
   Вместо этого Окунев неожиданно спросил:
   - Зачем тебе всё это?
   Вопрос застал меня врасплох. Подумав немного, я решил сказать правду.
   - Если честно сам по себе промысел меня интересует мало. Ну, выбьем всего зверя за десять-двадцать лет, а дальше-то что? Заработать я и на хлебных поставках могу неплохо, а вот душе хочется иного.
   - Чего же? - он посмотрел на меня красными до сих пор глазами, которые обычно смотрели куда-то в землю.
   - Новой землицы приискать, - сказал я, выдержав взгляд. - Только не хочу шуметь раньше времени. Так ты уж меня не выдай. Помешают.
   На этот раз Окунев задумался надолго.
   - Тебе корабль хороший нужен, - сказал он, наконец.
   - Средства у меня есть, - быстро ответил я. - Дай только время, построю самый лучший.
   - Просто так не построишь, - буркнул штурман. - Если теперь закажешь, то к весне тебе невесть что смастерят. Обманывать не будут, положим, но сам посуди: из леса сырого наберут, так по морю далеко не уплывёшь. А сухого хоть вдвое дороже предложишь, не добудут. Доску если по уму сушить не меньше года потребно. Нет, тут загодя надо суетиться.
   Я догадался, раз Окунев спорит, значит, имеет на уме лучший вариант. Так оно и вышло.
   - Вот что, - сказал капитан после паузы. - Рытов после нынешнего похода тоже собирался серьёзным промыслом заняться. На острова Обмана нацеливался. Собственно все четыре предыдущих года он только средства собирал. Говорил, мол, последний раз на север сходим и хватит. - Окунев вздохнул. - Сходили...
   Он опять задумался, в который раз переживая потерю, и, тряхнув головой, наконец, изложил суть:
   - Покойный хозяин мой, ещё в прошлом году заказал большой гвозденник. Тут у нас несколько адмиралтейских мастеров бедует, так он с одним уговорился. Да не с кем-нибудь, самого Березина подрядил. А для Рытова всегда на совесть строят. Он в этом деле понимал не хуже корабельщиков, всегда сам на промысел ходил, а потому требовал отменной работы. И не только требовал - сам деревья отбирал, под его присмотром лес рубили и доску готовили. Канаты заказывал, парусину, якоря. Правда, привезти всего не успел.
   Добрый должен получиться корабль, хоть за океан на нём. Другой такой только Бичевин строить начал, но ему ещё работы невпроворот, а этот считай готовый почти. В этом годе основу набрали, обшили. Весной проконопатят, просмолят, ускобят...
   Капитан махнул рукой.
   - Теперь-то он Семёну без надобности. Наследник его ещё мальчишка... - Окунев опустил взгляд. - Ты к вдове сходи, к Алевтине Дмитриевне, да перекупи паи-то. И ей будет, на что сына с дочерьми растить, и тебе на шитике зазря тонуть не придётся.
   И поспеши. Когда другие про корабль пронюхают, многие на него позарятся. Если даже наши ротозеи ушами прохлопают, так тот же Бичевин постарается перекупить, или из камчатских промышленников кто-нибудь. А если сейчас с вдовой договоришься, то и опередишь всех...
   - Ну так давай сходим к ней не откладывая, - загорелся я.
   Окунев резко мотнул головой.
   - Не смогу я в глаза им смотреть, - буркнул он. - Не пойду.
  
   Глава двенадцатая. Корабль
  
   Окунев упёрся, и к Рытовым пришлось бы идти одному, если бы не выручил Данила. Лично я просто не представлял, как подступиться к делу. Говорить с семьёй, только что потерявшей кормильца о покупке корабля представлялось мне слишком циничным. Мародёрство просто какое-то. Благо Данилу уже ввели в курс дела и, заметив моё смятение, он сам вызвался вести переговоры с вдовой.
   - Я Алевтину знаю, мне будет проще.
   По дороге я попытался расспросить компаньона об Окуневе, но тот уклонился от однозначной оценки.
   - Мореход он, как говорится, милостью божьей, однако, вот Рытова же потопил. Другой бы настоял на своём, а этот слаб перед хозяином оказался. В море опасно, когда собственной воли кормщику не хватает.
   - Ну, так лучшего мне и не надо. Я не собираюсь, как Рытов штурвал из рук вырывать.
   - Да пожалуй, что другого тебе всё равно не найти, - нехотя согласился Данила.
  
   Дом погибшего шкипера наполняла печаль. Здесь разговаривали вполголоса, сохраняя на лицах иконную благость и смирение. Даже девочки ещё слишком мелкие, чтобы осознать утрату, обходились без шума и детской возни. Однако никаких иных признаков траура я не приметил. Со дня гибели кормильца прошло уже три недели, а трагическое известие семья получила только позавчера. Домашние, может быть, и готовили какие-нибудь поминки на сороковой день, но пока они тихо скорбели.
   Нас приняли сразу. Дочурок мать отослала в соседнюю комнату, а сын, подросток лет четырнадцати, заявил, что останется.
   Данила в двух словах изложил дело.
   - Смотри Алевтина, - убеждал он. - Сама ты не потянешь такое хозяйство, а Яшка молод ещё. Пока подрастёт, корабль сгниёт уже. Иван же человек честный. За прежние мужнины расходы даёт тебе три сотни рублей монетой. Затем с промысла тебе один пай оставит, и Яшке положит пай. Девчонкам твоим на приданое хватит. А, кроме того, я за его кошты буду вам провиант поставлять по надобности. Так что нужды знать не будешь.
   Алевтина Дмитриевна посмотрела на сына. Видимо в их семье такие дела решали мужчины, пусть и юные. Паренёк думал довольно долго. Его лицо даже побледнело от ответственности за принимаемое решение.
   - Я с вами пойду, - заявил он, наконец. - А иначе не уступлю корабля. Меня отец всё одно собирался с собой брать. А как я теперь ремеслу обучусь на берегу сидючи? Так что решайте сами. Простым промышленником пойду или матросом.
   На лице вдовы не отразилось и тени страха. Потеряв только что мужа, она не набросилась на сына с уговорами и возражениями. Вот что значит морская семья.
   - Хорошо, - согласился я, выдержав паузу ради приличия, но на самом деле готов был заполучить корабль хоть со всем семейством в придачу. - Люди мне нужны. Но простым зверобоем тебе мелковато будет. Ты вроде бы как пайщик. Пойдёшь учеником к Окуневу.
   И только тут Алевтина Дмитриевна вздрогнула.
  
   ***
  
   От Охотска до кустарной верфи покойного Рытова было два дня пешего хода. Вместе со мной отправилась почти вся имеющаяся на данный момент команда - Окунев и двое его парней, а так же Данила, который в промыслах мало что понимал, зато отменно разбирался в финансах. Старший из Окуневских матросов постоянно чихал. Я сперва отнёс это на счёт простуды вызванной кораблекрушением и долгим пребыванием на голой скале, но, оказалось, чихал парень с детства, и называл свою болезнь "чихоткой", за что и получил такое прозвище. Молодого матроса звали Борькой. Он выглядел совсем ещё мальчишкой - может быть на пару лет старше Яшки Рытова - но уже имел опыт. Сам Яшка, объяснив, как найти плотбище, остался дома, но пообещал прибыть сразу после сороковин.
   Мы постарались покинуть городок тихо, чтобы скрыться от возможных претендентов на рытовское наследство. Пусть сделка уже состоялась, но, как спутники мне объяснили, конкуренты вполне ещё могли подстроить какую-нибудь пакость. Да и вообще такую покупку правильнее держать в тайне как можно дольше.
   Мы пробирались едва заметными тропками, то удаляясь от моря, то возвращаясь к нему. Взбирались на сопки, на подножье берегового хребта, плутали среди болот и густых зарослей колючих кустов. Заночевать пришлось в укрытом среди мшистых скал шалаше, специально для этой цели на полпути и поставленном. В этом месте деревья встречались редко, и приходилось скармливать костру тонкие веточки. Вместо глаз конкурентов, всю дорогу нас сопровождали полчища гнуса.
   Промышленники взяли за правило закладывать полулегальные плотбища подальше от города, на мелких речушках, что, проявляя завидный индивидуализм, впадают в Охотское море каждая сама по себе. Таких речушек на побережье великое множество, места хватает всем, и даже растущая угроза со стороны мятежных коряков не заставила промышленников перебраться под защиту гарнизона в Охотск.
   За ужином я поинтересовался у спутников, зачем забираться в такую даль, не проще ли строить корабль прямо в Охотске. И получил развёрнутый ответ.
   Причина была в принципе вполне понятной - на значительном удалении от порта гораздо проще раздобыть пригодное для постройки дерево, не посягая при этом на монополию государства. Но товарищи тут же добавили, что это понятное всем обстоятельство является лишь отговоркой, удобным поводом, чтобы оказаться подальше от государева ока. И для дела гораздо важнее, что из подобных укромных местечек ватаги могут уходить в море тайком, не ставя в известность портовое начальство. Мало кто желал получать от властей разрешение на промысел, а потом отдавать треть добычи в качестве пошлины. Дело, в общем-то, не новое - непомерные налоги и коррупция делают легальный бизнес убыточным.
   Впрочем, пиратский промысел был не менее опасен, чем в более строгие времена. Пойманные на горячем зверобои отправлялись в острог, их корабли сжигались, а всё добытое обращалось в казну или, что случалось гораздо чаще, в личную собственность казачьего старшины. Тем не менее, промышленники шли на риск.
   - А что делать? - риторически вопросил Чихотка. - Так хоть можно с прибылью обернуться, при удаче.
   Он сморщил лицо, втянул воздух и, застыв на несколько мгновений, облегчённо чихнул. У него явно была какая-то хроническая аллергия или гайморит.
   - А если разрешение получать, то наверняка в долгах увязнешь. И никакая удача не поможет, - продолжил Чихотка. - Кто по уму делает, так тот один поход из трёх заявляет, ну или через раз. И начальство вроде при деле и людям хоть что-то на жизнь остаётся.
   - Да. Тут уж либо по уму, либо по закону, - согласился с ним Данила.
  
   ***
  
   Заимка Рытова состояла из собственно стапелей, возведённых на склоне, и нескольких приземистых избушек, поставленных на высоком берегу, подальше от возможного паводка. Людей ни на работе, ни возле жилищ мы не увидели.
   На стапелях стояло красивое судно. От уже виденных мной чахлых корабликов, что прибывали с промыслов и даже от вполне добротного казённого бота, оно отличалось не только размерами, но и наличием двух мачт. Настоящих, высоких, сложенных из нескольких деревьев, с реями на двух ярусах (стеньги пока стояли отдельно), хотя и с временными подпорками и растяжками вместо такелажа. Мне как человеку сухопутному это внушило уважение. Не ладья какая-нибудь древняя. Хотя, сказать по правде, кораблик был всё равно невелик.
   - И на этот, чтобы с парусами управиться, сколько народу нужно, - пояснил Окунев, которому, судя по блеску глаз, корабль сразу пришёлся по душе. - Зато ход у галиота хороший, и волну лучше держит. От ветра опять же не так зависит, может и при боковом неплохо идти. Да и вместительность побольше, чем у шитиков. На таком и счастья попытать можно.
   Пока мы рассматривали покупку, Чихотка где-то наверху разыскал старого корабельного мастера.
   - Березин, Харитон Михайлович, - представил он старика уважительно, полным именем.
   Тот, уже зная о гибели Рытова, вовсе не удивился смене хозяина, не стал выспрашивать подробностей сделки, а, наскоро оглядев нового владельца и коротко кивнув Окуневу, сразу перешёл к текущим проблемам.
   - Когда снасти будут? - спросил он. - Видишь, мудрёнть, сидим тут без дела, мошку зазря кормим. Канаты нужны, парусина, железа кое-какого недостаёт. Дело-то нехитрое. Семён к весне обещал доставить, а иначе не успеем снарядить до лета.
   - Раньше будут, - заверил я. - Только мне точно знать нужно чего и сколько привозить. У Рытова может и были какие записи, но я их не видел.
   Мастер запустил руку в бороду. Хмыкнул.
   - Ладно, поброди тут, а я пока покумекаю, прикину.
   Тем временем на шум из домиков повылазили заспанные работники. Чихотка с Борькой, приметив знакомых, отправились к ним поболтать, а мы с Данилой и Окуневым обошли корабль. Корма оказалась обрубленной, набранной из досок точно донышко кадки. Между двумя махонькими оконцами, похожими на амбразуры, спускался рулевой привод. Никаких там балконов, резных колонн и прочих украшений. Галиот не галеон.
   - Кстати, как собираешься наречь корабль? - спросил Данила, увидев пустоту в том месте, где по всем канонам следовало красоваться названию.
   Вот ещё головная боль. Вообще-то моему вкусу соответствовали античные имена, но любовь к древности, как и к мифологии, ещё не укоренилась в империи. Все эти барышни- Юноны, Паллады и Авроры - дожидались лучших просвещённых времён. Пока же, как я успел понять, суда называли именами святых. Не слишком набожные, но жутко суеверные промышленники словно искали тем самым дополнительной защиты от стихии. Однако к моему появлению все козырные названия уже разобрали. Пётр, Павел, Николай, Георгий, Капитон... - эти имена давно на слуху.
   - Я собираюсь снарядить много кораблей, - пораздумав, заявил я. - Очень много. Будем называть их по именам семидесяти апостолов, а первенца назовём "апостол Онисим".
   Данила улыбнулся. Окунев едва заметно поморщился. Название явно не пришлось капитану по вкусу. Оно понятно - святой Онисим считался заступником пастухов, а не мореходов.
   - Следующий будет "апостол Филимон", - успокоил я капитана. - А потом "Варнава", наверное. Чего-то я всех их и не упомню.
   - Семьдесят? - буркнул Окунев. - Не много ли?
   Была ли этому виной пережитая катастрофа, или мореход уродился таким серьёзным, но он воспринимал всё слишком буквально.
   - Ну, с десяток я бы заказал, - сказал я. - Вот только бы найти, кто их построит. У Березина народу, я гляжу, маловато.
   - Народу не только у Березина маловато, - заметил Окунев. - С кем в море-то выходить? Мы и на этот-то кораблик работников ещё не набрали, а ты десяток...
   - Наберём, - отмахнулся я.
   При виде корабля меня охватил оптимизм, и никакие проблемы не казались мне сейчас слишком большими.
   - Кого наберёшь, голытьбу всякую? - заспорил Окунев. - А мне корабельные работники нужны, которые толк знают и опыт имеют. Я-то напротив рассчитывал отсюда кого-нибудь сманить. А мореходов на десяток кораблей ты где найдёшь? А для промыслов зверобои нужны. То-то!
   - Придумаем что-нибудь. Главное - корабли. Без них и людей искать незачем.
   - Пошли, поговорим с Березиным, - предложил Данила.
   Мы обошли галиот с другой стороны и вернулись к мастеру.
   - Погоди с расчётами, Харитон, - сказал Данила. - Тут новое дело образовалось.
   Из дальнейшего разговора выяснилось, что после рытовского заказа артель Березина собиралась разбежаться. Данила тут же предложил занять её долгосрочной работой. Мастер прикинул стоимость. Его работа обходилась недёшево. Однако если учесть мои возможности доставлять материалы по цене производителя, я спокойно укладывался в пять тысяч рублей за каждый корабль. В то время как прочим заказчикам точно такой же обошёлся бы в несколько раз дороже. Но главной проблемой оставались темпы постройки.
   - Хотелось бы каждый год получать по два новых галиота, - заявил я. - Материалы проси любые - всё в срок доставлю, хоть из самого Петербурга.
   - Два в год не построю, - сразу отказался Березин. - Дело-то нехитрое, но дерева не хватит, не из сырого же леса строить, мудрёнть? И людей смышлёных в обрез.
   - Пусть по одному кораблю каждый год будет, - предложил Окунев сразу и мне и мастеру. - И то людей с трудом наберём...
   - И по одному в год не получится, - возразил мастер. - Вот за два года один такой смогу строить. И уж краснеть не придётся. В эту зиму народ за лесом отправим, весной сплавим, распилим. А два лета сушить будем. Но зато уж корабль добрый получится, жаловаться не станешь.
   - А нельзя ли сразу побольше дерева наготовить, чтобы потом разом два корабля заложить? - спросил я.
   - Ну, тогда мы только заготовками и будем заниматься, мудрёнть, а строить-то когда? Лучше уж мерно работать. Без спешки.
  
   Н-да. С такими темпами мои семьдесят апостолов обретут воплощение через сто сорок лет.
   Данила, молодец, прочувствовав обстановку, достал водку, огурчики, луковицу. Мы забрались в недостроенный галиот и продолжили разговор. Скрепя сердце я согласился на одно судно в два года, но для начала хотел получить хотя бы ещё один корабль сверх рытовского.
   - С двумя как-то надёжнее, - сказал я. - Не на Камчатку всё-таки собираемся, в Америку.
   - Да ты не спеши, - убеждал Березин. - Куда спешить-то, мудрёнть? Пока на одном сходишь. А как вернёшься, глядишь, и второй подоспеет.
   Эту "песню мудрого старожила" я уже слышал. И от Родионова, и от Зыбина. Что за напасть? Каждый считает долгом посоветовать мне, не торопиться. А мне трудно объяснить им, что американские земли не вечно будут вакантными. Европейцы не дремлют. А мелкой шайкой с единственным корабликом шесть тысяч вёрст берега не то что не удержать, но и не застолбить толком. Нет, мне нужен был целый флот.
  
   - А если я людей в помощь пришлю? - предложил я.
   - Кого ты мне пришлёшь, мудрёнть? Казачков, зверобоев или купчишек вон? - Березин кивнул на Данилу.
   - Ну, хоть кого-нибудь, пусть на подхвате будут.
   - Ладно, посмотрим, - сдался мастер. - Может, кто из них и смышлёный окажется. Может с других плотбищ кто-нибудь перебежит. Дело-то нехитрое. Вон Осип Леонтич корабль для Бичевина закончит, народ у него освободится. В общем, посмотрим. Железа и снастей ты, значит, привозишь. Дерева кое-какие запасы у меня есть, можно у того же Зинина взять, если что осталось. Так что один кораблик я, пожалуй, за лето построю. Но следующий только через год от первого будет.
   Мы прикончили запасы спиртного и вернулись к делам. Мастер принялся перечислять необходимую номенклатуру и голова моя скоро опухла от изобилия незнакомых названий и допотопной системы мер.
   - Ещё спутаю что-нибудь, - остановил я его. - Притащу в такую даль ненужный хлам. Ты мне лучше дай гвоздь или скобу, как образец, и скажи, сколько точно таких же надо доставить на каждый корабль. Глядишь, и пойдёт дело.
   - А якорь тебе, мудрёнть, не дать для образца? - ухмыльнулся Березин. - А то дело-то нехитрое.
  
   ***
  
   Воодушевлённый долгожданным приобретением корабля и подвижками с набором команды, я решил ещё раз наведаться к начальству. Теперь за плечами у меня имелся кое-какой опыт, в голове знания, а на руках был сильный козырь. Начальнику порта я решил предложить хлебные поставки по весьма низкой цене. По невиданной для Охотска цене.
   К этому времени скопище пленных коряков уже стало серьёзной проблемой для власти, если не проблемой критической. Вряд ли Зыбин обладал глубокими познаниями в медицине, чтобы сознательно опасаться именно эпидемии, но скопление голодных и больных от истощения пленников интуитивно заставляло его нервничать. Он не знал, как поступить с такой прорвой народа, но чувствовал, что решать вопрос надо и решать срочно, не дожидаясь, пока из Иркутска поступят внятные распоряжения. Люди могли начать умирать в любой миг, что и помимо эпидемии грозило большими хлопотами.
   Как раз в те дни, когда я любовался новеньким галиотом, Зыбин решился на отчаянный шаг и предложил населению - казакам, обывателям, купцам - разобрать пленников на зиму по домам, "в холопство", за одну только кормёжку. Однако люди от старика отмахивались. Еда у населения хоть и имелась, но стоила недешево, работать народ умел и сам, а на счёт пленных ещё бабушка надвое сказала, какие они работники. Многие просто боялись пускать под крышу дикарей, к тому же недавних врагов. Так коряки и копились под стенами острога, обречённые на голодную смерть.
  
   - Холода скоро, - начал я разговор. - А у вас пленных коряков кормить нечем...
   - Коряков!? - вскричал Зыбин. - Я вот их батогом покормлю! О чём ты говоришь, добрая ты душа? Да мне служивых нечем кормить, ясачных сборщиков, писаря!
   - Тем более, - пожал я плечами. - Я могу поставить казне ржаную муку по три рубля пятнадцать копеек за пуд. И для пленных и для служивых. Причём значительную часть успею поставить ещё до ледостава. У меня суда на Лене ниже Якутска стоят, приказа дожидаются. Могу повернуть сюда сколько нужно. Так что решайте быстрее пока время есть.
   - Пять тысяч пудов! - не раздумывая сказал Зыбин.
   - Легко! - быстро ответил я. - Пятнадцать тысяч семьсот пятьдесят рублей. Монетой.
   - Запиской на Иркутск, - возразил начальник, одновременно пытаясь подсчитать в уме названную мной сумму. - Где я тебе тут столько монеты найду?
   Однако я загодя выяснил финансовые возможности охотской канцелярии. Коррупция ведь палка о двух концах.
   - Восемь тысяч монетой, - упёрся я. - Остальное, так и быть, согласен: частью запиской на Иркутск, а частью снаряжением.
   - Каким таким снаряжением? - старый солдат заподозрил подвох.
   Но он уже заглотил наживку и я мог позволить себе некоторые вольности при общении с "мундиром".
   - Так я же не просто так вас дешёвой мукой засыплю, - широко улыбнулся я. - Свою корысть имею. Мне разрешение на морской промысел требуется и на наём в Охотске людей. Вы мне в прошлый раз отказали, как новичку. Сказали, мол, посмотреть нужно, в деле проверить. Я не в обиде. Вот теперь и докажу, что могу любое дело осилить.
   - Любое дело, - буркнул Зыбин. - Ишь ты!
   - Один галиот у меня уже есть, - продолжил я. - Только разрешения дожидается. Ещё один корабль собираюсь построить и снарядить в ближайшее время. К лету. Но хотелось бы заранее и на него разрешение иметь. Оно мне спокойнее как-то.
   - Хоть на десять кораблей, - сказал Зыбин. - Но не раньше, чем прибудет хлеб. А то на словах-то вы, купцы, горы наобещаете.
   - Хлеб будет, - заверил я. Половина дела сделана. Нужно дожимать старика. - Ну так вот, о снаряжении... Торговому кораблю по закону пушки положены. А где мне их взять? Данила вон пушкам не торгует, а если до Петербурга добираться так и там бумагу потребуют. По коллегиям бродить, по присутствиям всяким - гиблое дело. Проще здесь поискать возможность. Хотя бы фальконеты какие раздобыть на худой конец.
   - Торговому кораблю положены пушки, это правда, - согласился Зыбин и вдруг резко ударил по столу ладонью. - А вот промысловому нет! Не положены! Эдак всякий рыбак с пушкой задумает плавать.
   - Но я ведь и собираюсь торговать с дикими. А если, как слухи ходят, морскую торговлю с Китаем откроют, то и туда наведаюсь.
   - Ишь ты, слухи... - старик смотрел на меня без раздражения, даже с каким-то азартом. - С кем ты пушками воевать собрался, добрая ты душа, с дикими, с китайцами? Или по бобру стрелять будешь?
   Он задумался. Я молчал.
   - Пушки получить непросто... - сказал Зыбин. - Вон Бичевин не чета тебе купец, с ним большие чины за руку здороваются, а и то через губернатора да сенат просит. А там, стало быть, лучшие мужи заседают и помимо таких пустяков как война, решают, дать купцу пушек или не дать, а если дать, то каких и сколько, и снарядов к ним сколько положить и пороха. И вот пока они в Петербурге думают, он сидит в Иркутске и ждёт. А ведь и у него, наверное, дело стоит. А ты, значит, хочешь мимо чинов прошмыгнуть и самому Бичевину нос утереть?
   - Хочу, - кивнул я. - Хлеба дешёвого тебе Бичевин не доставит.
   Зыбин подумал ещё немного.
   - Ладно, - махнул он рукой. - Дам тебе пару пушечек для начала, с порохом и ядрами. А дальше сам уж крутись. Но с возвратом дам. На три года.
   - И гранаты, если есть, я бы взял.
   - Гранаты? Пусть будут гранаты, добрая ты душа. Толку-то от них, правда, от гранат этих... - старый солдат задумался, видимо вспомнив что-то своё, солдатское. Потом вернулся в шкуру начальника. - А сверх того казака ясачного дам. Пусть заодно присмотрит, как ты там воюешь и с кем.
  
   - Ты вконец решил меня разорить? - возмутился Данила, выслушав отчёт о моей встрече с начальником. - Казённые поставки закрыл? Пять тысяч пудов! Да кто же теперь у меня брать станет? Ты думаешь, Афанасий только казакам хлеб раздаст? Как бы не так! Пустит в продажу тихонько. Уж своего не упустит!
   - Брось, Данила, - я пребывал в благодушном настроении. - Я же обещал сделать тебя первым купцом на всём побережье. И сделаю. Табаку подкину весной, железа, тканей всего чего захочешь...
   - Чаю, - буркнул купец.
   - Будет тебе чай, Данила. Самый лучший. В Китай пока не собираюсь, но может быть, в Иркутске немного закажу.
  
   Глава тринадцатая. Лёд тронулся
  
   Промысловый сезон закончился. Все кто смог уже прибыли в порт, перевалив через последнее на пути к дому препятствие - бар перед входом в дельту. Уцелевшие казённые и частные суда вытащили на берег и убрали оснастку до весны. Зверобои, матросы, получив расчёт, устроили затяжную гульбу.
   Осенью город вообще оживал. Население почти удваивалось. Прибывали на отдых казачьи отряды, измотанные беготнёй по раскисшей земле за бунтовщиками. Возвращались с удалённых верфей плотники, чтобы зимой уйти верх по речушкам на заготовку леса. Приезжали скупщики пушнины. Некоторые из них оставались здесь на зиму и, собрав лучшие декабрьские и январские меха, вывозили товар по санной дороге. Но большинство спешило обернуться до сильных морозов, потому что санный путь санным, строго говоря, не являлся, он шёл через перевалы, и отваживались на него немногие.
   Осенний Охотск был весел, шумен, многолюден. Зато погода установилась мерзкая. Холодный ветер, затяжные дожди. По утрам частенько хрустел под ногами ледок. Опасаясь зависнуть здесь на зиму, я подумывал уже о том, чтобы исчезнуть до весны. Но прежде следовало доставить Зыбину обещанный хлеб, а также наведаться к Березину, подбросить рабочим припасы и согласовать список необходимых для строительства и оснастки материалов. Поскольку слишком быстрый привоз мог вызвать ненужные подозрения, я решил начать с плотбища. К счастью мне больше не нужно было пробираться по тропинке через сопки и даже если старый мастер не пошутил, через дыру в пространстве я мог утащить и якорь.
  
   Яшка Рытов уже перебрался на плотбище и включился в работу. Гибель отца не сделала его угрюмым, чего впрочем, и следовало ожидать - в семьях промышленников часто теряют мужчин. Меня поразило, что ни в Охотске, ни здесь на верфи, никто не выражал пареньку сочувствия. Фальшивое, дежурное сожаление ещё не выработалось культурой, а естественное было не в ходу на фронтире. Лишь иногда, да и то за спиной кто-нибудь вздыхал, мол, рано парень отца лишился. Ещё годок другой и подменял бы старика в деле.
   Яшка оказался весьма живым парнишкой. Он суетился на стапелях, лез в каждую щель, засыпал вопросами Березина. Он наблюдал, как конопатят щели, настилают палубу, готовят снасти, сплетают канаты, затем сам пробовал сделать то одно, то другое и занимался до тех пор, пока у него получалось не хуже чем у опытного работника.
  
   Переговорив с Березиным, получив тяжеленный мешок с образцами и подробнейшие инструкции, я распрощался с плотбищем до весны.
   У Данилы меня уже поджидал Окунев.
   - Собирайся, пойдём, - сказал он.
   - Куда? - удивился я.
   - Ты же хотел найти людей?
   - Хотел.
   - Ну вот. Сегодня старовояжные собираются у старика Родионова. Поговорить, помянуть тех, кто не вернулся. Там же и про наступающий год разговоры будут. Глядишь, сманим кого-нибудь.
   Усталость как рукой сняло. Я потребовал от Окунева подробности. Он рассказал.
   Собирались вместе старовояжные нечасто. Не все из них жили в городе, многие имели починки в устьях речушек, рядом с плотбищами, заимки в лесу. Иные промысловики зимой предавались пьянству, спуская заработанное за сезон потом и кровью, но разумные больше недели не гуляли, чинили корабли и охотились в прибрежных лесах или скупали у туземцев пушнину. Только осенью, возвращаясь с промыслов и в начале лета, ожидая чистой воды, они собирались вместе. Делились впечатлениями, говорили осторожно о планах на предстоящий сезон.
   Итак, предполагалась грандиозная подпольная пьянка, корпоративная вечеринка, и Окунев собирался провести на неё меня. А это давало возможность найти соратников. Мои два корабля, если они и будут построены в срок - сила для задуманного размаха ничтожная. И не имея возможности собрать собственную флотилию, я подумывал о том, чтобы разделить великий поход с конкурентами.
  
   ***
  
   В небольшом домике Родионова на окраине Охотска собирались только те, кто сами выходили на промысел. Купцов, судовладельцев, приказчиков, если они предпочитали отсиживаться на берегу, на посиделки не приглашали, равно как не приглашали и служивых людей. Новичков, кстати, тоже зазывали редко, тот же Родионов меня не пригласил, но Окунев имел среди мореходов немалый вес и таким образом стал для меня пропуском в промысловое братство.
   Судя по ворчливым и тоскливым разговорам, братство клонилось к закату. Всё доброе и светлое говорилось о далёком прошлом, а всё неприятное о настоящем, что до будущего, то его рисовали в самых чёрных тонах.
   Перекупщики, компании, долги и покрута разрушали общинные устои поморцев, перенесённые на берег Восточного океана с северных морей. Формально многие из них продолжали промышлять артелями, считались пайщиками, то есть вроде бы равными. Вот только паи давно распределялись неравномерно, и прибыль доставалась единицам. Тем, кто снаряжает корабль и устанавливает цену на припасы да добытые шкуры.
   - Устав наш морской им не по нраву, купчинам-то, - жаловался пожилой зверобой. - Вроде с хорошей добычей возвернёшься, а подсчитают расходы - слёзы. За жратву вычтут, за одежду. Концы с концами сведёшь и то радость. Зиму перебедуешь и опять в долгах.
   - А те, кто по-божески доходы считают, они в деле не держатся, - поддержал старика крупный парень по прозвищу Дышло.
   Тут к слову вспоминали и о Басове. На его счёт общество во мнении разделось. Одни не желали верить в виновность купца, другие допускали, что тот мог соблазниться воровством. Хотя бы, для того чтобы семью немалую прокормить.
   - Неводчиков-то Мишка чего не пришёл? - спросил кто-то. - Вот бы и рассказал нам. Всё же в друзьях они ходили с Емельяном.
   - Приболел он, - ответил Родионов. - Да и не знает Михаил ничего толком.
   - И-эх...
   Кто-то напомнил, что именно Басов медь на острове приискал, да сдуру властям её преподнёс. Что потом на него инспекторов из берг-коллегии спустили, которые на остров тот Медный сходили, да эту самую медь первооткрывателю в вину и поставили. Дескать, невелики запасы оказались, а раз так, то Басову и следует возмещать затраты за пустую казённую экспедицию. И барышей с прежних промыслов не хватило старику расплатиться. А уж стояли за всей интригой камчатские воротилы, или само так вышло, кто знает.
   - Так что может и правда, решился Емельян Софронович от безнадёги на лихое дело, - подытожили старожилы.
  
   Казарам слова не давали. Я и не настаивал, сидел тихо, как мышка в собрании котов, слушал, на ус наматывал, наблюдал, пытаясь за внешним видом и речью людей угадать их суть. А вот мой капитан заметно тяготился обществом. То ли считал, что его за глаза обвиняют в гибели рытовской ватаги, то ли сам чувствовал себя виноватым. Так или иначе, он уселся в дальнем углу и в разговоры не лез. Возможно, какие-то слухи на его счёт по Охотску действительно ходили, однако у Родионова собрались люди, способные отличить правду от вымысла. Окуневу не сказали ни слова в упрёк, а когда вспоминали погибших то, выслушав рассказ Чихотки, признали, что Рытов погиб сам и людей погубил по собственной глупости. Впрочем, капитану оправдательный вердикт облегчения не принёс. Выпив со всеми за упокой душ товарищей, он совсем ушёл в себя, забился в свой угол ещё глубже и, прикрыв глаза, будто задремал. Я вполне оценил его жертву и был благодарен Окуневу за то, что он привёл меня сюда, хотя сам наверняка желал пропустить сборище.
   Помянув ушедших, заговорили о следующем лете. Веселья это, однако, не прибавило. Люди делились планами с каким-то унынием в голосе, словно в последний путь собирались. Кто-то думал отправиться на Камчатку, другие на Курилы, большинство же предполагало как всегда промышлять вдоль берегов Охотского моря. Лишь два или три молодых промышленника заявили, что попытают счастье на островах восточней Камчатки или на берегах севернее её.
   - Горячку порете, парни, - говорили им старики. - Там с одного боку Трапезников, а с другого Холодилов. Всё норовят под себя подгрести. Продыху не дадут. А ещё дальше чукчи. Гибельное дело.
   - Уж что бог даст, то и возьмём, - возражала молодёжь.
   Я и тут не стал выступать перед собранием с зажигательной речью. Молчал на пару с капитаном. Выжидал. А когда кто-то спросил случайного на сходке новичка, чего тот намерен пытать в гиблых восточных морях, скромно заметил, что опыта мореходного имею мало, но ищу того, с кем могу войти в долю для весьма опасного, но сулящего богатую добычу похода.
   - На камчатский берег? - уточнил один из молодых мореходов по фамилии Бочкарёв.
   - На американский, - ответил я как можно более ровно.
   В какой-нибудь другой обстановке меня высмеяли бы и сразу забыли. Но сейчас, когда все давно выговорились, вольная тема показалась достойной пары слов. Тем более что других новичков в этом обществе не случилось. Некому, стало быть, и науку показывать.
   - На острова Обмана? - уточнил кто-то.
   - Нет. До матёрого берега собираюсь добраться.
   - Эвон куда! - протянул давешний зверобой, что жаловался на купцов. - А потонуть не боишься на шитике-то?
   - У него не шитик, - заметил вдруг Окунев из угла. - Он рытовский новый галиот перекупил. Корабль добрый. Другого такого ни у кого больше нет.
   Ай да капитан, всё, оказывается, слышал и вставил вовремя слово. Старожилы замолчали, не зная воспринимать моё проворство как свидетельство хватки или как наглость неслыханную. У молодых парней и даже кое у кого из ветеранов блеснули глаза. Значит, бродит понемногу идея, манит людей землица заморская. Зажурчала водка, разливаемая по кружкам в разных концах стола. Послышались резкие выдохи, перестук посуды, зачихал Чихотка, крякнул кто-то из стариков.
   - Америка не ближний свет, - выговорил, наконец, зверобой.
   - За одно лето не пройти, - согласился я. - Если бы из Петропавловска другое дело, но отсюда не дойти. В два, в три перехода, но доберусь.
   - Случалось мне держать в руках тамошних соболей, - сказал один из старожилов на вид лет семидесяти. - Ещё когда из Анадырского острога товар возили. Так себе, скажу я вам братцы, соболь американский, мохнашка.
   - Ну, так не за одним только соболем я народ собираю. Знаю, как найти два острова потаённых, где зверя такое изобилие, что он давит друг друга телами.
   Потаёнными я обозвал острова Прибылова, ещё не открытые к тому времени. С помощью этой сокровищницы я надеялся завлечь промысловиков. Поставить их так сказать на путь истинный.
   - Сказки... - отмахнулся старожил. - Сколько здесь живу то и дело слушаю сказки. Про новые земли, про зверей...
   - Сказка ложь, да в ней намёк. А я путь знаю.
   - Он знает, - вновь подал голос Окунев. - Я чертёж видел.
   - Мало ли всяких чертежей по рукам ходит, - заметил, вздохнув, Родионов. - Ещё Штеллер покойный про землю рассказывал, да никто её не нашёл пока что.
   - Так чего же сам не сходишь, один? - вмешался Дышло. - Чего народ баламутишь?
   Ну вот. Вопрос задан. Теперь можно и агитацию развернуть.
   - Если никого не найду, то и один схожу, будь уверен. Но одному такое дело потянуть сложно. Там ведь в чём беда - наскоками промысел вести невыгодно. Большая часть времени на переходы опасные уйдёт. Нужно основательно на дальних островах садиться. Лет на десять, а то и на пятнадцать. Гавань удобную разведать, крепость поставить. А уж оттуда можно и на промыслы выходить. Вот так вот.
   Но людей у меня пока мало. Да и чего ради стараться за всех. Крепость и порт любому полезны будут, значит, и ставить сообща надо.
   - Ну, ты сказанул! Крепость! - засмеялся Дышло. - Что и пушки у тебя есть?
   - Будут, - сказал я уверенно. - С Афанасием договорился.
   - Вон как! - протянул Дышло. - А по мне баловство это всё. И простого дубья хватит от диких отбиться.
   - Вот от тебя-то крепость пользой точно послужит, - подцепил его Бочкарёв. - Ты же, как напьёшься, завсегда своих с чужими путаешь.
   Посмеялись сдержанно. Дышло, выпив, и впрямь стал задиристым, встревал не по делу, старших перебивал.
   - Крепость дело хорошее, - произнёс Родионов. - Если ты дерево на неё найдёшь, хотя где ты его там найдёшь, не представляю. Но допустим. Но вот от цинги и голода никакая крепость не защитит. А припасов, что с собой можно взять и на год не хватит.
   - Вот! - сказал я. - Но тем, кто со мной пойдёт, об этом думать будет не нужно. Я прямо там буду хлеб продавать, причём по охотским ценам. И меха буду брать по охотским. Так что после промысла с хорошим барышом каждый вернётся.
   - Брешешь! - вскрикнул зверобой.
   - Ничуть. Из вас купцы последнее вытягивают через нужду. Вы же, получается, работаете на них даром. Сколько сюда да на Камчатку народу приходило, чтобы заработать, а хоть один домой с барышом вернулся? Куда там! А у меня строго по охотским ценам расчёты будут. И не только со своими. С каждым, кто уговор заключит.
   - Какой уговор? - спросили разом несколько человек.
   - Крепость помочь мне поставить. Это раз. Второе - зверя не выбивать полностью. Оставлять на развод, давать передышку. Ну а в-третьих, диких не трогать. Силой не отбирать у них ничего. Только на свободный обмен меха брать. И самих не неволить, а женщин, если приспичит, по их обычаю выкупать.
   - Может с ними ещё табачком делиться? - усмехнулся кто-то.
   - Не трогать? - взревел уже изрядно опьяневший Дышло. - А ты знаешь, как они ребят наших режут? Сперва улыбаются, вроде как гостям рады, а потом нападают, только спиной повернёшься. Или если корабль выбросит, а людей от цинги шатает, они добивают без жалости. Здесь что чукчи, что коряки, что алеуты... никакой разницы.
   Половина старожилов одобрительно загудела, другие выжидали, чем я отвечу.
   - Для того и крепость, чтобы обороняться, для того и припас, чтобы от цинги не шатало, - сказал я. - А нападают они понятно отчего.
   - Отчего?
   - Оттого что вы меры не знаете. Выбиваете всё зверьё вокруг да ещё из селений туземных меха выгребаете.
   Моих сторонников заметно поубавилось.
   - Ох, не зря ты и корякам хлеб раздавал... - заметил кто-то с дальнего конца стола.
   - Он из жалости, - заступился другой.
   - Вот ещё их жалеть, - вновь заговорил Дышло. - Они в парках собольих ходят, как князья какие, цену пушнине не знают.
   - А ты знаешь, цену-то? - завёлся я. - Ты же этих соболей перекупщику отдаёшь по гривеннику. Вот и считай, что за гривенник спину под нож подставляешь.
   - Нет уж, - бушевал Дышло. - Один разговор с ними может быть. Здесь только так. Только силу уважают.
   - А по мне так истребить их под корень и вся недолга, - поддержал кто-то.
   - Ну и ладно! - рассердился я. - Нравится драться с дикими деритесь, только мало, кто из вас уцелеет, когда они всерьёз обозлятся. А кто со мной пойдёт, наторгует больше, чем вы разбоем отберёте. Потому как убить и труп обобрать один раз только можно, а торговать сколько угодно.
   Я встал, собираясь покинуть сходку пока высокие договаривающиеся стороны не порезали друг друга по пьянке, но в голову неожиданно пришла шальная мыслишка.
   - И ещё одно условие будет. Четвёртое. Коров морских не трогать.
   Собрание взорвалось хохотом, восприняв мои слова как хорошую шутку. Обстановка сразу разрядилась. Смеялись даже те, кто только что готовы были порвать меня за симпатии к аборигенам.
   - С ними что, тоже торговать по-честному, с капустниками-то? - утирал слёзы старик Родионов. - И к женщинам их с подарками подходить?
   Новый взрыв хохота.
   - К промыслу это не относится, - я зловеще улыбнулся, обращаясь к Родионову и как бы игнорируя всех остальных. - Хочешь верь, хочешь нет, но видение мне было. Запретил хранитель мой морских коров губить. Проклятье, мол, ляжет на всякого, кто их убивает. Думаешь, зря столько народу на тех островах осталось, начиная с Беринга?
   В доме воцарилась тишина. Мистические аргументы подействовали на суеверный народ куда сильнее здравого смысла. А я, уловив кульминацию, предпочёл улизнуть.
   Стеллеровы коровы пришли на ум случайно. Им выпало стать первыми жертвами Русской Америки. Начало истреблению положил сам первооткрыватель, а последнее животное, по-видимому, съел легендарный Шелихов. Не то чтобы я собирался объявить кампанию по защите морских животных и тратить на это время и средства. Но если получится спасти их между делом, без напряжения, то почему бы и нет? Так что идея с проклятием пришла в голову кстати.
  
   ***
  
   Данилу на вечеринку не приглашали, но он то ли от Окунева, то ли от Чихотки прознал, о чём там шла речь, и набросился на меня с упрёками.
   - Ты что, правда решил на островах по охотской цене торговать? - спросил он.
   - Да, решил.
   - Так ты же меня по миру пустишь! - возмутился компаньон. - То казённые поставки прикрыл, то теперь на островах торговать придумал. Кто же здесь из мореходов закупаться станет, если ты по всем острожкам одну цену установишь?
   - Не преувеличивай, - отмахнулся я. - Что они все жить туда переберутся? Пока что-то не захотел никто. А то, если боишься, давай со мной на острова, вот и будешь там торговать.
   - Нет уж. Другого кого сыщи на лавке среди диких сидеть.
  
   Я не особо рассчитывал, что, выслушав мои пламенные речи на посиделках, промышленники сразу бросятся в объятия. Они и не бросились - осторожный народ. Воздушные замки и абстрактные идеи мало влиял на их умы, а звон монеты в моих речах прозвучал не слишком убедительно. Однако и признаков каких-либо козней я не заметил. Что ж, требовалось время, чтобы зёрна сомнений проросли, как у потенциальных друзей, так и у возможных врагов.
   Зато розданный пленникам хлеб дал первые всходы. Через три дня после посиделок к нам на огонёк заглянули четверо коряков. Туземная делегация состояла из двух ветхих стариков и двух молодых парней. Они стояли перед порогом, пока я не предложил им войти и сесть. Там, уже не спрашивая позволения, трое из них достали трубки и закурили.
   Старки, состоящие казалось из одних морщин, сидели как два перезрелых дождевика. Один из парней видимо тоже имел среди коряков какой-то вес, так как держался со стариками на равных. Второй же, чуть полноватый, выглядел слишком весёлым для дипломата. Он не курил, но всё время чего-то жевал и улыбался, разглядывая с любопытством дом. Просто ковбой какой-то
   - Анчо, - представился "ковбой".
   За первым словом последовало второе. И этот поток больше не прекращался до самого конца разговора. Как оказалось, остальные трое русскую речь понимали плохо и Анчо прихватили в качестве переводчика. Однако получилось так, что говорил в основном он, а старики успели раскрыть рот лишь пару раз.
   Один из "аксакалов", выпустив клуб вонючего дыма, что-то произнёс. Второй коротко крякнул.
   - Старики благодарят тебя за муку, - перевёл Анчо.
   - Может, ещё какая-нибудь помощь нужна? - спросил я.
   "Ковбой" перебросился парой фраз с "аксакалами".
   - Нет, - перевёл он. - Табак, конечно, нужен, да и чай тоже, но брать просто так они не желают. Мы не желаем, то есть.
   - Можно не просто так, - заметил я.
   - Говорят, не осталось ничего. Что не сожгли, всё отобрали.
   - Мне люди нужны. Для работы, для промыслов. Пусть подумают.
   Анчо перевёл. Старики поднялись и ушли. Молодые остались. Значит, разговор ещё не закончен.
   - Водку будете? - спросил я.
   - Нет, - улыбнулся Анчо. При этом он даже не взглянул на товарища.
   - Как хотите, было бы предложено, - пожал я плечами и поинтересовался: - Скажи, а почему они сразу ко мне не пришли? Ну, когда я только хлеб привёз.
   - Не знаю, - ответил Анчо. - Может, думали, что хлеб отравленный, а может, решили сначала доесть, а потом уж благодарить. Я тебе лучше сказку расскажу.
   Неожиданный поворот.
   - Валяй.
   - Старики рассказывают, что когда наш предок однажды сбился с пути на охоте, его приютил медведь. Так и выкармливал всю зиму в своей берлоге. А потом охотник вернулся к родичам и медведь каждый год ему рыбу приносил. А когда у охотника дочь подросла, он её отдал медведю в жёны.
   Анчо замолчал, а я довольно долго ожидал продолжения, пока не понял, что сказке конец. Странная такая история. Понять бы только, в чём суть.
   - Мне жены не нужно, - заметил я осторожно.
   - Это понятно, - сказал вдруг второй парень на ломаном русском. - А что нужно?
   - Я уже говорил - люди нужны. Собираюсь на острова на промысел идти. Но это ещё не скоро и вас туда Зыбин не отпустит. А пока работники нужны для разгрузки. Готов припасами расплачиваться или деньгами. Табак с чаем весной подвезу.
  
   Коряки согласились поработать грузчиками. Всё же и для них, в том числе, хлеб предназначался. А пять тысяч пудов не шутка - восемьдесят тонн как никак, четыре фуры, целый корабль. Сверх того кое-что я обещал и Даниле. Мне одному таскать - не перетаскать.
   Тогда я придумал такую штуку. Разжился тремя лодками и переправлял их по одной в Охотск. Пока первую разгружали коряки, я отправлялся на пустой в Нижний Новгород, где нанятые Брагиным грузчики как раз снаряжали третью. Получился настоящий конвейер. Силы уходили только на то, чтобы подправлять груженую лодку на сплаве, и грести уже на пустой против течения. Так и пошло дело.
   - Ох, зря ты с ними связался, - ворчал Данила, принимая товар. - Добром это не кончится. Некрещёные ведь даже. Для них любой уговор только хитрость.
   Я пересказал ему беседу с коряками.
   - Сказку, говоришь, про медведя и охотника рассказывали? - компаньон усмехнулся. - А знаешь, чем кончается та сказка?
   - Нет.
   - Охотник этот потом, много лет спустя, с односельчанами на медведя пошёл. И пришлось медведю его убить, несмотря что свойственник.
   - Бывает, - заметил я. - Надеюсь, коряки на своего кормильца не пойдут, и убивать их не придётся. А ты, кстати, откуда эту сказку знаешь?
   - В торговом деле ничего лишним не бывает, - сказал Данила. - Чужие обычаи знать полезно. Чего можно делать, чего нельзя. Иной по глупости жизнь потеряет, а другого верное слово спасёт.
  
   ***
  
   Лёд всё же тронулся. Пока охотское общество размышляло, перетирая сентябрьские тезисы, Окунев откопал где-то камчатского зверобоя по фамилии Оладьин.
   - Василий человек опытный, - сказал он. - Сам с Камчатки, но не ужился с тамошними купцами, сюда перебрался. А работы пока нет - зима на носу. Для наших парней он чужак, как и ты, но дело исправно знает и по весне, вот увидишь, обязательно прибьётся к какой-нибудь артели. Так что подумай.
   - И думать нечего, - сказал я. - Давай его сюда.
   Они пришли одновременно. Камчатский зверобой могучим телосложением превосходил отнюдь не щуплого капитана. А в росте даже я, на что уж высокий по меркам восемнадцатого века, уступал ему добрый вершок. А уж весовые категории у нас точно были разные. Другого такого быка - поискать. Лицо Оладьина покрывали рубцы пережитой оспы. Зверобой вообще был некрасив внешне, однако источал какое-то располагающее к себе обаяние. Как сказали бы в мою эпоху, он обладал харизмой. Так что пустых разговоров мы не разводили, выпив по маленькой, перешли к делу и скоро ударили по рукам.
  
   Ещё через день явилось трое из тех, что были на вечеринке. Бочкарёва я хорошо запомнил по пикировке с Дышло, а двух его молодых приятелей видел мельком. Они и без моей агитации подумывали наведаться к островам. Но до сих пор не решались, а вот теперь, поддавшись на провокацию, собрались поговорить подробнее.
   - Предложение простое, - объяснил я. - Есть один островок с хорошей гаванью, где удобно отстаиваться и можно крепость поставить. Для начала. Припас там хранить, корабли чинить. А оттуда уже к соседним островам налегке выбираться.
   - Котловой промысел дело такое, - сказал Бочкарёв. - У некоторых отсидеться за чужими спинами соблазн возникает. Когда случайно встречаются, да вместе промышляют, там смухлевать трудно. А если заранее договариваться, то всякое может быть.
   - Смотрите сами, - пожал я плечами. - Мне всё равно. Хотите, крепость поставим вместе, а промышлять будем каждый по себе. Хотите, котёл организуем, по числу людей промысел поделим. Но мои условия твёрдые - диких не грабить и зверя на развод оставлять. Я надолго туда собрался.
   Гости, не стесняясь моего присутствия, обменялись сомнениями. Присоединиться к походу они были готовы, но внести существенный вклад не могли. Шитики Бочкарёва и Топоркова хоть и носили гордые имена, сияющие как ордена на генеральской груди - "Станислав" и "Владимир" - изрядно обветшали и вряд ли без риска потонуть могли добраться даже до Камчатки. Третий же, Ясютин, этим летом вовсе остался без корабля.
   - Совсем сгнило судёнышко, - признался он. - Но из ватаги человек десять осталось. Не разбежались ещё.
   - А галиотом сможешь управлять? - спросил я.
   - А чего же не смочь, смогу.
   - У меня на второй корабль морехода нет. Пойдёшь? И для людей твоих на нём же работа найдётся.
   - Это по найму что ли? - насторожился Ясютин.
   - Если хочешь, я тебе с твоими парнями паи дам. Мне без разницы. Но это мало что изменит. Я на свои деньги корабли снаряжаю, со всеми сразу монетой расплачиваюсь, так что как ни крути, а большая часть паёв за мной будет.
   - Подумаю. Ребятам расскажу, послушаю, что они скажут.
  
   А ещё через день Данила привёл весёлого мужика лет тридцати пяти. Макар Комков не разбирался ни в мехах, ни в кораблях, ни в торговле, не умел почти ничего из того, что могло бы принести пользу здесь, на краю империи и за её краем. Но я взял его без раздумий, хотя бы за то, что, будучи крепостным, он сбежал от хозяина и одолел тысячи вёрст, сохранив при этом жизнерадостность, добродушие и веру в людей. Впрочем, у помещика Макар сидел на хозяйстве и мог пригодиться позже, когда настанет время обзаводиться этим самым хозяйством.
  
   Дом Данилы превратился в настоящий офис. Ясютин в конце концов дал согласие и теперь торчал возле меня с утра до вечера, изучая карты и расспрашивая о планах. Сам хозяин натаскивал Комкова, рассказывая то о мехах, то о хлебной торговле. Часто заходили Окунев и Бочкарёв, забегал кто-то от Березина, регулярно наведывался Анчо. Впрочем, коряк, болтая всё больше о пустяках и рассказывая странные сказки, скорее стал исключением из рабочего ритма.
   Наибольшее оживление в процесс привносил Оладьин. Он приводил много новых людей, настаивая на одобрении мной каждой кандидатуры. Камчатский зверобой стал настоящей находкой. Он вербовал людей пачками, причём делал это легко, как бы походя. Бывало, что утром называл новое имя, услышанное накануне в разговоре, а вечером уже приводил готового новобранца.
   Как-то раз он привёл бугая под стать себе в котором я узнал Дышло. Как Василию удалось заарканить этого буйвола оставалось только гадать. На лице парня красовался свежий фингал - возможно, он повздорил с предыдущими нанимателями, а быть может успел поругаться с Оладьиным. Сейчас Дышло выглядел смирно, а когда я напомнил ему об условиях, потупив взгляд, пробурчал согласие. Что ж, не в моём положении быть особо разборчивым. Получил одобрение и Дышло.
   - Ты, Вася, только присматривай за ним, - сказал я Оладьину. - Парень себе на уме. Буян. А мне драк лишних не надо.
   - Прям уж. Видал я буянов, - зверобой медленно сжал кулак. - Вот он где у меня будет.
   Глядя на побелевшие костяшки, я отчего-то сразу поверил ему.
  
   В том, что касалось дел, лёд тронулся. А вот лёд на реках, напротив, собирался вставать. Верховья уже сковало и оторванные от полей льдины проползали мимо Охотска, намекая на перебор времени. Но я так увлёкся текучкой, что едва не прозевал крайний срок. Однажды ночью река замёрзла. Благо, что морозы ещё не грянули, и очередной прилив взломал некрепкий ледок. Только тут я опомнился. Зима в любой момент могла запереть меня в Охотске на долгих пять или шесть месяцев. Зависать на такой срок было бы непозволительной роскошью. Жизнь слишком коротка, чтобы проводить её лёжа на печи. Правда, в резерве оставался спуск с горы на санках - тоже ведь движение, не хуже скейтборда - хотя раньше я с санками не экспериментировал. Проблема, однако, заключалась в том, что из зимы я мог перескочить только в зиму, а это паллиатив.
   Пришлось срочно линять, свалив текущие дела на товарищей, которым я объявил, что смотаюсь в Иркутск. Зиму, мол, проведу там, прикуплю кое каких припасов, а ближе к маю вернусь.
  
   Глава четырнадцатая. Поехали!
  
