Стросс Чарльз. Отставание по ракетам

Чарльз Стросс

Отставание по ракетам

Глава первая: Воздушная тревога

Грегор кормит голубей в парке, когда срабатывают сирены.

Сутулый мужчина за сорок, бледный и худой, поначалу он не обращает на сирены внимания: внимание его приковано к птицам. Он стоит у края асфальтовой дорожки на сырой траве, покрытой, похоже, бетонной пылью, и запускает руку в карман плаща, чтобы достать последнюю пригоршню чёрствых хлебных крошек. Грязные, почерневшие от сажи городские голуби с деформированными ногами толкутся с дикими белошейными сородичами, клюют и рвутся к новым кусочкам. Грегор не улыбается. То, что для него - всего лишь горсть чёрствого хлеба, для птиц - дело жизни и смерти, вопрос выживания. Птичья борьба за существование, размышляет он, проходит параллелью с человеческим существованием. Это всё вопрос ограниченных ресурсов и критического позиционирования. Вопрос вмешательства сил за пределами понимания птичьих мозгов, сил, которые разбрасывают угощения, чтобы за них поборолись. Затем срабатывают сирены.

Птицы разлетаются по верхушкам деревьев, шумно хлопая крыльями. Грегор выпрямляется и оглядывается. Это не просто одна сирена, не просто проверка: по дорожке к нему, крутя педалями, едет полицейский и машет рукой.

-- Вы, там! В укрытие!

Грегор предъявляет удостоверение личности.

-- Где ближайшее бомбоубежище?

Констебль показывает на общественную уборную ярдах в тридцати:

-- Там, в подвале. Если не сможете зайти внутрь, вам нужно будет укрыться за восточной стеной, если вас накроет раньше, просто пригнитесь и спрячьтесь в ближайшей низине. Всё, бегите!

Полицейский запрыгивает на свой раздолбанный велосипед и уже мчится по дорожке прочь, прежде чем Грегор успевает сформулировать ответ. Грегор качает головой, идёт к туалету и заходит внутрь.

Сейчас ранняя весна, буднее утро, и дежурный, похоже, воспринимает чрезвычайное положение как личный вызов чистоте туалетного фарфора. Он возбуждённо подпрыгивает, спихивая Грегора вниз по спиральной лесенке в убежище, словно невысокий тролль, заполняющий припасами свой погреб.

-- Три минуты! - кричит тролль. - Через три минуты держитесь крепче!

Столько людей в Лондоне носят сейчас униформу, думает Грегор; они как будто верят, что если будут должным образом играть свою роль военного времени, то невыразимое ограничит себя их ожиданиями по-человечески понятного врага.

Двойной гром раскалывает воздух над парком и отдаётся эхом в лестничном колодце. Это вылетают с большой базы истребителей близ Ханворта перехватчики королевских или американских ВВС. Грегор осматривается. Пара тупиц-садовников уселись на деревянных скамейках внутри бетонного тоннеля убежища, да подозрительный тип в костюме из Сити подпирает стену, раздражённо вертя в пальцах сигарету и уставившись на знаки "НЕ КУРИТЬ".

-- Чёртово неудобство, а? - рычит он Грегору.

Тот складывает лицо в тонкую улыбку.

-- Никак не могу это прокомментировать, - говорит он с венгерским акцентом, выдающим статус беженца. (Ещё один звуковой удар заставляет дребезжать писсуары, сигнализируя пролёт новых истребителей). Подозрительный бизнесмен - это его контакт, Голдсмит. Грегор бросает взгляд на счётчик убежища. Его шкала медленно крутится, показывая заметное отсутствие радона или радиоактивных осадков. Время поболтать, заняться вербальным грумингом приматов.

-- Часто такое происходит?

Суровый менеджер расслабляется. Он усмехается про себя. Он наверняка раскусил Грегора как гостя с чужих берегов, новых заморских доминионов НАТО, где расселили последнюю волну беженцев, изгнанных коммунистами. Приняв во внимание экземпляр Telegraph и узор из полосок на галстуке Грегора, он должен понять, кем ещё тот для него является.

-- Вам ли не знать, раз уж вы не пожалели времени, чтобы сюда добраться. Вы часто сюда приезжаете, посетить линию фронта, а?

-- Я тут в бункере с вами, - пожимает плечами Грегор. - На круглой поверхности нет линии фронта. - Он осмотрительно усаживается на скамейку напротив бизнесмена. - Сигарету?

-- Не откажусь. - Бизнесмен эффектным жестом одалживает портсигар у Грегора: символическое примирение принято, пару минут они сидят молча, гадая, последний ли это звонок перед Четвёртой мировой, или просто анонс.

Новая нота спускается по лестнице, певучий тон, который означает, что в этот раз всё чисто. Советские бомбардировщики повернули домой, в очередной раз пощекотав потрёпанного льва за его короткий хвост. Туалетный тролль мчится вниз и машет на них руками:

-- Не курить в атомном бункере! - кричит он. - Выходите! Всем наружу, я сказал!

Грегор возвращается обратно в Риджентс-Парк, чтобы избавиться от остатков чёрствого хлеба и переправить содержимое своего портсигара обратно в офис. Бизнесмен пока не знает, но его арестуют, а клику английских националистов/нейтралистов, к которой он принадлежит, интернируют; между тем Грегора отзывают в Вашингтон. Это его последняя поездка, во всяком случае на особое задание. У лесных голубей впереди тяжёлые времена.

Глава вторая: Путешествие

Стоит безлунная ночь, и огромный покрасневший вихрь Млечного пути лежит под горизонтом. Одного красновато-белого булавочного сияния Люцифера недостаточно; слишком темно, чтобы читать газету.

Мэдди достаточно лет, чтобы помнить время, когда ночи были другими: когда темнота подкрадывалась к небесам, а Млечный путь был тусклыми клочками ткани, сплетёнными через полнеба. Время, когда зловещие советские сферы сигналили и гудели на своих орбитах над горизонтом, который изгибался, когда геометрия определялась числом пи, астрономия имела смысл, а серьёзные мужчины в роговых очках с немецким акцентом нацеливались на Луну. 2 октября 1962: именно тогда всё изменилось. Именно тогда жизнь перестала иметь смысл. (Конечно, терять смысл она начала несколькими днями ранее, когда U-2 пролетели над бетонными позициями на Кубе, но была разница между безумием балансирования на грани войны, когда Хрущёв стучал ботинком по трибуне в ООН и кричал: "Мы вас похороним!" - и сном о плоской Земле, который воспоследовал, сокрушив историю и ввергнув всех в кошмар ревизионистской географии).

Но обратно к здесь и сейчас: она сидит на палубе видавшего виды океанского лайнера на пути из откуда-то в никуда, и она раздражена, потому что Боб опять напивается с парнями с палубы F, транжиря их драгоценный аванс. Слишком темно, чтобы читать корабельную сводку новостей (мимеографированные размытые заголовки из мира, уже исчезающего в кильватерном следе), до следующей остановки ещё две недели (заправочная станция в чём-то, что инспекторы NOAA - в порыве нехарактерного остроумия - назвали Потусторонним океаном), и она помирает от скуки.

Когда они зарегистрировались на билет совета по эмиграции, Боб пошутил: "Шестимесячный круиз? После такого отпуска мы будем рады вернуться к работе!" - но каким-то образом полнейшая необъятность всего этого не ощущалась, пока не прошла четвёртая неделя вдали от берега. За эти четыре недели они проползли через простор океана, более широкого, чем Тихий, дважды останавливаясь, чтобы заправиться с огромных ржавых барж, и всё ещё были в шестой части пути до континента F-204, Новая Айова, затерянные, словно некая асболютная non-sequitur, в океане, заменившем горизонты мира 2 октября 1962. Двумя неделями спустя они прошли мимо Радиаторов. Радиаторы вздымались с океанского дна в стратосферу, эвересты чёрных пластин, расчёсывающих океанские течения. После них тропический зной Тихого уступил место субарктической прохладе Потустороннего. Проплывая между Радиаторами, судно уменьшилось до пропорций таракана, лезущего по каньону между небоскрёбами. Мэдди взглянула на этих стражей межпланетного океана, вздрогнула и вернулась в свою тесную каюту, откуда не выходила два дня, пока они не миновали область пластин.

Боб не умолкал на тему того, как материаловеды из NOAA и национальных институтов всё ещё пытаются понять, из чего те сделаны, пока Мэдди на него не огрызнулась. Похоже, он не понимал, что это прутья тюремной камеры. Казалось, он видел водную магистраль, широкую, как Ла Манш, и ворота в будущее, но Мэдди видела в них знак, что старая жизнь окончена.

Если бы только Боб и её отец не поссорились; или если бы мама не попыталась устроить скандал из-за Боба... Мэдди облокачивается об ограждение и вздыхает, а через секунду чуть не выскакивает из своей кожи, когда незнакомец позади неё прочищает горло.

-- Прошу прощения, не хотел вас беспокоить.

-- Всё в порядке, - отвечает Мэдди, стараясь скрыть раздражение. - Я как раз собиралась вернуться.

-- Жаль: красивая ночь, - отвечает незнакомец. Он отворачивается и ставит большой чемодан рядом с ограждением, возится с защёлками. - На небе ни облачка, самое время для наблюдений.

Она разглядывает его, видит короткие волосы, небольшое брюшко и озабоченное лицо за тридцать. Он не оборачивается, занятый чем-то вроде штатива фотографа.

-- Это телескоп? - спрашивает она, рассматривая короткое цилиндрическое устройство в футляре.

-- Да. - Неловкая пауза. - Я Джон Мартин. Вы?..

-- Мэдди Холбрайт. - Что-то в его застенчивой манере успокаивает её. - Вы поселенец? Я вас раньше не видела.

Он выпрямляется и закрепляет соединения на опорах штатива.

-- Я не поселенец, я исследователь. Пять лет, все расходы оплачены, еду изучать новый континент. - Он бережно поднимает корпус телескопа и ставит на платформу, потом начинает закручивать винты. - И предполагается, что я буду наводить инструмент на ту штуку в небе и делать регулярные наблюдения. На самом деле я энтомолог, но столько всего необходимо сделать, что, видимо, им понадобился мастер на все руки.

-- Значит, вас заставили везти телескоп, да? Не думаю, что встречала раньше энтомолога.

-- Охотник за жуками с телескопом, - соглашается он. - Немного неожиданно.

Заинтригованная, Мэдди смотрит, как он привинчивает видоискатель, потом вытаскивает блокнот и что-то кратко записывает.

-- На что вы смотрите?

-- Отсюда хорошо видна S Золотой Рыбы, - пожимает он плечами. - Ну, знаете, Сатана? И два его маленьких ангела.

Мэдди поднимает взгляд на яростную точку света, потом отводит глаза, чтобы не испортить их. Это звезда, но достаточно яркая, чтобы бросать тени с расстояния в половину светового года.

-- Диски?

-- Они. - В сумке у него камера, старая Броника с толстым корпусом, с тех времён, когда Советы ещё не поглотили Швейцарию со всей Германией. Он аккуратно прикрепляет её к видоискателю телескопа. - Институт хочет, чтобы я сделал серию их фотографий - ничего особенного, просто лучшее, что можно выжать из этого восьмидюймового рефлектора - за шесть месяцев. Нанести положение судна на карту. В трюме есть телескоп побольше, к моему приезду, и говорят, что должны рано или поздно прислать настоящего астронома, но пока им нужны фотографии на базе в шестьдесят тысяч миль. Для параллакса, чтобы можно было рассчитать, как быстро эти диски движутся.

-- Диски... - Ей они кажутся далёкой абстракцией, но энтузиазм Джона сложно игнорировать. - Вы думаете они такие же, как, мм... тут? - Она не говорит "как Земля" - все знают, что это больше не Земля. Не та, что раньше.

-- Может быть. - Он на минуту отвлекается, закрепляя толстый картридж с плёнкой. - В атмосферах там есть кислород, мы об этом знаем. И они довольно большие. Но до них без малого световой год - намного ближе, чем до звёзд, но для телескопа всё равно далеко.

-- И для лунных ракет, - говорит она, с лёгкой грустью. - Для спутников.

