В глубине пещеры раздался тоненький писк. Молодая женщина мгновенно очнулась от забытья, в которое погрузилась, лишь только перерезала пуповину у новорожденного сына и, запелёнутого в шкуры, положила рядом с собой. Рожать во второй раз было намного легче, совсем не так, как ей обещали в день, когда они с мужем пришли в эти места.

   Не будь она дважды матерью, нипочём не отличила бы плач новорожденнго от блеяния ягненка. С первым сыном так и вышло. Хорошо, муж разобрался, что в то время никаких ягнят в пещере не было.

   Одно было понятно без лишних объяснений, - кто бы ни пищал так, он очень хотел есть. Мальчик - и куда только подевалось с крохотного личика сердитое выражение - сосредоточенно сопел, пока она пристраивала полную молока грудь у его ротика. Женщина немного потеряла сноровку - за пять зим молодая голова такие вещи быстро забывает - и он сам отыскал сосок, в нетерпении покрутив головой и доверчиво раскрыв губы: не упустить упругий шарик. Поймав, впился с такой силой, что она охнула, но уже спустя мгновение с наслаждением отдалась тягучему как мёд и мучительному как ожидание боли счастью быть матерью.

  - Солнечный Свет, - раздался от входа в пещеру голос мужа. - Мы вернулись.

  - Идите сюда, только тихо, он ест, - откликнулась женщина.

  - Еще сын? - в голосе мужчины прозвучала гордость.

  - Да, Ливень, у нас ещё сын.

   Мужчина подошел, ведя за руку старшего.

  - Взгляни, Гром, - позвала мать. - Взгляни на брата своего, Ветра.

  

   ***

  

   За обычными трудами и повседневными заботами пролетело десять зим. У входа в пещеру появилась закута для сторожевых псов. Чуть подальше - загон для скота. Отец и первенец легко соорудили его - Гром придумал, как доставить в пещеру большие и толстые брёвна: втянули на быках, привязав деревья к их мощным плечам.

   Гром, коренастый, жилистый и ловкий, словно понимал язык животных и всегда знал, какую силу какой твари на что направить. А называть их так, как именовал отец, отказывался: говорил, что у каждого зверя, у каждой собаки, да что там - у каждой овцы - своё имя, им и надо величать. Только тогда и можно договориться со зверем, если найти его и только его имя.

   А в остальном старший весь пошёл в Ливня, взял его стать, манеру говорить, ну а жесты - жесты взял само собой, поскольку они бывали вместе всюду: на охоте, на рыбалке, на ловле птиц, на заготовке дров для очага, на строительстве плотины...

  Мать и Ветер обычно ждали своих добытчиков дома: они усталые придут, их же надо накормить. Опять же скот и прочее хозяйство: матери в одиночку не справиться. Да и мал ещё Ветер для далёких походов - узкая у него кость, рост невелик. Вообще, тонкий он получился - с этаким за перевал, а уж тем более в долину за ним не уйдешь. Пусть уж дома помогает...

   И он помогал... Сызмала ходил с матерью на речную пойму, на луга, в ближний лесок. Вместе постигали они тайны трав и деревьев, их соков, секреты их рождения, роста и смерти, которая на самом-то деле никакой смертью не была: какая ж смерть, если она же и есть рождение?

   Вместе-то вместе, зато именно Ветер прихватил с собой семена и положил их в разрыхленную острой палочкой землю неподалеку от пещеры - там, где тёк ручей. Семена взошли, да так дружно!

  А ещё он додумался перемешивать разрытую землю с золой из очага - вот уж удивлению Солнечного Света не было предела, когда увидела она, какой благодарностью откликнулись и земля, и травы, в неё посаженные. А всего-то постиг Ветер, ходя в лес, что смерти-то в природе - нет, а на пепелище новая поросль пробивается наружу с умноженной силой, влитой в нее теми, кто не успел отзеленеть своё до пожара.

  

   ***

  

   Старшие мужчины вернулись ещё до первых морозов: чтобы всем вместе утеплить пещеру, заготовить запасы еды на холодное время.

   Ветер внёс очередную охапку высушенного сена в загон к скоту, и увидел Грома, сосредоточенно разглядывавшего шкуру одной из коров.

  - Что, брат? - спросил младший старшего.

