Фейгин уже сидел за своим столиком и поджидал жертву. Рядом с ним, на соседнем стуле, висела летняя, потрёпанная шляпа и, в ещё более неприглядном виде, наполовину сложенный зонт, больше напоминавший подстреленную птицу. На деревянной шахматной доске, как маленькие идеальные дюны, нанесённые микроскопическим ветром, замерли шашки в сложной композиции, понятной одному гроссмейстеру -- так звали местные любители шашек старика; и неизвестно чего в этом прозвище было больше: иронии или уважения. Потенциальные соперники проходили мимо, кивали, приподнимали панамки и кепки, но присаживаться за столик не рисковали. Старик сидел, потирая небритый подбородок и не отрываясь смотрел на доску. Иногда он снимал хрупкие очки, со сломанной дужкой, скрепленной медной проволокой, и обозревал поле боя невооружённым взглядом...
Дверь в павильон распахнулась, появился мальчик, лет двенадцати и направился к столику гроссмейстера. Разговоры на мгновение стихли и все присутствующие повернули головы в одну сторону. Кто-то сообщил : "Олег Верник"!
-- Прошу прощения, Лев Семёныч, я опоздал, -- вместо приветствия сказал мальчик. -- У нас было сочинение по литературе.
-- Я уж подумал, что вы струсили, молодой человек, -- съязвил старик, широко улыбаясь и обнаруживая скудный арсенал жёлтых зубов.
-- Блиц? -- спросил Олег и потянулся за часами.
-- Нет, нет, мой дорогой,-- запротестовал Фейгин, -- нельзя играть со временем!
-- Почему?
-- Это опасно, -- сказал гроссмейстер и поднял вверх длинный и кривой указательный палец, -- можно заиграться.
Фейгин зажал две шашки в своих старческих кулаках, казалось обтянутых змеиной кожей, которая вот-вот должна линять. Мальчик брезгливо коснулся правого кулака, задев при этом странный перстень, с латинской буквой F и ему достались белые.
-- И к тому же, во время игры надо вести беседу, как два джентльмена, попивая виски. Хотя мне уже вредно, а вам ещё рано, -- засмеялся старик, приглаживая редкие рыжие волосы.
-- Ну-с, ваш ход сударь.
Мальчик сделал первый ход и партия началась. К столику стали подтягиваться зрители. Всем было интересно, чем закончится дуэль из трёх партий. В шашечном павильоне Фейгин, долгое время, был непобедимым игроком и выигрывал все турниры, пока не появился этот школьник; в сущности ботаник, круглый отличник, учившийся в английской спецшколе с углублённым изучением языка и литературы.
-- И так, дорогой мой, что же вы сейчас проходите в вашей альма-матер?
Вместо ответа школьник сделал ход и выиграл две шашки. Зрители охнули, гроссмейстер откинулся на спинку стула и шлёпнул ладонью по столу. Дальше мальчик произвёл ряд обменов и загнал старика в тупик. Тот затравленно осмотрелся по сторонам, угрожающе засопел носом и сдался.
Началась вторая партия. Все затихли. Гроссмейстер достал из кармана пиджака бутылочку с водой, сделал пару жадных глотков.
Игра была позиционная, никто не торопился.
-- Вы мне так и не ответили, молодой человек, что же вы сейчас читаете?
-- Приключения Оливера Твиста. -- торжественно произнёс отличник и сделал ответный ход.
-- Не знаю, не знаю, не читал, -- пренебрежительно сказал старик, -- наверное детская книжонка?
-- Как раз она было темой сегодняшнего сочинения: "Приступный мир глазами ребёнка".
-- Что?! -- воскликнул Фейгин и уставился колючим и злым взглядом на школьника. -- Ну ходите же молодой человек, ходите. Время идёт!
Олег схватил шашку, потом передумал -- вернул её на место.
Вокруг послышались голоса в поддержку гроссмейстера. Мальчик обречённо сделал ход, тут же проиграл три шашки и сдался.
Началась третья партия -- решающая.
Воцарилась гробовая тишина. Между стеклом и занавеской билась жирная муха и было слышно только её жужжание.
-- Вы плохо выглядите, мой дорогой, -- зловеще произнёс старик, сверля соперника взглядом.
-- Признаться, я не спал всю ночь.
-- Что так? -- ласково поинтересовался Фейгин.
-- Надо было дочитать Оливера Твиста, -- сказал Олег и сделал первый ход, -- чтобы узнать, что же случилось с главными злодеями: Биллом Сайксом и Феджином.
-- И что же с ними случилось? -- спросил гроссмейстер, делая ответный ход и смотря школьнику в глаза, будто гипнотизируя.
Олег заметил этот злодейский взгляд, и ему стало не по себе.