-- Если бы они всё ещё работали. - Плёнка внутри; он наклоняется над телескопом и поворачивает его, направляя на первый из дисков, в паре градусов от Сатаны. (Диски невидимы для невооружённого глаза; нужен телескоп, чтобы увидеть их отражённый свет). Он бросает на неё взгляд. - Помните луну?

Мэдди пожимает плечами.

-- Я была совсем ребёнком, когда это случилось. Но я видела луну, по ночам иногда. И днём тоже.

-- Не то что некоторые дети сейчас, - кивает он. - Расскажите им, что раньше мы жили на большой вращающейся сфере, и они решат, что вы спятили.

-- А о чём скажет скорость дисков? - спрашивает она.

-- Такие же ли они массивные, как этот. Из чего могут быть сделаны. Что это говорит нам о тех, кто бы там их не создал. - Он пожимает плечами. - Не спрашивайте меня, я просто охотник за жуками. Эта штука большая, а жуки маленькие. - Он усмехается. - Впереди новый мир.

Она кивает со всей серьёзностью, затем словно видит его впервые, на этот раз по-настоящему:

-- Да, вы правы.

Глава третья: Смело вперёд

-- Так расскажите мне, товарищ полковник, как это было на самом деле?

Товарищ полковник неуверенно смеётся. Ему сорок три и он до сих пор строен и выглядит по-мальчишески, но вместе с тем его окружает молчаливая меланхолия, словно его личное грозовое облако.

-- Я был слишком занят всё это время, - говорит он, самоуничижительно пожимая плечами. - Не было времени обращать на себя внимание. Одна орбита, она длилась всего девяносто минут, чего вы ожидали? Если действительно хотите знать, стоит спросить у Германа. У него было больше времени.

-- Времени... - Допрашивающий его вздыхает и наклоняет своё кресло, так что то опирается на две ножки. Оно страшно древнее, довольно ценный оригинал королевы Анны, дар тому или иному царю за долгие годы до Октябрьской революции. - Что за шутка. Девяносто минут, два дня - вот и всё, что у нас было перед тем, как они поменяли правила.

-- "Они", товарищ председатель? - полковник выглядит озадаченным.

-- Кто бы то ни был. - Председатель неопределённо обводит рукой полгоризонта украшенного дорогими панелями кремлёвского кабинета. - Что за шутка. Кем бы они ни были, по крайней мере они спасли нас от провала на Кубе из-за этого вшивого Никиты. - Он умолкает на минуту, потом задумчиво вертит полупустой бокал вина. Перед полковником тоже бокал, но с виноградным соком, из соображений его проблем в прошлом. - Те "кто бы то ни был", о которых я говорю, конечно, являются братьями социалистами со звёзд, переместившими нас сюда. - Он невесело ухмыляется, лицо сминается, словно морда акулы, учуявшей кровь в воде.

-- Братья социалисты. - Полковник неуверенно улыбается, недоумевая, шутка ли это, и если да, позволено ли ему поддержать её. Он до сих пор не уверен, в чём причина этой беседы, причём в личном кабинете председателя.

-- Нам что-нибудь о них известно? То есть, должен ли я?...

-- Не берите в голову, - фыркает Алексей, отвергая опасения полковника. - Да, у вас есть допуск к любым сведениям на эту тему. Проблема в том, что сведений-то нет, Юрий Алексеевич. Мы подразумеваем цель, двигатель большой истории в действии - но диалектика молчит по этому поводу. Я консультировался с экспертами, просил их погадать на куриных потрохах, но все они как один просто повторяют, как попки, догму, выученную до события: "любой вид, достаточно развитый, чтобы сделать с нами то, что случилось в тот день, конечно должен был построить настоящий коммунизм, товарищ председатель! Посмотрите, что они сделали для нас!" (Это был Шкловский, к слову.) И да, я смотрю и вижу шесть городов, в которых никто не может жить, космические корабли, которые больше не взлетают, и ландшафт, который Сахаров и прочая компания высоколобых затрудняются объяснить. В небе чудеса, блядь, и знамения, галактика, частью которой мы должны были быть, теперь на миллион лет древнее и в ней видны следы масштабного строительства. В нашем рациональном мире нет места чудесам и знамениям, и от всего этого товарищ генеральный секретарь, Юрий, товарищ генеральный секретарь мучается язвой желудка; слышали об этом?

Полковник сидит прямо, ожидая, когда его собеседник подойдёт к главному: в СССР широко известно, что когда Брежнев говорит "лягушка", председатель прыгает. И вот он у него в кабинете, смотрит, как этот самый человек, председатель Совета министров, третий самый могущественный человек в Советском союзе, глубоко вздыхает.

-- Юрий Алексеевич, я вызвал вас сегодня, потому что я хочу, чтобы вы привели желудок Леонида Ильича в порядок. Вы лётчик и герой Советского Союза, и, что важнее, вы достаточно умны, чтобы справиться с работой и достаточно молоды, чтобы довести её до конца, в отличие от этих старпёров в Ставке (нужно хорошо пожить, чтобы разбираться, помяните моё слово). Кроме того, от вас теперь, уж простите мою прямоту, такая же польза, как от пятого колеса в телеге на вашем нынешнем посту: нужно смотреть фактам в лицо, и печальная реальность в том, что ни одна из птиц Королёва больше не взлетит, даже с этим движком на атомных бомбах, над которым они сейчас работают. - Косыгин вздыхает и усаживается в кресле прямо. - Дальше просто нет смысла поддерживать Центр подготовки космонавтов. Указ уже подготовлен и будет утверждён на следующей неделе: пилотируемая космическая программа будет завершена, а отряд космонавтов переведён на другие должности.

Полковник вздрагивает:

-- Это совершенно необходимо, товарищ председатель?

Косыгин допивает своё вино, игнорируя скрытую критику.

-- Мы не можем расходовать впустую ресурсы. Но, Юрий Алексеевич, все эти тренировки были не впустую. - Он по-волчьи усмехается. - У меня для вас есть новые миры, которые нужно будет исследовать, и новый корабль, чтобы это осуществить.

-- Новый корабль... - Полковник кивает, потом вздрагивает повторно, обалдевший. - Корабль?

-- Ну, это, блядь, не лошадь, - отвечает Косыгин. Он пододвигает по столешнице большую глянцевую фотографию. - Времена изменились.

Полковник растерянно моргает, пытаясь разобраться с тем, что изображено в центре фотографии. Председатель наблюдает за его лицом, втайне забавляясь: растерянность - первая реакция любого, кто видит эту вещь на фотографии.

-- Не уверен, что понимаю...

-- Очень просто: вас обучали исследовать новые миры. Вы не можете, по крайней мере не на ракетах. Ракеты даже не выйдут на орбиту. У меня были астрономы, с которыми случился нервный срыв, когда они пытались мне объяснить почему, но все сходятся на ключевом моменте: ракеты для нас здесь бесполезны. Что-то не так с гравитацией, говорят, она даже сминает падающий звёздный свет. - Председатель стучит толстым пальцем по фотографии. - Но вы сможете это осуществить с помощью вот этого. Мы это изобрели, а чёртовы американцы - нет. Это называется экраноплан, и вы, ракетные ребята, перестанете быть космонавтами на земле и научитесь, как им управлять. Что вы думаете, полковник Гагарин?

Полковник немелодично присвистывает сквозь зубы: он наконец разобрался с масштабом. Это выглядит как гидросамолёт с обрезанными крыльями, по бокам кокпита сгруппированы реактивные двигатели - но ни у одного гидросамолёта нет на борту взлётной полосы с парой МиГ-21 на ней.

-- Он больше крейсера! На нём атомный реактор?

-- Конечно. - На лице председателя скользит усмешка. - Это стоит не меньше, чем те лунные ракеты Сергея, генерал-полковник. Постарайтесь не уронить.

Гагарин поднимает голову, удивление и трепет отражаются у него на лице.

-- Я польщён, товарищ председатель, но...

-- Не нужно, - прерывает его Косыгин. - Повышение вас всё равно ожидало. Связанное с ним назначение принесёт вам столько же славы, сколько и первый полёт. Вторая возможность в космосе, если хотите. Но вы не можете потерпеть неудачу: цена немыслима. На кону не просто ваша шкура, а вся наша рационалистическая цивилизация.

Косыгин сосредоточенно подаётся вперёд:

-- Где-то есть существа настолько развитые, что сняли кожуру с Земли как с виноградины и перенесли её на диск - или хуже того, скопировали нас до атомного уровня и размножили, как на этом американском ксероксе. Причём не только нас. Вы знаете, что в океане есть и другие континенты. Мы думаем, некоторые из них тоже могут быть обитаемы - ничто другое не имело бы смысла. Ваша задача - повести "Сергея Королёва", первый корабль своего класса, в пятилетнее историческое плавание. Вы смело пойдёте туда, где не ступала нога советского человека, исследуете новые миры и отыщете новых людей, чтобы установить с ними братские социалистические отношения. Но ваша основная задача - выяснить, кто построил эту гигантскую мышеловку, и доложить нам об этом - до того, как это сделают американцы.

Глава четвёртая: Работа комиссии

В Вашингтоне цветут вишни, а Грегор потеет в летнем зное. Он вырос, привыкнув к сравнительной прохладе Лондона, и эта непривычная смена климата дезориентировала его. Смена часовых поясов теперь дело прошлое - хоть какое-то утешение - но всё равно приходится вносить коррективы. Из-за того, что диск плоский, источник дневного света - полярные вспышки от аккреционного диска внутри аксиальной дыры, как это называют учёные, что для прочих людей не значит вообще ничего - усиливаются и спадают одинаково, где бы вы ни находились.

Конференц-зал расположен в винтажном бетонном офисном здании, построенном в шестидесятые, и отделан жжёной умброй и оранжевым, с хромированными креслами и репродукциями Кандинского на стенах - всё в духе семидесятых. Грегор ожидает снаружи, когда звенит зуммер, секретарша отрывает взгляд от своей пишущей машинки IBM и говорит:

-- Можете зайти, вас ожидают.

Грегор заходит. Это профессиональный риск, но никоим образом не самый худший, при его работе.

-- Садитесь. - Это Сет Брандл, глава подразделения Грегора - невзрачный функционер, более привычный к офисным ударам в спину, чем к убийствам в полевых условиях. Его прикрытие, как и у Грегора - невинно звучащая должность в Управлении оценки технологий. На самом деле оба они работают на другое правительственное агенство, хотя по сути задача та же: выявлять технологические угрозы и припечатывать их до того, как они всплывут.

Брандл в комнате не один. Он переходит к представлениям:

-- Грег Замза наш лондонский резидент и специалист по научной разведке. Грег, это Маркус. - Лысый, узколицый немец в элегантном костюме наклоняет голову и улыбается из-под роговых очков. - Гражданский консультант. - Грегор не доверяет ему с первого взгляда. Маркус перебежчик - бывший агент, работавший на Штази до брежневских чисток в середине шестидесятых. Что придаёт интересный оттенок встрече.

-- Мюррей Фокс, из Лэнгли.

-- Привет, - говорит Грегор, гадая, что за безумную политическую критическую массу пытается собрать Стоун: Лэнгли и родительская контора Брандла в не слишком хороших отношениях, и это ещё мягко говоря.

-- И ещё один гражданский специалист, доктор Саган.

Грег кивает доктору, худому парню с сияющими карими глазами и с по-хипповски длинными волосами.

-- Грегу есть что рассказать нам лично, - продолжает Брандл. - Кое-что очень интересное, что он смог собрать в Лондоне. Без источников, пожалуйста, Грег.

-- Без источников, - повторяет Грегор. Он выдвигает кресло и садится. Теперь, когда он здесь, видимо, нужно играть роль, отведённую ему Брандлом в секретном инструктаже, который он прочитал на борту самолёта. - У нас есть информация от безукоризненного источника HUMINT, что у русских есть... - Он откашливается в кулак. - Могу я говорить о COLLECTION RUBY?

-- Они все допущены, - сухо говорит Брандл. - Именно поэтому на бланке было указано "совместная комиссия".

-- Понимаю. Моё приглашение было несколько лаконичным. - Он подавляет вздох, как бы говоря: всё, что у меня есть - это срочный отзыв; откуда я должен узнать, что происходит и кто что знает? - Так зачем мы здесь?

