Под звуки колёс, бьющих в ритме галопа, мне снятся крысы - жирные, ржавой масти пасюки с толстыми волосатыми, но голыми на конце хвостами. Твари ничего не едят, ни на кого не нападают, просто шныряют повсюду, деловито обнюхивая запасы, к коим они относят всё, на что натыкаются их усы. "Это хорошая примета - к покойнику", - любят говаривать знакомые этнографы. Может и так, если учесть, что в путь меня сорвал новый закон, а от новых законов я не привык ожидать добра.
Сон претерпевает метаморфозу и мне кажется теперь, что это сырные крысы. Крысы с сыром, словно булочки хачапури, ароматные, сочные, жаркие, выложенные на прилавок в ожидании покупателя. Но из аппетитных кусочков торчат всё те же тошнотворные хвосты. Полотно сна расползается на множество лоскутков-фрагментов, они сменяют друг друга, кружатся. И тут, посреди метели видений, возникают спасительные глаза. Я не знаю кто Она и почему спасает меня от кошмаров, но эти глаза снятся мне всякий раз, когда ужас накатывает особенно сильно. Не какие-нибудь бриллианты в три карата - глубокие, играющие на солнце и источающие покой родники. Будь я религиозен, отнёс бы спасительное видение на счёт бога, или кого-то из его святого эскорта. Но ни брюхатым попам, что копают яму под наш планетарий, ни худым тётушкам из Свидетелей Иеговы, что бродят по подъездам многоэтажек, у меня доверия нет. И потому Она остаётся вне мифического контекста.
Итак, возникают Её глаза, и крысы-булочки стремительно скрываются в сырных дырах, откуда пищат, пищат...
***
Мобильник дважды пискнул, выкинув сообщение, что какая-то там московская телефонная сеть безумно рада моему выбору их компании. Ничего такого я, конечно, не выбирал. Мой телефон связался с их станцией, они лихо обсудили какие-то свои протоколы, договорились, ударили по рукам, под конец уведомили и меня... Люди тут ни причём. Нами правят роботы. В этом всё дело.
Вагон качнуло на стрелке, колёса прогрохотали нестройный марш и вновь вошли в прежний галопирующий ритм. Я окончательно проснулся. Проснулся с мыслью, что нужно бы поспешить в туалет, пока не поднялись остальные пассажиры. Вечно из любви ко сну тяну до последнего, и напрягаюсь потом стоя в очередях.
Заспанное хмурое лицо взглянуло из зеркала, показало язык, подмигнуло, но тщетно - настроение по-прежнему едва трепыхалось где-то около абсолютного нуля. Холодная вода на мгновение освежила кожу, но казённое, насыщено пылью полотенце вернуло лицу помятую усталость. Всё как всегда.
***
Курский вокзал. Фирменный поезд барственно втянулся на первый путь, спрятав облезлый хвост из общих и плацкартных вагонов среди пригородных тупиков, где платформа сужается до горной тропинки. Пассажиры выползают из келий, хмуро кивают друг другу, продвигаются к выходу. Это не тот поезд, где умудряешься перезнакомиться с половиной вагона. Здесь чувствуешь себя безмолвным грузом, который не едет, который везут. Зашёл, сразу лёг, встал - на выход. Успеть бы выспаться. Но куда там...
Большинство поездов из Нижнего Новгорода прибывают в Москву в такую рань, что зайти, например, к кому-нибудь в гости, было бы неприлично. Москвичи и в прежние времена просыпались на час-два позже всей остальной страны, а ныне они в эту пору только-только ложатся спать. Но в этот раз нелепое расписание сыграло на руку. Я не хотел опаздывать.
Прямо с платформы людей всасывал подземный переход, ведущий к метро. Людей слишком много и возле касс образуется громадная очередь. А ведь стоит пройти сотню шагов по площади до другого павильона, и кассы там совершенно пусты. Но никто не идёт. И я тоже. У меня в руках тяжёлая сумка. Кто знает, насколько затянется эта поездка? На всякий случай я взял с собой самое необходимое. Но не таскаться же по Москве с таким грузом. Неудобно, да и муниципалы паспортными проверками достанут. Я сдал сумку в камеру хранения, оставив себе небольшой рюкзачок. Так лучше.
