Дом был - развалина. Воздух прозрачный, и весь старый город виден, будто на ладошке. Сегодня даже башни Крепости можно рассмотреть. Солидные башни, ведь и Крепость настоящая, не просто рядовая застава. Её поставили сразу после первого прорыва. Серьёзная цитадель с приютом, с больницей, туда люди приходят издалека.
Смотреть на Крепость Артёму всегда было неприятно.
На Ришку - приятно. Тёплую куртку по случаю хорошей погоды девочка распахнула, и встречный ветерок плотно прижимает к груди её много раз стираное платье. И ноги у неё красивые, даже в старых тёткиных сапогах...
- Ты чего? - спросила Ришка.
- Что нам эти дома, - поспешно ответил Артём. - Пойдём, мне сегодня ещё ятеря проверять.
- Риш-кааа!
Валька, Ришкин родной брат, и двоюродный - Артёма, подбежал, бухая ботинками. Пристроился, пошёл рядом с Ришкой, рассказывая о своём, о ребячьем.
До вечера он успел и на речку, и на огороде поработать. Приятно пахла оттаявшая, живая земля. Пока ещё сырая: копать было тяжеловато. Но едва станет суше, придёт время больших полей, и будет не до огородов. И не до школы. Ну и бог с ней, со школой. Как маленькие, ходят каждый день в соседний посёлок, большущий, на четыреста дворов.
Он закончил, когда солнце стояло высоко. Аккуратно обтёр лопату сухой травой, спрятал в сарае. Прошла навстречу из хлева Ришка с ведром молока, улыбнулась. Высокая, с сильными руками, и уже совсем почти взрослая. А в доме тётка уже накрывала на стол. Дымящаяся картошка, сметана в миске, оставшиеся с осени рыжики.
И тут прибежала встревоженная соседка, Митькина мать: пацанёнка до сих пор нет дома. Все давно по домам сидят, а он...
- Старый город, - охнула Ришка. - Неужели пошёл всё-таки?
Две взрослые женщины хором охнули вслед за ней. Валька сидел с округлившимися глазами. Прятал голову в плечи.
- Ладно, Геннадьевна, - хмуро сказал дядя. - Ты домой иди.
Он поднялся из-за стола, вышел и вернулся одетый, с фонарём.
- Николай, ты бы не ходил один...
- Матвея позову, - успокоил дядька. - Ужинайте.
Ришка, хмурясь, заваривала чай. Ведь знала, куда дурачок собрался, но не подумала, что всерьёз, не проверила.
- Не бойся, Риш, - брякнул Артём. - Устроится, заснёт, заморозков уже нет. Спящего не тронут.
Ришка так на него взглянула, что пропала охота утешать. Считается, что буки не чуют спящих детей. Если взрослые рядом, так и точно не тронут. Или если светло. А в темноте среди развалин, одного...
- Ешь лучше, - сказала тётка.
Картошка уже остыла. Вечерние часы, всегда такие размеренные и мирные, золотые от косых солнечных лучей, будто смазались, поблекли. Вместе с темнотой наваливался страх, плотный, как звериная шкура. Не просто тревога за загулявшего мальчишку. Это его собственные, Артёма, живущие в нём с детства страхи оживают с приходом ночи.
Убрали со стола, закрыли ставни. Легли, как обычно, до полной темноты. Артём слышал из-за своей занавески, как сопит Валька, а тётка не спит, ворочается на печке. Наверно, без дяди Николая ей непривычно и тоже страшно. Где он ищет паршивца Митьку? В развалинах, где и днём-то бывает страшно? Про лес тоже скверные вещи рассказывают. Если скупые до безрассудства путники решаются там заночевать, наутро кто-нибудь из компании обязательно не просыпается. И всегда только один.
Стряхнув тяжёлую сонливость, Артём натянул штаны и тихонько, очень тихонько пробрался в сени. Осторожно выглянул на улицу. Лунная ночь, нехорошая. Ни одна собака не лает в такую ночь. Но и в новолуние бывает не лучше. В свете месяца Артём разглядел у калитки девичий силуэт. Ришка?
Артём подошёл к ней, не забыв плотно прикрыть дверь.
- Ты что это выдумала, - сказал он грубовато. - Нехорошо ночью без огня выходить.