-- Считайте это ещё одной коллективной аналитической комиссией, - говорит Фокс, человек из ЦРУ. Он явно не в восторге. - Мы здесь, чтобы понять, что происходит, воспользовавшись преимуществом некоторых разведывательных источников с другой стороны занавеса.

Доктор Саган, который всё это время слушал молча, склонив голову набок, как какой-то очень умный дрозд, поднимает бровь.

-- Да? - спрашивает Брандл.

-- Я, эм, не могли бы вы мне это объяснить? Я не бывал ни на одной из подобных комиссий раньше.

Да уж, думает Грегор. Чудо, что Саган вообще прошёл свою политическую проверку: у него до сих пор слишком дружеские связи с теми русскими астрономами, которые явно под колпаком первого отдела КГБ. И он высказывал сомнения - приглушённые, конечно - насчёт курса текущей внешней политики, а это серьёзный грех при администрации Макнамары.

-- CAB является совместной комиссией, взаимодействующей с внешними органами Центрального управления информации от лица группы экспертов высшего уровня, собранных из разведывательного сообщества, - декларирует Грегор скучающим тоном. - Если отложить всю эту чушь в сторону, мы комитет мудрецов, рассчитанный на то, чтобы подняться над узкими бюрократическими линиями взаимодействия и подготовить доклад для Управления оценки технологий, который затем будет передан директору Центрального разведуправления. Она должна отражать не повестку какого-то одного ведомства, но служить дельфийским комитетом, синергизирующим наши отличия. Учреждена после кубинского фиаско, чтобы нас никогда больше не смогли загнать в такого рода угол из-за непреднамеренного группового мышления. Одно из правил работы комиссии: она обязательно должна включать хотя бы одного диссидента: в отличие от комми мы знаем, что несовершенны. - Грегор подчёркнуто смотрит на Фокса, который считает за благо промолчать.

-- О, понимаю, - неуверенно говорит Саган. С большей силой: - Так вот почему я здесь? Это единственная причина, почему вы меня вытащили из Корнелла?

-- Конечно, нет, доктор, - цедит Брандл, кидая на Грегора неодобрительный взгляд. Восточногерманский перебежчик, Вольф, хранит самодовольное молчание: "я есть над всем этим". - Мы здесь, чтобы придумать практические рекомендации для рассмотрения более широкой картины. Намного более широкой.

-- Строители, - говорит Фокс. - Мы должны определить, какие у нас есть возможности, если или когда они появятся, и подготовить рекомендации для соответствующего плана действий. Ваш опыт в, мм... SETI говорит за вас.

Саган смотрит на него с недоумением.

-- Я думал, это очевидно, - говорит он.

-- А?

-- У нас не будет выбора, - объясняет молодой профессор с ироничной улыбкой. - Может ли термитник вести переговоры с ядерной сверхдержавой?

Брандл подаётся вперёд.

-- Это довольно радикальная позиция, не так ли? Наверняка есть какое-то пространство для манёвра? Мы знаем, что это искусственная конструкция, но предположительно строители всё ещё живые люди. Даже если у них зелёная кожа и шесть глаз.

-- О. Боже. Мой. - Саган наклоняется вперёд, закрыв лицо руками. Через секунду Грегор понимает, что тот смеётся.

-- Прошу прощения. - Грегор оглядывается. Это немецкий перебежчик, Вольф или как там его зовут. - Герр профессор, не желаете ли объяснить, что в этом такого забавного?

Спустя минуту Саган откидывается назад, смотрит на потолок и вздыхает.

-- Представьте себе сингл, пластинку-сорокопятку с пробитой посередине дырой. Внутренняя дыра в половину астрономической единицы - сорок шесть миллионов миль - радиусом. Внешний край неизвестного радиуса, но вероятно примерно в две с половиной астрономических единицы - двести сорок пять миллионов миль. Толщина диска неизвестна - сейсмические волны отражаются зеркалоподобным жёстким слоем в восьмистах милях внизу, но мы можем оценить её в восемь тысяч миль, если плотность в среднем такая же, как у Земли. Сила тяжести на поверхности такая же, как на нашей планете, и поскольку мы были пересажены сюда и выжили, мы усвоили, что это необыкновенно гостеприимная среда для нашего типа жизни; только на крупном масштабе всё выглядит иначе.

Астроном садится прямо.

-- Имеет ли кто-нибудь из вас, джентльмены, представление о том, какими несообразно могущественными являются создавшие всё это?

-- Что вы имеете в виду, "несообразно могущественными"? - спрашивает Брандл, на вид скорее заинтригованный, чем раздражённый.

-- Мой коллега, Дэн Алдерсон, делал предварительные исследования. Я думаю, вам было бы лучше позвать его, честно говоря. Так или иначе, позвольте мне перечислить: пункт номер один - это вторая космическая скорость. - Он поднимает костлявый палец. - Притяжение на диске не уменьшается в соответствии с законом обратных квадратов, как это происходит на сферических объектах вроде планеты, с которой мы родом. У нас примерно земное притяжение, но чтобы улететь или достичь орбиты, нужна невообразимо большая скорость. На самом деле, примерно в двести раз большая. Ракеты, которые на Земле могли бы достичь Луны, просто падают с неба, израсходовав топливо. Следующий пункт. - Второй палец. - Площадь и масса диска. Если он двусторонний, его поверхность равна миллиардам и миллиардам Земель. Мы застряли посреди океана, полного инопланетных континентов, но у нас нет гарантий, что эта гостеприимная среда не более чем крохотный оазис в мире странностей.

Астроном делает паузу, чтобы налить себе воды, потом оглядывает сидящих за столом.

-- Если взглянуть на это в перспективе, джентльмены, этот мир так велик, что, если у одной звезды из ста есть землеподобная планета, одна эта структура способна поддерживать население всей родной галактики. Что до массы - эта структура массивна как пятьдесят тысяч солнц. Это, говоря напрямую, невозможно: должны быть задействованы пока ещё неизвестные физические силы, чтобы удержать её от быстрого коллапсирования в чёрную дыру. Отталкивающая сила, чем бы она ни была, достаточно мощна, чтобы удерживать вес пятидесяти тысяч солнц: задумайтесь об этом на минуту, джентльмены.

На этих словах Саган осматривается и видит пустые взгляды. Он печально усмехается.

-- Что я хочу сказать, так это то, что такая структура не допускается законами физики, какими мы их знаем. Поскольку, однако, она явно существует, мы можем сделать некоторые заключения, начиная с факта, что наши знания физики неполны. Что ж, это не новость: мы знаем, что у нас нет единой теории всего. Эйнштейн тридцать лет пытался её создать, но так и не преуспел.

Но, во-вторых. - На мгновение он выглядит уставшим, старше своих лет. - Мы привыкли думать, что любые внеземные существа, с которыми мы сможем коммуницировать, будут фундаментально познаваемыми: ребята вроде нас, только с лучшими технологиями. Я думаю, это то умонастроение, с которым вы до сих пор работаете. На конференции в шестьдесят первом мы устроили мозговой штурм, чтобы понять, насколько большой инженерный проект может осуществить космическая цивилизация. Фримен Дайсон, из Принстона, придумал, наверное, самую большую вещь, какую кто-либо из нас мог вообразить: что-то, что потребовало представить разборку Юпитера и превращение его в обитаемую недвижимость.

Этот диск примерно в сто миллионов раз больше Юпитера. И мы ещё не приняли во внимание фактор времени.

-- Времени? - повторяет Фокс из Лэнгли, явно сбитый с толку.

-- Времени. - Саган как-то отстранённо улыбается. - Мы очень далеки от наших исходных галактических окрестностей, и кто бы нас сюда не переместил, они не настолько обошли законы физики, чтобы нарушить скорость света. Свету нужно примерно 160 000 лет, чтобы пересечь расстояния от места, где мы жили, до наших новых звёздных окрестностей, Большого Магелланова Облака. Что мы установили, случайно, измеряя расстояния до известных переменных цефеид, когда приняли во внимание измеримое красное смещение падающего света и тот факт, что у некоторых цефеид медленно менялась частота и, похоже, изменилась значительно. Наша лучшая оценка - восемьсот тысяч лет, плюс минус двести тысяч. Это примерно в четыре раза дольше, чем существовал наш вид, джентльмены. Мы окаменелости, археологический эксперимент или что-нибудь в этом духе. Наше отношение с нашими похитителями не как равных к равным, но как подопытных к экспериментаторам. И в чём цель этого огромного эксперимента, я вам не могу сказать. У меня есть некоторые предположения, но...

Саган пожимает плечами, затем погружается в молчание. Грегор ловит взгляд Брандла, и тот качает головой, еле заметно. Не проговорись. Грегор кивает. Саган может сознавать, что он в одной комнате с агентом ЦРУ и перебежчиком из Восточной Германии, но ему пока не обязательно знать о Службе изоляции.

-- Что ж, может это и так, - говорит Фокс, роняя слова словно камни в глухое молчание за столом. - Но напрашивается вопрос, что мы будем докладывать директору?

-- Я полагаю, - говорит Грегор, что мы начнём с просмотра COLLECTION RUBY. - Он кивает Сагану. - Затем, когда мы все будем в курсе дела, будет проще понять, сможем ли мы доложить что-нибудь полезное директору ЦРУ.

Глава пятая: Пушечное мясо

Мадлен и Роберт Холбрайт сходят на берег нового мира в числе последних иммигрантов. Когда она оглядывается на ослепительный белый борт лайнера, горизонт начинает вращаться вокруг её головы и успокаивается в каком-то новом равновесии, которое кажется неестественным после почти шести месяцев в море.

Новая Айова не плоская и не новая: утёсы, как бастионы, нависают по обе стороны от неестественно глубокой бухты (выдолбленной из коренной породы благодаря любезности General Atomics). Зубчатые колёса тянут фуникулёр с Мэдди, Робертом и четырьмя их чемоданами по тысячефутовому подъёму к плато и порту Форт Эйзенхауэр и дальше к лагерю прибытия и ориентации.

Мэдди молчалива и замкнута, но Боб, не обращая внимания, всё время болтает о перспективах и работе и о том, как можно будет отхватить земельный надел, чтобы построить дом.

-- Это новый мир, - говорит он в какой-то момент. - Почему ты не радуешься?

-- Новый мир, - повторяет Мэдди, сдерживая порыв сказать что-нибудь резкое. Она смотрит в окно, как фуникулёр поднимает их вдоль склона утёса и открывает вид на город. Город неточное слово: оно подразумевает основательность, постоянство. Городу меньше пяти лет, он похож на лейкозную рану, нанесённую ландшафту инженерным корпусом. Самое высокое здание - трёхэтажный дом губернатора. Архитектурно город - смесь Дикого запада с Радарным веком, дома из необработанной сосны соседствуют с большими серыми бетонными коробками, набитыми наведёнными на море "Пэтриотами", готовыми отразить неизбежное вторжение коммунистических орд.

-- Всё такое плоское.

-- Ближайшие холмы в двухстах милях отсюда, за прибрежной равниной - ты что, не смотрела карту?

Она пропускает его шпильку, пока фуникулёр со скрипом и лязгом преодолевает край обрыва. Он астматически хрипит, пока не останавливается полностью у деревянной платформы, выдыхая отрыжкой насыщенный пар. Час спустя, уставшие и потные, они сидят в вестибюле неказистого павильона-барака, сколоченного из фанеры. Внутри большой зал, ряды столов и кучка утомлённых типов из колониальной службы; люди ходят от одного стола к другому с кипами бумаг, отвечая тихими голосами на вопросы, и получают официальные штампы. Будущие колонисты бродят, словно потревоженное стадо, среди куч багажа в задней части комнаты. Мэдди и Роберт, волнуясь, стоят в очереди во влажном полуденном зное, улавливая обрывки разговоров. "Страна происхождения? Уровень образования? Да, но какая у вас была последняя работа?" Больше всего чиновников одолевает религия и раса: почти четверть человек в зале - беженцы из Индии, Пакистана или ещё из каких-то навечно затерянных на таинственном востоке стран.

-- Роберт? - шепчет она.