***
Писателей возле Министерства собралось тысяч десять. Столько народу теперь и на митинги не приходит. Это ж сколько у нас писателей? Прорва. Хорошо что компьютеры догадались придумать, не то наш брат по роще на одни черновики изводил бы ежедневно.
Тут и там рыскали съёмочные группы пытаясь выловить какую-нибудь знаменитость. Но таковых не находилось. Лишь японцы из Эн-Эйч-Кей обложили именитого многостаночника из Минусинска и попытались взять у него интервью. Многостаночник пребывал в растерянности, путался в словах, блуждал взглядом по толпе. По какой-то несуразной случайности его не предупредили вовремя о новом законе, и теперь он вынужден был толкаться среди менее удачливых собратьев. Мне его стало жалко. Хоть я и не питал слабость к попсе, но его читал с удовольствием. И детективы и фантастику и исторические романы. Кто-то его подставил, а может просто московские приятели забыли о нём в суете.
Уникальная возможность увидеть разом всю пишущую братию страны, меня отчего-то не радовала. Нет, надо признаться, на первый взгляд, эдакое эсхатологическое скопление авторов впечатляло, казалось, бурление людского моря вот-вот выльется в ураган писательской солидарности, который легко сметёт серую громадину Министерства, вместе с дурным законом и теми, кто его сочинил. Но море на поверку оказалось обычным болотом с островками и кочками, но в основном состоящее из зыбучей трясины. Никто никого никуда не звал, а вся сплочённость, весь гнев, не выходили за круг небольших тусовочек...
Возле самых дверей приёмной закрепились зубры - бывшие члены бывшего Союза Писателей бывшего СССР. Эти по, привычке, заняли очередь в пять утра и теперь взирали на прочий сброд с высоты гранитных ступеней.
- Правда, что членам СП льготы положены? - спросил, катая языком валидол, один из стариков у другого.
Тот пожал плечами и отвернулся. Согласия среди зубров не наблюдалось.
Вторым эшелоном стояли вполне законченные бомжи. Эти тоже из бывшего СССР, но, так сказать, с изнанки - спившиеся, сторчавшиеся, прошедшие лагеря и психушки неудачники, диссиденты концептуалисты. Не все уехали в своё время на Запад, не всех туда позвали. А кто-то и мог уехать, но остался...
Время их уравняло и теперь нельзя было сказать наверняка, кто из них пропил свой талант добровольно, кому его выбили вместе с зубами, а кто никогда им не обладал.
Однако здесь было слишком тесно, к тому же несло нафталином и перегаром, и я отошёл от бывших подальше.
На почтительном расстоянии от подъезда тусовалась молодёжь, если так можно назвать тридцати-сорокалетних людей.
Спорили два маленьких человечка, одетых в ярко-оранжевые куртки с капюшонами, что делало их похожими на сказочных гномов. Остальные к спору с любопытством прислушивались.
- Теперь всем литераторам введут почасовую оплату труда, - важно утверждал первый гном.
- Это как? - комично сморщил лоб второй.
- Новый КЗоТ читать надо. Платить будут по времени...
- Это что, я как Велесов получать буду?
- Согласно тарифной сетке, с надбавками за выслугу, звания и награды...
- Ерунда! - вмешался третий, в сравнении с ними гигант, вылитый книжный Портос, только что без шпаги и плаща. - Как они вычислят сколько кто пишет?
- Может в каждый комп программку загонят, сколько времени текст в работе... - предположил один из гномов.
- Ерунда! - не сдавался Портос. - Открою все файлы, а сам на рыбалку...
- А они такую программку поставят, что реагирует на работу...
- Ерунда! Облезут заставлять. Загружу генератор мышиной активности и всё равно на рыбалку.