   Зима пролетела незаметно. Ещё бы, ведь из середины октября я прыгнул сразу в начало мая. Больше недели ушло на то, чтобы сделать необходимые закупки в Нижнем Новгороде. Торговля весной шла вяло, оптовых продавцов железом и текстилём Брагин не отыскал, а до ярмарки оставалось почти два месяца. Пришлось переплачивать, что, в общем-то, не имело принципиального значения.
   Едва вскрылись реки на Дальнем Востоке, я, маневрируя среди льдин, начал завозить товары в Охотск. "Северный завоз" оказался большим. Грузы предназначались и для Данилы, и для снаряжения кораблей, и для охотского начальства. Переброска одних только парусов требовала двух дюжин ходок, а ещё были канаты, тяжеленные якоря, гвозди, скобы...
   Мне не терпелось узнать новости, переговорить с компаньонами, я жаждал увидеть корабль, который по всем расчётам уже готовился к спуску на воду. Но заменить меня на гиперпространственном рейсе "Нижний Новгород - Охотск" было некому.
   Свежую информацию приходилось получать урывками, отдыхая на берегу между ходками. К амбарам подтянулись все, кто жил у Данилы, а чуть позже и остальные, и пока я переводил дух, они скармливали мне сведения.
   Новости не радовали. За зиму команда выросла незначительно, а с союзниками дела обстояли ещё хуже. То есть союзников не прибавилось вовсе. Кажется, мы выгребли из Охотска всё что могли. Ни моих прожектов, ни авторитета Окунева или Оладьина не хватило, чтобы увлечь на дело мелкие артели, а крупные промышленники обитали в других местах.
   - На первый корабль человек сорок набрали, - доложил Окунев. - А на втором всё те же десять, что с Федькой Ясютиным пришли. И это, пожалуй, всё. Сейчас артели зашевелились, лишних людей нет.
   Такой вот парадокс. При всей дешевизне на фронтире человеческой жизни, люди здесь остаются самым большим дефицитом.
   Флотилия также оказались не в полном комплекте. Лишь рытовский галиот - его таки назвали "Онисим" - мог выйти в море, получив оснастку, второму требовалось время для достройки, а шитики компаньонов нуждались в ремонте, который мог продлиться и месяц, и два.
   Короче говоря, экспедиция пока не складывалась. Как ни жаль было бы терять целый год, но я предпочитал пересекать океан с подготовленной и укомплектованной командой, а значит, требовалось скорректировать планы.
  
   Тем временем подошли коряки, чтобы помочь с разгрузкой, а вскоре - новость по городу разлетелась мгновенно - на берегу столпилось множество зевак. Работать в такой обстановке оказалось нелегко, ведь каждый считал долгом обратить внимание на нелепость ситуации - в то время как под рукой столько бездельников, начальник возит грузы в одиночку. Кто-то из доброжелателей даже отправился вверх по реке.
   Сделав перерыв в перевозках, я созвал большой совет, благо нужные товарищи уже давно собрались на берегу. Мы расположились под одним из амбаров.
   - Так, друзья мои, - я начал, как и положено начальнику с разноса. - Значит, пока я в поте лица грузы сюда проталкивал, вы всю зиму ерундой занимались. Так получается? Неужели нельзя было людей найти и шитики починить? Долго ли?
   Никто не возражал, не оправдывался. Даже скучно стало ругаться, и я перешёл к делу:
   - Как я понимаю, в этом году до островов нам не добраться. На одном корабле смысла нет выходить. Поэтому поступим следующим образом: соберём всех кого можно на "Онисим" и отправимся на Камчатку. Попробуем поднять тамошних промышленников. А шитики и второй галиот, если успеем его достроить, прибудут туда к концу сентября. Как раз и время будет людей добрать. В Петропавловской гавани встретимся, перезимуем, а в следующем году уже пойдём к островам. Оттуда сильно ближе получится, и выходить можно раньше.
   - Тебе решать, конечно, - сказал Бочкарёв. - Но думаю лучше вместе на Камчатку двигать. Оно и разговаривать с тамошними волками проще, когда гурьбой.
   - Чините корабли, если за месяц уложитесь, выйдем вместе.
  
   Подогнав к берегу последнюю лодку, я свалил хлопоты с грузом на Данилу и Комкова, а сам отправился в острог к Зыбину. Мой лихой завоз произвёл настоящий фурор. Таких ранних и масштабных поставок здесь давно не случалось, ведь весной грузы только начинали сплав по Лене, а те, что были доставлены в Якутск зимой, дожидались сухой погоды или медленно двигались, сопротивляясь паводкам мощных притоков. Помимо прочих выгод, операция прибавила мне веса в глазах обывателей. Пока я шагал к острожку, со мной раскланивался, чуть ли не каждый встречный.
  
   Дела у Зыбина шли неважно. На первый взгляд его стратегия принесла плоды. Мятеж коряков пошёл на спад. Казакам удалось взять последнюю на побережье туземную крепость и разблокировать тем самым сухопутную дорогу к Камчатке. Но победа обернулась для начальника головной болью. Пленных стало ещё больше. И все они повисли на канцелярии порта мёртвым грузом. Зыбин писал по инстанциям, прося избавить его от обузы, но вразумительного ответа ни из Иркутска, ни из Тобольска так и не получил.
   Старый солдат пребывал в дурном расположении духа и подумывал об отставке.
   - Мочи нет больше... - пожаловался он. - Приказали бунт подавить, я подавил, а теперь получается хомут на шею заработал, сам и кормить эту прорву должен. Зиму едва пережили, а дальше что? Они же проедят все запасы!
   - Ещё подкину, - заверил я.
   - Да? Ловкий какой. А платить я, чем буду, добрая ты душа?
   - Тогда отдай их мне на промысел, - предложил я.
   Сказал как можно более равнодушно, словно одолжение делал, но на самом деле нервничал, понимая, что если Зыбин уйдёт, с новым начальником всё придётся начинать сызнова.
   - На промысел? - он задумался.
   - Ну да. Они же охотники от природы. Чем их ещё занять, как не промыслом?
   - Не положено их отпускать. Если бы здесь, возле порта работой занять...
   - Кому они тут нужны? На плотбище ещё кого-то пристрою, да и то, что с них там толку. Плотничать дикие не обучены.
   - Это верно... - вздохнул старик. - Ты чего, кстати, пришёл-то?
   - За пушками, за гранатами.
   - Есть пушки. Четыре соколика дам тебе. - Зыбин задумался. - А что, правда, коряков забрать можешь, добрая ты душа?
   - Могу.
   Он встал из-за стола и прошёлся по кабинету.
   - Много? - спросил на развороте.
   - Да хоть всех.
   - Всех это хорошо бы, - мечтательно сказал Зыбин. - Как вот только устроить такое?
   - Корабельные работы, - сказал я.
   - Что-то не пойму.
   - Отдай их мне на корабельные работы, - пояснил я. - Так в бумаге и запишем. Если случится какое-нибудь следствие или инспекция, скажешь, что пленников передал только на плотбище. А уж какие я им корабельные работы придумаю, тебе и знать не нужно.
   - Хитро! - одобрил старик.
   Он подумал немного и, махнув рукой, согласился.
  
   Не теряя времени, я зашёл в лагерь и через Анчо объявил, что есть шанс вытащить их отсюда. На самом деле с дюжину человек я мог бы вытащить и без разрешения Зыбина. Коряков никто не пересчитывал, а сами они не убегали, просто потому что некуда было бежать. Селения разорены, а семьи оставались под острожком. Теперь же я мог вербовать их столько, сколько нужно.
   Среди доставленных из Нижнего Новгорода грузов, было много корабельного снаряжения. Кроме того Зыбин на радостях выдал четыре фальконета с зарядами. Под видом доставки всего этого добра на плотбище, я переправил туда часть коряков вместе с семьями. Просто, чтобы убрать от начальственных глаз.
  
   Общение с туземцами развеяло два моих давних предубеждения. Они не вставляли в каждой фразе слово "однако", и не поучали белого человека жизни в суровых условиях Севера, тем более какой-то особой философии гармонии с природой. Да и не осталось у них никакой философии - одна тоска пополам с ненавистью.
   Когда я объявил корякам, что заберу всех желающих на острова, бедолаги чуть свалку в дверях не устроили. Особенно узнав, что в этом году смогут уйти немногие. Оставаться на положении пленных никому не хотелось. На места в командах можно было объявлять конкурс. Мне требовался человек, способный организовать широкие корякские массы, которые тихим ручейком продолжали прибывать из Охотска. Следовало устроить семьи, распределить людей по работам, а русским языком владели единицы. Да и доверие вызывали не все.
   Среди "моих" коряков оказалось много крещёных. Они отнюдь не выглядели неофитами, готовыми удавить вчерашних единоверцев-язычников, но всё одно казалось довольно нелепым, что все эти Степаны, Алексеи, Дмитрии поднялись против русских.
   - Крещёные, ну так и что? Ваши когда пришли не спрашивали, какой мы веры. Пожгли дома, а кто защищаться вздумал, того убили, - пояснил один из таких "иванов". - Вы, русские, ни чужих, ни своих не жалеете, потому как вы и друг другу чужие.
   Не желая обострять конфликт внутри ватаги, я старался не затрагивать тему туземного мятежа. Полагал, что люди понемногу сработаются, а там: "кто старое помянет тому глаз вон". Но старое поминали часто. Бывало, и дрались втихаря.
   - Мошенники они, - заявил Березин, выражая общее мнение. - Мошенники и разбойники. Растащат плотбище на щепки, мудрёнть. Дело-то нехитрое.
   Кадры решают всё. Подумав, я решил, что могу положиться на парней, которые сопровождали стариков на самых первых наших переговорах - Анчо и Чижа. Как второго звали на самом деле, я не запомнил, то ли Чужам, то ли Чамыж. Парни, устав ломать язык, окрестили парня Чижом, и тот не стал возражать прозвищу.
   Если большинство коряков участвовало в деле из благодарности за оказанную племени помощь, или из желания убраться подальше от острога и казаков, то Чиж неожиданно загорелся идеями. Причём к русским он отнюдь не питал дружелюбия, как раз напротив, всячески подчёркивал свою инаковость. Он не спешил подобно некоторым соплеменникам перенимать у победителей манеры общения или одежду, даже на плотбище работал хоть и под рукой мастера, но как-то всё норовил по-своему сделать. Однако стоило завести разговор о далёких землях, глаза его загорались. И слушал он эти сказки куда внимательнее русских ватажников. Видимо решив, что свобода на этом берегу утеряна навсегда, Чиж искал в авантюре возможность обрести новый для себя смысл существования.
   Вот только оставаться, чтобы управлять сородичами он отказался наотрез.
   - Я лучше сбегу, если с собой не возьмёшь, - буркнул Чиж.
   Выручил Анчо. Как и я, он всё время жевал. Однако вскоре выяснилось, что жевал он вовсе не сухарики. Его прозвище переводилось на русский язык как Мухоморщик. И прозвище такое он получил неспроста. Потому что всему на свете Анчо предпочитал мухоморы.
   Соплеменники воспринимали его пагубное пристрастие спокойно. Сами они мухоморы употреблял редко, только в критических ситуациях, когда надо поддержать организм - нечто вроде боевых стимуляторов. Во всех прочих случаях мухоморы считались шаманским снадобьем. Анчо являл собой редкое исключение. Он не шаман, но к стимуляторам пристрастился.
   Анчо жевал грибочки, но с подозрением косился на мои сухарики. Как-то раз не выдержал, попросил попробовать. Я протянул сухарик. Солёный, натёртый чесноком. Анчо положил его в рот, захрустел, прикрыв глаза. Ничего абсолютно не произошло, и больше он сухариков не спрашивал.
   Пристрастие к галлюциногенному зелью удивительным образом совмещалось в нём с адекватным восприятием реальности. Как и Чиж, он был воплощением невозмутимости. Но если Чиж выражал своё хладнокровие молчанием, то Мухоморщик любил почесать языком. Делал он это без суеты, без эмоций, что бы ни происходило вокруг. Порой, в горячие деньки, он напоминал радио, бодро вещающее в пылающем доме.
   Вот он-то и остался на хозяйстве. Его даже уговаривать не пришлось, остался по собственной воле. У Мухоморщика возникло серьёзное дело - не будучи твёрдо уверенным, что сможет найти грибы на островах, он решил перестраховаться и обеспечить себя солидным запасом.
  
   Вопрос с людьми отчасти решился, но тут же возник спор с Окуневым по поводу численности команды. Я желал взять побольше народу, он настаивал на хорошем запасе воды и провианта. Капитана можно было понять - большинство экспедиций в истории человечества гибли именно из-за плохого оснащения.
   - Сорок человек, - он явно перестраховывался.
   - По сорок на шитиках промышляют, - возражал я. - Какой смысл в большом корабле, если мы людей оставим?
   - Шитики недалеко плавают. В них народ теснится как рыба во время хода.
   - Мне нужны люди. Возьмём семьдесят, а то и восемьдесят.
   - Ну, куда тут разместить восемьдесят? - Окунев показывал на корабль, словно на его борту как на стенке вагона было указано количество спальных мест.
   Прикинув внутренний объём галиота, я признал, что он едва ли превышает пространство моей питерской квартирки. Затем представил, как набиваю свою хрущовку грузом, затем загоняю толпу в семьдесят человек, которым предстояло прожить там безвылазно несколько недель, и поёжился.
   - Семьдесят не меньше, - тем не менее, настаивал я.
   Окунев один раз уже уступил начальству. Закончилось это плачевно. Потому он сопротивлялся до конца.
   - Да на такую прорву и припасов вдвое больше брать нужно, - возражал капитан. - Воды одной сколько! И куда это всё пихать? Сорок, ну пятьдесят самое большее!
   - Припас будем брать только на время плавания. На месте я позабочусь, чтобы у нас всё было.
   - Да? - злился Окунев. - На месте? У тебя там видать амбары стоят полнёхоньки? А если нас штормом побьёт да на камень какой-нибудь выбросит?
   - Я добуду и на камне.
  
   ***
  
   Как ни пропагандировал я мирные отношения с алеутами, последний перед отплытием визит в Россию я посвятил поиску пороха и ружей. Как говорится, хочешь мира готовься к войне. Полученные от Зыбина "соколики" и гранаты, способные произвести много дыма и грохота и тем самым ошеломить туземцев по первому разу, для серьёзной войны не годились. Большинство промысловиков надеялись на свои тесаки и зверобойные дубины - дрягалки. Я их оптимизма не разделял и озаботился арсеналом.
   Хорошие ружья тульской работы продавались на Макарьевской ярмарке. Причём продавались свободно. Но затягивать дело, ожидая торгов, я не хотел, а отправляться на казённые заводы опасался. Брагин подсказал, что недалеко от Нижнего Новгорода в Павловской слободе мастерят ружья качеством не хуже тульских, а ценою вдвое дешевле.
   - У нас на тульские и не смотрит никто, - сказал он. - И с Дона кто приезжает, и с Украины, всегда Павловские ружья предпочитают брать. И то сказать, ведь не казённую копейку тратят, свою. Но я думаю даже от бедности не станут они дрянь покупать. Жизнь ведь тоже казаки свою на кон ставят.
   - Логично, - сказал я и отправился вверх по Оке. Эх, сколько уже местных речек я перелопатил веслом.
  
   Хотя поселение и называлось слободой, его население прозябало в крепостничестве. Правда, прозябало неплохо. Народ сидел на оброке и богател понемногу, отдариваясь от хозяев и приказчиков копиями роскошных европейских пистолетов и ружей. Выяснилось, между прочим, что пистолеты изготавливали парами вовсе не для удовлетворения потребностей дуэлянтов. Они отказывали в половине случаев, и потому для верного выстрела их требовалось два.
   Перекупщиков здесь не жаловали. Артели предпочитали снаряжать на торги в складчину собственных продавцов. Но я не ради наживы приехал и, накинув пятак к ярмарочной цене, закупил две сотни стволов - почти всё, что скопилось у мастеров.
   Пришлось изрядно повозиться, осваивая примитивное оружие предков. Мушкет это не то же самое, что автомат Калашникова. Целая наука, как и чем его заряжать, как содержать и даже носить. И порох не всякий годится, и засыпать его по-особому нужно, и пулю не абы как прибить, и замок беречь от влаги, и затравку от ветра, и вообще ружьём лучше не размахивать, а носить бережно как чадо любимое.
   Весило каждое такое чадо под пуд, а отдачу имело как у пушки. Зато две сотни стволов - сила.
  
   ***
  
   Последняя неделя перед отплытием превратилась в сплошную нервотрёпку. Всё время что-то терялось, а что-то напротив вспоминалось. Окунев занимался погрузкой, а коряки нет-нет, да пытались проникнуть на борт сверх лимита. Я устраивал дела, так как не был уверен, что смогу быстро вернуться в Охотск. Сочинял инструкции Даниле, торопил союзников, давил на Березина.
   С другой стороны суета отвлекала от мрачных мыслей. Предстоящее плавание с каждым днём представлялось мне всё менее романтичным делом. Как только взгляд случайно попадал на кораблик, покачивающийся у речного берега, меня передёргивало от ужаса, а как он станет покачиваться на море? На стапелях галиот казался довольно крепким и крупным, но спущенный на воду, скрыв половину объёма, напоминал утлую лодочку, и наличие высоких мачт больше не успокаивало. Даже спасательные шлюпки океанских лайнеров выглядели надёжней.
   Некоторое время я даже раздумывал, не переиграть ли планы. Из Уэленского острожка можно было добраться до Аляски зимой на собаках или оленях. Всего каких-то там тридцать или сорок вёрст. Нанять чукчей и вперёд. Правда, на этой стороне пролива шла война, а на той экспедицию ожидали тысячи вёрст арктической пустыни, где ни дров, ни пищи зимой не найдёшь, а в любой другой сезон местность становилась малопроходимой даже для собак.
   - Всё готово, - доложил, наконец, Окунев.
   Моё лицо выражало в этот исторический момент всё что угодно, но только не радость. Догадался ли капитан о моих страхах или нашёл иное объяснение кислой физиономии. Во всяком случае, он не сказал больше ни слова. А я, оправдываясь, промямлил:
   - Подожди, тут ещё одно дельце образовалось.
   Понимая, что от морского перехода не отвертеться, я непроизвольно затягивал время. Находились вдруг пустячные дела, требующие моего присутствия в Охотске, я вспоминал о мелочах, тут же вырастающих в вещи значительные, чуть ли не в ключевые условия похода. Когда в речках появился лосось, мне взбрело в голову лично заняться заготовками, и мы целую неделю коптили рыбу и солили икру.
   Не знаю, как долго продолжалась бы моя нерешительность, однако судьба, видимо потеряв всякое терпение, отвесила подзатыльник.
  
   Щуплая фигура человека показалась знакомой. Прежде в Охотске я его не встречал. Но где? В Нижнем Новгороде? В Якутске или Иркутске? Нет. То есть да! В Нижнем Новгороде, но только двадцать первого века. Этот гад стрелял в меня в автозаводском парке, а потом гонял по всему миру.
   Но как же им удалось меня найти? Ведь я ни разу не воспользовался их питанием. Жрал как дурак сухарики с воблой. Стоп! А как они находили меня раньше, ещё до ссылки? Ведь тогда никаких волшебных подносов не существовало. Предположим, они отслеживали мои скачки через пространство по какому-нибудь "инверсионному" следу, а во времени такая штука не работает. Что из этого следует? А вот что - нужно маскировать прыжок в пространстве сдвигом во времени, хотя бы маленьким.
   - Выводи корабль из устья, и жди меня, - сказал я Окуневу.
   Капитан вздохнул с облегчением. У него давно всё было готово. На суше не осталась ни фунта груза, ни человека команды. Я попрощался с товарищами.
   - Если кто-нибудь станет расспрашивать, чей корабль, куда ушёл, зачем, не говорить ни слова! Даже имени моего не называйте.
   На лодке я метнулся на Волгу, а потом, прибавив час времени, возник в море неподалёку от "Онисима".
   За кораблём проследить сложно и даже если Проныра разнюхает подробности, что это ему даст? Большую часть планов я держал в голове, а мысли гоблины читать не умеют. Все посвящённые в планы достаточно подробно, уходят вместе со мной, остальные знают отдельные фрагменты. Сложить из них мозаику не получится. Что ж, если гоблины припрут, скажу, что собирался всего-навсего зашибить деньгу, а о перекройке истории даже не помышлял.
   - Уходим! - заорал я. - Немедленно!
   Матросы помогли забраться на борт, подняли лодку. Раздались команды, забегали люди, хлопнули паруса. Первая же морская волна бросила мои внутренности как макароны на дуршлаг. Я продержался минут десять, после чего тошнота заставила позабыть страх как перед стихией, так и перед гоблинами.
  
   Часть III. Хищники
  
  
   Мы не викинги, и нечего выпячивать челюсть. Мы - азиаты и тут живём.
   Олег Куваев. Территория
  
  
   Куда же летят в таком случае эти глупые птицы?
   Владимир Обручев. Земля Санникова
  
  
   Глава пятнадцатая. Общество
  
   Оладьин прыгал на одной ноге. Вторую, утратившую обувку, он согнул в колене и прижал к первой. Лямка соскользнула с плеча на локоть, и тяжёлый мешок покачивался над самой землёй. Мы безучастно наблюдали за схваткой гиганта и гравитации. Зверобою некоторое время удавалось держать равновесие, но, в конце концов, он пошатнулся и, успев в последний миг выбрать подходящее место, припечатал задом кочку.
   - С дюжиной вооруженных парней было бы надёжней, - проворчал Оладьин, вызволяя потерянный сапог из объятий топкого берега. - Здесь малой ватажкой ходить опасно. Угораздило же в болото залезть!
   Последнюю фразу он добавил без паузы, и потому получилось, что в топь мы залезли исключительно по причине малочисленности отряда. Вот если бы мы пришли целой шайкой в два десятка человек, ужо эту болотину затоптали бы, шапками бы закидали.
   Оставив корабль в устье Камчатки, вверх по реке мы пробирались впятером. Кроме передовщика, знающего нужных людей и вообще местную конъюнктуру, я взял с собой Чижа и Комкова. Пятым, не желая слушать возражения, с нами увязался Яшка. Паренёк жаждал пойти по стопам отца и ему страсть как хотелось взглянуть на промышленную закулису.
   - Надо было лодку взять, - произнёс Яшка оглядываясь. - Тут берегом, похоже, и не ходит никто.
   - Может чуть выше пойти, по склону сопки? - предложил Комков.
   - Прям уж, - проворчал Оладьин. - Заплутаем мы в этих сопках. Я тут десять лет прожил, а всё равно иной раз сбиваюсь.
   Сопки, что и говорить, внушали уважение. А ведь если подумать одна из них, Ключевская, ныне являлась высочайшая вершина империи. К Кавказу русские только подобрались и на Эльбрус пока смотрели, как армяне на Арарат; до Памира им шагать и шагать, так что пока мы до Аляски не доберёмся, камчатские вулканы и будут подпирать небо империи.
   Перебрасываясь словами, мы, чтобы не завязнуть в грязи, переминались с ноги на ногу, точно стая пингвинов. Чижу эти танцы, в конце концов, надоели и он, не дожидаясь общего согласия, отправился на разведку.
   - Это тебе не Охотск, - натягивая сапог, Оладьин вернулся к старой теме. Он обувался не спеша, словно подчёркивая нежелание продолжать путь. - Здесь того уважают за кем сила и потому каждый себя доброй шайкой окружает.
   Я промолчал. Именно поэтому мы и отправились впятером, чтобы не устраивать побоища с конкурентами. Явись мы большим отрядом, и стычка могла возникнуть из-за малейшей искры, а искры по Камчатке метало точно бурей на пожаре.
   Кое-какой негативный опыт уже имелся. Из Большерецка парни едва унесли ноги, а я воочию убедился, что охотские товарищи ничуть не преувеличивали, описывая дикие камчатские нравы. Охотск выглядел цитаделью законности и порядка в сравнении с беспределом, что воцарился на полуострове.
   Серьёзные споры решались здесь перестрелкой, убийствами из-за угла, нечаянными встречами на узеньких лесных или горных тропинках, мелкие ссоры заканчивались мордобоем или поножовщиной в корчме и на улицах. Даже молодому поручику, присланному не так давно в Большерецк сибирскими властями, пришлось отбирать должность у предшественника силой.
   Нам рассказали, как старый начальник засел с казаками в канцелярии, а новый, собрав собственный отряд из тех, кто у прежней власти оказался в опале, несколько раз штурмовал острог. Война разразилась нешуточная. Не желая уступать друг другу, оба претендента вовлекали в конфликт всё больше и больше народу. Канцелярия подобно Сталинградскому вокзалу несколько раз переходила из рук в руки, а сам острог превратился в руины. Купцы и промышленные попрятались от греха подальше по щелям, архимандрит сбежал в сопки, а осёдлые туземцы, собрав вещички, убрались к кочующим родственникам.
   В общем, настоящий Дикий Запад. Только что дома здесь бревенчатые, "салуны" без вывесок, а за неимением "Кольтов" народ благородный и состоятельный разгуливает с полудюжиной пистолетов на перевязи, а тот, что победнее обходится дубинками и саблями. Туземцы только усиливали сходство с вестерном. Подобно индейцам они устраивали налёты на крепости, разоряли купеческие поезда и разбивали казачьи отряды. И хотя война на полуострове не приобрела таких масштабов как на материке, блокада сильно подорвала снабжение. Цены на привозные товары взлетели до небес. Казаки сдирали по три шкуры с уцелевших аборигенов, купцы с промышленников и охотников, и с тех и с других драло шкуру начальство, но и само оно в свою очередь боялось и туземцев, и конкурентов, и ссыльных, а потому ложилось спать с солидным арсеналом под боком.
   Нам ещё повезло. Основные бои отшумели накануне, и к нашему приезду в камчатской столице наступило относительное затишье. То ли порох закончился, то ли народ устал от войны, но претенденты на власть оставили на время стрельбу и занялись сочинительством доносов друг на друга. Стычки на улицах возникали лишь изредка.
   Два дня царил мир, и пока мои парни заливали спиртным пережитые во время похода страхи, я попытался выйти на Федоса Холодилова - одного из двух основных игроков промыслового бизнеса на Камчатке. Промышленника разыскать не удалось - он предпочёл пережидать борьбу за власть в каком-то укромном месте, но сами поиски вызвали неожиданную реакцию. На нас стали посматривать косо. Затем кто-то подпустил слушок, что, мол, охотские собираются захватить весь промысел. Повод аховый, но затуманенным алкоголем мозгам большего и не требовалось.
   Две ватаги сцепились в корчме неожиданно, как псы идущих навстречу друг другу хозяев. Но псов можно растащить, натянув поводок и угостив плёткой, а какая нужна плётка, чтобы осадить пьяную толпу? Картечь разве что.
   Только благодаря неравенству сил обошлось без смертоубийства. Ожесточение не успело достигнуть кульминации. Обладая численным преимуществом, местные зверобои быстро выставили наших парней из города и вполне удовлетворённые победой вернулись к пьянству. А мы с Оладьиным увели людей на корабль зализывать раны и не позволили горячим головам, обуянным жаждой реванша, вернуться в город с тем, чтобы под покровом тьмы сравнять счёт.
   Всё хорошо, что хорошо кончается, но, отправляясь в логово Трапезникова, второго из камчатских воротил, я оставил зверобоев и матросов на корабле, и тем самым, по крайней мере, уберёг их от разложения пьянством и напрасных потерь в стычках.
  
   ***
  
   Нижний Камчатский острог, как значился городок на картах, или попросту Нижний, как называли его сами жители, выглядел по меркам имперской окраины вполне прилично. После того, как прежний город сожгли восставшие камчадалы, новый поставили с расчётом на оборону. Причём, не вполне доверяя власти, каждый заботился о безопасности особняком. Город как будто сложился из цепочки хуторов, что стояли без строгого уличного порядка и городской толкотни, просторно, каждый сам по себе. Добротные дома, окружённые сараями, навесами, небольшими грядками и каждое хозяйство непременно опоясывал частокол.
   Вдоль берега стояли на сваях амбары, рядом лежали лодки. Приказная и ясачная избы, склады, арсенал, церквушка укрылись за стенами острога, а вокруг него сгрудилась дюжина бедных избёнок, даже землянок и несколько солидных домов, так сказать общественного пользования.
   Оладьин повёл нас к верфям. Они выделялись хаотичным нагромождением досок, жердей, редких здесь мощных стволов, предназначенных очевидно на мачты, сараев, навесов, скелетов недостроенных кораблей. Вытоптанную до твёрдости бетона землю покрывал толстый слой сучьев, коры и стружки, не разобранных ещё населением на растопку. Если на материке промышленники разбросали плотбища по мелким речушкам, то здесь сосредоточили всё в одном месте, и поэтому казалось, что масштабы камчатского кораблестроения далеко превосходят охотские. Всюду строились или исправлялись корабли - большей частью примитивные шитики или речные баты с наращенными для морских переходов бортами, - но один почти готовый галиот заставил нас остановиться. Он выглядел настоящим красавцем, белым лебедем среди стайки гадких утят. Размерами и совершенством линий корабль как минимум не уступал нашему "Онисиму".
   При всём гигантском размахе, картине явно недоставало жизни. Верфи стояли, словно кто-то отключил рубильник, питающий энергией огромное предприятие, и распустил по домам рабочих. Лишь где-то в глубине этого лабиринта изредка постукивали топоры, шлёпались доски, переругивались вполсилы люди. Посмотрев с некоторой ревностью на корабль-красавец, мы направились туда.
   Возле одного из шитиков Оладьин отыскал нужного человека. Тот распоряжался небольшой артелью из полудюжины плотников. Правая рука у мастера висела плетью, зато левой он ловко раздавал подзатыльники подчинённым.
   - Чекмазов, бывший зверобой, - сообщил Василий. - Вместе с ним не раз вдоль камчатского берега ходили, бобра добывали. Руку покалечил на промыслах, когда за моржом на север пошли. Теперь вот плотничает. Чинит корабли, латает острог, рубит дома. Церковь новую тоже с его помощью ставили.
   Заметив Оладьина, мастер спрыгнул с низенького борта. Подошёл, обнял нашего спутника здоровой рукой. Тот что-то шепнул товарищу на ухо.
   - Не думал, что так скоро вернёшься, - сказал корабельщик.
   - Деридуб здесь? - спросил Оладьин.
   - Давно уж не видел. Ещё весной ушёл на заимку. Там вместе с Катькой и живёт, - ответил Чекмазов и весело крикнул парням. - Кончай работу, варначье семя!
   Кажется, он и сам рад был поскорее убраться отсюда, но народ проявил куда больший энтузиазм. Мы и словом не успели перекинуться с мастером, а его артельщики уже исчезли. После ухода единственной бригады верфи вымерли окончательно.
   - Кому оно надо? - жаловался по дороге Чекмазов. - Бобра у наших берегов почти не осталось, на Кроноцком мысе выбили всё, а к островам дальним не каждый пойдёт. Тут ведь арифметика простая - на жизнь с камчадалов или коряков собрать легче, чем головой на промыслах рисковать. Мне вон Кочмарёв "Троицу" заказал достроить, а что там достраивать, перестраивать нужно. За год уже и доска рассохлась, перешивать надо. Корабль бы в том году закончить, но средств не хватило у Кочмарёва. А теперь на переделку, опять не хватить.
   - А этот красавец, чей будет? - показал Окунев на давешний корабль. - На нём, пожалуй, можно и к островам пойти.
   - Никифорова кораблик, - охотно пояснил Чекмазов и повернулся к Оладьину. - Да ты помнишь его, он в прошлом году ещё хотел промыслами заняться.
   - Помню, - кивнул зверобой. - Меня Петька Шишкин к ним зазывал.
   - Хороший мужик Никифоров, - одобрительно произнёс мастер. - Сам торговал, сам корабль строил, сам и промышлять думал. Кораблик-то вышел хоть куда, да вот будет ли толк. Замахнулся Ваня на рубль, а ударил на пятак. Тоже средств не достаёт на оснастку. Промедлит ещё с год, и пойдут починки...
   Сведения о бедственном экономическом положении здешних промышленников я намотал на ус. Пожалуй, тут можно потаскать карасиков.
  
   Изба корабельщика стояла возле самой реки, немного выше верфей по течению. Дворик выглядел куда скромнее многих окрестных хозяйств, но отличался необыкновенной опрятностью. Причина такой исключительности открылась нам в доме. Молодая камчадалка, сидя на лавке, перебирала охапку крапивы. Ей помогала девчушка лет шести, а рядом пацанёнок чуть постарше мастерил что-то из обломка доски. Эдакая семейная идиллия, недоступная большинству пионеров.
   Я заметил, с какой тоской Окунев посмотрел на домашний уют в доме приятеля и только теперь понял, что смущало меня в пейзажах камчатских городков. Здесь почти не встречались старушки, стайки которых собираются в любой деревеньке империи. Вообще женщины были редкостью. Казаки в отсутствие священников привыкли иметь жён держимых, которых забирали, порой по принуждению из туземных становищ. Дикарку, потерявшую молодость или попросту надоевшую всегда можно было отправить обратно в племя, а то и вовсе перевести в холопки. Удобно. Неудивительно, что когда церковь нагоняла первопроходцев, те не спешил менять привычки. Так и брали наложниц, отмахиваясь от увещеваний докучливых попов. Однако и настоящего семейного уюта мало кто из пионеров изведал. Оттого городки больше напоминали вахтовые посёлки каких-нибудь нефтяников или старателей. С той лишь разницей, что у большинства населения вахта длилась целую жизнь.
   Представить гостям семейство Чекмазов не посчитал нужным. Войдя, перекрестился на икону и пригласил нас к столу. Жене он слова не сказал, но та, почувствовав, что люди пришли по делу, сразу увела детей в соседнюю комнату.
   Мы выложили на стол нехитрые подарки. Соль, порох, табак, чай. Хозяин поблагодарил и тут же прибирал всё, кроме чая. Отломив от плитки здоровый кусок, положил его в котелок с горячей водой и поставил томиться возле печи.
   Пока чай заваривался, Оладьин рассказал, зачем мы явились на Камчатку и куда собираемся следующим летом. Выслушав приятеля, мастер потеребил задумчиво бороду.
   - Ох, господа хорошие, в самую пасть суётесь, - сказал он. - Приложит вас по хребту. Тут пришлых не любят, да и со своих норовят шкуру спустить.
   - Авось не спустят, - сказал я. - Скажи лучше, где на эту братию посмотреть можно?
   Разливая по кружкам чай, Чекмазов пояснил, что местные заправилы собираются в корчме, которая стоит под самой стеной острога. Там же можно подыскать и парней для найма и к мехам прицениться. Судя по его словам, заведение являлось сосредоточием местной жизни, служило одновременно и "салуном", и "клубом", и "биржей". И хотя беднота предпочитала готовить дома, так выходило сильно дешевле, пропустить чарку в корчму заглядывали многие.
   - Сейчас как раз все там собрались, - сказал мастер. - Обедают.
   - Пожалуй, загляну туда, разведаю, что к чему, - решил я, сделав для приличия маленький глоток вонючего чая.
   Чиж встал из-за стола на миг раньше меня. Поднялись и Комков с Яшкой. Лишь Оладьин продолжал хмуриться, не двигаясь с места.
   - Надо бы сперва со знакомыми переговорить, - сказал он. - Выведать обстановку, а уж потом к волкам соваться.
   - Вот ты, Вася, и выведай, - согласился я. - А мы в кабак сходим, на людей взглянем, разговоры послушаем.
   - Ничего ты там не услышишь, - буркнул зверобой. - Делишки они на людях не обсуждают, по домам шепчутся, по заимкам далёким собираются.
   - Да мне пока и не нужны тайны, - усмехнулся я. - Просто прочувствовать охота, чем народ дышит...
  
   ***
  
   Дышал народ скверно. Заведение переполнял табачный дым и сивушный дух. После нескольких недель свежего морского ветра у нас с непривычки заслезились глаза, запершило в горле. Пили и курили здесь, кажется, все, а ведь Оладьин да и другие знатоки утверждали, будто среди камчатских промышленных много староверов, ушедших на самую кромку земли подальше от властного ока. Если так, то странные это были староверы. Или маскировались усердно или вольные ветра Сибири размыли даже строгие устои раскольников.
   Общество в "салуне" собралось тёртое. Казалось бы, здесь, в медвежьем углу, любой гость должен вызывать интерес. Телевидения и радио нет, газеты сюда почти не доходят, а те немногие, что появляются с большим запозданием, всё равно о местных делах не пишут, так как издаются аж в Петербурге. И потому единственным переносчиком новостей остаётся путник. Но каких-то заметных эмоций наше появление не вызвало. Равнодушные взгляды качнулись лениво в сторону двери, но, будто увязнув в табачном чаде, тут же погасли. Монотонный гул, слитый из разговоров, кашля, громыхания посуды, скрипа лавок, продолжился без малейшего сбоя. "Хлеб да соль", произнесённые по привычке Макаром, канули в этом гуле, как в омуте. Лишь несколько человек, что сидели возле самого входа, неодобрительно покосились на Чижа. Оно понятно. Туземцев среди публики я не заметил. Ну, хоть чем-то мы смогли их пронять.
   Безразличие завсегдатаев меня, впрочем, вполне устраивало. Я надеялся подольше сохранять инкогнито да послушать тайком разговоры. Будь с нами Оладьин, которого на Камчатке знала каждая собака, номер бы не прошёл. Даже пропитанные спиртом извилины посетителей смогли бы сложить дважды два и легко вычислить, какого разбора явились гости. А так сохранялся шанс услышать что-нибудь любопытное.
   Однако нас раскусили довольно быстро. Пока мы искали, где бы пристроиться вчетвером, к здоровому бородатому мужику, одетому в красную рубаху - как я уже разобрался, такая рубаха служила в своём времени аналогом малинового пиджака - пробрался мужичок поплоше (и телом, и рубахой, и бородой). Несколько слов, угодливо вложенных в мясистое ухо, заставили его обладателя взглянуть на нас повнимательней. Что ж, интерес оказался взаимным. Здоровяк выглядел подлинным хозяином жизни. Он сидел равный среди прочих, но общество как-то подспудно вращалось вокруг него.
   Память с равнодушием опытного крупье выбросила подсказку. Угодливый мужичок отметился на вечеринке старовояжных в Охотске. В разговоры он там не лез, на чью-то сторону не вставал, а запомнился только тем, что одним из первых блеснул глазами при упоминании далёких земель. Теперь кое-что прояснилось. Стало быть, камчатские воротилы держат руку на пульсе фронтира и осведомлены обо всём, что происходит в сфере их жизненных интересов. Что ж, тем лучше. Это избавит от нудной агитации, которая у меня, если уж честно, получалась весьма посредственно.
   Здоровяк некоторое время играл со мной в гляделки. Вылитый Григорий Распутин, сошедший со страниц авантюрных романов, только что глаза не такие безумные и волосы коротко стриженные.
   - Андрюха! - крикнул он за спину, не отводя от меня взгляда. - Посуду гостю принеси...
  
   - Садись! - он кивнул напротив себя.
   Только что в указанном месте плотной стеной громоздились спины, но, заслышав приглашение, две из них раздвинулись, словно двери лифта или вагона метро. Я, однако, не спешил принять приглашение, слишком уж похожее на приказ. Купчину следовало осадить.
   - Я не один, - сказал я как можно более безразлично.
   Здоровяк резко прищурил глаз, точно попытался расколоть грецкий орех пухлыми веками. На решение у него ушло не больше секунды.
   - Андрюха, на четверых! - крикнул он и добавил тише, но также властно: - Драный, Васька! Сходите-ка прогуляйтесь, милые мои.
   Две давешние спины, поворчав, поднялись и убрались на улицу. Вчетвером мы втиснулись на их место. Хозяин притащил миски с мясом и рыбой, вывалил прямо на стол охапку черемши; как великую ценность выложил несколько ломтей хлеба. Сухарики и вобла неплохо приглушали голод, но запах настоящей еды сразу вскрыл это мелкое мошенничество. Моё брюхо заурчало как дизельный движок.
   Вторым заходом хозяин поставил перед каждым из нас по кружке самогону. Чиж, игнорируя косые взгляды, отодвинул пойло и принялся за еду, Комков вертел головой, осматриваясь, а Яшка исподлобья разглядывал моего собеседника. Он, очевидно, догадался, с кем нам пришлось столкнуться, но шепнуть мне имя не позволяла обстановка. Купчина продолжал буравить нас взглядом. Сам он представиться не соизволил, видимо полагая, что его каждый должен узнавать и так. Ну и пусть себе смотрит, а я поем пока.
   - Поговаривают, ты остерегал людей капустников добывать? - спросил купчина, как только я набил рот мясом.
   Вряд ли его интересовали морские коровы. Скорее пустил пробный шар, затравку для разговора.
   - Остерегал, - согласился я, дожевав кусок.
   - А что, как думаешь, в твоей миске? - спросил он и издал короткий смешок.
   Несколько таких же коротких смешков эхом донеслись с разных сторон. Нашёл чем подколоть. Я сейчас был так голоден, что и морского слона проглотил бы, не то что корову. А уж отведать краснокнижный деликатес я не отказался бы пусть даже из чистого любопытства. Но сомнение меня взяло, что эдакую тушу могли притащить с Командоров на Камчатку в эпоху не знающую рефрижераторов. Тут скорее подстерегала опасность отведать собачатины. От этих шутников всякого можно ожидать. Корея с богатыми кулинарными традициями не так далеко, да и туземцы, как я уже заметил, в голодный час вполне способны схарчить лучшего друга.
   - Кто убил, тот и проклятье на себя взял, - пожал я плечами.
   - Вон как?
   - Вот так.
   Однако короткое замешательство не осталось незамеченным.
   - Не бойся, - успокоил купец. - Оленина это.
   По кабаку вновь пронеслись смешки. Но теперь в них чувствовалось разочарование. Воздуху-то, небось, набрали для долгого ржания.
   - Моим людям коров добывать не придётся, - приступил я к ответным действиям. - Продовольствия своего хватит.
   - Ну-ну... - ухмыльнулся купчина и, неожиданно прекратив разговор, вернулся к еде.
   - Ваську-то Оладьина где оставили? - прозвучал голос из глубины табачного чада.
   - Здесь он, - ответил Комков.
   - Деридуба ищет, - предположил кто-то
   Народ расхохотался. Публика расслабилась, понемногу свернула посторонние разговоры и переключила внимание на нас. Жажда новостей взяла верх. Одни спрашивали об охотских знакомых, другие интересовались тамошними ценами на хлеб и табак. Затем как прорвало, отовсюду посыпались вопросы о ходе войны с коряками, о здоровье охотского начальства, о торговле с Китаем.
   Я, Комков и Яшка отвечали без передышки. Все уже отобедали, только нам из-за частых ответов всё никак не удавалось насытиться. Когда хозяин запустил в котёл плитку дешёвого китайского чая, а его аромат смешался с табачным дымом и наполнил избу запахом сопревших носков, аппетит пропал сам собой, и я отодвинул миску.
   Неизвестность с личностью собеседника терзала меня до тех пор, пока Яшка не изобрёл уловку. Задав какой-то пустяковый вопрос, он назвал нашего визави Никифором Мокиевичем. Тут уж я догадался, что разговариваю с Трапезниковым. Стало быть, судьба сама свела нас с первейшим из здешних толстосумов, а меня вдобавок и с очередной исторической личностью.
   - Вот скажи, - вроде бы советовался купец. - Ты как полагаешь, промысел морской, он для всех открыт должон быть или нет? А то вот Басов пытался нам острова закрыть, потом Югов, царствие ему небесное. Этот даже бумагу справил в сенате, чтобы одному на промыслах сесть. Но не успел к нашему счастью.
   - Для всех, - согласился я. - Если одному кому-то на откуп отдать, всё быстро в упадок придёт.
   - Я что спрашиваю, много слухов разных о тебе ходит. Дескать, хочешь ты промысел под себя подмять. К начальству охотскому вхож. Благоволит к тебе отчего-то Зыбин. Коряков с тобой отпускает, пушки даёт, порох. Да и не только слухи ходят. В Большерецке, говорят, через это даже свара вышла.
   - Пьяная там свара вышла, - отмахнулся я и решил подпустить железа. - Если бы я промыслы подмять желал, то подмял бы.
   - Ишь ты! - хмыкнул купец.
   - Подмял бы, - заверил я. - Но зачем мне в таком случае всех с собой звать? А ведь я зову. За тем сюда и приехал.
   Трапезников кивнул, но развивать тему не захотел. Перевёл разговор на мелочи, спросил о моём корабле, об оснастке. Некоторое время мы болтали о том, о сём, слушали, что говорят другие. Это позволило мне дополнить сведения и составить общее представление о здешних делах.
   Местное сообщество напоминало охотское только внешне. Люди вроде бы те же: суровые, независимые, рисковые. Схожие разговоры, проблемы. Однако чувствовалось, что жажда наживы, властолюбие, пренебрежение человеческой жизнью в их мировоззрении явно преобладали. Промысловое братство здесь окончательно развалилось на кланы, компании, партии, что вставали на сторону того или иного начальника или купца. Дружелюбие, солидарность, взаимопомощь ушли в историю, если вообще когда-нибудь обитали на полуострове.
   Основной причиной такого положения дел были жёсткие условия выживания. С одной стороны восточный берег Камчатки являлся идеальный плацдармом экспансии. Казалось бы, отсюда гораздо удобнее промышлять, чем из Охотска - гавани открываются раньше, море не забито по полгода плавучими льдами, а до Алеутских островов или до американского берега куда ближе.
   Но более мягкий климат всё же не мог решить проблемы снабжения. Цены на продовольствие, снаряжение здесь вдвое, а то и втрое превышали материковые. Меха, напротив, стоили сильно дешевле, а потому скидывать добычу перекупщикам было невыгодно. Чтобы остаться с прибылью купцы снаряжали поезда в Охотск, в Якутск, а то и дальше, что влекло дополнительные расходы. Поэтому на Камчатке окопались самые удачливые из промышленников. И самые жестокие, циничные, вероломные.
   Тем не менее, народ каждый год продолжал прибывать на Камчатку. Убыль от эпидемий, войн, гибели в море легко восполнялась за счёт миграции. А после того как Анадырский острог из-за постоянных восстаний пришёл в упадок, сюда перебралось и большинство промышленников, что раньше базировались на Чукотку. Нижнекамчатск стал форпостом промыслов.
  
   Когда посетители потянулись к выходу, а за наш стол пересели такие же матёрые купчины, как и мой собеседник, я понял, что прелюдия закончилась.
   - Своих отошли, - предложил Трапезников.
   Я кивнул. Комков с Чижом охотно, а Яшка нехотя выбрались из-за стола.
   Познакомить меня с коллегами Трапезников позабыл, сами же они не назвались. Впрочем, и моего имени никто не спрашивал. Как я понял, тут вообще не в обычае было представляться и представлять. Другое дело помянуть во время разговора вот, мол, Ваня Буренин не даст соврать. Ваня соврать не давал и тут же поминал между делом соседа. Так, болтая о пустяках, я со всеми и познакомился. И словно почувствовав, что разминке конец, воротилы пушного бизнеса перешли к делу.
   Больше всего они походили на карточных шулеров, за стол которых уселся залётный любитель с полными карманами денег. То есть, делая приветливый вид, готовились сожрать простака с потрохами. В моём рукаве была припрятана пара неучтённых тузов, но я не спешил выкладывать их на стол. Пусть пребывают в незнании. Пусть думают, что в любой миг легко одолеют меня. Тем меньше риск получить от них раньше срока какую-нибудь пакость. Пока они мне нужны в силе. Главное вытащить конкурентов к островам, заманить их, вовлечь в свою авантюру, а там поглядим кто кого.
   У меня была подходящая приманка. Я знал о богатстве дальних островов и знал короткий путь к ним. А, кроме того, мог обеспечить промыслы дешёвым снабжением. Гораздо более дешёвым, чем здесь.
   Я коротко изложил свои предложения и напомнил условия. Купцы ухмылялись в бороды.
   - Острова и только? - с нарочитым разочарованием спросил Трапезников. - А ходили слухи, будто ты нашёл Землю этого, как его... Жуана да Гамы. Мы уж тут размечтались...
   Похоже, он продолжал бы ехидничать, даже оставшись без публики.
   - Не стоит доверять слухам, - пожал я плечами.
   - Не скажи, - ухмыльнулся купец. - Слухи великое дело. Просто так они не возникают. Если скрываешь от нас что-то, смотри!
   Не убирая с лица улыбки, он погрозил пальцем.
   - Нечего смотреть, - ответил я. - Острова, на какие я собираю народ, ничуть не беднее этой вашей сказочной землицы.
   Трапезников задумался, а затем обескуражил меня ответом.
   - На острова твои я не пойду, да и никто из наших не пойдёт. Зря, выходит, ты горло надрывал.
   Столь категорического отказа я не ожидал и на минуту смутился. Переводя взгляд с одного купца на другого, я видел по их лицам, что они не во всём согласны с предводителем. Кто-то опускал глаза, кто-то отворачивался или пожимал плечами. Но вмешаться в разговор, тем более возразить купчине никто так и не решился.
   - Почему? - спросил я Трапезникова.
   - Поговаривают, ты корабли строишь, что лапти плетёшь, - охотно пояснил тот. - Не знаю, откуда у тебя капитал такой образовался, а придумаешь чего, всё одно не поверю. Несёт вас нелёгкая из России сущим роем, как будто здесь мёдом намазано. Особливо эти, московские...
   - Понаехали, - подсказал я.
   - Ну да. Но не в этом дело. У нас-то, видишь, ветшают кораблики. Никак в силу войти не поспеваем. Деньги копишь и копишь, всё без толку. Дерево дрянь, снасти беда одна. По дороге ещё в Сибири сгнивают. Веришь ли, по ниточке канаты переплетаем, из лоскутов паруса шьём. Второй шитик с трудом да помощью божьей поднимешь, а первый уже и в труху рассыпается. Потому гоняться за тобой себе дороже. Мы как-нибудь здесь возле бережка понемногу зверя пощиплем.
   Трапезников усмехнулся, тем самым как бы дезавуировав все прежние фальшивые жалобы.
   - Но корабль сам по себе не плавает, - продолжил он. - Ему толковый мореход нужен. А их, мореходов-то, нехватка в Охотске. У нас-то всяко погуще будет. Так вот. На острова я с тобой не пойду, но дело ты нужное затеял, правильное, для всех полезное, а потому человека хорошего присоветую.
   - Кого же? - сразу решив отказаться, спросил я из вежливости.
   - Самого лучшего из камчатских мореходов. Евтишу Санникова.
   Да, купчине удалось меня огорошить. Что и говорить, фамилия даже мне оказалась известной. Тотчас всплыли в памяти книга Обручева и фильм с Далем и Вицыным. Арктические исследования. Ледяные торосы, собачьи упряжки, дикари. Земля Санникова. "Есть только миг между прошлым и будущим". Неужели тот самый? И вот такую легенду предлагают мне в капитаны. За здорово живёшь? А может, он просто ещё не стал известным открывателем. К стыду своему я не помнил, когда же происходило действие в романе Обручева... А ведь кажется девятнадцатый век... Причём конец его, а то и начало двадцатого. Герои-то из револьверов палили. Рановато ещё револьверам. Но с другой стороны в книге не о Санникове речь, о последователях...
   - У меня есть мореходы и на первый корабль и на второй, - осторожно ответил я.
   - Сашка Окунев? - ухмыльнулся купец. - Потопит он тебя. Рытова потопил и тебя потопит. В Ламском море набрался опыту, но за переливы впервые сунулся. В наших водах ему трудно придётся. А с Санниковым вон Толстых плавал. Весьма удачно. Простым зверобоем начинал, в передовщики вышел, а теперь собственное дело завёл.
   "Что ж твой Толстых его кормщиком не берёт?" - просилось на язык, но ответил я вежливо:
   - Санников добрый мореход, не спорю. Ему судьбой предписано новые земли отыскивать. Но, видишь ли, мне открыватели без надобности. Я знаю куда идти, где искать. А Санников вам и самим пригодится. Раз со мной не желаете идти, другое такое место поискать придётся.
   Неожиданно мой ответ смутил Трапезникова. Он махнул своей огромной ладонью как опахалом. После чего разговор быстро угас.
  
   Глава шестнадцатая. Оппозиция
  
   Устав от разговора с купцами не меньше чем до этого от морского перехода и путешествия по болотам и сопкам, я с огромным удовольствием забрался в чекмазовскую баньку. Сам хозяин, Чиж, Яшка и Комков, распаренные, чистые, в свежей одежде, уже попивали квас и закусывали. Нам с Оладьиным, который пришёл почти вместе со мной, выпала третья смена.
   Учитывая наш порядочный рост и тучность зверобоя, мы поместились в маленьком срубе чудом. Для третьего человека, даже если бы он оказался худосочным китайцем, места не оставалось, кому-то пришлось бы обжигать задницу о печь или выставить её на свежий воздух. Мы и вдвоём-то едва проворачивались, забираясь на крохотный полог по очереди. Один парился, другой омывался. Эдакая банька-встанька.
   Густой пар вперемешку с дымом от плохо сложенной каменки вызывал кашель. Но и теснота и едкий дым сейчас казались пустяками. Грязь сползала с наших тел селевыми потоками, а вместе с грязью уходила усталость.
   Прогрев тела мы разговорились. Я посетовал, что сохранить инкогнито не удалось, так как нас сразу же раскусили, рассказал о бесплодных переговорах с купцами, о хитрости Трапезникова. Исполненный досады рассказ зверобой прервал хохотом.
   - Чего тут смешного? - буркнул я.
   - Тишу Санникова сватал тебе? - фыркнул Оладьин, поливает себя из ковша. - А ты отшил, молодец! Про земли неведомые хорошо ввернул. Правильно.
   - Да в чём дело-то? - озадачился я, утирая пот. - Меняемся?
   - Пожалуй, - согласился Василий.
   Я спустился, ополоснул лицо. Оладьин забрался наверх и засопел от удовольствия.
   - Разве плох мореход? - вернулся я к разговору.
   - Хорош, спору нет, - голос зверобоя громыхал сверху, из клубов пара, словно с небес. - И про Толстых чистая правда. Разбогател он после похода с Санниковым, есть такое дело. Да только в том вояже сам Никифор Мокиевич долю имел. Это учитывать надо.
   Глотнув дыма, он зашёлся кашлем, затем продолжил уже не так громко:
   - А было и другое. Как раз с поиском новых земель связанное. Про это мало кто знает даже здесь, а тем паче в Охотске, потому купчины и попытались с тобой ту же штуку сыграть. Но до Неводчикова дошёл слушок, а он уж Сашке Окуневу рассказал по дружбе. Так что и я, в конце концов, кое-что узнал. Помнишь Басова, какого в кандалах в Охотский доставили?
   - Помню.
   - Первый промышленный был в Нижнем остроге. Первый дозволение на промыслы получил, первый к островам ушёл, и первый же с добычей вернулся. Всё у него хорошо шло, до тех пор, пока с Санниковым не связался. Он-то его и подвёл. Говорят, перекупили морехода, тот и довёл Басова до разорения. На первый взгляд не придерёшься, служил исправно, но целое лето корабль по пустыне морской кружил. Пока провиант не кончился, пока команда не взбунтовалась. Так и вернулись тогда ни с чем. А Басов в тот поход все средства вложил. Кое-что, конечно, взял и на Медном, но долги вернуть не смог. С тех пор и повалился Емельян. А там и с медью история вышла. Добила мужика. Меняемся?
   Мы вновь поменялись местами.
   - А я вроде слышал, что Санников землю открыл какую-то на севере, ну или искал, по крайней мере...
   - Не знаю, - окатив себя водой, Оладьин задумался. - Не слышал, чтобы он на север ходил. В любом случае ты правильно поступил. Теперь Трапезникову деваться некуда.
   - В каком смысле?
   - Я тут с людьми поговорил. С Глотовым встретился. Он, кстати, подрядился мореходом к Никифорову на тот самый кораблик, что на плотбище красуется. И любопытная штука получается. Все здешние промышленники выжидают, а чего выжидают - молчат. Даже к Ближним островам никто не собирается, даже вдоль бережка пройтись. Пьянствуют, разговоры ведут, но ни с места.
   Оладьин зашёл слишком уж издалека.
   - Ну? - поторопил я.
   - А почему, ты думаешь, они выжидают? Корабли есть, люди есть, а они сидят на берегу или, в крайнем случае, на известные места наскакивают, где зверя почти всего выбили. Или вот Толстых взять. Он уже выходить в море собирался, но, только про нас узнал, сразу же передумал.
   - Почему? - заинтересовался я. Новость и правда заставляла задуматься.
   - А потому что в этом деле первый всегда больше рискует. Тут выиграет тот, кто дождётся точных сведений и только потом сделает быстрый набег. Чтобы наверняка. Сам посуди, корабль снарядить почти весь капитал уходит, в огромные долги люди залезают. А ну как не повезёт? Конец делу. Вот и выжидают купцы, пока кто-нибудь на райские кущи не наткнётся, тогда все скопом туда рванут, вмиг растащат. В тайне место всё равно не удержишь, как ни старайся.
   - Понял, - согласился я. - Но почему теперь-то Трапезников передумать должен?
   Оладьин усмехнулся.
   - А сбил ты их с толку разговорами своими про потаённые острова. И Трапезников понял, что с дальними землями иной расклад получается. За год туда и обратно не обернёшься, и за два вряд ли. А за несколько лет ты все сливки снимешь и только когда с добычей вернёшься, тогда все узнают. Узнают, да поздно будет. Кто следом пойдёт крохи со стола поднимет. Трапезников чует это. Хоть и сомневается в удаче, хоть сведениям твоим не до конца верит, но боится, как бы не выгорело у тебя дело. А как тогда быть? Помешать тебе он не в силах. Вот тут свой человек ему и помог бы. Увёл бы тебя от островов, запутал бы, разорил.
   А теперь, когда ты от Санникова отказался, избежал ловушки, Трапезников передумает. Теперь либо ему самому придётся идти, либо отдать тебе всю добычу. И насколько я его знаю, отдать он не захочет.
   Василий поскоблил ногтями бока, взял ковш и прежде чем облиться, сделал крупный глоток.
   - Чего-то озяб я, - сказал он. - Меняемся?
  