-- Всё будет хорошо, - отвечает он с фальшивой убеждённостью. Уже весь в своего отца, пытается строить из себя солидного семейного человека. Она искоса смотрит на него и теряет всякие остатки уверенности. Подходит их очередь.

-- Фамилии, паспорта, страна происхождения? - Парень с усами бесцеремонен и утомлён, жара явно раздражает его.

Роберт улыбается в ответ:

-- Роберт и Мадлен Холбрайт, из Канады. - Он достаёт паспорта.

-- Угу. - Чиновник по-американски дотошно просматривает документы. - Какое образование вы получали? Какая ваша последняя работа?

-- Я, мм... Я работал неполный день в гараже. Поступил в колледж - был на последнем курсе в Торонто, учусь на инженера-строителя, но ещё не сдавал выпускные. Мэдди... Мэдди - дипломированный парамедик.

Чиновник пристально смотрит на неё:

-- Работали по специальности?

-- Что? Ээ, нет, я недавно выпустилась. - Его отрывистые вопросы нервируют её.

-- Угу. - Он ставит загадочные пометки напротив их фамилий в длинном списке, который свисает через край стола и уже приближается к неровному полу. - Следующий. - Он отдаёт паспорта и пару карточек и показывает вдоль ряда столов.

Кто-то шагает вперёд, чтобы занять их место, когда Мэдди удаётся прочитать билет. Её гласит: "Медсестра-стажёр". Роберт таращит глаза на свой и говорит:

-- Нет, тут ошибка.

-- Что там, Боб? - Она заглядывает ему через плечо, когда кто-то отпихивает его в сторону. В его карточке написано: "Разнорабочий (неквалифицированный)"; но у неё нет времени прочитать остальное.

Глава шестая: Капитанский журнал

Юрий Гагарин скидывает ботинки, ослабляет галстук и откидывается в кресле.

-- Да тут, блядь, жарче, чем на Кубе! - жалуется он.

-- Вы же бывали на Кубе, правда, шеф? - Его компаньон, всё ещё стоя, наливает стакан холодного чая и протягивает молодому генерал-полковнику, потом берёт один себе.

-- Ага, спасибо, Миша. - Бывший первый космонавт устало улыбается. - Ещё до вторжения. Садись.

Миша Городин единственный человек на борту, который может наплевать на то, предлагает ему капитан сесть или нет, но он всё равно благодарен: даже небольшое уважение имеет большое значение, а солнечное настроение и дружеское отношение Гагарина просто небо и земля в сравнении с некоторыми мудаками, с которыми Мише приходилось иметь дело в прошлом. Есть тип офицеров, которые считают, что раз ты замполит, значит ты ниже их, но к Юрию это не относится: в некотором смысле он идеал Нового советского человека, олицетворённый прогресс. Что значительно облегчает жизнь, потому что Юрий один из немногих флотских командиров, который может наплевать на мнение замполита, и жизнь могла бы быть гораздо более неприятной без этой смазки уважения, благодаря которой колёса крутятся легче и быстрее. Впрочем, Юрий также командир единственного корабля под руководством Отряда космонавтов, который, в свою очередь, подчинён Ракетным войскам стратегического назначения, ещё одно вопиющее исключение из обычного военного протокола. Каким-то образом это назначение нарушило все правила...

-- Как там было, шеф?

-- Жарко, как в аду. Влажно, как здесь. Красивые женщины, но много темнокожих товарищей, которые не слишком часто мылись... все очень весёлые, но трудно было удержаться, чтобы не оглядываться на море. Ты знаешь, что там была американская база, даже тогда? Гуантанамо. Базы теперь нет, но весь щебень достался им. - На минуту Гагарин выглядит хмурым. - Ублюдки.

-- Американцы.

-- Да. Нагадить маленькому беззащитному острову вот так, просто потому, что они больше не могли достать до нас. Помнишь, когда пришлось выдавать всем детям таблетки йода? И это был не Ленинград или Горький, тот радиоактивный шлейф: это была Гавана. Я думаю, они не хотели признавать, насколько плохо всё было.

Миша прихлёбывает чай.

-- Нам повезло спастись. - К чёрту мораль, хотя бы это допустимо признать перед командиром, в частной беседе. Миша видел некоторые отчёты КГБ о ядерном потенциале США в то время, и кровь стынет у него в жилах; пока Никита отчаянно блефовал о ядерной обороне Родины, американцы скрывали истинный масштаб своего арсенала. От себя не меньше, чем от остального мира.

-- Да. Дела тогда катились ко всем чертям, без вопросов: если бы мы не проснулись здесь, кто знает, чем бы всё закончилось? Мы им тогда уступали. Не думаю, что они сами это понимали. - Мрачное выражение сходит с лица Гагарина: он выглядывает из иллюминатора - единственного в отдельной каюте - и улыбается. - Впрочем, это не Куба. - Мыс, вздымающийся над бухтой, красноречиво об этом говорит: ни на одном земном тропическом острове нет такой странной растительности. И таких руин.

-- Конечно, нет. Но что с руинами? - спрашивает Миша, ставя стакан с чаем на картографический стол.

-- Да. - Гагарин подаётся вперёд. - Я как раз намеревался поговорить с тобой об этом. Исследование, конечно, в русле наших приказов, но нам малость не хватает подготовленных археологов, правда? Смотри: мы в четырёхстах семидесяти тысячах километров от дома, шесть климатических зонах, пять континентов - поселенцы тут появятся ещё не скоро, так? - Он делает тактичную паузу. - Даже если слухи о реформе исправительной системы не врут.

-- Это определённо дилемма, - дружелюбно соглашается Миша, намеренно игнорируя последний комментарий шкипера. - Но мы можем уделить этому какое-то время. Здесь никого нет, во всяком случае в пределах разведывательного полёта. Я ручаюсь за надёжность лейтенанта Чехова: у этого человека твёрдый настрой.

-- Не понимаю, как мы можем уйти, не изучив руины, но у нас ограниченные ресурсы и в любом случае я не хочу делать ничего такого, из-за чего можно потом получить по рукам от Академии. Никаких раскопок кладов, пока сюда не пожалуют яйцеголовые. - Гагарин с минуту немелодично напевает под нос, потом хлопает себя по бедру: - Я думаю, мы снимем фильм ко дню рождения товарища генерального секретаря. Во-первых, обезопасим периметр вокруг пляжа, дадим этому чёртову спецназу возможность отработать всю выпитую водку. Потом мы с тобой, мы можем взять Главную научную группу номер два в ближайшие руины с прожекторами и камерами. Сделаем визуальную запись, пусть высоколобые в Москве разбираются, на что мы смотрим и стоит ли присылать сюда потом компанию археологов. Что скажешь, Миша?

-- Я скажу, что это совершенно логично, товарищ генерал, - отвечает замполит, кивая сам себе.

-- Значит, так тому и быть. Но будем действовать осторожно. То, что мы не видели следов активных поселений, не значит, что в лесу не могут скрываться аборигены.

-- Вроде той последней компании ящериц, - хмурится Миша. - Маленькие лиловые ублюдки!

-- Со временем мы из них сделаем хороших коммунистов, - настаивает Гагарин. - Тост! За то, чтобы превратить в хороших коммунистов маленьких лиловых ящериц-ублюдков с духовыми ружьями, которые стреляют замполитам в жопу!

Гагарин ехидно ухмыляется и Городин знает, когда тот нарочно заводится, поэтому с огоньком в глазах поднимает стакан:

-- И за яды, которые не действуют на людей!

Глава седьмая: Дискография

Предупреждение:

Следующий ознакомительный фильм относится к категориям COLLECTION RUBY. Если у вас нет допусков к COLLECTION и к RUBY, покиньте аудиторию и немедленно доложите сотруднику службы безопасности. Раскрытие информации неуполномоченным сотрудникам является федеральным преступлением, наказуемым штрафом до десяти тысяч долларов и/или лишением свободы на срок до двадцати лет. У вас тридцать секунд, чтобы покинуть аудиторию и доложить сотруднику службы безопасности.

Голос за кадром:

Океан - последний фронтир. За двенадцать лет с судьбоносного дня, когда мы узнали, что перенесены в этот плоский мир, мы столкнулись с необъятностью океана, который простирается, насколько видит глаз. Столкнувшись, помимо этого, с перспективой распространения коммунизма на новые неизведанные континенты, мы посвятили себя стратегии исследования и сдерживания.

Фрагмент фильма:

Над пусковым столом медленно поднимается ракета "Атлас", из кормы бьёт пламя; ракета взлетает над пусковой башней и исчезает в небе.

Переход:

Камера, установленная на носу, смотрит назад вдоль бока ракеты. Земля уходит вниз, размываясь в синей дали. Постепенно небо под ракетой чернеет, но земля всё ещё занимает большую часть "рыбьего глаза". Кольцо первой ступени отлетает прочь, оставляя основной двигатель гореть бледным голубым пламенем; теперь различимы очертания береговой линии Калифорнии. Северная Америка заметно сжимается; наконец, новые, странные очертания вплывают в поле зрения, словно надпись инопланетным шрифтом. Бустер сгорает и падает вниз; камера, крутясь, ловит блики солнца от верхней ступени "Центавр", в то время как двигатель последней загорается, толкая её всё выше и выше.

Голос за кадром:

Мы не можем вырваться.

Переход:

Метеор проносится по пустой голубой чаше неба; замедляется, раскрывая парашюты.

Голос за кадром:

В 1962 эта ракета могла забросить двухтонный полезный груз в космическое пространство. Это было в те времена, когда мы жили на планете, которая представляла из себя сплюснутую сферу. Жизнь на обеденной тарелке, как выяснилось, отличается: хотя гравитационное притяжение в любой точке поверхности постоянно, мы не можем из него вырваться. По сути, что бы мы не запустили вверх, всё возвращается обратно. Даже атомной ракете не вырваться: по мнению учёного из Лаборатории реактивного движения Дэна Алдерсона, для взлёта с Магелланова диска потребуется скорость в тысячу шестьсот миль в секунду. Причина в том, что масса диска во много раз больше, чем у звезды - фактически, в пятьдесят тысяч раз больше, чем у нашего Солнца.

Что останавливает его от коллапсирования в сферу? Никто не знает. Физики строят догадки о пятой силе, которая управляла ранним расширением вселенной - её называют "квинтэссенцией", и создатели диска могли её обуздать. Но суровая правда в том, что никто точно не знает. Как не понимаем мы и того, как сюда попали - как, в мгновение ока, кто-то за пределами нашего понимания ободрал, словно кожуру с виноградины, все земные континенты и океаны и покрыл ими инопланетный диск.

Переход:

Карта с разложенными земными континентами - обе Америки с одной стороны, к востоку от них Европа, Азия и Африка. За Индонезийской островной цепью на краю пучины океана одиноко зависли Австралия и Новая Зеландия.

Карта смещается вправо: в поле зрения вплывают странные новые континенты, огромные, с неровными очертаниями. Некоторые крупнее Азии и Африки вместе взятых, большинство меньше.

Голос за кадром:

Геополитика была навеки изменена Переносом. Хотя топография поверхности была в основном сохранена, ниже разрыва Мохоровичича - под корой - и в глубоком океаническом дне были внедрены клинья чужеродного материала, которые действуют как распорки. Расстояния между точками, разделёнными глубоким океаном, были, по необходимости, изменены, и не в нашу геополитическую пользу. В то время как тактический баланс сил после Переноса остался более или менее таким же, как и прежде, траектории полёта по большому кругу, на которые были рассчитаны наши ракеты - над полярными льдами в сердце коммунистической империи - оказались искажены и растянуты, что вывело вражеские цели за пределы их досягаемости. В то же время, хотя наши пилотируемые бомбардировщики всё ещё могли достичь Москвы с дозаправкой в воздухе, новая карта вынудила бы их пересекать тысячи миль вражеского воздушного пространства. Перенос сделал бесполезной большую часть нашей стратегической подготовки. Если бы британцы были готовы твёрдо стоять на своём, мы могли бы выиграть - но в ретроспективе то, что случилось с нами, случилось и с Советами, и трудно обвинять британцев за нежелание в одиночку принять на себя всю неизбежную мощь советской бомбардировки.