- Ну не знаю, - оранжевый гномик смешно так развёл руками. - Может всех в конторы загонят как клерков. Будем работать с восьми до пяти... Пять дней в неделю... Отпуск двадцать восемь рабочих дней...
- Ерунда!... - гремел Портос.
"Интересно, неужели до этого дело дойдёт?" - подумал я двигаясь дальше. - "А ведь и дойдёт". В соседней стайке вроде бы взрослые люди обсуждали политический режим.
- Вы полагаете Оруэлл писал о коммунизме? Чёрта с два. Он предвидел крах западной демократии...
Я поспешил дальше, но вспомнив Портоса и гномов, подумал, что Войнович, видимо, тоже писал не о коммунизме.
Знакомых так и не нашлось. Прибиваться к чужим группкам не хотелось, но и шататься одному было как-то не по себе. Словно что-то важное происходит, а ты в неведении.
***
На самом краешке площади, на небольшом возвышении, откуда хорошо просматривался и фасад Министерства и всё пространство вокруг, стояла палатка с закусками. Людей возле неё собралось немного - слишком далеко от вожделённого подъезда. Здесь отстаивался народ для которого тупое ожидание неизвестно чего непереносимо, а раз так, то мне лучше быть с ними.
Хот-доги, окорочка, шаурма. Вот и старые знакомые сырные булочки, не такие ароматные, как во сне, видимо ещё вчерашние, но зато без хвостов.
Народ самый разнородный, большей частью молчит. Молчит и питается. Кто-то ограничился пивом, кто-то жевал шаурму. С лавашей, вперемешку с соусом, капал жир, падали кусочки мяса. Тут же вертелся пёс, подбирая упавшее. Почуяв мой интерес, он поднял голову. В пёсьих глазах не было ни страха, ни тоски, они показались мне даже весёлыми. Тоски и страха, зато, больше обычного встречалось в глазах людей.
Шаурму я уважаю, пусть даже она из свинины, но есть ещё не хотелось и я заказал стакан чёрного кофе. Расплатился, отошёл на газон, где прямо на жухлой траве сидел парень. Он курил папиросу и читал потрёпанную брошюру Марии Салье.
- Откуда? - спросил меня парень.
- Из Нижнего, - я сделал первый глоток и потянулся за сигаретой.
Парень едва заметно поморщился. Видимо захолустные провинциалы были ему не по нутру, а возможно, он отчего-то не терпел именно нижегородцев. Но желание перекинуться с кем-нибудь парой слов оказалось сильнее.
- А я из Питера, - осторожно ответил он. - Нас сегодня целый поезд приехал...
- И что думаешь?
- По поводу лицензий?
- Ну.
- Чушь какая-то,
С этим трудно было поспорить. Я и не спорил.
Парень, решив, что и так чересчур избаловал провинциала вниманием, отправился покупать свою шаверму. От киоска он не вернулся, выбрав местечко в стороне.
***
Я допивал третий стаканчик паршивого кофе, и собирался распечатать последнюю пачку сигарет, когда на крыльце появился чиновник - неприятного вида молодой человек с бледным болезненным лицом и жидкими волосами. Толпа колыхнулась к нему. Откуда-то появился ОМОН и принялся без злобы, рутинно охаживать дубинками тех кто оказался ближе к дверям. Больше всего досталось старикам из СП.
ОМОН, вероятно держали на случай беспорядков. Власти не сомневались что от нового закона литераторы в восторг не придут, вот и подогнали "стадионную милицию". Зря они опасались. Писатель суть индивидуалист, он не годится для революции или бунта. Способный на бумаге возжигать яростью целые миры, в жизни он не может элементарно поладить с собратьями.
Мне скажут, дескать писатель Л. отсидел за революцию. А я отвечу - за игру в революцию Л. сидел. Сидел по-настоящему, это правда...
