Что же это такое - Родина? Это прежде всего часть твоей Души, что осталась где - то навсегда. И эту часть ничем и никогда не заменить, где бы ты ни был. И твоя Душа, осиротевшая, всегда будет искать, помнить и любить ту часть, что зовётся Родиной.
Когда ты приезжаешь на Родину, то еще издали ты начинаешь со щемящим сердцем узнавать родные места по едва уловимым, невидимым глазу переменам. И вот ты в родных местах. А слов нет и не надо. Ты узнаёшь это Солнце, - да , на Родине даже Солнце совсем другое! Ты начинаешь узнавать каждую травинку. И каждая травинка также помнит тебя, кланяясь и раскачиваясь под ветром, пахнущим этой рыжеватой землей... Кажется, что это ветер Оттуда, из ожившего прошлого.
А деревья в Лесу смотрят на тебя молча и серьёзно. И конечно же, они тоже тебя помнят! Плывущие по небу облака ничуть не изменились. Они остались точно такими же, когда ты оставил Родину. И горло начинает оттаивать - ты дома! И закинув сумку на плечо, ты уже смело шагаешь по большаку, что так неохотно отпустил тебя когда - то на чужбину. И теперь он не спеша ведёт тебя на встречу с самим собою...
Жизнь нельзя вспомнить. Жизнь можно только заново прожить. Нужно уметь возвращаться в Прошлое - без этого нет пути в Будущее. Кружат ветра, засыпает листья снегом. Стынет тело вокруг горячей Души под напором безжалостного Времени. Но будущее нас совсем не страшит, если мы умеем возвращаться туда, где всегда нас ждёт дом, материнская ласка и яркое, безоблачное небо. Почему же нас так тянет назад, в прошлое? Ведь и сейчас такое же небо и Солнце, те же ветра и звёзды? Очевидно, что-то мы всё-таки утратили и увы,- навсегда.
Может быть, нам не хватает веры, что Мир прекрасен и таинственен. Что Мир и Мы созданы друг для друга. В детстве не было и тени сомнения, что это именно так. Детство прошло и нам нужно учиться жить заново, потому - что Детство - это совсем другая жизнь и другое Время.
Взрослые, помните Детство! И не будьте так жестоки и немилосердны с детьми. Ведь им некуда от нас деться! И у них неизмеримо более сложная и трудная жизнь...
Порозовевшее от холода Солнце висело невысоко над горизонтом, кутаясь в лёгкую, туманную дымку. Дыхание осени начало чуть-чуть золотить верхушки берёз. От полей тянуло свежим, с холодком , ароматом скошенного хлеба.
Овчарка Лизка носилась по кустам, вспугивая стайки птиц, всё время что-то вынюхивая. Вдруг из кустов, догоняя эхо, разнёсся громкий, возмущённый лай Лизки. Она лаяла сбивчиво, как бы с обидой, как бывает, когда детвора дразнит собак. Папка поспешил на зов Лизки, скрывшись в кустах.
- Тога, беги скорей сюда!- позвал оттуда папка. Вот это да! Самый настоящий ёжик!
-Гляди, не наклоняйся близко!- строго предупредил папка - Он может подпрыгнуть и уколоть своими иголками!
Ёжик был похож на серый мячик. Только он весь был из колючих иголок, серых в начале и плавно переходя в чёрные, остро отточенные острия. Этот колючий шарик угрожающе шипел, делая короткие выпады в сторону Лизки. Иголки топорщились в разные стороны, по ним бегали короткие, нервные волны. Ёжик неожиданно подпрыгнул и Лизка с обиженным визгом метнулась в сторону.
-Лизка, фу!- кричал папка - ко мне, назад!
Но собака уже ничего не слышала и не видела. Она заливалась на весь лес, так что места для других звуков и не осталось. Лизка на все лады облаивала ёжика, то приседая на передние лапы, то отскакивая в сторону, но уже не решаясь подойти поближе...
Папка собирал с кустов красные, продолговатые ягоды. На ягодах был жёсткий редкий венчик из засохших цветков. Кусты колючие, называются - шиповник. Тога попробовал ягоды и выплюнул. Чуть сладковатые, внутри полно жестких, волосатых косточек. Тога еле отплевался.