В ретроспективе единственной причиной, по которой всё это не обернулось для нас полной катастрофой, являлось то, что Советы оказались в таком же замешательстве. Но спектр коммунизма доминирует теперь в Западной Европе; якобы независимые государства Евросоюза в той же степени в тисках Москвы, что и сателлиты Варшавского договора. Только продлеваемый режим чрезвычайного положения дарит нам хоть какую-то геополитическую зацепку на красном континенте, но в долгосрочной перспективе можно ожидать, что Британия тоже будет стремиться достичь договорённости с Советским Союзом.

Переход:

Серебристый дельтовидный самолёт в воздухе. Обрубленные крылья, острый нос и отсутствие иллюминаторов выдают в нём беспилотный дрон; выхлопное сопло единственного большого двигателя в корме светится вишнёво-красным. Под ним разворачиваются непроходимые пустоши, в то время как точка обзора - сопровождающий самолёт - осторожно поднимается над дроном, чтобы получить чёткий вид верхнего фюзеляжа.

Голос за кадром:

Диск огромен - настолько велик, что это противоречит здравому смыслу. Некоторые расчёты оценивают площадь его поверхности более чем в миллиард земель. Исследования традиционными методами бесполезны; отсюда и использование дрона NP-101 "Персефона", совершающего на этом видео испытательный полёт над массивом суши F-42. NP-101 - разведывательный вариант ракеты с ядерным двигателем D-SLAM "Плутон", составляющей костяк наших сил сдерживания после Переноса. "Персефона" медленнее стратегического D-SLAM, но гораздо надёжнее: в то время как D-SLAM разработан для быстрого, молниеносного броска на советскую территорию, NP-101 спроектирован для длительных миссий, в ходе которых картографируются целые континенты. На типичном задании NP-101 летит со скоростью, примерно втрое превышающей звуковую, почти месяц: перемещаясь на пятьдесят тысяч миль в сутки, он проникает в неизведанное на миллион миль, перед тем как повернуть домой. Его большие картографические камеры делают по два снимка каждую тысячу секунд, а современный цифровой компьютер записывает разнообразные данные с набора датчиков, позволяя нам строить картину частей диска, до которых нашим кораблям пришлось бы добираться десятки лет. Обладая разрешением в одну морскую милю, программа завоевала безоговорочный успех, позволив нанести на карту целые новые миры, на посещение которых потребовались бы годы.

При завершении миссии NP-101 сбрасывает капсулу с записью и отлетает в середину необитаемого океана, чтобы захоронить свой отработавший ядерный реактор на безопасном расстоянии от дома.

Переход:

Диаграмма в форме мишени. Внутри чёрный круг со звездой посередине, вокруг пластинка с пропорциями примерно как у сингла-сорокопятки.

Голос за кадром:

Приблизительная карта диска. Вот область, которую мы изучили на сегодняшний день с помощью программы NP-101.

(Точка не больше песчинки загорается на поверхности пластинки.)

Радиус этой светлой точки - миллион километров - в пять раз больше расстояния, отделявшего нашу старую Землю от её Луны. (Чтобы пересечь радиус диска, NP-101 пришлось бы лететь на трёх махах почти десять лет.) Мы даже не до конца уверены, где именно на диске лежит центр этой точки: ракета с самым высоким потолком, "Нова-Орион" блок два, едва может подняться на два градуса над плоскостью диска, прежде чем снова рухнуть вниз. Вот сфера наших знаний об окрестностях, полученных с картографических камер континентального масштаба, установленных на проекте "Орион". (Вокруг песчинки на диске загорается розовая область диаметром почти с полдюйма.)

Конечно, с высоты в несколько сотен тысяч миль камеры не могут разглядеть на новых континентах следы коммунистического проникновения; в лучшем случае они могут прослушать радиопередачи и провести спектроскопический анализ атмосферных газов над дальними землями, выискивая газы, характерные для промышленного развития, такие как хлорфторуглероды и оксиды азота.

Это оставляет нас уязвимыми для неприятных сюрпризов. Наши долгосрочные стратегические анализы делают почти неизбежным вывод, что мы не одиноки на диске. Помимо коммунистов, мы должны рассматривать возможность, что, кто бы ни построил эту чудовищную структуру - несомненно одно из чудес вселенной - они также могут жить здесь. Нам нужно понять их мотивы, понять, зачем они перенесли нас сюда. Кроме того, на континентах F-29 и F-364 были обнаружены аборигенные культуры. Оба континента сейчас помещены под карантин. Если на каких-то массивах суши есть коренные жители, мы можем предположить, что их тоже доставили на диск тем же способом, что и нас самих, со всё ещё непонятной целью. Возможно, что они истинные обитатели каменного века - или что это выжившие представители более развитых цивилизаций, не выдержавших перехода к новой среде обитания. Какова вероятность, что на диске существует одна или более одной развитой инопланетной цивилизации, которые больше и могущественнее нашей? И сможем ли мы распознать их при встрече? Как мы сможем оценить риск встречи с Маленькими Зелёными Человечками - теперь, когда другие миры в пределах досягаемости хорошо экипированного парусника, не говоря уже об атомных исследовательских кораблях класса "Саванна"? Астрономы Карл Саган и Дэниэл Дрейк оценили вероятность как высокую - фактически, настолько, что они верят, что существует несколько таких цивилизаций.

Мы не одиноки. Нам остаётся только строить догадки, зачем нас переместили сюда наши похитители, но мы можем быть уверены, что встреча с развитой инопланетной цивилизацией, которая может оказаться враждебной - лишь вопрос времени. Этот ознакомительный фильм будет продолжен обзором наших стратегических приготовлений к первому контакту, и сценариев, в которых мы рассматриваем возникновение такой чрезвычайной ситуации, с конкретными отсылками к Советскому Союзу как примеру недружественной идеологической сверхдержавы...

Глава восьмая: Испытательный период

Спустя две недели Мэдди уверена, что свихнётся.

Они с Бобом получили маленький сборный домик (почти лачугу, хотя в нём были электричество и водопровод) на окраине города. Боба направили на работы с жильём, возводить новые здания; и для них это был, можно сказать, успех, потому что после тщательно контролируемого протеста его статус изменили с просто ещё одной пары неквалифированных рук на стажёра-геодезиста. Повышение, которым он ужасно гордится, видимо приняв его за подтверждение, что они правильно сделали, перебравшись сюда.

Мэдди, тем временем, было нелегко найти работу. Окружная больница полностью укомплектована. Они в ней не нуждаются, и не будут нуждаться, пока не прибудет очередной груз поселенцев, если только она не пожелает упаковать свои сумки и отправиться бродить в глубинке от ранчо к ранчо. Губернатор распорядился через год основать ещё одно поселение городского типа, вглубь от побережья, около шахтёрского лагеря на краю пустыни Гувера. Им будут нужны медики, чтобы укомплектовать новую больницу; пока же она пятое колесо в телеге. Потому что Мэдди городская девушка по воспитанию и характеру и не склонна браться за работу, на которой придётся бродяжничать в захолустье, если есть возможность отказаться.

Она проводит первую неделю и большую часть второй, слоняясь по городу, пытаясь найти себе хоть какое-нибудь занятие. Она не единственная молодая женщина в таком положении. Хотя официально безработицы нет, а дирижистская администрация всегда найдёт тяжёлую работу для ленивых рук, в бригаде скорой помощи тоже нет свободных мест, как нет и многого другого из того, чем она могла бы заняться. В плане карьеры это всё равно что экскурсия в пятидесятые. Молодая, амбициозная, и женщина? Здесь, на периферии, просто не существует множества профессий, а из прочих многие закрыты или недоступны. Она повсюду видит матерей, пасущих неправдоподобно большие отары малышей, лица у воспитательниц уже покрыты морщинами от забот и изнеможения. Боб хочет детей, хотя Мэдди пока к этому не готова. Но предлагаемые альтернативы ограничены.

В итоге Мэдди принимается изучать объявления "нужна помощь" на информационном стенде перед зданием мэрии. Некоторые из них вполне законны; по крайней мере часть откровенно странные. Одно бросается в глаза: требуется полевой помощник для биологических исследований. Интересно? - думает она и отправляется на поиски двери, в которую можно постучать.

Когда она находит дверь - из необработанной древесины, уже начинающей выцветать под ярким колониальным солнцем - и стучит, дверь открывает Джон Мартин.

-- Здравствуйте? - говорит он, озадаченно щурясь на свет.

-- Вы давали объявление о полевом помощнике? - Она пристально смотрит на него. Он же энтомолог, правильно? Она вспоминает его руки на телескопе на палубе лайнера. Путешествие в её памяти уже приобретает ложную патину романтики в сравнении с пыльным настоящим, в которое оно её перенесло.

-- Я давал?.. А... да, да. Входите. - Он пятится в дом - одну из этих словно сделанных по штампу лачуг, колониальных, семейных, к использованию - и предлагает ей сесть в том, что когда-то было гостиной. Та почти полностью заставлена рабочим и письменным столами и высоким деревянным комодом с ящиками для образцов. Стоит странный затхлый запах, как от паутины и дырявых бутылей с формалином. Джон шаркает по своей берлоге, слегка растерянный и потрясённый от неожиданной компании. В нём есть что-то трогательно привлекательное, как в предметах его изучения, думает Мэдди.

-- Извините за беспорядок, у меня редко бывают гости. Так, мм... у вас есть соответствующий опыт?

Она не колеблется:

-- Вообще нет, но я буду рада научиться. - Она подаётся вперёд. - Я получила квалификацию парамедика. В колледже я изучала биологию, но пришлось бросить на втором курсе. Я подумывала потом поступить в медицинский вуз, но думаю, здесь это уже не получится. В любом случае, в больнице тут нет вакансий, так что мне нужно найти что-то другое. Что конкретно должен делать полевой помощник?

-- Ходить, пока не устанет, - криво усмехается он. - У вас были лабораторные? Работа в поле? - Мэдди неуверенно кивает, и он вытягивает из неё весь её скудный учебный опыт, прежде чем продолжить. - Мне нужно исследовать целый континент, а у меня только пара рук: нас тут явно не хватает. К счастью, Национальный научный фонд выделил бюджет, чтобы я смог нанять помощника. Задача помощника в том, чтобы выполнять роль моего Пятницы: помогать перевозить оборудование, брать образцы, помогать с базовой лабораторной работой - очень базовой - и так далее. О, и если ему интересна энтомология, ботаника или что-нибудь хоть отдалённо похожее - это только плюс. Как ни странно, тут не так много безработных специалистов в области биологических наук; у вас была химия?

-- Немного, - неуверенно отвечает Мэдди. - Я не биохимик. - Она с интересом оглядывает заставленный кабинет. - Что вы собираетесь делать?

Он вздыхает.

-- Первичное изучение целого континента. Никто, буквально никто не удосужился даже взглянуть на местную экологию насекомых. Тут в принципе нет позвоночных, птиц, ящериц, ничего - но у нас дома одних только видов жуков больше, чем всех остальных видов вместе взятых, и здесь не может быть по-другому. Знаете ли вы, что никто даже не брал образцы в пустошах в пятидесяти милях отсюда? Мы только городим хибары вдоль побережья и открытые карьеры в нескольких милях вглубь. А в глубине материка может быть что угодно, абсолютно что угодно. - Когда он взволнован, замечает Мэдди, то начинает жестикулировать, в энтузиазме размахивая руками. Она кивает и улыбается, желая его подбодрить.

-- Большая часть из того, что я делаю, это вроде работы натуралистов в 18 и 19 веках. Взять образцы, зарисовать их, занести в журнал их ареал обитания и пищевые привычки, попытаться разобраться с их жизненным циклом, понять, кто кому ближайший родственник. Построить генеалогическое дерево. О, и всё это мне нужно проделать с растительностью тоже, вы знали? Кроме того, они хотят, чтобы я продолжал пристально наблюдать за другими дисками вокруг Люцифера. "Присматривайтесь к следам разума", что бы это ни значило; думаю, в астрономическом сообществе до сих есть компания пережитков, которые чувствуют себя откровенно оскорблёнными из-за того, что те, кто построил диск и перенёс нас сюда, не сочли нужным приземлиться на лужайке у Белого дома и представиться. Лучше скажу вам прямо сейчас: здесь достаточно работы, чтобы занять армию зоологов и ботаников на сотню лет; можете начинать диссертацию прямо сейчас, если хотите. Я здесь всего на пять лет, но мой преемник будет не против взять на работу опытного научного сотрудника... самое трудное, пожалуй, будет удержать концентрацию. Э... я могу устроить вам стипендию из фонда генерал-губернатора на непредвиденные расходы, чтобы NSF потом их возместил, но это будет немного. Хватит вам двадцати долларов Трумена?