Тем временем, бледнолицый с расчищенного плацдарма начал что-то вещать, но его голос затухал уже в паре шагов. По толпе пронёсся ропот. Первые ряды роптали от услышанного, остальные оттого, что ничего не поняли. Начались расспросы, пересуды, возникли склоки.
Омоновцы притащили сваренные из труб ограждения и затеяли устанавливать узкие коридоры, так что двигаться в них можно было только затылок в затылок. Опять стало быть очередь. Оказалось, что не одна. Коридоров наделали аж две дюжины. Потом бледнолицый объявил порядок их прохождения. Опять же услышали его далеко не все. Но возбуждённо колыхнулись; двинулись, кто к своему проходу, кто к бледнолицему; потоки столкнулись, возникли завихрения, противотечения, фронты...
Бельгийский математик Илья Пригожин не случайно проводил аналогии между атмосферными и социальными процессами. Сюда бы его. Чем не иллюстрация к его книгам? В одном месте даже своеобразный циклон образовался с дырой посредине, и люди ходили вокруг пустоты, как паломники вокруг священного камня в Мекке. Одно отличие - в атмосфере омоновцы не лютуют. А здесь врубились в толпу, наводя порядок, разомкнули ирреальный круговорот, и принялись распихивать людей по загонам. Вспомнился проходной эпизод из "Штирлица": "... К третьему подъезду, к шестому подъезду. К третьему подъезду..."
Всё это пригожинское движение масс я наблюдал от закусочной. Спешить некуда - подставить бока омоновцам всегда успеется.
***
Несмотря на евроремонт, от Министерства пахнуло старой советской конторой. Противная затхлая смесь архивной пыли, ветхой мебели, тараканьей морилки, и чего-то ещё очень знакомого, но не поддающегося определению. Стёкла покрытые пылью, пожарные краны, о которых, случись пожар, никто и не вспомнит, золочёные дверные таблички, пожалуй единственный элемент в конторе, выполненный с душой... Странное дело, Министерство возникло полгода назад, а такое ощущение, что оно существует вечность.
Писатели, попадая внутрь, разом усмирялись. Атмосфера учреждения приводила их к повиновению лучше всякого ОМОНа. Люди съёживались, опускали глаза, брели по коридорам, стараясь держаться стенки. Это среди друзей они гении, здесь - только просители.
***
Первый круг - предварительная консультация.
- Чтобы получить писательскую лицензию вам следует заполнить вот эту анкету и приложить следующие документы, - чиновник протянул список.
- Справка из налоговой инспекции... ну... то есть, понятно... - начал читать я под суровым чиновничьим взором.
Список оказался длинным. Справки, квитанции, выписки, документы... Особенно меня умилило требование справки из психдиспансера. Не секрет, что часть моих собратьев-писателей "немного не того". Писательскому ремеслу это не вредит, напротив, часто даже помогает. И вот теперь бедолаги вынуждены будут доказывать... А что собственно они будут доказывать?
- Справка из домоуправления, из Загса - продолжал я читать. - Сведения о состоянии банковского счёта. А если у меня нет счёта в банке?
- У всех есть счёт в банке, - уверил меня чиновник таким тоном, что сомневаться в правдивости его слов не приходилось.
- Выписка из трудовой книжки. Справка с работы. С какой работы, если я писатель?
- С последней работы, - невозмутимо ответил чиновник.
- Можно факс?
- Нет, только оригинал.
- Вы знаете, я ведь живу не в Москве. Мне же за этими справками в Нижний Новгород мотаться надо, а за справкой с последней работы и вовсе в Челябинск.
Чиновник оказался глух.
- После того как соберёте все документы и заполните анкету (в коридоре на стенде висит образец), обращайтесь в кабинет 16-40. До свидания, - пробубнил он.
Дело плохо. За день не обернуться. Если завтра утром в Нижнем, и в тот же вечер выехать обратно, то опять в Москве только послезавтра. Да ещё эта справка с работы...
