Дед мой, Матвей Кириллович, проездом через Моршанск на станции опознал в губернском чиновнике по развязным манерам и перстню с кричащим парагоном опытного шулера, и когда тот, размахивая подорожной, велел перепрягать лошадей для коляски вдовы пехотного поручика в свою, дед выколотил пыль из темно-красного вицмундира бронзовой тростью с накладками слоновой кости(эта реликвия до сей поры хранится в семействе нашем).
Вскоре выяснилось, что чиновник подлинный, но Матвей Кириллович уже заперся в почтовой избе и два часа выдерживал форменную осаду, чтобы вдова без помех продолжила скорбный путь за телом супруга, для чего она продала последние крепостные души, с перспективой доживать дни приживалкой богатой барыни.
Одному человеку не уследить за всеми лазами и щелями неказистого творения русского зодчества, воинская команда, собранная с бора по сосенке, проникла внутрь помещения, но, "аки Глебовичи живыми стрелами", была переброшена в дверь и окна, после чего от действия перешла к вынужденным дипломатическим сношениям с "дурным"... нехитрая дипломатия свелась к уговорам "вытти оттоль и следовать, коли велено, в съезжую".
Последствия добрых дел Матвея Кирилловича не заставили себя ждать, и дед вынужденно отправился за пределы отечества нашего "для поправления сил телесных".
В стране с претензиями на мировое владычество никак не могли выработать le sistéme autrichen как прибрать к рукам тройную корону:
то ли породниться со всеми царствующими домами, благо плодовитости Габсбургов мог позавидовать любой простолюдин, для которого родовитость и родственность суть синонимы; то ли выпестовать из какого-нибудь маршала доморощенного Искандера Двурогого - жили там легко и беззаботно, по крайности, в столице, и Матвей Кириллович, вдоль и поперек проехав Вену, отыскал скромное жилище как можно далее от дворцов и замков, чтобы звуки смены караула не навевали ему черных мыслей.
Дом, выходящий фасадом на две улицы, сохранил внутреннее убранство от прежних хозяев, некоторые вещи живо напомнили дедушке о человеке, которого он почитал за наставника - г-не. Новикове, и то, что домовладелец М*** с презрением отворачивался от безобидного треугольника, тисненного на обложке фолианта, даже плевал украдкой на паркет из треугольных дубовых плашек, дало Матвею Кирилловичу повод полюбопытствовать, почему же М*** не продал какому-нибудь неприхотливому дилетанту весь выморочный скарб, коли масонство ему неприятно, и употребил прибыль на тот же ремонт.
На что М*** , сделав из пальцев улитку и поплевав на нечистого, ответил:
- Воля ваша, да только я не прикоснусь ни к одной вещи отсюда и порадуюсь, когда дом развалится. Будет здесь мостовая, и по голове нечестивца, который прятал здесь золотишко, не подозревая о скором божьем правосудии, пойдут прохожие и покатятся экипажи. Известно ли вам, господин, - покойникам нельзя отлучаться от клада, поэтому они и тревожат добрых христиан, если сокровища зарыты в людном месте?
Иначе говоря, когда-то дом принадлежал некоемому фон Гельвегу, который оборудовал в подвале алхимическую лабораторию в духе Альбертуса Великого.
Однажды Гельвег вышел из подвала с флаконом бесцветной жидкости, объявил, что, как легендарный Мидас, может обращать в золото любые металлы, и выпил содержимое склянки.
С Мидасом Гельвега ничего, кроме ослиных ушей, не роднило, потому что Гельвег скончался едва не ранее, чем первая капля напитка оказалась в желудке.
"Вот на этом самом месте упал, будто громом расшибло."
Такова преамбула тому, как Матвей Кириллович стал предметом насмешек всего С.-Петербурга, деду даже приписали авторство исследования "Определение розы ветров по желтым пятнам на снегу", но не будем забегать вперед, пусть повествование идет своим чередом.
Неделей позже Матвей Кириллович обнаружил тайник с дневником фон Гельвега и пергаментом необычного содержания:
"1.1. Как философская ртуть, обращенная в зеленого льва, становится черным драконом, а истинный дракон приобретает облик зеленого льва - зри смысл превращения, когда низкие металлы подобно актерам играют роль благородных.
1.2. Отсюда начинаешь добывать посредством хризопеи золото из растений, ибо золото само произрастает в рудниках, о чем известно.
1.3. Из растений на самородное золото более других походит трава хвощ, и из пепла я получил золото в изобилии.
1.4. Если обнаружил растение, более на совершенный из металлов похожее - сожги и в пепле найдешь золота, как в самой ценной руде.
2.1. Соль разделяет влагу и воздух, я поместил соль в металлическую воду и выдерживал кратно тому, сколько влага сгущеннее воздуха. Промыв изрядное количество такой соли, я осторожно слил все, что растворилось, и нашел на дне посуды ничтожно малые листы самого чистого золота. Воистину солью не только влагу от воздуха, но и твердь от влаги отделить просто.
3.1. В низких металлах сила роста подобна силе в золоте, но легко возникает и легко исчезает. Зерна, видимые в металлах под блошиным стеклом, после прокаливания вырастают до размеров проса и чечевицы.
3.2. Так зерно хлебное, размолотое в муку, после печи превращается в хлеб, его снова можно высушить и перемолоть, но мука не будет прежней, ибо медикамент, выделенный из дрожжей, потерял способность к воспроизводству и причислен мною к несовершенным субстанциям.