Мэдди минуту раздумывает. Доллары Трумена - местные купоны - не так уж много стоят, но и тратить их особо не на что. Всё равно Боб зарабатывает за них обоих... И диссертация... она ведь может стать моим билетом обратно в цивилизацию.

-- Думаю, да, - отвечает она, чувствуя огромное облегчение: всё-таки она может стать полезной в чём-то помимо воспитания следующего поколения. Она старается отогнать образ самой себя, известной и ещё не старой, с благодарностью принимающей профессорское кресло в университете лиги плюща. - Когда мне начинать?

Глава девятая: На пляже

Первые впечатления Миши о пугающе знакомом чужом континенте - удушающе влажная жара и вонь разлагающихся медуз.

"Сергей Королёв" стоит на якоре в устье реки, огромный обтекаемый пришелец из другого мира. Короткие плавники торчат у ватерлинии, словно у гидросамолёта с обрубленными крыльями. Гигантские подвесные атомные турбины Кузнецова висят на кронштейнах по обоим бортам корпуса с высоким гребнем, по обоим бортам от катапульт для взлёта/посадки паразитирующих на нём истребителей-бомбардировщиков МиГ, в корму от широкой дуги мостика экраноплана. Ниже, у ватерлинии, открыт лодочный отсек: группа морского спецназа грузит там своё снаряжение в десантный катер, который отвезёт их к маленькому лагерю на берегу. Миша, стоя прямо у кромки воды, отворачивается от корабля с экранным эффектом и наблюдает за командиром, который уставился вглубь берега с лёгким беспокойством на лице.

-- Те деревья - страшно близко, а? - спрашивает Гагарин с тщательно выверенным тупоумием, которое помогло ему удержаться в первые опасные годы после падения его покровителя, Хрущёва.

-- Это именно то, о чём сейчас радеет капитан Киров, - отвечает Городин, играя свою роль фольги для сардонического юмора генерал-полковника. И действительно, смутные фигуры в оливко-зелёном боевом облачении крадутся между деревьями, устанавливая растяжки и шумовые гранаты по дуге вокруг плацдарма. Он оглядывается налево, где стоит пара матросов с автоматами, посматривая на джунгли. - Я бы не беспокоился чрезмерно, товарищ генерал.

-- А я буду спокойнее, только когда будет защищён внешний периметр. И когда получу здравый доклад об этом для товарища Генерального секретаря. - Юмор Гагарина улетучивается; он поворачивается и идёт вдоль пляжа к большой палатке, которую уже растянули, чтобы спастись от полуденной жары. Стержень твёрдого солнечного света - того, что здесь сходит за солнечный свет - уже достиг максимальной длины, сияя как прут раскалённой добела стали, пронзивший диск. (Кое-кто из подверженных суевериям называет его небесной осью. Часть работы Городина - препятствовать таким антиматериалистическим уклонениям.)

Вход в палатку раскрыт; внутри Гагарин с Мишей находят склонившихся над картой майора Сувурова и академика Борисовича. Научная съёмочная группа - компания сомнительных гражданских из агенства ТАСС - уже возится в углу, готовя аппаратуру для съёмок.

-- А, Олег, Михаил, - улыбается Гагарин профессиональной фотогеничной улыбкой. - Куда-нибудь направляетесь?

Борисович, хрупкий, сутулый человек, больше похожий на уборщика, чем на всемирно известного учёного, пожимает плечами.

-- Мы как раз говорили о том, чтобы поехать к археологическому участку, генерал. Может быть, присоединитесь к нам?

Миша заглядывает ему через плечо на карту: она нарисована карандашом, и на ней чудовищно много белого пространства, но то, что они обследовали, тревожно знакомо по очертаниям - достаточно знакомо, чтобы они провели несколько бессонных ночей ещё до того, как сошли на берег. Кто-то начертил извивающегося дракона в особо пустом углу карты.

-- Насколько большой участок?

-- Неизвестно, товарищ генерал, - отвечает майор Сувуров с заметным раздражением, словно отсутствие разведданных об инопланетных руинах для него личное оскорбление. - Границы участка до сих пор не выявлены, хотя участок в целом соответствует тому, что нам уже известно.

-- Воздушная разведка, - деликатно кашляет Михаил - Если бы вы разрешили мне слетать ещё раз, генерал, я бы смог рассказать побольше. Я уверен, что можно точно определить границы города, но из-за деревьев это трудно сделать.

-- Будь у нас запасы топлива, я бы конечно разрешил вам слетать, - терпеливо объясняет Гагарин. - Вертушка может сжечь топлива весом с неё саму за день разведки, а мы должны тащить всё с самого Архангельска. На деле, когда будем возвращаться домой, придётся оставить большую часть исправных бортов, чтобы в следующем плавании взять с собой побольше топлива.

-- Понимаю. - Михаил явно не воодушевлён. - Как сказал Олег Иванович, мы не знаем, насколько далеко это простирается. Но когда вы увидите руины, то поймёте, почему нужно будет сюда вернуться. Никто ничего подобного раньше не находил.

-- Старый Капиталистический человек, - тонко улыбается Миша. - Полагаю.

-- Возможно, - пожимает плечами Борисович. - В любом случае, нужно взять археологов. И масс-спектрометр для углеродного датирования. И прочую аппаратуру. - Он недовольно морщится. - Они были здесь, когда мы ещё жили в пещерах!

-- Вот только мы не жили, - говорит Гагарин себе под нос. Миша делает вид, что не заметил.

Когда они выходят из палатки, на берегу уже стоят две БРДМ, переправленные морпехами с "Королёва". Большие бронированные машины с шинами контролируемого давления стоят на пляже как чудовищные амфибии, только что вылезшие из первобытного моря. Гагарин с Городиным садятся на борт второго транспорта с академиком и съёмочной группой; ведущий БРДМ везёт сопровождающую их группу спецназа. Они хранят исполненное достоинства молчание, пока колонна громыхает и скрипит по пляжу, затем вверх по пологому склону холма, и наконец вниз, в долину с руинами.

Бронированные машины останавливаются и люки открываются. Все испытывают облегчение, когда слабый ветерок врывается в нагретые как печки внутренние отсеки. Гагарин подходит к ближайшим развалинам, остаткам стены высотой по пояс - и останавливается, уперев руки в бёдра и оглядывая пустошь.

-- Бетон, - говорит Борисович, поднимая кусок раскрошенного не-камня из-под подножия стены и показывает Юрию.

-- Точно, - кивает Гагарин. - Есть какие-то мысли, что это было?

-- Пока нет. - Операторская группа уже снимает, направляясь вниз по широкому бульвару между рядами осыпающихся фундаментов. - Только бетон сохранился, и то по большей части превратился в известняк. Это очень старое.

-- Хмм... - Первый космонавт обходит вокруг остатка стены и перешагивает через неё на слой фундамента, с интересом оглядываясь. - Тут внутренняя колонна, четыре стены - они совсем изношены, правда? А это похоже на ржавое пятно. Арматура? Нашли что-нибудь целое?

-- Тоже пока нет, - отвечает Борисович. - Мы ещё не всё осмотрели, но...

-- Конечно. - Гагарин лениво почёсывает подбородок. - Мне кажется или стены ниже с той стороны? - Он указывает на север, вглубь раскинувшегося лабиринта разросшихся развалин.

-- Вы правы, товарищ генерал. Никаких теорий на этот счёт пока.

-- Вот как. - Гагарин идёт к северу от развалин пятистенного здания, оглядывается. - Здесь была дорога?

-- Когда-то. Шириной девять метров - похоже, между домами была заброшенная земля, если это вообще были дома, и сама дорога.

-- Девять метров, говорите. - Городин с академиком стараются не отставать, пока он устремляется дальше по улице. - Интересная каменная кладка тут, тебе не кажется, Миша?

-- Так точно, интересная каменная кладка.

Гагарин внезапно останавливается и опускается на колени.

-- Отчего тут всё так растрескалось? Ага, а здесь песок. И, мм... стекло? Похоже, расплавился. А, тринитит.

Борисович наклоняется:

-- Странно.

-- Что странно? - спрашивает Миша, но не успевает получить ответ, как Гагарин с учёным уже снова на ногах и идут к другому зданию.

-- Глядите. Северная стена. - Гагарин нашёл ещё один кусок стены, обветшалый обломок метровой высоты; лицо Юрия хмурится.

-- С вами всё в порядке? - вглядывается в него Миша. Потом замечает, что и академик молчит и явно глубоко встревожен. - Что не так?

Гагарин вытягивает палец, показывает на стену.

-- Если присмотрется, можно прямо увидеть его. Сколько времени нужно, чтобы это выцвело, Михаил? На сколько мы с ними разминулись?

Академик облизывает губы:

-- По крайней мере две тысячи лет. Бетон со временем твердеет, но требуется действительно очень много времени, чтобы он полностью превратился с известняк, кроме того, нужно принять во внимание процесс выветривания... Но поверхностная эрозия... да, она может зафиксировать тень от вспышки. Возможно. Мне нужно будет уточнить у коллег дома.

-- Что не так? - повторяет озадаченный замполит.

Первый космонавт невесело усмехается.

-- Возьми-ка лучше свой счётчик Гейгера, Миша, и проверь, не фонят ли ещё руины. Похоже, мы не единственные люди на диске с геополитическими проблемами...

Глава десятая: Были здесь прежде

Брандл наконец нашёл время, чтобы вытащить Грегора наружу и объяснить, что происходит.

-- Извини, что тебе пришлось зайти неподготовленным, - говорит Брандл, - но я решил, что для тебя будет лучше самому это увидеть. - У него говор Среднего Запада и безэмоциональность в голосе, которую его коллеги иногда ошибочно принимают за скрытую психопатологию.

-- Увидеть что, в частности? - резко спрашивает Грегор. - Что, в частности? - Грегор склонен повторяться, меняя только интонацию, когда взволнован. Он достаточно человек, чтобы понимать, что это плохая привычка, но ему до сих пор трудно справляться с рефлексом.

Брандл останавливается на тропинке и оглядывается, чтобы убедиться, что никого в пределах слышимости нет. Национальная аллея сегодня почти пуста, и только влажный бриз рябит воду в пруду.

-- Расскажи мне, что ты думаешь.

Грегор с минуту размышляет, потом призывает все свои навыки владения местным языком: это хорошая практика.

-- Ребята в большом доме запрашивают CAB. Это значит, кто-то вытащил голову из жопы на достаточное время, чтобы понять, что заботиться стоит о вещах похуже, чем происки Советов. Случилось что-то такое, из-за чего они осознали, что нужна стратегия общения с похитителями. Это против доктрины, нам нужно быстро что-то с этим сделать до того, как они начнут задавать правильные вопросы. Что-то их потрясло, что-то секретное, может, какой-то источник HUMINT с неправильной стороны занавеса. Мог это быть тот человек Гордиевский? Но они ещё не совсем осознали, что это значит - быть здесь. Саган - означает ли его присутствие то, о чём я думаю?

-- Да, - кратко отвечает Брандл.

-- О боже. - Срабатывает рефлекс, и Грегор снимает очки и начинает нервно их протирать, прежде чем снова вернуть на место. - Только он, или это идёт дальше? - Он по традиции оставляет фразу недоговорённой: нам нужно только его заставить замолчать?

-- Дальше. - Брандл склонен говорить уголком рта, когда взбудоражен, и, глядя на его выражение лица, Грегор понимает, что тот действительно выведен из себя. - Саган и его друзья в Корнелле использовали тарелку в Аресибо, чтобы прослушать соседей. Этого никто не ожидал. Теперь они запрашивает разрешение отправить сигнал на ближайший из дисков. Прямолинейный, более или менее: "поговорите с нами". К сожалению, Саган широко известен, именно поэтому он привлёк внимание наших номинальных руководителей. Между тем, Советы обнаружили что-то, что их напугало. ЦРУ узнало об этом не от обычных источников - те вышли на связь с Госдепартаментом через посольство, настолько они были напуганы. - Брандл на минуту умолкает. - Саган и его приятели об этом не знают, конечно.