Ришка молчала. Её голая по локоть рука была страшно холодной. Артём поморщился, накинул на Ришкины плечи свою куртку.
- Шла бы в дом. Не всё равно, где ждать?
- Сейчас. Спасибо.
В конце улицы появился свет. Приближались двое мужчин с фонарями, один из них нёс спящего мальчика.
- Я унесу, - сказал Матвей, забирая ребёнка у дядьки Николая. - Вот будет шкету утром.
- Охотник будет.
- Охотник... - проворчал Николай. - Охотник... А вы зачем здесь? - рявкнул он грозным голосом. Будто Артём с Ришкой тоже малыши.
Утром Ришку колотил озноб. Будто она, замёрзнув ночью у калитки, так и не согрелась. Ясно было, что ни в какую школу она не пойдёт. Артём уже и не помнил, когда один, без сестры уходил в предутреннюю жутковатую темень.
Днём день в маленьком посёлке появился ещё один заболевший. Братья-погодки Грубины ходили к речке. По дороге старшему, Гавриле, вдруг пришло в голову свернуть в лес и надёргать подснежников. Если бы Артём шёл с ними, он бы сразу понял, для кого цветочки. Брат Вовка не знал, недоумевал и ругался.
Когда Гаврюша обходил полную снега промоину, вылезая обратно, его тяпнула за ногу гадюка.
- Задирай штанину, - немедленно заорал Вовка.
- Да ладно... так дойду, - ответил Гаврила. С менее невозмутимым, чем обычно, видом.
- Ты что, не понимаешь, что надо яд отсосать? Дойдёт он!
Гаврила, который часто отмахивался от младшего брата, как от мухи (а он был из тех, кто мухи не обидит), послушался. И терпеливо перенёс манипуляции, включая надрез Вовкиным нестерильным ножиком.
Через два часа Гаврила чувствовал себя вполне прилично, а вот Вове стало плохо. Особенно впечатлял его раздувшийся язык. Выяснилось - у него был стоматит, вот яд и попал в кровь.
И Ришке днём стало хуже. Тётка Марина собиралась обёртывать Ришку - сбивать температуру, а Артёма прогнала, но он не ушёл, пробрался к сестре за занавеску. Ришка лежала, съёжившись под одеялом. С ненормально блестящими глазами, с корочками на губах. Она не казалась сейчас взрослой или статной, только больной и маленькой.
Хлопнула дверь, и дядя Николай сказал:
- Лекарств нет.
- Как - нет? - пробормотала тётка. - Девчонка горит, никакая малина не поможет.
- В больнице нет лекарств, - отчётливо повторил дядя. - Должны быть, но нет.
Артём вспомнил, как прошлой осенью "сгорел" от болезни сосед. Ришку было жалко до слёз. И страшно. Ришка посмотрела на Артёма - понимала, о чём тот думает.
- Что же теперь делать, если нет лекарств, - сказала она громко и чётко. Перевела взгляд на кого-то, невидимого Артёму.
В комнате на миг стало тихо. Потом дядя Николай подошёл широкими шагами и отдёрнул занавеску. Хмуро посмотрел на Ришку, севшую на своём топчане.
- Николай, смотри, - сказала тётя Марина с облегчением. И повторила - теперь почему-то с отчаянием:
- Смотри!
В её руках была маленькая пластинка - блистер с таблетками. Артём всего однажды такие видел.
- Что же, - сухо сказал дядя. - Дай девчонке лекарство.
Он вышел из дому, направился в соседний дом, где лежал пострадавший от змеиного яда Вовка. Обомлевший, сам не зная почему, Артём выскочил за ним. Пошёл по пятам, невежливо сунулся к соседям. Там услышал, как соседка говорит:
- Смотри, Коля, что мы нашли... Что это, а? Что творится?
Шприц Артём вообще раньше не видел, кроме как на картинках. Полный прозрачной жидкости цилиндр неприятно блестел.
- Что-что, сыворотка. Давай уколю парня, - ещё более хмуро ответил дядя Николай. - И что творится, известно - вербовка будет. Ты как в первый раз.
Артём попятился, налетел спиной на дверь, вылетел наружу. Внутри что-то тягостно сжималось.
Вербовка. Скоро.