   Я спустился, облился в последний раз и поспешил одеться. Банька и правда уже остывала.
   - Вася, скажи, он что и впрямь надеялся, что я Окунева выброшу и его человека на мостик поставлю?
   - Не знаю, на что он надеялся, - отозвался зверобой. - Но корабль у тебя не один. На второй ты Федьку Ясютина зейманом назначил. А у него, если честно, опыта почти никакого. Так что на Санникова вполне поменять резон был. А уж коготок увяз - всей птичке пропасть. Тот и людей подобрал бы верных, и перекупить кого-то сумел бы. Не только запутать мог бы, но и другие какие козни подстроить.
   Я встал в дверях, чтобы освободить место Оладьину. Тот спрыгнул с полога, устроив маленькое землетрясение, и опрокинул на себя остатки воды.
   - Чтобы свинью подложить, вовсе не обязательно подсылать человека, - возразил я. - Если с нами пойдут, так возможностей много будет.
   - Вот! - зверобой, просунув в свежую рубаху голову и руку, поднял палец восклицательным знаком. - И я о том же подумал. Раз ты от Санникова отказался, они новые гадости изобретать станут. И тут уж держись.
  
   Мы присоединились к товарищам. Они уже поужинали и с нашим приходом, хозяин выставил самогон. Мы выпили без тостов и пожеланий, как только и пьют на фронтире.
   - Расскажи мне про Никифорова, - попросил я Чекмазова.
   - Чего про него рассказывать? - отозвался корабельщик. - Приехал из старой столицы, обычаев не знает, а потому трудно ему здесь пришлось. Некоторое время сидел тихо, присматривался. Жил с парой подручных на заимке, да торговал понемногу мехами. А потом загорелся собственный корабль снарядить.
   Чекмазов умолк. Попил квасу, зажевал черемшой.
   - И построил-таки. Загляденье корабль. Лучший, что есть сейчас на Камчатке. Железом креплёный, лес отменный. На таком хоть куда. Ну да чего рассказывать, вы же сами видели. - Он махнул рукой и вновь прервался на пару глотков. - Корабль-то построил, да вот только все средства извёл на него. Сюда же пока железо доберётся, в золото превращается. Чистая алхимия. Теперь в долгах Ваня. Говорят, Трапезников к нему подъезжает, дескать, бери в долю. Ну, тот понятно упирается. С таким, как Трапезников, компанию сложишь, вовсе без штанов останешься. Тянет время Никифоров, как может. Да только нет у него выхода другого.
   - Ну вот, а говоришь нечего рассказывать, - улыбнулся я, уже решив вмешаться в интригу.
   При отсутствии аппетитных мух, пауки охотно пожирали друг друга. А мелкие конкурирующие компании устраивали меня больше чем чья-то монополия.
   - Так нам-то что с того проку? - насторожился Оладьин.
   - Отыграюсь за Санникова, - сказал я. - Заодно и кучу эту расшевелю.
   - Как отыграешься? - строго спросил зверобой.
   - Предложу помощь Никифорову, в долю войду с ним, а Трапезников пускай локти кусает.
   - Прям уж. Он скорее в шею тебя укусит.
   - Зубья сломает.
   Оладьин хмурится, не разделяя моего оптимизма, зато Чиж зловеще улыбается. Коряк явно соскучился по хорошей драке.
  
   ***
  
   К Никифорову, чтобы не смущать его толпой, я отправился один.
   Промышленник жил на отшибе и посиделки купеческие не посещал. Складывалось впечатление, что он не вполне вписался в местную тусовку. И с кораблём, хотя об этом Чекмазов промолчал, его наверняка подставили. Банальный трюк. Подкинули идейку, обещали помочь, а потом пустили дело на самотёк. Никифоров же, не имея достаточного опыта, в одиночку его не вытащил. Однако и простаком, вроде Брагина, он не был. Такой же матёрый волк, как и все прочие, что смогли пустить на Камчатке корни. Другое дело, что он наверняка осерчал на весь белый свет и любое новое предложение встретит с подозрением.
   Так и вышло. Никифоров встретил хмуро и продолжал хмуриться всё время, пока я излагал набившие оскомину тезисы. По всей видимости, ему уже донесли и обо мне и о моих планах, и ничего нового он не услышал.
   Тогда я перешёл к главному. Сказал, что охотские купцы оказались слабоваты, а камчатские отказываются от участия в походе. Мало того, подозреваю, что некоторые из них интригуют против меня. А потому для меня сейчас важен каждый корабль, каждый человек. Сказал, что догадываюсь, в какую западню его заманили местные пауки и к чему всё идёт, а потому предлагаю помощь.
   Недоверие на лице Никифорова сохранилось, но вместе с тем начали проступать и другие эмоции. Надежда, решимость, желание отомстить. Трапезников загнал его в угол, а тут появилась лазейка. Довольно сомнительная, но каждому хочется верить в чудо.
   - Средства для меня не проблема, - дожимал я. - Хочешь, монету выложу, хочешь, снаряжение доставлю или товарами расплачусь. И железо могу достать, и канаты, и порох... всё что угодно. Про хлеб, табак, чай даже не говорю, этого добра горы могу натаскать. Причём долго ждать не придётся. У меня корабль в устье стоит с товарами под завязку. Дня через три всё будет.
   - Всё правильно ты говоришь, - согласился он. - Обложили ироды. Не тяну я свою долю расходов. В долги залез. А пайщики помалкивают. Одни сами едва справляются, другие Трапезникову в рот смотрят, а тот лишнего гроша просто так не даст. Только в обмен на мои паи. Вот и выжидает, пока я банкротом стану. Хочет корабль полностью прибрать к рукам.
   - Вот я тебе и предлагаю по ручонкам его стегануть, - улыбнулся я.
   Хозяин некоторое время молчал.
   - Лёвка! - позвал он.
   В комнату заглянула рыжая лохматая голова.
   - Сбегай-ка, дружок, за Шишкиным. Скажи, мол, Никифоров по срочному делу кличет. Но только без суматохи пусть подойдёт. Да и сам смотри, тихонечко обернись, так чтобы ни одна душа не пронюхала.
   Купеческий подручник кивнул и выскочил из избы.
   - Эх, где ж ты раньше был, мил человек, - сказал Никифоров. - Теперь многое переиначивать поздно. Думаешь, не чувствовал я к чему дело идёт? Думаешь, не упирался? Ещё как! Но опоздал ты. Мы ещё зимой компанию сколотили. С Трапезниковым и Снегирёвым. Кроме них ещё с десяток купцов помельче в дело вошли. Надёжных среди них мало, а доверяю я одному только Петьке Шишкину. Этот не продаст. Но остальные спят и видят, как меня в могилу вогнать. Теперь уж этих упырей с горба не сбросить.
   - Если их доля невелика, то пусть подавятся, - заметил я. - Главное корабль не уступать.
   - Должен я уж больно много, - вздохнул купец.
   - Выплачу и долги, - заверил я.
   - Выплатишь? - с горечью усмехнулся Никифоров. - Мне, знаешь ли, особой разницы нет, у кого в долгах ходить. У Трапезникова, у Снегирёва или скажем у тебя. Ты сам-то, сколько паёв за помощь получить хочешь?
   - Нисколько, - улыбнулся я.
   - Как так?
   Для тех, кто в танке, пришлось объяснить ещё раз: я предлагаю помощь без кабальных процентов, без отторжения или залога собственности. Корабль с командой мне нужны только на один рейс, но уж в этом рейсе я собираюсь использовать их на пределе.
   - Я на паи не претендую. Покрою твою часть расходов и от долгов избавлю, какие ты уже наделал. Корабль, когда вернётся с промысла, полностью останется за тобой. Но во время похода галиот будет подчиняться мне без оговорок.
   - И всё? - недоверчиво хмыкнул он. - А с долгами как разойдёмся?
   - Проще простого, - улыбнулся я. - Поскольку я сам в вояж иду, то заберу всё, что мне причитается из твоей доли промысла. Прямо на островах заберу, но по здешним ценам, а то и по охотским.
   На такую благотворительность Никифоров не надеялся. Своевременная помощь оставляла его в бизнесе, мало того возвращала главенство среди акционеров. Причём никакого дополнительного риска. Если корабль сгинет, то и кредитор вместе с ним. Однако купцу было трудно поверить в выгодную сделку без какого-либо подвоха. Терзали его сомнения. Долго терзали.
   - Тогда скажи, зачем оно тебе надо? С твоими деньжищами, я так понимаю, ты и без меня легко обойдёшься. Слышал, у тебя ещё не один галиот в постройке.
   - А время? Пока ещё те корабли построят, а на деньжищах не поплывёшь. А люди? Нет людей! Мне без помощи камчатских промышленников далеко не уйти. А они всё думают, как бы лишний кусок ухватить. Вот когда увидят, что без них обхожусь, небось, сами забегают. Затем и к тебе обратился, чтобы эту шайку на место поставить.
   Не знаю уж, что повлияло на решение больше, коммерческий расчёт или желание расквитаться с хищниками, но Никифоров в конце концов согласился.
   - Только вот что, - сказал он. - На "Иулиане" Шишкин передовщиком пойдёт. Так и тебе легче будет с народом управиться, да и мне спокойнее.
   Лёгок на помине, появился Шишкин. Его я уже видел в "салуне". В отличие от компаньона он не чурался купеческих пьянок.
   Мне пришлось вновь обрисовать общие планы, а Никифоров изложил конкретные предложения, несколько сместив акценты. Про Трапезникова и прочих кредиторов купец не помянул вовсе, а напирал на богатую добычу, которой якобы и соблазнился.
   - Передовщиком пойдёшь? - спросил он Шишкина.
   - С Глотовым?
   - С Глотовым.
   - Пойду, - кивнул Шишкин.
   - Вот и ладно, - Никифоров повернулся ко мне - Раз такое дело, думаю, тебе стоит ещё с Кочмарёвым поговорить. Он человек свободный, на Трапезникова не больно оглядывается. "Троицу" свою почти достроил и люди у него есть.
   - Видел его лодочку, - я нарочито поёжился. - На ней по реке боязно сплавляться.
   - Ты Кочмарёва не знаешь, - усмехнулся Шишкин. - Он и на щепке может в море пойти, если удачу почует. А удачу он чует как пёс камчадальский вонючую рыбину, оттого и жив до сих пор.
   - Что ж, поговорю. Заодно и запах удачи проверю.
   - Ещё Деридуба позови, - добавил Шишкин.
   - У него тоже корабль свой?
   - Корабля у него нет, но с людьми ладить умеет, - сказал Никифоров.
   - Ты Василия своего расспроси, - улыбнулся Шишкин.
  
   Что я за вечерним столом и сделал.
   - Не пойдёт с нами Деридуб, - буркнул Оладьин.
   - Почему же?
   - Дуба он раньше даст. Пусть только появится здесь.
   - Чего же вы не поделили?
   Оладьин отмахнулся.
   - Девку они не поделили, - вмешался Чекмазов.
   - А тебя не спрашивают, - огрызнулся зверобой.
   - Ты, Вася, не ершись, - осадил товарища хозяин. - Сразу надо было разбираться, а после драки нечего кулаками махать. Раз тогда отступил, то что уж теперь вспоминать. Тебя местные подзуживают, а ты им на потеху смертоубийство учинишь. Или чего хорошего тебя Деридуб прихлопнет, он ведь тоже не дохляк.
   - Прям уж, - хмыкнул зверобой.
   - Ладно, - вздохнул я. - Деридуба вычёркиваем.
  
   ***
  
   Возвращение долга Никифоров обставил как настоящий режиссёр. Сценой послужила корчма, зрителями - её завсегдатаи, актёрами предстояло стать ему самому и Трапезникову. Конечно, я не мог пропустить такого шоу и заранее занял место в первом ряду, прихватив на представление Комкова и Яшку.
   Никифоров пришёл позже нас и уселся отдельно. Заказал какую-то похлёбку, но почти не притронулся к ней. Имея на руках мощный козырь, купец, однако, заметно нервничал. Посетители же поглядывали на него с любопытством. Никифоров слыл нелюдимым, и его появление в корчме уже само по себе привлекало внимание. Кое-кто, почувствовав грядущее представление, не спешил уходить, даже покончив с обедом. Предчувствие передалось остальным. Так что когда, в окружении свиты головорезов и сображников, наконец, ввалился Трапезников, "салун" оказался заполненным почти до отказа. Аншлаг, так сказать.
   Трапезников заметил и нас и своего должника, наверняка ощутил и висящее в корчме как табачный дым и вместе с табачным дымом напряжённое ожидание. Но виду волчара не подал. Стая двинулась к собственному столу, который никто не смел занимать даже при нехватке мест, расселась, повинуясь какому-то внутреннему регламенту. Андрюха уже носил миски, блюда, кувшины, кружки. Но сыграть до конца у ватаги не получилось. Необычная атмосфера и любопытные взгляды со всех сторон всё же озадачили хищников и вместо обычного шума, гогота, они приступили к трапезе молча.
   Это видимо приободрило Никифорова, и он вышел на сцену. Твёрдым шагом подошёл к столу кредитора, спины головорезов привычно раздвинулись, и он сел, отодвинул брезгливо чужую миску.
   - Ты чего сюда пришёл, Ваня? - засмеялся Трапезников.
   Смех его прозвучал в полной тишине.
   - Поговорить, - спокойно ответил тот.
   - Ну, говори.
   - На будущий год собираюсь на промыслы корабль отправить.
   - Хорошее дело, - кивнул Трапезников. - Но его следует всем вместе решать.
   - Давай решать, - согласился Никифоров. - Корабль достраивать нужно. И на промыслы выходить. Сгниёт ведь, если дальше ждать будем. Достроить сейчас проще, чем потом чинить.
   - Кто же спорит? - согласился купчина. - Да только что же тут сделаешь? На всё средства нужны.
   - Я нашёл на достройку средства. А поскольку корабль мой и паёв за мной больше, то мне и решать.
   - Вот как? - Трапезников покосился на меня и встретил улыбку. - Хорошо, что нашёл. А что же с долгами делать?
   - Вернётся "Иулиан", расплачусь из промысла.
   - Так не пойдёт.
   - Почему?
   - Потому что средств моих больше вложено, верно? А по паям ты большую часть дохода получишь. Несправедливо. Сам знаешь, у меня кур нету, которые золотые яйца несут. Возвращай долг, тогда и распоряжайся корабликом. А просто так за здорово живёшь ни гроша не уступлю.
   - И что хочешь в счёт долга? - робко спросил Никифоров.
   Сыграл он великолепно. Трапезников поверил и обвёл корчму взглядом победителя. Дескать, что я говорил. Спёкся выскочка московский.
   - Половину твоих паёв, - сказал волчара. - И передовщиком поставлю моего человека. Не обижайся, Ваня, но ты не больно здорово дела ведёшь.
   Никифоров выдержал паузу, затем, сложив пальцы в кукиш, резко, точно нанося укол рапирой, выбросил руку к довольной роже кредитора.
   - Шиш тебе, а не паи, - произнёс он.
   Трапезников опешил. Не сразу осознал изменение расклада, а когда понял, должник уже выкладывал перед ним серебро. Ради такого дела я специально отобрал самые новенькие монеты, с чётким профилем Елизаветы, ещё не залапанные сотнями рук, не потёртые, не похудевшие от хождения.
   - Я тебя по-доброму просил помочь, а ты на корабль позарился, - Никифоров выкладывал монеты медленно, одну за другой, составляя из них аккуратные столбики. - На беде чужой нажиться хотел? Теперь вот без тебя обошлись. Возвращаю, что в долг брал. На счёт остального не обессудь. Будет прибыль, получишь свою часть, но к кораблю я тебя больше не подпущу. Люди твои пусть другое судно для промысла ищут.
   Тишина в "салуне" достигла абсолютного нуля. Замерли не только звуки, прекратилось всякое движение. Андрюха застыл с кувшином в одной руке и блюдом с мясом в другой. Трапезников вместе с приспешниками сидел как оплёванный. Большинство посетителей, попав в невольные свидетели "потери лица", испугались и потупили взгляд. Однако нашлись и такие, что попрятали в бородах ухмылки. Хоть и не от них получил волчара по грызлу, а всё же приятно.
   Трапезников очнулся и обвёл корчму свирепым взглядом. Ему не пришлось особенно гадать, кто вмешался в интригу, а потому бычий взгляд скоро остановился на мне. Я был готов и к словесной перепалке и даже к перестрелке. Но стычки не последовало. Похоже, моя наглая улыбка сбила шулера с толку.
   Мы нанесли первый удар по паучьему выводку. Корабль, в снаряжении которого приняли участие многие, пойдёт со мной помимо их воли. Причём лучший на Камчатке корабль. Со стареньким "Николаем" и небольшой долей в компании, Трапезников потерял лидерство и становился одним из многих, а потому наверняка затаил злобу.
  
   Глава семнадцатая. Ответный удар
  
   Через пять дней мы вновь встретились у Никифорова. На этот раз он проявил больше гостеприимства. Приготовил неизменные угощения (оленина, красная рыба, которую здесь красной вовсе не называют, самодельный пресный хлеб, черемша), выставил водку и квас. Даже свечи настоящие зажёг вместо жирника. Обстановка вполне соответствовала подпольной сходке, жаль только что круг заговорщиков был узок - я пришёл с Оладьиным, а хозяин по-прежнему доверял исключительно Шишкину.
   - Ну что? - спросил Никифоров с лёгкой грустью. - Удалось кого-то ещё перетянуть на свою сторону?
   Все прошедшие дни мы с Оладьиным обходили мелких промышленников, пытаясь убедить их присоединиться к походу. Некоторые жили в заимках, далеко от острога и нам приходилось тратить целый день, чтобы добраться до них. Но все усилия обернулись ничем. Большинство собеседников идею горячо поддерживали, говорили, что дело важное, но от участия уклонялись. Хотя и категоричных отказов мы не услышали.
   - Ну, я так и предполагал, - вздохнул хозяин. - Боятся они.
   Мы выпили молча.
   - А Кочмарёв что же? - спросил Шишкин, жуя черемшу. - Неужто отказался? Этот уж точно не испугается.
   Я пожал плечами, затрудняясь с однозначной оценкой. С Кочмарёвым разговор вышел странным. Промышленник был чуточку с придурью. Много смеялся, рассказывая о пережитых опасностях, называл свой кораблик ковчегом, а океан Потопом ("Обратно через Потоп шли, такая буря образовалась, что едва уцелел ковчег"), но когда речь заходила о совместном походе, подпускал тумана. "Пойдём, пойдём... чего же не пойти. Как знак будет, так и пойдём".
   - Знак? - ухмыльнулся Шишкин, выслушав рассказ. - Значит, пойдёт.
   - А что за знак? - поинтересовался я.
   - Ты и есть знак, - засмеялся Шишкин. - Кочмарёв он такой, себе на уме. На него давить бесполезно и богатством манить напрасно, а вот если пример подашь, то сам рванёт следом. Чует он, удачу.
   - Остальные, значит, боятся, - повторил Никифоров.
   - Мы всё мелочь пытались подчистить, - сказал Оладьин. - А они зависят от Трапезникова. Кто в доле с ним, кто в долгах у него, кто просто боится. Вот если бы из крупных промышленников кого-нибудь перетянуть, другое дело.
   - Крупные, какие не в Большерецке, все в его ватаге, - напомнил Никифоров.
   - Тем лучше, - сказал Оладьин. - Достаточно кому-нибудь одному отложиться, как всё посыплется.
   - С чего бы им откладываться? Все одним миром мазаны. Хозяин куснёт, вся стая налетит, растерзает.
   - Не скажи, - возразил Оладьин. - К примеру, Толстых человек честный. А что с Трапезниковым водится, так просто не с кем ему больше. И на острова ему по нраву ходить и об обществе притом думает. Говорят, песцовый выводок на островах выпустил, чтобы было что промышлять. Не для себя же одного выпустил?
   - Верно, - согласился Шишкин. - Они же, песцы, не прыгают в руки того, кто их выпустил.
   - Пожалуй, - Никифоров вновь вздохнул. - Андреян ведь один-единственный, кто с меня долги не потребовал. Остальные слетелись вороньём, подай им и всё тут.
   - А что такое? - встрепенулся я.
   - У нас тут тоже не всё в порядке, - признался Никифоров. - Не один ты по людям пошёл, Трапезников тоже прошёлся. Не побрезговал, чёрт мордатый, сам сходить к каждому варнаку, а тем, видишь, приятно такого человека у себя принимать. Всех заимодавцев и дольщиков моих обошёл, с каждым переговорил ласково. Науськал. Вот они и слетелись. Кто долги, кто паи обратно затребовали.
   - И сколько ты ещё должен? - спросил я.
   - Чуть больше сорока рублей, если Андрияна не считать.
   - Ну, положим, с долгами разберёмся, - заверил я хозяина. - Невелика сумма.
   - А паи? - вздохнул тот.
   - А что разве можно так просто забрать взнос? - спросил я. - Корабль ведь для промысла в складчину строили. Вот пусть промысла и дожидаются, потом берут свою часть.
   - Так-то оно так, и если бы по уму, они не стали бы давить, да только сильно разозлили мы Трапезникова.
   - И что они могут сделать?
   - Гвозди подёргают из корабля, - усмехнулся Оладьин.
   В его усмешке отсутствовал юмор, а в словах не было и намёка на гиперболу.
   - Эти всё могут, - согласился Никифоров. - Могут и на подобное изуверство пойти. Гвозди положим не подёргают, но что смогут всё поснимают. Корабль-то пока наш общий считается. Вот и разорят. Ни себе ни людям.
   Я задумался. Похоже, Трапезников рассчитывал, что Никифоров, не выдержав давления, пойдёт на попятную. Но с другой стороны, пытаясь организовать дефолт, купчина только играл нам на руку. Получить обратно паи для Никифорова означало избавиться от обузы в лице ненадёжных компаньонов. Имея полное право отправиться на промыслы, принимать участие в решении, куда и когда идти, они могли серьёзно напакостить. Так что выкупить их долю казалось мне выгодным.
   - И сколько это выходит?
   - Так, если на рубли переложить, то пять сотен и набежит, - виновато сказал Никифоров.
   Сумма немалая. Столько наличности в короткий срок мне не собрать. Большая часть капитала крутилась в деле. Вернее даже не крутилась, а лежала в виде мешков с зерном и тюков с чаем и табаком на складах в Охотске. Отправляясь в путь, я не подозревал, что мне понадобится здесь столько наличности, а потому почти все деньги вложил в большую партию товаров. Учитывая, что охотский рынок малость перегрет, на быстрое обналичивание надеяться не приходилось. А ведь Никифорову ещё требовались средства на достройку и оснащение.
   Я бы мог выплатить любые суммы, товаром. Он есть у Данилы, а ещё проще закупить в Нижнем Новгороде - там монеты много не нужно. Но Трапезников товаром не возьмёт. Не для того затевал интригу. Однако возникла мысль.
   - А скажи, эти твои пайщики он ведь тоже кому-нибудь должны?
   - А то как же. Здесь все друг другу должны. Хлеб-то всю зиму ели, а мало кто расплатился.
   - Ну, вот и отлично, - я потёр руки и принялся разливать водку.
   - Что отличного? - не понял хозяин.
   - Мы, Ваня, их долги на твои обменяем, - пояснил я. - А они, вернув паи, вообще ни с чем останутся.
  
   Сотня пудов хлеба здесь тянула уже под тысячу рубликов, а мои расходы на транспорт оставались прежними. Но хлеб - ерунда, его потребляли только русские, гораздо большие прибыли сулили табак, чай и всевозможный текстиль, продаваемый камчадалам.
   - Хочешь заработать? - спросил я Чекмазова за утренней чашкой чая.
   - А это смотря каким способом, - ответил тот, с шумом прихлёбывая из чашки. - У нас тут ничего задарма с неба не сыпется. Разве что пепел, когда сопки куриться зачинают, да снег ещё.
   - Мне нужен покупатель гуртовой на товары. Хлеб, чай, табак, китайка. Всё что спрос имеет. Так вот я и подумал, чего чужому дядьке прибыль отдавать? Бери ты. Будешь торговать потихоньку. По рублику на пуд накидывать, по полтиннику на фунт. А для начала мне нужно долги Никифоровские выкупить. Через лавку больно удобно.
   Чекмазов с ответом не спешил. Хлебал чай, раздумывал.
   - Оно конечно заманчиво, - произнёс он, наконец. - Да только я, знаешь ли, больше покой ценю, чем богатство. Моими трудами семью держу, и слава богу, а большего желать - судьбу искушать только. Не обижайся, но не возьмусь.
   - Почему так?
   - Ты человек новый, - пояснил он, подливая в чашку. - Тебе всё запросто кажется. А оно хитрее на самом деле. У местных казаков да купцов все стойбища камчадальские поделены меж собой. Они цены держат, и меха лучшие собирают. И дикие у них считай что в холопстве. Не казаки, а чисто помещики. Куда мне через их головы соваться? Снесут голову-то. Или дом спалят для острастки. Нет уж, мне проще единственной рукой своей здоровой копеечку заработать, чем за рубль голову класть. Но главное даже не в этом. Ты с Трапезниковым поцапался, но ты уедешь спросу никакого, а я здесь останусь и потому в свару лезть не желаю. Чужой я для ихнего брата. Корабль подлатать, срубить что-нибудь - пожалуйста, за этим они и с поклоном подойдут, но если дорогу перейти попытаюсь - сотрут. Так что даже не уговаривай.
   - Что ж, своего приказчика здесь на лавку сажать?
   - Даже не думай. Не пустят его в торговлю. Меня не пускают, а кого-то со стороны тем паче. Даже угрожать не будут, зарежут по-тихому, да и всё. А то склады разорят, товар попортят или украдут. И защитить некому. Тут правды не найдёшь.
   - Жаль. Кусок уж больно жирный.
   - Да ты не жалобись, - хитро прищурился корабельщик. - За дело не возьмусь, а подсказать подскажу.
   - Ну.
   - Сходи к Белобородову, поговори.
   - Кто он?
   - Старый казак. От службы давно ушёл, торгует мехами. Выменивает у камчадалов, да и сам, бывает, промышляет. Но только на Камчатке, в море старика не заманишь. Не любит он воду. Даже на Камчатку, говорят, берегом добирался через Гжигу, а на том тракте гибнут чаще, чем в море. Так вот, на Трапезникова поэтому ему наплевать и на все свары с кораблём тоже. И не испугается он их, потому что одного поля года. Его не тронут. Он здесь свой, а своим многое позволяется.
  
   ***
  
   Старый казак стариком не выглядел. Он сразу согласился взять на себя хлопоты по долгам Никифорова в обмен на товар, обещанный ему с большой скидкой. Белобородову и самому оказались должны многие, в том числе и друзья Трапезникова, а собрать долговые расписки нужных нам людей он, зная местную конъюнктуру, мог легко и быстро. Однако на счёт монеты казак развёл руками.
   - Я ж почти всем по запискам товар раздаю, а когда они ещё возвращать начнут? Иной раз по году ждёшь. Да и вернут теми же шкурами, мехами. Хочешь, вон, белкой расплачусь?
   - Зачем мне белка? Я на промысел иду.
   - А монета зачем на промыслах? - улыбнулся Белобородов.
   Тоже мне умник.
   - А монета сколько надо пролежит не испортится.
   Монета мне была нужна на тот случай, если свои паи пожелает выкупить и сам Трапезников. Он-то в долгах не ходил. Но раскрывать казаку всю подноготную интриги я остерегался.
   - Лодку одолжишь?
   - Бери. Не потопи только.
  
   Дело завертелось. Я завозил товар Белобородову, а тот ловко променивал его на долговые расписки пайщиков компании Никифорова. В Нижнем остроге настоящих денег вертелось ещё меньше чем в Охотске и долговые расписки ходили у русского населения наравне с монетой. Ну а ительмены с коряками платили за товар мехами.
   Чиж, до этого не вмешивающийся в дела, при виде тюков, вдруг заулыбался.
   - Дай мне товара, - попросил он.
   - Зачем?
   - К здешним корякам схожу. Торговать буду.
   Я решил, что это он от скуки в торговлю полез и попытался отговорить.
   - Тут торговля вся разделена между казаками. Прирежут тебя чего доброго.
   Он в ответ только осклабился.
   - Меха мне сейчас ни к чему, - зашёл я с другой стороны. - А монета у твоих соплеменников вряд ли найдётся.
   - Собак покупать буду, - сказал он.
   О собаках я прежде не думал. Но Чиж был прав. Транспорт какой-никакой нам понадобится, а лошадь на корабль не затащишь. Я позволил коряку взять всё, что пожелает и он, отобрав около пуда всякой всячины, ушёл в сопки.
   Мы ещё крутили операцию с векселями, как Чиж уже вернулся из своей одиночной экспедиции и привёл дюжину превосходных ездовых собак. Ну, то есть, не обладая познаниями в этой отрасли, я только предполагал, что они превосходные и ездовые. Двор Чекмазова наполнился лаем и рычанием. Псы выглядели сущими волками, но нового хозяина слушались и быстро уяснив, кто есть кто, на обитателей дома не бросались.
   Что меня поражало, так это терпение Чекмазова. Мало того, что мы восстали против мафии, так теперь ещё собак привели. А они, кроме доставляемого беспокойства, могли привести к осложнениям с казаками, которые, конечно же, осерчали, что кто-то в обход них торгует с туземцами. Сдирать шкуры с аборигенов казаки считали собственной привилегией.
   Но корабельщик соблюдал какие-то принципы и воспринимал все наши действия стоически. Ни ворчания, ни намёков "а не пора ли вам дорогие гости", ни напоминаний о жене и детях. И когда казаки, узнав о сделке Чижа, прислали к дому Чекмазова внушительную делегацию, тот в панику не ударился.
   - Там у ворот тебя спрашивают, - просто сказал он и посоветовал. - Ружьишко прихвати, больно сердитые они.
   Ружьишко я брать не стал, но товарищи вооружились и засели под окнами, прикрывая мне спину.
   Доказать вероломство казаки не могли. Камчадалы, опасаясь побоев, похоже, не стали признаваться, а из Чижа невозможно вытянуть хотя бы слово. Но делегаты решили взять меня на испуг.
   - Какого чёрта твой нехристь нам цены сбивает? - навалились они. - Если нужно купить что у диких, к нам следует обращаться, а не людей посылать в стойбища.
   - Это их дела, нехристей, в смысле, - сказал я. - Они, нехристи, сами промеж собой торгуют и нас, добрых христиан, не спрашивают. И потом, откуда мне знать, где он собак раздобыл, может, в лесу поймал или украл?
   - Твой холоп, тебе за него и ответ держать.
   - Я людей в холопстве не держу, - возразил я.
   - Тогда мы сами голову ему открутим.
   На том и расстались.
  
   - Вот ей богу, Никифор их подбивает, - заверил Оладьин, как только, высказав все угрозы, казаки отправились восвояси. - Дались им эти собаки, какой тут убыток? А повод хороший. Теперь он за собак этих уцепится, станет народ натравливать на Чижа, а через него и на тебя.
   - Может, на корабль уйдёшь? - спросил я коряка. - Ещё отравят твоих собак.
   Тот осклабился, как делал всегда, когда его остерегали.
  
   ***
  
   Дело близилось к развязке. С помощью Белобородова мы закрыли расписками все суммы. Оставалось лишь встретиться и обменять одни долги на другие. Тут-то мафия и нанесла ответный удар.
   Среди ночи сладкий сон прервали грохот выстрела, треск дерева, ругань и надсадный лай собак. Я машинально кувыркнулся с лавки на пол, выхватил "семьдесят пятый" и только почувствовав в руке ребристую рукоятку, проснулся. Рядом со мной сопел, поднимая пыль с пола, Оладьин. Чиж зашевелился где-то в углу, Комков не поднимаясь с лавки, потянулся к ружью. Один Яшка, похоже, ещё не проснулся.
   "Чезет" незамеченным вернулся на место. Вместо него я вытащил из мешка пару "современных" пистолетов. Заодно пихнул под рёбра и Яшку.
   - Кто это может быть? - спросил я у Оладьина.
   - Понятно кто, - прошептал тот. - Кому ты хвост прищемил, тот и пожаловал.
   - Я много хвостов прищемил. Может, казаки за Чижа мстят?
   - Вряд ли такой шум из-за собак.
   - А может, просто напился кто-нибудь и буянит?
   - Прям уж. Такие здесь долго не живут.
   В соседней комнате началась возня. Мы насторожились, но по приглушённым возгласам догадались, что наш хозяин сгоняет домашних в подпол. Вскоре он чуть ли не ползком перебрался к нам, зажимая здоровой рукой ружьё и старую саблю.
   Я думал Чекмазов станет браниться, что из-за нас подвергает риску семью, по крайней мере, проворчит что-нибудь в этом роде. Но он даже взглядом не упрекнул.
   - Огня пускать, думаю, не решаться, - шепнул корабельщик. - Ветер сильный, весь город сгорит. А вот вломиться, возможно, попробуют.
   Чиж, прислонив спину к печке, занял позицию, откуда через сенцы видна была входная дверь. Все остальные засели под окнами. Луна наполняла комнату болезненным светом. Нападающие затаились, пытаясь учуять, что происходит в доме. Мы тоже едва дышали, прислушиваясь к осторожным шагам. Собаки продолжали надрываться, но он сидели на привязи на другой стороне двора и вмешаться в схватку пока не могли.
   Первыми сдали нервы у наших врагов. Прогремел ружейный выстрел. Пуля ушла в дерево где-то под самой крышей. На нас посыпались щепки и труха. Кто-то из нападающих попытался одним махом проскочить двор, но заслонил на миг луну, чем и выдал себя. Просунув ствол в оконце, я выстрелил не целясь. Следом выстрелил Чекмазов, причём проделал этот трюк одной рукой, а ведь кремниевое ружьё не винчестер. Почти одновременно с хозяином пальнули Яшка и Комков. Пороховая гарь наполнила комнату. Сизые и чёрные кружева танцевали в свете луны. Оладьин кашлянул и ругнулся. Да уж, чёрный порох он и в Африке чёрный.
   - Ещё один такой залп и мы загнёмся без посторонней помощи, - заметил я.
   - А вы не громыхайте попусту, - сказал Чекмазов.
   Зажав ружьё под мышкой, хозяин здоровой рукой попытался его зарядить. В согнутом положении это получалось плохо.
   - Помоги! - обратился он к Оладьину.
   Тот, сунув приятелю пистолет, забрал ружьё вместе с пороховым рожком, шомполом, мешочком пуль и пыжей.
   Чекмазов спокойно дождался, пока Василий зарядит ружьё, и потребовал его обратно.
   - Из пистоля пусть дворяне стреляются, - сказал он. - Живее будут.
   Получив ствол, хозяин долго прислушивался к возне во дворе, а когда там скрипнуло что-то ему знакомое, вскочил и выстрелил на шум, вновь продемонстрировав умение орудовать тяжёлой железякой одной рукой. Вскрик показал, что корабельщик рассчитал верно.
   Яшка высунулся из любопытства в окно и тут же раздался ответный выстрел. Паренёк ойкнул и свалился на пол. Мы с Комковым бросились к нему, но тот уже поднимался.
   - Куда лезешь, дурак? - буркнул хозяин.
   - Чуть не подстрелили, - Яшка виновато улыбнулся.
   Но виноватым, судя по горящим глазам, он себя не считал, даже гордился простреленной безрукавкой, будто эту дырку просверлили ему под орден.
   Через минуту приглушённые голоса раздались уже далеко от дома.
   - Ушли? - спросил Комков.
   - Похоже на то, - согласился хозяин. - Но бережёного бог бережёт.
   Подождав ещё около часа, он выпустил из подпола семейство, но сразу же вернулся к нам. Остаток ночи мы дремали и посменно дежурили, а едва рассвело, вышли обследовать двор.
   - Пугануть приходили, - решил Чекмазов, осмотрев следы. - Хотели бы застрелить, к самому дому подошли бы. А скорее всего и вовсе сюда не совались бы. Куда проще на дороге подстеречь или на реке.
   - А корабль спалить могут? - спросил я с опаской.
   Понятно я испугался не за наш галиот, который стоял в устье на рейде под надёжной охраной Окунева и команды. Мой капитан отобьётся, даже если конкуренты решаться на такое вероломство. А вот корабль Никифорова оставался на верфи без присмотра.
   - Вряд ли, - ответил Чекмазов. - Корабль запалить всё равно, что церкву. Святотатство. А не дай бог займутся соседние? За такие дела у нас мигом прирежут. И разбирать не станут кто прав.
  
   ***
  
   Мы отправились в "салун" пораньше, надеясь помимо прочего услышать подробности ночного налёта. Всё же Нижний острог был невелик, и шила в мешке не утаишь. Слухи о стычке наверняка разнеслись по городу и, сложив два и два, жители давно вычислили виновника. Впрочем, с арифметикой у нас и у самих было всё в порядке и пошли мы в корчму не за слухами. Главная цель визита заключалась в другом. Сегодня в "салуне" собирались быть почти все кредиторы и пайщики Никифорова, и он, прослышав заранее о сходке, назначил на этот день второй акт драмы.
   Как выяснилось, народ собрался не просто так выпить и поболтать, а на карточную игру. Один из столов был очищен от посуды и занят игроками. Каждый держал в руках карты, возле каждого лежала стопка долговых расписок - своих и чужих, на середине стола понемногу росли кучки банка и битых карт. Два десятка человек сгрудились вокруг, наблюдая за действом, подбадривая и ожидая своей очереди. Что шла за игра, я не разобрал, но удивился самому факту, так как полагал, что карты ещё завоевали широких слоёв населения, по крайней мере, до сих пор мне они не встречались.
   Азартные игры наверняка были под запретом по всей империи. Но местная власть проигнорировала подпольную сходку. Власть вообще куда-то пропала - мы ещё ни разу не пересеклись с её представителями. Похоже, начальство само ушло в подполье, выжидая, чем кончится противостояние в камчатской столице. А народ, осмелев, повылазил из щелей.
  
   Среди зрителей оказался и Трапезников. Мафиози улыбнулся нам, как ни в чём не бывало.
   - Стреляли? - без тени угрозы или злорадства спросил он. - Ну, у нас, бывает, постреливают. Изварначился народ.
   Купец даже вздохнул, как бы сожалея о падении нравов.
   Ответить мы не успели. Партия закончилась, кто-то крякнув сгрёб банк, игроки поднялись, уступая место другим охотникам просадить деньги. Тут-то и появился в "салуне" Никифоров. Глаза его горели азартом, в руках он держал толстую пачку расписок. Неудивительно, что многие решили, будто московский купец собрался вступить в игру. Такого от Никифорова здесь не ждали. Люди даже посторонились, пропуская его к столу, хотя очередь из желающих была велика. Так или иначе все смотрели на вошедшего.
   - Кто из компании выходить желает? - громко спросил Никифоров, потрясая расписками. - Подходи по одному. Сейчас расчёт будем делать.
   Ошеломлённая второй раз кряду публика молчала. Я улыбался, радуясь за компаньона, хотя среди пайщиков было много опытных людей, которых в случае разрыва придётся кем-то менять. А кем менять, если в Нижнем остроге большинство нитей пока сосредоточилось в руках Трапезникова?
   Кто-то уже выступил вперёд, но тут Трапезников показал, что умеет считать взятки, и первым купцом на восточном берегу Камчатки сделался не волей случая.
   - Погоди-ка, - остановил он пайщика.
   Лицо хищника отражало напряжённую работу мозга. Сейчас он даже не скрывал, что лихорадочно ищет выход. Он понял, что дожать нас не получится, а разброд в обществе негативно повлияет на его верховенство, и решил изменить тактику.
   - Погоди-ка, Иван, - теперь он обратился к Никифорову. - Обсудить надо.
   - Нечего обсуждать, - с вызовом сказал тот. - Кто из компании выходит, пусть сейчас говорит. Рассчитаемся. А кто остаётся, тот впредь пусть не ропщет.
   - Погоди, говорю! - прибавил железа Трапезников.
   Теперь он повернулся ко мне.
   - Подумал я тут, а, пожалуй, что и отправлю с тобой "Николая". Отчего нет? Не одному же тебе за мир отдуваться. Дело-то всех касается. Васька! - крикнул он. - Давай-ка, милый мой, сбегай за Андреяном. Пусть подходит сюда. И кто-нибудь к Кулькову сходите, к Кочмарёву!
   К дверям бросилось сразу несколько добровольцев.
   - Сейчас посидим, обсудим, остальные-то все здесь, вроде, - продолжил Трапезников и вновь крикнул в сторону: - Карты приберите. Лишние, вон пошли!
   - Я ещё с Холодиловым поговорю, - добавил купец без паузы. - Твоих людей он прогнал, но меня выслушает. Жилкина остановлю. Пусть годик подождёт, чтобы уж вместе всем выходить. Меня, знаешь ли, больше послушают, чем из пришлых кого. Я ведь, считай, в половине компаний паи имею. Оно так надёжней. И ты, если со средствами туго, только скажи, помогу. Я, знаешь ли, всем помогаю.
   - Знаю, - ухмыльнулся я. - Да мне хватает пока.
   - Нет, так нет, - согласился купец.
   Оставалось только восхищаться его напором. Трапезников капитулировал, но обставил капитуляцию так, что у многих сложилось впечатление, что его взяла. Что дожимать он нас не стал исключительно из благородства и общественной пользы. И грядущую сходу, получается, инициировал именно он.
   Никифоров выглядел обескураженным. Задуманное представление провалилось почти не начавшись.
   - С расписками-то, что будем делать? - растеряно спросил он, улучив момент, пока Трапезников распоряжался где-то в стороне.
   - Не пропадут расписки, - улыбнулся я. - Придержу на всякий случай. Да и на острова возьму. Помогут если что в руках эту кодлу держать.
  
   Глава восемнадцатая. Договор
  
   - А, правда, что всем кто с тобой пойдёт, ты обещал припасы поставлять по охотской цене? - спросил кто-то.
   Собрание шло уже битый час, а мы всё ещё ходили вокруг да около.
   - Святая правда, - устало ответил я. - И не только сюда, на Камчатку, но и на острова.
   - Но это невозможно.
   - Я собаку на хлебной торговле съел, - усмехнулся я. - Так что поверь на слово, ни копейки лишней не возьму. Кто со мной пойдёт, сам убедится. Условия мои знаете.
   - Диким обид не чинить, коров не трогать, зверя на развод оставлять, - усмехнулся Трапезников. - Всё помним.
   - Когда крепость поставим, но не раньше, укажу, как острова потаённые найти.
   - Брось, - с притворным равнодушием отмахнулся купец. - Разве в них дело? Ты лучше побожись, что корабли назад приведёшь.
   - Это не от меня одного зависит. Но то, что зависит, сделаю. От цинги люди не умрут. Если не ослушаются, то и свар с туземцами не будет.
   - Ладно, чего там, - сказал Трапезников. - Ну что все согласны?
   Нестройный хор выразил консенсус.
  
   Я разложил на столе карту - грубый фрагмент той, что показывал некогда Окуневу, - лишённую многих подробностей и сделанную специально для общего пользования. Впрочем, даже такая упрощённая карта превосходила всё, что имелось в распоряжении промышленников, да и, пожалуй, Адмиралтейств-коллегии.
  
   Первый переход под парусами остался в моей памяти как затяжная борьба организма с гравитационными скачками. Наше судёнышко совсем не то же самое, что балтийский паром, на котором мне пришлось как-то раз путешествовать пассажиром. Тот равнял морскую поверхность, словно асфальтовый каток. Корабль же охотской постройки, пусть и самый лучший на побережье, волны бросали как поплавок.
   В минуты и даже часы, когда спазмы стихали, я размышлял. Размышлял, как это ни банально, над величием стихии и ничтожностью человека перед ликом её. В шкуре мореплавателя, лучше понимаешь действительные масштабы задуманной операции. Пресловутые "два лаптя по карте" вывернули меня на изнанку, а лаптей впереди оставалось на целую роту.
   Только через неделю вестибулярный аппарат смирился с качкой и под смешки команды я выползал из крохотной казёнки, пытаясь освоить азы ремесла. Хозяйство Окунева на первый взгляд простое отличалось великой путаницей. Относительно привычная импортированная Петром из Голландии терминология мешалась с незнакомыми поморскими и местными словечками, навигационная наука шла рука об руку с сомнительными приметами и жутким суеверием. Выучить, что ванты следует называть ногами, шкоты вожжами, а капитанскую каюту казёнкой сравнительно легко, молитвы и языческие присказки сами слетали с уст, когда особенно крутая волна захлёстывала галиот. Но вот идти по безбрежным морским просторам, ориентируясь почти исключительно по приметам, было выше моего понимания. Это ведь не лес, где дерево якобы обрастает мхом непременно с северной стороны, это даже не степь, где под ногами твердь, а путь не зависит от ветров и течений.
   Однако Окунев доверял собственному опыту и интуиции. Он чувствовал погоду не хуже метеорологов. Ему не приходилось рассматривать космические снимки или даже слюнявить палец, чтобы понять какие ветра установились на море. Он вглядывался в буруны, осматривал горизонт, наблюдал за птицами, причём делал всё это быстро скользящим взглядом, словно производил съёмку "одним кадром". И выдавал прогноз.
   Так же, повинуясь наитию, он чувствовал и пространство. Навигация пребывала в зачаточном состоянии. С помощью примитивного угломера капитан при желании мог кое-как определить широту, что при качке и постоянных туманах, само по себе было труднейшей задачей, но вычислять долготу он даже не брался. Не хватало навыков, таблиц и точных приборов. Если помножить эти трудности на грубые карты и весьма приблизительные замеры хода, то становилось понятно, почему промысловые мореходы доверялись больше собственной интуиции, чем науке.
   За Охотское море я не особенно волновался - заблудиться здесь трудно, хотя помотать может изрядно. Но вот потом нам предстояло пересечь океан. А это уже не шутка. Опыт перенимать не у кого, а интуиция могла подвести. С хорошими картами вопрос худо-бедно решился, но без точной ориентировки это мало помогало делу. Угломер, позволяющий определить широту и компас - вот два прибора, на которые можно рассчитывать.
   Тогда-то, под свист ветра и зародилась у меня концепция удобного для навигации пути и что важно пути короткого. В эту эпоху мореходы предпочитали двигаться осторожно, мелкими шажками, от острова к острову. Частые остановки и постоянные блуждания задерживали их куда больше несовершенных судов и приборов. Короткий же путь от Камчатки до Уналашки лежал через Берингово Море. Алеутская дуга почти вдвое срезалась северным маршрутом. И всё, что было нужно - это следовать по пятьдесят четвёртой широте. Следовать ровно, без отклонений. Для удержания такого курса хватало и компаса с угломером.
   Додуматься до такой простой мысли в это время ещё не смогли. Даже продвинутому Окуневу идею короткого северного маршрута я втолковал с большим трудом. Теперь мне предстояло объяснить её камчатским мореходам.
  
   - Это просто, - сказал я и отчертил карандашом линию, соединяющую крайние острова Алеутской дуги как натянутая на лук тетива. - Главное всё время идти строго на восток, придерживаясь пятьдесят четвёртого градуса северной широты. На пути не будет островов, камней или сильных течений. Льдины в середине лета тоже большая редкость, как собственно и бури. Можно спокойно идти полным ходом и ночью и в тумане. Если вдруг отнесёт ветром или течением, вернётесь на пятьдесят четвёртую параллель и опять на восток. Вот и вся хитрость. Рано или поздно, упрётесь в искомый остров. Мимо не проскочите.
   - Почему именно этот остров? - спросил Толстых.
   - Найти его просто, это, во-первых, - ответил я. - Бухта там самая удобная из всех, что есть на островах, это, во-вторых. Ну а кроме того оттуда и до американского берега уже рукой подать - вот этот нос уже матёрая земля - и до потаённых островов близко.
  
   Новшество, которое мне казалось элементарным, исполненным логики, вызвало среди мореходов жаркую дискуссию. Идти так долго без ориентиров по одним лишь примитивным приборам многие посчитали безумной затеей. Тем более при здешних частых туманах. Но главное промышленники плохо воспринимали саму идею прокладки курса по координатной сетке, хотя мой расчёт как раз и строился на самой примитивной логике - мореходам следовало просто идти по одной и той же широте. И всё же только половина собрания уловила суть.
   - Не верите, так пёхайте вдоль островов, - сказал Оладьин тем, кто сути не уловил. - Да только там вы скорее разобьётесь. Ночью или в тумане больно легко на камни наскочить. Или стоять подолгу придётся, погоды выжидая. Так и провианта не хватит, придётся зимовать на половине пути. А тут и путь короче и без остановок идти можно. За три недели легко до места дойдём.
   - Зато ежели бурей побьёт корабль, спасения не будет, - возразил кто-то.
   - В том-то и дело, что на чистой воде не обо что бить. А если и побьёт льдиной шальной или валом крутым, повернёте на юг и высадитесь на первом же острове.
   - Ладно, - сказал Трапезников. - Нечего спорить. Пусть каждый как хочет идёт. Тут подумать надо, как к следующему году подготовиться. У кого со средствами туго, я помогу.
   - Ну, а я снаряжение готов поставить, - добавил я.
   Расстались мы с Трапезниковым без малого друзьями.
  
   ***
  
   Ещё несколько дней в приподнятом настроении я завозил друзьям и бывшим врагам снаряжение по бросовым ценам. Моя эйфория Оладьину не понравилось.
   - Ты особо не обольщайся, - сказал он. - Думаешь, Трапезников позабыл обиду? Ничего подобного. Он только на словах мир заключил, только на людях тебе улыбается. Появится возможность отомстить - даже раздумывать не станет. Всадит нож по самую рукоять. Так что спиной к нему поворачиваться опасно.
   - Да вроде бы главного мы добились, - сказал я. - Некуда ему деваться. Теперь мы в одной упряжке.
   - Прям уж, - буркнул передовщик. - Волкам с зайцами в одной упряжке не бегать.
   Он не стал уточнять, кого считал волком, а кого зайцем.
   - Что-то случилось? - догадался я.
   - Человек Никифора ко мне подходил, - признал Оладьин. - Севка Тарабыкин. Он, понятно, не говорил от кого, но я-то догадался. У Севки кроме долгов ничего за душой нет, а вот же предложил перекупить мою долю. Хорошие деньги сулил. Я ему прямо сказал, что пустое дело его хозяева затеяли, потому как ты имеешь больше половины паёв и в любом случае оставишь компанию за собой.
   - Так и есть, - ответил я. - Нечего беспокоиться.
   Не так-то просто мне настроение испортить.
   - Ты дальше слушай, - сказал Оладьин. - Севка умотал куда-то, а потом вернулся и попытался подкупить уже меня самого. Сперва вроде издалека зашёл. Напомнил что я для них свой, камчатский, а значит и помогать мы должны друг другу. Бунтовщиков припомнил, которых ты в артель набрал, промышленников охотских, что на наши камчатские промыслы рот разевают. Намекнул на капитал твой сомнительный. И о чём бы ни говорил, всё к одному сводил - чужак ты для нас. А потом предложил людей твоих на бузу подбить. Чтобы, значит, отказались в дальний вояж идти. Мол, неплохо было бы с залётного купчишки спесь согнать. Нечего ему, тебе то есть, наших коров доить. Это уже не шутки. Сразу в морду получил ходатай.
   - Понятно, - настроение всё-таки испортилось. - Я вот подумал, только ли к тебе этот Севка подходы искал? Знаешь, позови-ка остальных, поговорить надо.
   Собрались быстро.
   - Да, приставал дурачок один, - усмехнулся Комков, выслушав вводную. - Севка? Может и так, мне он имени не назвал, сказал только что от важных людей пришёл. Деньгами соблазнял. Намекал, что если столкуемся, может к торговле здешней меня пристроить. Но я и слушать не стал, чего они там от меня хотели. Плюнул дураку под ноги да ушёл.
   - Ко мне тоже подходил, про обиды толковал, - признался Яшка и замялся, не решаясь рассказать подробности.
   - Да ладно, выкладывай, чего уж там, - сказал я.
   - Наговаривал он на Окунева. Дескать, тот виноват, что батя мой сгинул. А потом намекнул, что нарочно вы с Окуневым подстроили крушение. Чтобы тебе, значит, новый корабль достался. Потому неплохо бы, мол, расплатиться. Но я-то сразу понял, что врёт этот Севка. Помню, когда ты в порту только появился с Полосухиными, батя с Окуневым уже в море были.
   - Вот же змеюка, - Оладьин сжал кулак. - Мало я ему двинул.
   Тарабыкин не решился подступиться только к Чижу. С туземцами говорить на равных здесь не привыкли, да и встречал коряк чужаков таким мрачным взглядом, что у тех пропадала всякая охота к интригам.
   - Значит, здесь он толку не добился, - сказал я.
   - Да, - кивнул Оладьин, подхватив мысль. - Может попробовать с другими. Народ у нас разный, кто-то может и прельститься на посулы. Хорошо, что ты остальных сюда не привёл. На корабле до них добраться сложнее.
   - Трапезников может и к берегу человека послать, - сказал Комков. - На всякий случай надо бы кого-то отправить с предупреждением. Пусть с берега уходят да затворятся на корабле и никого к себе не подпускают. От греха подальше.
   - Надоело до жути всё это, - вздохнул я. - Посылать никого не будем. Всё что хотели и могли мы здесь уже сделали. Так что пора и прощаться с Нижним.
   Товарищи заулыбались. Похоже, интриги достали всех.
  