  - Показалось нехорошее что-то на шкуре, вот и решил рассмотреть: если болезнь, то лучше поймать сразу: легче лечить...

  - Знаешь, а ведь у трав и цветов то же самое: если вовремя углядишь нездоровую часть, не придется потом всё растение терять...

   И взаимное понимание улыбнулось из глубины их глаз.

  

   ***

  

   Минуло еще несколько зим, настала великолепная весна.

  Отец вышел из пещеры, всей грудью втянул напоенный бесстыдным, манящим ароматом пробуждающейся земли воздух и сказал:

  - Скоро время тебе, Ветер, пахать и сеять, а тебе, Гром, растить да выкармливать молодняк. А потом, когда повернет солнце на зиму, отведу вас к Алтарю - пришло, мальчики, время принести ему плоды трудов своих.

   Алтарь этот соорудил Ливень в те, уже далекие, времена, когда они с женой поселились в своей пещере. К Алтарю он ходил за советом, а то и просто побеседовать... И однажды услышал вот что:

  - Два сына у тебя, и такие разные, разными делами заняты. Хочу знать, что за работа у них, пусть покажут. Понравится мне - награжу многими умениями, а коли нет - укажу иные занятия. Если приму приношение - вспыхнет холодный огонь и заберет принесенное с собой. Не приму - останется лежать, как было.

   Согласился Ливень - он был послушным слугой своего Алтаря.

   И когда настал срок, он привел к Алтарю детей. Один держал в руках связку колосьев, другой - шкуры животных. Из мяса Солнечный Свет осталась готовить обед, и Ливень поспешил к жене, чтобы вместе встретить сыновей дома.

   Оба одновременно шагнули к плоскому круглому камню высотой человеку по пояс, и положили на него колосья и шкуры.

   Алтарь принял приношение Ветра, а жертва Грома неприкаянно осталась лежать там, где он ее оставил. Потупился Ветер - вот уж не думал никогда, что работа брата хуже его труда. Он не смел даже поднять глаза на старшего, потому что всей кожей ощущал его обиду, как свою.

  А Гром словно потерял способность двигаться: так было когда-то в детстве, когда он бежал навстречу возвращавшемуся с охоты отцу, и с размаху, животом налетел на него. Тот не успел опустить добычу и разогнуться, как столкнулся с мальчиком. Взрослому-то ничего, а у ребёнка перехватило дыхание, и в глазах застыло удивление-вопрос: "Больно! За что?" Потом-то разобрались, что никто никого не наказывал, бывает, обычная неосторожность, но память усвоила урок, и больше уже никогда Гром не налетал на препятствия. До сегодняшнего дня...

   "Что ж, мало ли что этот Алтарь считает, ведь можно построить и тот, что примет мой труд...", - мелькнула ясная, как молния, мысль. Другое дело, что рядом таким Алтарям не стоять. Хотя почему они, эти Алтари, такие неуживчивые, он не знал, но ясно понимал, что нельзя их бок о бок ставить. А значит...

   Он поднял взгляд, посмотрел внимательно в глаза младшего брата - ох, ну до чего же материнские глаза - и спокойно произнес:

  - Прощай, Ветер! Я ухожу жить за перевал - там места для зверья моего подходящие.

  Ветер не возразил ничего - но почуял, как снедает брата никому в мире непонятная боль. И от боли этой Грому одно спасение - уйти от них, от Солнечного Света и Ливня. И от него - Ветра. Потому что уже никогда не будет, как прежде. А если притвориться, что ничего не изменилось - в их мир войдет что-то, чему пока нет названия, но что-то очень страшное, непоправимое как... смерть? Но ведь смерти нет, брат, есть только переход в следующую жизнь, плавный и незаметный, как сон, брат! Он несмело посмотрел на Грома, надеясь, что тот услышал его безмолвный крик.

  Взгляды встретились.

  Есть, брат, есть непоправимая смерть, которую нельзя впустить в этот мир, иначе её уже не остановить, брат. Потому что после этой смерти нет ничего, понимаешь, совершенно ничего. Поэтому лучше разлука, лучше за перевал, лучше одиночество, чем вечное знание того, что, не сумев понять, за что же тебе больно, ты впустил в мир чудовище, сам, своими руками. Живи, брат!