Назавтра его и Гаврилу застала в поле гроза. Она началась не по правилам, с дождя, который мальчишки пытались переждать под одиноким деревом. Потом придвинулась чёрная туча, из которой колотили молнии. Холодная гроза, ранняя, нехорошая, почти как зимняя. Гроза зимой не к добру. Артём хорошо помнил такую грозу, помнил, как вскоре после неё погибли родители. С тех пор и верил в приметы.
Ничего, сейчас весна... Он постарался прогнать ощущение тягостного ожидания, в котором жил со вчерашнего дня.
- Пойдём, - сказал он Гавриле. - Нехорошо в грозу под деревом...
- Да ладно...
Артём уговаривал, потом пошёл один. Дождь ударил его ледяными струями. По голове, по плечам. В нос, в уши... Потом как следует бухнуло. В постройку на ближнем краю посёлка угодила страшенная молния. Постройка задымилась.
Мимо пробежал, шлёпая по мокрой земле, тяжеловес Гаврила. И тогда бухнуло снова. Гаврюша остановился, проехавшись по раскисшей грязи. Оглянулся.
У сосны, под которой они недавно прятались, отсутствовала макушка. Не зря пугают молниями.
- Вот оно как бывает, - обалдело сказал Гаврила, пытаясь смахнуть с лица волосы и воду. И вдруг забубнил, обращаясь к кому-то:
- А... здравствуйте... да, я... да...
Артём только сейчас почувствовал, что холодный дождь проник ему за воротник. Гаврила без всякой паузы повернулся и снова рванул к посёлку.
Пока добежали, вовсю полыхала крыша длинного сарая, где держали животных. Во дворе было мало народу: видно, не успели отреагировать. Почему-то одни женщины и детвора. Женщины выпустили из сарая овец и теперь только голосили.
- Коня на скаку останавливать будут, - прокомментировал, появляясь откуда-то, Стас, ровесник Артёма, его товарищ по детским играм и вечный заводила. - Коня... Ну-ка, пустите.
Ловко оттеснив женщин, Стас скользнул в глубину помещения, куда Артёму даже заглядывать было страшно: вот-вот обвалится крыша. Женщины не остановили его, только громче завопили.
Через минуту Стас показался в дверном проёме, он тянул за собой упиравшуюся животину. Голова лошади была закрыта Стасовой курткой. Куртку Стас сдёрнул и не отпрянул от заплясавших тяжёлых копыт, а плотнее притянул к себе морду с перепуганными чёрными глазами, обмотанную верёвкой.
Едва они отошли в сторону, рухнула крыша. Будто кто-то держал, подумал Артём. Стас отпустил лошадь, неторопливо развернулся - и уставился в пространство, на невидимого собеседника.
- Да, - сказал он с достоинством.
Артём привычно уже обомлел. Но его зацепил, пробегая мимо, подоспевший сосед. Артём опомнился и кинулся помогать. Закончилось неожиданно быстро. Подрубили одну стенку. Тому, что не погасло, дали догореть. Далеко от дома и забора, безопасно.
Гаврила невозмутимо отряхивался. Стас улыбался. Артёму показалось, что от него исходит ощущение вкуса жизни, такое же явственное, как запах лошадиного пота. Запах дыма. Запах молодой травы. Золотая солома, сдвинувшийся тёмно-синий край тучи, радуга...
Ты тоже видел Её? - спросил Стаса Гаврила.
- Видел, конечно.
- Однако, - задумчиво сказал Гаврила. - Как страшно жить...
- А то, - согласился Стас. И в его улыбке было что угодно, только не страх.
Ришка чувствовала себя почти хорошо, и дядя Николай велел собрать для неё вещи. Немного, и одежда не нужна.
- Даже не в срок, - с тоской сказала тётка. - Всегда осенью был набор...
- Когда Она спрашивала?
- Но зачем девчонку, а? Пускай парни по договору служат.
- Перестань, - рассердился Николай. - Разве лучше, если твоя дочь будет всего бояться - как ты? Молчи.
Он забрался в свой угол на печи и сам молчал до утра.
Утром, как рассвело, за околицей выстроились широким полукругом дети возрастом от десяти до пятнадцати лет, с родителями. Стояли тихо, будто не замечая стылой промозглости. Артём маялся тягостным ожиданием, не оставлявшим его уже несколько дней. И не заметил, как несколько подростков вышли вперёд на несколько шагов.