   Мы теперь имели сразу две лодки, и сплавиться на них до устья было делом пары часов. Собрались быстро, гораздо больше времени заняли прощальные визиты. Тут-то неожиданно и всплыла проблема.
   - Будьте осторожны! - сообщил один из доброжелателей. - Вас по дороге перехватить собираются. Трапезников шайку наготове держит.
   Мы вернулись к Чекмазову и обсудили проблему.
   - Да ну, ерунда, - заявил Оладьин. - Мы же без груза. Если на вёсла навалимся, нас никак не догнать. А если и догонят, неужто вчетвером с ружьями не отобьёмся?
   - Всё же лучше перестраховаться, - возразил я. - Вот что, вы уходите, а я прикрою. Трапезников если за кем и охотится, то именно за мной. Если же я задержусь, то возможно на вас одних он нападать не станет. Нет смысла. Тем паче, что я постараюсь ему помешать.
   - Как? - спросил Василий.
   - Есть задумка одна, - неопределённо ответил я.
   - И как же потом сам выберешься?
   - Выберусь, - заверил я. - Вторая лодка у меня остаётся, на ней и выберусь. И вот ещё что. Я пойду другим путём. Поэтому, как до корабля доберётесь, сразу же уходите в море. Встретимся в Петропавловской гавани.
   Чиж не спорил. Он вообще редко спорил и никогда не вмешивался в выбор другого. Яшка для приличия покочевряжился, но уступил. Сложнее оказалось убедить Оладьина.
   - Чудак человек, - сказал я. - Говорю же, что выберусь. Вот с вами мне куда тяжелее придётся, а один проскочу легко.
  
   На самом деле я просто решил превратить отступление в шоу. Хлопнуть дверью так, чтобы с потолка посыпалось. То, что Трапезников затеял козни уже после заключения договора, многими, в том числе и Оладьиным, воспринималось как вполне естественный ход. Но я к таким вещам ещё не привык. Вероломство, вот как это называется.
   Мы попрощались. Не дожидаясь отплытия друзей, я перегнал вторую лодку на Радугу, небольшой приток Камчатки. Оттуда, обвешанный пистолетами и ножами, как новогодняя ёлка игрушками, я нагрянул к купцу прямо на дом.
   Ворота прошёл без проблем. Охранник впустил без расспросов и даже не попытался отобрать стволы. Я старался вести себя нагло. Отодвинув приказчика, миновал заваленный мехами подклет, поднялся в горницу.
   Там уже собрались головорезы, готовые сорваться в погоню по первому слову хозяина. После динозавров и прочего доисторического зверья, людей вроде Драного и Васьки я опасался не так как прежде. Расчёт мой строился на том, что в собственном доме Трапезников кровь проливать не посмеет, тем более что многие обыватели видели, куда я направился. Ну а на самый крайний случай со мной был "чезет" и я мог положить всю компанию прежде, чем кто-нибудь дотянется до меня своей антикварной саблей.
   - Квасу выпьешь? - спросил купец.
   - Выпью, - кивнул я.
   - Садись тогда.
   Хозяин собственноручно налил из кувшина в большую кружку. Двинул по столу блюдо с черемшой.
   Я жевал зелень, запивал квасом и мечтал об окрошке. Разговор, который шёл до моего появления, смолк, а другого Трапезников не начинал. Так и сидели мы в тишине, пока в горницу не вбежал тот самый угодливый мужичок, какой просвещал купца при нашей первой встрече.
   - Никифор Мокиевич! - начал он с порога, но, увидев меня, заткнулся.
   Я широко улыбнулся гонцу. Его появление означало, что парни благополучно погрузились в лодку и отправились вниз по реке. Чтобы перехватить их следовало бросаться в погоню без промедления или подать знак сообщникам, если те ушли в засаду заранее. Однако Трапезников пусть и догадывался, с какой вестью пришёл подручный, при мне отдать приказ не осмелился. А быть может, решил, как я и рассчитывал, что моя голова ценится выше взятых вместе голов товарищей, а она, голова, в настоящий момент спокойно хлебала хозяйский квасок.
   - Видишь, какое дело... - сказал я мужичку.
   Купец мой визит воспринял, похоже, как должное. Честный ход в жестокой игре. Но и от пустой болтовни, заверений в дружбе, он воздержался. Около часа мы сидели в полном молчании. Если Оладьин сотоварищи усердно работали вёслами, то за час ими пройдена уже половина пути. Теперь и самим чертям их не догнать.
   - Посидели, угостились, пора и честь знать, - сказал я. - Собственно попрощаться зашёл.
   - Прощай, - сказал Трапезников.
   - Прощай, - кивнул я хозяину и обвёл чуть насмешливым взглядом его бандитов - Провожать не надо.
   Я вышел со двора и отправился на Радугу. Меня никто не преследовал. Головорезам проще было бы перехватить лодку ниже по течению Камчатки. Но я там не появлюсь. Не пойду и вверх, как полагают друзья. Наверное, много слухов будет гулять по городу после моего внезапного исчезновения.
   Столкнув лодку в воду, я прыгнул в неё и даже не замочил ног. Вставляя весло в уключину, подмигнул отражению. Из реки смотрело бородатое лицо со злорадной усмешкой.
  
   ***
  
   В иные времена Бичевина назвали бы водочным королём. О его сумасшедших деньгах по всему фронтиру ходил зловещие легенды, от его капиталов пахло сивухой с большой примесью крови. Всякий, с кем я ни заводил разговор, отговаривал меня от любых дел с этим человеком. Но добрых советов я не послушал и с Радуги отправился прямиком на Ангару.
   Купец оказался вполне доступен, по крайней мере, ожидать приёма пришлось не больше получаса, но встретил меня прохладно. Ни угощений на столе, ни приглашения присесть. В остальном он, пожалуй, был даже вежлив, если принять за вежливость постоянное молчание. Но, во всяком случае, позволил мне изложить дело. На первый взгляд полная противоположность Трапезникову, хотя, скорее всего, обходился Бичевин без подначек и зубоскальства просто потому, что здесь отсутствовала публика, на которую можно играть. А, по сути, он являлся таким же пауком.
   Доказывая выгоды совместного промысла, я превзошёл в красноречии самого себя. Ссылался на камчатских купцов, которые поначалу тоже упирались, но затем признали необходимость объединённого похода. Не жалея позолоты расписывал богатства, которые нас дожидаются на островах, рассказывал об огромных пространствах за ними, что только и ждут хозяина. Заверил, что есть у меня надёжные сведения, есть точные карты. Корабль Бичевина будет готов как раз вовремя, чтобы присоединиться к походу.
   Выслушав пламенную речь, сфинкс прервал молчание и короткими фразами обрисовал позицию. Нет, он ведёт собственную игру. "Святой Гавриил" до последнего гвоздя строится только на его средства. Никаких дольщиков, пайщиков, компаньонов. Зверобои и матросы будут набираться по найму. По большей части в Иркутске. Делиться Бичевин не намерен. Точные карты ему без надобности. Америка не нужна. Он пойдёт на север, а не на восток.
   Разговор закончился. Пришлось уйти ни с чем. Блицкриг провалился, а к длительной осаде и разведке удобных подходов я пока был не готов.
   Едва я выбрался за ворота, как заметил хвост. Два парня шли следом, не особо скрываясь. Просто следили, или желали прощупать? Я коснулся рукой камзола, под которым был спрятан пистолет. Он придавал мне спокойствия. Уж не гоблины ли меня засекли? Подумав, я пришёл к выводу, что это не гоблины. Тех я уже научился определять по стилю, сдобренному ужимками киношных шпионов. А эти тупо шли следом, даже не стараясь маскироваться. Значит Бичевин? Заранее организованная слежка означала одно - водочный король ещё до разговора собирался меня проверить.
   Что ж, пока вокруг многолюдно, они не тронут, а я не собирался покидать центр города. Тем не менее, планы пришлось слегка изменить. Приводить конкурентов к Терентию Михайлову, единственному доверенному человеку в Иркутске, было бы слишком рискованно. Не беда, у меня есть и другие заботы. Давненько хотел наведаться в навигатскую школу и если окажется невозможным сманить оттуда знающих людей, то, по крайней мере, следует разжиться учебниками. А после школы не лишним будет забежать и в воеводскую канцелярию. Говорят, власть меняется. Новые чиновники благоволят промыслам и готовы помогать купцам. А мне нужно снаряжение, которое не купишь за деньги. Прежде всего, пушки, а к ним порох и ядра.
   Удар в голову настиг меня неожиданно, посреди размышлений. Слона-то я и не приметил. Надо мной, потирая кулак, стоял здоровенный бугай. Откуда он только взялся? Отчего не боится свидетелей? Вопросы вспыхивали и гасли в звенящей как тревожный колокол голове. Главное чего я понять не мог, за что так меня? Ведь я всего-навсего предложил совместное дело.
   Опровергая предрассудки про не битьё лежачих, носок сапога методично, как на уроке анатомии, пересчитал мои рёбра. Ну, точно не гоблины.
   - Ещё раз здесь появишься, это... убью, - пообещал бугай, отправляя меня в нокаут.
  
   ***
  
   Кровоподтёкам и вздохам, сопровождающим каждое движение, Оладьин не удивился, скорее его изумило, что я вообще добрался до Петропавловского острожка живым. Яшка смотрел на меня как на героя, ведь это их отход я прикрывал, рискуя собственной шкурой. А взгляд Чижа вопрошал. Мол, отправимся ли мы кончать Трапезникова прямо сейчас или подождём удобного для мести случая. И лишь Комков догадался, что свежие раны не могли быть получены в Нижнем остроге.
   - Где тебя так? - спросил он.
   - Это не Трапезников, - сказал я, чтобы успокоить остальных. - По дороге задели.
  
   Глава девятнадцатая. Викинги
  
   Я ничего не потерял, пропустив следующие восемь месяцев. Корабли охотских компаньонов вместе со вторым галиотом благополучно добрались до Авачинской бухты, зимовку обеспечили завезённые мной припасы, а сам я избавился от лишних волнений, проскочив рутинные деньки одним махом. Мне хотелось побыстрее рвануть вперёд.
   Игра началась. Всё что я проделывал до сих пор, было лишь расстановкой фишек на доске. Теперь предстояло вступить в сражение с самими пространством и временем. Вступить в честную схватку безо всяких там дешёвых уловок с воротами.
   Наша эскадра из четырёх кораблей прибыла в устье Камчатки в назначенный срок. Вдоль берега ещё проносило огромные льдины, порождённые Севером и времени как будто хватало, но настроение испортилось. На месте рандеву мы не обнаружили ни одного камчатского корабля. Берег как будто вымер. Даже те промысловые домики, в которых наши люди жили в прошлом году, оказались разрушенными.
   Я начал нервничать. За восемь месяцев многое могло случиться. Очередное восстание камчадалов или какая-нибудь эпидемия способны были перечеркнуть грандиозные планы. Наконец, купцы за долгую зиму могли попросту передумать или попасть под влияние очередной интриги.
   Оладьин успокоил, заявив, что такая картина здесь обычное дело. Прибрежные постройки разбиты штормами, а промышленники как всегда затягивают дело. Их безалаберность каждый сезон задерживала выход в море на месяц, а то и больше. Сперва народ отвлекался на ход лосося, чтобы сделать запасы, добирали в команды людей, а так как их всегда не хватало, отправлялись ловить по стойбищам камчадалов; затем ожидали хорошей погоды, но когда та устанавливалась, вдруг начинали вылезать застарелые проблемы - припасы оказывались подпорченными, оснастка за зиму подгнивала, в корпусах обнаруживалась течь. Купцы, что оставались на берегу, не желали нести дополнительные расходы, передовщики и мореходы не желали тонуть. Команда, как легко догадаться, брала сторону последних. Опасаясь спорить с хозяевами напрямую, народ прибегал к испытанному средству, а именно напивался в стельку. Пьяный саботаж делал своё дело. Хозяева нехотя тратились на новое снаряжение, латались паруса, снасти, чинилась обшивка. Наконец, корабли освобождались от пут и спускались на воду. Не успевшие протрезветь зверобои, судовые работники и туземные невольники грузились на борт и отваливали на промыслы.
   - Так что задержаться на месяц-другой здесь обычное дело, - подытожил Оладьин. - Бывало, что и до сентября тянули.
   До осени я ждать не собирался. Комков с парой надёжных матросов был командирован в Нижнекамчатск с грузом для Белобородова, а заодно и с заданием разведать обстановку.
   - Поторопи их там, - сказал я. - Скажи, что даю им ровно неделю. Кто в срок не появится, пусть добирается сам, как хочет.
  
   ***
  
   Первым через четыре дня появился корабль Никифорова. Подождав большой воды, он перемахнул через отмель, запирающую устье реки и, бросив якорь, присоединился к флотилии. С галиота спустили две лодки, в одной из которых мы узнали нашу собственную шлюпку, а уже через полчаса на борт поднялись Глотов с Шишкиным и отряд Комкова, который вернулся с "Иулианом".
   - Порядок, - с удовольствием доложил Макар, пробираясь по заполненной людьми палубе.
   Гости двигались за ним осторожно, стараясь не наступить на шныряющих под ногами собак. Во время стоянок Чиж выпускал подопечных из трюма, и те бесились, отыгрываясь за долгое сиденье в тесноте.
   - Зашевелились, любо дорого посмотреть, - продолжил Комков после объятий. - Когда я пришёл только Никифоров чесался, остальные и в ус не дули, а теперь от зари до зари работают.
   Но как только мы закрылись в казёнке, Комков убрал с лица улыбку.
   - "Николай" ушёл, - огорошил он нас новостью. - Недели за две до нашего прихода.
   - Никто не ждал от Трапезникова такой прыти, - подтвердил Шишкин. - Обычно тянут и тянут с выходом, а тут его люди за день-два собрались да и отвалили. Передовщиком Тарабыкин пошёл, мореходом Дурнев.
   - Вот чёрт! - разозлился я. - Теперь жди от них неприятностей.
   - Прям уж, - отмахнулся Оладьин. - Не велика сила Тарабыкин с Дурневым.
   - Дело не в силе, - возразил я. - Раз Трапезников своё корыто так рано отправил, значит, задумал что-то. А что? Вперёд нас решил высадиться? А смысл?
   - Вряд ли, - Оладьин расправил ладонью карту. - "Николаю" нас всё одно не опередить.
   - Ход у него, конечно, не тот, - согласился я. - Однако две недели преимущества они получили, да ещё неизвестно, сколько мы здесь проторчим.
   - Сразу к дальним островам они не пойдут, - зверобой провёл пальцем по алеутской дуге с востока на запад и постучал ногтем по острову Беринга. - Здесь наверняка остановятся. На Командорском.
   - Зачем им там вставать? - не понял я.
   - Так сроду все делают, - пожал плечами Оладьин. - Чтобы припасы пополнить, свежей воды набрать, отдохнуть. А многие и на зимовку останутся. Дойдём, сам увидишь. Там они ещё будут.
   - А всё-таки, что задумал Трапезников? - спросил Комков.
   - Сам-то он с кораблём не пошёл, - задумчиво произнёс Шишкин. - Но и в Нижнем его нет. Поговаривают, в верховья подался, а там может и в Большерецк.
   - Вот ей богу что-то недоброе у него на уме, - сказал Комков. - С Холодиловым столкуется, о то и с начальством. Вернёмся, а нас с кандалами ждать будут.
   - Вернёмся... - передразнил его Окунев. - Нашёл о чём думать. Мы ещё туда не добрались.
   Гости рассказали, что с подачи Трапезникова на галиот посадили ясачного сборщика Пономарёва. Однако внимание власти принесло нам одно неожиданное преимущество. Вместе с комиссаром мы получили алеутского паренька, вывезенного несколько лет назад с Ближних островов.
   - Переводчик, это хорошо, - сказал я Шишкину. - Знаешь, перебрось его на "Онисим", я в дороге язык учить буду.
  
   ***
  
   Тем временем, река начала выносить корабли один за другим. Словно сама камчатская земля потеряла терпение и исторгала надоевших двуногих паразитов. С палуб разномастных судов на нас смотрели обозлённые и голодные люди. Порванное платье, или вовсе голые торсы, кровоподтёки, опухшие от затяжных пьянок лица. Мне почудилось даже, будто вместе со свежим морским ветерком до нас доносится перегар. Жуткое зрелище - просто не зверобои, а сбежавшие с каторги зэки.
   Я невольно гордился собой. Мои парни экипированы как надо, причём за счёт компании. Меховые парки, унты, одеяла, палатки дожидались в трюме. Каждый зверобой имел рабочую одежду, шитую из тюленьих кишок, а каждый матрос плащи из просмоленной парусины. Мы запаслись ружьями, пушками, выстрелами к ним. Запасов провианта хватало на несколько месяцев. Я-то книжки читал и знал, сколько полярных экспедиций сгинуло только из-за недостаточного внимания к снабжению. Экономия в таком деле излишняя роскошь.
  
   Мы прождали на рейде условленную неделю, а потом ещё три дня сверх того, пока не пришёл последний корабль из тех, кто вообще мог придти. Как объяснили прибывшие на нём промышленники, ещё несколько артелей спешили закончить починку и постараются нагнать нас в пути.
   В целом я мог быть доволен. Интриги, уговоры, посулы собрали небывалую по здешним меркам промысловую флотилию. Казалось, что камчатские зверобои задействовали всё, способное держаться на плаву.
   - Будет чудо, если хотя бы половина из них доберётся до места, - мрачно заметил Окунев, обозревая рейд.
   Я кивнул. Действительно только три корабля хоть как-то отвечали моим представлениям о морских путешествиях, на остальных я бы не рискнул форсировать даже Волгу. Некоторые судёнышки, вроде "Троицы" Кочмарёва, представляли собой баркасы без палубы с низкими бортами и убогой мачтой. Два десятка человек набивалась в них так плотно, что вряд ли оставалось пространство для чего-то ещё. Не иначе предполагалось кормить экипаж тем, что пошлёт море, а добычу грузить на место погибших. Разумеется, спасательные средства у подобных посудинок по штату не предусматривались. Некоторые из баркасов вели на буксире маленькие ялики, у других на корме крепились байдары. Они могли вместить пару человек и явно предназначались не для спасения. Так, разведку на берег высадить или делегатов на соседнее судно отправить. Но, на мой взгляд, даже делегаты сильно рисковали, переправляясь на таких игрушках.
  
   ***
  
   Противный ветер отступил. Корабли выбрали якоря. Вышний арбитр дал старт небывалой регате. Больше дюжины кораблей и корабликов почти одновременно покинули устье Камчатки. Гонка за обладание Америкой началась, хотя далеко не все участники осознавали историческое значение похода. Если уж быть точным осознавал оное я один, хотя собственные заслуги в организации регаты не преувеличивал. История неотвратима. Промысловики и так рванули бы на восток не в этом году так в следующем. Я всего-навсего оседлал волну как опытный серфингист.
   Распространённое сравнение первопроходцев с викингами было верно лишь отчасти. Да они не только купцы и промышленники, но, прежде всего вольные воины, моряки, а зачастую просто разбойники. Их убогие судёнышки с примитивной оснасткой если и отличались от норманнских драккаров, то в первобытную сторону. И шли они по сути к той же земле, к легендарному Винланду, только что заходили с другой стороны света. Вот только сами по себе новые земли моих попутчиков не волновали, тем более их не волновала история. Их манила только добыча.
   Я восхищался этими пещерными человеками, свирепыми хищниками, истребляющими арктическую экосистему. Энергия, исходящая от них, была сродни атомной. Они плавили взглядом лёд и глотали пространство с тем же спокойствием, с каким черпали похлёбку деревянными ложками из общего котла. Они соперничали, доходя то стычек, но редко отказывали конкурентам в помощи. Они расплачивались жизнями, но в тоже время и властвовали над стихией.
   Насколько они превосходили тех, что остались за Уралом, которые совали головы в парики, отирались в приёмных, искали протекцию, за честность платили наветами, подсиживали друг друга, покупали и продавали "души" - своих единоверцев и соплеменников. Любой из моих нынешних знакомцев перетянул бы канат с десятком столичных прохиндеев на конце.
  
   ***
  
   Очередной удар по воздушным замкам реальность нанесла через неделю. Возле Командорского острова флотилия изрядно поредела. Кто-то сильно отстал, сбился с пути, вернулся; у других обнаружилась течь или кончились припасы. Они кое-как добрались до острова, но дальше идти не могли. Иные решили задержаться из осторожности. Но кто посмеет их осудить? Для людей, вышедших в море на батах, высадка на Командорском острове сама по себе была уже подвигом.
   До сих пор я считал преувеличением рассказы Оладьина о местной практике, когда, покинув Камчатку и проведя в море от силы пару недель, промышленники спешили встать на зимовку на первом же встреченном острове. Казалось бы, какой резон терять целый год, стартуя после зимовки практически из той же географической точки, но рискуя потерять за зиму половину команды от цинги или голода.
   Разгадка оказалась проста. Алчные купцы выталкивали людей на промыслы фактически полуголыми, без достаточных запасов провианта и снаряжения. Собственную меховую одежду, добытую в прошлых вояжах, зверобои за зиму пропивали, а казённой амуницией хозяева работников не снабжали. И потому стоянка на Командорском острове превращалась в насущную необходимость. На остров набрасывалась толпа голодных людей. Весь сезон там добывали и готовили мясо, шили парки и одеяла.
   - Плакали твои коровы, - усмехнулся Окунев, обозревая скопление зверобоев, обустраивающихся на берегу. - За зиму они съедят здесь всё, что шевелится.
   - Всех не съедят, - буркнул я.
   Кампания по защите животных протекала вяло, но всё же общественность мало-помалу склонялась к мнению, что капустников лучше не трогать. Я угощал выпивкой сплетников. Вовремя пущенный слушок там, рассказанная на ночь страшилка здесь - как результат разговоры о проклятии ходили по всему фронтиру.
   Сейчас меня, однако, беспокоили не морские коровы, а фальстарт корабля Трапезникова. Что же они задумали?
   - А "Николая" не видать, - заметил Комков, разделяющий моё беспокойство. - Если они здесь и вставали, то ненадолго.
   - Может на Медном? - предположил Оладьин. - Хотя нечего им там делать, на Медном.
   - Ну, что встаём или пойдём дальше? - спросил Окунев.
   Наши зверобои, глядящие на берег с тоской, встрепенулись. Всем хотелось хоть чуть-чуть потоптаться по тверди. Пришлось, однако, их обломать.
   - Идём дальше, - ответил я. - "Николая" нужно нагнать. Сможешь?
   - Попробуем, - не очень уверенно сказал Окунев. - Ход у нас лучше. Может и нагоним.
   "Может" меня не устраивало. Изрядно позабытый школьный курс подбросил свежую идею.
   - Нагоним, если сократим путь, - сказал я.
   - Куда уж тут сокращать? - удивился капитан. - И так по прямой пойдём.
   - Ставь паруса, потом объясню.
  
   Как объяснить пещерному человеку такую сложную штуку как ортодромия? Да очень просто. Точно также как это некогда проделал наш учитель географии.
   В казёнке стоял большой глобус. Его я прикупил скорее для красоты, для антуража, вместе с медной подзорной трубой, пожелтевшей гравюрой с морским пейзажем и грудой абордажного оружия, развешенного по стенам - очень уж мне нравилась такая "капитанская" обстановка.
   Практической пользы от глобуса было меньше чем от ржавых сабель. В том месте, где полагается быть Алеутским островам и Берингову морю, значился широкий пролив, обрамлённый карикатурными очертаниями земель. На просторах Тихого океана, словно на форзаце фэнтезйного романа, вспучились неведомые земли, "открытые" испанскими и португальскими сочинителями. Изображения завязанных морскими узлами змеев, сирен и драконов придавали завершённость этому вымышленному миру.
   Выбрав нужную широту, я перенёс на глобус несколько островов, чтобы обозначить Алеутскую гряду. Воткнул две иголки в крайние острова, взял нитку и натянул на Алеутскую дугу тетиву. После чего взглянул с превосходством на штурмана.
   - Видишь? Кратчайший путь идёт не строго по широте, а забирает немного к северу. Вот и получается, что идти нам надо по дуге, если перенести линию на плоскую карту. Там вёрст десять отыграем, тут пять... глядишь, и нагоним "Николая".
   - Ха, шутник. Пять-десять вёрст. Я тебе, что землемер, такой мелочью море мерить? У нас и сотня вёрст невелик промах.
   Он несколько раз попеременно смотрел то на глобус, то на карту. Сообразив в чём суть, очертил ногтем симметричную Алеутской гряде дугу. Пожал плечами.
   - Ну, даже если бы и мог я точно вычислять положение корабля. Хоть каждый час. И даже представим, что у нас вместо корабля лошадь. Как, скажи, твоего направления придерживаться? Это же вон какая кривулина, её и на карту-то точно не положишь!
   Хмыкнув, я бодро взялся за дело. Разложил карту. Потом задумался и думал довольно долго. Тут требовался радиокомпас, спутниковая навигация или нечто в этом роде. Можно, конечно, обойтись и без электроники. Хотя и хлопотно. Получалось, что каждый меридиан нам следовало пересекать под различным углом, но для этого нужно точно определять долготу.
   - Ты умеешь находить долготу? - спросил я у Окунева. - Ну, там по заходам и восходам луны или солнца?
   - Могу, если погода позволит обсервацию провести, - ответил капитан. - Неводчиков научил. Но для этого нужны таблицы и точный хронометр. А у нас нет ни того, ни другого. От Чирикова мало что осталось, а что осталось всё в охотской канцелярии.
   - Ага, - я опять задумался.
   Часы у меня имелись не хуже здешних морских хронометров. Отличные наручные часы, пригодные для работы в этом мире. Без всяких там батареек, механические с автозаводом, имеющие погрешность не больше секунды в сутки. Следовало бы поставить их в Петропавловске, но можно было выставить и по острову Беринга. Долготу-то я знал. А вот таблиц у нас не имелось, и достать их сейчас я не мог. Так что Окунев был прав, а я ошибался.
   - Ладно, - сдался я. - Пойдём, как решили.
  
   Мы вышли на палубу. Остров уже скрылся из виду, а паруса наших попутчиков удалились настолько, что определить корабли по силуэтам стало невозможно. Солнце припекло, заставив матросов скинуть верхнюю одежду, но, посмотрев на север, я ощутил на лице прохладу. Арктика дохнула на меня распахнутой морозилкой. Залежи биоресурсов представились воображению мясной вырезкой, пакетиками с креветкой, баночками икры или крабов. Ещё в начале двадцатого века от всей этой роскоши воротили носы, а уже к концу устраивали боевые действия против пиратских траулеров. Моих нынешних спутников волновали только меха, меня самого интересовали земли.
   Захлопнув дверцу воображаемого холодильника, я вернулся в казёнку.
  
   Глава двадцатая. Уналашка
  
   Птичий гвалт - своеобразный природный маяк. Единственная примета близкой земли, когда все прочие признаки скрыты от глаз. Галиот дрейфовал в густом тумане вот уже второй день, и ночью нам приходилось полагаться только на удачу, а днём слушать птиц. Они кричали вдалеке, иногда проносились над мачтами, там, где сияло солнце и, значит, земля была близко. Мы кожей чувствовали, как желанный берег скользил за бортом, но не смели к нему подойти. Матросы по очереди дежурили на носу, вслушиваясь и всматриваясь в сплошную завесу. Некоторая иллюзия безопасности. Если возникнет силуэт скалы или долетит шум прибоя, люди на корабле успеют разве что вздрогнуть.
   Спать не хотелось, не хотелось проспать свою смерть, а потому, пользуясь начальственной привилегией, мы с Оладьиным всё время торчали на палубе. Торчали без дела. Кроме как слушать птиц заняться было нечем. Дел находилось немного даже для команды. Невозмутимый Окунев каждые полчаса измерял глубину. Примитивный лот из верёвки с каменным грузилом ещё ни разу не достал грунта. Такие здесь острова. Они поднимаются со дна океана острыми зубьями. И эти зубы всегда готовы вонзиться в добычу.
   Погода изменилась мгновенно. По нашим потным спинам внезапно, словно кто-то включил кондиционер, прошёлся поток холодного воздуха. Птичий крик усилился, приобрёл тревожные интонации. Оладьин поёжился и скрылся в казёнке. Капитан нахмурился.
   Редкий для этого времени года северный ветер предвещал шторм. Только его нам и не хватало для полного счастья. Но прежде чем взяться за парусник ветер принялся терзать молочную дымку. Туман исчезал, распадаясь на отдельные лохмотья, а в просветах всё чаще появлялся скалистый берег. Тёмные контуры земли проступали постепенно, как изображение на фотобумаге, пока отдельные фрагменты не сложились в чёткий пейзаж. Он оказался далёк от идиллии. Набирающий силу ветер прижимал нас к каменному барьеру. Длинному, как Великая китайская стена, высокому, как плотина Гувера на реке Колорадо.
   Расчистив сцену, стихия готовилась к постановке морской трагедии. Вот они скалы, вот он корабль, вот она буря. Птицам отводилась роль небесного хора, нам, как существам наделённым волей, предлагалось самим поделиться на героев и трусов.
   Зычный приказ Окунева бросил команду к снастям. Чихотка, Борька, Яшка с товарищами полезли на мачту, несколько человек суетились внизу. Такелаж жужжал, чуть ли не дымясь от трения. Сперва что-то пошло не так. Люди ругались, спорили, путались в снастях, пока Окунев парой коротких фраз не навёл порядок. Наконец, паруса приветливо хлопнули. Судно заметно прибавило ход и пошло параллельно каменной стене в какой-то сотне метров от неё. Это был смертельный номер, движение по лезвию бритвы. Ветер пытался прижать нас к скалам, он же наполнял паруса, позволяя ускользать от столкновения. Сложение векторов создало патовую ситуацию. Окунев с трудом удерживал курс. Галиот то опасно кренился, то норовил броситься навстречу скалам. Каждый промах капитана, малейший сбой в работе матросов сокращали дистанцию между нами и смертью, а отыграть назад хотя бы пядь было невозможно.
  
   Все кто оказался на палубе, всматривались с тревогой в высоченные горы. Мне приходилось бывать на хребтах и повыше, но эти, торчащие от самого среза воды выглядели куда более зловещими. Неизвестно кому было лучше - матросам, смотрящим смерти в глаза или зверобоям, ожидающим её в потёмках трюма. По крайней мере матросы могли хоть что-то делать руками, приглушая работой страх.
   Мне работы не досталось. В конце концов, нервы не выдержали, и я покинул палубу. Алеутский парнишка Темнак, которого команда вслед за мной звала попросту Тёмой, безмятежно дремал на лавке - страхи белых людей его не касались. За время перехода я собирался выучить алеутский язык, но планы оказались слишком оптимистичными. Борьба за выживание не располагала к учёбе, да и язык был сложен. В голове не задерживались даже отдельные фразы.
   Оладьин лежал на низеньком топчане, разглядывая потолок.
   - Сплошные скалы, - сказал я ему.
   Зверобой буркнул в ответ нечто нечленораздельное. В компании с ним стало совсем уж тошно, а тесная каюта ещё больше спрессовала страх. Чтобы как-то отвлечься я попытался определить наше положение. Но превосходные карты всё же не лоции. По очертаниям берега невозможно было угадать, какой это остров. И остров ли это вообще. Нас могло вынести к материку, к длинному когтю Аляски, который не обогнёшь, чтобы зайти с подветренной стороны. В таком случае оставалось надеяться, что мы успеем обнаружить бухту, или на самый худой случай найдём пологий кусочек берега, куда можно выбросить судно. "Выйти за майора", как здесь говорят.
   - Готовься к повороту! - раздался крик капитана.
   В его голосе прозвучала надежда, и я вернулся на палубу. Нам повезло. Линия берега отвернула к югу, как раз тогда, когда запаса в расстоянии почти не осталось, и потому Окунев без раздумий ослабил хватку, позволив кораблю выпрямиться и повернуть следом за берегом. Теперь ветер толкал нас в спину, а скалы оставались по правому борту. Однако я ошибся, полагая, что мы огибаем остров.
   - Смотри! - крикнул Чихотка с мачты, показывая рукой на восток.
   Скоро и мы увидели среди бурунов тёмные скалы. Берега понемногу сближались, а наш кораблик являлся орешком, который вот-вот раздавит гигантский каменный щелкунчик.
   - Губа или перелив, - предположил Окунев.
   Опасность не отступила, но теперь мы оказались лишены маневра. Обратный ход был нам заказан из-за встречного ветра. Тем не менее, Окунев заметно повеселел. Глядя на него, успокоилась и большая часть команды. Чутью капитана народ доверял. Чихотка даже попытался отпустить какую-то шутку, но как обычно сорвался на чих в середине фразы. Впрочем, положенная порция смеха всё равно вырвалась из матросских глоток, выталкивая пробку страха.
   - Когда-нибудь море заберёт меня, - неожиданно произнёс Окунев. - Но не сегодня.
   Кроме меня его никто не услышал. Разумеется, я захотел возразить, но замешкался, подбирая слова. Возражение могло прозвучать двусмысленно.
   Тем временем берег по правому борту прогнулся к западу, открыв нам убежище, а прямо по курсу показались островки - один горбатый поднимался над кипящей водой, как кусок мяса в густой похлёбке, другой почти сливался с морем. Теперь у нас появился выбор. Мы могли укрыться от ветра за островами или возле берега. Окунев выбрал берег. Буруны вокруг островков не внушали ему доверия.
   Повернув за мыс, корабль сбавил ход. Ветер отрезало скалами, паруса обвисли. Я почувствовал, как уши обвисли вместе с парусами и налились огнём.
   Матросы перевели дух, загомонили, из трюма на шум вылезли зверобои, все вместе принялись озираться, обсуждать пейзаж и наши перспективы. В бухту впадала речушка, и в этом месте берег был сравнительно пологим. Окунев сразу озаботился экспедицией за пресной водой. Несмотря на большие волны, набегающие с моря, добровольцев нашлось достаточно. Всякому хотелось топнуть ногой по тверди.
   - Вставай, Вася, - сказал я Оладьину и, забрав карту, вернулся на палубу.
   Теперь можно было рассмотреть положение в спокойной обстановке. Взятые на глазок размеры залива и приметные островки посреди него давали неплохую привязку.
   - А ведь ты, Сашка, попал в яблочко, - сказал я Окуневу.
   - То есть?
   - Это Уналашка. И не просто Уналашка, а залив Уналашка. Ты привёл корабль тютелька в тютельку! Разве, что вот этот горбатый островок лучше было обогнуть слева. Собственно гавань за ним нам и нужна.
   Капитан пожал плечами. Заглянул в карту, проверяя мои дилетантские домыслы. Я наблюдал, как гордость и удовлетворение проступали сквозь его толстую шкуру. И было ведь чем гордиться. Подумать только. Больше тысячи вёрст в незнакомых водах по антикварным приборам, на примитивном кораблике через плавучие льды и туманы. И такая точность.
   - Останови лодку! - сообразил вдруг я, отметив краем глаза суету у борта.
   - Зачем?
   - Хочу ступить на эту землю первым. Нет, "хочу" - не то слово. Я просто должен высадиться здесь первым.
  
   Пока я собирался, буря внезапно утихла. Северные ветра в конце лета здесь редки и слабы. Настоящего шторма не получилась. Арктика просто слегка припугнула нас. Окунев отменил высадку окончательно. Какой смысл набирать воду, если мы почти добрались до цели?
   Корабль обогнул горбатый островок и бросил якорь в Голландской гавани. То есть этого имени гавань само собой ещё не получила. Но я не видел причин, почему надо перекраивать топонимику. Пусть остаётся Голландской Гаванью, мне не жалко.
   Холмистый берег, изрезанный ручьями, поросший зелёной травой. И ни единого деревца. Гора, формой напоминающая крышу крестьянской хаты, прикрывала островок с севера. Южнее остров сужался до перешейка, а затем вновь раздавался вширь и ввысь. В стратегическом смысле ничего особенного, но для поселения и порта весьма удобно.
   - Крепость поставим вон там, - указал я на площадку между подножьем горба и озерцом.
   Я прекрасно помнил, где на картах значилась военная база, из которой американская военщина грозила нашим восточным границам. Датч-Харбор, младший брат Перл-Харбора, в том смысле, что японцы атаковали эту базу полугодом позже. Вернее будет значиться, будут грозить, будут атаковать. Или нет? Насколько мои действия уже повлияли на ход истории...
   - Хорошее место, - одобрил Окунев и приказал спускать на воду лодку.
  
   - Своей земли мы не хотим ни пяди, но и чужой вершка не отдадим, - напел я, первым сходя на берег. - Чёрт! Даже не верится!
   Меня переполняли чувства. Хотелось петь, плясать и дурачиться. Хотелось валяться в шелковистой изумрудной траве вместе с собаками, которых выпустил Чиж. Я мог доставать свой заветный блокнот и торжественно вычёркивать первый пункт великого плана. Я добрался сюда! На край света! А дальше пойдёт под горочку. Сама пойдёт!
   Окунев сошёл на островок и, прежде всего, занялся поиском места, куда можно вытащить на зимовку судно. Затем он скомандовал общую высадку. Зверобои хлынули на берег ордой. Быстро, но по-хозяйски осмотрели территорию и сразу же принялись её осваивать. Ставили парусиновые палатки, перевозили с корабля припасы, снаряжение и брёвна, а поскольку дерева взяли мало, народ разбрёлся по берегу в поисках топляка. Люди вели себя беспечно, словно остров был необитаем. Но я-то знал, что это не так. Аборигенов мы не увидели, но это вовсе не значит, что они проморгали наше прибытие. Чиж переговорил с соплеменниками и на вершину горы ушёл дозор.
   - Камень здесь крепкий, - произнёс Комков, рассматривая скалистый берег на той стороне гавани. - Такой обрабатывать тяжело, а жаль. Можно было бы и каменные стены поставить.
   - Поставим, - улыбнулся я. - Дай только срок. Главное, что добрались.
   - Как-то там выйдет у остальных? - вслух подумал Оладьин.
  
   ***
  
   Алеуты появились уже на следующее утро. Три охотника прибыли на байдаре со стороны той самой бухточки, в которой мы укрывались от шторма. Чиж, получив сигнал от дозора, предупредил меня, а сам отправился искать Тёму. Разложив костёр в сотне шагов от лагеря, я попытался собраться с мыслями. Встречи с туземцами я ждал и боялся. От того сумеем ли мы с ними поладить, во многом зависел успех всего дела.
   Гости, или вернее хозяева, выглядели вполне миролюбиво. Вытащили байдару на берег и, прихватив копья, направились через перешеек к лагерю. Издали их шляпы напоминали вороньи головы, вблизи - нечто среднее между бейсболкой и шутовским колпаком, а когда под шляпами я различил безусые почти детские лица, все трое превратились в клонов Нильса из мультика "Заколдованный мальчик".
   С их стороны всё было обставлено как случайная встреча, однако одежда выглядело слишком нарядной для рядовой охоты. Лёгкие парки, как бы сообщая о печальной судьбе тех самых диких гусей из мультика, были украшены птичьими перьями.
   Стараясь не выдавать любопытства, "нильсы" исподволь наблюдали за строительством казармы и оборонительного вала, косились на гигантский по их меркам корабль и необычные деревянные лодки. Дерево на безлесных островах в цене и русские бородачи, наверное, показались им богачами.
   Жестом я пригласил мальчишек к костру. Они поняли и расселись вокруг. Стараясь выиграть время до прихода Тёмы, я неспешно принялся готовить угощение. Снимал ножом тонкие полоски со спины копчёного лосося и выкладывал на жаркий бок валуна. Жир шипел, стекая по камню навстречу огню, а, касаясь пламени, вспыхивал с треском. Дав рыбе немного прогреться, я подхватил за холодные концы все четыре куска разом и резким точно удар плёткой движением сбил пламя. Затем, отделив свой кусок, протянул гостям символическое угощение.
   Зверобои и матросы наблюдали за нами издали. Делали вид что работают, а сами косились на островитян. Когда я предложил гостям рыбу, народ замер: возьмут ли подношение дикари? Разделят ли пищу с пришельцами?
   Как лёгкий сквознячок свежевыбритой скулой я почти почувствовал облегчённый выдох десятков людей. Надо же не брился миллионы лет, а именно такое сравнение пришло теперь в голову. Аборигены, приподняв козырьки "бейсболок", осторожно куснули горячую рыбу. Улыбнулись. Сейчас они стали похожи на болельщиков "Нью-Йорк Янкис", жующих на стадионе хот-доги.
   Наконец, появился Темнак. Алеуты обменялись парой слов. Между ними некоторое время происходило что-то вроде настройки словаря или согласования протоколов. Тёма родился на Ближних островах и выходил из племени сасигнан. От его родины до Уналашки простиралось больше тысячи вёрст, и далеко не всякий пролив на этом пути можно запросто переплыть на байдаре. Понятно, что здешний говор несколько отличался, и толмачу требовалось прояснить детали.
   Однако "Слово о полку игореве" переводить не требовалось, а для делового разговора запаса слов у Тёмы хватало. Он представил меня как могущественного вождя огромного племени, обитающего на большой земле, что лежит далеко на западе. Вождю мол, наскучила рутина, и он отправился в путешествие, дерзнув добраться до другой большой земли уже на востоке. Тезисы презентации мы обговорили с Тёмой заранее, ещё во время плавания. И теперь я мог проследить, какое впечатление производила она на островитян.
   Надо сказать, впечатление оказалось не шибко сильное. "Нильсы" внимательно слушали, но падать ниц перед белым человеком отнюдь не спешили.
   Темнак, выслушав ответные речи, сообщил имена парней, их родителей, кучу всяких названий, что, влетев в одно ухо, благополучно вылетели в другое. Я лишь запомнил, что главного в троице зовут Чикилжах, что он сын местного вождя по имени Узулах и что их селение находится недалеко от берега, с которого они прибыли.
   Я преподнёс каждому по нитке бисера - пресловутые стеклянные бусы, завезённые нами в огромном количестве. Указав на подарок, пояснил через Тёму, что готов давать столько же за каждую шкуру морского бобра или хорошего песца. А за лису буду давать вдвое меньше, поскольку её здесь водится в изобилии.
   Как оказалось, про песца здешние алеуты даже не слышали, а на лису они почти не охотятся. Ничего конкретно не пообещав, "нильсы" отправились в обратный путь. Судя по виду, они были смущены появлением непрошенных соседей с деревянными домами и лодками, с железными ножами и прирученными собаками.
  
   ***
  
   В далёком счастливом детстве иной раз мечталось проскочить время, прыгнуть на пару пятилеток вперёд. Человечество тогда наступало по всем направлениям. Атаковало природу, мозг, космос, микрокосм. Открытия, изобретения, технологические новинки случались чаще, чем выпуск новой модели отечественного автомобиля. Мы слабо верили в возможность ядерной войны, но всерьёз ожидали застать полёты на Марс, колонизацию океанских глубин, решение проблем голода и долгожительства. Когда я читал, слушал, смотрел репортажи о великих проектах, мне порой хотелось побыстрее увидеть, чем окончится дело. Проскочить лет десять-пятнадцать и попасть прямиком на финальные торжества. На шахматный матч между дельфином и человеком или на первый урожай марсианских яблок. Но тогда я не умел "съедать" время. А потом время съело меня.
   Теперь я познал и другую сторону медали. Возведение базы на Уналашке захватило меня целиком. Две недели я работал как проклятый вместе со всеми, нёс вахту наравне со всеми и валился спать в якобы штабной палатке из парусины среди грязных и вонючих тел в полном изнеможении. Разумеется, мне не терпелось увидеть результат, потому я и выбивался из сил, чтобы приблизить его. И только на исходе второй недели в голову вдруг пришло, что я даже не подумал сократить ожидание простейшим способом, то есть попросту проскочить время. Вот что значит собственное дело.
   Крепость строилась, но была далека от завершения. За две недели нам удалось поставить только центральную казарму с наблюдательной вышкой и насыпать небольшой вал. Мы сняли с корабля пушечки, перетащили под крышу порох, ружья, муку. Обеспечили сохранность всего, от чего зависит выживание. Что до людей, то они могли пока переждать и в палатках.
   Чикилжах с одним или двумя спутниками навещал лагерь почти каждый день. Ни его отец, ни кто-то другой из "лучших мужиков", как называли зверобои туземных вождей, пока не появлялись. Скорее всего, старшие посылали ребятишек понаблюдать за возведением крепости, присмотреться к чужакам, разнюхать какие-нибудь секреты. Как повод для визита "нильсы" приносили на обмен бобровые шкуры, иногда одаривали нас свежей или вяленой рыбой. Обычно мы болтали возле костра о том о сём около часа. Затем гости уходили, по-прежнему ничего не обещая.
  
   Чиж, поставленный во главе коряцкого контингента, строго следил за бдительностью дозоров. Прежде всего, мы опасались возможного нападения алеутов, но охранение имело и другие задачи. На исходе второй недели над макушкой горы поднялся белый столб дыма - для обитателей лагеря знак, что на горизонте появился парус, для корабля ориентир.
   Народ побросал работу. Здесь на краю земли появление корабля граничило с чудом, даже если корабль ждали. Самые нетерпеливые полезли на гору, желая прежде других определить судно, возможно, узнать кого-то из товарищей, остальные толпой вывалили к гавани.
   Как только из-за склона появился нос с лоскутом паруса, Окунев приветствовал сподвижников выстрелом из фальконета, а наша маленькая колония взорвалась воплями восторга.
   - Глотов, - определил Оладьин.
   Я бы предпочёл, чтобы охотские корабли пришли раньше камчатских, так было бы спокойнее, но сейчас обрадовался и "Иулиану".
   Пока спускали на воду лодку, люди с палубы галиота настороженно рассматривали наш починок. Радость на их лицах мешалась с ревностью. Первопроходцами оказались конкуренты, хотя в столь диких краях эта честь принадлежит каждому, кто сумел добраться до места. Понемногу радость от завершения пути пересилила дух соперничества, а когда две толпы встретились и смешались в одну, недоверие окончательно растаяло.
   Мы обнялись с Глотовым и Шишкиным, поздоровались с Пономарёвым. Капитан "Иулиана" со смехом рассказал, как умудрился заплутать среди островов. Он провёл корабль почти по нашему следу, но немного напутал в счислении и, прозевав нужный остров, проскочил аж к Унимаку. Там мореход принял пролив за бухту и понял ошибку, только оказавшись в Тихом океане.
   - Здесь полно зверья, - с радостью сообщил Шишкин. - Пока обходили острова, я приметили несколько привалов. Поверишь, весь берег от тел шевелится!
   Он малость преувеличивал, но его восторг заставил меня напрячься, тем более что получасом раньше я вдоволь наслушался подобных восторгов от простых зверобоев. Парней манили барыши, а не новые земли. Они готовы были двигаться дальше, только опустошив предыдущее приобретение. Формально Шишкин мне подчинялся, однако работал он на Никифорова и себя самого и, значит, преследовал собственную выгоду. А у Пономарёва был свой список насущных задач. Ему явно не терпелось привести алеутов в подданство и обложить данью. И то и другое грозило в будущем большими проблемами. Так что спокойствия поубавилось.
  
   Пока же парни с "Иулиана" включились в работу по обустройству базы, а мне пришла пора заняться "северным завозом". Окунев заявил, что продовольствия осталось на месяц, к тому же приближалась ярмарка, ждали товар Данила в Охотске и Белобородов в Нижнем остроге.
   Забрав мешок с первыми мехами, променянными у "нильсов", я переложил заботы на Комкова, а сам взял лодку и отправился на большую землю.
   Но и здесь не всё было так просто.
  
   Глава двадцать первая. Кровный брат
  
   В Нижнем Новгороде мои частые наскоки воспринимались нормально. Брагин даже не подозревал, где мотало его странного ученика в перерывах между визитами, и в какую даль уходил закупленный учителем припас. Я мог ездить в Казань или на Ирбитскую ярмарку, мог перекупать меха у проезжих по тракту купцов. Так или иначе повода для подозрений не возникало. В Иркутске я появлялся ещё реже, главным образом меняя меха на китайский товар. Михайлов тоже не знал, куда я ухожу, а слухи добирались сюда долго и дорогой искажались, так что любые нестыковки можно было списать на "сарафанное радио".
   Другое дело Охотск, Якутск или Камчатка. Русское население обширного края, если его собрать в одном месте, едва заполнило бы средних размеров город. В таком маленьком мирке тайны не сохранишь. Несмотря на огромные расстояния, жители края превосходно знали о делах друг друга - кто куда пошёл, да где чего нашёл, вплоть до нытья старых ран, болезней и семейных ссор. Пригляд за жизнью соседей заменял на фронтире чтение книг и просмотр сериалов. А уж за купцами моего калибра следили особенно тщательно. Тут уже не только развлечение, но и шкурный интерес просыпался.
   Так вот. Всё побережье знало, что я отправился из Петропавловской гавани в поисках американского берега и моё внезапное появление без людей, без корабля должно было вызвать лишние пересуды и неудобные вопросы. Появления же было не избежать. С вербовкой людей и строительством кораблей могли худо-бедно справиться и приказчики, но кому перепоручить доставку припасов? А без регулярных дешёвых поставок весь наш с Данилой бизнес ожидала стагнация.
   Посему в обстановке строжайшей секретности на белый свет появился гениальный план, а вместе с ним и мой кровный "брат", которому в гениальном плане уготована была первая скрипка. Я и раньше использовал виртуального "брата", объясняя быстрое возвращение с товаром, но на людях родственник не появлялся, оставаясь фигурой мифической. Даже слухи какие-то о нём ходили, встречал кто-то на дороге то тут, то там.
   Перед отъездом на Камчатку я предупредил знакомых о возможном появлении "брата", которого следовало принимать и слушать во всём как меня самого. Якобы на время похода я перепоручил ему финансовые и торговые дела, равно как и всю прочую логистику.
   Всех проблем подобная хитрость, разумеется, не решала. Был ещё ушлый Белобородов, которого на мякине не проведёшь, были соратники-конкуренты, с которыми темнить просто опасно, была власть, которой палец в рот не клади, были, наконец, коряки, уважающие и принимающие меня, но не какого-то там брата. Однако появляться за две тысячи вёрст от островов в собственном обличии казалось более опасной затеей.
  
   ***
  
   В Нижнем Новгороде я скинул удобный дикарский прикид и оделся по последней купеческой моде. Одолжив у Брагина ножницы, укоротил бороду, кое-где подрезал волосы. В итоге, если верить замызганному зеркалу хозяина, мне удалось сбросить годик-другой. Запоздало пришла мысль, а зачем собственно? В Охотске-то меня как раз больше года и не видели. Зря, получается, молодился.
   - К ярмарке вернусь, - бросил я на прощание Брагину.
   Тот стоял на пороге, мало что понимая. Не объявлялся человек столько времени, и вот прискакал. А зачем прискакал? Платье сменить! Ввалился с мешком, прибыв бог весть откуда, и ушёл с ним же куда-то.
   С надеждой, что примитивная маскировка всё же сработает, я уселся в лодку. Посредством течения и пары гребков быстренько переместился в Охотск.
   После ухода четырёх кораблей, городок притих. Наша флотилия увезла с собой добрую четверть его населения. Пройдёт время, и приток новых людей восполнит потерю. Правда, и я собирался производить полезные для дела кровопускания регулярно.
   - Здоров! - поприветствовал меня Данила, а, заметив мешок за спиной, спросил. - Оттуда меха? Много ли? Людей кликнуть, чтоб разгрузиться помогли, или хочешь по-тихому?
   По интонации и словам товарища я догадался, что гениальная маскировка не сработала. Странно только, почему это он не удивлён? Напротив, обрадовался точно ребёнок деду Морозу с полным мешком подарков. Ну, допустим, радость понятна - с моим возвращением торговля обещала оживиться. Конкурентам приходилось ожидать товара по нескольку лет, а потом тратить год, чтобы сбыть меха на далёких ярмарках. Но почему его не удивило моё появление?
   - Меня Василием зовут, - напомнил я на всякий случай. - Я брат. Младший.
   - Ну, конечно! Заходь, брат! - усмехнулся в ответ Данила. - К обеду подгадал, как чуял. Это у вас, похоже, семейное.
   Судя по всему, подобной выходки он ждал от меня давно. Возможно, подозревал, что компаньон заложил душу дьяволу, но для христианина середины восемнадцатого века относился к догадке на редкость спокойно. Да и то сказать, ведь не его же душа заложена.
   - Ну, рассказывай, какие новости, - предложил я, усаживаясь за стол.
   Разнообразием трапеза не отличалась и сводилась к пресной каше, зато новостей оказалось в избытке и они вполне заменили пряности. Первая из них касалась смены начальника порта.
   Афанасий Зыбин, этот старый солдат империи, подавив корякский бунт, благоразумно решил оставить покорение чукчей кому-нибудь другому, "помоложе", и попросил отставки.
   - Ему на смену прислали некоего Шипилова, - задумчиво произнёс Данила. - Но его никто здесь не видел, а всеми делами заправляет капитан Ртищев. Народ к нему пока что присматривается, а он присматривается к народу.
   А между тем коряки вовсе не успокоились, но лишь сменили тактику. С партизанской борьбы перешли так сказать на подпольную работу. Осмыслив растущие потери, они разумно отказались от прямых столкновений с казаками. Прекратили бегать по лесам шайками, нападать на торговые караваны, даже признали на словах имперскую власть, но на деле принялись резать казаков исподтишка.
   - Остановится отряд в таком гостеприимном селении, - рассказывал Данила. - Дикие казакам ясак выдадут, собак пообещают или оленей, проводника. Накормят, напоят, спать уложат. А утром, глядь, не проснулся никто.
   Я кивнул. Вставить хотя бы слово мешала каша. Она никак не хотела пролезать внутрь. Я пожалел, что не пообедал у Брагина.
   - Полон всё гонят и гонят, - продолжил Данила. - Возле острога уже сотни две коряков скопилось. И бабы и ребятишки. Новый командир пока в ус не дует. И я, понятно, молчу. С ним-то у тебя уговора нет. Может, сходишь, поговоришь?
   - Оказанная услуга немного стоит, - усмехнулся я, дожевав, наконец, кашу. - Если его сейчас от лишних ртов освободить, он жеста не оценит. Напротив, решит, что это он мне одолжение делает. Пусть уж зиму помучается, тогда и поторгуемся. Тогда он мне любую бумагу не глядя подпишет.
   - Перемрут они за зиму-то, - вздохнул Данила.
   И так натурально это у него получилось, что я аж прослезился. Артист! Но только вешал бы он эту лапшу на другие уши. Тоже мне праведник! Благодетель! Уж кто-кто, а я-то знал, что подобная жалость компаньону не свойственна. Причина его вздоха в другом кроется.
   - Подкину им хлебушка, глядишь, и протянут, - сказал я, ехидно посматривая на товарища.
   Данила поморщился. Моя благотворительность сокращала его доходы.
   - Что с кораблём? - спросил я. - Со штурманом?
   - Строится корабль, - доложил купец. - В следующее лето будет готов. С мореходом хуже. Неводчиков присоветовал одного парня, Ромку Кривова. Но молод уж больно. И в море-то выбирается всего второй год, да и что того плавания - до Большерецка и обратно. Но правда в помощниках у самого же Неводчикова ходит, а это многого стоит.
   - Ладно, - согласился я. - Неводчикову на глаза лезть не стану. Пусть будет Ромка. Ему дальше Петропавловской гавани пока ходить незачем. Там Окунев встретит или ещё кто-нибудь из наших. Что там, коряки, не разбежались?
   - Куда там разбежались, - буркнул Данила. - Ещё новые добавляются. Летят как мухи на лепёшку коровью.
   - Да ну?
   - Точно говорю. Доберёшься до Харитона, увидишь.
   - Любопытно...
   - Чего там любопытного? - осерчал Данила. - Проели почти весь запас, а прока от них никакого.
   Дабы малость развеять мрачность компаньона, я вытащил из мешка посеребрённую сединой шкуру старого калана.
   - Как тебе? - спросил равнодушно.
   А глазёнки-то вспыхнули! Вытерев руки о рубаху, Данила погладил густой мех, встряхнул, дунул, изучил подшерсток, пощупал волос.
   - Хорош, - согласился он.
   - И какую цену, по-твоему, здесь у перекупщиков запросить можно?
   - Рублей пятнадцать дадут без разговоров, - заверил Данила. - А если поторговаться, время потянуть, можно ещё пару рубликов накинуть.
   - Значит, на ярмарке в России и за пятьдесят уйдёт?
   - Пожалуй.
   - Ну, вот, - я хлопнул товарища по плечу. - Значит, нечего и хандрить, скоро опять дела закрутятся.
  