-- Сайкс сам повесился, случайно, -- произнёс медленно мальчик, -- а Феджина повесили...
-- Какой ужас, страшная смерть! Ну ходите же, дорогой мой, эдак мы с вами до утра не закончим партию!
Мальчик сделал ход и в свою очередь уставился на старика. Бессонная ночь, долгое сочинение, злобный гроссмейстер -- всё это сделало своё дело. Он ходил осторожно и всматривался в старика, пытаясь понять: кого он ему напоминает.
-- Ваш ход, мой дорогой, -- каркнул старик, -- ну же, это вам не кошельки воровать у почтенных джентльменов!
-- Я не воровал, -- заикаясь произнёс мальчик.
Старик косился на доску. Школьник явно потерял внимание и не видел, что ему грозит опасность на левом фланге, если он срочно не произведёт обмен. Олег очнулся от наваждения, концентрируя внимание на игре.
-- Ну же, Оливер, ходи, это не страшно! -- прохрипел старик.
-- Феджин? -- побледнев, произнёс мальчик, всё ещё не делая хода, -- вас же повесили.
-- Про это у Диккенса ничего не сказано, -- парировал старик -- его должны были повесить. Вы будете ходить или нет?
Олег взял неправильную шашку, но ещё не всё было потеряно. Разменяться налево или направо?.. Гроссмейстер понял, что надо действовать решительно. Он достал из кармана большой платок с огромной вышитой латинской монограммой F и промокнул свою вспотевшую лысину. Дверь распахнулась и в павильон ввалился человек в зелёном кафтане, в треуголке и сапогах с отворотом. В руке он держал медную подзорную трубу. Все разом ахнули. Человек решительным
шагом направился к столику дуэлянтов.
-- А вот и мой друг Билли Сайкс, только он идиот всё перепутал! -- воскликнул рыжий старик. -- Ну, Оливер, ваш ход, что вы замерли? Ходите, -- ревел гроссмейстер.
Олег сделал ход. С ужасом увидел, какую глупую ошибку он допустил и сдался.
-- Лев Семёныч, что это было? -- произнёс мальчик.
Гроссмейстер развёл руками, выпятив нижнюю губу и хитро подмигнул.
Фейгин с пиратом вышли из павильона, отошли подальше и сели на лавочку.
-- Лёва, шо это было? -- спросил пират.
-- Мне надо было, кровь из носу, обыграть этого стервеца. А ты во что вырядился? Я же сказал посмотри, как Диккенс описывает Билли Сайкса.
-- Он его никак не описывает.
-- И ты решил одеться, как Билли Бонс.
-- Всё что удалось раздобыть в театре.
-- Ладно, твой финальный выход сработал! -- примирительно сказал Фейгин и протянул деньги. -- На, твоя доля. Разве на пенсию проживёшь?
Гроссмейстер встал, достал из кармана жилетки старинные часы на золотой цепочке, посмотрел который час.
-- Умный мальчишка, -- сказал он задумчиво, -- нам бы такой пригодился.
-- Кому это "нам"? -- спросил пират.
-- Нам, старым разбойникам, -- и ещё раз посмотрел на часы.
-- Откуда у тебя такой антиквариат.
-- Оливер для меня украл.
-- Какой Оливер.
-- Оливер Твист.
Пират свистнул и покрутил пальцем у виска.
--
Я смотрю, со временем, ты стал совсем заигрываться.
Два водяных.
Лунная ночь. Сверчки терзают тишину из глубин своего травяного космоса. У озера, вытащив кряжистые коряги на берег и усевшись на них, как на кресла, беседуют два водяных; но Фёдор не слышит о чём -- слишком далеко. Старики энергично размахивают руками, вскакивают, снова садятся. Капли, сияющие лунным серебром, разлетаются во все стороны. В нечёсаных бородах и усах трепещут золотые рыбки; мускулистые голые руки и плечи переливаются рельефом; роскошная пахучая тина обхватывает тугие бёдра. Один из них, который кажется мирным, всё время прикладывает огромный палец, с кривым когтем, к губам -- пытается успокоить нервного. Невнятные, хриплые, булькающие звуки всё же доносятся до Фёдора; но всё равно -- не разобрать. Вдруг нервный протягивает руку, сжимает луну в кулаке, и бросает её наотмашь в озеро. Луна бьётся о водную гладь, рассыпается на тысячи осколков, которые усеивают чёрное дно мелкими зеркалами; и дрожащие блики искрятся на плакучих ивах. И всё же луна выскальзывает из воды, как намагниченная и прилипает к небосводу. Тогда мирный вздымает руку, всю в болотных разводах, делает круговое движение, резко хватает ладонью воздух, и сжимает всю трескотню сверчков. Наступает тишина...