Стояли рядом братья Грубины - спокойный добродушный Гаврила и маленький серьёзный Вовка, смотрели прямо перед собой. Безмятежно улыбался Стас, привыкший быть первым всегда и во всём. Родители избранных смотрели в землю. Другие глядели с недоверчивой радостью, хоть и не без стыда: "Нашего не берут, нет". А выберут, и отдашь, никуда не денешься. Такой уговор, что каждые несколько лет отбирают подростков для службы в монастыре. А уговор, как известно, дороже денег. Да и денег поселковые жители видят немного. С ярмарки получают меньше, чем из монастыря...
И Ришка вышла вперёд. Артём видел только её спину. Должно быть, она смотрела, как и все, на невидимое. Смотрела с тем же выражением, с каким говорила " Что теперь поделаешь, если нет лекарства"...
- Ты что-то видишь? - шёпотом спросил дядька Николай.
- Нет.
- Ну и стой тихо.
Тётка Марина не слышала их, смотрела на Ришку, крепко держала за плечи маленького Вальку.
Потом Ришка развернулась. Обняла родителей. Привычно улыбнулась Артёму - и тоже порывисто обняла.
Оказалось, все они заранее приготовили вещи. И теперь, будто услышав неслышное "пора", пошли вперёд. Больше уже не оглядываясь. Оставшиеся долго смотрели им вслед. Артём поймал себя на подлой радости: не пришлось уходить. Остался с тётей и дядей, родная дочь которых ушла новобранцем... Он смотрел вдаль, пока у него не заслезились глаза и не стало казаться, что рядом с подростками идёт ещё одна фигура, в длинной куртке с капюшоном.
"Вставай, проснись", - сказал кто-то. А потом загремело: бум, бум, бум... Артём вспомнил, что он уже не ребёнок и должен уметь просыпаться ночью. И встал.
Было темно. В темноте обозначился прямоугольник, обведённый более светлой щелью. Открытая дверь, ночью?
Детские страхи вернулись и забились, требуя выхода, но Артём не поддался. Пробежал босиком по холодному полу. Осторожно выглянул во двор.
Довольно тепло. Ночь тёмная, ни луны, ни звёзд. Чей-то чёрный силуэт. Слишком большой силуэт, ростом метра два с лишком... Силуэт надвигается, наваливается. Чёрная жёсткая шерсть лезет в нос, лишает дыхания...
Артём забился, оттолкнул душное одеяло, сел с сильно заколотившимся сердцем. Нет никакой буки. В избе тихо. Даже слишком тихо.
И опять - тёмный силуэт, едва заметный на фоне белёной печки.
Артём замер. Фигура двинулась к двери, бесшумно, без скрипа половиц. Так же тихо отворилась дверь. Фигура повернулась.
За дверью мельтешат пятна света - фонари и факелы. Силуэт гостя по-прежнему кажется чёрным. Лицо почти скрывает капюшон, виден только страшный, заострившийся нос.
- Приходи, - расслышал Артём. - Что тут тебе теперь...
"Проснись", - велел себе Артём. Сел в постели. Всхлипнул. За что такие сны. Когда-то в детстве такое было, но тогда рядом оказывалась мама. Мама умела проснуться ночью. Слегка тормошила, что-то говорила ласково, поворачивала на бочок, и Артёму даже не надо было просыпаться. Сейчас надо.
Он поднялся. Ришки нет. Валька... Валька тут. Спит в своем закутке за печкой. А дядя с тёткой? Он забрался на лавку у печи и пощупал одеяло. Пусто.
Снова обмирая, сдерживаясь изо всех сил, он нашёл в темноте спички и зажёг свечу. Со свечой снова полез на лавку.
Тёткина рука была уже совсем холодной. Она смотрела в потолок широко открытыми глазами.
"Проснись", - снова приказал себе Артём. Отступил назад и свалился с лавки, сильно ушибся, уронил свечку, которая едва не погасла. Но не проснулся.
Он ущипнул себя, стукнул раз, другой. Нашёл две лампы, которые использовали только по праздникам, и зажёг обе. Поставил возле Валькиной постели (брат продолжал себе тихонько посапывать, и Артём ему позавидовал).
Его бил озноб. И всё ещё отчаянно хотелось проснуться.