-- Почему их никто ещё не пристрелил? - холодно спрашивает Грегор.

Брандл пожимает плечами.

-- Мы вовремя перерезали их финансирование. Если мы ещё и застрелим их, кто-нибудь заметит. И пока мы будем пытаться это прикрыть, всё может пойти нелинейно. Ты знаешь проблему: это полуоткрытое общество, неадекватно контролируемое. Кучка астрономов собираются по собственной инициативе - научная конференция, неважно - и решают потратить пару тысяч баксов из исследовательского гранта института стандартов и технологий, чтобы установить связь с ближайшим диском. Как мы должны управляться с такого рода вещами?

-- Остановите все радиотелескопы. Если понадобится, под дулом пистолета, но я полагаю, отключение электричества или комиссия конгресса будут не менее эффективны.

-- Возможно, но у нас нет советских ресурсов. Как бы то ни было, именно поэтому я втянул Сагана в CAB. Это потёмкинская деревня, ты понимаешь, чтобы убедить всех, с кем он общается, что что-то делается, но нам всё равно нужно разобраться, как его заткнуть.

-- Я так понимаю, Саган - лидер всей этой публики "поговорите с нами, инопланетные боги".

-- Да.

-- Так. - Грегор осторожно взвешивает свои слова. - Предполагая, что он всё ещё чист и не скомпрометирован, мы должны либо завербовать его, либо положить на лёд. Если будем вербовать, нужно делать это убедительно - полная теллуризация - и нам понадобится убедительное обоснование. Используйте его, чтобы он благословил астрономическое сообщество на прекращение, или подтолкнул их в неверном направлении. Как Гейзенберг и ядерная программа нацистов. - Он щёлкает пальцами. - Почему бы не сказать ему правду? По крайней мере что-то очень близкое, чтобы полностью запутать вопрос?

-- Потому что он член Федерации американских учёных и не поверит ничему из того, что мы ему скажем, без независимого подтверждения, - бурчит Брандл уголком рта. - В этом проблема с использованием правительственного агентства как легенды.

Они с минуту идут молча.

-- Думаю, будет очень опасно недооценивать его, - говорит Грегор. - Он может стать реальным активом для нас, но неподконтрольный он очень опасен. Если мы не сможем заставить его замолчать, возможно, придётся прибегнуть к физическому насилию. И мы не можем быть уверены, с учётом количества уже заселённых ими колоний, что получится их все прибрать к рукам.

-- Детализируй состояние их понимания, - неожиданно говорит Брандл. - Я расскажу, что изменилось, после того, как ты пройдёшься по списку.

-- Хорошо. - Грегор задумывается на минуту. - Давай посмотрим. Что всем известно, это то, что между тремя часами пятнадцатью минутами и двенадцатью и тринадцатью секундами по нулевому времени второго октября шестьдесят второго все часы остановились, спутники пропали, звёздная карта изменилась, девятнадцать авиалайнеров и сорок шесть судов в пути оказались в смертельной опасности, и они обнаружили, что были перемещены с глобуса в Млечном Пути на диск, который, как мы полагаем, расположен в Малом Магеллановом Облаке. Тем временем галактика Млечный Путь - мы предполагаем, что это она - заметно изменилась. Множество звёзд с дефицитом металлов, следы макроскопических космических инженерных работ, такого рода вещи. Публичное объяснение - пришельцы заморозили время, содрали поверхность Землю и разложили её на диске. К счастью, они до сих пор препираются, считать ли объяснением ээ... гипотезу копирования Минского или того парня Моравека с его теорией цифровой симуляции.

-- Правильно. - Брандл лениво пинает брусчатку. - Так. Каков твой анализ на будущее?

-- Ну, рано или поздно они станут опасны. У них историческая предрасположенность к телеологическим ошибкам, к вере во всемогущего творца и в цель их существования. Если они начнут строить догадки о намерениях трансцендентного интеллекта, вполне вероятно, что рано или поздно они зададутся вопросом, является ли их присутствие здесь симптомом желания Бога изучить обстоятельства собственного рождения. В конце концов, у нас есть данные о скольки технологических видах на диске, десяти, двенадцати миллионах? В некоторых случаях много раз скопированных. Они могут сложить это со своей концепцией предначертанной судьбы и заключить, что они обречены дать рождение Богу. Что, с нашей точки зрения, крайне нежелательный для них вывод. Телеологи плохие соседи, так сказать.

-- Да, несомненно, - задумчиво говорит Брандл, потом тихо посмеивается про себя.

-- Они уже не в первый раз удерживаются от швыряния друг в друга водородных бомб. Это необычно для цивилизации приматов. Если они продолжат в том же духе, то могут стать опасны.

-- Опасность относительна, - говорит Брандл. Он опять посмеивается. Что-то шевелится у него во рту.

-- Нет! Не делай этого! - вскрикивает Грегор. Он инстинктивно оглядывается, но ничего не происходит.

-- Ты слишком нервничаешь, - хмурится Брандл. - Перестань так сильно нервничать. Нам здесь недолго оставаться.

-- Нам приказано переезжать? Или приготовить стерилизующий удар?

-- Пока нет. - Брандл пожимает плечами. - Нам предстоит продолжить исследования, прежде чем будет принято решение. Советы сделали открытие. Их пилотируемая исследовательская программа. "Королёву" повезло.

-- Они... - Грегор напрягается. - Что они нашли? - Он знает о большом атомном экраноплане, драконе Каспия, исследующем семь океанов в поисках новых миров для завоевания. Он знает даже про маленький флот, который они строят в Архангельске, про его разорительную стоимость. Но это что-то новое. - Что они нашли?

Брандл невесело усмехается.

-- Они нашли руины. Потом провели ещё восемь недель, картируя побережье. Они подтвердили то, что нашли, прислали в Госдепартамент фотографии, подробности исследований - кучу всего. - Брандл показывает на монумент Кубинской войны, огромную гранитную колонну, тень которой протянулась к Капитолию. - Они нашли Вашингтон, округ Колумбия, в руинах. В ста сорока тысячах милях там. - Он указывает на север. - Они не полные идиоты, и они впервые столкнулись с переносом своего вида. Они могли бы уже выйти на путь к пониманию, но к счастью наши товарищи в Москве взяли ту сторону событий под контроль. Но те передали своё открытие ЦРУ прежде, чем это удалось пресечь, и это теперь вызывает определённую головную боль.

-- Мы должны убедиться, что никто здесь не будет задавать вопросы. Я хочу для начала поработать с Саганом.

Глава одиннадцатая: Банка для образцов

Полдень, и колышущееся марево зноя превращает горизонт в туман. Мэдди старается двигаться поменьше: саговники отбрасывают неполную тень, и она чувствует, как полосы света, словно от жалюзей, жгут её бледную кожу. Она негромко вздыхает, поднимая тяжёлую парусиновую сумку для образцов из багажника Ленд Ровера: Джону она скоро понадобится, как только он закончит фотографировать гнёзда псевдотермитов. Это их третья совместная полевая поездка, самый дальний бросок в пустоши, и она уже привыкает к работе с Джоном. С ним на удивление просто поладить, потому что он так поглощён своей работой, что освежающе свободен от социальных ожиданий. Если бы она не была поумнее, то могла бы ослабить свою бдительность и общаться с ним как с другом, а не как с нанимателем.

От жары её мысли блуждают: она пытается вспомнить, из-за чего вспыхнула последняя ссора с Бобом, но сейчас это кажется таким далёким и неважным - как дом, как споры Боба с отцом, как их поспешная свадьба в загсе и скрытное собеседование в совете по эмиграции. Всё, что сейчас имеет смысл, это удушаюший зной, ослепительный не-солнечный блеск и Джон, работающий со своей камерой под полуденным солнцем, куда осмелились бы выйти только сумасшедшие собаки и англичане. А, это была стирка. Кто будет стирать, пока Мэдди отлучится на двухдневную полевую поездку? Боб, кажется, думал, что делает ей одолжение, сам готовя еду и относя одежду в единственную перегруженную общественную прачечную. (Когда-нибудь, теперь уже совсем скоро, они получат стиральную машину, но пока нет...) Боб, кажется, думал, что проявляет великодушие, не ревнуя её на публике за работу, на которой она проводит дни вдали с мужчиной-начальником, который к тому же ещё и холост. Боб, кажется, думал, что он этакий прогрессивный освобождённый мужчина, потому что мирится с женой, которая читала Бетти Фридан и не бреет подмышки. Пошёл ты на хер, Боб, устало думает она, перекидывает ремень тяжеленного футляра для образцов и направляется в сторону Джона. Будет ещё время разобраться с Бобом. А сейчас у неё есть работа.

Джон склонился над потрёпанной камерой, вглядываясь в видоискатель в поисках... чего-то.

-- Что случилось? - спрашивает она.

-- Псевдотермиты случились. Видите входы? - Псевдотермиты - это то, на что они приехали взглянуть - никто их вблизи ещё не наблюдал, но они хорошо заметны, если вы решитесь выбраться вглубь пыльной равнины. Она всматривается в основание термитника, спёкшегося глиняного бугра в почве, который, кажется, кипит жизнью. От основания термитника идут похожие на трубы норы, почти туннели, и маленькие чёрные псевдотермиты выливаются и вливаются в них непрекращающимися потоками. Хотя они не такие уж и маленькие - почти с мышь размером.

-- Не трогайте, - предупреждает Джон.

-- Они ядовитые? - интересуется Мэдди.

-- Не знаю, и не хочу выяснять вдали от больницы. Тот факт, что тут нет позвоночных... - Он пожимает плечами. - Мы знаем, что они ядовиты для других инсектоидов.

Мэдди ставит футляр на землю.

-- Но никто не был укушен, и никто не умер или что-нибудь в этом духе.

-- Не то, чтобы мы об этом знали. - Он снимает крышку с футляра, а она вздрагивает от внезапного холода, представив непогребённые кости в высокой траве внутренней равнины, где людей не будет ещё столетия. - Здесь важно соблюдать осторожность. Мы можем пропасть на несколько дней, прежде чем кто-нибудь заметит, и поисковая партия может нас и не найти, хотя мы и регистрировали план поездки.

-- Ладно. - Мэдди смотрит, как он достаёт пустую банку для образцов с этикеткой и аккуратно записывает время и дату, расстояние и направление от мильного камня в центре Форта Эйзенхауэра. Тридцать шесть миль. С тем же успехом они могли бы быть на другой планете.

-- Будете брать образцы?

-- Конечно. - Он оглядывается по сторонам. Потом лезет в боковой карман сумки и достаёт пару толстых перчаток, которые надевает, и лопатку. - Не могли бы вы поставить сумку вон туда?

Он опускается на колени рядом с термитником, а она заглядывает в футляр. В нём полно банок с пустыми этикетками, аккуратно разделённых, непроходимые карантинные зоны между невероятными видами. Она оглядывается. Джон занят термитником. Он аккуратно снимает верхушку. Внутри земля - корчащаяся масса... чего-то. Чёрного чего-то, белого чего-то, словно кусочков верёвки, и кашицы полуразложившийся растительной массы, влажно пахнувшей перегноем. Он осторожно прощупывает термитник лопаткой, что-то ища.

-- Смотрите! - бросает он через плечо. - Это королева!

Мэдди спешит к нему.

-- Правда? - спрашивает она. Проследив за его пальцем в перчатке, она видит нечто размером с её левое предплечье, белое и блестящее. Оно вздрагивает в судороге, выталкивая что-то круглое, и Мэдди чувствует комок в горле. - Ух!