-- Что за манеры, Антониос? Насладись безмолвием,-- бурлящим басом произнёс Агафон и, прихватив с мшистого пня янтарную раковину, направился к озеру. Зачерпнув сияющей воды, он вернулся и протянул напиток нервному.
-- Вот увидишь, новые хозяева захотят от нас избавиться,-- резким баритоном заскрипел Антониос,-- и позовут других водяных: желающих хоть отбавляй!
-- Ты промочи горло сперва,-- приказал мирный.
Нервный поднёс раковину к иссечённым шрамами губам, зажмурился от предвкушения и выпил до донышка. Вся его кожа покрылась мурашками и чешуёй, рот растянулся в блаженной улыбке.
-- Божественно, Агафон! Что ты туда добавил?
-- Ничего лишнего, Антониос: болотной слизи, рыбьего жира, лунного блеска и самое главное-- благоухание кувшинки.
-- Я добавляю всё тоже самое, но ведь все воротят морду.
-- А ворожбу, ворожбу нашёптываешь? -- хитро прищурившись, спросил мирный; нервный вскочил и бросился на мирного.
-- Так я и знал!-- заорал он, размахивая кулаками, -- Что за ворожба? Ну-ка колись!
Агафон ловко увернулся, вскинул руку вверх, плеснул на небосвод мириадами весёлых брызг и сорвав, как яблоко, луну, запустил её в озеро. Луна полетела, отпрыгивая от водной глади и врезавшись в горизонт отскочила резко и со свистом...Нервный охнул, опрокинулся навзничь и замер...
-- Антониос, тебе больно? -- испугался Агафон.
Нервный потрогал огромную шишку, сияющую всеми цветами радуги и обиженно сел на свою корягу.
Дверь в спальню Фёдора скрипнула.
-- Тссссс! Слава богу, всё обошлось, жар прошёл. Доктор говорит: "Пару дней подержать дома и можно гулять".
-- А что это было?
-- Не знаю. Наверное акклиматизация, долгая дорога, новое место, впечатления. Что он сейчас читает, не знаешь?
-- Легенды и мифы Древней Греции. А что?
-- Всё во сне шептал, не то Антоний, не то Агафоний...
Лодочная станция была прекрасна. Скрипели уключины, визжали дети, плескалась вода. Родители дали Фёдору денег.
-- Иди, заплати за лодку, за два часа. Справишься?
Фёдор подошёл к окошку с надписью "КАССА", вежливо постучал. Затем покашлял и ещё раз постучал. Окошко открылось, показалось бородатое лицо и пахнуло уверенным перегаром.
-- Два часа, можно? -- робко произнёс Фёдор.
-- Не знаю, если родители разрешат, то можно, -- съязвил кассир, протянул волосатую, татуированную руку, словно тина налипла, и взял деньги. В это время подошёл человек в очках и с портфелем.
-- Афоня!--резко крикнул очкарик. Кассир, заискивающе улыбаясь, высунулся и преданно посмотрел на начальника.
-- Доброго здоровьечка, Сан Саныч!
-- Я слыхал, вы опять на той неделе с Антошкой куролесили! Ещё и подрались, -- прошипел очкарик, что б никто не слышал; Фёдор был не в счёт, -- Всё, баста, пишите заявление, оба. У меня знаете сколько желающих на это место? Уйма!
-- Ну Сан Саныч!-- заныл кассир.
-- Дай билет пареньку, потом поговорим.
Афоня заулыбался.
-- Мальчик, сдачи возьми,-- уже дружелюбно произнёс бородач и кривым ороговевшим ногтем пододвинул Фёдору мелочь.
На причале, родители похвалили Фёдора и все стали усаживаться в лодку. Мимо прошёл очкарик.
-- Антошка! -- на ходу крикнул он, -- я тебе! -- и погрозил кулаком. Антошка беспомощно растянул заячью губу подобием улыбки и прикрыл ладонью, на всякий случай, огромную шишку на лбу.
Уключины заскрипели, вёсла зашлёпали, сладостный аромат речной воды опьянил Фёдора.
Лодочник, пожелав всего хорошего, отошёл на берег, грустно подобрал камушек и запустил его по водной глади...
--
Девять, десять, одиннадцать, -- с нескрываемой завистью отсчитывал Фёдор.
Трудности перевода.