Утром вернулся дядя. Днём были похороны. Хоронили не только тётю Марину. В эту ночь четыре человека погибли от нежити, проникшей ночью в дома. Все погибшие были взрослыми. Чтобы вот так, взрослые, в собственных постелях - такого раньше не бывало. Дядя объяснил, что был прорыв. И ещё сказал, что он уходит. И с ним все, кто в своё время отслужил тринадцать лет в монастырской охране, кто мог бороться с нежитью. Кто хорошо видел даже её, умевшую отводить глаза - не боялся и потому видел.
Потом дядя Николай долго молчал. Скрипела под лопатами земля, давно оттаявшая, даже не очень сырая.
Потом были поминки, - одни общие на весь посёлок, молчаливые, скудные, наспех. В конце поминок дядя сказал своему двоюродному брату, что Вальке придётся теперь жить у него. Больше негде. А он, Николай, может и подзадержаться, неизвестно, как обернётся.
- Конечно, куда же мальца девать.
- И Артёму тоже, - сказал Николай.
- И Артёму, - согласился двоюродный брат и сосед, опуская глаза. - Эх, у нас и спать-то негде...
- Не одному же ему жить.
- Так я разве что говорю...
Тогда Артём оторвал глаза от столешницы и в тишине, полной тяжёлого общего внимания, неохотно, через силу рассказал свой сон. Про то, как Хозяйка пригласила его приходить.
- Тебе не снилось, - сказал дядя, помолчав. - Не совсем снилось. Тебя звали. Решай сам.
- Я пойду.
Они ушли назавтра - восемь мужчин и Матвеевна, вслед которой смотрели два маленьких внука, и с ними Артём. Не только внуки - весь посёлок провожал их молчаливой толпой. Из охотников, способных видеть нежить, в нём остались только четверо, из них два семидесятилетних старика. Но войну не ведут на периферии. Иначе, может быть, и людей бы уже не осталось.
Когда полосатая башня завода скрылась за приблизившейся стеной, а сторожевая, наоборот, нависла над маленькой группой людей, прикрывая длинной вечерней тенью - выяснилось, что Артём войдёт в ворота один. Для мужчин, которые провели за этой стеной тринадцать лет, а сейчас снова явились по призыву, существовал особый вход.
- Ничего, - сказал дядя Николай. - Иди, скажешь, что тебя звали.
Тёплая рука человека, девять лет заменявшего ему отца, поднялась с плеча. Легонько подтолкнула - и убралась совсем. Артём остался один перед светлой дверью, сливавшейся с поверхностью стены. Нерешительно потянулся к маленькому дверному молотку. А ведь где-то тут Ришка и ребята, не может быть, чтобы далеко.
Он немного приободрился и постучал.
- Зачем пришёл? - буднично спросили из-за двери.
- Меня звали.
Дверь заскрипела. Человек в светлой одежде задумчиво оглядел мальчика.
- Звали, говоришь? Ну, пойдём...
Его повели через двор, через коридоры и переходы. Потом была большая холодная комната, непонятно переговаривались люди. Вошёл кто-то ещё, и Артём зажмурился от привычной уже жути.
- Посмотри на меня. Ну же? Просто посмотри.
"Просто спи, а когда проснёшься, будет утро и не страшно", - говорила мама. "Просто потерпи несколько минут, и всё будет уже позади", - говорил дядя Николай, когда фельдшер готовил свои кошмарные инструменты, собираясь взяться за больной Артёмкин зуб.
"Просто сделай это".
Он посмотрел. Будто прыгнул в воду с высоты, нырнул и задохнулся. Потому что увидел лоб, обтянутый кожей так, что отчётливо проступали височные кости. Запавшие губы, нос - не острый, а будто заострившийся. А глаза...
- Не наш? - спросил кто-то с сожалением.
-Не наш, - подтвердил - судя по голосу, человек, который встретил его у ворот. - Не годится в охотники.
- А просто учиться будешь? Лет через шесть станешь специалистом. Устроишься в Городе на фабрику...
Артём кивнул. И так и уставился в пол. Презирая себя, хотел ещё раз посмотреть в глаза Хозяйке - и не смог.
Окунуть швабру в ведро. Поелозить хорошенько по полу, оттирая засохшую грязь. Прополоскать тряпку, выжать, вытереть пол почти насухо. Повторить.