Все подоконники были заняты писателями, заполняющими анкеты. Сперва я отнёсся к этому спокойно, но потом меня насторожило. Ведь чтобы заполнять анкеты, нужно иметь весь ворох дурацких справок на руках. И даже если всё это москвичи, как могли они заранее предвидеть список.
Возле меня стоял упитанный, но энергичный молодой человек.
Везде, где возникают бюрократические препоны, откуда-то вмиг появились эти молодые люди, готовые за скромное вознаграждение сделать любые справки. Их называют шакалами. Их не любят. Но я не питаю к ним злобы - не они препоны возводят, они лишь помогают преодолеть.
Такой вот шакал и обращался теперь ко мне. Не раздумывая я протянул ему список и те немногие документы, что у меня оказались с собой. Попросил добрать остальное. Он назвал цену. Я согласился.
- Полчаса подождите, - сказал он и исчез.
Полчаса против трёх суток. Минимум трёх суток. Я тут же поделил часы на деньги и вышло, что приобрёл бесценное и невосполнимое время по дешёвке - рублей по семь за каждый час жизни. Кабы можно было вот так всегда, я купил бы вечность. В рассрочку, конечно.
Полчаса свободы от очередей позволили мне осмотреться.
Министерство напоминало военкомат, а писатели бесправных призывников, с той лишь разницей, что покрикивали на них не жирные майоры и прапорщики, а тщедушные чиновники. Они меня особенно раздражали. Никчёмные, серые, даже не крысы - крысёныши. Сытыми и гладкими они становятся, когда добираются до правительств, а пока они беспородные твари, жестокие с холодным взглядом... и улыбкой.
Был у меня не то что друг, но хороший приятель. Он подался в политику. Его партия, сколоченная за один сезон, попала в парламент и он стал депутатом.
Мы не виделись с тех пор, но вдруг случайно я встретил его в аэропорту Шарля Де Голя. Я не сразу его узнал - оплывшая фигура, дорогой костюм... Он не ожидал увидеть меня в Париже, ведь по его меркам мне, с моим социальным статусом, Париж никак не светил. Он на мгновение скривился, не зная как себя повести, потому что не мог встроить моё появление в свой алгоритм реакций. У моего бывшего приятеля возник мозговой кризис.
И тогда на его лице появилась эта вот мерзкая улыбка...
***
Шакал всё сделал как надо. Я расплатился, заполнил анкету и встал в ненавистную очередь. Стоял себе, бывшего приятеля вспоминал...
- С доносом в соседний кабинет! - раздался вдруг крик из-за двери.
Не я один вздрогнул, услышав такое. С кого-то слетел загар, кто-то охнул. Старик из СП потянулся за валидолом и стал трясти коробочкой, точно грудничок погремушкой. Коридор притих, как джунгли при рёве хищника: лапы и головы втянуты под панцири, норки задраены, дыхание остановлено, анабиоз...
Шакал, добрая душа, вмешался, спас поголовье писательское от падежа.
- Дополнительные справки подносят, от этого и донос, - улыбнулся он. - Арго здешний...
Аргонавты, мать их... Отлегло. А тут и мой черёд подоспел.
Две тётушки в четыре руки перешерстили мои документы, проверили анкету. Одна из них сказала:
- Теперь вам нужно поставить визы в инспекции по делам полиграфии, это на втором этаже, в отделе по борьбе с педофилией, это здесь же, по коридору направо...
Всю жизнь старался держаться от контор подальше, думал никогда меня не затащит в эти шестерёнки. Однако втянулся. Как пёсик чукотский в упряжке: впереди чьи-то конечности мельтешат, хвосты виляют; глаза ничего другого не видят; позади зубы клацают, дыхание в спину бьёт, или чуть ниже спины; перебираю тупо ногами. Как все.
И тут на короткий миг из этой тоскливой казённой карусели меня выдёргивает Её взгляд. Чиновники, анкеты, квитанции, проблемы убрались с дороги, затаились в углах. Я замираю. И Она замерла тоже. Смотрим...