О, как же Эрик Уильям Пауэр мечтал проникнуть в святая святых, в закрома, в запасники старого лингвиста, профессора университета, полиглота, блестящего учёного и изобретательного рассказчика Дэвида Буржуа. Его загадочный дом, за каменной оградой, находился на самой окраине города; из его окон, сквозь жалюзи и ветви вязов, пробивался свет на узкую, пустынную улицу, и словно когтями хищной птицы впивался в булыжную мостовую, которая сочилась дождевою водой. Про учёного рассказывали всякие небылицы: что он баснословно богат, что он воевал в иностранном легионе, что на его совести много грязных делишек, правда каких не уточнялось, и не одна загубленная душа. Во дворе его дома бегали два злобных ротвейлера и это обстоятельство подчёркивало нелюдимый характер обитателя жилища. И вот, о чудо, профессор Буржуа даёт объявление в университетской газете: "Срочно требуется переводчик финикийского языка! Собеседование с 21:00 до 22:00 ежедневно. Дилетантам просьба не беспокоиться. Оплата по договорённости". Студенты факультета древних языков, зная крутой нрав старого мизантропа не рисковали пополнить список его жертв. Эрик рискнул. На факультете он был лучшим, но ему крайне не хватало денег, чтобы закончить образование. И вот, он стоял перед чугунной калиткой дома профессора и разглядывал черепичную крышу, которая блестела, как чешуя огромной, диковинной рыбы, облитая лунным светом. На втором этаже мутно светилось полукруглое окно, в поволоке бордовых занавесок, точно глаз выброшенного на берег кита. Где-то вдалеке задребезжал звонок, и не задавая лишних вопросов калитку открыли. Эрик медленно вошёл внутрь, опасаясь быть съеденным ещё до собеседования и боязливо направился к входной двери. Его встретила древняя, как финикийский язык, экономка и проводила в кабинет. Гигантский стол красного дерева, с резными слоновьими ногами, зелёным сукном на столешнице и ажурным заборчиком по трём сторонам, занимал полкомнаты. Лампа с изумрудным абажуром, на массивной бронзовой подставке; мраморное пресс-папье, которое в наше время служит скорее украшением антикварного магазина или, на крайний случай, орудием убийства; два огромных коричневых кресла, тяжёлые и величественные, как сфинксы, замерли по обеим сторонам стола; и никакие потрясения и катаклизмы не смогли бы сдвинуть их с места. Книжные полки ломились от соблазнительных фолиантов в кожаных переплётах. Единственное окно выходило во внутренний двор, где уныло горел одинокий фонарь.
-- Я знал, что вы придёте, Эрик!-- гаркнул профессор.-- Кто же, если не вы?
Студент вздрогнул и слегка поклонился, не в силах вымолвить хоть одно слово.
-- Никто из этих богатеньких сынков, скучающих на моих лекциях, не способен мне помочь,-- профессор дружески похлопал Эрика по плечу.-- Садитесь, молодой человек. Нет-нет, не сюда, в кресло, которое за столом. Ближайший месяц это ваше рабочее место. По вечерам разумеется, днём--учёба.
Книжные полки слегка покачнулись; ещё немного и книги попадают на пол.
-- Господин Пауэр, с вами всё в порядке? Желаете, что-нибудь выпить.
-- Воды,-- прохрипел Эрик.
Профессор взял со стола изящный колокольчик, который выглядел как музейная редкость и мелодично позвонил. Вошла экономка с пергаментным лицом.
-- Эльза,-- любезно сказал профессор,-- господин Пауэр будет у нас работать. Если вас не затруднит, принесите пожалуйста воды молодому человеку, а мне вина.
Дэвид Буржуа раскурил трубку, поблёскивающую инкрустацией и резьбой.
-- Вы курите?-- спросил он, щурясь то ли от дыма, то ли от избытка хитрости.
-- Нет,-- ответил Эрик.
-- Правильно,-- похвалил профессор.-- И так, к делу!
Энергичный старик вскочил, подошёл к книжной полке, зажав драгоценную трубку в зубах, присел на корточки, и с трудом, будто краеугольный камень мироздания, вытащил увесистый том, с облезшим золотым обрезом и потёртым тиснением; удерживая бережно книгу обеими руками и не выпуская трубку изо рта, что придавало его речи харизматический изъян, он продолжал говорить без умолку.
-- Да, любезный господин Пауэр, вы конечно же хотели бы узнать цену...
-- Она бесценна профессор!-- выпалил Эрик.
-- Книга очень дорогая,-- укладывая фолиант на стол, как младенца, подтвердил профессор-- но я имел ввиду нашу с вами сделку.
-- Но я даже не знаю какой объём работы нужно выполнить.
-- О разве можно этот, как вы изволили выразиться "объём", обозначить в цифрах!-- воскликнул Дэвид Буржуа.-- Чтобы не тратить времени, я сделаю вам предложение от которого вы не сможете отказаться: я оплачу ваше образование! Согласны?
-- Согласен!-- выпалил Эрик,-- но, что точно я должен перевести?
Профессор хищно осклабился и все злые слухи о старике проснулись в воспалённом сознании студента.
-- Как вы думаете, Эрик, что это за книга на столе?
-- Как минимум, она должна быть на финикийском языке,-- парировал молодой человек.
Профессор склонился через стол к студенту и глаза его сузились.