3.3. Но некоторые зерна, помещенные мною на твердь нептуническую, приобрели способность к воспроизводству, что немаловажно.
3.4. Убежден, что есть твердь, на которой и металлов зерна произрастают.
3.5. Поскольку плесень по отношению к дрожжам является более универсальным медикаментом, утверждаю, что следующие будут универсальными для металла и для живой материи.
3.6. Индейское серебришко приобретает устойчивость к огню из-за соединения с кровью дракона, в пневме растворенной, ибо заметил я, что серебришко кипение воды производит, ведь саламандра суть дракон и в доме Сатурна. Гидры, ундины и прочие элементали воды бегут от плесени, тем и следует руководствоваться во всем.
3.7. Жители континента, Колумбом открытого, от китайцев происходят, поскольку везде видим изображения дракона и знание, от ученых земли Кеми наследованное."
Деду не раз потребовалось прочитать дневник и повторить кое-какие опыты, чтобы понять содержимое манускрипта.
Фон Гельвег то ли никогда не слышал об анагогии, то ли намеренно отказался от этого способа толковать тексты, способа, навязанного европейским мыслителям маврами. Иносказательные обозначения химикалий фон Гельвег понимал буквально, приобрел телескоп и стал привязывать трансмутации в ретортах к затмениям, фазам Луны и остальным противостояниям.
Следующим приобретением в лабораторию были лупа Левенгука и микроскопы разных систем, ибо Гельвег счел себя не таким рысьеглазым, чтобы рассматривать мух через пятиаршинную трубу, как Галилей.
Твари и инфузории мельчайшие, кишащие в капле воды, Гельвегом были причислены к гидрам, элементалям воды, и именно "покровительству" " гидр" алхимик обязан удачами в весьма смелых опытах, после которых о Гельвеге заговорили в самых неожиданных кампаниях.
Эти слухи достигли некоего банкира, и раз в неделю у подъезда дома фон Гельвегов из неприметной коляски стали выгружать весьма тяжелые ящики.
Дело в том, что в серебре из испанских колоний обнаружили неизвестный металл; в количестве, зачастую превышающем количество самого серебра. И когда металл, презрительно названный "серебришком", попытались расплавить, оказалось - необходимый жар нельзя получить ни в одной печи.
Банковскому дому понадобились знания и везение фон Гельвега, для какого-то гешефта с платиной.
Алхимику на первых порах помогал вернувшийся из-за океана рико хомбре, который оказался в стеснительных обстоятельствах, потому что первая часть благородного титула перестала соответствовать действительности. Кабальеро научил Гельвега пользоваться духовыми трубками, в которых индейцы сплавляли платину и серебро.
В дневнике не упомянуто, почему алхимик пришел к выводу, что во время роста в платину проникли зловредные элементали, и как он определил, к какой стихии они относятся. Сперва Гельвег попытался ограничить контакт духовой трубки с воздухом, а когда это не помогло, фон Гельвег взялся за изучение болезней, связанных с пневмой, ибо уже знал, что некоторые "элементали, проникая в плоть человека, вызывают болезни", а платину Гельвег считал больным серебром.
Однажды алхимик заметил - "элементали образуют на больных местах пятна ржавчины", и такие же пятна он наблюдал в тот день на Солнце, как было не счесть это явлениями одного порядка...
Открытия сыпались как из рога изобилия, а, может быть, из ящика Пандоры: элементали, помещенные в "благоприятное место", размножались под присмотром опытного подмастерья(увековеченного на гротеске анонимного гравера, той, где подмастерье со стремянки заглядывает в огромный микроскоп, размеры этого инструмента должны символизировать бессмысленность занятий алхимией), а Гельвег искал способы их укротить.
Интересно, что лучших результатов алхимик добился не с химикалиями, а с обычной зеленой плесенью, которая убивала "низших элементалей", не хватало самой малости, чтобы применить открытый эффект к металлам, а пока Гельвег лечил застарелую язву под коленом и кабальеро от стыдной болезни, затрудняющей мочеиспускание.
Если бы не банкир, который торопил с результатами, и не кабальеро, уронивший в банку с пленками из горла больной дифтерией девочки несколько крупиц золота... - Гельвег решил, что вот он, неуловимый Медикамент, Философский камень... после череды опытов алхимик получил изрядное количество жидкости, оказавшейся смертельным ядом.
Неизвестно, связаны как-то смерть Гельвега и утопление в устье Темзы восьмисот с лишком пудов платины, известно лишь - более к ученым банкирский дом не обращался...
Матвей Кириллович горел желанием продолжить изыскания австрийца, да вот беда - Тильзитский мир оказался писан вилами по воде: Россию и Францию подталкивали к новой войне, дед вернулся на родину и с дорожных ног поспешил сообщить о целительных свойствах пенициллума, но ученым мужам шарлатан, обещавший воздушный корабль на лошадиной тяге за миллион ефимков, оказался понятнее и ближе. Дед еще надеялся на какие-то просветления на вечно пасмурном бюрократическом небосводе северной столицы, а ловкий борзописец уже клеймил и его, и автора "Диоптрики" Кеплера, которого угораздило родиться немцем и сочинить шуточный трактат о форме снежинок.
Матвей Кириллович уехал в отряд генерала Бенкендорфа, не дождавшись рассмотрения заявки, а кто знает, сколько смертей, сколько ампутаций мог преотвратить пенициллум: г. Манассеин рассказывал, как во время Крымской кампании он с коллегой применяли дедушкино средство и всегда с превосходным результатом.