   ***
  
   Брагин едва успел оправиться от моего внезапного наскока, как я появился вновь и всё с тем же мешком лишь слегка располневшим. Не дожидаясь, пока купец придёт в себя, я вывалил перед ним ворох ценных мехов. Всё что удалось выменять у "нильсов" и лучшее что нашлось у Данилы.
   - А хочешь, Федоре на шубку лисы подберём? - предложил я, заметив умеренный интерес к мехам у хозяйки.
   - Баловство, - после некоторых раздумий решил Брагин.
   Женщина едва заметно вздохнула.
  
   Я рассчитывал, что, по крайней мере, алеутские бобры уйдут на ярмарке без проблем. Так оно и вышло. Мне даже не пришлось помогать Брагину с рекламой. Покупатель налетел сам, и купец засел в глухую оборону, не желая сбавлять с оговоренной полусотни хотя бы копейки. Пока он сидел в лавке, я разыскал старого приятеля - Копыто.
   С лотком он больше не ходил, а стоял, вроде бы скучая, в сторонке и лениво грыз яблоко - ну вылитый Мишка Квакин.
   - Здорово, атаман, - не удержался я от цитаты.
   - Как жизнь? - спросил он, по-квакнски отправляя огрызок в полёт.
   - Порядок.
   - Дело, какое ко мне?
   - Дело, - согласился я. - Мне нужны люди. Много людей. Беглые, бродячие или какие-то ещё, неважно. Главное чтобы хотели получить работу подальше отсюда, а ты бы снабдил их проезжими документами.
   - Чем соблазнять-то людей, заработком?
   - И заработком, и волей, и землёй...
   - Заработка будет довольно, - резко оборвал Копыто. - Про остальное сам болтай коли хочешь, а я за воровские разговоры к кату под плеть идти подожду. Да и которому воля нужна, он тебя здесь дожидаться не будет. Прыгнет в лодку - и на Дон.
   - Ну, тебе виднее.
   Он задумался.
   - С людьми сейчас худо. Большой на них спрос пошёл. Тебе вот они понадобились, да как на зло и государыне нашей. С ловцами армейскими состязаться придётся. Сейчас всех гребут, кого могут. А потому обойдётся тебе это недёшево.
   Копыто хитро прищурился.
   - Рухлядь сейчас в цене, а потому на леготу не рассчитывай.
   - Ты мне людей найди, да помоги переправить, а я хоть теми же самыми чернобурками да бобрами с тобой расплачусь. Шкурой за шкуру.
  
   Я застал Брагина уже за подсчётом барышей. Каланы и лисы улетели в первый же день, несмотря на ярмарочные трудности с монетой. На этот раз нижегородского купца никто не попытался кинуть и он даже в себя поверил после лихого торга.
   - Ну вот, хоть Федоре сапожки справлю, - довольно урчал купец, откладывая комиссионные.
  
   Наполнив закрома охотского компаньона, я перебрался на плотбище. Строительство очередного галиота было далеко от завершения, зато сам городок заметно разросся. Рядом со старыми постройками и собственно верфью, выросло туземное стойбище. Шалаши коряков венчали конструкции, отдалённо напоминающие чашечки радиотелескопов. Эдакая деревянная обсерватория.
   Анчо-мухоморщик шёл навстречу вразвалку. Шёл и жевал на ходу. Что жевал? Наверняка мухомор. На его лице не проявлялось ни радости, ни заботы, ни даже наркотического блаженства. Опустив приветствие, будто я отлучался всего на минутку, он сходу принялся рассуждать о пользе грибочков. Предложил попробовать.
   Я машинально отметил, что с чужими Анчо так вольно себя не ведёт, а значит, моя маскировка раскрыта и здесь. Мифического брата следовало отправлять в архив.
   - Давай, рассказывай, - прервал я словоблудие коряка.
   - На сегодня имеем две двадцатки семей, - доложил тот. - Все при деле. Женщины плетут сети, верёвки, заготавливают черемшу, коптят рыбу. Мужчин по морскому делу в обучении два десятка без одного. У Харитона на работах тринадцать: шестеро плотничают, столько же шьют паруса, ещё один пошёл в ученики к кузнецу. Остальные на заготовке провианта.
   Он подумал немного и решил высказать собственное суждение:
   - Из коряков русских не сделаешь. Так охотниками и останутся.
   - Для отряда отобрал кого-нибудь?
   - Отобрал, - кивнул Анчо. - Вместе со мной как раз две ладони получается. Ружья изучают покуда.
   - Данила говорил, будто новенькие к нам прибились?
   - Недели три назад пришло семь человек чукчей, - подтвердил Мухоморщик. - Тебя искали. Спрашиваю, зачем, молчат. Со мной о делах говорить не желают. Гордые, мудрёнть.
   - Чукчи? - удивился я.
   - Поселились на отшибе. Работать не рвутся. Хотя если кто просит подсобить, то помогают. Похоже, воины. Без женщин пришли.
   - Показывай.
   Анчо повёл меня через корякский посёлок. Возле деревянных шалашей с разлапистыми верхушками теребили крапиву женщины, рядом бегали дети. Мужчин я не заметил, видимо и впрямь все пристроены.
   - Там, к острогу много ваших понагнали, - вспомнил я ещё об одной заботе. - Вызволять их сейчас не стану. Нового начальника сперва пощупать нужно. Понять что за птица. А это надолго затянуться может. Так ты им пока что провианта подбрасывай. Да намекай между делом, что есть человек, к которому всегда за подмогой обратиться можно.
   - Они не наши, - заявил вдруг Анчо.
   - А чьи же? - опешил я.
   - Чаучу - пренебрежительно произнёс Мухоморщик.
   - Кто?
   - Бродячие они. Оленей гоняют по земле. На месте не живут. Как с такими дела вести?
   Из дальнейшего разговора выяснилось, что у коряков национальное сознание развито слабо. Похожий язык, что с того? Береговому коряку (или пешему, или сидячему как называли их русские) гораздо проще понять берегового же чукчу, нежели своего пасущего оленей соплеменника. Образ жизни перевешивал этническую идентичность.
   - Ваши или не ваши, а ты всё же подкорми народ, - сказал я. - Мне, знаешь ли, всякие сгодятся. И оленные тоже.
   Мы, наконец, пришли. Семеро парней устроились на земле, прислонив спины к поваленному топольку, и мирно курили трубки. Их возраст на глаз определить было сложно. Как и все здешние туземцы, они выглядели подростками, пока однажды не становились вдруг стариками.
   Анчо представил меня. Один из семёрки поднялся для приветствия первым. В его ладони я заметил вырезанную из кости фигурку пузатого старика с идиотской во всё лицо улыбкой. Чукчу звали Уаттагин. Судя по решительности, с какой он поднялся и по открытому, даже где-то дерзкому взгляду, он значился среди сородичей заводилой. Пока мы рассматривали один другого, Анчо, ничуть не стесняясь присутствия Уаттагина, рассказал о нём байку, подтверждающую отчасти моё первое впечатление. Оказалось, что на второй же день русские зверобои и плотники окрестили его Ватагиным. Окрестили для простоты, по созвучию имени. И вот - великое дело имя - незаметно для всех он стал старшиной чукотской диаспоры.
   Я улыбнулся - почти товарищ Вакутагин из советского фильма, и чем-то похож, пожалуй. Уаттагин бросил на коряка полный презрения взгляд, но комментариям возражать не стал.
   Того, что поднялся вторым, звали Тыналей. Как его имя переиначили наши парни, я сумел догадаться и без подсказки ехидного Мухоморщика. Парень нисколько не походил на выпивоху, но что-то такое в прозвище легло в масть - его лицо просто лучилось добродушием. Такой и винца нальёт, и человека зарежет с неизменной улыбкой.
   Прочие имена в голове не удержались. Да в этом и не было необходимости. Как водится, люди с запоминающимися именами очень быстро выделились из общей массы. Русские обращались к тому, кого могли позвать и постепенно эти двое стали представлять всех остальных. Хотя между собой, как я заметил, чукчи держались на равных.
   Мне стало любопытно, как они узнали о моих делах и зачем вообще отправились в такую даль. Тем более что работать, как утверждает Анчо, они не рвутся. Из дальнейшей беседы выяснилось, что слухи о "великом походе" распространились далеко за границы русских поселений. Парни узнали о нём по какому-то своему туземному телеграфу. Некоторым новость пришлась по вкусу. Чукчи собрались на мальчишник в большой яранге, перетёрли вопрос так и эдак, после чего семеро из них решили податься в мои ряды.
   В каждом народе случаются авантюристы, джентльмены удачи, а у чукчей, как оказалось, было в порядке вещей присоединяться к заезжим эрмэчинам.
   - Это что-то вроде ваших богатырей или атаманов, - охотно пояснил Анчо. - Ходят по стойбищам и набирают ватагу на отдельный набег или на целую войну. Но эрмэчины не правят и не пытаются удерживать войско подле себя. После общего дела все разбегаются по домам.
   Я хмыкнул. Махновская вольница, да и только. Однако ясности не прибавилось. Одно дело собственный богатырь, и совсем другое богатырь вражеский. Войну между нашими народами никто не отменял и, судя по фронтовым сводкам, чукчи ещё долго собираются воевать. Есть куда вольному человеку податься, есть где силушку молодцу применить.
   - Там и без нас справятся, - без тени сомнения заявил Ватагин.
  
   Туземцы вообще не переставали меня поражать. Каким-то природным чутьём они постигли мои замыслы куда лучше русских, возможно даже лучше меня самого. Всё на чём я строил агитацию, для туземцев оказалось пустым звуком. Их не манила богатая добыча на островах. Они привыкли брать у природы кров, еду и одежду по мере надобности. Их не прельщал прииск новых земель и уж тем более захват территорий для приращения империи. Но дух авантюры, приключения, игры, и тот кураж, который втянул меня в это дело, о котором я не рисковал говорить с соплеменниками и который, возможно, сам понимал не до конца, туземцы чувствовали и принимали как должное. Преданность коряков ещё можно было отнести на счёт помощи, оказанной племени. Однако вот чукчи пришли сами.
   - Старики говорят, что ты Куркыль, - заявил на это Ватагин.
   - Куркыль? - переспросил я с подозрением.
   Слишком уж похоже на куркуля. Может, следовало обидеться?
   - Ворон, по-вашему, - пояснил Анчо. - Но это не птица, конечно, хотя и птица тоже. Здесь многие Ворона почитают. И коряки и чукчи и ительмены.
   - Ворон? - удивился я, припомнив фальшивый немецкий паспорт. - Знаешь, одно из моих имён действительно звучало как ворон, правда, на другом языке. Кузгун.
   - У Ворона много лиц и имён, - кивнул Ватагин, поглаживая большим пальцем пузо зажатого в ладони божка. - Но его можно узнать по повадкам
   - И какие же у меня повадки?
   - Ты делаешь много странного. И тобой движут боги.
  
   Кстати, что коряки, что чукчи восприняли мою способность находиться в разных местах как должное. Они ведь прекрасно знали, что я ушёл на корабле к далёким островам, но не удивились, увидев меня под Охотском.
   - На то и крылья Ворону, - философски заметил Тыналей.
  
   Вымышленный брат доказал полную несостоятельность и к Белобородову пришлось отправить Чекмазова. Искушать судьбу с человеком, с которым сотрудничаешь вынужденно, я не рискнул. Данила, коряки и Чекмазов всё же относились к своим - они не выдадут, прикроют спину, случись чего, а вот как поведёт себя казак, прогнозировать было трудно. И даже если сам он воспримет нормально мой внезапный визит, слушок нехороший всё равно пойдёт. Не удержит Белобородов чужую тайну.
   Всю ночь я таскал мешки с зерном и тюки с чаем да табаком, а потом целый день прятался на чердаке, наблюдая, как Чекмазов от моего имени всучивал товар казаку.
  
   ***
  
   На большой земле я ещё мог худо-бедно прикрываться вымышленным братцем, а вот на острове, за тысячу вёрст от ближайшего форпоста империи, маскарад выглядел бы смехотворно. Так что, подгребая к берегу на тяжелогруженой лодке, я совершенно не представлял, как буду объяснять товарищам странную оказию в виде двух десятков кулей муки.
   Оборачиваясь между гребками, я отметил изменение пейзажа. Рядом с крепостью выросли четыре шалаша с характерными "радиотелескопными" крышами. Ещё не увидев на рейде знакомого корабля - гавань загораживал холм - я догадался, что прибыл именно "Филимон". Только Ясютин брал на борт корякские семьи.
   Дошёл-таки Федька, не оплошал. А ведь сколько разговоров велось, сколько споров, сколько сомнений пришлось выслушать от товарищей. Даже Окунев считал, что рано парню такой корабль доверять. А "Филимон" добрался и, что порадовало вдвойне, доставил коряков. Их жилища образовали небольшой посад, придав поселению вполне завершённый вид. Уже не крепостца какая-нибудь, не временное пристанище зверобоев. Жилые дома! Пусть и туземного типа. А где дома, там и город.
   Лодку заметили и, прежде чем она достигла берега, там уже собралось с дюжину человек. Никто не знал, куда я отправился, и само по себе возвращение вызвало умеренный интерес, пока кто-то из встречающих не углядел груз. Среди людей пронёсся шепоток. Некоторые даже перекрестились, то ли радуясь провианту, то ли отгоняя бесов.
   - Откуда? - на правах старого знакомца спросил изумлённый Чихотка.
   Он помог вытащить лодку на берег и ожидал ответа. Вместе с ним рассказа ждали и остальные. Но я решил молчать как партизан. Любая ложь только запутает дело. Пусть думают что хотят.
   - Ясютин прибыл? - спросил я, присаживаясь на камень.
   - Да, вчера только, - кивнул Чихотка, всё ещё разглядывая мешки.
   - Позови Макара, пусть разгружает. Устал я чего-то.
   - Да зачем звать? Мы сами оттащим, - предложил матрос.
   Ища поддержки, он посмотрел на спутников. Те может и без восторга, но согласились.
   - Сами так сами, - я махнул рукой и, разыгрывая усталость, тяжело поднялся. - Пойду тогда проведаю Федьку.
   - Ну, дела! - произнёс Чихотка, хватаясь за угол куля. - А ну, подсоби, ребята!
  
   Штабная палатка превратилась в проходной двор. Кого здесь только не оказалось. Люди дремали по углам, заходили по делу и просто так, послушать, поговорить. Никакой субординации, дисциплины - много начальников, много споров. Увлечённые очередным спором обитатели палатки меня не заметили, а я, решив послушать, не стал объявляться сразу.
   С "Филимоном" прибыл Векшин - наш охотский контролёр, а заодно и уполномоченный по ясачным делам, приставленный ещё Зыбиным. Вот он и спорил теперь с Пономарёвым, представляющим камчатскую власть, и спорил ожесточённо, что меня сильно порадовало - теперь обоих надолго займёт выяснение, кто из двух сборщиков главнее и в какую казну ясак собирать. И вряд ли они быстро договорятся - достаточно видеть, какими взглядами обменивались два казака. Мне же их раздор был только на руку. Тут голову ломаешь, как бы контакт наладить с аборигенами, а эти всё дело испортить могут - сразу полезут счастливить диких государевой дланью. Так что пусть лучше спорят подольше промеж собой. Однако сейчас мне хотелось послушать Ясютина.
   - Эй, кто-нибудь! - крикнул я. - Идите-ка парням помогите лодку разгрузить.
   После чего, нарисовав на лице загадочную улыбку, я вполне насладился классической "немой сценой".
   - Ты откуда? - спросил Оладьин.
   - Разговоры потом, - отмахнулся я. - Сперва груз с лодки перетащить надо.
   Сами начальники, понятно, к лодке не побежали, но надавили на подчинённых, и скоро весь лишний народ вывалил из палатки.
   - Ну, молодец, что добрался, - сказал я, обнимая Ясютина. - А то говорили, не справишься.
   - Так, заплутали мы, - признался молодой капитан. - Поздно к югу повернули, и проскочили дальше на восток.
   Он разложил карту и показал, куда его вынесло. Опять, стало быть, Унимак.
   - Ну, так это не беда, - сказал я. - Вон и Глотов ту же помарку сделал. А быть может, и я с картами где-то напутал. Всё же два корабля из трёх сбились с курса в одной и той же точке - тенденция, однако.
   - Тут вот какое дело, - тихо добавил Ясютин. - Видели мы корабль на том острове. Подойти близко я не решился, несло нас переливом уж больно шибко.
   - Корабль? - забеспокоился я. - Чей? Английский, испанский? Быть может голландец какой по Японии промахнулся или наоборот японца унесло?
   - Наш корабль, российский, - успокоил Федька. - Зотов утверждает, будто "Николай" это был.
   - Ты ничего не спутал? - повернулся я к филимоновскому передовщику.
   - Точно говорю "Николай" это был, - заверил Зотов
   - Как ты мог его опознать, он же раньше нас от Камчатки ушёл? - спросил Окунев.
   - Промышлял на нём когда-то. Потому и узнал издали.
   Оладьин кивнул, подтверждая слова Зотова.
   - А что с ним случилось, выбросило, о камни побило? - спросил я.
   - Мачта вроде на месте была, - ответил Ясютин. - Да и стоял на воде спокойно, не похоже будто течь или пробоина.
   - А люди?
   - Вот людей не заметил, врать не стану.
   - А они вас видеть могли?
   - Вряд ли. Солнце садилось уже, мы в тени сопок оказались.
  
   Мы за насущными заботами уж и позабыли про конкурентов, а их вон куда, оказывается, занесло. Что же такое задумал Трапезников? Зачем ему Унимак? Или Дурнев совершил ту же ошибку, что и прочие мореходы? А если вина моя, если наврала карта, то не расстроил ли я тем самым какие-то планы камчатской мафии?
  
   ***
  
   Вместе с Чижом мы осмотрели корякский квартал. Жердей поселенцы привезли с собой мало, а потому постройки зияли прорехами. Каркасы шалашей выглядели как карандашные эскизы. Женщины и ребятишки суетились в недостроенных жилищах, пытаясь завесить дыры тряпками и обрывками шкур. Но жалких семейных запасов на всё не хватало. В ход пошли пучки травы и мох.
   - До первого ветра, - махнул рукой один из коряков. - Дерево нужно. Искали здесь, на берегу, но без толку. Ваши давно всё собрали. Сейчас вот байдару налаживаем, чтобы на тот берег сплавать.
   - Не думаю, что там будет больше, - заметил я. - Алеуты подбирают каждую щепку. До холодов постараюсь достать, а нет, так шкур каких-нибудь раздобудем.
  
   Мне не составило бы труда привезти дерева в любых разумных количествах. Хватило бы и корякам и на хорошую крепость, и с алеутами поделиться было бы можно, ради укрепления дружбы. Но как объяснить людям такие коленца? Я боялся лишний раз доставить провиант для зимовки, не то что стройматериалы. Сто пудов муки и без того вызвали пересуды, хотя напрямую меня об источниках не расспрашивали.
   Как раз слухи и натолкнули, в конце концов, на решение. Комков каждый вечер пересказывал их целыми сериалами. Кто-то добавлял в дело мистики, но большинство придумывало рациональные объяснения. Говорили о каком-то особом корабле с припасами, что вышел из укромного устья на охотском побережье сразу же вслед за нами; о схроне с продовольствием, оставленном на соседних островах в прежние годы, чуть ли не экспедицией Беринга; о китайцах, которые забирались порой в северные воды и с которыми некоторые промышленники поддерживали тайные сношения.
  
   Идея с чужим кораблём показалась симпатичной. А что если свалить всё на какого-нибудь летучего голландца или японца? Это могло стать идеальным прикрытием. Связь с иноземцами считалась зазорной в восемнадцатом веке, так же как и в двадцатом. Но кто говорит о связи? Почему бы не представить дело так, будто я нашёл брошенный или разбившийся корабль с погибшим экипажем? И, кстати, необязательно иностранный. Мало ли в прежние времена пропало российских промышленников?
   Поразмыслив, я решил культивировать именно этот слух.
  
   Набережная в Нижнем Новгороде была усыпана корабельным мусором, но все более или менее стоящие обломки растащили обитатели трущоб. Бродяги восемнадцатого века принципиально не отличались от бомжей двадцатого и мне кстати вспомнились осаждаемые бомжами пункты приёма металлолома.
   Лачуга, где некогда мы с Копыто застали умирающего человека, была занята новым постояльцем. Таким же болезненным мужиком неопределённого возраста.
   - Как зовут тебя, православный? - спросил я, присаживаясь на корточки возле входа. Переступать порог этого склепа ещё раз мне чего-то не захотелось.
   - Прокопием зовут.
   - А где прежний хозяин?
   - Помер.
   - Давно?
   - Да уж третий год поминаем.
   Время-то как летит.
   - Жаль. Дело у меня к нему было.
   - Запозднился с делом, - сказал Прокопий.
   - Это не я запозднился, это он не дождался. Хочешь заработать?
   Выслушав предложение, тот готов был продать целиком хоть всю лачугу, но мне требовались лишь корабельные части.
   - Не жадничай, - сказал я. - Собери ещё людей, вместе ловчее будет управиться. И чур не воровать! Знаю я вашего брата. Острог на доски растащите. Только старое дерево берите, пусть с гнилью, с трещинами.
   После этого мне оставалось только сидеть возле лодки и сортировать притащенный бомжами хлам. Ради правдоподобности они по моей просьбе обвязали дерево обрывками гнилых верёвок, в лодку набросали проржавевших гвоздей, цепей, притащили даже небольшой якорь с обломанной лапой. Я так увлёкся, что, закупая позже провиант, отбирал самые ветхие мешки и самый залежалый товар.
  
   Расчёт полностью оправдался. После второго рейса слухи приобрели чёткие контуры. Всякая мистика исчезла. Версия кораблекрушения стала основной и "эксперты" расходились только в деталях. Они могли бы, пожалуй, найти кое-какие нестыковки, изучив обломки, но те быстро исчезали, превращаясь в корякские шалаши, сараи, казармы и стены крепости.
  
   Глава двадцать вторая. Бойня
  
   Стихия изредка отпускала из смертельных объятий корабли некогда внушительной флотилии. Они прибывали в гавань с той печальной регулярностью, с какой волны выносят на берег обломки погибшего в открытом море судна.
   Четвёртым в Голландскую гавань вошёл корабль Толстых. Верный себе промышленник привёз несколько пар песцов и выпустил их на разных берегах залива.
   Уже на следующий день к нам, наконец, пожаловали местные вожди во главе с Узулахом. Долго же они паузу держали, но прихода четвёртого корабля стариковские нервы, похоже, не выдержали - кто, мол, их знает этих русских, может быть они всем народом на остров переселиться задумали.
   Мы обменялись подарками, попили чаю, поговорили о том, о сём. Между делом, узнали кое-что о здешней "геополитике". По запутанности и запущенности она не уступала европейским делам. Построй алеутов, рассчитай на первый-второй, напяль на одних красные, а на других синие мундиры - вот тебе и столетняя война. Племя кавалан-ин, к которому принадлежали наши друзья, занимало несколько островов к западу и большую часть Уналашки. Мы же обосновались на островке под названием Умакнак, который за ничтожностью своей считался ничейным. Меньшую часть Уналашки, как и множество островов к востоку от неё, занимало племя кигиг-ун, с которым у наших гостей порой случались стычки. Само собой в рассказах стариков соседи изображались как злобные недоумки, посягающие на чужой каравай, а соплеменники выставлялись собранием праведников. Знакомое дело.
   Вот же учудили алеуты. Будто им островов мало. Получается, что по Уналашке проходила сухопутная граница, а нас угораздило попасть в аккурат на нейтральную полосу. С одной стороны это радовало, пропадала нужда выторговывать у туземцев разрешение на строительство города. С другой стороны, случись вдруг войнушка, мы рисковали попасть под перекрёстный огонь.
   - Одно знаю твёрдо, - заявил я соратникам после разговора. - Крепость нам понадобится.
  
   ***
  
   Через неделю после прихода Толстых в гавани встал пятый корабль. Это был "Николай", и его мы встречали настороженно. Слишком уж резво он сорвался с Камчатки, не дожидаясь общего сбора, а затем какого-то беса проторчал больше месяца на соседнем острове. Естественно у нас накопилась куча вопросов. Но что Дурнев, что Тарабыкин, как и вся остальная команда ограничивались общими фразами. Выйти с Камчатки раньше других им приказал хозяин, а что тому послужило причиной не их ума дело и уж тем более не нашего. На Унимак они проскочили по ошибке, а там наткнулись на знатный промысел и решили задержаться.
   - Промысел? - ворчали мои парни. - Значит, пока мы здесь брёвна и камни ворочали, они там мешки бобровыми шкурами набивали? А теперь за нашим острожком зиму переждут, лисы доберут и домой?
   Люди продолжали строить казармы, укреплять стены, готовить к зимовке корабли, но делали это без прежнего огонька. Какой уж тут энтузиазм, когда промышленники Трапезникова поглядывали на нас с превосходством, даже с презрением. Словно тот, кто пришёл сюда первыми и потратил время на обустройство базы, лишился добычи по собственной глупости. Чувство несправедливости бесило моих парней. Ропот отчасти направлен был и против меня. Зверобои всё чаще напоминали, что отправились в такую даль не города возводить.
   Атмосфера на островке менялась к худшему. Колония приросла, но дух доброжелательства, который воцарился поначалу, с приходом конкурентов быстро угас. То и дело слышалась ругань, возникали беспричинные ссоры. Николаевцы вообще вели себя крайне развязано. Разговаривали как-то резко, громко, агрессивно; недовольно брюзжали, обсуждая выбранное для крепости место; задирали коряков, которые, по их мнению, чувствуют себя за моей спиной слишком вольготно; посмеивались, глядя на попытки установить контакт с алеутами. Причём посмеивались каким-то недобрым смехом, будто намекали на нечто сокрытое от нас.
   Однажды Комков с Оладьиным отозвали меня в сторону.
   - Тут такое дело, - сказал Оладьин. - Наши парни рассказывали, как эти с "Николая" хвастались лисьими парками. Дескать, удачно взяли. Некоторые и двумя запаслись. Променять предлагали на винцо. Тут ребята на Макара указали, мол, он запасами ведает. А Макар и меня позвал. Посмотрели мы на их товар, пощупали.
   - И что? - не понял я.
   - Так не с Камчатки же они парки эти везли? На "Николае" почти весь народ по принуждению служит, за долги. Эта голытьба и собачий хвост в корчме заложит. Всё с себя за зиму пропивает. В одних портках к лету остаётся.
   - Не с Камчатки, - согласился я.
   - Они и сами хвастают, что раздобыли, дескать, - добавил Комков. - И на Командорском острове они вряд ли успели побывать. Да и какие там лисы?
   - А если с промысла меха, с Унимака? - предположил я.
   - С Унимака, это уж точно, - ухмыльнулся Оладьин. - А вот что за промысел там у них вышел, большой вопрос. Послушать их, так и зверя добыть успели, и парки пошить, да ещё и не по одной. Но я смекнул, мех-то зимний, а нынче его с какого зверя снимешь?
   - С двуногого, - догадался я. - Так ты думаешь, они там побаловали?
   - Уверен.
   Прямых улик против конкурентов на руках у нас не было. А если бы и появились, что мы могли им предъявить? Нападение на алеутское жило? Таковое если и имело место, то на соседнем острове. К договору о совместном промысле подобный эпизод касательства не имел. Мало ли кто и как промышляет в одиночку? Вот если бы они какой-нибудь из наших кораблей пограбили, другое дело. Такое преступление в тайне сохранить сложно. Товарищей обирать даже из отморозков мало кто решится. Правда рано или поздно всплывёт, а фронтир не потерпит измены. Но дикие с точки зрения промышленников мало чем от зверя отличаются.
   Пиратский рейд николаевцев мы сумели частично обернуть на пользу себе. С продовольствием у них оказалось туго, самогоном не пахло вовсе, а потому Комков недурственно поторговал с конкурентами, вытянув из их мешков добрую половину добычи. Пришлось даже пару раз сверхурочно выбраться в империю за припасами. Жаль, что ярмарка уже закрылась, и меха пришлось сбрасывать по дешёвке в Иркутске. Зато хлебушек обходился всё по той же смешной цене.
  
   ***
  
   Столбик единственного на Алеутских островах термометра всё чаще опускался к нулевой отметке. Вместе с температурой воздуха падала и дисциплина. Зверобои с "Николая" раздражали наглостью и нежеланием идти на компромисс. С их точки зрения всё выглядело ровно наоборот. Мы являлись узурпаторами, пытающимися установить на ничейных островах собственные порядки.
   - Понять бы только какова платформа у оппозиции, - бурчал я вечерами, пытаясь осмыслить ситуацию.
   Меня не отпускало предчувствие назревающего конфликта. Ясно, что за интригой стоял Трапезников. Но чего он желал добиться? Помешать промыслам? Сорвать строительство крепости? Зачем, если поход уже состоялся, а камчатские артели принимают в нём участие? Что тогда? Не позволить нам закрепиться на островах? Выиграть время? Но для чего?
   Пока что все мотивы сводились к обычной алчности. И в этом вопросе у оппозиции прослеживался явный успех. Рассказы конкурентов о богатой добыче, подтверждённые тугими тюками, распалили воображение зверобоев. Они до зуда в заднице жаждали запустить руки в арктические сокровищницы.
   Понимая это, я готов был спустить людей с поводка. Однако николаевские и тут опередили. Наскоро соорудив казарму, кое-как насыпав свой участок вала, зверобои Тарабыкина засобирались на промысел. Все приготовления они проводили с большим шумом, демонстративно, словно нарочно подразнивали соперников. Уловка сработала. Глядя на николаевских, достали дрягалки и люди Толстых. Промышленниками понемногу овладевала пушная лихорадка.
  
   Я обзавёлся собственным кабинетом, устроенным из отгороженного досками и мешковиной угла казармы. Мы с Комковым только что закончили складывать очаг и собирались уже прожечь его хорошенько, как в кабинет ввалились первые посетители. Внушительная делегация из Оладьина, Зотова и Шишкина представляла зверобоев всех трёх кораблей, что числились в моей власти.
   - Они что же уйдут на промысел, а мы их припасы и жильё стеречь будем? - спросил Оладьин, выражая, по-видимому, общее мнение.
   - Но у нас же договор, - попытался возразить я.
   - Прям уж, - буркнул Оладьин.
   - Котлового договора мы с Севкой и Андрияном не заключали, - добавил Шишкин. - А значит, пока мы тут занимаемся подготовкой к зиме и строительством укреплений, они соберут с промысла все сливки, распугают зверя, а нам останется выбирать остатки.
   - Вася, позови сюда Тарабыкина и Толстых, - попросил я Оладьина.
   - Я позови? - вспылил тот. - Может помоложе кого найдёшь на посылки?
   Да, Севка своего добился. Психоз, насаждаемый его людьми, сделал раздражительным даже Оладьина. Можно себе представить, что бушует в душах у остальных. Понятие дисциплины у вольных людей отличалось от армейских канонов. Передовщики, мореходы или хозяева, если они отважились участвовать в вояже, безусловно стоят во главе предприятия, но слепого подчинения не было и в помине. Ты докажи, что действуешь на общее благо, тогда за тобой пойдут. А не можешь, лучше отойди в сторону. Пай есть у многих и каждый желает получить с него дивиденды.
   - Ну, извини, погорячился, - сказал я. - Но решать как-то надо.
   - Я сбегаю, - вызвался Комков.
  
   Пока мы дожидались конкурентов, я демонстративно не разговаривал с компаньонами. Присел возле очага и пытался развести огонь варварскими орудиями предков. Ничего не получалось. Искры благополучно слетали на трут, но тот даже не занимался. Оладьин, в конце концов, не выдержал, отобрал огниво и в два счёта получил струйку дыма.
   - Может ты и прав, - сказал он, раздувая пламя. - А мы все неправы. Но людей не изменишь.
   - Дай только срок, Вася, дай только срок.
   Развить мысль не удалось. Комков привёл конкурентов. Севка держался нагло, сразу уселся на топчан и насмешливо обвёл взглядом делегатов. Толстых встал в проходе, сохраняя на лице невозмутимость. Он вообще сторонился конфликтов.
   - Не думаю, что разумно бить зверя на этом острове, - я в последний раз попытался остудить пыл зверобоев. - Гораздо умнее договориться с алеутами и жить с ними в мире, чем драться за угодья.
   - Без драки ничего не получишь, - отмахнулся Тарабыкин. - Так ты отговаривать звал? Напрасно.
   - Зачем драться? - возразил я. - Бобра нам проще выменивать у диких. А лиса им безразлична. Дождёмся зимы и начнём понемногу.
   - Тебе есть на что выменивать, вот и выменивай, а мы привыкли брать сами, - отрезал Севка.
   В успех меновой торговли промышленники не верили, да ничего лишнего и не имели, чтобы предлагать на обмен. Железные и медные вещи ценились на фронтире у русских не меньше чем у туземцев. Все эти аргументы звучали уже не раз и эффекта не имели даже среди соратников. Как я ни пытался оттянуть промыслы, как не остерегал от конфликта с местными жителями, зверобои гнули своё - впереди нас ожидала зима, добывать бобра станет трудно, а одной лисой затраты не окупить.
   - Следующим летом на острова потаённые сходим, - выложил я последний козырь. - Вот там и доберём мехов и безо всяких свар с алеутами.
   - Островов твоих пока что никто не видел, и как там сложится не известно. А здесь промысел верный, - ответил Тарабыкин и, решив, что разговор закончен, перевёл взгляд на Оладьина. - Давай, чтобы друг другу не мешать берег поделим. Мы пойдём от горы к югу, а вы к северу.
   В разумном на первый взгляд предложении скрывалась очередная издёвка. Южный берег куда богаче на зверя, хотя бы потому, что в несколько раз длиннее и изрезан шхерами. Северный берег представлял собой почти сплошную отвесную стену. Там хорошо собирать птичьи яйца и легко свернуть шею.
   - Я вот тебе сейчас рожу поделю, - завёлся Оладьин. - Хотите делить? Берите себе северную сторону. Мы сюда раньше вашего пришли, нам и выбирать.
   - Но прежде для охраны крепости людей отрядить извольте, - добавил я.
   - Верно, - поддержал меня Шишкин. - Никто ваше барахло сторожить не будет.
   Толстых кивнул, соглашаясь, но Тарабыкин упёрся. Люди были его уязвимым местом. На "Николае" пришло всего человек сорок.
   - Если оставить в крепости да на корабле, кому же тогда промышлять?
   - А вы и так хорошо поохотились, пока мы тут острожек строили, - злорадно усмехнулся Оладьин. - За чужими спинами отсидеться хотите? Не выйдет!
   - Да много ли здесь надо для охраны? - сопротивлялся Севка.
   - Если начнём алеутские угодья пустошить, то много понадобится, - мрачно заметил я. - Не желаете меня слушать...
   - Значит так, - перебил Оладьин. - От каждой артели отряжаем по десять человек на охрану посёлка, а корабли охранять каждому свой. Бобров же будем добывать, где кто найдёт, без межевания берега, а если две партии на одном месте сойдутся, то промышлять котлом. Все согласны?
   - Разумно, - согласился Зотов.
   - Справедливо, - кивнул Шишкин.
   Толстых просто кивнул.
   - Ну, вот такое, значит, последнее слово, - Оладьин упёрся взглядом в Севку. - А кому не нравится - валите с острова, никто не держит.
   - Твоя взяла, - уступил Тарабыкин. - Отряжу десяток для острога, а с остальными завтра же на промысел ухожу. Всё?
   Не дожидаясь ответа, он резко поднялся и вышел. Тон, каким Севка объявил капитуляцию, заставлял сомневаться в том, что конфликт исчерпан.
  
   ***
  
   Получив разрешение на промысел, парни разом повеселели. Земляки Чижа с охотского побережья искусство охоты на калана давно утратили, но те, что уродились на восточном краю Камчатки, толк в промысле знали. Шустро собрав байдару, они уселись в кружок и затянули тоскливую песню. Русские готовились на свой лад. Доставали дрягалки, проверяли робы, запасались пустыми мешками в таких количествах, словно собирались содрать шкуры со всех каланов мира. Ритуальную песню им заменяли рассказы о прошлых промыслах. Оладьин наконец-то оказался в родной стихии. Он собирал людей, делил их на партии, распределял участки, пользуясь вместо карты примитивным наброском, назначал ответственных и в конечном итоге сам возглавил один из отрядов.
   Пока мы собирались, артель конкурентов вернулась с мешками набитыми сырыми шкурами. Люди выбирались из лодки, устало брели к острогу. Несмотря на изнеможение, их лица переполняла радость, удовлетворение, что в сочетании с перепачканными кровью робами производило странное и даже жуткое впечатление - банда живодёров возвращается с тяжёлой работы. В крепости зверобои принялись доставать на показ то одну, то другую шкурку и напомнили мне городских грибников, что хвастаются перед приятелями вытащенным из корзины боровиком или рыжиком. Вот рыбаки так себя не ведут, те даже хвастаясь уловом, напускают на себя равнодушный вид.
   Массовый психоз достиг кульминации. Те, кто ещё не отведали крови, рычали как цепные псы. Не утерпев, я напросился в отряд Оладьина. Зачем напросился, не понял и сам. Взглянуть из любопытства, какой ценой добываются капиталы? Просто обогатить жизненный опыт? Или посчитал честным разделить с подчинёнными кровавое ремесло?
   Мне подобрали грубую робу, сшитую из звериных потрохов, после чего Оладьин торжественно вручил собственную дубину, словно комиссар красноармейцу наградной револьвер.
  
   ***
  
   Каланы, как правило, не собираются в огромные лежбища подобно сивучам, котикам или моржам. Они вообще предпочитают выходить на берег только для ночлега, для передышки. Потому и называют зверобои такие места не лежбищами, а привалами.
   Калан не рискует отдыхать на пляже, выбирает берег крутой, каменистый, где можно укрыться от хищных взглядов. И опытные зверобои высматривали не столько зверя, сколько подходящее для привала место. Ещё более опытные коряки осматривали прибрежную воду в поисках зарослей морской капусты. Каланы вовсе не любят капусту, зато её любят морские ежи, их основная пища.
   Все смотрели в сторону острова, я же время от времени с опаской оглядывался за спину. Там тяжело дышал Тихий океан. Его безбрежное пространство подавляло. Горизонт скрывал от непосвященных истинное положение дел, но я-то знал, что на всём этом безбрежье до самых Гавайских островов из воды не торчит даже крохотной скалы.
   Шторма не было, но лёгкую байдару качало волной и без помощи вёсел несло неспешно вдоль берега слабым западным ветром. При мысли, что он может усилиться, поменять направление и отбить нас от острова, мне становилось жутко. Наша посудинка даже не шитик. Прислонив ладонь к кожаной обшивке можно почувствовать пульсирующий голод бездны.
   К моему облегчению, коряки скоро заметили подходящее морское пастбище. Оладьин, указав на удобную россыпь камней, согласился с ними. Я попытался вспомнить всё, что знал о каланах. В памяти проявилась лишь картинка из телепередачи - зверёк, плавающий на спине и вскрывающий с помощью камня морского ежа. Ничего похожего здесь не наблюдалось. Зверя вообще не было видно. Тем не менее, Василий решил высаживаться.
   Двумя верстами дальше зверобои присмотрели подходящую бухточку с узкой полоской лайды. Сошли на берег, почти не замочив ног. Затащили байдару повыше, обезопасив от прилива. Разбили временный лагерь.
   Коряки отправились к присмотренному участку, чтобы вечером проследить за каланом. Если зверь не появится, нам придётся искать другое место.
   Разведчики вернулись около полуночи.
   - Есть калах, - доложили они. - Много.
   Народ возбудился, готовый отправиться прямо сейчас. Оладьин осадил горячие головы. Можно, конечно, промышлять и ночью при свете факелов, рискуя разбить лбы и поломать ноги, но умнее дождаться рассвета. Тогда и зверю уйти будет труднее, и сами целее останемся.
   Ночь мы провели возле костра. Жевали рыбу, размоченные в кипятке сухари. Пили дешёвый китайский чай. В предвкушении охоты многих охватила лихорадка. Загадывать грядущий успех - примета плохая, но разговор вертелся вокруг прошлых удачных промыслов. Коряки на плохом русском рассказывали байки про каланов. О том, как смышлёные эти зверьки, если им приходится отдыхать на воде, привязывают себя к водорослям, чтобы во время сна их не унесло течением или ветром. Я спросил про булыжники и морских ежей. Коряки мотнули головами. Нет, он не замечали подобных повадок.
   Сами коряки охотятся на калана с лодки. Детей природы не смущают лишние дырки в шкуре, ведь дырку легко зашить. Но европейцам нужен товарный вид. И потому утром мы будем бить калана дубинками.
   Новички вроде меня собирались просидеть всю ночь, но адреналин выгорел раньше. Неожиданно накатила усталость, дрёма взяла верх и к рассвету мы уже крепко спали. Старовояжные во главе с Оладьиным благоразумно улеглись сразу же после ужина и, едва занялся восход, принялись поднимать партию без лишних церемоний - пинками, рывками, ударами по плечу. В несколько минут мы оказались на ногах и пришли в себя уже пробираясь по камням вдоль берега и сжимая в руках дубинки.
   Перед привалом отряд развернулся в редкую цепь, отсекая зверя от воды. Справа от меня встал Оладьин, слева Яшка, оказавшийся как и я впервые на промысле. Впереди, тут и там среди камней виднелись мохнатые комочки нашей добычи.
   - Ну, с богом, - сказал Василий.
   Зверобои двинулись вперёд. Каланы, почувствовав неладное, зашевелились. Поздно. С эсэсовскими выражениями на лицах мы атаковали бедных животных. Дрягалки методично опускались на их головы. Такой себе обмолот зерновых или вернее сказать меховых. Мне трудно дался первый удар. Из-за волнения или неопытности он получился слабым. Зверёк перед ударом зашипел, как рассерженная кошка, а, получив по голове дубиной, истошно пискнул, шарахнулся вбок. Его сородичи из задних рядов подняли гвалт, бросились в разные стороны, но в итоге лишь променяли мою дубинку на дубинки моих соседей. Кто-то из животных попытался скрыться среди камней, но большинство, ведомое предательским инстинктом, упорно пробивалось к морю.
   Следующую жертву я ударил уже в полную силу. Никакого азарта, как во время рыбалки, никакого пресловутого опьянения кровью. Я бил в полную силу только затем, чтобы избавить от мучений и жертву и самого себя. Бил, всем нутром содрогаясь от деяния. Крепко же засел во мне гуманизм.
   Я покосился влево, чтобы проследить за реакцией Яшки. Того полностью захватил азарт. Парень находился в своей эпохе и легко вписался в бойню.
   В цивилизованном обществе мы привыкли получать мясо в упаковке, и редко видим за подмороженным куском смерть животного. Телятина это одно, а телёнок совсем иное. Всю грязную, неприятную работу по убийству и разделке туши мы охотно перекладываем на других, а сами наслаждаемся конечным продуктом. Конечно, всякие там аристократы кичатся убийством на охоте, собирают трофеи, но и им не придёт в голову забить бычка или заколоть свинью собственноручно и повесить на стену свиное рыло. И бойню подобную нынешней аристократ вряд ли станет воспевать. Но здесь, на фронтире, люди попроще.
   Пока я размышлял "люди попроще" опередили меня, позволив "любоваться" слаженной работой артели. Новички вроде меня приотстали. Мы тратили больше времени на примерку, на удар, а отдельные гуманисты ещё и мешкали, наблюдая за смертью жертвы.
   Каланы больше других морских зверей напоминали беззащитных домашних животных. Это не сивучи, котики или моржи, которые могут обороняться зубами, клыками, собственным весом, в конце концов; против которых с дубинкой не всякий охотник рискнёт и выступить. Калан же хоть и обладал приличными зубками, от человека мог только сбежать. Но на суше это у него получалось не слишком ловко.
   Я остановился задолго до конца бойни. Прибить мать с детёнышем не поднялась рука. Парочка прорвалась к океану между мной и Яшкой. Тот, возбуждённый, прокричал в мой адрес какое-то ругательство и ушёл вперёд. Ну, правильно. Он не развращён супермаркетами, полуфабрикатами и сетевыми ресторанами. Ему легче втянуться в такую работу. Присев на камень, я сделал большой глоток самогона. Мне стало противно вдвойне. К душевным терзаниям нутра добавились терзания физические.
   - Ну что за гадость гонят в восемнадцатом веке? - проворчал я, осматривая поле битвы.
   На месте бойни осталось две дюжины мёртвых зверьков. Как тела беженцев на дороге после налёта штурмовика, мохнатые кучки вытянулись вдоль спасительного пути к морю. Добравшиеся до воды зверьки быстро перемахнули заливчик и устремились в открытый океан. Их головы ещё долго мелькали среди пологих волн, словно прощаясь с островом. Калан - не лосось, он не станет возвращаться на прежнее место, ведомый инстинктом. Зверь подберёт для жизни менее опасное место, а мы останемся без промысла и что хуже оставим без промысла и алеутов.
   Уйти удалось не всем. Один из уцелевших в бойне зверьков нашёл иную смерть. Огромное чёрно-белое тело сильно ударило из-под воды. Калан взлетел, размахивая лапками, как потерявший равновесие человек, и рухнул в зубастую пасть. Похоже, касатка просто забавлялась с нечаянной жертвой или быть может, натаскивала детёныша. Такая добыча для неё сродни пирожку в меховой рукавице - волоса много, а калорийности никакой. Я вдруг подумал, что в дикой природе многие хищники научились использовать чужой жир для собственного согрева, чужой же мех с этой целью догадался использовать только человек.
   Так что кровавая работа отнюдь не закончилась. Зверь как таковой нас не привлекал. Нам были нужны только каланьи шкуры - самый ценный предмет промысла на всём Дальнем Востоке. Морскими бобрами их прозвали по недоразумению, как и морскими выдрами. По внешнему виду, по эволюционному родству, а главное по ценности меха, каланов правильнее было бы обозвать морскими соболями. Мягкое золото, так, кажется, это называется.
   Процесс снятия шкуры - зрелище не для слабонервных. Я и не относил себя к зрителям. Подсел к Оладьину, а тот охотно принялся учить меня кровавому ремеслу. С помощью ножа и ладони он снимал шкуру удивительно ловко и быстро. Со стороны это казалось занятием столь же лёгким как стащить кожуру с банана, правда, не столь эстетичным. Тушки ещё не остыли, от обнажённого мяса поднимался пар.
   Я попытался повторить урок. Мне удалось преодолеть отвращение от прикосновения к парному мясу, но техника не давалась. Я чуть было не испортил товар, весь перепачкался кровью, так и не достигнув успеха.
   - Научишься, - хмыкнул Оладьин и вмиг доделал работу.
  
   Мы ушли, бросив мясо на берегу. Лишь коряки прихватили с собой пару раушек, а перед этим прямо на месте съели то ли печень, то ли ещё какой деликатес. Они предлагали отведать блюдо и русским, но рискнули немногие. Во всяком случае, я не рискнул.
   Птицы кружили над заливом, присматриваясь к возможной поживе. Теперь берег и впрямь напоминал бойню. Брошенные окровавленные тушки выглядели мерзко и провокационно.
  
   Часть IV. Зимняя война
  
  
   Они видели многое, совершали подвиги, жизнь их была полна приключений, но никто из них даже не подозревал об этом.
   Джек Лондон. Северная одиссея
  
  
   Глава двадцать третья. Ледяное дыхание
  
   Выпал первый снег. Хотя "выпал" не совсем точное определение. Снежные заряды приносило северным ветром и вбивало в землю картечью, как будто наш островок затеяли штурмовать полярные демоны. Брёвна, жерди, одежду, каждый клочок поверхности облепила мокрая снежная масса. Холодный ветер быстро превращал эту лепнину в лёд.
   Кто не сделал этого раньше, спешно перебрался из палаток в казармы. В длинных узких бараках люди помещались с трудом. Часть припасов выставили на улицу и, оберегая от зверя, подняли на высоких столбах. В помещениях удивительным образом уживались духота и пронзительные сквозняки. Лишь я, как большой начальник, имел собственную каморку с отдельным входом, оконцем и печкой.
   Чиж устроился ещё лучше. Притащив несколько жердей к одному из корякских шалашей, он помог укрепить жилище. Затем переговорил с хозяевами. Слово за слово и вот Чиж уже член семьи. Мне стало любопытно, как уживаются два мужика с единственной женщиной, но я воздерживался от нескромных расспросов.
  
   Мы уже не ожидали пополнения, когда Бочкарёв привёл "Владимир". Сорок два человека, измученных тяжёлым переходом, выбрались из побитого шитика и влились в колонию. Вернее сказать рухнули в руки товарищей. Когда они брели к крепости, их процессия походила на карнавал скелетов.
   Сам Бочкарёв стал похож на бомжа, его волосы сбились в войлок, а одежда превратилась в лохмотья. Только глаза продолжали гореть, как индикаторы напряжения. Его рассказ стал убедительным доводом в пользу того, что удача является необходимым условием всякой авантюры.
   Шитик, имеющий ограниченный маневр, почти сразу унесло в открытое море. Во время одного из штормов "Владимир" потерял главную мачту. Её заменили деревом, предназначенным для строительства острога, но потеряли остатки маневренности.
   Корабль носило по воле ветров больше двух месяцев. Он то приближался к заветной параллели, то удалялся от неё к северу. За время дрейфа шитик изрядно потрепало. Вода сочилась отовсюду. Множество припасов пропало, смытых волной или подпорченных морем. Команда быстро прикончила остатки и кормилась случайной добычей, а пресную воду получала по кружке в день.
   Когда, наконец, окрепли северные ветра, побитый шитик вынесло к небольшому острову. Большинство предлагало остаться там. Но Бочкарёв решил пойти на риск, попытаться дойти до конечного пункта, справедливо рассудив, что здесь им помогут, в то время как на пустынном, лишённом леса острове пережить зимовку шансов у людей будет немного. Ему удалось убедить команду и, дождавшись западного ветра, они вернулись к маршруту.
   Владимирцы поведали нам о судьбе "Троицы", которая погибла у них на глазах. Крохотное судёнышко с отважной командой почти добралось до конечного пункта. Но встала на пути моряков скала. Одинокий камень, сущий пиксель на карте, отобрал жизни смельчаков.
  
   ***
  
   Снег то таял, то его набивало вновь. Погода с каждым днём ухудшалась. А промыслы продолжались и стали даже более интенсивными. Люди спешили набить зверя, пока шторма не сделают прибрежное плавание слишком опасным. Особенно суетились парни с "Владимира". Они не успели к началу сезона, а потому старались использовать любую возможность, чтобы взять побольше добычи под занавес. В нарушение уговора в крепости оставляли минимум людей, а избиение животных достигло эпических масштабов. Кровавые раушки покрыли всё побережье. Я чувствовал, что добром это не кончится, что возмездие за алчность теперь стало лишь вопросом времени. И оказался прав.
  
   - Николаевских дикие побили, - крикнул Оладьин, заглянув в комнатушку.
   Я быстро обулся и выскочил вслед за ним. Василий побежал к берегу, туда же сейчас устремилось почти всё население крепости. Навстречу нам от лодки шло четверо зверобоев. Пятого они несли на руках. Вот и всё что осталось от промысловой партии с "Николая". Отправлялось людей вдвое больше. Товарищи поспешили на помощь. Раненого перехватили, потащили в острог. Один из уцелевших зверобоев повернулся ко мне.
   - Твои дикие приятели напали, - зло бросил он. - Привечаешь всяких.
   Тут как тут появился и Тарабыкин. Он мгновенно оценил обстановку и разумеется, занял сторону своих людей. Покачивая головой, как бы с сожалением заметил:
   - Ведь предупреждали же тебя, что с дикими не договориться.
   Предупреждал о последствиях варварского промысла как раз я, но сейчас не сразу нашёлся с ответом. Кроме как двинуть Севке по морде в голову ничего не пришло. Я с трудом сдержался - драка только усугубит проблему.
   На глаза попался Тёма. Я отозвал толмача в сторонку.
   - Срочно бери лодку и отправляйся в селение Узулаха. Узнай подробности. Кто напал первым, почему? Если виновны наши, попытайся уладить дело миром. Скажи, мол, заплатим за обиду. Если же это своеволие алеутов, предупреди, чтобы спрятались, покуда всё не утихнет.
   Рисковать единственным переводчиком совсем не хотелось. Если ненависть зашла далеко, его могли попросту убить, но, по крайней мере, он был алеутом и имел шанс уцелеть. Чужака островитяне даже слушать не станут, а если и выслушают, то вряд ли поймут.
   Темнак незаметно улизнул из крепости. А тем временем колония потихоньку вставала на дыбы. Потерпевших окружили приятели, стали расспрашивать, узнав подробности, возмущались, звали товарищей. Рассказы повторялись вновь. Севка хлопотал над раненым, словно над родным братом. Он суетился, много говорил, всячески демонстрируя горе. Затем начал носиться между группками людей. Шептал, увещевал, распалял, только что рубаху не рвал на себе. Его стараниями несколько десятков зверобоев сбились в кучу и принялись обсуждать планы возмездия. Обсуждение сводилось к разным тонкостям, брать ли, например, пленников или же резать всех подряд.
   Ситуация явно выходила из-под контроля. Я обернулся в поисках поддержки. Надеяться сейчас можно было лишь на Оладьина, Окунева и Комкова. Происшествие застало нашу партию врасплох. Кто-то возмущался вместе со всеми, кто-то стоял в сторонке. Чиж едва заметно хлопнул по мушкетному ложу. Я мотнул головой - не то.
   - Вася, делай что хочешь, но задержи их с выходом хотя бы на день-два, - сказал я Оладьину. - Мне нужно, чтобы начальники собрались позже, поостыв и отдельно от толпы.
   Василий кивнул, и быстренько смешался с толпой. Скоро его голос зазвучал среди запевал. Он был лично знаком со многими, с некоторыми ходил на промыслы прежде. Его голос имел вес в этом хоре негодования. И всем нам сильно повезло, что в этот раз Оладьин не ушёл как обычно на промыслы.
   Он повёл дело хитро. Вроде бы поддержал зверобоев в их праведном гневе, но вместе с тем остудил самых горячих, тех, которые призывали выступить немедленно.
   - Куда мы сейчас пойдём? - вопрошал Оладьин. - На том месте наверняка уже нет никого. Где их искать? Остров большой. А если разделимся на отряды, нас перебьют по частям. И потом, нас тут мало. Все на промыслах. Нужно сперва предупредить артели. Они же не подозревают об опасности. Возвратить людей надо, а потом уж всем миром и думать, что дальше делать.
   - Пока мы будем собираться, да думать, разбойники далеко удерут, - возразили ему.
   - Можете не усердствовать, - мрачно заметил Окунев. - Они сами придут сюда.
   - Вот, - подхватил Оладьин. - И крепостцу кому-то нужно оберегать. Мы сейчас сорвёмся, а ну как они сюда нагрянут?
   - Острожек дай бог отобьётся, а вот корабли спалить могут, - добавил Окунев.
   Понемногу осторожность взяла верх. Люди переключились на споры, кому отправляться с вестью к артелям, кому сторожить этой ночью, а кому следующей. Здесь уже не обойтись без координации и власть понемногу вернулась к нам.
   На ночь не пришлось даже усиливать охрану - никто всё равно не спал. Мы развели большие костры. Драгоценное дерево, собранное на зиму, исчезало в огне. А чем мы будем топить в морозы?
  