За несколько часов Артём приноровился обращаться со шваброй. Посетителей в приёмной было не так уж много, зато грязи сколько угодно. Артём очень устал, но не от работы, а от обилия новых безрадостных впечатлений. С утра были уроки - более сложные, чем в родной школе; он казался себе послушным болванчиком, а однокашники представлялись старательными и безразличными ко всему, кроме учёбы. Как общественные насекомые. Обед был сытным, но не слишком вкусным. Скучный обед; Артём уныло вспомнил пироги с рыбой, которые пекла тётя Марина. Потом его послали мыть полы. Вот он и моет...
- Тёмка?
Сердце подпрыгнуло от радости. Ришка казалась странной и непохожей на себя в белых штанах и белой рубахе, какие носили тут все мужчины. Но Ришка была - родная. Бледная и совсем не взрослая. Как будто за тот месяц, пока она тут жила, повзрослел только Артём, а она - нет.
- Иди сюда, - Ришка оглянулась на посетителей, сидевших на скамейках и от безделья тут же на неё вытаращившихся. Быстро глянула на брата администратора за стойкой, рядом с дверью, - дверь время от времени открывалась, и кто-нибудь тащил с плохо замощённого двора очередную порцию грязи на подошвах. Потянула Артёма за маленькую дверь. Артём вошёл и зачем-то втащил свою швабру и ведро.
Тут, за дверью, близко была прозрачная стена. За стеной, на покрытой клеёнкой столе, среди белизны, чистоты и неестественного сияния лежал человек и глядел в потолок широко открытыми, мёртвыми глазами. Над ним хлопотал врачеватель с закрытым маской лицом. Артём передёрнулся.
- Что это? - прошептал он.
- Клиническая смерть, - спокойно объяснила Ришка. - Это те, которые хотят расспросить Хозяйку о будущем, а общаться с ней могут только вот так. Идём, пока Сама не пришла...
Артём попятился. Вспомнил про своё ведро и вместе с ним укрылся в каморке, где вдоль стены до потолка стояли железные ящики.
- Издалека приходят, - продолжала объяснять Ришка. - Состоятельные люди, хорошо платят. И охота же им... Ну, как ты, Тёмка? Ты вчера пришёл?
- Вчера, - только сейчас Артём сообразил, что Ришка может ничего не знать про последние события в посёлке, до сих пор. - Ты... отца видела?
- Видела, - сказала Ришка. - Я всё знаю, Артёмка. Я...
Она вдруг уткнулась в его плечо носом. От неё, одетой в чужую одежду, пахло домом.
- А ребят тренируют на хранителей, они в другом корпусе, - говорила Ришка, тайком от Артёма (но он всё равно почувствовал) вытирая ладошкой лицо. - Меня выбрали на врачевательницу учиться. Она сама определила...
Тогда за дверью раздались шаги. Будто в книжных историях, которые любила читать Ришка (а потом дразнила его Артемоном). Шаги замерли, дверь распахнулась, и за ней обнаружился врачеватель.
- Ирина? - удивился он. - Что ты тут делаешь? А его зачем сюда привела?
От взгляда, которым смотрел на них с Ришкой этот человек в белом, Артём вспыхнул и разозлился.
- Я сам пришёл, - заявил он. - Чтобы... пол помыть.
- Влад, это мой брат, - сказала Ришка.
Врачеватель покосился на ведро с грязной водой. Потом, ехидно, на мальчика.
- Помой ещё раз в приёмном покое. А потом ступай на кухню, тебе найдут работу.
Работы нашлось немало. И ложились тут поздно, а не с заходом солнца, как Артём привык. Его сосед по холодной каменной комнате уже сопел в постели, когда измученный Артём добрался до своей.
Он проснулся до зари и лежал, не зная, как определить время: в крепости не было петухов, и смотрел на две яркие звезды в узкой щели окна: ставней здесь не было тоже. А потом проснулся снова, было светло и сосед орал:
- Вставай немедленно, взыскание получишь!
Потянулся новый тоскливый день, которому, казалось, конца не будет. А к вечеру зазвонил колокол на сторожевой башне. Тревожно.
- Сигнал? - встрепенулся Артём. Его случайный сосед прислушался.
- Это не нам, не бойся. Тут неопасно.
Колокол надрывался. Артём вылетел в своих чистеньких сандалетах на грязные булыжники двора. Слева приютские спальные и учебные корпуса . Справа - проход к сторожевой башне и воротам. Солнце заходит. На площади у ворот собирается толпа, прибывает. Мужики, тётки. Не одна сотня человек.