-Папк! Они же невкусные! Зачем их рвать?
-Зато они полезные! Вот высушим их, зимой будем чай с шиповником пить! Вку-у-сный! - говорит папка, негромко покашливая. Тога вдруг "увидел", что он проснулся утром, а папка ему и говорит: "-Зима пришла! Щас будем чай с шиповником пить!".
-Папк! Не забудьте меня разбудить, когда зима придёт!- встревоженно говорит Тога.
- Чего-о?!
- Лёшка весь чай с шиповником выпьет, мне не оставит! - Папка сдержанно улыбается:
- А мы ему не дадим! Тебя, засоню, ждать будем!
Солнце уже почти совсем село за горизонт, когда Тога с папкой возвращались с Болота...
На летний, доильный стан доярок увозил и привозил грузовик. Тога прислушивался - не едет ли мамка? Грузовик был слышен издалека. Главным образом из-за доярок, распевающих длинные, грустные песни...
И даже много лет спустя, повзрослев, Тога, заслышав грузовик, видел закатное Солнце и себя, терпеливо ждущего около магазина, где грузовик высаживал пассажиров. Тога щурился на половинку закатного Солнца. Ёжился от вечернего холодка, отмахиваясь от надоедливых комаров и ждал, ждал...Он всегда ждал мамку, потому что скучал без неё. А зимой сам ходил на ферму...
Наконец, с большака начало нарастать волнами воющее гудение машины, стройный женский хор. В этом хоре Тога различал звонкий, высокий мамкин голос. Едут, едут! Сердце радостно вздрагивает. Тога заулыбался, нетерпеливо вскочил с бревна.
-Надя, тебя опять охрана ждёт!- смеялись доярки. Тога подбегает, молча обнимает мамку, уткнувшись носом в подол, счастливо сопя. Тёплая, шершавая рука нежно, неторопливо гладит по голове:
-Дурачо-ок! Опять комаров кормил?- от подола пахло лесом, травами, молоком и еще чем - то, сладким и родным.
-На!- мамка протягивает неизменный, роскошный подарок- букетик земляники с душистыми, самыми вкусными ягодами на свете. Тога и сам иногда собирал ягоды вместе с Танькой и ее подружками. Но эти ягоды не были такими вкусными и душистыми, какие были в мамкином букетике. Тога молча, осторожно берет букетик и улыбаясь, счастливо и благодарно смотрит на мамку снизу вверх.
-Надя, чё он у тя всё время молчит? Эй, Тога, ты не из немого кино?- смеются доярки. Тога сердито отворачивается от них. Вот глупые! О чем тут говорить? И так всё понятно!
-Бабы-ы!- ревёт шофёр, заломив кепку на затылок - возьмите меня с собой кто- ни то! Моя-то в Казань укатила! А-а-а!?
-Щас! Нужен нам кобель такой! Своих пьянчуг девать некуды!.. А-а-а!! У-уйди, п-паразит!- шофёр и доярки хохочут.
-Идём!- тихо, устало вздыхает мамка и осторожно берёт маленькую, грязную ладошку сына...
На ферме было душно от кислого запаха силоса и горячего коровьего навоза. К этим запахам примешивались струи парного молока, нагретого машинного масла от горячих насосов. Все эти запахи становились особенно пронзительными от острых, морозных струй воздуха из многочисленных дыр и щелей, от плохо закрытых больших, деревянных двустворчатых ворот.
Стены у фермы из красного кирпича, низкие и белёные известью. Узкие как бойницы, маленькие, слепые окошки с мутными, засиженными мухами стёклами. Окна под самым скатом крыши днём почти не давали света. Крыша двускатная. Потолков на ферме не было. Потому было особенно тоскливо и холодно от голой обрешётки крыши из серых, в потёках гнили досок, подпираемых стропилами и балками из кривых, сучковатых брёвен, кое-как очищенных от трухлявой, осыпающейся коры.