Какая надобность привела её в этот гадюшник? Кто она, поэтесса, решившая, что поэзия может быть профессией в наше-то время? Или чья-то подруга? Да нет, не может быть. Это моё видение и ничьё больше.
Но скоро глупые вопросы перестают меня волновать. Какая мне разница, кто она и откуда взялась. Главное, что я не сомневаюсь - это Она и она смотрит на меня. И больше ничего нет. Я пытаюсь разглядеть что-то помимо глаз, но не могу. Глаза поглотили меня целиком...
Длилось это чудо недолго. Какая-то пошлая чиновничья туша впёрлась между нами, разрушила мятежную связь и Она исчезла, увлечённая лавиной.
Я ещё стоял некоторое время, но последовал нетерпеливый толчок в спину и бег продолжился. Я скакал и думал - почему все заискивают перед этой канцелярской мерзостью, улыбаются, зачем не разнесут этот притон в клочки? Однако чем я-то лучше других?
***
Ещё один немощный красноглазый бюрократ. Он сидит, устало опёршись о стол локтями. Весь его вид - сплошной упрёк посетителю.
- Из Новгорода? - равнодушно спросил он, взглянув на анкету.
Эта московская привычка сокращать название родного города до второго слова, а не до первого, как делают это сами нижегородцы, меня всегда безумно бесила. Но беситься перед бюрократом чревато, и я смиренно уточнил:
- Из Нижнего.
- Документы и визы в порядке. Осталось определиться с жанром, сюжетами, языком... - бюрократ извергает слова монотонно, автоматически. Мои попытки оживить диалог граничат с революцией.
- Ну это просто. Я указал в анкете "прозу"...
- Нет, не просто, - на его лице появилось раздражение, какая никакая, а эмоция. - Пройдите в комнату 16-76.
***
Среди прочих, больше всего я ненавижу очереди казённые. Если в конце других очередей вас ожидает хоть какое-то вознаграждение за потраченное время, пусть в виде буханки хлеба или денег за сданные бутылки.... То здесь ничего подобного... только холодное презрение, хамство, а в итоге, вы вообще можете уйти ни с чем.
Последний рубеж - выдача лицензий.
Радости отчего-то никто из ожидающих не испытывал. Из-за двери, словно из кабинета стоматолога, то и дело доносились пронзительные вопли. Очередь каждый раз вздрагивала.
Из садистских наклонностей, а другого объяснения на ум не пришло, посетителей выпроваживали из кабинета через другую дверь, и те кто ждал оставались в неведении относительно природы этих криков.
Какие уж тут разговоры - все молча стояли облокотившись о стену и предвкушали...
- Следующий!
Добрая женщина сидела за столом в каком-то дремотном состоянии.
Добрая, потому что в её глазах хотя бы не читалось презрения и злобы. Она внимательно просмотрела мои ответы и заметила:
- Простите, но все указанные вами сюжеты уже зарезервированы.
- Как то есть зарезервированы? Кем же? И разве сюжет можно зарезервировать?
- Вы хоть закон-то читали?
Интересно, где бы я мог его почитать, если он опубликован только в правительственной газете, которую ни один нормальный человек не выписывает. А с ненормальными я дружбу не водил.
- Ну хорошо, а какие сюжеты ещё свободны?
Мне уже стало всё равно. Дай, думаю, отмечу от балды пару сюжетов, про литейщиков, там, забивающих в домне козла, или про войну между Болгарией и Чили; получу лицензию, а там разберёмся.
- Свободных сюжетов нет.
- ?
- Издательства получили возможность делать заявки месяц назад, а частные лица только с сегодняшнего дня. Так что все права у издательств.
- Даже о войне Красного и Зелёного Перца? - вырвалось у меня.
- Если у вас есть долгосрочный контракт с каким-либо издательством, то они и должны выделить вам тему для работы. Или вы можете писать для другого автора, есть и такой вид лицензии.
- Но это же... литературное рабство.
- Вы думаете, мне доставляет удовольствие повторять одно и тоже по десятому разу? - даже это она сказала без злобы, лишь с мягким упрёком.