Он подбежал и остановился в тоскливом предчувствии.
- Ты почему здесь? Новички давным-давно ушли...
- Это не наш, - обернулся другой человек. - Иди отсюда, мальчик.
- Не бойся, - добавил первый. - В крепость никакая дрянь не проникнет. Ступай, у вас вроде ужин сейчас?
Он пошёл прочь, как велели. И услышал сзади негромкое:
- Таким бы следовало запретить размножаться.
- Ну и вымерли бы люди совсем, - отрезал второй собеседник. Артём почувствовал, как загорелись уши. Он не умеет смотреть в лицо смерти и принимать её, как есть. Ему сидеть со светом в четырёх стенах, не спать и ждать. А здесь, в крепости, безопасно. Уроки, унылая работа. Ужин скоро. А ребята... уже вышли? И Ришка?
Он круто повернул к двери башни. Бегом поднялся по винтовой лесенке. Узкое окошко... во двор. Ещё одно. Дорога, лес. Колокол надсадно колотит. По ушам. Больно.
Кто-то тронул его за плечо. Оказалось, вчерашний врачеватель, который застукал его с Ришкой в каморке. Он недовольно шевелил губами - говорил что-то гневное.
И звон вдруг кончился.
- Ты к нам пришёл, а сам будто там, за стеной, так и остался, - сказал врачеватель Влад в ватной тишине.
Артём остро и ясно вспомнил вечер в родном доме, золотой вечерний луч на столешнице, исходящий паром кусок пирога на тарелке... А возвращаться ему некуда, кроме как в чужой дом, к двоюродному дядьке.
- Да ты не бойся, - сказал врачеватель уже мягче. - Твою подружку в лес не взяли. Новички без девчонок пошли.
- А ребята?
Влад кивнул и повёл его по лестнице наверх, дальше, на смотровую площадку. Кивнул на прикрученную к железяке подзорную трубу:
- Смотри. Не сдвигай, смотри...
В наведённую трубу были чётко видны белые рубашки мальчишек. Они разводили костёр на поляне, на фоне тёмной стены леса. Вроде бы просто собирались ночевать.
Артём всмотрелся ещё.
Лес не был обычным лесом, который живёт незаметной для человека жизнью. В лесу что-то непрерывно шевелилось. Гонялось друг за другом. Охотилось, пожирало. Спаривалось. Росло... Непрерывно... Гадостно...
Артём отпрянул от окуляра.
- Не бойся, - сухо сказал Влад. - За стену не пролезут. И иди, не надо тебе тут.
Конечно, тут ему было не место. Но утром Артём снова тихонько пробрался на башню, ухитрившись остаться незамеченным. Людей на этот раз он не видел. Только дым, поднимавшийся над лесом в двух местах. Спокойнее не стало.
И когда днём негромко вякнул колокол, он выскочил на площадь к воротам. Как раз вовремя, чтобы встретить возвратившийся отряд. Разыскивая взглядом своих, он испытал мгновенный стыд перед людьми, сделавшими опасную и тяжёлую работу. Тогда как он, Артём, отсиделся за стеной. Он встретился взглядом с Вовкой - и отвёл глаза.
- Посторонись, - сказали сзади, и Артём отпрыгнул, чтобы пропустить носилки. Ношу, укрытую плотной тканью, двое взрослых.
- Не смотри туда, - сказал подошедший Стас. - Это Гаврила. Лучше не смотри.
Сам Стас смотрел как-то странно. Не так, как смотрит честно сделавший работу человек. И победителем он не был.
- А что с ним?
- Кто-то должен был не вернуться, - хмуро пояснил Стас. - В таких случаях не просыпается один.
- Но вы... Разве вы не знали, что так бывает?
- Мы знали, - хмуро сказал Стас.
- Нет, погоди...
Тревога, которая мучила Артёма со вчерашнего дня, вылилась в ясный вопрос:
- Почему вы вчера вышли первыми? А взрослые, настоящие охотники - позже?
- Знаешь, - сказал Стас - жёстко, так же говорил Влад. - Когда прорыв, каждый делает, что может. Настоящие охотники были загонщиками, а нам просто надо было дождаться, пока вокруг нас соберётся побольше нежити. Как их, по-твоему, перебить, не приманивая? Нельзя же весь лес прочесать...