-- Я читал несколько ваших работ в студенческом журнале и понял: вы в этом разберётесь,-- профессор постучал тяжёлым перстнем, на указательном пальце правой руки, по фолианту.-- Это трактат Геренского конника, "О стихосложении"!
-- Так он же не существует!-удивился Эрик,-- в разных источниках есть только упоминания о нём.
-- Я не буду, молодой человек, вам рассказывать где я добыл его, и чего мне это стоило. Но меня сейчас интересует только одна глава--"О четырёх элементах". Она не очень большая. Вот эта закладка поможет вам найти её.
Эрик дрожащими руками раскрыл фолиант.
-- Но, профессор, во времена Геренского конника ещё не было книгопечатания.
-- Вы предпочли бы работать с глиняными табличками, мой юный друг. Поверьте мне -- это очень утомительное занятие. Конечно же книга была напечатана в средние века, но это не меняет дела. Взгляните, что вы видите?
Эрик попытался прочесть первую строчку главы, там где лежала закладка.
-- Профессор, это финикийский алфавит, но я не понимаю ни слова.
-- И я не понимаю, поэтому я вас и пригласил. Эта глава зашифрована. О ней упоминает Аристотель, как о тайном знании, которое опасно для человечества.
-- Как стихосложение может быть опасно для человечества?
-- На этот вопрос ответите мне вы, Эрик!
-- Но я не специалист по расшифровке текстов.
-- Я дам вам ключ,-- как-то обыденно произнёс профессор.-- Из одного источника я знаю какие четыре главных элемента описывает автор. Первый-- это стихотворный размер, самый необходимый и невинный элемент. Второй-- это метафора, и в ней уже таится некая угроза. Третий-- это рифма, и он называет её дьявольской игрушкой. И четвёртый элемент-- он никак не называет, но описывает, как самый коварный и разрушительный. Им и владел Геренский конник...
-- Господин Силин, может вы нам расскажете о поэтике Шекспировских комедий, созданных в так называемый "оптимистический период" творчества великого драматурга?
Эдик Силин вздрогнул, осмотрел аудиторию, и понял, что Давид Яковлевич обращается к нему.
-- Что вы там всё время пишете? Я столько не говорю, сколько вы пишете.
Студент виновато улыбнулся и незаметно прикрыл книгу на английском языке "The best classic detective novels" из которой он черпал сюжеты для рассказов, печатавшихся в дешёвых изданиях, что б хоть как-то свести концы с концами и заплатить за следующий семестр.
Пропало лето.
По ночам он просыпался и слушал непогоду, как беспорядочную симфонию. И палочка раздражённого дирижёра мелькала в небе, то тут, то там, но литавры всегда запаздывали, несмотря на все старания маэстро. И если бы барабанная дробь подоконника не заполняла паузы, можно было бы умереть со скуки. И если бы мокрые ветки деревьев не шуршали в окнах -- вся ночь насмарку: ни зловещего скрипа корабельных мачт, ни циничных пиратских песен. Рваная парусина, несущихся по небу туч, коварно убаюкивала, и можно было прозевать абордаж, и очнуться утром от яркого солнца, как выброшенная на берег сухопутная крыса, чтобы съесть порцию овсяной каши, вместо чудесного куска солонины, и выпить сладкого чая, вместо горячего грога.
Погода, слава богу, не предвещала ничего хорошего, и чтобы удержаться на плаву приходилось смотреть в ужасную бездну бурной ночи, грозившую, в любую минуту, поглотить отважных мореходов. Капитану ничего не оставалось, как проявлять чудеса выдержки и спокойствия. Он кутался в свой чёрный плащ с капюшоном и несмотря на выматывающую занятость находил минуточку, чтобы занести в бортовой журнал события минувшего дня. По этим скудным, сухим записям мы можем восстановить то нервное напряжение, которое воцарилось на судне. Вот некоторые из них:
"Команда на грани бунта. Про наше прекрасное трёхмачтовое судно они презрительно говорят, --Накой чёрт нам сдалась эта дача! -- И истерично добавляют, -- Пропало лето! -- Надо держать ухо востро, вот-вот вспыхнет бунт и меня, и преданных мне матросов схватят, бросят в трюм, продадут в рабство или посадят на проходящий мимо рейсовый автобус, и высадят на необитаемый остров. Однажды я зашёл на камбуз и наш судовой повар замолчал на полуслове, и что б я ничего не заметил стал предлагать мне борща. Наивный! Где мы наняли этого кока? В каком захолустном порту? Мне приходится ему подыгрывать, я отнекиваюсь и называю его "деда", что б незаметно улизнуть. Команда разлагается. По вечерам матросня собирается у меня в кают-компании, которую они переименовали в дурацкое