Коровы стояли в два ряда. Ряд вдоль одной стены, и ряд вдоль другой, - головами к оси фермы. В центре был проход между двумя рядами кормушек, где доярки вручную, вилами раздавали тяжёлый, кисло-остро пахнущий силос, сено... Разносили в вёдрах горячую барду, свёклу в корзинах...Труд очень тяжёлый и изнурительный, о чём Тога знал вовсе не понаслышке.
Добровольной обязанностью Тоги было убирать навоз с деревянного настила. На настиле коровы стояли и лежали, грязные, облепленные навозом. Навоз Тога сгребал скребком, похожим на мотыгу, в канавку, что тянулась в метре от стены. В канавке находилась транспортёрная цепь. В эту цепь на одинаковых расстояниях вделаны железные уголки-скребки. Потом скотник включал транспортёр. Навоз медленно, неторопливо уплывал в сборную яму в одном из углов фермы, где другой транспортёр, под углом вверх выходящий наружу, выбрасывал навоз на улицу...Это была одна из очень немногих механизаций. Снаружи фермы, перед задранным вверх круглым концом транспортёра, высилась огромная куча навоза, так что видно только шиферные крыши фермы. Жидкая, зловонная жижа стекала вниз, к лесу, где образовывала целые озёра. Летом там ходить было небезопасно- запросто можно утонуть...
Доярки весело посматривали на Тогу:
-Надя, какой у тя помощник - то растет! Продай нам в корзинке?
Парное молоко Тога не любил. Мамка ставила молоко для Тоги на подоконник, где оно в холоде отстаивалось. Уработавшись, Тога сидел на чурбачке, прижавшись спиной к горячему баку с бардой, пил холодное молоко, заедая его хлебом. Танька больше всех помогала на ферме, даже подменивала мамку, когда она болела: далеко не всегда находилась замена - мало кто хотел работать на ферме. Да и некому.
После работы мамка с Тогой шли домой. Снег в темноте отсвечивал ярко вспыхивающими звёздочками от единственного фонаря, висящего на столбе около конторы. Тога воображал себя большим самолётом, летящим высоко над звёздами, гудя и пыхтя губами. Звёзды приветствовали своего собрата по небу яркими, разноцветными вспышками.
Жестяный абажур фонаря раскачивался из стороны в сторону. Издали казалось, что это не фонарь вовсе, а чей - то яркий светящийся глаз, дружелюбно подмигивающий Тоге сквозь белые, кружащиеся снежинки в качающемся конусе света.
Непостижимую загадку таил в себе этот светящийся глаз - Тоге не раз казалось, что это и не фонарь вовсе, а летает кусочек солнышка, каким - то неведомым образом попавший в мир теней, холода и мрака. Этот кусочек медленно угасает на ледяном ветру, в ужасе и тоске мечется, пытаясь улететь от столба, выставившего далеко вперёд свою вторую ногу, как будто заранее приготовив подножку. Как же ему там, в вышине, холодно и одиноко, в снежном вихре злобно воющего в проводах ветра!
-Мам! А куда он девается, когда день приходит?- спрашивает Тога, показывая рукой на фонарь. Мамка тихо и устало вздыхает в хрустящей снегом темноте: - Дурачо-ок! Иди а ты...
Тога очень любил сидеть у открытой дверцы печки. В печке хлопотал жаркий, суетливый огонь. Огонь весело и споро обгладывал берёзовые и дубовые поленья, озорно поглядывая на Тогу, подмигивая, звонко постреливая золотыми искрами. Тога завороженно смотрел на золотистые угольки. В угольках бились и переливались прозрачные, светящиеся краски. Тоге казалось, что угольки живые. Хотелось взять их в ладони и погладить. От ровного, крепкого жара Тога щурился. На глаза падала туманная пелена, обжигаясь о раскалённые щеки. От охапки колотых дров, лежащих на железном квадратном листе, прибитом к полу перед печкой, напротив поддувала, поднимался влажный, пахучий пар...Угольки потихоньку засыпали, покрываясь серым пеплом-одеялом, изредка спросонья встряхивая маленькими синими язычками, чуть слышно потрескивая, сонно просыпая пепел сквозь колосниковую решётку поддувала. Весь дом наполнился пахучим, сухим теплом...