Приманка. Молодых и неумелых, самых малоценных используют в качестве приманки. До Артёма наконец дошло, и он почувствовал, как цепкая тревога превращается во что-то новое. Уже не страх, скорей отвращение. Которое уже не исчезнет, не растает с рассветом, как детские страхи.
- Ты пойми, что иначе нельзя. Вот и твой дядя, пришёл к нам ночью, никого не спас, зато теперь у нас одним охотником меньше.
- Дядя Николай?
Страх тоже был при нём, никуда не делся.
- Он живой, - сказал Стас. И кивнул на медицинский корпус. Тот самый, где Артём подвизался в качестве поломойки.
Его не пустили внутрь. Потом пустили, но всё уже было кончено.
Он видел Ришку. Девочка двигалась, как автомат с лихорадочно блестящими глазами. Больше не плакала. Ни в этот день, ни назавтра. Даже когда они с Тёмкой остались вдвоём на маленьком кладбище.
Кладбище было снаружи, за стеной, в светлом бору. И лес сегодня был просто лесом - такой же, как вокруг посёлка, летний, весёлый и не страшный. Отогнали нежить.
Все ушли, а они остались сидеть на поваленной сосне, пренебрегая чистотой белых штанов. И Ришка затихла, как лес.
- Пойдём, - сказала она наконец. - Пора.
Тоска навалилась при мысли, что пора возвращаться в укрытие каменных комнат, где окна не закрывают ставнями и где, несмотря на это, никогда не дышится свободно. Артём подумал, как хорошо было бы уйти прямо сейчас. Вот только Ришка останется тут совсем одна, если он уйдёт.
- Надо ещё переодеться, - уточнила Ришка. - Не в этом же домой возвращаться.
- Куда возвращаться? - не понял Артём. И опешил.
- Ты же собиралась... Карьера твоя... Разве тебя отпустят?
- Отпустят, если я уйду, - сказала Ришка. - Понимаешь, я узнала, что папа выжил бы... его вовремя принесли... если бы его сразу оперировали. Но врачеватели, которые остались в крепости, были заняты. Их всего двое оставалось внутри. И они занимались теми.. богатыми. Которые пришли с хозяйкой пообщаться. И долго ждали приёма.
- Ришка, почему же их - сегодня приняли?
- Да так вот, Тёмка. А из меня - какой врачеватель? А в посёлке Валька остался.
Всё сразу стало простым и естественным. И проблемы показались смешными. Неужели он не найдёт, где жить - в родном посёлке? И разве четырнадцатилетний крепыш может быть нахлебником?
А там - Валька.
Их уговаривали совсем не так сильно, как он опасался. Его, Артёма, не удерживали совсем. Только напомнили, что лучше всё-таки одним не ходить. Сейчас, конечно, провожать вас некому, но когда-нибудь люди в ту сторону пойдут... Когда? Неизвестно.
- Через несколько недель, - уточнила Ришка. Уже совсем не взрослая девушка и не ученица врачевателей. Девчонка, готовая зареветь.
Артём, хоть и не собирался реветь, её понимал. Оставаться нет сил. Уйти опасно, но не очень. Он с усилием прогнал воспоминание о вчерашнем лесе
- До вечера будем дома, - сказал он, и с ними больше не спорили. Даже выдали, как охотникам, фонари, топор, аптечку. Дали с собой еды в дорогу.
Они вышли, когда утро уже превратилось в отличный тёплый день. В такой день даже горе отступает перед птичьим щебетом и игрой золотых лучей в пёстром подлеске, ведь жизнь - вот она, продолжается. Ребята пообедали, прячась от зноя в тени ёлки.
Вышли к реке.
За рекой стоял лес, неестественно прозрачный, с почерневшими, неживыми стволами. И моста не было. Только обгоревшие сваи и остаток настила с этой стороны, уходивший в воду.
- В обход далёко, - сказал Артём. - Вот напасть.
- Вброд придётся, - согласилась Ришка, делая шаг вперёд. Оступилась на подавшемся краю невысокого обрыва. И не съехала - рухнула вниз.
Артём мигом скатился за ней - мячиком. Ришка уже стояла, пробуя опереться на ногу.Виновато смотрела на брата.