слово "веранда" и режутся допоздна в карты или лото. Есть подозрение, что кто-то снабжает их ромом! Недаром на прошлой неделе боцман, которому уже нет никакого доверия, сел в шлюпку и отчалил на пару часов в райцентр. Обратно он вернулся с увесистым баулом, как будто ограбил торговое судно. Если ничего не предпринять, заговорщики сорвут флаг Его Величества, и поднимут "Весёлого Роджера" -- какой позор! И вот случилось самое страшное... Выглянуло палящее солнце, стих ветер, паруса беспомощно обмякли и растворились в синем небе. Наступил полный штиль. Ополоумевшая команда высыпала на палубу, и вместо того, чтобы вязать морские узлы, что бы вы думали? -- принялась загорать. Со мной они вообще обращались как с юнгой: каждый считал своим долгом погладить меня по голове, сказать, что-то вроде, -- что ты такой кислый, малыш, -- и предложить конфетку. Они радовались, как дети! Строили планы на будущее и собирались напасть на ближайший торговый центр, маскируя свои злодейские замыслы под словом "шопинг". Я облизываю кончик пальца и вздымаю его в вверх, с одной лишь целью -- определить направление ветра. Обезумевшая команда кучкуется возле беседки и я замечаю клубы дыма, или скорее всего это туман, который доносится с ближайшего необитаемого острова, где, как я читал, множество малярийных болот, и свирепствует тропическая лихорадка. Так и есть: под вечер, кое-кто из команды начинает бредить, и рассуждать о каких-то детях, которым страшно повезло; и что такая солнечная, безветренная погода будет стоять до сентября! Пропало лето..."
Микадо должен умереть в полночь.
-- Ваше Величество, -- сказал монах, -- начнём с самого простого. Для постижения искусства созерцания Вы должны пожертвовать вечностью, которой у Вас нет. Сейчас раннее утро. Посмотрите на это спокойное озеро, по которому скользят водомерки. Нежный туман, легче пуха, висит над водной гладью. Холодная гора, имени которой мы не будем называть вслух, потому что оно должно быть в сердце -- смотрит на вас холодно и безразлично; и Вы должны пропитаться равнодушием. В этом залог успеха. -- Монах, сморщенный, как изюм и лёгкий, как тростник, в одежде ветхой, как увядшая листва, смотрел на императора строго; казалось, если с озера подует ветер, старик улетит подобно одуванчику.
-- Как обращаться к тебе, монах, -- с трудом выдавил из себя микадо.
-- Зовите меня просто -- Учитель,-- император вздрогнул, недоверчиво посмотрел на самоуверенного старика и подумал про себя: "Зачем только я послушал советника! Чем мне может помочь этот нищий?"
-- Любезный,-- сказал император.
-- Учитель,-- поправил монах и улыбнулся. "Наглец!" -- подумал император.
-- О, вовсе не наглец, -- сказал старик, -- микадо опять вздрогнул, монах выдержал паузу, смакуя произведённый эффект на молодого человека и добавил, -- произнесите это слово и Вы освоите новое впечатление в Вашей короткой жизни.
Убогая хижина из тростника, тропинка, ведущая к озеру, Храм на другом берегу, отражающийся в воде; горы в снегу и в облаках, и два человека: могущественный император и нищий монах. Наверное это сон. Сейчас войдут преданные слуги, в роскошных красных, жёлтых, пурпурных и золотых одеждах, и начнётся церемония чаепития...
-- Ваше величество, -- мягкий голос монаха порвал тишину словно рисовую бумагу, -- может быть Вы желаете пить? Но помните -- время утекает сквозь пальцы.
-- Хорошо... Учитель, начнём! -- сказал молодой человек и почувствовал, как звякнул серебряный колокольчик, то ли в лесу, то ли у него в голове. -- Странное чувство, -- сказал император.
-- Да, -- подтвердил старик, -- и это только первый маленький шажок на пути к вечности. Вам угрожают смертью, это тоже самое, что угрожать поцелуем. На протяжении одного лишь дня мы умираем множество раз, совершая поступки; а Вы, Ваше Величество, боитесь воина, способного пронзить только Вашу плоть, но не дух; будь это даже ловкий и хитроумный ниндзя -- тем прекраснее будет смерть!
-- Так, стоп, стоп, стоп-- воскликнул император, -- я пришёл сюда, как раз не за этим. Сегодня в полночь, я должен уцелеть.
Монах, склонив голову, покорно улыбался.
-- Хорошо, Ваше Величество, тогда я превращу Вас в цветок лотоса, и мы переждём эту ночь посреди озера, но Вы навсегда пропахнете ряской и тиной, и Ваши придворные будут Вас путать с духом воды. -- Микадо внимательно посмотрел на монаха. Старик покорно улыбался.
-- Это была шутка, Ваше Величество.
