Свет звёзд мне лаз пустой. За стену холостой я выпустить могу через порог ключиц всю крови простыню стелить на тёплом ветре, развязывать узлы у торбы, встав нагнувшись в пути просьбу лгать, идти, не подавая руки, идти, изведённый. Лазать в южную сторону за птицей и фруктами, лазать за лёгким вином, сыром и колбасой, лазать за заборы.
Тощим и сухим дотошным нищим вспять ползти краем химеры, брать её фигуры чопорный быт. Забыть всю кожу, всё нажитое добро раздать. Залезть на спину тёмную и по чужой дороге шутить, смеяться, не обернуться никогда. На голое тело одеться едва, не прикрыться без заботы, без различия.
Это когда падаешь в ноги. Когда в ногах лежишь бесполезно. Легат - вор. Всё - ложь.
Не сносить живота своего по ноющей болью ущельям. Накалённым в палеолит и расселённым. Где солнце приставлено к камню. Где круче я не шёл, где меньше я не пил, где никто не останавливает и нигде не находишь места. Дрожь высаживается без остатка в земле. Искреннее опыление пустыни. Взрослый голос Моисея обрывает тишину. Толпится изгнанный народ. Сухой медонос осыпается под весом птицы, сухой сок говорят запекшиеся губы, повторяют глотками взахлёб, можешь набрать из меня воды и идти дальше.
Отведай ветра острый сбор с вычищенных барханов под управлением змей ползет время вспять. Прошу не пахать и не сеять под ноги. Не занимайте земли, не ищите кров, следуйте молча за мной. Мы пройдем дном моря, пастью льва, оторванными гиеной от туши местами, магистральным рвом водопоя, где крокодилы поворачиваются на шеях антилоп, мы пересечем каменный век и раннюю бронзу, пустоту континентов и окружающих вод, мы покинем прошлое. Вырвав из себя речь, вернемся на бледную и нежную отчизну, вернемся на ласковые руки. Питаться от груди. Из пустыни тянутся концы. Эти следы я уже видел. Эти миражи проходил. Идем дальше, идем.
Её выорали с асфальта белые наглые людные дни. Её обратили вниманием, обернули головами, устремили взглядами. Бросились бегом. Её развеяло из запертых комнат, надомных работ, охраняемых территорий, складских ангаров, подсобных помещений. Оставались сверхурочно, бросились бегом на одном месте. Носили на одно и то же место. Дали пустыню.
Раньше скалы брали из земли скитальцы. Горбясь, ждали дождь, горбясь, оставляли расти траву, горбясь, смотрели вниз, с пропастью за одно. Я им по пах бегом где обрыв. Мне не явны их склоны, мне смертельно количество ям и тяжело подняться туда, где опускаются на колени. В норы гончие рвут повода лай и рёв из-под лап грязь. Там теплее страх помечает лёд. Чужая рука тушит о кровь сигарету. Родилось поколение пирамиды.
Любому богу пещеры пусты. Это сад иноверцев, оплетаемы туннелями выси обращённых глаз и ароматен плач и вдох молитвы. Цветёт тайна в сыром трудном поле одному страшно в грозу. Всполохи треск грохот не покрытая голова рябь ливня. Пропусти свет.
Страшно одно на другое похоже, когда приводят примеры, по памяти прикладываются перстами, делят младенцев на равные части, морщат лбы над глубокими глазными впадинами. Глядя им вслед мелкий дождь моросит. Запах гриля, сырого лотка, висящего бетонного блока, переезда по гари. Мне мало идти.
Высота не в шагах, а прощальных взмахах. Чаще попадайся мне на глаза.
Невыносима осыпь и жара с надломанных хребтов, история песка и крупных рук. Без линий на ладонях, небо степь снесённая стена кипение росы и рокот отдалённый грома. Окраина.