- У вас в кадастре совсем нет публицистики, - я нагло тянул время, собираясь с мыслями. - Может я запишусь публицистом?
- С этим вопросом в Минпечати. Дать вам адрес?
- Спасибо не надо.
Сжалилась Добрая женщина, присоветовала:
- Лучше вам обратиться в ваше издательство и получить субконтракт. Мы можем выдать вам упрощённую лицензию без указания сюжета, но вы, в таком случае, не сможете работать индивидуально. У вас же есть публикации?
- Да, моя единственная книга вышла в "Кактусе" три года назад.
- А потом?
- А потом я поцапался с их руководством.
- Это плохо, - добрая женщина качнула головой - Я слышала, издательства завели чёрный список, куда включают неудобных авторов. Список общий, так что...
- Придётся попробовать.
Я собрался уходить, и уже коснулся дверной ручки, когда меня на излёте достала фраза
- И вот ещё, язык.
- Что язык? - не понял я.
- Вы указали русский язык.
- Да, я пишу на русском, чего же здесь странного?
- Дело в том, что по новому закону, русский язык относится к исключительной монополии государства, - увидев на моём лице прострацию и решив, что я не понял, она пояснила. - Ну, как водка или природный газ.
- Очень смешно. Государство само теперь будет писать книги?
- Издатели получили концессию, но частным лицам она не выдаётся. Да и вряд ли у вас бы нашлись такие большие деньги.
Последнюю фразу добрая женщина произнесла как бы с сочувствием.
Тут у меня образовался провал в памяти. Возможно я кричал, топал ногами, пускал слюни и катался по полу; возможно произносил антиправительственные речи, призывал к свержению существующего строя, пророчил скорый конец света, нёс прочую крамолу; без сомнения, в который раз напугал коллег, ожидающих перед кабинетом.
Не помню.
На помощь вновь пришли её глаза. Вытащили. Не дали сгинуть.
Я пришёл в себя в незнакомом коридоре. Он был пуст, никаких других дверей, кроме той из которой я вышел, в нём не наблюдалось, а единственная лестница уходила куда-то вниз. Выбирать не приходилось, я спустился по лестнице и оказался в оживлённом холле прямо перед выходом на улицу.
То была странная толчея, ведь здесь больше ничего не выдавали и ничего не требовали. Однако народ не расходился, толкался, беседовал, спорил. Странно и то, что никто отсюда писателей взашей не гнал, позволяя митинговать.
- Слыхали, Англия и США сцепились из-за монополии на английский язык. Австралия, Новая Зеландия, Канада и Индия в шоке...
- Ещё не всё потеряно... Завтра вывесят льготные списки...
- Правда, что членам СП льготы положены?
Итак, издательства получили право торговать авторами, как спортивные клубы футболистами. Стало быть одних в нападение, других в ворота: многим грозит вечная скамейка запасных, а кому-то и вовсе предстоит всю оставшуюся жизнь мячики подавать.
Монополия. В этом всё дело. И чего спрашивается голову морочили.
Я всегда выделял литературу, как наименее коррумпированную сферу искусств. Здесь не так часто встретишь семейную преемственность, как например среди актёров, режиссёров, не говоря уже об эстрадных шоуменах.
А всё потому что нужно работать. И волосатая лапа, и папочкино прикрытие в этом мало помогут.
И вот на тебе. Закон об авторских правах.
- ПМЖ. Куба, Северная Корея, Сомали, Ливия... - зазывал в холле давешний шакал.
- Шутить изволите? - усмехнулся я.
- Ничуть. Эти страны закрывают глаза на нарушение международного авторского права, а некоторые и вовсе его не признают. Рекомендую Кубу. В Ливии слишком жарко, в Корее опасно, в Сомали и то и другое. А на Кубе и народ добрый, и традиции - Хемингуэй, всё такое...
Да уж, если авторитарные режимы стали последним прибежищем творческой свободы, то куда катится мир?