   Под утро вернулся Тёма и привёл с собой Чикилжаха. Причём оба алеута сумели пробраться в крепость незамеченными охраной. Зря выходит, мы дерево пали.
   - Наши друзья кавалан-ин на русских не нападали, - доложил толмач. - Если николаевские промышляли на южном берегу, то, скорее всего, нарвались на воинов кигиг-ун.
   А ведь и верно. Именно там они и промышляли. А я как-то упустил из вида конкурирующее племя. И установить сношения с ними мы позабыли. Сами же кигиг-ун на наш островок не заглядывали.
   Сын вождя добавил пару слов от себя. Племя было недовольно промыслами. Алеуты почитали каланов как близких родичей и убивали не больше чем нужно для жизни. Массовая бойня и брошенное мясо произвели на островитян тягостное впечатление.
   - Старики боятся, что зверь уйдёт и больше не вернётся сюда, но старики осторожны, они не желают ссориться с русскими, - перевёл Тёма. - Хотя кое-кто из молодых воинов предлагал силой прогнать гостей с острова. Пока таких мало и они не посмеют пойти против воли стариков. Но это пока.
  
   Утром я собрал командный состав. Многие ещё не вернулись с промыслов, но главные действующие лица собрались. Нашу сторону представляли мы с Оладьиным, противную - Тарабыкин. Дюжина партейщиков и мореходов превратилась в присяжных. В качестве рефери пришли Векшин с Пономарёвым. Казаки представляли власть, но властью в строгом смысле не являлись. Здесь они могли только давать советы и слушать, чтобы потом составить отчёты начальству.
   Объявив, что союзные алеуты к нападению непричастны, я пересказал в двух словах настроение аборигенов.
   - Я давно предупреждал, что добром избиение зверя не кончится. Островитяне живут с этого, а тут приезжают чужаки и начинают пастись на их родовых угодьях. Так что предлагаю прекратить промысел.
   Я выбрал явно не те аргументы. Запах наживы всегда конкурировал с запахом крови.
   - Хватит уже с ними нянькаться, - заявил Тарабыкин. - Надо брать аманатов. Пацанов этих, что сюда ходить повадились, прихватить, а лучше нагрянуть отрядом в жило, да и забрать с дюжину набольших. Враз вражины притихнут.
   - Верно, - согласился Пономарёв. - Всегда аманатов брали.
   - И что помогало? - спросил я.
   Мой вопрос собрание пропустило мимо ушей. Идею взять заложников поддержали почти все камчатские промышленники, и даже Оладьин поначалу не стал возражать. Я понимал, что злоба, пренебрежение чужими интересами, обычаями здесь ни при чём. Это вопрос безопасности людей, безопасности промыслов. На фронтире просто принято так поступать. Однако я понимал и другое. Заложники отнюдь не гарантировали безопасность. Покорив с их помощью одно селение, мы неизбежно обернём против себя все остальные. Затяжная война с коряками и совсем уж бесконечная с чукчами прекрасное тому подтверждение. И незачем устраивать подобное на Уналашке. Потому как следующим логическим шагом на этом пути будет полное истребление алеутов. Окончательное решение. Геноцид.
   - Аманатов брать не будем, - упёрся я. - Только хуже выйдет. С селением Узулаха у нас мир, а другие племена чужие родичи не остановят.
   Тарабыкин вновь попытался заспорить.
   - Одним миром эти дикие мазаны, - сказал он. - Если не сами нападали, то уж, наверное, указали сородичам, куда наши партии отправились.
   - Если союзные алеуты кровь не проливали, то незачем их и злить, - Оладьин, наконец, взял мою сторону. - А то навалятся сообща, мало нам не покажется.
   - Брось! - ухмыльнулся Тарабыкин. - Порубить к чертям самых буйных, остальные сами притихнут. Ещё и мехов притащат, вину заглаживая.
   - А ты, я смотрю, уже готов и одежду с них поснимать? - огрызнулся я. - Хватит! И так мешки набили чужим добром.
   - Чужим? - возмутился тот. - Твоим что ли?
   - Хорош ругаться, - рявкнул Оладьин. - Ты, Севка, язык-то попридержи. Не по чину себя ведёшь. Тебя сюда насильно никто не тащил. Сказано было - диких не обижать. Значит, так тому и быть. Хозяин твой согласие при всех давал. Свидетелей здесь много. А тебе он людей доверил, вот и думай о них.
   - Так ведь дикие первые начали, - возразил Тарабыкин.
   - Это мы ещё выясним, кто первым начал, - бросил я. - Пока что мы только твоих людей выслушали, и как там на самом деле вышло никто не знает.
   - Ну, гляди, Иван, - прищурился Севка. - Как бы потом пожалеть не пришлось об этом мире.
   - Я так думаю, сейчас главное крепостцу оборонить и людей живыми вернуть, - заявил Оладьин. - После разбираться будем, кто на кого напал и почему. А до тех пор никаких вылазок!
  
   На том и порешили.
   Прошёл день, другой, но ничего не происходило. Партии мало-помалу возвращались с промыслов. Возвращались без потерь. Случаев нападения больше не отмечалось, но больше чем алеуты меня беспокоили конкуренты. Они потеряли пять человек, и успокоить их было сложно.
   Тарабыкин регулярно порывался поднять людей на карательную экспедицию. Но теперь мы опирались на общее решение и пресекали провокации. К тому же с промыслов вернулись Бочкарёв и Шишкин, которые сразу взяли нашу сторону. Глядя на них, и Толстых осадил своих ребят. Так что сторонники войны оказались пока в меньшинстве, а мы, имея перевес, могли выступить более жёстко.
   - Кто отправится бить алеутов, тот в крепость не вернётся, - предупредил Оладьин буйных. - Нам из-за вашей дури, головы класть не охота. Селитесь отдельно, где-нибудь на другом острове и воюйте сколько хотите. Но тогда и договор наш силы иметь не будет.
  
   Войну удалось если не предотвратить, то хотя бы отодвинуть. И с промыслом калана вопрос решился. Сперва люди не рисковали покидать крепость, ожидая нападения. Затем, когда успокоились, вмешалась погода. Снег устоялся, шторма сделали походы слишком рискованными, и промысел прекратился сам собой, а вместе с ним потеряла на время актуальность и проблема туземцев.
  
   "Владимир" прибыл последним. Ни "Станислав", ни камчатские шитики так и не появились. Начались такие шторма, что даже если кто и задержался в пути, вряд ли сумел бы пробиться к нам в этом сезоне. Пришло время подводить итоги. Из дюжины кораблей до Уналашки добралось к ноябрю только шесть. Шесть из двенадцати. Половина списочного состава флотилии. Старовояжные и такой процент дошедших посчитали большой удачей. Тем более что наверняка потерян только один корабль - гибель "Троицы" подтверждали свидетели. Остальные вполне могли уцелеть. Их могло отнести ветрами далеко от цели, выбросить где-нибудь на берег, поломать мачты. Они легко могли спутать заливы, остановиться на другом острове. Мы надеялись, что они живы, но перестали посматривать на вершину холма в ожидании столба дыма и занялись подготовкой к зиме.
   Коряки взялись утеплять шалаши. Они замазывали щели между жердями снегом как штукатуркой, у основания укладывали собранные с травы ледяные комья и вырезанные из наста кирпичики. Дома становились толще на вид и теплее. Глядя на них, мы тем же способом утеплили казармы и усилили стены.
   Пока не замерзла гавань, я постарался натащить как можно больше припасов. Люди перестали обращать внимание на мои странные экспедиции. Привыкли, нашли рациональное объяснение, а возможно людям просто хотелось кушать, и каким путями попадает в брюхо еда, становилось на определённой стадии голода второстепенным вопросом.
   Когда лодка захрустела, взламывая ледок, я задумался над дальнейшими планами. До сих пор я не собирался зимовать вместе со всеми. Слишком уж большая потеря времени. Я планировал перед самыми морозами выбраться в гавань и прошмыгнуть через зиму потайным ходом, как поступал прежде. Но после всех передряг решение пришлось изменить. Оставлять поселение, раздираемое конфликтом, было как-то тревожно.
   Зимовка не такое уж страшное дело, если подойти к ней с умом. Первостепенное дело - забота о кораблях. Экипажи снимали с них снасти и весь оставшийся груз. Убирали мачты, задраивали люки. На берегу собирался ворот. Дождавшись прилива, с помощью ворота и множества канатов, корабль подтаскивали к берегу, а затем вытягивали его на полсотни шагов от воды. Здесь корабль заваливали на бок, крепили камнями, деревом, канатами, всем, что имелось под рукой. Ворот переносили на новое место, где операция повторялась.
   Шесть кораблей улеглись рядком как стадо китов, что в непознанном учёными безумии выбросились на берег. Матросы окончательно превратились в промышленников. До весны.
  
   ***
  
   Как только замёрз пролив, отделяющий наш островок от Уналашки, Чиж занялся приготовлениями. Он вынес из шалаша несколько связок прутьев и палок и большой мешок. Из мешка появились кости и деревянные дощечки разной длины и формы, одни с дырочками, другие без; мотки жил, кожаных ремней, куски шкур. Весь этот ворох запчастей Чиж аккуратно разложил на земле и долго рассматривал, словно неопытный турист, озабоченный конструкцией новенькой палатки. Кое-что пришло в негодность. Сопрело или сгнило. Но Чиж, предполагая потери, загодя собирал всякий хлам на лайдах и среди мусора выброшенного зверобоями. Теперь он добавил недостающие детали к набору и принялся за дело.
   Взяв два метровых прутика, он сложил их вместе и крепко связал на концах. Затем между прутиками вставил распорки и укрепил жилами. Проделав операцию дважды, Чиж получил пару снегоступов.
   Собачки вертелись рядом, чувствуя, что приближается их черёд. Чутьё не обмануло животных. Соединяя ремешками палки, Чиж быстро собрал нарты. Их конструкция выглядела примитивной, но надёжной - в случае поломки нарты можно быстро починить в полевых условиях. Затем Чиж соорудил упряжь.
   Похожим образом появился на свет лук. Чиж вполне освоил мушкет и пистолеты, но лук нравился ему больше. Традиционное оружие подходит и для охоты, и для войны. Оно не требует пороха и пуль, не гремит и не дымит. А если человек попадёт в пургу или в шторм, провалится в болото, сорвётся с горы, такое оружие не обязательно откажет от сырости или грязи.
   Впрочем, на повестке дня стояла охота на лис, а её промышляют без лука. На пасти, как называют здесь капканы, пошли остатки кожи и дерева. Пасти выглядели громоздкими, похожими на гигантские крысоловки, что не было следствием отсталой туземной технологи. Точно такими же давилками по всему Северу орудуют и русские.
   Наблюдая за приготовлениями коряка, я вспомнил читанные в детстве книги. Почему, не знаю, но жизнь первобытных народов особенно привлекала нас. Помнится, мы с приятелями даже снежную хижину - иглу сооружали во дворе ради забавы.
   Среди прочего в памяти отложился и способ, каким эскимосы промышляют песца. То самое варварское орудие из свёрнутого пружинкой и вмороженного в лёд китового уса. Метод хитрый, жестокий. Пасть убивает зверя мгновенно, перебивая хребет; капкан даёт призрачный шанс на освобождение, если зверь решится перегрызть лапу, но пропоротый желудок приносит мучительную и неотвратимую смерть. В детстве жестокость нас не пугала и мы с приятелями, наверное, испытали бы варварский способ на дворовых собаках, если бы смогли раздобыть нужные материалы.
   А сейчас? А сейчас жестокость превратилась в неотъемлемую часть жизни. После бойни калана, "эскимосские бомбочки" уже не казались каким-то особенным изуверством. Так что я решил попробовать и попросил у Чижа немного китового уса. Он порылся в припасах и протянул небольшую пластинку.
   Я построгал её на полоски, заострил концы. Китовый ус - материал податливый, удобный. Но гибельные полоски никак не желали дожидаться, пока замёрзнет вода. Не пальцами же их было придерживать. После ряда безуспешных опытов, я соорудил из плотной бумаги гильзу, креплёную ниткой. Теперь пружинка упиралась в стенки и за счёт этого держалась свёрнутой. Залив гильзы водой, я вынес их на мороз. Полученные цилиндрики оставалось обмазать жиром и "взрывчатка" готова.
   Чиж с любопытством осмотрел снаряды. Когда я объяснил принцип действия, он нахмурился и оттащил собак.
   - Пожалуй, лучше замораживать их где-нибудь на крыше, - смущённо согласился я. - Да и хранить подальше от собак.
  
   ***
  
   Я высыпал пригоршню зелёных кофейных зёрен на сковородку и поставил её на огонь. Два фунта кофе и голландская ручная меленка обошлись мне в круглую сумму. Но здесь всё обходилось недёшево, куда ни кинь взгляд. Вот в маленькой печке огонь пожирает дерево, а ведь на Уналашке всякое дерево относится к ценным породам. Мы топим если не деньгами, то уж во всяком случае, дефицитом.
   - Может, имеет смысл завести скот и топить кизяком? - предложил я.
   - Скот здесь передохнет, - возразил Оладьин, принявший реплику всерьёз. - Надо промышлять тюленя. Дикие обходятся жирниками и ничего, не мёрзнут.
   - Их землянки можно прогреть, а наши казармы вряд ли, - вздохнул Комков.
   Окунев дремал, прислонившись к стене, и тему не поддержал.
   С наступлением холодов и буранов мы часто собирались вчетвером в моей комнатушке, чтобы выпить водки или просто поболтать о том, о сём. Кроме этих троих товарищей, вместе с которыми пройден путь от Охотска и многое пережито, я мог бы отнести к друзьям, пожалуй, только Чижа. Но у коряка была своя особая жизнь. Вот и теперь, как только мы, усталые и вымокшие, расставив все пасти и "бомбочки", вернулись из двухдневного похода, Чиж сразу зарулил в шалаш, куда меня не приглашал никогда.
   Я же решил угостить друзей экзотическим для фронтира кофе и поговорить о планах на будущее. Собственно планы были давно уже свёрстаны, и во время бесед я подавал их в удобоваримом виде ближайшим соратникам. Только Окунев представлял замыслы в общих чертах и поддерживал их. Для Комкова они звучали откровением, а Оладьин в оценке склонялся к ереси.
   - Для жизни здесь местечко так себе, - продолжил я разговор. - Лёд да скалы... Нет, надо дальше двигать.
   - Не знаю, - отмахнулся Оладьин. - Для нас та земля хороша, по какой пушнина бегает.
   - Бобра ты набьёшь, а дальше что? - спросил я. - Год будешь бить, два, а потом кончится бобёр. А земля она навсегда останется.
   - Прям уж. У нас вон за спиной целая Сибирь пустая осталась. От Тобольска и до самого Анадырского острога. Куда тебе ещё? И что толку с земли, если людей нет? Да и не хлебопашцы мы, промышленники.
   - Так ведь больше свободной земли не осталось. Земля круглая вот в чём штука. Земля круглая и вот она кончилась. И та, впереди, последняя, куда ещё не пришли европейцы. Остались ещё островки кое-где, но это мелочь. Пройдёт каких-то сто лет и начнётся драка за каждый клочок матёрой суши, за каждую скалу в море.
   - Эка, хватил, сотня лет...
   Договорить Оладьину не дали. В казарме поднялся топот. Тяжёлый кулак заколотил о дверь. Комков открыл и впустил возбуждённого чем-то Чихотку.
   - Парни перепились, к корякам полезли! - прокричал матрос.
   - Зачем? - удивился я.
   - По бабам, верно, соскучились.
  
   Не надевая парок, мы выскочили из казармы. В крепости было тихо, но со стороны туземного посада слышались крики. Мы выбежали из ворот и ворвались туда. Около двух десятков мужиков бегали среди хижин за коряками и лупили тех, кто не успевал увернуться. Глаза у всех красные, лица помятые. Приглядевшись к лицам, я понял, что мужики наши, охотские.
   Коряки огрызались, но их, похоже, застали врасплох. Может оно и к лучшему. Зная Чижа, я вполне мог себе представить, каков вышел бы организованный отпор. Дали бы залп из ружей и весь разговор. Самого Чижа я увидел на крыше его шалаша. Длинным шестом он отгонял озверевшее мужичьё от входа, но выглядел на редкость спокойным, словно осаживал собственных псов, учуявших мясо.
   Мы врезались в толпу и потеряли локтевую связь. Комков исчез ещё раньше, Окунев потерял сапог, его сшибли, и Чихотка бросился выручать капитана, а Оладьин погнался за кем-то из заводил. На меня наскочил Дышло. В Охотске мне приходилось встречать его всякого, но такого чёрта я увидел впервые. Рубаха его была порвана, на волосатой груди блестел крестик, но главным признаком помешательства были глаза. Зверобой смотрел сквозь меня совершенно безумным взглядом.
   - Дышло! - крикнул я.
   Бугай навёл резкость.
   - Ты-ы? - он обдал меня перегаром.
   В этом протяжном "ты-ы" чередовались удивление, озарение и готовность действовать. Дышло явно признал во мне какого-то извечного своего врага. А может быть даже извечного врага всего человечества. И судя по всему, он готовился прямо сейчас начать крестовый поход. На миг мне стало жутко. Весовые категории у нас были разные, а воспользоваться пистолетом я пока не решался.
   Выручил Оладьин. Он ураганом влетел между нами и нанёс сокрушающий удар в скулу зверобоя. Ну, то есть для меня такой удар, наверное, был бы сокрушающим, а Дышло просто уселся в снег.
   Я огляделся. Окунев, так и не успев надеть сапог, выкручивал руку ещё одному отморозку. Чихотка барахтался со своим противником в сугробе. Чиж, уперев шест в землю, с проворством бывалого пожарного спустился с "антенны". Вокруг него сразу собрались коряки, готовые дать слаженный отпор.
   Со стены на битву посматривали николаевские. Какое-никакое, а развлечение. Кто-то ехидно посмеивался над нами, другие подзуживали охотских. Но представление уже заканчивалось. В подмогу нам подбежало ещё несколько человек. Совместными усилиями мы скрутили буянов и потащили их в острог.
   Навстречу выбежал Комков.
   - Добрались до припаса, - сообщил он. - Почти всё, что на чёрный день припрятано, выдули, оглоеды.
   Это он конечно преувеличивал. Его запасов пойла хватило бы на долгие годы.
   - Будешь помирать от мороза, ни чарки не получишь, - пообещал Оладьин Дышлу.
   Тот был ещё слишком пьян, чтобы осознать угрозу. Зато осознание содеянного, похоже, стало пробиваться в воспалённом мозгу.
   - Церквы нет, - забубнил зверобой. - Бесы опутали кознями. Тяжело мне. К батюшке бы на исповедь.
   - Тебе грехи отпусти, ты тут же новые пойдёшь набирать, - усмехнулся Оладьин.
   - Что ж я... эх... - Дышло стал бормотать что-то совсем неразборчивое.
  
   Одна из холодных комнат, предназначенных для хранения мехов, пока пустовала. Туда мы и поместили большинство нарушителей.
   Умиротворив парней, вернулись в каморку, но разговор о планах больше не клеился. Комнатушку наполнял чад. Кофейные зёрна обуглились, и я вытряхнул их в огонь.
   - Какого чёрта они полезли к корякам? - разозлился я. - Мало мне николаевских, так теперь за своими следить...
   - А чего за ними следить? - возразил Оладьин, ставя котелок с водой на освободившееся место. - Оклемаются в холодной, да и выпустим. Не впервой.
   Я посмотрел на Василия, как на изменника. Сейчас мне слабо верилось в успех великих замыслов. Какие тут на фиг планы? Какая конкиста? Гопота. Это же натуральная гопота! Они презирают туземцев, хотя часто превосходят их в дикости. Возможно ли заинтересовать их хоть чем-то кроме удовлетворения инстинктов, похоти?
   - А что ты хочешь от парней? - спокойно произнёс Оладьин. - Они другой жизни не знают. Морской промысел мало чем отличается от войны. Здесь гибнут и гибнут часто. Море забирает своё, потом морозы, цинга, оспа, стычки с дикими. Да мало ли напастей? Кто живым остаётся, понимает, что это только отсрочка. В следующий раз удача может и отвернуться. Вот и живут люди одним днём. Есть деньги - пьют, гуляют; есть бабы - хватают баб. Каждый, конечно, о нормальной жизни мечтает. Чтобы жена была венчанная, чтобы детишки пошли, чтобы дом свой, хозяйство. Но заводить семью, зная, что запросто можешь не вернуться, как-то боязно. Кто её кормить без тебя станет? А столько добычи взять, чтобы совсем осесть, мало у кого получается. Сам знаешь, долги и всё такое. Если вот покалечит человека, как, к примеру Чекмазова, тогда только и доживает иной до старости.
   - Но я хочу это дело изменить, - заявил я. - Хочу и могу. Есть средства и цингу побороть, и оспу. С алеутами в мире жить можно. Людям платить достойно. Пусть обзаводятся нормальными семьями, строят дома.
   - Не можешь ты ничего изменить, - отмахнулся Оладьин. - Сюда шесть кораблей дошло. Шесть из двенадцати. Вот и считай, что половина народу уже отмечталась.
   - Э-э, нет! - возразил я. - Мои корабли оба дошли. Пусть толика везения в этом, пусть даже немалая доля везения, но мои дошли оба. И я все силы употреблю, чтобы и дальше так было.
  
   ***
  
   Объехав пасти, расставленные Чижом, мы из каждой второй вынули по лисице. Коряк снимал шкуры на месте. Это занимало много времени, так как лисы успели окоченеть и шкуры слезали с большим трудом. Но Чиж по каким-то соображениям не захотел везти тушки в крепость. После снятия шкуры он вновь настораживал каждую пасть, и только когда мы обошли все ловушки, дошла очередь и до моих хитрых штучек. Чиж всё ещё беспокоился за собак, а потому мы, оставив упряжку за сотню шагов от места, дальше пробирались пешком.
   Результат оказался против ожидания мал. Я разбросал по ложбине две дюжины "бомбочек", но мы обнаружили только одну мёртвую лисицу, хотя, судя по следам, здесь их побывала целая стая. Большинство избежало гибли. Следы путались, а потом расходились по сторонам. Чиж показал на один из них. Он удалялся от места не ровной цепочкой, как прочие, а вензелями из прыжков и кувырков. Похоже, раненный зверь метался, пытаясь убежать от боли. Мы нашли его далеко от ложбины.
   И больше ничего. Две шкурки, каким красная цена червонец. Чиж взял в десять раз больше.
   - Странно, - произнёс я. - Следов много, метели не было.
   Присев на корточки, Чиж отгрёб ладонью снег и показал на кусочки китового уса. Лиса проигнорировала человеческую хитрость, она вовсе не глотала ледяные цилиндрики, а разгрызала их, и потому до желудка "взрывчатка" не доходила.
   - Что-то там напутали сочинители книг, - буркнул я.
  
   Глава двадцать четвёртая. В тумане
  
   Туман посреди зимы на Уналашке обычное дело. Стоило утихнуть северному ветру, как Тихий океан принимался дышать на нас влагой. В такую погоду предпочтительнее отсиживаться в остроге. Но в том-то и дело, что когда властвовала Арктика, погода становилась ещё хуже. Снег приносило, наваливая сугробы, срывало ветром, а затем приносило опять. Пурга валила с ног и сбивала ориентировку. Можно было запросто сорваться с горы или, перепутав направление, удалиться от берега по льду и понять ошибку, только услышав треск под ногами. Обходить ловушки становилось опасным.
   И потому туман - время работы.
   Накануне утихла метель, и утром я вышел из казармы, чтобы проводить зверобоев. Во дворе царило оживление. Зверобои разбивались на мелкие группы по четыре-пять человек, получали у Оладьина инструкции, у Комкова продукты, паковали мешки, прощались с товарищами и уходили в туман. Так же слаженно расходились по маршрутам и другие артели.
   Моего присутствия на проводах не требовалось. Просто захотелось глотнуть свежего воздуха после трёхдневного сидения взаперти.
   Зверобои ушли. Крепость опустела.
   - Туман, - произнёс подошедший Оладьин, который на этот раз остался в остроге.
   - Туман, - согласился я.
   - Про Севку ничего нового не слышно? - спросил Комков.
   Партия Тарабыкина отправилась проверять ловушки несколько дней назад и бесследно пропала. Вскоре после их ухода погода резко испортилась и зарядила пурга.
   - Замёрзли где-нибудь, или потонули, - с надеждой буркнул я, хотя в такую удачу верилось слабо.
   - А ну как опять на враждебных алеутов нарвались? - предположил Оладьин.
   - За старшего у николаевских Воронин остался, - задумчиво произнёс Комков. - Непохоже чтобы он волновался шибко.
   - Думаешь, он что-то знает? - спросил я.
   - Возможно.
  
   Я вернулся в свою комнатушку и закутался с головой в одеяло. Настроение было такое же мерзкое, как и погода. Мысли вполне соответствовали и тому и другому. Какого беса я остался на зимовку? Кому и чего доказал? Только завяз в рутине, которую вполне мог переложить на других.
   Время словно застыло вместе с гаванью. Тянулись однообразные дни. Вместо стремительного рывка к Америке получилось какое-то ёрзанье. Алеуты не желали сотрудничать. Товарищи не спешили загораться идеями. Их, как и конкурентов заботил лишь промысел. Меха, шкуры, тюлений жир. Всё это достало до самых печёнок.
   Нескольких походов хватило, чтобы приобрести стойкое отвращение к подобному бизнесу. Эксперименты с эскимосскими штучками очень скоро приелись. Пасти промышленников действовали проще, надёжнее, перемалывая популяцию как конвейер. Желая испытать прелести промысловой жизни до конца, я вышел с артелью Оладьина на тюленя. Забить белька у меня не поднялась бы рука, но мы отправились добывать жир и выбирали упитанных особей. Охота отложилась в памяти собачьим взглядом умирающего тюленя и жертвы, ускользающей от убийцы под лёд последним в жизни усилием. Просто ещё одна разновидность бойни.
   Промокшая одежда, стынущие на ветру пальцы. От романтики не осталось следа. Тяжёлая кровавая работа. Так к ней зверобои и относились. Никакого противостояния с диким зверем, никакой проверки натуры на прочность, и никакого азарта - дрожащий на водной глади поплавок вызывает куда больше эмоций.
  
   Пронзительный вскрик подбросил меня с топчана. Кричал без сомнения человек и кричал он от боли. Поножовщина или несчастный случай? Дважды люди срывались с обледенелых крыш. Оба раза жертвы отделывались синяками, но удобный сугроб оказывается внизу не всегда. Драки в мужском мирке тоже случались. Парни боролись со скукой как умели, а лучше всего у них выходило чистить друг другу морды. Правда, обычно всевозможные происшествия начинались ближе к вечеру, когда зверобоям удавалось достать где-нибудь водку. А сейчас позднее утро.
   Вспомнив тяжёлый и безумный взгляд Дышло, я решил прихватить пистолеты. Видимо это меня и спасло. Выскочив из казармы, я нос к носу столкнулся с алеутом. Свирепая его рожа не числилась в картотеке моих друзей, а направленное в грудь остриё копья, не оставляло сомнений в цели визита. Тем не менее, я промедлил с выстрелом - как-то неловко показалось стрелять в первого встречного. Мало ли какая надобность заставила человека вырядиться воином и взять в руки оружие? Быть может, он желал порадовать меня ритуальной пляской.
   Дикарь соображал быстрее. Замахнулся копьецом, и только тогда я машинально спустил курки. Обошлось без осечек. Оба ствола плюнули шматками свинца. Тело врага опрокинулось, а копьё, посланное уже мертвецом, уткнулось в утоптанный снег возле моих ног.
   - К оружию! - заорал я.
   Заорал скорее с перепугу, нежели с целью поднять гарнизон. В тревоге уже не было необходимости. Городок давно поднялся и сам. С первыми выстрелами, с первыми криками, которых я не заметил, занятый собственным поединком.
   Народ активно палил через бойницы, с крыш, выскакивал во двор и вступал в рукопашную схватку. Численный перевес сохранялся за нами, но алеутам удалось застать крепость врасплох. Сопротивление возникало стихийно тут и там, люди сбивались в случайные ватажки, защищая каждая свой проулок. Через западную стену продолжали карабкаться дикари. Со всех сторон в защитников летели стрелы и копья. Зверобои отступали, прятались за углами амбаров, казарм и огрызались редкими выстрелами.
   Поначалу я метался как безумный от одной ватажки к другой, что-то кричал, пытаясь навести порядок, но криком только усиливал суматоху. Я хотел отыскать Окунева или Оладьина, хоть кого-нибудь из своих, но как назло попадались всё больше камчатские. В какой-то момент я вдруг осознал, что бегаю как последний придурок с разряженными пистолетами, не имея никакого иного оружия.
   Заставив себя успокоиться, я вернулся в казарму и зарядил пистолеты. Поразмыслив, достал из тайника "чезет". Затем схватил охапку ружей и полез на крышу. Там на смотровой площадке расположились Чихотка, Борька и ещё двое наших матросов. Они наблюдали за схваткой, словно из театральной ложи и кроме ободряющих криков ничем не помогали товарищам. На мою ругань Чихотка ответил, что они впопыхах позабыли прихватить порох и пули и, сделав по выстрелу, выбыли из игры. Продолжая ругаться, я раздал ружья, отметив с досадой, что о боеприпасах не подумал тоже.
   За ними отправили одного из матросов.
   - Вон оттуда они лезут, - показал я остальным на западный участок стены. - Давай!
   Залп из ружей сбил нескольких туземцев. Помощь оказалась кстати. Внизу раздался дружный рёв. Зверобои пошли в контратаку.
   - Нам нужны пленные! - крикнул я вниз.
   Призыв утонул в шуме сражения. Стоило побеспокоиться об этом раньше, как впрочем, и о многом другом. Зверобои прошлись через двор, словно по бобровому привалу, оставляя позади только окровавленные тела.
   Западную стену отбили. На самом гребне ещё шла рукопашная схватка, но с соседних участков уже подтягивались стрельцы. Кто-то бросился к пушкам, про которые в начале сражения просто забыли. Но и сейчас толку от них оказалось не больше - фальконеты обросли льдом и напоминали рекламные муляжи пломбира. Вряд ли их успеют очистить к завершающей фазе битвы.
   Оладьин придержал людей, пока стволов не скопилось достаточно для мощного залпа. После чего дал отмашку. Ружья разом громыхнули, и крепость заволокло дымом. Мы оказались на нашей площадке, словно небожители на облаке. Снизу из густой пелены доносились лишь крики.
   - Спускаемся, - бросил я.
   Через минуту мы присоединились к Оладьину.
   - Живой? - спросил он.
   - Живой, - кивнул я. - Они отступили?
   Товарищ показал на корякский посёлок, где разворачивался последний акт драмы. Алеуты попытались укрыться от ружейного огня за хижинами. И допустили просчёт. Чиж с соплеменниками уже подготовились к встрече. Нестройная, но меткая стрельба из ружей и луков с "параболических антенн" довершила разгром. Подобрав убитых и раненых, дикари быстренько отошли от крепости в сторону перемёрзшего пролива.
   Зверобои заспорили, нужно ли ударить в спину бегущим, не кроется ли там засада, а если всё-таки следует ударить, то какими силами. Командиров оказалось слишком много и пока они спорили, беглецы исчезли в тумане. Что дальше? Преследовать? Лезть на рожон? Или ждать ещё одного штурма? На импровизированной оперативке большинство сошлось на обороне.
   - Какие у нас потери? - спросил я, ожидая услышать, что мы лишились половины личного состава. По крайней мере, такое впечатление сложилось по ходу боя.
   Комков ушёл и через пять минут вернулся. Ответ приятно удивил.
   - Убитых трое, - доложил он. - Ранения получили многие, но в основном пустяки.
   Не зря говорят, что у страха глаза велики - погибших врагов тоже насчитали негусто. А мне-то чудилось, будто их косили целыми сотнями.
   Во дворе крепости не осталось ни клочка белого снега. Грязь перемешалась с кровью. Я бродил по этой каше и осматривал вражеские тела, надеясь найти хоть одно, в котором теплится жизнь. Без толку. Парни били по всему, что шевелилось. Дошла очередь и до "моего" алеута. Он лежал бездыханно там, где упал. Кто-то из зверобоев раскроил ему для верности череп.
   Ноги ослабли. Я присел на порожек казармы. Только сейчас пришло понимание, что я убил человека. Пусть врага, пусть в порядке самозащиты, но лишил жизни. Трупов в своих прежних путешествиях я навидался достаточно. К ним я если и не привык, то притерпелся. И стрелять в людей приходилось, хотя результатов я обычно не видел. Впервые довелось рассматривать труп, словно мишень в тире и от вида собственной "работы" меня замутило.
   - Ты часом не ранен? - спросил участливо пробегающий мимо Комков.
   Я отмахнулся.
  
   Ружейная стрельба послужила сигналом всем, кто отправился утром на промыслы. Не успев отойти далеко от острога, партии поспешили вернуться и лишь чудом не наткнулись на отступающих алеутов. Ближе к вечеру мы устроили совещание. Для начала собрались в узком кругу, чтобы разобраться самим, прежде чем говорить с конкурентами.
   - Слава богу, отбились, - вдохнул Оладьин.
   - Задали им жару, - добавил Комков.
   Его воодушевление мне не понравилось.
   - Мы потеряли троих, - напомнил я.
   - Могли потерять куда больше, - возразил Оладьин. - Дикие напали неожиданно.
   - А зачем они вообще пришли? - спросил Бочкарёв. - Промысел бобра мы давно прекратили. Лису бьём без оглядки, конечно, так ведь она диким без надобности.
   - Да уж, - согласился Комков. - Вроде бы с ними не ссорились.
   - Из-за промыслов не ссорились, - уточнил Бочкарёв. - А если подумать...
   - Что? - поторопил я, уже предчувствуя ответ.
   - Севка, подлец! - догадался Оладьин и стукнул кулаком по стене так, что зашаталась казарма. - Он навёл, больше некому.
   - Зачем ему? - удивился Окунев. - Он же вместе с нами зимует. Если пожгут острог и людей вырежут, то разбирать не будут, кто тут старый знакомый, а кто нет. Да и не пойдёт на такое Севка.
   - Прям уж! Он на промысел когда ещё отвалил и до сих пор не вернулся. Пересидит где-нибудь в горах и вернётся. Если бы нас здесь перебили, ему оставалось бы только промысел наш присвоить.
   - Глупости, - упёрся Окунев. - Нечего тут стало бы присваивать, головёшки только. Как бы он зимовал без припасов, без жилья?
   Капитан продолжал верить в морское братство, промышленную солидарность. Но он не сталкивался с Трапезниковым. А мы получили хороший урок на Камчатке.
  
   Партия Тарабыкина вернулась через несколько дней после стычки. Камчатские зверобои выглядели довольными, хотя ни мехов, ни какой-либо другой добычи с собой не принесли. От холодного приёма и подозрительных взглядов Севка смутился, но рассказу о нападении алеутов удивился без фальши.
   - Отдохнули в жиле одном, - заявил он. - В пургу попали, так там и отсиделись.
   - Пурга давно кончилась, - заметил Комков.
   - Говорю же, отдохнули, - ухмыльнулся Севка, и тут же наткнулся на мой настороженный взгляд. - Не беспокойся. Дикие хорошо приняли, да и мы к ним по-доброму подошли.
   - Чего же они на крепость напали? - спросил Оладьин.
   - Те, у кого мы гостили, напасть не могли, - засмеялся Севка. - На ногах едва держались.
   Всё-таки заподозрив неладное, Оладьин задействовал знакомства во вражеском стане и попытался выведать подробности. Но Севка, как оказалось, в этот поход брал только проверенных людей, ни один из которых не проговорился.
   - Это-то и настораживает, - произнёс я.
   - Что? - не понял Комков.
   - Если бы случайно они в буран попали, то не подбирал бы Севка людей. Выходит, заранее что-то удумал.
   - Верно, - согласился Оладьин. - И ведь без мехов вернулись. Значит, промысел так, для вида они заявили, а отправились не за этим. По бабам соскучились? Может и так. Но даже если и не сговаривался Севка с дикими, то уж точно разозлил своим отдыхом.
   - Глаз с него не спускать, - решил я. - Если опять навострит лыжи куда-нибудь, придержим, посмотрим, что говорить станет.
  
   ***
  
   Среди ночи в острог пробрался Чикилжах. Он едва слышно стукнул в оконце и терпеливо дожидался, пока я проснусь, пойму, что к чему и открою дверь. Паренька определённо можно было назначать Чингачгуком. Ему вновь удалось остаться незамеченным, хотя после недавнего штурма посты на ночь удваивались, а люди готовы были стрелять по малейшему колебанию тени.
   Я угостил гостя чаем и предложил разбудить Тёму. Но молодой алеут заявил, что пришёл переговорить с глазу на глаз и уже достаточно освоил русский язык, чтобы обходиться без переводчика.
   - На вас напали, - сказал Чикилжах. - Но вы не знаете, кто и почему.
   - Верно, - кивнул я. - А ты знаешь?
   Прежде чем ответить, молодой алеут быстро допил чай. Кипяток был крутой. Мне приходилось часто менять пальцы, нетерпящие жара кружки, а он делал затяжные глотки, ничуть не опасаясь обжечь губы, глотку и пищевод.
   - Семь дней назад к нашему берегу прибило обледенелую байдару, - сообщил Чикилжах. - Только трое воинов лежало в ней. И все трое были мертвы. Их жизни забрал холод, а души унесло ветром. Мы решили, что лодку перевернуло в море. Эти трое только и смогли забраться обратно. Но потом замёрзли.
   - Я так понимаю, это не ваши воины?
   - Нет.
   - Значит эти, как их там... кигиг-ун?
   - И не они тоже.
   - Вот те раз! Неужели русские?
   - Нет. Мы их узнали. Они носят одежду из лисьего меха. Это воины кутхин. Они союзники кигиг-ун.
   Я вздрогнул, вспомнив, что алеуты, штурмовавшие крепость, носили как раз лисьи парки. Значит, на нас напали эти самые кутхин, и значит всё гораздо серьёзнее, чем мы полагали. По крайней мере, Севкин поход по бабам здесь ни при чём.
   - А их не могло занести на Уналашку случайно? - безо всякой надежды спросил я. - Ветром или течением.
   - Их острова далеко. А в такую пору никто в море не ходит. Слишком опасно. Кутхин могут оказаться здесь посреди зимы только в одном случае. Если их попросили о помощи кигиг-ун.
   - Попросили о помощи? В чём?
   - В войне, - Чикилжах улыбнулся. - Такое уже бывало. Наши враги дерутся жестоко, но им не победить кавалан-ин. Будет большая война. Отец отправил гонцов к родичам. Но зимнее море беспокойно и помощь может опоздать. Если вообще придёт. Наши семьи покидают дома и уходят на другой край острова.
   - Вы можете перебраться сюда, - предложил я. - За стенами вы будете в безопасности. У нас есть чем оборониться.
   - Старики думают, что здесь опасности будет больше.
   Посыл исключал двусмысленность.
   - Спасибо, что предупредил, - сказал я.
   - Да, - сын вождя улыбнулся. - Но я хотел бы остаться с вами.
   Он в который раз озадачил меня. Что это, жажда приключений, попытка понять чужаков? Не знаю. Для меня это был шанс наладить союзнические отношения с алеутами. Хотя бы с одним из племён.
  
   ***
  
   Военный совет я начал с разноса.
   - Мы отбили нападение, и я уже слышу разговоры, будто всё-то нам нипочём. Но почему нас застали врасплох? Что делали дозорные? Спали? Этой ночью ко мне пришёл Чикилжах и никто его не заметил. Нет, охрана никуда не годится. Однажды нам повезло. В следующий раз нас могут попросту вырезать спящими.
   Пока я обводил строгим взглядом собрание, Окунев воспользовался паузой, чтобы выразить беспокойство о вверенной ему матчасти. За свою жизнь капитан не боялся, всякий раз говорил, что ему суждено в море погибнуть и никак иначе. Но корабли жалел едва ли не больше людей.
   - Нужно как-то защитить кораблики. Их уже не выведешь в море, а на голой земле они уязвимы. От острога до ближайшего судна почти верста. С такого расстояния их не прикроешь стрельбой.
   - Лучше корабли потерять, чем крепость, - сказал я.
   - Острог им не взять, - отмахнулся капитан. - А вот без кораблей нам туго придётся.
   - Не скажи, - возразил я. - Ружейным громом как по первому разу алеутов уже не напугаешь. Если полезут скопом, боюсь, крепости не выстоять.
   - У нас есть ещё фальконеты, - напомнил Окунев. - В тот раз нам не пришлось их даже задействовать.
   - Это потому, что мы не смогли их задействовать, - осадил я его. - Какого беса ты не следил за пушками? Я ногти обломал, выцарапывая их у Зыбина. А для чего? Чтобы так, красоты ради стояли? Сейчас это не пушки, а слёзы. Причём замёрзшие.
   На самом деле я наехал на капитана напрасно, его вины в этом не было. Окунев отвечал за артиллерию, когда та стояла на корабле, и на борту из-за нехватки людей особую прислугу пушкам не выделяли, там все отвечали за всё. В крепости же ответственных назначить позабыли. Свезли пушки на берег, поставили к бойницам и успокоились, словно дальше они сами будут стрелять. Значит, вина, как ни крути, ложилась на меня. Но я был начальником и сам назначал виновных.
   - Довольно кустарщины! - провозгласил я. - Войну будем вести по науке.
   - По науке, это как? - усмехнулся Оладьин. - По книжкам что ли?
   - По книжкам, - кивнул я и задумался.
   А ведь и правда, что я знал о военном деле кроме уставов, портянок и автомата Калашникова? Тактикой меня командиры не обременяли, а стратегия укладывалась в скупые рамки политинформации. Кое-что я, конечно, знал и именно из книг. Общее образование со счетов не сбросишь. Моя эпоха отличалась от нынешней не только высокотехнологичным оружием, но иным подходом к организации. Гениев-полководцев заменила рутинная работа штабов и академий. Разделение труда имело значение не только в экономике.
   - Нужно перетрясти весь порядок обороны, - сказал я. - Закрепим людей за участками, за пушками, за казармами. Пусть каждый несёт персональную ответственность.
   Я запнулся, подумав, что перегибаю с терминологией, но, в конце концов, плюнул. Потом разберёмся.
   - Далее. Нам нужен штаб и разведка. Разведка в первую голову. Мы загодя должны знать всё о противнике. Где он базируется, куда передвигается, что замышляет.
   - Как же мы узнаем, что они замышляют?
   - Очень просто, - сказал я. - Нужно взять языка. И если они соберутся напасть, мы нанесём упреждающий удар.
   - А-а. Мы-то думали, что диких трогать нельзя, - не без сарказма протянул Глотов. - Кто-то, помнится, такое условие ставил.
   - На войне, как на войне, - пожал я плечами. - Лучший способ склонить противника к перемирию - это нанести ему серьёзный ущерб.
   - Давно пора кровь им пустить, - сказал Тарабыкин. - Добрый ты больно. А они только наглеют от доброты. Не сдерживал бы ты нас, так давно усмирили бы диких. Как бы доброта нам боком не вышла.
   - А кто настоял, чтобы здесь крепость поставить? - напомнил ему Оладьин. - Если бы не Иван, давно валялись бы вы потрохами наружу.
   - А селений мы грабить не будем, - добавил я на тот случай если идею упреждающего удара ещё кто-нибудь собирался истолковать, как санкцию на резню.
  
   Закипела работа. Крепость поделили на сектора обороны и распределили между артелями. Склоны выровняли, утрамбовав снег, вал и стены полили водой. Всё заледенело так, что не влезть, не проломить. А вздумай дикари взять нас огнём, то и зажечь ледяную глыбу будет потруднее, чем дерево. И от копий алеутских получалась двойная защита. Мы же со своей стороны могли спокойно наблюдать за противником и стрелять через амбразуры. Фальконеты, напротив, ото льда освободили. Тут нашлась работа и для ясачных комиссаров, которые сами вызвались командовать артиллерией. За каждым орудием закрепили обслугу и старшего канонира. Стволы укрыли рогожей, заряды аккуратно разложили вдоль стены, спрятав от непогоды и возможного огня.
   Штаб начал работу со сбора и обработки оперативных данных. На большой лист плотной бумаге мы перенесли очертания Уналашки - эдакий мутант-головастик с драконьей пастью. Пастью был одноимённый залив, а внутри, ближе к глотке, как раз и располагался наш островок. Общими усилиями белое поле постепенно наполнялось деталями. Горы, заливы, ручьи; дороги и места промыслов, селения союзных и вражеских племён. Топографию наносили по памяти, опрашивая зверобоев. Попытка уточнить кое-что у сына алеутского вождя наткнулась на неразрешимую проблему. Выучив язык, островитянин всё ещё чурался странных чертежей белых людей. Он попросту смотрел мимо бумаги. Вместе с Чижом и его коряками, Чикилжах занялся разведкой. И это у него получалось куда лучше геодезии.
   Разведчики зафиксировали несколько стычек противника с союзными племенами. На крепость пришлые алеуты пока не покушались. Похоже, воспринимали её лишь как одну из возможных целей. Но напряжение росло. К противнику всё время подходило подкрепление. Воины кутхин прорывались сквозь свирепые шторма, наверняка теряя в пути множество лодок и людей, но, несмотря на потери, они всё прибывали и прибывали. Их упорство и пренебрежение к опасностям зимнего моря лишний раз подчёркивали серьёзность намерений.
  
   С разрастанием войны промыслы сошли на нет. Передвигаться мелкими партиями стало опасно.
   - Лиса скоро линять начнёт, - проворчал Оладьин. - Что в ближайшие недели упромышлим то и наше. Но если толпой пасти ставить и проверять, много зверя не возьмём.
   - Если с нас собственные шкуры сдерут, нам лисьи ни к чему будут. Разве только завернут в них перед погребением. У Чижа собаки есть. Пусть его парни ловушки объезжают. Коряков алеутам так просто не подловить, а случись что, уйдут на собаках.
   Обе упряжки находились в исключительном ведении Чижа. Обычно он сцеплял их поездом и с кем-нибудь из сородичей выезжал на промысел или на разведку. Ещё ни разу упряжки не уходили без хозяина. Он сам покупал собак, сам собирал нарты, и доверять транспорт кому попало, желанием не горел. Но сейчас Чиж нужен был нам в ином качестве, и я попросил его подобрать для разъездов заместителя.
   Он некоторое время размышлял и, наконец, перепоручил упряжки "родственнику". То есть первому мужу своей жены, которого русские звали Колей. Для меня их семейные отношения всё ещё оставались загадкой.
   На посаде поднялась возня. Слышно было, как Чиж кликал собак, лупил лентяев и фрондёров. Псы поскулили, но быстро смирились. Заскрипели нарты, заскрипел снег.
   - Хей-хей! - крикнул Коля, и обе упряжки сорвались с места.
  
   Глава двадцать пятая. Дознание
  
   Взять языка так и не удалось - и кутхин и кигиг-ун передвигались крупными отрядами - нашим разведчикам такие оказались не по зубам. Но о скоплении враждебных алеутов в ущелье напротив нашего островка мы узнали загодя, и успели без спешки и суеты подготовиться к нападению. Даже заскучали в ожидании боя.
   Солнце ушло за скалы, и температура тут же понизилась. Градусов до пяти мороза, судя по лёгкому пощипыванию носа и ушей.
   - Идут, - крикнул с крыши Чихотка, определённый в наблюдатели, как самый глазастый из Окуневских матросов.
   Народ зашевелился.
   - Севка в крепости, - шепнул Комков. - Бежать вроде не собирается. Командует своей шайкой на северной стороне.
   Мы поднялись на крышу казармы. Туземцы перебрались на островок через замёрзший пролив и, перевалив холм, оказались в поле нашего зрения. От их пёстрых парок, плохо различимых на фоне сумеречного, исчерченного тенями снега зарябило в глазах.
   - Двадцать, двадцать пять, тридцать... - я быстро сбился со счёта.
   Противник валил гурьбой по кратчайшему пути к цели, что скорее было нам на руку. Но всё же он двигался не столь плотным строем, чтобы разом полечь от картечного залпа.
   Я лихорадочно перебирал в голове планы обороны, вспоминал ещё раз всё читанное о подобных сражениях. Всё ли было сделано и всё ли было сделано правильно? Гражданское население из семи корякских женщин и дюжины детишек, укрыто в нашей казарме. Чиж с небольшим отрядом отправился защищать корабли. Промышленники и свои и чужие приставлены к делу. Пушки с прислугой на месте. Резервные группы наготове и ждут команды. Предварительные распоряжения отданы и каждый знает, что ему делать.
   - Мне нужен хотя бы один пленник, - напомнил я всем, кто оказался рядом. - Хотя бы один.
   Алеутов всё прибывало и прибывало. Если бы этими силами они ударили по крепости в той первой внезапной атаке, когда мы не ожидали штурма, а часовые проспали его начало, шансов уцелеть у нас, пожалуй, было бы мало. Хорошо, что островные туземцы слабо разбирались в стратегии. Штурм укреплённых поселений для них дело новое, на осаду вряд ли хватит сообразительности, сил и терпения. Так что же, боятся нечего? Отнюдь. На противостояние такой лавине мы всё же не рассчитывали.
   - Их две сотни не меньше! - возбуждённо произнёс Оладьин
   Да, одними ружьями тут явно не справиться. Тем более что часть стволов забрал с собой Чиж, а остальные мы равномерно распределили по всему периметру.
   - Наверное, стоит перебросить всех, кто имеет ружья на эту стену, - предложил я.
   Василий кивнул, соглашаясь, и поспешил вниз.
   Он пробежался по боевым участкам и быстро стянул людей в западный сектор. Причём откликнулись на призыв и те, кто вооружился только тесаками, саблями да дубинками. Их Оладьин собрал к воротам для контрудара.
   Алеуты медленно приближались, перебегая рывками то там то здесь. Когда до острога осталось полсотни шагов, в нас полетели стрелы. Вернее не стрелы, а небольшие дротики, и не в нас, а в травяные чучела и прикрытые тряпками снеговики, установленные на стенах и крышах. Дело-то нехитрое, как сказал бы, наверное, корабельный мастер Березин.
   - Давай! - крикнул Оладьин.
   Ружейный залп повалил на землю человек тридцать. Я рассчитывал на больший эффект. Но даже тридцать упавших, отнюдь не стали павшими. Минимум половина из них тут же поднялась и, догоняя сородичей, понеслась что есть духу к крепости. Кажется, алеуты поняли, что внезапной атаки не вышло, и решили идти напролом.
   - После пушечного залпа начинаем! - сказал Оладьин своим добровольцам.
   Он вполне приготовился к битве, был даже вроде бы рад ей. Расхаживал гоголем среди полусотни таких же горячих парней, представляющих разные команды. Я увидел Дышло, потирающего в нетерпении грудь, одного из головорезов Трапезникова. Осталось в прошлом разделение на партии и артели, забылись на время конфликты и соперничество. Нынче все мы выступали на одной стороне.
   - Готовы "соколики", - крикнули канониры Пономарёву.
   Он успел подтянуть сюда пушки с соседних участков и теперь распоряжался целой батареей.
   - Пали! - разрешил казак.
   Четыре фальконета ударили один за другим, через короткие промежутки времени. Но с их игрушечным калибром рассчитывать на чудо не приходилось. Картечь лишь слегка проредила ряды дикарей.
   - Вперёд! - взревел Оладьин.
   Пафос контратаки малость подпортили особенности нашей архитектуры. Вот что значит действовать по умозрительным планам, не проверив их учениями. Ворота на эту сторону выходили одни, и пролезть через них скопом у отряда не получилось. Люди стали прыгать через стены и скатывались с вала, как с ледяной горки. Внизу они сталкивались, валились один на одного, резались о собственное и чужое оружие. Атака получилась не очень эффектной. Хорошо, что конфуза не заметил враг - подходы к крепости укрывал пороховой дым двух залпов.
   Отряд расстроенной кучей выбрался из клубов и двинулся навстречу алеутам. Те остановились на миг, но затем с ещё большим рвением бросились в рубку.
   Те, кто остался на стенах, лихорадочно заряжали ружья и пушки. Если попытка Оладьина сорвётся, у нас будет ещё один залп, прежде чем враг добежит до острога. Получив на руки мушкеты, зверобои вовсе не стали мушкетёрами. Перезарядка занимала у них много времени, стрельба велась на глазок, а строй выходил неровным. Ясачные комиссары, не озабоченные добычей пушнины, уделили больше внимания подготовке и хорошо натаскали людей.
   - Готовы "соколики" - вновь доложили канониры Пономарёву.
   - Погодь! - сказал казак. - Стрелять покуда нельзя.
   Действительно палить картечью было сейчас опасно - перед крепостью образовалась мешанина из своих и чужих. Вот если бы заставить наших парней залечь или броситься разом в сторону. Но такая организация боя останется мечтой и в двадцатом веке.
   Алеуты наседали. Резня уже не вызывала у меня прежнего отвращения, хотя при виде сабель или копий, пронзающих плоть, иной раз передёргивало. Железо доказало преимущество перед камнем и костью, однако сноровка и численность туземцев компенсировала отсталость вооружения. Бой шёл на равных.
   Один из предводителей воинства дикарей, почуяв в Оладьине равного, рванулся к нему с явным желанием навязать поединок. Как говорится, бодался телёнок с дубом. Отклонив копьецо, Василий сбил алеутского вождя кулаком. Похоже, он вспомнил о моей просьбе взять пленных и выбрал для подарка самую крупную рыбу. На защиту вождя бросилось сразу с десяток сородичей. К Оладьину на подмогу поспешило столько же, но с бледной печатью цивилизации на лице.
   Алеуты никогда не слышали о Каннах, но чудесным образом начали охватывать наш отряд с двух сторон. Сопротивление на флангах быстро выдохлось, зверобои сгрудились в центре, где, словно медведь псов продолжал разбрасывать легковесных врагов Оладьин. Туземцы же прорвались к крепости с двух сторон. Правая клешня выглядела опасней, там у врага собралось больше народу. К тому же северный участок стены ставили николаевские. Ставили наспех, халтурно, желая побыстрее заняться промыслом. Как то теперь будут защищать? Парни они лихие, этого не отнять, но на Тарабыкина надеяться глупо. Южная стена защищена куда лучше. Там командовал Окунев, а на пути врага располагался туземный посад. Сходу его не проскочить. Кое-кого из своих парней Чиж оставил в домах.
   Я спустился с крыши. В подобных схватках главнокомандующему обычно достаётся мало работы. Ты или следишь за ходом сражения, не имея возможности распоряжаться, информировать людей об изменениях в обстановке, или сражаешься на одном из участков, пустив на самотёк всё остальное.
   - Поворачивай своих соколиков туда, - крикнул я Пономарёву, указав на северную стену. - Где Пётр?
   - Вон он бежит, со своими "гренадёрами, - ответил казак.
   Шишкин возглавлял одну из резервных групп. Внешним видом его парни походили скорее не на гренадёров, а на бомбистов из комиксов, а умением уступали и бомбистам. Метать гранаты мы учились в основном на камнях, взорвав для пробы только одну настоящую.
   - Готовь гранаты, - распорядился я. - За мной!
  