-- Я не верю своим ушам! -- сказал император.
-- Мне нужно было Вас отрезвить. -- пояснил монах, -- должен Вам напомнить, что время скоротечно, если тратить его на болтовню. Со всех уголков страны устремились отъявленные головорезы, что б исполнить предсказание о Вашей смерти сегодня в полночь и вонзить холодную сталь в царственную плоть.
Император поёжился. Тишина воцарилась над озером, будто сопереживая сказанному и только глупая лягушка плюхнулась в воду и нарушила торжественность момента.
-- Итак, -- продолжал монах, -- мы потеряли утро; остались: день, вечер и незначительная часть ночи. Это время Вы должны превратить в вечность.
-- Но, как, Учитель! -- воскликнул микадо.
-- О, нет ничего проще, Ваше Величество, если у Вас есть озеро, рисовая бумага, кисти и чёрная тушь.
-- Всё это у меня есть во дворце. Но, Учитель, ты же сам приказал мне отпустить всех слуг, -- возмутился микадо. -- Хитрые искорки замелькали у нищего старика в щёлочках глаз.
-- Микадо, в моём скромном жилище Вы найдёте всё, что Вам не достаёт, -- торжественно произнёс монах.
-- И что мне со всем этим делать?
-- От Вас требуется сущий пустяк -- сотворить Вечность! Озеро подарит Вам вдохновение, вы напишете прекрасное хокку и это станет для Вашего Величества надёжным щитом на века! А сейчас позвольте наградить Вас одиночеством, к вечеру, перед закатом я вернусь, и мы вместе оценим, какие у Вас шансы встретить рассвет.
-- Учитель, -- взмолился император, -- я не способен написать ни строчки!
-- Вы не воспользовались вдохновением, Ваше величество, -- спокойно заметил старик.
-- Но озеро мне его не дарит.
-- Обратитесь к нему!
-- Как обратиться? -- не понял микадо.
-- С трепетом, -- подсказал монах,-- поторопитесь, солнце заходит.
-- О, старое озеро, -- произнёс молодой человек,
-- Размер нарушен, -- забраковал Учитель, -- поменяйте "озеро" на другое слово.
-- О старый пруд, -- сказал неуверннно император, -- и опять глупая лягушка плюхнулась вводу.
-- Ну, дальше! -- закричал монах, -- Что Вы видите?
-- Лягушка прыгнула, -- ответил микадо.
-- Что, Вы слышите?
-- Что-что? -- Плеск воды.
-- Браво, Ваше Величество, Вы мой самый способный ученик. Но торопитесь, скоро полночь! Вы владеете искусством каллиграфии? Надо всё это записать. Возьмите фонарь в моей хижине.
Император прилежно вывел волшебные строчки, которые должны были защитить его от убийц:
"О, старый пруд,
Лягушка прыгает,
Всплеск воды"
-- Ваше Величество, я Вас поздравляю, Вы превзошли все мои ожидания. Повесьте перед входом в хижину Ваше бессмертное хокку, которое защитит Вас, и спокойно ложитесь спать. А завтра утром можете возвращаться во дворец!
Император провалился в сон. Ни мятежный сёгун, ни злой самурай, ни ловкий ниндзя, не подобрались к могущественному императору в эту ночь, чтобы нанести предательский удар безжалостным мечом. Монах пошёл прогуляться на другой берег озера, после долгого дня проведённого в неустанных заботах. Луна освещала тропинку, на которой показался человек.
-- Советник, доброй ночи. Его Величество спит, как младенец.
-- Доброй ночи, Мацуо. Прекрасная работа. Я твой должник. Проси всё, что захочешь.
-- Советник, зачем тебе нужен был весь этот театр?
--
Мацуо, теперь моё влияние на микадо безгранично. Проси всё, что захочешь!
Хозяин.
Зря хозяин доверяет этому мрачному типу со шрамом. Вы бы видели его взгляд -- колючий, как репейник на даче, который цепляется за шерсть и целый день его потом зубами выкусываешь. Впрочем на самой даче этого мусорного растения нет. Я с ним встречался за забором, когда был щенком и ещё мог пролезть в узкую щель под воротами и было весело прятаться в его лопухах. И вот эти-то тёмно-пурпурные цветки, с ресничками, зубчиками и крючочками, цепляются мёртвой хваткой, как крохотные бойцовые собачки и тогда их уже не стряхнёшь с себя. Так и этот цепкий взгляд чернявого со шрамом и улыбкой похожей на гадюку, которая греется на солнышке. Не знаю, что хозяин в нём нашёл. Он даже не умеет преданно смотреть в глаза! А на его волосатом запястье я однажды разглядел отвратительную татуировку, даже не буду рассказывать, что я там увидел. То ли дело хозяин -- руки белые, пухлые, ногти чистые, холёные: два раза в неделю приезжает розовая блондинка, от которой пахнет пудрой и французскими духами, и привозит с собой целый чемоданчик блестящих инструментов, бутылочек и тюбиков.
