Когда шумит прибой...
* * *
Как говорит поэт, одета плоть страданья
туманной грустью лунного сиянья.
Когда бы так! - душа бы не горела,
не корчилось бы так во тьме моих ночей
израненное прежней лаской тело,
внимая шорохам ночных карагачей.
Когда бы так, я снова ждал бы встречи,
но я давно не жду и думать не спешу,
чтоб тот же вихрь меня опять калечил.
Перетерплю сей мрак. Передышу.
Пусть говорит поэт...Но спорит косный дух
с привычным дневником, как с двойником
наивным,
что окрестил весну своим светилом дивным.
Отведать бы ему сердечных оплеух!
Исчислить бы ему на счетах мирозданья,
чем наши радости насквозь напоены -
узнал бы, агнец, в эту ночь весны,
как жжется кровь любовного закланья,
как душит пластырь лунного сиянья
когда приходит ночь, но отступают сны.
* * *
Всё клонится к тому - и дело только в этом,
чтобы забыть Вчера и Завтра позабыть,
чтоб лишь Сегодня быть, дышать вот этим светом,
закатом этим вот, последним, может быть.
Все клонится к тому, чтоб возвести в святыню
минуту, краткий миг мгновенья, мелкий штрих
во времени, что мчит, смирив свою гордыню,
сквозь нас и длится там, в потемках мировых,
чтоб нам опять дарить просторы океана,
поднявшего валы к случайным бликам звезд,
чтоб блесткой бытия сиять со дна стакана,
когда шумит прибой и бурей брызжет тост.
Все клонится к тому, и дело только в этом,
что нас опять швырнет на скалы, и волна
залижет все следы, и голосок брегета
умолкнет... Нас опять пугает тишина,
как в детстве: замерев, глядим, как тополями
играет низкий свет заката... Потому
так нужно нам следить, как тает над полями
тот свет, что через миг и он уйдет во тьму.
Но почему же вдруг пронзительно и зыбко,
срываясь - никуда, сияя - никому,
так пристально в душе стоит твоя улыбка?
Будни рабства
Пока ты - чёрный раб, не всё ль тогда едино,
что там, в воде горит - луна или фонарь.
Дремли в своих мечтах, пока не лопнет льдина,
пока не треснет плот, не сгинет твой алтарь,
где ты за часом час кладёшь свои поклоны
покорности, тщете, забвенью, нищете...
Пока ты - чёрный раб, храни в душе законы
других ночей затем, что в этой черноте
живут твоя судьба, огонь костра живого,
звучит иная речь, и ласк тягучий мёд
течёт от губ к губам, и жизнь клокочет снова...
О, льдина, крепче будь! О будь железней, плот!
Ещё пребудьте мне пристанищем, спасите
от жизни, где удар любой слепой волны
все путы разом рвёт, все распускает нити...
Усни, река времён! Терзайте душу, сны.
Спит небо. Спит вода. Спят цепи тишины.
Целитель
-Промой глаза слезой!
Промыл?!. Ну, слава богу.
Что видишь, молодой?..
- Кремнистую дорогу,
чуть видный свет и тень
в дали - пустой, без края,
где словно брезжит день,
и жизнь идёт иная...
- А дальше, дальше?..
- Ночь.
Ночь без конца и края,
там Ты меня помочь
зовёшь, свой крест вздымая...
- Так помоги ж!..
- Нет сил.
Забытый небесами,
я вновь во тьме почил,
пока ты мне твердил:
- Промой глаза слезами.
На Тобольском причале
Ломает руки, плачет, просит: - Ну же!..
И знает капитан, чего он ждёт,
но не спешит, затянет пояс туже
и бросит вниз куда-то: - Малый ход!
Привальный брус скрежещет, борт отходит,,
кипит вода, ложится вбок причал.
Прощай, Тобольск! И - марш загрохотал.
<Прощание славянки>!
Мука сводит
всё тело. В горле ком. И на причале
тот, кто просил и плакал, плачет вновь -
уже в восторге. Хвори и печали
нет на земле, а есть одна любовь
к прощальным этим звукам. Вечер тает.
Кремль на высоком гаснет берегу.
Лишь тот, несчастный, радостно рыдает.
Я отвернулся. Больно. Не могу.
Проводы Кесаря
Все - трусы?!. - Да!
Все - пьяницы, обжоры?!
- Да!...
-Сплетники, развратники?!
- О, да.
- А Цезарь чист?!.
- Прочь, жалкие актёры!
Он правда чист: он - мёртв. Вы без труда
могли бы всё сказать ему, насыпав
песку в глаза и рот - глотай, тиран!
Чего боитесь? Хрипа?! Воя?! Всхлипа?!
Напрасный страх. Вы думаете - пьян?!
Нет, он убит. И вы вольны смеяться
от счастья, что свободны...
Но, увы,
стоят, молчат, ни живы, ни мертвы,
и мёртвого ещё сильней боятся.
* * *
На Чёрной речке* - ночь и снег,
и серый одуванчик дыма
стоит, как тень, который век
настойчиво, неотвратимо.