   На ледяной вал туземцы вскарабкались, применив хитрость. Они скинули вдруг меховую обувку, и тёплые стопы значительно усилили трение. Так босыми, передовые воины и бросились на севкиных парней. Мы подоспели вовремя и сходу вступили в бой. Шишкин подносил факел к фитилям, человек шесть или семь бросали гранаты. Остальные прикрывали бомбистов от наседающего противника.
   С этим оружием алеуты ещё не познакомились. Они либо не обращали внимания на странные шары с горящим фитилём, либо принимались их с любопытством рассматривать. Любопытные в первую очередь и пострадали от взрывов. Стало понятно, почему гранаты сняли с вооружения русской армии. Чёрный порох совсем не то же самое, что тротил. Шуму получилось много, а вот осколков примитивные снаряды почти не давали, да и фугасный эффект был невелик. Когда граната взрывалась рядом с туземцами, их разбрасывало как кегли, но уже в двух шагах разрывы больше пугали. Тем не менее, для перелома в схватке хватило и психологического фактора. Мы выиграли время, а там подоспел с "соколиками" Пономарёв. После залпа николаевские пошли в контратаку, вместе с ними увязалось и большинство гренадёров.
   Я остался с последней гранатой в руке так и не подожженной убежавшим в контратаку Шишкиным. Перевёл дух и осмотрелся.
   Можно считать, что на северном участке атака отбита. Как любят писать в воинских сводках - с большими для врага потерями. Но на южном участке кучке алеутов удалось прорваться через стену о чём, вынырнув из-за угла, сообщил Комков.
   Настал час вводить в бой резерв. По сути, в нашем распоряжении только он и оставался - две пушки, под командой Векшина, поставленные в "проулках" между центральной казармой и амбарами да отряд Бочкарёва. В нём два десятка охотских зверобоев, в основном с "Владимира", несколько коряков и оба алеута. Туда же я определил Яшку. Все вооружились до зубов, и только сын вождя пренебрёг пистолетами.
   Мы с Комковым опоздали. Вводить в бой резерв не пришлось - он сам вступил в схватку.
  
   Чикилжах выступил вперёд и, махнув копьём, что-то выкрикнул на родном языке. Нападающие на миг замерли, обменялись взглядами. Я догадался, что сын вождя предложил поединок. Но то ли равного ему не нашлось, то ли напротив парня за равного не признали, а быть может просто наплевали на традиции; так или иначе алеуты продолжили наступление скопом.
   - В сторону! - рявкнул Векшин Чикилжаху.
   Тот едва успел отскочить. Один из фальконетов, пшикнув запалом, умолк, второй изрыгнул огонь. Детская хлопушка. Выстрелив в упор, Векшин положил троих, остальные только запнулись.
   Обслуга попыталась утащить пушки, но, видя, что не успевает, бросила их и схватилась за сабли. У меня в руке всё ещё оставалась граната. Применять её среди собственных домов я не решился. Отбросил в сторону и, выхватив пистолеты, ринулся вслед за Комковым.
   Враг напора не выдержал и показал спину. Парни Бочкарёва бросились вдогонку, добивали беглецов из пистолетов, рубили саблями.
   - Пленных, пленных берите! - ещё раз напомнил я, отставая.
  
   ***
  
   Сражение продолжалось, хотя его исход уже стал ясен обеим сторонам. Мы побеждали, но дорого заплатили за победу.
   - Убитых и раненых уйма, - сообщил Яшка, притащив связанного алеута. - Кругом кровища.
   - Василия не видел? - спросил я.
   - В крепости его нет.
   - Найди, - попросил я. - Он мне нужен.
   - А с этим что делать? - Яшка мотнул головой на туземца.
   - Макар, займись пленными. Запри, приставь охрану. И всем передай, пусть ведут их тебе.
   - Куда? - спросил Комков.
   Меня его вопрос разозлил.
   - Найди что-нибудь, - рявкнул я. - Сарайчик или в казарме угол отгороди. Неужели мне самому обо всём надо думать?
   Он кивнул и, забрав у Яшки пленника, собрался уйти.
   - Постой. Раненых, кто тяжёлый, пусть несут в центральную казарму. Я буду там. И принеси туда самогон.
   Яшка убежал, а Комков повёл туземца к одному из амбаров. Я нашёл взглядом Чихотку и Борьку, подозвал обоих.
   - Пойдёте со мной.
  
   Врача на Уналашке не было. Не потому, что я упустил этот момент при организации экспедиции. Врачи на фронтире в принципе редкие птицы. Да и не только на фронтире. Может быть где-нибудь в Петербурге и нашлась бы парочка сведущих людей, но все прочие выглядели шарлатанами. Их познания колебались между алхимией и детским любопытством, с каким карапуз истязает муху. Правда в полевой хирургии империя преуспела. Постоянные войны неплохо развивали науку по резке и штопке живой и умирающей плоти. Но спрос на воинских докторов превышал предложение. Армия приглашала эскулапов из-за границы, забирала лекарей из городов, выгребала даже деревенских знахарей. Промысловому флоту хирурги не полагались.
   Как и всякий человек, отдавший молодость спорту, я немного разбирался в травматологии. Анатомию тоже знал неплохо. Вывих, растяжение, перелом, лёгкое сотрясение мозга... с подобной бедой я бы, пожалуй, справился. Нам, пролетариату от олимпийского резерва, часто приходилось самим вправлять друг другу позвонки, накладывать эластичные бинты, делать массаж. Ради собственной безопасности мы частенько совали нос в тренерскую кухню, где царствовали анаболики, стероиды и прочая гадость такого рода, дающая рекордный привес мышечной массы и победу на зональных соревнованиях.
   Но висящие на сухожилиях конечности, глубокие рваные раны в груди вызвали сомнение в собственных силах. Полевая хирургия несколько иное дело.
   Благо кое-кто из зверобоев имел опыт врачевания. Из них я и сформировал санбат, инструктируя на ходу о кое-каких новшествах медицины. Понимая, что нужно было всё это сделать заранее, отдал запоздалые распоряжения. Кто же думает о госпитале перед битвой? Разве что профессионал.
   Мы быстро поставили в ряд столы, обдали их кипятком. Подходящие ножи, ножницы, иглы полетели в котёл с закипающей водой. В соседнем котле кипятились тряпки. Обрабатывать раны было нечем. Из доступных антисептиков в голову пришли только травы и самогон. Он же подходил на роль обезболивающего. Бутыль самогону притащил Комков, а я достал травки, отобрал подходящие и бросил в котёл с тряпками.
   - Зажгите свечи, - сказал я. - Все что есть. И кто-нибудь, наберите снега. Побольше. Чистого, рыхлого, сухого.
   Полевой госпиталь заработал. В казарму начали стаскивать раненых. Люди стонали, орали, хрипели. Те, что потеряли много крови, большей частью уже отходили. Некоторым из них повезло - товарищи успели наложить жгут. Раны других позволяли надеяться на спасение.
   На самом деле поднятая суета больше походила на игру в "скорую помощь". Никого реально спасти при моих скудных знаниях и ещё более скудном местном инструментарии мы не могли. Мы лишь обрабатывали и перевязывали раны, обкладывали их снегом, чтобы снять воспаление, вливали в глотки самогон, чтобы унять боль. Работа создавала больше видимость помощи и успокаивала нас самих.
   Нервный ритм мясной лавки нарушился, когда зверобои принесли Оладьина с распоротым брюхом.
   - Жив? - воскликнул я.
   - Без памяти, - ответил один из зверобоев. - Но вроде бы дышит пока.
   Вообще-то такие раны принято было относить к смертельным. Но то в эпоху винтовочных пуль, врубающихся в плоть чудовищным блендером. Колющая сталь не всегда добиралась до важных органов, а костяное и каменное оружие островитян тем паче. По крайней мере, я на это надеялся.
   - Начнём, - буркнул я.
   Пропитанными отваром тряпками мы с Чихоткой обложили рваные края раны. Затем, облив алкоголем руки, попытались навести порядок в потрохах зверобоя. Благо Оладьин оставался до сих пор без сознания, а потому не мог нам возразить. В сознании такого бугая на операционном столе ничем не удержишь. Кишечник, похоже, уцелел, всё остальное, насколько можно судить тоже. Значит, остался шанс на выживание. Шаря в потрохах, я нащупал обломок кости. Какие могут быть кости в животе? Подцепив ножницами, вытащил его, оттёр от крови. Кость походила на рыбную. Вряд ли она осталось от обеда, если только Оладьин не вздумал закусывать дротиками.
   - Шить умеешь? - спросил я Чихотку.
   - Паруса шил, - ответил тот.
   - Ну, тогда тебе и карты в руки.
   Следуя инструкции, Чихотка подержал в кипятке иглу с ниткой. Я как мог свёл пальцами края раны.
   - В стык сшивай, - сказал я, увидев, что матрос собрался латать кожу внахлёст.
   Чихотка кивнул и принялся зашивать брюхо. Получалось плохо, неровно, рана сочилась кровавой жижей. Обжигаясь, я хватал из кипятка тряпки, отжимал и промокал ими рану, поливал из кружки самогоном и вновь промокал. Тряпки помогали плохо, и я догадался убирать кровь с помощью снега, который впитывал её не хуже тампонов.
   Когда мы наложили последний стежок, Оладьин вдруг пришёл в себя. Посмотрел на нас сумасшедшим взглядом, взревел, а затем его начало корчить.
   - Держать! - гаркнул я. - Помогите кто-нибудь!
   Дюжина рук припечатала Оладьина к столу, а я поднёс к его губам кружку с самогоном.
   - Всё будет в порядке, братишка, - шепнул я. - Заштопали мы тебя.
   Он сделал короткий глоток, остальное выплюнул. Затем пытался что-то сказать.
   - Не разговаривай, Вася, - перебил я. - Не дёргайся, лежи спокойно.
   Остатки снега я вывалил в тряпки и уложил одну на лоб, другую на живот Оладьина. На короткое время он вроде бы успокоился. Лежал с открытыми глазами смирно, часто и тяжело дыша. Затем вдруг выгнулся в судороге и испустил дух. То есть буквально испустил - его последний выдох получился протяжным и каким-то тоскливым. Я попытался нащупать пульс, затем стал массировать сердце, но все эти средства здесь очевидно не годились.
   - Отошёл, - перекрестился Чихотка.
   - Что? - я посмотрел на матроса как на предателя.
   Он даже попятился, увидев в моей руке нож. Но на Чихотку я больше не смотрел. В глазах появились слёзы. В первый момент мной овладела досада от напрасных усилий. В раздражении я запустил ножом в стену. Почти сразу вслед за этим пришло осознание потери. Оладьина я считал одним из немногих друзей в этом мире.
   Меня охватила дрожь. Хотелось усесться на пол и заплакать и одновременно с этим захотелось куда-то бежать, кого-то душить, терзать. Гнев перевесил отчаяние.
   Взбешённый я выскочил из казармы и помчался к амбару, где Комков разместил пленников. Растолкав охрану, окровавленными руками выхватил из кучки туземцев того самого вождя, что предложил поединок Оладьину, и которого я посчитал виновником его гибели.
   - Тёму сюда! - бросил я охранникам. - Говори! - набросился на алеута.
   Вождь попытался сохранить лицо, но моё безумство пробило невозмутимость. С сумасшедшими не рисковали связываться и дикари.
   - Этих всех увести! - мимоходом распорядился я, когда вождь заговорил.
   Охранники выполнили приказ с таким рвением, будто я собирался после врага взяться за них. Тёма, быстро оказавшийся рядом, начал было переводить, но я оборвал его.
   - Запоминай, не давай ему остановиться.
   После этого мне оставалось только рычать, и вращать глазами, усиливая громкость, когда пленник делал слишком большие паузы. Приняв игру, Тёма сам задавал уточняющие вопросы, а когда вождь замолчал, изложил мне суть дела.
   - Он говорит, что бородачи ещё осенью пришли к ним на Унимак на огромной лодке и разорили селение его родичей. Поубивали не только воинов, но и многих женщин, детей. Те, кто выжил, пришли к ним. Тогда мужчины решили отомстить. Но пока собирались, корабль ушёл, и месть не состоялась. Однако позже один из них гостил на Уналашке у дальней родни и неожиданно встретил обидчиков здесь. Он подговорил родичей и они напали на промысловую партию. Затем охотник вернулся домой на Унимак и рассказал о селении бородачей. Он рассказал и о том, что бородачи сошлись с давними врагами кигиг-ун - племенем кавалан-ин. Давно между ними не случалось столкновений, и у многих воинов чесались руки. Так что месть послужила хорошим поводом для похода. Они долго собирали воинство, кликнули союзников кутхин. И, наконец, собрав мощные силы, выступили, чтобы довершить мщение.
   - И сколько же воинов отправилось в поход? - спросил я, свирепо поглядев на пленника.
   Тёма не стал переводить вопрос туземному вождю. Похоже, он уже знал ответ, но почему-то помедлил с ним.
   - Ну? - рявкнул я.
   - Дважды по двадцать двадцаток воинов, - выдохнул он.
   Мозги заскрипели, переводя вычурное число в десятеричную систему счисления.
   - Восемьсот что ли получается?
   Тёма пожал плечами. Он плохо воспринимал нашу арифметику.
   - Но на крепость напала от силы пара сотен, - подумал я вслух. - А где же в таком случае остальные?
   У Тёмы имелся ответ и на это.
   - Кто-то погиб в море, другие ещё не переправились на Уналашку, - сказал он. - Но значительная часть пошла войной на кавалан-ин. Остальные посчитали, что малых сил достаточно для взятия крепости.
   - И также очевидно, что, поняв ошибку, они постараются её исправить, - заключил я. - Восемь сотен мы можем и не отбить.
   Следовало безотлагательно заняться обороной, но раз уж пошли ответы, я решил выяснить всё до конца. Из всей флотилии на Унимаке вставал только "Николай" и что его команда там безобразничала, мы догадывались давно, хотя николаевские молчали. Однако среди них имелось с десяток парней, каких покойный Оладьин охарактеризовал как приличных. Далеко не все из них соглашались с Тарабыкиным. На людях, они понятно продолжали стоять друг за друга, но на начальника, судя по поступающим сведениям, всё чаще косились с недоверием. Этим следовало воспользоваться, и я послал охранника за одним из них - за Ворониным.
   - Что вы там устроили осенью? - сразу набросился я на парня. - Пленный тойон утверждает, что целое село вырезали.
   Воронин молчал.
   - Пойми, - сказал я ему. - Ты Тарабыкина выгораживаешь, Трапезникова, но взамен наши головы подставляешь. То, что на крепость сейчас напали - результат вашего озорства на островах. Вы там здорово разозлили алеутов. Там поднялось всё население. И с соседних островов подкрепление пришло. Сюда стягивается целая армия.
   Воронин продолжал молчать, но по выражению его лица, я догадывался, о чём он размышляет. Парень не хотел сдавать начальника. Каша заварилась серьёзная, да и к Тарабыкину он симпатии не питал, однако считал, что закладывать соратников как-то нехорошо. Один из парадоксов России. Даже в периоды расцвета стукачества, общественная мораль считала донос постыдным. В чём тут дело? В доминировании криминальной культуры? В кодексе молчания, распространённом далеко за пределы мафиозных кланов? Быть может народ всегда ощущал себя по ту сторону баррикад от власти? А откуда тогда массовое стукачество?
   - Знаешь, про резню мне твоё подтверждение и не нужно, - сказал я. - Туземному тойону я верю. Ему нет смысла врать, да и придумать такое трудно. Но я понять хочу, зачем? Ради чёртовых мехов? Мало из-за них народу в море гибнет?
   - Со мной хозяин не разговаривал, - ответил Воронин. - Но ребята поговаривали, будто распорядился он диким крови пустить. Для того раньше и с Камчатки ушли. Да вот только по острову промахнулись.
   - То есть здесь собирались кровь пустить? Но зачем нужно было избивать алеутов?
   - А ты сам-то как думаешь? - усмехается Воронин. - Если бы мы здесь до вашего прихода селения разорили, а потом бы спокойно перешли на другой остров. Как бы вас встретили дикие?
   - Вот же козёл! - вырвалось у меня. - Убью придурка!
   - Это только слухи, - попытался отыграть назад Воронин.
   - А вы сами-то не подумали, чем это может грозить? - закричал я на него. - Думаешь, вас бы самих не коснулось?
   - А мы все у хозяина в кулаке, - закричал он в ответ. - От его милости кормимся. Поэтому, что прикажет, то и делаем. Что же думаешь в первый раз такое? На Ближних островах считай, и людей не осталось. За несколько лет всех истребили. Вон толмача своего спроси, как его родичей за борт бросали, топили, словно щенков ублюдочных.
  
   Кровь Оладьина на моих руках засохла, кожа нестерпимо зудела. Я опросил ещё нескольких зверобоев, чередуя их с пленниками. Ничего нового услышать не удалось, все детали ложились в уже сформированную гипотезу. Неожиданное следствие застало крепость врасплох. Народ собирался по углам, шептался. Только что окончился бой, ещё орут в казарме раненные товарищи, а тут на тебе - следствие.
   Севка на приглашение к разговору не откликнулся, пришлось самому навестить его. Собственно говорить нам было не о чем. О чём его расспрашивать, в чём убеждать? Я просто нацелил на Севку палец и заявил:
   - Если туземцы как плату за мир потребуют твоей крови, я без колебаний скормлю им тебя как червивую рыбу собакам. Слышишь? Без колебаний!
   Тарабыкин хоть и побледнел, выдавил ухмылку.
  
   ***
  
   Мы закрылись втроём в моей комнатушке. Теперь только втроём, чтобы помянуть четвёртого. Комков принёс огромную бутыль самогона из своих бездонных запасов, и мы молча выпивали, пока она не опустела наполовину.
   - Простое совпадение, - вздохнул я, нарушив молчание. - Случайное стечение множества обстоятельств привело к великой бойне. Всё одно к одному сложилось. И интриги Трапезникова, и здешние разборки между племенами. А вдобавок наша ненасытная жажда добычи. Шкуры, меха! Чтоб им сопреть! А человека нет. Нет человека и виновных нет. Вернее их целая куча, виновных-то. И мы в том числе.
   Я ещё хлебнул самогона и продолжил.
   - Однако беспредел севкиных ублюдков сыграл роль детонатора.
   Слегка опьянев, я уже не слишком следил за лексикой. Но товарищи, будучи в одинаковой со мной кондиции, вполне понимали сказанное.
   - В шею бы их всех прогнать, - бросил я раздражённо.
   В отличие от меня, приказчик сохранял прагматизм, даже будучи пьяным.
   - Неразумно, - сказал он. - Мы сейчас воюем. Лишняя свара совсем ни к чему. Подожди, пока от диких отобьёмся, вот тогда и поквитаемся.
   - Да, отобьёмся и поквитаемся.
   - Порох заканчивается, - пожаловался Комков. - Ещё один такой приступ и нам придётся отбиваться дубинами.
   Пополнить запасы нам было неоткуда. Я мог бы добраться с лодкой по льду до чистой воды, а там и пробить пространство. Вот только куда мне перемещаться в конце зимы? Известные мне реки давно замёрзли, покрыт льдом Байкал, и даже амстердамские каналы, скорее всего, превратились в беговые дорожки. А к городкам южной Европы путь не проторен. Как жаль, что в своё время не пришлось побывать в Венеции.
   - Боюсь, до весны мы останемся без пороха, - сообщил я.
   - Быть может попросить помощи у Узулаха? - предложил Комков. - На них ведь тоже пошли войной. Объединим силы и ударим.
   - Попросим, - равнодушно сказал я.
   Окунев обвёл нас мутным взглядом.
   - Севка - мелочь, - заявил он. - Никифор - вот кто главный прыщ.
   - Расплатимся и с Никифором, - заверил я капитана.
   - Каким образом? - поинтересовался Комков.
   - Отправим его в бездну, - пришло мне вдруг в голову.
  
   Глава двадцать шестая. Война и мир
  
   К алеутскому вождю я отправился вдвоём с его сыном. Таково было условие. Шестнадцать дней ушло у нас на то, чтобы дважды пересечь остров, сначала разыскивая убежище Узулаха, а потом возвращаясь в крепость. Нам пришлось пробираться по засыпанным снегом ложбинам, по горным склонам и даже по прибрежному торосистому льду. Упряжка окольным путём не прошла бы, а на короткой и лёгкой дороге нас могли поджидать враги и потому мы отправились на переговоры пешком.
   И вот мы вернулись. Шестнадцать дней пути вымотали меня почти до предела. Они же истощили, похоже, и саму зиму. Всё вокруг уже пахло весной. Снежные глыбы спеклись и сочились на солнце мелкими ручейками, а залив почти полностью освободился ото льда.
   Чикилжах развёл условленный костерок, чтобы вызвать из крепости лодку, а пока она не пришла, мы засели неподалёку, опасаясь, как бы враждебные туземцы не успели сюда раньше товарищей. Мы скрывались за камнями и молчали, исчерпав за долгую дорогу все темы для разговоров.
   Переговоры с Узулахом окончились безрезультатно. Прежде чем окончательно отказать, старик долго смотрел на море, словно советуясь с ним. Там на закате жили союзные племена. К ним дважды отправляли за помощью. Но просьбы остались без ответа. Возможно, гонцы не смогли одолеть пролив, возможно союзники решили остаться в стороне от большой войны. У них отсутствует мотивация, что есть у врага. Их селения не разоряли, а жён не насиловали.
   Закончив медитацию, вождь высказался в том смысле, что его воины будут, разуметься, защищать свои семьи, но не выступят на стороне одних чужаков против других. Потому что и те и другие несут зло их народу. А война когда-нибудь кончится.
   Несмотря на отрицательный итог, я всё же был доволен походом. Он позволил отвлечься от тяжёлых мыслей и хотя бы на время избавил от гнетущей атмосферы воцарившейся в крепости. После гибели Оладьина во мне угнездилось стойкое желание послать к чертям всю эту бодягу и сократить личное участие в колонизации. Меня и без того давно подмывало "опустить" часть зимовки, а после проведённого дознания зверобои стали всерьёз раздражать. Но теперь шла война, и я посчитал бы себя дезертиром, покинув товарищей. Так что вылазка пришлась кстати. Тяжёлый переход малость прочистил мозги.
  
   ***
  
   На лодке за нами пришли Комков и Чиж. Лица обоих выглядели мрачными.
   - Что-то случилось? - спросил я, забираясь в лодку.
   - Много чего, - отмахнулся Комков.
   - Алеуты беспокоили?
   - Да как сказать. На крепость не нападали, бог миловал, - сказал он и замолк, явно не желая продолжать разговор здесь и сейчас.
   Я посмотрел на Чижа, но из него рассказчик тем более был никакой. Однако мне захотелось узнать новости ещё до появления в крепости.
   - Давай уж, Макар, рассказывай. Всё равно узнаю.
   - Чего там рассказывать? Поначалу всё хорошо шло, - Комков ворочал веслом и потому говорил урывками. - После заварушки народ успокоился. Дурь-то повыбивало. И пришлые вроде притихли, а местные приободрились. Чиж вон с племенем одним сошёлся, дружков среди них заимел. Не узулахова рода жило, но кого-то из их поколения. Приходили даже к нам как-то. Тойона ребята Евражкой прозвали. Лицом уж больно похож. Собаки ездовые очень уж местным понравились. Изучали, как нарты устроены, щенков просили. Через этот интерес, думаю, многих привлечь будет можно...
   - Про собак давай как-нибудь позже поговорим.
   - Ну вот, - вздохнул Комков. - Всё вроде бы ладно шло. А потом парни камчатские опять по девкам соскучились. Решили, что без баб им тоскливо. Севка с ватагой и сорвался в то жило, с каким Чиж подружился. Самовольно ушёл, никого не предупредив. Ну а потом каждый день туда хаживать они стали. Тут и из наших кое-кто на дикарок соблазнился. А дальше - больше. Вышла у них с Евражкой свара. Не знаю уж, побили наши удальцы мужиков местных или просто разогнали, а может, как в тот раз винцом напоили, но с бабами ихними порезвились и с собой нескольких притащили. Кое-кто и мехов чужих прихватил. Со скуки чего только народ не удумает.
   Евражка тогда собрал большую толпу, и пришёл разбираться. Тебя на разговор требовал, но я сказал, что ты по делам ушёл. Уже было согласился тойон возвращения твоего обождать. Но тут опять Тарабыкин напортачил. Пока мы переговоры вели, он народ кликнул. Вывалили из острожка и толпой на толпу попёрли. Тут и наших, охотских, много поучаствовало. Короче говоря, погнали алеутов. Ну, а те, как в себя пришли, понятно, ответили. Драка большая вышла. Без смертоубийства обошлось, правда. На кулачках разбирались. Но Евражка всерьёз осерчал. Прокричал напоследок что-то и увёл своих дикарей.
   А наши дурачки только в раж вошли. Перепились после сшибки. Кто-то из николаевских слух пустил, дескать, аманаты измену мыслят. Народ и поднялся. Резня такая началась, страшно было смотреть. Правда, не всех пленников перебили. Чиж вон спас многих. Кого в дома к корякам подкинул, кого на корабли в тайники спрятал, кого просто выпустил. Через это бойня чуть на самих коряков не перекинулась, но тут уж Окунев парней в чувство привёл, сумел гнев погасить, николаевских осадили.
   - Нас же всего шестнадцать дней не было! - чуть ли не простонал я. - Когда успели-то столько всего натворить?
   Комков вздохнул.
   - Погано вышло, что и говорить. Но что сделано, то сделано. Обратно не повернёшь.
  
   Бросив на берег злой взгляд, я будто почувствовал, встречные взоры десятков людей. О моём возвращении уже знала вся крепость, многие вышли на берег и конечно, им было любопытно, что там в лодке перетирает начальство.
   Уроды! Нет, ну какие уроды! Видимо было большой ошибкой подрывать сюда этот сброд. Хотелось ускорить темпы экспансии, но пока что конкуренты доставляли одну только головную боль. Из-за кучки отморозков рушились планы. И что теперь делать с этой гопотой? И как теперь убеждать алеутов, чем вернуть их расположение? А ведь ещё и война далеко не окончена. Пленники были какой-никакой а страховкой.
   Только сейчас я начинал понимать, что Оладьин был не просто товарищем. Всё это время он был мне опорой. С ним я мог чувствовать себя спокойно среди головорезов фронтира. Зверобой умел ладить с людьми. Даже полные отморозки предпочитали прислушиваться к его словам. А, в крайнем случае, увесистый кулак подкреплял весомость сказанного. Как же мне его не хватает. Останься Василий в живых, уж он-то навёл бы порядок, не позволил бы севкиной провокации перерасти в поножовщину.
  
   Мы высадились на островке и, нарочито игнорируя приветствия, прошли сквозь толпу. Промышленники из конкурирующей конторы поглядывали на меня искоса. Но вовсе не так, как поглядывают нашкодившие коты. Вины за собой они явно не признавали. Скорее гадали, чем вызвана хмурость.
   Коряки держались отдельно от русских и смотрели скорее с ожиданием. Ирония судьбы - народ, который только недавно сам находился в положении алеутов, сражался за свои городки с казаками, перетерпел поражение, плен, в эту зиму выступил фактически на стороне имперского авангарда. И вряд ли корякам такая роль сильно понравилась. Рассказанную некогда сказку про медведя и охотника следовало держать в голове. Кредит доверия мог рано или поздно иссякнуть, и многое сейчас зависело от того, как я отнесусь к происшедшему.
  
   Для начала я собрал только тех людей, над которыми имел власть - команды обоих моих галиотов, а также артель с "Иулиана", подчинённую мне на время похода. Люди едва поместились в казарму. Расселись на нарах, столпились в проходах. Мореходы и передовщики встали рядом со мной, а коряки во главе с Чижом заняли позицию возле двери, имея строгий наказ: чужих не впускать.
   - Ну, вот что, друзья мои, - начал я. - Кто из наших с севкиными мерзавцами баловал?
   Народ молчал. Безмолвствовал, чтоб его. Вместе с народом молчало и начальство. Молчал даже Окунев, что меня особенно расстроило. Круговая порука, кодекс молчания, корпоративная солидарность. Названий у этого дерьма много.
   - Всё равно же дознаюсь, - сказал я.
   - Да чего там, многие приложились, - сказал, вскочив с нар, Чихотка. - Когда драчка началась, не разбирали, кто начал и почему. Кликнули "наших бьют", ну все и пошли.
   - Плевать мне на драчку, - бросил я раздражённо. - Кто в жило алеутское за бабами ходил? Кто диких обижал? Кто потом аманатов резал?
   Матрос чихнул и уселся на место.
   Парни так и не выдали товарищей, однако я продолжал ждать в полной тишине и те, не выдержав напряжения, сами выступили вперёд. Двое оказались с "Иулиана", один из команды Ясютина, ну а мой собственный корабль в тёплой компании извергов представлял Дышло.
   - Больше никого? - спросил я.
   - Никого, - буркнул Дышло.
   - С николаевскими в деревню ходили?
   - Ходили, - кивнул Дышло.
   - Аманатов резали?
   - Было дело.
   - Всех четверых в шею! - вынес я вердикт.
   Дышло молчал, опустив голову. Когда он трезвый, он вообще-то ведёт себя смирно. Мухи не обидит. Одна беда - от выпивки удержаться не может. Попал в дурную компанию, как сказали бы в иное время. Остальные трое смотрели на меня скорее со злостью и во всяком случае с непониманием.
   - В шею, это куда? - уточнил Глотов. - На Камчатку? В Охотск?
   - Если в Охотск то в кандалах, - отрезал я. - Не желают в кандалах, пусть уматывают на все четыре стороны.
   - Куда же тут умотаешь? - возразил Шишкин.
   - А мне плевать. Пусть вплавь до Камчатки добираются. Пусть к диким идут жить, к Севке в компанию просятся.
   - Брось! - встал на защиту виновных кто-то из парней. - Ну, побаловались мужики с девками. На то они и мужики.
   - На то он и девки, - добавил другой.
   Я обвёл взглядом людей, которых считал лучшими на фронтире. Откровенных живодёров ни Окунев, ни Оладьин не приглашали. И всё же половина из них находила наказание слишком суровым. Они не видели в проступках товарищей серьёзной беды, несмотря на то, что через их глупость могли погибнуть другие. Вся колония могла погибнуть. Втолковывать эти элементарные вещи я даже не пытался. Что толку? Даже начальники оставили проступки своих людей безнаказанными. А подсуетись они вовремя, глядишь, и избежали бы конфликта.
   - Как решил, так и будет, - устало сказал я. - Кому не по нраву уговор, может валить вместе с этими недоумками.
   Я повернулся к Дышло и его подельникам.
   - Короче говоря, три дня на сборы и чтобы духу вашего здесь больше не было.
   - А что с заработком? - спросил один из камчатских.
   - Получите расчёт у Макара.
  
   Наше закрытое совещание привлекло внимание всех прочих обитателей крепости. Когда дверь казармы, наконец, раскрылась, выпуская во двор гудящую толпу, там её встретила не менее внушительная, но молчащая толпа конкурентов. И я решил, что нет смысла откладывать разборку с главными зачинщиками. Но сперва нашёл в толпе Бочкарёва и Толстых.
   - Своих, кто в насилии и погроме участвовал, я наказал, а с вашими мерзавцами вам самим разбираться, - сказал я. - Но спускать не советую. Иначе другим повадно будет. Лучше уж малостью обойтись, чем каждую зиму такую канитель терпеть.
   Не дожидаясь их реакции, я повернулся к николаевским, которые стояли особняком.
   - У нас уговор был диких не трогать? - напомнил я. - Был. Вы его нарушили. Ещё осенью разбоем занялись. Через это и война случилась. Сколько погибло людей, а вам не впрок наука пришлась? Теперь уже с местными поцапались, аманатов побили?
   Сейчас мне не требовались ни оправдания, ни ответы, а потому резюме прозвучало почти без паузы.
   - Тебя предупреждали, да ты не понял, - обратился я напрямую к Севке. - Так что убирайтесь отсюда подобру-поздорову.
   Некоторое время крепость молчала.
   - Как то есть, убирайтесь? - возмутился Севка.
   - Садитесь на корабль и отваливайте.
   - А не много ли на себя берёшь? - выступил Дурнев.
   - В самый раз.
   - И как же ты нас отсюда вышибешь, силой что ли? Из пушек палить будешь?
   Николаевские зашумели, одобряя своего морехода. Мои парни молчали. Им и без того хватало чего переваривать.
   - Стрелять не буду, сами уйдёте, - заявил я. - А останетесь - с голодухи загнётесь или от цинги. Из моих запасов больше ни зёрнышка не получите. Да и делать вам тут больше нечего. Зверя выбили. А на потаённые острова я нарушителей уговора не поведу.
   - Из-за девок поганых парней кидаешь? - перешёл в наступление Севка. - Из-за диких дружков своих? А твой Макар не эти ли самые меха из наших мешков вытягивал? Считай, половина промысла в твои амбары перекочевала. И спроса не возникало, откуда они взялись.
   - За меха вы сполна получили. Всю зиму жрали и пили почти задарма. На Камчатке дороже обошлось бы. Вернёте Комкову хлеб, получите назад шкуры.
   Севка был сволочью, но глупым он не был. Серьёзность моих намерений дошла, наконец, до его мозгов. Поняв, что пробить в лоб не получается, он попытался смягчить конфликт.
   - Так нам теперь добрать надо промысла-то, - сказал он подпустив в голос фальшивого миролюбия. - Ты же обещал хозяину потаённые острова показать, а теперь гонишь. Вот туда сходим, да и разойдёмся по мирному.
   - Кукиш вам, а не потаённые острова.
   - Нехорошо, - укорил Тарабыкин.
   - Нехорошо? - возмутился я. - Да на кой ляд мне такая срань нужна? Через вас же, ублюдков, нас всех чуть не вырезали. Промысла ты не добрал? Может, ты парней мне вернёшь убитых? Васю Оладьина воскресишь?
   - Ну, гляди, купчина, - громко прошипел Севка. - Просто так тебе это не сойдёт с рук.
   Храбрые они парни, эти николаевские. В меньшинстве были явном, а всё равно стенкой на меня двинулись. Кто-то к голенищу потянулся за пальмой, кто-то за пазуху. Конфликт грозил перерасти в поножовщину, но я не желал ни отступать, ни уступать. И до поножовщины доводить дело не собирался. Конкуренты почти все только дрягалками да тесаками орудовали. А своих парней я ружьями снабжал. Правда стрелять по товарищам многие могли и не решиться. Одно дело драка, а другое расстрел. Зато коряки, те сразу стволы показали, дескать, рука не дрогнет. Николаевские попятились.
   - Вот как? - взревел Севка. - Коряков на нас натравливаешь?
   - Тебя я с большим удовольствием алеутам бы отдал, которых ты грабил - уже устав от перебранки бросил я. - Убирайтесь к чёрту!
   Мы отошли к казарме, но зверобои долго не расходились, обсуждая справедливость решения. Чиж рассадил коряков по крышам на тот случай, если оппозиция попытается отомстить.
   - Ох, пожгут они нас, - произнёс с беспокойством Комков.
   Я пожал плечами, но не ответил. К нам подошли союзники.
   - Зря ты так, - сказал Толстых. - Севкину дурь я не оправдываю, но больно уж круто ты взял.
   - По-другому не выйдет, - ответил я. - Такой резнёй всё закончится. Мало не покажется.
   - Я вот что... - сказал Толстых тихо. - Вместе с ними на Камчатку вернусь.
   - Тебя никто не гонит, - удивился я.
   - Ты не понимаешь. Мне в Нижнем остроге проходу не будет, если я сейчас твою сторону возьму. А мне там жить, не здесь.
   Это заставило меня крепко задуматься. Желая избавиться от гопоты, я вовсе не стремился разогнать всю колонию. Здесь ценен каждый человек. Даже вдвойне ценен, хотя бы потому, что он уже здесь. Нового надо ещё найти, завербовать и доставить. Однако всё оказалось куда серьёзнее, и даже уход Толстых обещал стать не самым крупным последствием разрыва с конкурентами.
   - Ты совершил большую ошибку, - сказал Глотов. - Здесь твоё решение может и справедливым выглядит, но в Нижнем остроге народ посчитает иначе. Ты не пары кораблей лишился, а всей Камчатки. Я с тобой остаюсь по уговору с Никифоровым, но думаю, в следующий раз и он сторону Трапезникова выберет.
   - Хозяин на поклон к Трапезникову не пойдёт, - возразил мореходу Шишкин, который смотрел на дело оптимистично.
   Тем не менее, я понимал, что прав скорее Глотов. Свидетели на Камчатки будут только с одной стороны, и что они наплетут в итоге, можно себе представить.
   - Будь что будет, - сказал я. - Нам ещё войну с алеутами надо как-то заканчивать.
  
   ***
  
   Несколько дней подряд я с утра до вечера беседовал с уцелевшими после бойни пленниками, пытаясь склонить их к перемирию. Тёма и Чикилжах менялись в виртуальной кабинке синхронного перевода. Я же говорил без передышки. Обещал отпустить всякого, кто пообещает замирить своё племя или хотя бы увести его с Уналашки. Я поил их "огненной водой", сулил богатые подарки, намекал на перспективы взаимовыгодного обмена их промысла на полезные и красивые металлические вещицы бородатых людей. Любые уловки шли в дело. Зверобои примиряли алеутов собственным способом. Обращали пленников в православие, тем нехитрым способом, что издавна принят на фронтире - снимали с груди нательные кресты и, вешая их на дикарей, давали им христианские имена и собственные фамилии. Я не вмешивался, хотя, на мой взгляд, такая профанация мало чего стоила.
   Отпустить в итоге пришлось немногих. Большинство алеутов, похоже, наших идей просто не воспринимало. Тем не менее, усилия принесли вскоре первые плоды. Возле крепости появились парламентёры. Они восхитили меня, предложив заключить перемирие на том условии, что мы не станем мешать их войне с кавалан-ин. Достойный просвещённой Европы дипломатический ход! Ведь главной причиной тотальной мобилизации алеутов стало пиратство русского корабля, а теперь они готовы забыть обиду, чтобы сосредоточиться на грабеже старых добрых врагов. Мол, не зря же такую силищу собирали.
   Кое-кто из парней ухватился за такую возможность.
   - Пусть себе избивают друг друга, - говорили они. - Нам только облегчение будет.
   Я выступил против. Мне такое соглашение казалось предательством.
   - Вот что, мои дорогие, - сказал я парламентёрам. - Штыки, или что там у вас, томогавки? В землю! Воевать с кавалан-ин мы вам не позволим. Не заключите с ними мир, мы им свои ружья дадим. Знаете, что это такое? Я вам сейчас покажу.
   Демонстрация произвела нужный эффект.
   - Доставай, Макар, весь свой самогон, - шепнул я товарищу.
   Во время пьянки, мы тихонечко переговорили с послами по отдельности. Дети природы не знали коррупции, и нам пришлось просветить их на сей счёт.
  
   Параллельно шли переговоры с Узулахом, Евражкой и другими вождями кавалан-ин. Я предложил им компенсацию за украденных женщин, за разорённые селения. Вывалил все прелести цивилизации - бисер, бусы, ножи, топоры, пообещал щенков. После этого вожди только ради приличия сопротивлялись. Всё же продажная душа у власти.
   В некотором смысле жестокость конкурентов сыграла нам на руку. Алеуты окончательно смирились с пребыванием русских на Уналашке, только в виду угрозы со стороны других промышленников. Может быть, зря я корил себя за приглашение конкурентов? Они сыграли свою роль. И всё-таки было неприятно признать, что традиционные формы колонизации оказались куда эффективнее пропагандируемого мной гуманного подхода. Вернее сочетание кнута и пряника, доброго и злого следователя в который раз показали действенность.
  
   Через неделю на большом собрании местных и пришлых вождей, нацепивших по такому случаю на одежду свои лучшие перья, под стенами крепости был заключён долгожданный мир. Так сказать без аннексий и контрибуций.
  
   Глава двадцать седьмая. Ревизор
  
   Привычка выныривать из пространства в некотором отдалении от городов и селений на этот раз здорово меня выручила. Спрятав лодку, я вскарабкался на крутой береговой откос и оторопел от увиденного. Дорога, идущая от Иркутска вдоль Ангары, оказалась полна народу. Необычная для глубинки интенсивность движения заставила насторожиться, а поведение людей ещё больше усилило подозрение. Они спешили, почти бежали, то и дело оглядываясь. Некоторые, устав драпать и озираться, сворачивали с пути, останавливались, садились передохнуть, но садились так, чтобы оставаться незамеченными с дороги. И, что любопытно, толпа устремилась из города, а бежали почти все без вещей.
   Странное это явление, похожее на какой-то эпический исход, заставило меня не спешить с делом, а малость понаблюдать, прикрываясь ландшафтом, и подождать, не произойдёт ли ещё чего-нибудь эдакого, что позволит прояснить обстановку.
  
   ***
  
   В апреле я вернулся к привычному делу, и до августа сбывал меха в городах империи, делал закупки, набирал людей и присматривал за строительством нового корабля. Конкуренты покинули Уналашку в конце марта, хотя благоприятный для плавания сезон ещё не наступил. Как только погода установилась, Окунев увёл нагружённый дешёвыми мехами галиот в Петропавловск, взяв минимум экипажа. С ним же ушёл и Векшин, получивший часть промысла как компенсацию за так и не собранный ясак. Глотов и Ясютин, взяв на борт зверобоев из разных артелей, повели корабли на острова Прибылова. Спрос на котовые шкуры ещё не сформировался, но за века безлюдства на островах накопились тонны моржовой кости и парни намеревались снять эти сливки. Уналашка опустела. В Голландской гавани остался небольшой гарнизон и шитик Бочкарёва, который нуждался в серьёзном ремонте.
   Вроде бы всё шло своим чередом, но тревожное ощущение раздающейся под ногами трясины не отпускало меня. Порвав с конкурентами, я фактически остался один против большей части фронтира. Формальная сторона вопроса мало кого волновала. Большинство посчитает, что я нарушил договор, выдворив с Уналашки зверобоев Трапезникова и отказав им в походе на потаённые острова. Жизни алеутов или своих же товарищей, погибших в войне с туземцами, никого волновать не будут. Это суровый край. Здесь бывает и гибнут.
   Конечно, у меня повсюду имелись соратники и приятели, имелись таковые даже в Нижнем остроге, в вотчине конкурентов, но все они слишком низко летали, чтобы схватиться с акулами бизнеса и общественным мнением. Трапезников и компания были способны без особых усилий испортить обедню. Они держали за горло камчатскую власть, имели средства, а главное влияние на людей. По одному их слову Камчатка отвернётся от нас и что хуже перекроет единственную транспортную артерию и тогда мои замыслы ожидает если не крах, то, во всяком случае, серьёзная потеря темпа.
   Что я мог в одиночку? Заработать на промыслах миллион или два, пожалуй, и мог бы. Но деньги пока что не властны в Америке. Для колонизации нужны люди. Нужны купцы, нужны мореходы, нужны сотни всевозможных специалистов, способных освоить новую землю. С горсткой коряков и охотских зверобоев я надолго застряну на Уналашке.
   Чтобы сломить сопротивление мощных противников, требовался союзник одного с ними калибра. Такой, чьё мнение уравновесит интриги камчатских воротил, укоротит злые языки и вернёт моей компании вес. Размышления привели меня к бесспорной кандидатуре Бичевина. Если поддержит он, любые происки камчатских купцов станут напрасными. Его влияние даже вдали от Иркутска не уступало влиянию Трапезникова или Холодилова. За ним пойдут промышленники, мореходы, купцы. Да, Бичевин казался решением проблемы. Правда, его ещё предстояло уговорить. В прошлый раз, выходя с предложением, я получил в ответ дубинкой по голове. Тогда веские аргументы не сработали. Однако теперь мне было чем подтвердить слова. Чёрные, седые и красные лисы, голубые песцы, калан. Я прихватил с собой целый мешок пушных аргументов. Мёртвые звери будут говорить вместо меня.
   Но вот, едва сойдя на берег, я неожиданно наткнулся на загадочный исход.
  
   ***
  
   Сидеть в засаде пришлось недолго. Скоро на дороге показались всадники в мохнатых шапках и неопределённого цвета кафтанах. Всадников было только двое, но бегущих из города людей охватил прямо-таки животный страх. Они бросились с дороги как стайка мальков от случайного всплеска. Часть побежала в поле, прячась в высокой траве или кустах, другие метнулись к зарослям и, добежав до подлеска, укрылись там.
   В один миг пространство расчистилось, оставив пейзажу виновников паники с торчащими как троллейбусные дуги пиками. Подходить к казакам с расспросами совсем не хотелось, куда умнее и безопаснее было бы поговорить с беженцами. Покинув убежище, я углубился в лесок и, пройдя его почти насквозь, наткнулся на человека лет пятидесяти. Он сидел на траве, обхватив голову руками, и тихо выл, а когда не выл, обводил окрестности безумным невидящим взглядом.
   Хлопок по плечу на мгновение привёл его в чувство. Человек вздрогнул, но, увидев перед собой "всего-навсего" обвешенного пистолетами незнакомца в дикарском наряде, попытался вернуться к страданиям.
   - Нет, дружище, не сейчас, - возразил я.
   Он не услышал. Обратить внимание вторично оказалось делом нелёгким. Хлопки по плечу и спине больше не действовали. Кричать я поостерёгся - казаки шастали где-то рядом и возможно прислушивались к внезапно замолкшим окрестностям. Выручила фляга. Бедняга сцапал её как голодная щука блесну. Глоток самогона - лучшее средство завязать беседу. Иван Максимович, как он назвался, выдул добрую половину, прежде чем смог говорить. Но и тогда из открывшейся плещущей ужасом бездны приходилось выуживать каждое слово.
   Мало-помалу картина бедствия прояснилась. Иркутск в панике. Людей хватают прямо на улицах. Купеческие дома разграбляют, вынося всё, что пролазит в дверь. Самих купцов волокут на дыбу, чтобы допросить о припрятанных сокровищах. Девушек даже малых насилуют. Полицмейстер пропал. Провинциальная канцелярия в осаде.
   Вражеское нападение? Нашествие урок с Нерчинской каторги? Быть может, восстание туземцев? Ничего подобного. Всё гораздо проще и куда страшнее - в Иркутске работает ревизор. Брошена в острог верхушка купечества. Арестован бургомистр и члены магистрата. Ходят слухи, что взят под стражу даже сам вице-губернатор, власть которого до сих пор казалась незыблемой. Отчаявшиеся люди толпятся у ворот острога, пытаясь выяснить судьбу схваченных родственников и рискуя разделить их судьбу. Чёрных воронков ещё не придумали, доктор Гильотен ещё не увековечил имя гуманистическим законопроектом, а в остальном знакомая по книгам атмосфера государственного террора.
   - Ох, и лютый ревизор нагрянул, - икая от страха и самогона, рассказывал Иван Максимович. - Казаков селенгинских наверное сотню привёл. Истинные звери. И русские среди них и буряты крещёные. Да только крест им не впрок. В прошлую среду прошлись по городу ряжеными. Почему ряжеными? Забава у них, видно, такая. Кого из мужиков ловили прямо на улице и секли, а если девка попадалась, то раскладывали... и тоже прямо на глазах у людей.
   Мой собеседник оказался крупным купцом, солепромышленником и членом магистрата. Он бежал из города, бросив жену и детей. Из путанного, срывающегося на всхлипы рассказа, стало понятно, что ареста купец избежал случайно. Его попросту не оказалось дома, когда туда нагрянул карательный отряд. Обозлённые гренадёры увели дочь к ревизору, а жену забрали в острог в качестве заложницы. Передали через соседей, чтобы хозяин явился за супругой. Но он не явился. Ужас оказался сильнее фамильной чести. Бросив всё, Иван Максимович бежал и теперь намерен проклинать себя до конца дней.
   Перевернув флягу кверху донышком, я понял, что разговор окончен. Без стимуляторов купец говорить не мог. Но пищи для размышления хватало. Комедия Гоголя больше не казалась смешной. Если её персонажи знали о подобных бесчинствах, их страх вполне можно понять. Ляпкина-Тяпкина таким людоедам подают на блюде.
  
   Оставив купца наедине с совестью, я отправился в город. Малодушие собеседника вызвало поначалу чувство брезгливости, однако я был рад, что не имею родственников в оккупированном властью городе, и переживать могу только за себя самого.
   Улицы обезлюдели. Похоже, все кто мог, уже покинули город, остальные сидели по домам, ожидая, когда придёт их черёд. Присутствия новой власти я не заметил тоже. Лишь на одном из перекрёстков стояло шестеро казаков. То ли застава, то ли подгулявшая компания победителей. Единую форму у забайкальцев ещё не ввели. Кафтаны пестрели разнообразием, а пара человек с азиатским типом лица, и вовсе обрядилась в какие-то обноски. Вооружились казаки кто ружьём, кто бердышом. Но на боку у каждого висел палаш.
   Они стояли, покачиваясь, и пели:
  
   "Напущались на улусы на мунгальские,
   По грехам над улусами учинилося..."
  
   Песня заунывная, как и весь репертуар эпохи. Даже о победах здесь поют с тоской, как о большом бедствии. В некотором смысле так оно и есть. Достаточно окинуть взглядом побеждённый Иркутск, а потом представить на минуточку, что творилось в каких-то там "мунгальских улусах".
   До нужного места удалось добраться без происшествий. Некоторое время я наблюдал за домом, не мелькнёт ли казачий кафтан, не звякнет ли сабля. Не обнаружив ничего подозрительного, осторожно постучал в окно.
   Мой иркутский приказчик выглядел бледным. Впустил и тут же запер дверь на засов. С порога начал вводить в курс дела. К нему пока что не заходили, водилась рыбёшка и покрупней.
   - Но кто знает, куда всё повернётся завтра? - вздохнул Терёха. - Третьего дня Сергуньку таскали в острог. Он не купец даже, так мастерит по железу. Повезло парню, откупился пятью рублями. Выставили, плюху на прощание отвесили. Вот же крохоборы, хоть копеечку, а урвут.
   Уже догадываясь, каким будет ответ, я спросил о Бичевине.
   - Его одним из первых взяли, - сообщил приказчик. - Говорят за корчемное винокурение. А какое оно к бесам корчемное, если от самого генерала Вульфа на то дозволение было получено? Слухи ходили, что из-за Бичевина весь сыр-бор и поднялся. И Крылов приехал и казаков пригнали. Нет, ты уж мне поверь, вино дело десятое, за этим другое что-то скрывается.
   Я кивнул. Мне-то понятно, что именно скрывается. Не в первый раз государевы люди сокрушают конкурентов под видом наведения законности. И не в последний. Однако здесь явно хватили через край. Город-то чем виноват?
   - Не вовремя всё это, ох как не вовремя, - вздохнул я.
   Терёха вздохнул в унисон. Но вздохами ничего не поправишь, что-то надо делать. Купец с его кораблём и связями нужен мне позарез.
   - А если ревизору на лапу дать? - спросил я.
   - Это за какой же надобностью? - удивился приказчик.
   - Чтобы Бичевина освободил, - пояснил я. - Возьмёт, как думаешь?
   - Взять-то возьмёт, - протянул Терёха. - А вот купца из рук Пётр Никифорович вряд ли выпустит.
   - Это смотря сколько дать.
   - Может быть. Да только я, например, со мздой к нему не сунусь, уж уволь. И дело не в том, что по шее даст. А только почует упырь наживу. Откуда, подумает, у мелкого купчишки, такие средства? А нет ли за душой у него куска пожирней? Вцепится клещом и не отпадёт, пока всю кровушку не высосет.
   - А если я сам попробую?
   - Ты что дурной? - удивился Михаилов. - Вот так заявишься к коллежскому асессору в своей камлейке? Тебя здесь и не знает никто, пропадёшь, не вспомнят. А этим варнакам только деньги увидеть - зарежут и всех делов.
   - Значит, нужно такого человека найти, которого не зарежут. Через него и всучить.
   - Кого ты найдёшь, если он генералов плясать заставляет точно медведей учёных.
   Да уж, с наскока вопрос не решить. Вот же чёртов ревизор! Перехватил купца! Но отступать некуда - Бичевин мне нужен позарез. Да и разум возмущённый уже кипел вовсю - неужто просто так спускать произвол негодяю? Вот бы разогнать ревизорскую шайку. Устроить бунт. Бессмысленный и беспощадный. Заманчиво, но после такого воровства мне придётся уйти в подполье. А я нужен себе с развязанными руками.
   Эх, сюда бы пару дюжин моих коряков, прошедших суровую школу партизанской войны. Они горят ненавистью к казакам, и подобную задачу восприняли бы как награду. А казаки, небось, расслабились. Покорили город, разграбили дома, сломили гордость обывателей, а потому пьянствуют и не ожидают отпора. Коряков можно было бы разодеть под "мунгалов", а после дела отправить за океан. И концы в солёную воду. Никто ничего не пронюхает.
   Да что там две дюжины. Будь тут один только Чиж, я чувствовал бы себя стократ увереннее. Но верные коряки и готовые на любую авантюру чукчи сейчас далеко. Быстро в Иркутск их не перебросить. Я мысленно прикинул долгий путь через семь хребтов, а потом вверх по Лене и опять через горы. Нет. А жаль. Идея бунта уже завладела мной.
   - У Бичевина подручник был, здоровый такой, как слон, - припомнил я. - Не знаешь, где его можно найти?
   Михайлов задумался.
   - Если тот о ком я думаю, возле гостиного двора поищи. В прежние времена он там обычно вертелся. Хотя сейчас, если с хозяином не прибрали, скорее всего, спрятался где-нибудь.
   Ближе к вечеру я отправился в центр. Шёл, прижимаясь к заборам, ныряя из тени в тень. Такой стиль променада стал теперь привычным и для местных жителей. Редкие встреченные мной обыватели передвигались по улицам как новобранцы по переднему краю, пригибались, стараясь уменьшить рост, шарахались при каждом звуке и от каждого незнакомца.
   Но возле гостиного двора кое-какая жизнь теплилась. Сенной обоз оказался единственным, прибывшим на торговую площадь в эти смутные времена и мужики, похоже, растерялись не застав привычного торга. И вот удача - как раз среди них я и заметил знакомую грузную фигуру. Слон пытался что-то втолковать мужикам. Вряд ли в такой обстановки его интересовала коммерция. Скорее всего, он настраивал селян против власти, возможно даже, склонял к мятежу. Догадка мне очень понравилась. Шагнув из тени, я негромко свистнул.
   Мужики испуганно оглянулись. Слон обшарил сектор глазищами точно радаром, нашёл меня, и, сразу узнав, кивнул в сторону развалин какого-то склада. Я, конечно, пошёл, но, памятуя о нашей последней встрече, переложил "чезет". Я намеревался отстрелить бичевинскому головорезу что-нибудь важное, если он, не выслушав, снова полезет в драку.
   Стрелять не пришлось. Оккупация сделала эту гору мышц восприимчивой к слову. Поначалу он хмурился, но, едва поняв, что я хочу поговорить о хозяине, решительно кивнул. Прикрываясь от посторонних глаз обрушенной стеной, мы уселись на груду битого камня и коротко обменялись оценками иркутских событий, а Слон, которого, как выяснилось, звали Николаем, сказал ару слов о Бичевине.
   - Это... большую часть народа в остроге держат. Однако не всех. Самых первых купцов Крылов у себя в доме запер. То ли в погребе, то ли в амбаре, не знаю. И хозяина моего там же неволит, - Слон, привстав, огляделся и продолжил чуть ли не шёпотом. - Люди тот дом за версту обходят, но кому это... случалось рядом оказаться, без дрожи не вспоминают. Жуткие крики, говорят, по ночам слышно. Стоны. Глухие как из могилы. Похоже, это... не для казны ирод теперь усердствует. Сам я стонов не слышал, правда, хоть и наведываюсь туда частенько. Может, оно и выдумки, да только это... не на пустом месте.
   На предложение подкупить ревизора громила замотал головой. В этом вопросе он разделял мнение Терёхи.
   - Со взяткой к изуверу соваться без толку. Он сейчас это... силу почуял, власть. Он всё взять хочет, а мелочь его разозлит только.
   - А если не мелочь?
   - Ну ты это... - Николай с любопытством прищурил глаз. - Рядом с хозяином и повиснешь на крюке.
   - Значит, отбивать надо, - решил я.
   Интерес Слона к моей персоне вырос ещё на пару пунктов. Он поднялся и сказал:
   - Пойдём-ка, мил человек, это... в другом месте поговорим.
   По дороге головорез даже извинился за старое.
   - Потрепал я тебя тогда малость, - признал он. - Ты уж это... зла не держи. Промашка вышла.
   В чём именно заключалась промашка, бугай умолчал.
  