-- Пётр Палыч, вы помните о моей просьбе? -- журчит прозрачным ручейком маникюрша. Хозяин держит в одной руке бокал с искрящейся жидкостью, а другую храбро отдаёт на растерзание: мелькает золотистая пилка, будто скульптор доводит до совершенства свой шедевр.
-- Всё будет в лучшем виде, милая,-- сладким тенором, гнусавит хозяин. Такого удивительного голоса нет не у кого. Это вам не хриплый баритон бандита со шрамом. Но должен вам заметить: чем тише говорит хозяин, тем страшнее. У всех шерсть дыбом встаёт, а домашняя пушистая любимица Мурка (тоже мне имечко, как из похабной песенки) -- выгибается дугой и шипит не хуже банки с пивом. А так он добрый и всесильный. К нему все обращаются с просьбами, и он всем помогает. На таких, как он держится мир: так по крайней мере говорят по телевизору, не станут же они врать. Конечно он немного старомодный или просто очень скромный человек; при его то возможностях он пользуется старым кнопочным телефоном. Испытываешь некий диссонанс, если я правильно употребляю это слово, глядя на это. Представьте себе: огромный кабинет, мебель в колониальном стиле, восточные ковры на стенах, старинные ружья и сабли, торшер у которого вместо ножки -- голый торс одалиски; будто английский джентльмен вернулся из заморских владений Её Величества (а какой он джентльмен? у него и образования-то я слышал -- восемь классов) и стол, стол -- особая гордость Петра Палыча -- морёный дуб, резьба искусная, лакированная столешница с переливающейся инкрустацией, лампа на заказ -- на мраморной подставке. И среди этого викторианского музея кнопочный телефон и старая потрёпанная записная книжка, у которой страницы вываливаются, как языки у голодных дворняжек.
Хозяин, слюнявит палец (дурацкая привычка) и перелистывает страницы. Затем тщательно давит на кнопки и прикладывает трубку к уху, немного покачивая головой, у него Паркинсон, обычное дело в этом возрасте.
-- Это я,-- говорит Пётр Палыч своим проникающим тенорком. Если б я так, не представившись, ввалился на кухню, не повилял бы хвостом, ни скульнул бы: повар Иннокентий пнул бы меня ногой и на этом бы дело и кончилось. А хозяин звонил туда, на их общую кухню, его сразу узнавали по голосу, и он не скулил, и судя по его выражению лица, получал таки свою сахарную кость.
А когда он встаёт из кресла, на ходу запахивая свой сказочный халат, в эту минуту я восхищаюсь им больше всего, потому что Пётр Палыч становится похожим на волшебника и звездочёта, который сверкая антибликовым покрытием и изящной оправой, подходит к маленькой голландской картине, где в коричневой жиже плавятся жёлтые лица в белых платках и внимательно изучает полотно. Затем проводит по верхней стороне резного багета жестом чародея и лица уплывают в сторону, и вы понимаете, что это потайная дверца, скрывающая бронированный, несгораемый сейф, с чудесной внутренней подсветкой, только что музыка не играет, как в старинных шкатулках, но это было бы уже лишним, всё же хозяин обладает чувством меры и вкуса, несмотря на недостаток образования. Что вы хотите -- самородок, из самой глубинки!
Затем, на всякий случай оглянувшись по сторонам, он встречается с моим преданным взглядом, грозит мне понарошку пальцем с золотым перстнем и я становлюсь соучастником таинства. Пётр Палыч запускает руку внутрь, некоторое время колдует и вслух произносит заклинания, как то: "Совсем уже оборзели сукины дети!" Кто-то из наших наверное его сильно огорчил...
Обратный путь он проделывает неспеша и пришвартовывается к своему столу, усевшись в кресло. Появляется чернявый со шрамом и нагло подходит к хозяину. Пётр Палыч кивает на толстую пачку денег в банковской упаковке.
-- Если не возьмёт, ты знаешь, что делать, -- тоненько произнёс хозяин. Змея дрогнула на лице чернявого, там где должен быть рот.
-- Будет сделано, Пётр Палыч!
-- Только не как в прошлый раз, -- сказал хозяин тенором грозным как бас-профундо.
На следующий день, за Петром Палычем приехал бронированный джип и машина сопровождения. Люди в чёрном, которые оттуда вышли, были не такие противные, как чернявый, но поверьте моему нюху, угрозы было в них не меньше.
Я это почувствовал сразу и всем своим видом пытался предупредить хозяина. Я скулил, тявкал, рычал, лизал ему руки, но Пётр Палыч не чувствовал опасности.