- Всё это хорошо, - заметил я. - Но кому мы нужны на Кубе, кто там читает на русском?
- Не скажите, - улыбнулся шакал. - ...
Он что-то начал говорить про остров Свободы, но я уже не слышал. Мысль возникла внезапно, как она возникает после долгих мучений с сюжетом, когда кажется, что уже ничего поделать нельзя и рассказ пойдёт в отвал, и в лучшем случае его можно будет пристроить вторым планом в какой-нибудь другой, более удачный текст, а скорее всего, ему уготовано расчленение на фрагменты, фразы, обороты...
Не знаю как другие, а я особенно трепетно отношусь именно к финалу. Считаю его основной привилегией и исключительной прерогативой автора. В силу обстоятельств, в угоду политике или конъюнктуре можно пожертвовать чем угодно - любым, самым красивым эпизодом, оригинальной мыслью, даже героем... финалом нельзя. В нём вся суть.
Не люблю тоскливых концовок, всегда стараюсь придумать что-то весёлое, ободряющее, жизнерадостное. И теперь мне вдруг до жути захотелось того же и в жизни. Уж если я пишу "хэппи энд" для героев, то почему бы, хотя бы разок, не сочинить его для себя. Хотя бы в этой истории с авторским правом.
Прочитав что-то на моём лице, шакал прекратил воспевать карибскую жемчужину и превратился в слух.
- Лучше знаете что, - сказал я. - Достаньте мне билет до Запорожья...
- Тю! - сказал он. - До Запорожья сами легко возьмёте.
- Там очереди большие. Не люблю очередей.
- Ладно, сделаем. Полтинничек сверху.
- Идёт.
- СВ?
- Достаточно купейного.
Большую часть сбережений и загранпаспорт я всегда таскаю с собой. Даже если выбираюсь всего лишь на шашлыки с друзьями или с братом на рыбалку. И даже спускаясь в ночной ларёк за сигаретами я всегда кладу в карман паспорт. Старая привычка. Я не верю правительству, я не верю системе...
- Ерунда! - послышался знакомый рёв и я увидел мощно шагающего Портоса и семенящего за ним гномика.
-... каждого прикрепят к породистому автору... - не унимался оранжевый гном. Он говорил отрывисто, запыхаясь.
- Ерунда!
- ...заставят воспевать власть...
- Ерунда! Облезут заставлять...
Неунывающий Портос и его суетливый спутник скрылись в толпе.
Скоро шакал протянул мне жёлтый прямоугольник билета.
- А знаете, - сказал он с непонятным восторгом. - Не вы один туда собрались.
- Догадываюсь, - буркнул я, хотя ни о чём не догадывался.
***
По идее, нужно было бы вернуться домой. Собрать кое-какие долги, продать машину, закатить вечеринку, распорядиться квартирой...
Но я знал наверняка - затянет, закрутит, вытолкнет червячками фарша, перегорит нутро, так там и останешься. Навсегда.
Нет. Тут надо рвать сразу, не оглядываясь...
Опять Курский. Хорошо, что Курский - сумку не нужно перетаскивать. Здесь она, в камере хранения. И доплаты не потребовалось, всего-навсего день прошёл. Надо же, один день.
Купейный вагон, нижнее место. По поезду потянулись замордованные работой офени.
- Гривны на рубли, рубли на гривны. Доллары меняем...
- Набор инструментов, для машины, для дачи, купите мужу...
- Тигры, львы...
Поехали.
Пассажиры пьют пиво, джин-тоник, минеральную воду. Туалет ещё заперт - санитарная зона. Всё предназначенное столице дерьмо должно обрушиться на ни в чём не повинные селения за кольцевой автодорогой, как бомбы союзников на уставший от войны Дрезден...
Что за странная Черта окружает российские столицы. При царях отселяли сюда евреев, при Сталине вывозили проституток, при Брежневе ссылали диссидентов, а при нынешней власти, придумали вот дерьмо вываливать.