   Слон привёл меня в ветхую хижину на окраине города. Как выяснилось здесь он и жил. Район вообще отвечал расхожим представлениям о бандитских трущобах. Путанные маленькие улочки, переулки, тупики. Всюду грязь, нищета. И наверняка культивируется свой кодекс молчания. Так что вряд ли казаки рискнут сюда сунуться малым числом.
   - Здесь их не бывает, - согласился Николай. - Денег много не соберёшь, а тумаков запросто.
   Он зашуршал в темноте и выставил на стол свечной огрызок. Запалил. Кроме огарка на столе была только пыль. Впрочем, весь убогий домишко выглядел нежилым. Похоже, Слон появлялся здесь редко. Только переждать грозу, отлежаться.
   - Говори, - предложил он.
   - Чего говорить, - протянул я. - Твой хозяин мне нужен для дела. И раньше был нужен, да только не выслушал толком, а сейчас ещё сильнее стал нужен. А потому я на многое пойду, чтобы его с дыбы стащить. Сперва хотел по-простому - деньгами вопрос решить, да все отговаривают. Остаётся только силой отбивать.
   - Думал об этом, - признался Слон. - Но у них это... ружья, сабли. С кистенём на изверга что ли переть, с дубиной?
   Дубина в руках Слона вовсе не представлялась мне пустяком. Ладонь машинально коснулась некогда ушибленного места.
   - Добуду оружие, - сказал я. - Но тут одному не справиться. Да и вдвоём вряд ли. Нужны надёжные люди. Есть у тебя такие?
   - Совсем уж это... надёжных трое будет. Пашка Тунгус, Кириллка... нет, пожалуй, что двое.
   - Маловато. И ещё. Надо мне на тот дом, где ревизор засел, поглядеть. А там уж и решать будем, как действовать.
  
   Утром мы выбрались на рекогносцировку. Петербургский чиновник превратил дом в настоящую крепость. Возле запертых ворот стояла охрана - парочка рослых гренадёров, по двору прогуливались казаки. Какое-то их число наверняка укрывалось и внутри. А там - окна малюсенькие, что бойницы. Человеку не влезть, а пуле выскочить от нечего делать.
   - Чей дом, кстати? - спросил я Слона.
   - Это... Вани Мясникова, - ответил тот. - Дом-то недавно поставлен. Вот и приглянулся чину. Да ладно бы просто на постой встал, пусть и с гренадёрами своими, оно дело привычное, так он даром что в гостях, Ивана Афанасьевича первого и взялся пытать. Всё вытянул из купца, а потом это... на супружницу его позарился. Ваню-то и за дверь выставил...
   - Была у лисички избушка ледяная, а у зайчика лубяная... - пробурчал я. - Можешь переговорить с ним, с Мясниковым в смысле? Но так чтобы никто не пронюхал. И про меня само собой молчок.
   - Это... если найду...
  
   На следующий день Слон разыскал Пашку Тунгуса - бугая под стать себе и Криллку - совсем ещё молодого парнишку, а потом привёл в хижинку и Мясникова. Их разговор я подслушивал, спрятавшись за давно нетопленой глинобитной печью. Убежище было полно пыли, какого-то мусора, возможно и живности, зато позволяло сохранить инкогнито.
   Мясников охотно рассказал об утраченном владении. Полагая, что догадывается, к чему клонит троица головорезов, купец посоветовал, как лучше проникнуть во двор и как ловчее запалить строение. Бедолага посчитал, будто Слон сотоварищи собираются подпустить ревизору петуха, в связи с чем сообщил, что новенькой избы ему вовсе не жаль, и он лишь надеялся, что неверная жена сгорит вместе с гостем.
   - Что думаешь? - спросил Николай, выпроводив гостей.
   - Казаки большей частью за стенами спрятались, - сказал я. - В городе только пьянствуют и развратничают. Крылов возможно бунта опасается, а потому острог хорошо охраняют. Но нападения на дом он не ждёт.
   - Как же не ждёт, если там казаки и это... гренадёры?
   - Ну, может разбойников каких и опасается или Ваню Мясникова с топором, а серьёзного приступа не ждёт. Этим можно воспользоваться.
   - Как?
   - Люди нужны рисковые. Посвящать их в замысел не надо, а так подрядить на один раз для лихого дельца. За деньги или за выпивку. Можно такое устроить?
   - Таких сколько угодно соберу, - кивнул Слон. - Здесь в курмышах кликну, так многие отзовутся.
   - Только не сам, - подчеркнул я. - Через кого-нибудь кликни. Про нас с тобой и Бичевина знать должны только проверенные люди. Да и им всего знать не следует.
   - Тунгуса попрошу. С ним хозяин дел не вёл.
   - Ну вот. Народ этот шуманёт когда надо возле острога, отвлечёт внимание, а мы тем временем в мясниковский дом вломимся.
   - Туда, пожалуй, это... вломишься.
   - Подумаем. Вопрос не в том, как вызволить хозяина твоего, а где его потом спрятать. Учти, искать начнут сразу. Он в этом деле судя по всему первая фигура. Слушок, конечно, пустим, дескать, в Петербург за правдой отправился купец, пусть на большаке ловят, но укрыться понадёжней не помешает.
   - Есть у хозяина это... домик в горах, - нехотя признался Николай. - Что-то вроде заимки. Вёрст десять к северу, а может и все пятнадцать. Про него мало кто знает. Только самые ближние люди.
   - Там и укроемся.
  
   Глава двадцать восьмая. Бичевин
  
   Предоставив Слону с Тунгусом вербовать шайку, я смотался на остров и выгреб из арсенала все гранаты, что остались от зимней войны, забрал последний бочонок пороха, истерзанный ножами лист свинца и целую груду пистолетов, которыми зверобои обычно не пользовались.
   - Ишь ты, - только и смог произнести Николай, разглядев груз.
   Мы отошли в тень, чтобы ребята Пашки Тунгуса, разгружая лодку, не приметили наших лиц.
  
   Ещё несколько дней ушло на подготовку. Пашка с Кириллкой занимались головорезами, Слон готовил пути отхода, а я размышлял. Дерзкий план понемногу приобрёл завершённый вид. Подойдя к делу академически, я изобразил веточками на куче песка схему мясниковского двора и прилегающей части улицы. Хорошо было бы построить полноразмерный макет, да отработать на нём операцию. Но это уж я лишку хватил. Мы ограничились общими соображениями и слежкой за домом, за острогом, за передвижениями ревизора и его нукеров. Оставалась сущая мелочь - назначить удобное для выступления время.
   Тут наши мнения разошлись. Слон настаивал на ночной атаке, мы с Тунгусом сомневались. Ночью в доме Мясникова собиралось слишком много народу. И гренадёры, и казаки, и местные коллаборационисты, всевозможные прихлебатели, которых во время террора нашлось немало, и сам ревизор с прислугой. Кроме того на ночь дом запирался, и чтобы взять его приступом потребовалась бы целая армия.
   - Нападать надо днём, - убеждал Пашка. - Когда этот хрен моржовый в крепость уезжает вместе со стаей, а дом почти без пригляда остаётся. Перебьём охрану и всех забот.
   - Днём слишком заметно, - упирался Николай. - Подмоге-то подойти недолго.
   - Поставим пару человек с гранатами на улице, - предложил я, указав перекрёсток на схеме. - Если вдруг от острога помощь пойдёт, пусть они её займут на время.
   Тунгус кивнул и пообещал организовать засаду, но его товарища томило что-то ещё.
   - Хочется это... с извергом разделаться, - признался, наконец, Слон.
   Этот аргумент он, похоже, считал основным.
   - Знаешь ли, давай-ка не будем гнаться за двумя зайцами, - ответил я. - Главное твоего хозяина освободить, а потом уж можно думать о мести.
   Слон неохотно уступил. Но на этом проблема не исчерпалась. Крылов был не из тех, по кому сверяют часы. Он мог отправиться "в присутствие" рано утром, или после обеда, а мог весь день провести в доме, забавляясь с хозяйкой или допрашивая личных пленников.
   Нам же требовалось согласовать действия шайки Тунгуса и нашего штурмового отряда. А накануне следовало заложить под острог мину, после чего откладывать операцию становилось опасно. Не имея возможности назначить час выступления, мы здорово рисковали.
   - Чего там думать, - вздохнул Слон. - Всё равно это... не угадаем.
  
   ***
  
   На исходных позициях пришлось просидеть часов шесть. Только около полудня коллежский асессор с охраной из четвёрки гренадёров направился в крепость. Иркутск невелик, но пешие прогулки не к лицу такому важному человеку. От кареты ревизор отказался тоже. Он отправился верхом на лошади и если хотел добиться тем самым эффекта, то угадал. Пётр Никифорович Крылов в седле выглядел сущим демоном. Его взгляд проникал сквозь стены домов, а острый нос, казалось, чувствовал запах золота. Плащ развевался зловещими вороньими крыльями, а треугольная шляпа походила издали на зловещий клюв. Персонаж из сказки. Временный хозяин города. Халиф на час. И этим своим часом он готов был насладиться в полной мере.
  
   - Пашка! - бросил через плечо Слон.
   Тунгус исчез. Передав своим людям сигнал, он появился вновь. Согласно плану под стенами острога собралось человек двадцать завербованных Пашкой парней. Им предстояло взорвать мину, а затем поднять стрельбу. Ещё пара ребят засела у перекрёстка, чтобы закидать бомбами возможную подмогу. Ради конспирации и тех и других мы использовали втёмную. Среди массовки никто не подозревал о существовании заговора, а из нашей четвёрки головорезы знали только Тунгуса с Кириллкой, которых связать с Бичевиным не могли.
   Выждав пока не утихнет суета, связанная с отъездом узурпатора, мы подобрались вплотную к логову. Теперь нужно было ждать весточки от подельников.
   Она пришла скоро. В остроге принялись рваться гранаты, затем громыхнула мина. Казаков сдуло с городских улиц. Как мы и рассчитывали, они поспешили в острог. Не столько на выручку товарищам, сколько желая сбиться в стаю.
   Через лаз в заборе мы просочились во двор и укрылись за сараем. Стражники в мясниковском дворе поста покинуть права не имели, а потому встали на цыпочки, пытаясь разглядеть из-за забора, что происходит в центре. И, как большая удача, открылась дверь, откуда высунулась любопытная голова с вопросом "Какого хрена?"
   Распределив жестом цели, как делают в боевиках крутые спецназовские командиры, я шепнул:
   - Пора!
   Под вторую серию взрывов мы выскочили из-за сарая и разрядили пистолеты в спины казакам. Три ствола дали осечку. Пять выстрелов прозвучали как воспроизведённая на медленной скорости автоматная очередь. Убийство далось мне на редкость легко. Зимняя война на Уналашке притупила гуманизм и уж во всяком случае, я больше жалел алеутов, защищающих собственные дома, чем злодеев, пришедших громить чужие.
   Сейчас же меня больше волновали не трупы казаков, а успех операции. Я в тайне рассчитывал, что под шумок к наёмникам Пашки присоединятся и обозлённые на узурпатора горожане, которые как всегда собрались к полудню возле ворот, чтобы прояснить судьбу близких. Если заварушка перерастёт в настоящий бунт, то самозванец озаботится собственной судьбой. Гарнизону будет не до нас и облако гари над одним из дворов никто не заметит.
   Кириллка задержался во дворе, проверяя трупы, дабы не оставить за спиной какого-нибудь удальца, а мы, поменяв пистолеты на дубины, перемахнули через тело на крыльце и ворвались в дом. Навстречу нам, ещё не вполне понимая, что происходит, рванулся заспанный казак. Он был без рубахи, но с саблей и, увидев незнакомцев, попытался заступить дорогу, за что и получил от Слона дубиной по черепу. Этот охранник оказался последним. Кроме него в доме обнаружилась только молодая женщина, скорее всего та самая хозяйская жена. Она спокойно сидела за столом в соседней комнате, не обращая внимания на стрельбу, шум и вздрогнула лишь завидев в дверях наши свирепые рожи. Мою физиономию вдобавок покрывал грим и должно быть я выглядел в её глазах чёртом или арапом. У ревизорской наложницы хватило сообразительности обойтись без визга. Сквозь ладони, закрывающие рот, вырвался только всхлип...
   - Где? - рыкнул на неё Николай.
   Она видимо догадалась, кого мы ищем. Молча, одними глазищами, показала на люк.
   Тунгус остался наверху с женщиной, а мы со Слоном, запалив свечи, спустились в подпол. Импровизированной пыточной столичного чиновника позавидовала бы кичащаяся вековыми традициями испанская инквизиция. Здесь не было технической изощрённости, не хватало профессионального блеска, культуры, зато обычные, приспособленные к делу предметы, вызывали холодный сквознячок вдоль спины. Разных размеров крюки, гвозди, клещи лежали на небольшом верстачке. По стенам висели какие-то окровавленные верёвки, тряпки. Из бочонка торчали розги. Аккуратно так торчали, словно трости гостей в прихожей британского джентльмена.
   Но в смысле нашей цели пыточная оказалась пуста.
   - Увезли! - простонал Николай в отчаянии.
   - Хозяйка сказала, что он здесь, - возразил я.
   - Ничего она это... не сказала. Перепугалась дура. И не хозяйка это вовсе. Прасковья это, дочь купца Ворошилова. Напротив его дом стоит. Видно чин углядел красоту и призвал до себя. Вот же ирод всех баб в городе перепортит.
   Подвал был невелик, но в полумраке, при неровном пламени свечей нам понадобилось время, чтобы заглянуть в каждый скрытой тенью уголок. Отодвинув со стены верёвки, я обнаружил маленькую боковую дверцу, на которой висел замок.
   - Там, - предположил я, для верности постучав по отделанной тёсом стене.
   Используя один из пыточных крюков в качестве фомки, Слон ловко, словно делал это не раз, сковырнул запор.
   В небольшой кладовке возле кучи тряпья лежал Бичевин. Бедолага совсем лишился чувств. Сейчас он вовсе не походил на короля водочной мафии.
   - Ты как, Иван Степанович, живой? - спросил Слон хозяина, присаживаясь на тряпьё.
   Тот промычал в ответ нечто нечленораздельное. А куча тряпья неожиданно застонала, заставив Николая вскочить, и при ближайшем рассмотрении оказалась собратом Бичевина по несчастью. Возникла проблема.
   - Оставим здесь, - перехватив мой взгляд, заявил Слон.
   - Возьмём с собой, - упёрся я.
   Не то чтобы мне стало жаль человека, но я подумал, что вряд ли Крылов держит в личной тюрьме обычного бомжа, а значит, второй невольник мог оказаться мне столь же полезен, как и Бичевин.
   - Двоих это... не утащим, - возразил подельщик.
   - Возьмём обоих, - повторил я с железом в голосе. - Вчетвером как-нибудь управимся.
   В душе Николая произошла короткая схватка. Долг перед хозяином боролся с моим верховенством в операции. Решив, что без меня ему пока не обойтись, Слон уступил.
   Используя окровавленные верёвки и тряпки в качестве подъёмного средства, по одному мы подали арестантов наверх, где их принимали Тунгус с Кириллкой. Затем поднялись сами. Прасковья всё так же сидела за столом и тихонечко плакала. А вот стрельба в городе поутихла. Беспорядки так и не вызвали настоящего бунта. Видимо нашим ребятам не хватило пороха. Несколько ружейных выстрелов прогремели как финальный аккорд. Нам следовало спешить, пока казаки не принялись зачищать город в поисках главных смутьянов.
   - Это... чтобы молчала, - предупредил Слон Прасковью и сорвал с неё какое-то ожерелье. - Хозяйские цацки на любовницу змей надел, - пояснил он мне позже.
   Огородами и переулками мы оттащили бывших пленников на окраину, но обещанных Слоном лошадей на месте не оказалось. С бревна свисал лишь обрывок верёвки, который был не отрезан, а именно оборван. Впрочем, это ни о чём не говорило - опытные конокрады умеют маскировать следы.
   - Свели лошадок-то? - усмехнулся я.
   - Это... - в голосе Слона послышалась обида. - Ты же сам велел никому больше не доверяться, вот и оставил их здесь одних.
   В наказание за недоверие к человеческому роду пришлось тащить спасённых на собственном горбу.
  
   ***
  
   Тайное убежище выглядело воплощённой мечтой мелкого буржуа. Такой себе сказочный домик на склоне горы. Бревенчатый сруб и ещё один поменьше - банька, зелёная лужайка, ручей, сбегающий меж валунами. При ближайшем рассмотрении заимка обернулась ничем иным, как подпольной винокурней. В печь был вмурован агрегат для перегонки, рядом стоял холодильник, устроенный из огромной бочки, куда подводилась вода из ручья, полки заполняли бутылки, бочонки, кувшины. За суматохой с ревизором про заведение позабыли. Брага прокисла, и дух от неё чувствовался за сотню шагов от убежища.
   - Не за подпольное винокурение, говоришь, Крылов на вас осерчал?
   - Так это... - Слон почесал затылок. - Прикажешь, из Енисейска возить пойло-то? Ближе не курят.
   Приняв лечебную дозу самогона из хозяйских запасов, мы разом почувствовали усталость и все кроме Слона тут же завалились спать, а тот принялся хлопотать над жертвами ревизорского произвола, устраивая примочки и готовя настойки всё из тех же неиссякаемых запасов.
  
   Когда я проснулся Бичевин сидел за столом и поглощал ушицу. Второй страдалец всё ещё пребывал без сознания. Слон дремал, пристроившись между Тунгусом и Кириллкой.
   Без лишних ушей можно было бы и поговорить. Но мы с хозяином не спешили, и некоторое время молча обменивались изучающими взглядами. С момента первой нашей встрече многое поменялось.
   - Ты про это место Крылову не рассказал? - спросил я для затравки. - А то прихлопнут тут, как мух.
   Тот ответил не сразу. Продолжал изучать спасителя между ложками ухи и, видимо решал, как построить отношения. Я не торопил. Встал с лавки, потянулся, подошёл к кадке, ополоснул лицо.
   - Его серебро интересовало, а не винокурни, - ответил, наконец, Бичевин. - Заимку ему не найти.
   - Допустим, - кивнул я. - Но не сидеть же здесь безвылазно? У меня дела, знаешь ли.
   - А я тебя не держу, - заметил купец.
   Ершистый какой. Будто и не терзали его в пыточной только что.
   - Не обо мне речь. Всё равно здесь долго оставаться нельзя. Евдокия проговорится или кто-нибудь другой. Уходить надо.
   - Куда?
   - Кроме как в Охотск больше некуда, - сказал я.
   - Сибирь большая, - возразил купец.
   - У тебя видать по всей Сибири заимки понастроены?
   - А в Охотском что делать?
   - А там у тебя корабль. В море уйдёшь, кто в море искать станет? А если и станут, так оно большое - не найдут. Через год-другой, глядишь, уляжется всё. Софоний, священник ваш, говорят, уже в Петербург пожаловался. Найдут на ревизора управу... Так что двигай в Охотск пока не поздно. И этого с собой прихвати, - я кивнул на второго пленника, всё ещё пребывающего в прострации. - Знаешь его?
   - Коля Брегалов.
   - Купец?
   - Угу.
   - Вот и чудно.
   Наш разговор разбудил Слона. Тот хотел вставить слово, но хозяин не позволил.
   - Николай, чайку сделай, - попросил он.
   Когда подручный, прихватив котелок, вышел, купец признался:
   - Поздно мне в Охотский бежать. Злодей уже нарочного туда отправил. Корабль в казну отбирают... - он вздохнул. - Нищим меня оставил. Тридцать тысяч рубликов вытянул гад вместе с жилами. И ещё один корабль был у меня. Тайной постройки. Дознался и про него. Но в бумагу не стал писать...
   На скуле Бичевина появилась слеза. То ли от боли, то ли от досады, что не смог выдержать пытки. Досадно стало и мне. Столько усилий и средств потрачено, а результата нет. Купец без капитала, без кораблей, вне закона вряд ли окажет ту помощь, на которую я рассчитывал. А вот с собой утянуть может запросто.
   Вернулся Слон. Пристроил котелок возле огня.
   - Жаль, конечно, что опоздали, - сказал я. - Хотя...
   Мысль зародилась, но ещё не переросла в озарение. Опоздали?
   - Что? - купец на мгновение почуял надежду, потом сник. - Нет, кораблик не отбить, даже не думай.
   - Почему нет? - вмешался Слон.
   - Не достроен ещё. И даже если достроят, пока мы туда добираемся, на нём уже казённые люди распоряжаться будут. Войну что ли затевать?
   - А давно Крылов гонца отправил? - спросил я. - Если опередить, то можно и без войны обойтись.
   - Полагаю три недели уж как, - ответил Бичевин. - Нет, не опередить.
   - Я успею. С тобой нет, а один успею.
   - Врёшь!
   - Не вру. Знаю дорожку короткую, но не всякому на неё вступить можно.
   Бичевин посмотрел на меня, как смотрят обычно на юродивых. Вроде и с почтением, а палец сам к виску тянется.
   - Среди диких есть у меня друзья. Так что обойду любого скорохода.
   Теперь он поверил, а, поверив, опять засомневался.
   - И что ты сделаешь там без меня? - спросил купец.
   - Всё что надо сделаю. Если людям своим такую бумагу составишь, которой поверят, то уведу корабль из-под ревизорского носа. А потом и тебя как-нибудь к имуществу доставлю.
   - Чтобы мои люди поверили... - произнёс купец задумчиво. - Нужно, чтобы поверил я.
   - Вот те раз! - меня как кипятком окатило. - Я тебя, считай, с дыбы снял...
   - Ну, положим, снял, - кивнул Бичевин. - Да сказать позабыл, зачем тебе всё это? Твоя-то в том где корысть?
   - Тебе не всё равно? - сгрубил я.
   - Не всё.
   - А я тебе в прошлый раз рассказывал, да ты слушать не пожелал, - разозлился я. - Вон и слона своего на меня науськал. Послушал бы, так давно твои парни зверя бы свежевали на островах. И жили бы безо всяких ревизоров, без казаков. Но и сейчас ещё не поздно уйти.
  
   - А, без толку. Даже если знаешь ты дорожку короткую, даже если поспеешь раньше чиновника на день-два, что толку? Корабль-то не достроен. Не вывести его из устья. А снаряжение? У меня бумага была к Шипилову от губернатора, чтобы помощь оказал, пушки дал, материалы, людей, морехода знающего. Юрлова я у него просил, так обещал дать. Пушки ладно, тех что из Якутского острога привезли хватит. А вот люди.
   - Найду я тебе морехода. И людей найду.
   - Пока найдёшь. Сколько туда добираться? Полтора месяца - самое малое. А потом уже и выходить опасно.
   - Попробую.
   - Пусть это... попробует, - поддержал меня Слон, подавая чай.
   Бичевин посмотрел на помощника.
   - Николая возьми с собой. Он сильный выдюжит любую дорогу и диких твоих не испугается.
   - С ним не успею. Только один.
   Купец буравил меня взглядом.
   - Ты уж либо верь, либо нет, - сказал я. - Посерёдке тут не проедешь.
  
   Бичевин взял перо макнул его в туш. Искалеченная рука слушалась плохо. От сильной боли на лбу выступила испарина.
   - Число проставь до ареста, чтобы было, - напомнил я. - Тогда и придраться не к чему будет. Ушёл кораблик по хозяйскому велению.
   - Поучи меня ещё, - буркнул Бичевин и протянул бумагу. - Кузьме, приказчику моему всё как есть расскажи без утайки. Он извергов этих не боится. А с остальными лучше помалкивай. Могут и донести. Осип Зинин парень хороший, но подневольный.
   Бичевин задумался, потом обернулся к помощнику.
   - Николай, возьми лопату, - распорядился он. - Там на дворе под круглым камнем бочонок зарыт. Давай, тащи его сюда.
   Купец вернулся к ухе, а я засобирался в дорогу. Большая часть вещей осталась в Иркутске. И лодка напрасно дожидалась меня на Ангаре. Через полчаса Слон притащил бочонок. Он оказался наполнен исключительно полтинниками. На вскидку - тысяча или две рублей.
   - Возьми сколько надо, - предложил Бичевин.
   - Нищим, говоришь, оставил? - усмехнулся я.
   - Конечно, - купец ничуть не смутился. - Это ж разве деньги?!
   - Обойдусь, - для меня это действительно были не деньги.
  
   Следовало ещё решить, как быть с самим Бичевиным и его бандой. Оставаться здесь им точно. Как ни шифруйся, а в таком тесном мирке правда выплывет очень быстро. А сама не выплывет, так клещами вытащат. Да и мне хотелось бы видеть купца на побережье.
   - Сплавитесь до Якутска. В город не суйтесь. У Кангаласского камня найдёте якутов. Спросите одного по имени Коврижка. Он и не якут собственно, так приблудился к ним. Скажете, что я просил переправить вас к моему плотбищу. Он знает куда. Достанет лошадей и проводников, а то и сам пойдёт.
   - Опять учишь? - усмехнулся Бичевин. - Доберусь как-нибудь. Вопрос в другом - дальше-то что?
   - У меня через год ещё один корабль готов будет, - предложил я. - На нём и дойдёте да островов. А там уж "Гавриила" обратно получите.
   - Так не пойдёт, - заявил Бичевин.
   - А как пойдёт? - меня уже достала его неуступчивость.
   - Ты сейчас, даже если успеешь, "Гавриила" всё одно далеко не отведёшь.
   - Нет.
   - А где отстаивать его будешь?
   - На Камчатке, думаю. В Петропавловской гавани или рядом с ней. Там сейчас тихо, лишних глаз нет.
   - Вот туда и приду.
   - Зимой?
   - Приду, - кивнул купец, и по его лицу стало ясно, что если жив будет - придёт.
   Суровый мужик. Мне как-то даже стало неловко оставлять за ним последнее слово.
   - В посёлки тебе соваться нельзя, - сказал я. - Там тебя схватят. А лесом и сопками малой ватажкой пробираться опасно. Тем более на Камчатку. Тогда вот что... наткнёшься на коряков или чукчей, просто скажи, что идёшь к Ворону.
   Озадачив купца, я отправился в сторону озера. Мне ещё предстояло раздобыть лодку.
  
   ***
  
   Кузьма читал письмо хозяина с большим трудом. Шевелил губами, часто возвращался назад. Пока он трудился, я успел осмотреть плотбище. Оно выглядело победнее нашего, но кораблик что стоял на стапелях ничуть не уступал "Онисиму". Около десятка человек поселилось рядом с кораблём в сарае. Услышав, что пришла весточка от хозяина, люди, до этого не работавшие, вылезли на солнышко и, ожидая новостей, столпились в некотором удалении от нас. О сборах в поход, похоже, никто не помышлял.
   Я рассказал Кузьме почти всё, опустив лишь даты. Со скоростью птицы люди пока не летают. Он почесал лоб, подумал.
   - Выходить, говоришь, надо? Прямо сейчас?
   - Надо, - кивнул я. - И прямо сейчас. А иначе отберут корабль.
   - И как же я выйду? - перешёл он вдруг в наступление. - Ну, "Гавриил", положим, почти готов. Так, на две недельки работы осталось, если нужное железо доставишь. Мазнуть, ковырнуть и готово. А вот народу мало. Сам видишь, здесь все кто есть собрались. Опытных, кто с парусами управляться научен, трое считая меня. Парусов, кстати, тоже пока не подвезли. Зеймана вообще нет. Ванька Юрлова обещал сманить, но куда уж теперь. Про припасы молчу, прям беда с припасами...
   - Всё будет, - пообещал я. - Морехода найду, людей подброшу. Вам бы до Петропавловской гавани дойти, там дух переведёте. Там наши встретят, помогут.
   Кузьма выглядел достаточно крутым мужиком. Наедине со мной называл хозяина Ванькой, а его приказы воспринимал с известной долей сомнения. Но тут прижало серьёзно, и скепсис уступил место решимости.
   - Слышь, орлы? - крикнул Кузьма подчинённым. - Хозяин приказал сниматься.
   - Куда же в такую пору сниматься? - спросил кто-то.
   - Замолкни и слушай! - рявкнул Кузьма. - Не то спрашивать разучишься, как язык выдерну. - Он повернулся к другому. - А ты быстро за Осипом сбегай, позови сюда. Разговор, скажи, есть.
   На инструктаж я не остался. Поспешил обеспечить тылы. Пошла гонка со временем. Ну, уж в этой-то дисциплине я кое-какой опыт имел. По крайней мере, опыт больший, чем посланцы Крылова. Со временем и пространством я был можно сказать на короткой ноге, вот в чём штука.
   Возле Кангалаского камня мне крупно повезло - я встретил Коврижку. Ему суть дела объяснить было легче, чем настоящим якутам. Так мне поначалу сдавалось. Но и Коврижка идеей проникся не сразу.
   - Вот спасибо, добрый человек, предупредил, - поблагодарил он, выслушав известие о казённом отряде. - Сейчас нашим скажу, уведём коников от греха подальше. Пусть мегинцы захребетников везут, а то они всегда улизнуть успевают, черти. Ушлые прямо жуть.
   - Не спеши, - осадил я. - Мне вовсе не надо, чтобы казаки мегинцев подряжали. Я вашему роду вдвое больше заплачу, если вы сами лошадей предоставите. Пусть даже казаки платить не станут.
   - Почто тебе?
   - Повезёте их через семь хребтов, но так, чтобы они до Охотска и к зиме не добрались.
   Коврижка проникся.
   - Есть там тропка одна, - сказал он. - И на Юдомском кресте можно выгадать. Эх, лошадок только жалко. Не одним ведь казакам мучаться. Разве самых дохлых отобрать, старых, какие уж отжили своё.
   - Ну, ты уж придумай что-нибудь.
  
   Обеспечив тылы, я вернулся на побережье и отрядил к Кузьме Березина с плотниками, Анчо с частью коряков и великолепную семёрку чукчей. Туда же с десятком матросов собирался направить и Ромку Кривова, ангажированного капитаном на строящийся галиот. Капитаном я называл его авансом. Паренёк пока тянул слабо даже на боцмана. Учился зимами у Неводчикова, летом практиковался на ближних промыслах или ходил матросом с тем же Неводчиковым на Камчатку.
   - Что ж, на войне как на войне, - провозгласил я. - Будем выпускать курсанта досрочно. Надеюсь, до Петропавловска как-нибудь доведёт бичевинский галиот.
   Кузьма взялся за дело серьёзно. Умел мужик объяснять текущий момент. У него даже чукчи стали трудолюбивым плотниками. А Березин только вздохнул.
   - За две недели, говоришь, управимся? Ну что ж, дело-то нехитрое.
   Оставался ещё один корабль - пусть шитик, но сделан добротно, и бросать его было жалко, тем более оставлять ревизору. Однако на шитик уже не хватало людей.
   - Спалить к дьяволу! - предложил Кузьма. - Лучше в уголья превратить, чем этим кровососам оставить. Вот ей-богу, будь здесь Ванька, он собственными руками огонь поднёс бы.
   - А что если перегнать его на другую реку? - пришла мне в голову идея. - Переименуем, изменим кое-что броское, ну там мачту укоротим, парус косой поставим. Пусть все думают, что это другой корабль. Даниле шепну, пусть заявит, будто на его средства построен.
   - Делай как знаешь, коли воля на то хозяина, - отмахнулся Кузьма. - Но если заминка какая выйдет, пали его, парень, ко всем чертям.
  
   Вот и экзамен Ромке вышел. Пока остальные лихорадочно готовили бичевинский галиот к отплытию, молодой капитан с полудюжиной помощников перевёл шитик в устье соседней реки. Всё прошло гладко. Никто не заметил подлога. Матросы на скорую руку поменяли оснастку, соорудили рубку, замазали борта смолой.
   - Вот ещё головная боль, - ворчал Данила, принимая на баланс кораблик. - Никогда не помышлял промыслом заниматься. Хлопотное это дело. Куда спокойнее шкуры со зверобоев снимать.
   - Ты иначе на дело взгляни, - засмеялся я. - Самому Бичевину услугу окажешь. Такая дружба стоит хлопот.
   - Оно так, - не сдавался Данила. - Только ведь как бы хуже не стало. Утянет Бичевин на дно. С твоих слов он без пят минут висельник.
   - Этих пяти минут ему хватит, - заверил я, вспомнив прощальный взгляд матёрого купчины. - Такого кита махом не схарчат. Вырвался он, и теперь чёрта лысого вновь заловят. А ревизор этот долго не продержится, ты уж мне поверь.
  
   Глава двадцать девятая. Возмездие
  
   Иркутская эпопея внесла сумятицу в планы и пробила серьёзную брешь в бюджете. Много средств ушло на освобождение Бичевина, на подкуп якутов, ещё больше на досрочную отправку корабля и переделку шитика. Почти достроенный Березиным галиот пришлось "раздеть на запчасти", да и люди, подготовленные для него, понадобились на "Гаврииле". С бичевинским кораблём ушли припасы, ушли с таким трудом добытые, с ещё большим трудом доставленные на край света снасти.
   Потерю следовало восполнить, иначе снаряжать собственный галиот весной будет нечем. Пока ещё я, вынырнув из пространства-времени, начну подвозить всё необходимое. Пока ещё паруса пошьют, пока такелаж поставят, борта законопатят.
   А купить материалы заранее вдруг оказалось не на что. То есть деньги, конечно, имелись и имелись немалые, но пребывал они в обороте. А здешние медлительные как ледники финансовые потоки их быстро не возвращают. Возможно, я излишне рисовался, отказываясь от помощи Бичевина, а с другой стороны его мелочь не решила бы всех проблем, мне куда выгоднее было оставить купца в должниках.
   Собирая нужную сумму, я пробежался по приказчикам и контрагентам. Досрочно выгребал выручку и выжимал долги. Как-то по привычке я начал с запада и продвигался понемногу к востоку, пропустив только Иркутск. Последним пунктом инкассаторского вояжа значился Нижнекамчатск. Летом торговля на Камчатке шла вяло, но я рассчитывал получить хотя бы часть долга.
   Не тут то было.
   - Белобородов отказывается платить, - ошарашил известием Чекмазов.
   - Как так отказывается?
   - А так. Вернулись Дурнев с Тарабыкиным и всех против тебя настроили. Рассказывали, будто ты диких науськивал, будто ружьями и пушками угрожал, а, в конце концов, выставил вон и отказался уговор выполнять. Трапезников как узнал, неделю буйствовал. Грозился с тебя шкуру спустить. Вот Белобородов, когда я к нему за деньгами пришёл и говорит, дескать тебе в Нижний больше ходу нет, а потому и разговаривать не о чем.
   Он помолчал, вздохнул и спросил:
   - Не уберёг Оладьина-то?
   - Не уберёг, - согласился я. - Вот из-за этих ублюдков и пришлось с туземцами воевать. Понятно, они теперь иначе дело толкуют. Ну, а Толстых что же?
   - Андриян позже пришёл, - сказал Чекмазов. - Про тебя плохого не сказал, но и защищать не рвался. А его парни вместе с севкиными принялись бузить.
   Мне бы успокоиться, подумать. В такой ситуации умнее было бы забыть о Камчатке до тех пор, пока утихнут страсти, а на сцене появится Бичевин в качестве компаньона. Но неожиданное вероломство Белобородова настолько взбесило, что я решил отбросить маскировку и заявиться к казаку лично.
   Однако дома его не оказалось, и гнев толкнул меня на следующий опрометчивый шаг.
   - Что ж, значит пришло время бросить карты на стол! - с пафосом воскликнул я и отправился в салун.
  
   Поначалу в глазах завсегдатаев полыхнул интерес, каким, мол, ветром занесло на Камчатку отступника. Затем некоторое время общественное мнение колебалось между немедленным судом Линча и традиционным равнодушием. Видимо для самосуда не хватило организующей силы - ни Севки, ни Трапезникова в корчме не оказалось, поэтому общество предпочло остракизм. Рожи попостнели, отвернулись, разговоры продолжились.
   Не обращая внимания на эти игры, я взглядом разыскал должника и продрался к нему сквозь неуступчивые спины.
   - Где деньги? - рыкнул я.
   - Какие такие деньги? - ухмыльнулся Белобородов и добавил, так, чтобы слышали все: - Если я тебе должен, предъяви расписку, вексель или свидетелей. А нет, отваливай парень подобру-поздорову. А то ведь здесь у многих руки чешутся.
   Народ загудел с одобрением, показывая, как бы между делом чешущиеся руки, а я понял, что загнал себя в угол. Угрожать казаку бесполезно, просить, умолять тем паче.
   - Мыть надо руки, чтобы не чесались. А ты, старик, ещё пожалеешь об измене.
   - Про измену не тебе бы говорить, - крикнул кто-то.
   - Ладно, - буркнул я и подался к выходу.
   В спину мне только что не улюлюкали.
  
   По большому счёту убытка предприятие не понесло, ведь уже аванс с лихвой компенсировал затраты. Именно поэтому я и позволял себе заключать с торговцами джентльменские соглашения. Хлопот и фискальных следов куда меньше, а доверие дорогого стоит. Я собирался поступать так и впредь и дабы не вводить в искушение прочих партнёров, Белобородова следовало покарать. Публично, показательно.
   Но он ли главный виновник? Нет. Получив крохи, казак потерял выгодный бизнес. Зарезал золотоносную курочку. Инициатива наверняка исходила от паучьего выводка, во главе с Трапезниковым, а значит, настала пора продемонстрировать силу ему. Пока мафия шла в кильватере замыслов, я терпел её. Я бы мирился даже в том случае, если бы она просто встала в сторонке. В конце концов, очищать мир от скверны не моя миссия. Но война объявлена, и следующий ход за мной.
   - Эх, теперь и мне житья не дадут, - пробурчал Чекмазов.
   - Не дадут, - согласился я. - Пожелают задеть меня - ударят по приятелям. Так что сваливать тебе надо.
   Гибель Оладьина ещё больше сблизила нас, и старожил не сомневался, на чью сторону ему вставать. Однако моя категоричность его возмутила.
   - Ишь, ты шустрый какой, "сваливать". У меня здесь работа, хозяйство, семья. Куда я с покалеченной рукой уйду? Чем домашних кормить буду?
   - Я помогу. Что хочешь, дом? Будет тебе дом. Работу? Будет работа. Всё будет.
   - Где на островах?
   - Да хоть и на островах. А оставаться здесь всяко опаснее. Когда мы с Трапезниковым всерьёз схлестнёмся, не только пух полетит.
   - Что ты ему можешь сделать?
   - Кое-что могу...
  
   Окунев из Петропавловска уже ушёл, а "Гавриил" ещё не прибыл. Я убивал время, шагая по датам календаря точно из угла в угол, пока, наконец, не увидел паруса. Молодой капитан с делом справился, но затратил все свои силы. Он выглядел как человек, вернувшийся с вечеринки вампиров.
   - Придётся тебе, дружище, к камчатскому устью сходить, - "обрадовал" я паренька. - Знаю, что тяжело, но надо.
   Ромкино лицо побледнело ещё больше. Гордость не позволила сослаться на усталость. Однако нашлись и другие препятствия плаванию.
   - Погода дрянь, - сказал мореход. - Ветер меняется часто. На берег выбросит, на камни.
   - Надо, - повторил я.
  
   Гнев плохой советчик. Я собирал деньги для галиота, но, встретив измену Белобородова, пустил их на подготовку операции возмездия. Ради сведения счётов отложил главное дело.
   Пока мы с Брагиным сметали товары с нижегородских прилавков, "Гавриил" добрался до устья Камчатки. Там с борта высадился десантный отряд - коряки под началом Анчо-мухоморщика, Ватагин и Ты Налей со своими чукчами, несколько ительменов и тунгусов. Настоящая туземная армия, которую давно хотелось проверить в деле.
   На трёх больших лодках десант поднялся до Нижнекамчатска, куда прибыл ночью и высадился без единого звука. Оставив нам дом, Чекмазов погрузил в лодку скарб, устроил семейство и собирался тихо, ни с кем не прощаясь, свалить из города.
   - Ромка Кривов подберёт вас в устье и переправит в Петропавловск, - пообещал я старожилу. - Перезимуете, а там посмотрим.
   Пока я провожал хозяина, туземцы заняли дом. Они вполне обходились без командиров. Споро, без суеты и шума оборудовали позиции на чердаке, укрепили окна и двери. От мешков с песком мы отказались. К чему лишний балласт, когда хлеб девать некуда. Случись чего - кули с зерном или мукой способны задержать свинец ничуть не хуже.
   Всю ночь мы не смыкали глаз, и Анчо развлекал туземцев своими странными рассказами. Мухоморщик вообще говорил без умолку в любых обстоятельствах на любую тему и на любом языке. С чукчами общался по чукотски, с ительменами по-ительменски. Он впитывал в себя языки, культуры, манеры, оставляя за собой право в любой ситуации жевать грибочки. Казалось, перенеси Анчо в моё родное время, посади среди таких же торчков, и он легко подхватит беседу о философии Хайдеггера или Маркузе.
   Сейчас, лёжа с ружьём за мешком с мукой, он рассказывал очередную сказку с запутанным сюжетом и странными аллегориями. На мой вкус получалась какая-то бредятина, но и чукчи и коряки и ительмены слушали Мухоморщика затаив дыхание.
   В своё время сказка про курочку Рябу поставила меня в тупик абсолютным отсутствием логики. В детстве я этого, понятно, не замечал, в детстве мы слушаем голос родителей, а не осмысливаем сюжет. Но, перечитав сказку позже, я просто впал в ступор. Нелепица сидела на нелепице и нелепицей погоняла.
   Затем как-то раз наткнулся на статью, которая всё объясняла. Что там символизирует золотое яичко, и почему было важно разбить его деду с бабкой собственноручно, а не при помощи мышки. Вроде всё понятно, логично, за исключением одного - я никак не мог представить крестьянина, который занимается кодированием скрытых смыслов и сакральных символов. Делать ему больше нечего, мужику-то. Возможно, конечно, что сказку сочинял не крестьянин, а какой-нибудь скоморох, большой дока по части скрытых смыслов. Но как такая чепуха могла получить распространение в народе да ещё перейти в разряд детских сказок?
   Сейчас перед моими глазами была иная версия возникновения подобных "сакральных" текстов. И мне в неё верилось больше. Не знаю как там по части мухоморов, но конопельку наши предки знали прекрасно.
  
   Только поздним утром возню в Чекмазовском хозяйстве заметили соседи. Слухи быстро разошлись по городку. Неподалёку тут и там стали кучковаться люди. Народ присматривался, но не мог взять в толк, к чему движется дело. Со мной заговаривать опасались, памятуя о недавнем дурном приёме и ссоре с Трапезниковым, туземцы же, если их заставали во дворе, отвечали молчанием и уходили в дом.
   Создав базу, мы перешли к основной части плана. Я знал, что Белобородов придерживал товар, дожидаясь холодов, когда к обычной цене можно накинуть рубль-другой. Пока же он выдавал товар в долг, с тем хитрым умыслом, что вернуть мукой люди всё равно не смогут, а деньгами или мехами им позже придётся расплачиваться уже по зимним ценам. Но тогда уж он попросит за пуд моего хлебушка двенадцать рублей. На этом и строился мой расчёт.
   На сей раз в корчме собрался кворум. Трапезников, Тарабыкин, Дурнев отмечали застольем какую-то сделку, подле них, словно бездомный пёс, который просится в стаю, вертелся и Белобородов. А стая уже топорщила шерсть и скалила зубы. Слухи об отряде туземцев уже дошли до неё, и шайка наверняка приготовилась к драке. Но ответный ход застал мафию врасплох.
   - Продаю хлеб по рублю за пуд, - огласил я расклад. - Кому нужно подходите к дому Чекмазова.
   В корчме повисло молчание. Лишь когда я шагнул за дверь, Трапезников, не выдержав, крикнул в спину:
   - Никто не купит у тебя даже фунта!
   Я обернулся на пороге и ответил купцу ухмылкой.
  
   Авторитета мафии до сих пор хватало, чтобы удерживать большинство людей от дружбы со мной. Только единицы вроде Чекмазова и Никифорова имели смелость идти против течения. Но небывалый для этих мест демпинг сразу же изменил конъюнктуру. Разница в цене оказалась слишком значительной, чтобы её игнорировать. Спустя час после визита в корчму к дому Чекмазова потянулись любопытные.
   - По рублю за пуд? - спрашивали они. - А не врёшь?
   Я не врал, в чём и заверял гостей, выглядывая из-за спин вооружённых туземцев.
   - И много у тебя такого добра? - спрашивали ходоки.
   - Надорвёшься таскать.
   Горожане шептались и уходили.
   - Ничего, ещё вернуться, - оптимистично заверял я помощников.
   Впрочем, туземцы в заверениях не нуждались. Им было плевать на торговлю, они предвкушали схватку.
  
   ***
  
   Общество продержалось ровно три дня. Первой плюнула на кодлу Трапезникова и организованный ею бойкот городская беднота. Медные полушки извлекались из тайников, а по ночам возле наших дверей выстраивались очереди. Люди брали понемногу, по пуду, по два, но даже эта малость подтачивала бизнес конкурентов, а Белобородова ставила на грань разорения. Раздавая хлеб в долг и надеясь получить зимой лишнюю прибыль, он перехитрил самого себя. Теперь должники по ночам закупались у нас по дешёвке, а утром возвращали хлеб казаку. Белобородов пришёл в ярость и отправился на поклон к Трапезникову.
   В гости зашёл Никифоров и между расспросами о промыслах, сообщил, что в корчме состоялась по моему поводу большая сходка. Мафия сошлась во мнении, будто я блефую, пытаюсь сбить цену, а раз так, то рано или поздно надорвусь, и следует лишь переждать. Но ждать соглашались не все. Некоторые, дабы ускорить мой вылет в трубу, а заодно и разбогатеть, выдумали заслать людей и скупить товар.
  
   Ночью, когда уже разошлись обычные покупатели, в дом попросился человек, которого я видел однажды в окружении Трапезникова. Он помялся и предложил уступить ему сразу сотню пудов.
   - Деньги вперёд, - заявил я, не моргнув глазом. - Дал бы в долг да вот один раз уже надули, знаешь ли.
   Мужик без разговоров выложил стопку серебряных монет. Пожёвывая зелье, Анчо прошёлся вдоль стены и отсчитал двадцать пять кулей.
   - Твои, забирай, - сказал коряк. - Но уж носи сам.
   Пока гость перетаскивал груз, появился второй покупатель. С ним ушло ещё сто пудов. В доме стало просторней, и остаток ночи я перебрасывал груз из Нижнего Новгорода, подняв с постели Брагина.
  
   Попытка скупить весь товар через подставных лиц вызывала у меня только усмешку. Я охотно продавал хлеб большими партиями. Мои запасы были неограниченны и скупщики только увеличивали собственные неликвидные залежи. Хлеб не золото. Запастись им на чёрный день сложно. Можно, конечно, напечь лепёшек, насушить сухарей, но спекуляцию на них не построишь, тем более что запастись хлебом теперь могли все.
   На самом деле я и впрямь блефовал. Но блеф мой касался не запасов зерна, а запасов времени. Приближалась зима, а я так и не освоил перемещения через пространство санным способом. Да и темп терять не хотелось.
   К счастью купцы не догадывались о моих проблемах, а стратегия скупки потерпела крах. Природа колоссальных объёмов осталась для мафии загадкой. Но, понимая, что такую прорву хлеба в доме укрыть невозможно, конкуренты попытались перехватить пути снабжения. Здесь их ждало очередное разочарование. Мне удавалось проскакивать через любые засады, избавляться от любой слежки. Лодка, возникая из утреннего тумана, приставала к берегу напротив дома и разгружалась под надзором вооружённых туземцев за считанные минуты. При малейшей опасности, мы хватали мешки и запирались в доме.
  
   Так сложилось, что торговля разгоралась ночами. Даже когда связь со мной перестала быть табу, люди предпочитали приходить под покровом тьмы. Приходили уже не только бедняки и подставные шестёрки, но и те, кто ещё месяц назад одобрительно гудел в корчме. Единство заговорщиков дало трещину. Теперь уже и прежние враги приходили за товаром, виновато опуская глаза. Я зла не держал. Появись здесь сам Трапезников, я и ему отвалил бы хлеба сколько душе угодно. При условии, конечно, что душе угодно платить наличными.
  
   Голод в этом году Нижнекамчатску точно не угрожал. Муки и зерна у народа скопилось столько, что впору было налаживать экспорт. Некоторые ушлые горожане ровно этим и занялись. Прямо под нашими окнами грузились лодки и отправлялись вверх по реке. Верхний острог и Большерецк вскоре почувствовали демпинговый удар. Это в какой-то степени вредило моему тамошнему бизнесу, но я не мешал людям заработать копейку-другую.
   Мало-помалу экономическая экспансия оказывала влияние на социум. Сытое брюхо и стабильное будущее - великое дело. Люди избавились от зависимости, понемногу возвращали долги и тем самым лишали монополистов вербовочной базы. Даже многие из тех, кого я некогда выставил с Уналашки, изменили отношение к хозяевам.
   - Собираемся ватагу промысловую ладить, - заявил один из них. - Без хозяев, по старинке. На равных паях и с работой от каждого. Эх, жаль Чекмазов ушёл, бат бы поправить.
   Позже выяснилось, что подобные идеи зреют у многих, что навело меня на мысль расширить ассортимент. Скоро мы выбросили на рынок дешёвые гвозди, канаты, парусину. Следом пошли чай и табак. Дом Чекмазова превратился в ночную факторию.
  
   Пауки хоть и почуяли приближение катастрофы, напасть на дом не посмели. Они лишились поддержки народа, а без таковой одолеть туземцев им было не по зубам.
  
   Последний козырь олигархов - коррумпированная власть. На здешнего казённого приказчика я плевал за неимением колокольни с высокой сопки, его казаки давно погрязли в местных делах и не рискнули встать на одну из сторон. А потому Трапезников апеллировал к Большерецким шишкам.
   - Через пару дней здесь будут казаки, - предупредили старожилы, зашедшие за товаром. - Мы как раз уходили из Верхнего острога, когда отряд туда прибыл. Большой отряд с ружьями и пушкой.
   Пушка это серьёзно. Мешки с хлебом для ядер или картечи не помеха. Навертят из нас фарша вперемешку с мукой. Так думал я.
   - Ерунда, - отмахнулся Анчо. - Подумаешь пушка.
   Его поддержал Ватагин и весь остальной отряд. Туземцы были только рады схлестнуться с властью, и выступи против нас хоть целая армия, они бы всё равно ухмылялись. Самое любопытное, что подобное мнение укоренилось и в городе. Народ бился об заклад, что мы легко отгоним казаков. В наши силы, в нашу удачу верили, а власть здесь всегда воспринимали как оккупационную. Да и не только здесь.
   Однако я не собирался вести открытую войну с властями. Да и зима приближалась. Всё что хотел, я уже сделал. Рынок насытился, перегрелся и благополучно рухнул. Белобородов мог давиться своим десятирублёвым хлебом. Пока у кого-нибудь возникнет желание прикупить хотя бы щепотку муки, все его запасы съедят мыши, попортит грибок и сырость. Жалости к старому казаку я не испытывал - сам виноват. Однако для полной сатисфакции не доставало кое-какой мелочи. Белобородов всего лишь пешка в игре Трапезникова, а на главного паука операция возмездия повлияла покамест лишь косвенно. И мелочь эту я собирался исправить.
  
   ***
  
   Как только на реке появился карательный отряд, туземцы принялись палить из ружей. Давненько у них чесались руки покрошить врагов. Но выдержки не хватило, дистанция оказалась слишком велика для прицельного огня, а потому выстрелы только предупредили казаков. Они тут же выгрузились на берег и начали наступать на дом с двух сторон, пытаясь отрезать нас как от лодок, так и от сопок. Пальнув ещё пару раз без видимого толку, мы поняли, что пора вводить в действие "план Б".
   - Уходим!
   Все бросились к лодкам. Отступление превратилось в поспешное бегство. Со стороны оно могло даже показаться паническим. Пожитки хватались, тюки и мешки рвались, содержимое рассыпалось по дороге, что-то бросалось на землю, что-то сваливалось кучей в лодках. Рядом с полезным и ценным имуществом оказывались вещи совершенно ненужные, вроде какой-то кадки или тюфячка, притащенного ительменами.
   - Ларец забыли! - крикнул Анчо, указав через окно на печь.
   - Оставь... - бросил я.
   Коряк не послушался. Его пришлось оттягивать от дома с помощью сородичей. Казаки уже разворачивали пушку, и собирались поторопить нас с отступлением картечью. Спихнув лодки на воду, туземцы заработали вёслами. Анчо жевал гриб и ругался, а на моём лице с удалением от города растягивалась улыбка.
   Я живо представил себе, как казаки врываются в дом. Собирают трофеи, роются в брошенных вещах. Как сотник или десятник находит ларец с деньгами и документами. Монеты казаки тут же распихивают по собственным сумкам, а бумаги командир передаёт подошедшему позже Трапезникову.
   Среди документов купец находит карту. Сказочный остров с богатыми промыслами и удобными гаванями. Легендарная земля, в поисках которой сложили головы многочисленные испанцы, голландцы и русские.
   Анчо читал по лицам не хуже чем по бумаге и на миг прекратил жевание.
   - Ты нарочно оставил ларец? - догадался он.
   - Ради правдоподобности пришлось пожертвовать настоящими бумагами и некоторым количеством денег. Но выходка того стоила.
   И я, наконец, объяснил верным туземцам, зачем мы устроили представление. Я рассказал, как, выпивая на поминках Оладьина, мы с Окуневым и Комковым придумали эту фишку. Жажда мести за смерть товарища привела нас к идее насолить самому Трапезникову.
   - Каким образом? - поинтересовался тогда Комков.
   - Отправим его в бездну, - пришло мне в голову.
   - То есть? - спросил Окунев.
   - Они ищут мифическую землю Штеллера или как её там - землю Гаммы? Так поможем же им.
  
   Как только выдалось свободное время, мы начертили карту, изобразив группу больших островов в том месте, где дно Тихого океана устремляется к центру земли. Марианская впадина оказалась слишком далека от Камчатки, и пришлось подобрать жёлоб поменьше. Мы хулиганили как малые дети. Любая фантазия немедленно воплощалась в чертеже. На карте появились удобные для отстоя кораблей бухты, зимовки, ключи, маршруты вымышленных походов. Появились разного рода значки: промыслы, рыбные речки, месторождения меди и даже золота. Крестик обозначил несуществующую могилу. Затем над картой "поработало время". Бумагу тёрли, комкали, посыпали песком и землёй. Угол намочили морской водой, а посерёдке посадили жирное пятно. С неделю карта полежала под солнцем, после чего на неё нанесли исправления и пометки. Оставалось дождаться удобного случая, чтобы подсунуть фальшивку Трапезникову. Случай выдался только теперь.
   - Ворон, - только и сказал Ватагин. - Куркыль.
  
   Река несла нас к морю. Не донесла. Туземцы высадились за несколько вёрст от устья и, припрятав лодки, скрылись в лесу. Им предстоял долгий путь к Петропавловску. Меня ждала иная дорога.
  
  

###

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"