Взывает к вечным небесам
и к нашим душам мимолётным:
- Когда же Он вернётся сам -
стремительным и беззаботным?...
Плывут, светают облака.
В порыве радости несмелой
снег налетит - и станет белой
когда-то Чёрная река.
*место дуэли А.С. Пушкина
* * *
Трезвый молчит, улыбается пьяный,
всюду незваный, всюду желанный.
Выпил своё, закусил огурцом,
встал и ушёл - молодец-молодцом.
Белые звёзды, снег голубой,
тёмная улица. У магазина
замер. - А что как не хватит одной ?.. -
трезво ему подмигнула витрина.
Хватит! Пора. И довольно словес.
Вспомнил, что так и хотел рассчитаться,
чтоб ни словечка друзьям, домочадцам:
взять, что покрепче, и за город, в лес.
Выпил - душе просияла звезда,
принял ещё - приютите, сугробы!
Выбрал один, поуютнее чтобы,
сел, задремал и уснул - навсегда.
* * *
Я - здесь, и это - благо.
Я не хочу туда,
где ни строки, ни шага,
ни дней, где без следа,
без звука, без названья
уходят вскользь века,
чья ноша и легка
и вечна, как прощанье
с травой, листвой, землёй,
дождями проливными,
с тобою, Жизнь, с тобой,
дразнящая былыми
безумствами, весна...
Я - здесь. Ещё три шага.
Но бренной жизни брага,
как шаг назад, хмельна...
Последние годы
"...ангел мой, ты видишь ли меня?"
Ф. Тютчев
Уходит вечер. Ночь идёт.
Пустеет серая столица.
А жизнь неумолимо длится -
лицом назад, спиной - вперёд,
в былое вся погружена,
где тонут голоса и лица.
А боль в груди не тает, длится,
ей нет ни берега, ни дна.
Что ищет взгляд? Чего рука
не разорвёт? Зачем страница
развлечь пустую душу тщится?
Как сирота, придёт строка,
но так и будет сиротой,
пока не заблестит денница
молчать о невозвратной, той,
что, как всегда, приходит сниться
луной, снежинкой на окне,
звездой у алтаря светиться,
покуда жизнь мешает слиться
там - наяву, в последнем сне.
* * *
Свет погашу, в окно погляжу.
Дни-то длинны, да и ночь не короче.
Вот она! - смотрит из леса и хочет
к нам перекинуться через межу
сумерек. Вот и звезда, и весна
ярче, пахучей, таинственней, выше!
Белый Юпитер из темени вышел,
а уж Венера подавно видна.
Думаю: - Господи, снова пришла,
не обманула, не обделила
эта хмельная весёлая сила.
Память и радость! Была ни была!
Тянется в сердце дождя аромат,
дольнего счастья, нежданного лада.
Вот только годы упрямо спешат...
Жить бы сначала!
А лучше не надо.
* * *
Боги ссорятся - море кипит,
волны пеной пылят, словно вьюга
обняла закадычного друга,
закружила, метнула в зенит
пыль соленую. Спору конца
не видать. Разметаются гривы,
взгляды насмерть разят. Без свинца
не решить этих распрей гневливых.
Дождь и ветер срывают со скал
злые глыбы. Страшнее расстрела
путь вдоль берега. Осатанело
шторм терзает бетонный причал.
Но под вечер меняется вид:
небо ахнуло нежной изнанкой.
Вот последняя туча цыганкой
от облавы незримой бежит.
Солнце праздником душу щемит.
Только шторм не исправит рассудка.
Маски сорваны. Кончена шутка.
Боги мирятся.
Море - шумит.
* * *
Всё, что сейчас к перу не долетело,
не долетит вовек: дыханьем встречным,
судьбой, забвенья мастером извечным
пленённое, оно окаменело,
остановилось, потекло назад...
Эй, вы, ночных деревьев бессловесных
угрюмый хор, и стон глубин безвестных!
И ты, воды незамутнённый взгляд!..
...Увы, не слышат.
Золотой закат
померк при первой вьюге листопада.
Всё, что ушло, - ушло, и зря глядят
глаза туда, куда глядеть не надо.
То, что к перу сейчас не долетело,
не прилетит вовек... Но чудеса! -
вдруг надо мной свершают круг несмело
давно минувших листьев голоса.
* * *
И если это - жизнь, и если всё сначала
назначено мне вновь избрать своей судьбой,
пусть прогремит звонок под сводами вокзала -
я в новый путь пущусь, как прежде, - за тобой,
Поэзия! Твоим окоченевшим веждам,
наверное, скучна моих желаний спесь.
Но если вправду есть и память, и надежда
обещанное Там опять увидеть Здесь,
я брошусь в путь, туда - за той, что обещала
мои года сберечь, связав в одно их нить.
Я верю вновь в Весну, в священный час Начала,
когда спешит судьба в нас солнце разбудить.
И если это - весть душе, душа готова
проснуться, отворить окаменевший слух,
принять опять, как крест, единственное Слово,
что выше всех обид, прощаний и разрух.