-- Просто счастливая мать, - невозмутимо говорит Джон. Он опускает лопатку, просовывает под королеву и поднимает - вместе с набором прихлебателей, придворных и телохранителей - над банкой. Наклоняет, трясёт и закручивает крышку. Мэдди глазеет на хаос внутри. Каково это - быть псевдотермитом, которого схватили и переместили в пародию над домом? Каково это - видеть солнце в электрической лампочке, заниматься своими делами, штамповать яйца, есть и добывать листья, под взором непостижимых коллекционеров? Она спрашивает себя, понял бы Боб, если бы она попыталась ему рассказать. Джон встаёт и ставит стеклянную банку в футляр для образцов. Потом замирает.

-- Ох, - произносит он и снимает левую перчатку.

-- Ох, - повторяет он, на этот раз медленнее. - Пропустил одного, маленького. Мэдди, пожалуйста, аптечку. Атропин и неостигмин.

Она заглядывает ему в глаза, в зрачки, сжавшиеся до точек, и бросается к Ленд Роверу. Аптечка, зелёно-оливковая с красным крестом в белом круге, как будто издевается над ней; она мчится с ней к Джону, который теперь невозмутимо сидит на земле рядом с сумкой.

-- Что вам требуется? - спрашивает она.

Джон пытается показать, но руку в перчатке бешено трясёт. Он пытается стянуть перчатку, но мешают распухшие мышцы.

-- Атропин...

Белый цилиндр, с красной стрелкой на боку; она быстро читает этикетку, потом сильно прижимает к его бедру и чувствует, как что-то напружиненное взрывается внутри. Джон застывает, потом пытается встать, автоматический шприц всё ещё свисает с его ноги. Пошатываясь, на негнущихся ногах он добирается до Ленд Ровера и падает на пассажирское сиденье.

-- Подождите! - требует она. Пытается нащупать у него пульс: - Сколько вас укусило?

-- Всего один, - закатывает он глаза. - Я дурак. Нет позвоночных... - Он откидывается назад. - Буду пытаться держаться. Хорошая практика для вас.

Мэдди снимает перчатки, обнажая похожие на сердитые красные сосиски пальцы, но не может отыскать ранку на левой руке, вообще не может отыскать место, откуда можно отсосать яд. Дыхание у Джона затруднённое, и он дёргается; ему нужно в больницу, но ехать почти четыре часа, а она не сможет за ним присматривать за рулём. Поэтому она вкалывает ещё один шприц атропина ему в ногу и сидит рядом пять минут, пока он хрипло борется за дыхание, потом продолжает адреналином и всем, что, как ей кажется, подойдёт для борьбы с анафилактическим шоком.

-- Везите нас обратно, - умудряется он выдавить между эмфиземными хрипами. - Образцы тоже.

Уложив его на задней платформе машины, Мэдди хватает запасную канистру с бензином и бежит к термитнику. Она выплёскивает на холмик без малого галлон топлива, кашляя от вони, закручивает канистру, оттаскивает её, чиркает спичкой и кидает в охваченное хаосом насекомое царство. Раздаётся мягкий хлопок, когда бензин воспламеняет термитник; маленькие фигурки корчатся и извиваются под безоблачным голубым небом, пронзённым булавкой S Золотой Рыбы. Мэдди не задерживается посмотреть. Она тащит тяжёлый футляр с образцами обратно к Ленд Роверу, грузит его в багажник рядом с Джоном и мчится обратно в город так быстро, как только может.

Уже отъехав миль на десять, она вспоминает камеру, оставленную в циклопической изоляции взирать на выжженные остатки мёртвой колонии.

Глава двенадцатая: Домой

Огромный корабль с экранным эффектом тихо урчит, курсируя через бесконечные просторы океана Дзержинского на почти трёхстах узлах, возвращаясь наконец домой. Миша сидит в своём закутке - как корабельный замполит он имеет право на собственный кабинет - и потеет на докладом, помогая себе стаканом польского грушевого шнапса. Радио не может напрямую пробиться через сотни тысяч миль воздуха, независимо от мощности передатчиков; на Земле для отражения сигналов использовали ионосферу или Луну, но здесь это не работает - другие диски слишком далеко, чтобы использовать их как ретрансляторы. Через океан с интервалом в две тысячи километров протянута цепочка приёмопередатчиков, но оборудование - та ещё свинья, которая очень дорого обходится и которую нужно постоянно поддерживать, а о подводных кабелях через миллион километров морского дна никто даже не заикается. Мишина проблема в том, что экспедиция, включая него самого, фактически застряла в восемнадцатом веке, даже без телеграфа, чтобы связаться с цивилизацией - а это довольно щекотливое положение, когда ты гонец с новостями, от которых у Политбюро отвиснет челюсть. Ему бы отчаянно хотелось пропихнуть эту задачу на пару ступенек лестницы повыше, но в шапке окажется его имя, и только его.

-- Ублюдки. Почему не могли дать нам пару сигнальных ракет? - Он проглатывает, что осталось от шнапса и заправляет свежий сэндвич бумаги с копиркой в свою машинку только-для-совсекретного-доступа.

-- Потому что это бы слишком много весило, Миша, - говорит капитан прямо за его левым плечом, заставив его вскочить и ударится головой о нависающий шкафчик.

Когда Миша перестаёт материться, а Гагарин - хихикать, партийный человек осторожно переворачивает кипу своей машинописи на столе текстом вниз, а потом жестом вежливо приглашает капитана в кабинет:

-- Чем могу быть полезен, шеф? И что ты имеешь в виду: весило бы слишком много?

-- Мы это рассматривали, - пожимает плечами Гагарин. - Конечно, можно было бы засунуть магнитофон с передатчиком в МКБР и запустить её на двадцать тысяч километров. Проблема в том, что она всё равно упадёт через час или около того. Если бы мы могли разогнать сообщение ещё быстрее, каждая буква обошлась бы в десять рублей... ближе к делу, даже лёгкая ракета весила бы столько же, сколько вся наша полезная нагрузка. Может, через десять лет. - Он садится. - Как у тебя дела с этим докладом?

Миша вздыхает:

-- Как я должен объяснить Брежневу, что американцы здесь - не единственные спятившие ублюдки с водородными бомбами? Что мы нашли новый мир, и этот новый мир в точности как наш старый, только светится по ночам? А единственные коммунисты, которых мы до сих пор обнаружили, это термиты с пушками? - На какую-то минуту он выглядит осунувшимся. - Было приятно иметь с тобой дело, Юрий.

-- Да ладно! Всё не может быть настолько плохо. - Обычно солнечное настроение Гагарина явно омрачено.

-- А ты попытайся понять, как им сообщить такие новости. - Изучив первые руины, они послали один из МиГов, под завязку загруженный топливом и модулями с камерами: в тысяче километров вглубь страны тот заснял всё ту же зловещую картину ядерного уничтожения, постигшего чужую цивилизацию. Знакомая топография в незнакомой форме.

Здесь был Нью-Йорк - когда-то, за тысячи лет до того, как великан впечатал основание острова Манхэттен в морское дно - а там был Вашингтон, округ Колумбия. Конечно, появились какие-то лишние небоскрёбы, но им едва ли нужно было плыть дальше вдоль побережья, чтобы убедиться в том, что континент, на который они смотрят, тот же самый, что и у старого капиталистического врага, в тысячах лет и миллионах километров от ядерной войны.

-- Мы бежим, как пёс, который увидел чёрта, и надеемся, что тот нас не заметит и не нагрянет к нам домой за новой зимней шапкой.

Гагарин хмурится.

-- Ты позволишь? - Он показывает на бутылку грушевого шнапса.

-- Угощайся. - Миша наливает стакан Первому космонавту, а потом наполняет свой. - Это открывает серьёзный идеологический конфликт, Юрий. А никому не хочется быть гонцом с дурными вестями.

-- Идеологический - например?

-- А. - Миша делает хороший глоток. - Мы до сих пор избегали ядерного уничтожения или завоевания силами реакционного террора, как во время Великой Отечественной - но на пределе наших сил. Дальше, доктрина гласит, что любой инопланетный вид, достаточно развитый, чтобы путешествовать в космосе, почти наверняка открыл для себя социализм, если не истинный коммунизм, так ведь? И что враги социализма мечтают его уничтожить и забрать себе его ресурсы. Но то, что мы там увидели, свидетельство другого рода. Это была Америка. Из этого следует, что где-то поблизости есть континент, который был домом для другого Советского Союза - две тысячи лет назад. Но эта Америка была уничтожена, а никаких следов наших социалистических братьев не видно и они не колонизировали эту другую-Америку - что это должно означать?

Гагарин морщит лоб:

-- Что они тоже мертвы? Я имею в виду, что альтернативные американцы уничтожили их в акте колониалистской империалистической агрессии, но не пережили своё вероломство, - торопливо добавляет он.

Мишины губы изгибаются в чём-то похожем на улыбку.

-- Лучше тебе поработать перед тем, как встретишься с Брежневым, чтобы сразу использовать правильную терминологию, - говорит он. - Да, ты прав насчёт фактов, но нужно учитывать ещё и вопросы интерпретации. Колониальной эксплуатации не случилось. Так что либо виновники катастрофы тоже были уничтожены, либо... ну, это открывает несколько очень опасных дорожек для рассуждения. Потому что если Нового Советского Человека нет поблизости, это означает, что что-то с ними случилось, так ведь? Где все истинные коммунисты? Если они наткнулись на враждебных инопланетян, то... ну, теория говорит, что инопланетяне должны быть добрыми братьями-социалистами. Теории и десяти рублей хватит, чтобы купить бутылку водки. Что-то крайне неверно с нашим пониманием исторической направленности.

-- Я думаю, нет сомнений, что мы можем чего-то не понимать, - добавляет Гагарин в повисшей тишине, словно запоздалую мысль.

-- Да. И это фиговый листок неопределённости, за которым, надеюсь, мы можем спрятаться. - Миша ставит стакан на стол и закидывает руки за голову, переплетая пальцы, пока костяшки не щёлкают. - До того, как мы отбыли, наши агенты доложили о сигналах, засечённых в Америке от... чёрт, мне не следовало тебе об этом говорить без соответствующего разрешения. Считай, что я ничего не сказал. - Он снова хмурится.

-- Ты говоришь так, как будто у тебя какие-то мрачные идеи на уме, - подгоняет его Гагарин.

-- У меня на уме мрачные идеи, товарищ генерал-полковник, на самом деле весьма мрачные. Мы себя вели так, как будто мир, который мы занимаем, просто новая геополитическая доска, так? Уверенные в том, что братья-социалисты со звёзд перенесли нас сюда, чтобы спасти от безрассудства империалистических агрессоров, и что любой, кого мы встретим, будет либо варваром, либо добрым коммунистом, и мы действовали по шаблону предыдущей эпохи - расширяться во всех направлениях, не зная преград, принимая за должное нашу предначертанную судьбу. Но что если пределы есть? Не колючая проволока и не линия на песке, что-то более тонкое. Почему история обязательно требует от нас успеха? Всё, что мы знаем - это правильный путь для человечества, в человеческом мире с индустриальным обществом. Но здесь не человеческий мир. А что, если это мир, в котором нам не суждено достичь успеха? И что, если сами обстоятельства, давшие начало марксизму, сами скоротечны, в широком масштабе? Что, если существует - прошу меня извинить - материалистический бог? Мы знаем, что живём в нашем собственном далёком будущем. Зачем силе, достаточно мощной, чтобы построить этот диск, переносить нас сюда?

Гагарин качает головой:

-- Пределов нет, друг мой, - говорит он чуть снисходительно. - Если бы были, думаешь, мы бы забрались так далеко?

Миша со злостью бьёт по столу:

-- Как ты думаешь, почему они перенесли нас в место, где твои драгоценные ракеты не работают? - вопрошает он. - Взлетаешь высоко, топливо закончивается, и ты на полпути в никуда! А здесь внизу мы должны тащиться через атмосферу. Нам не уйти! Это что, похоже на дружеский подарок?

-- По-моему, ты рассуждаешь как параноик, - настаивает Гагарин. - Заметь, я не говорю, что ты не прав: просто... может, у тебя переутомление? Я думаю, эти разбомбленные города на нас всех повлияли.

Миша глядит через иллюминатор самолётного размера:

-- Боюсь, дело не только в этом. Мы не уникальны, товарищ; мы были здесь прежде. И все погибли. Мы ёбаный дупликат, Юрий Алексеевич, и во всём этом есть более широкий контекст. И я боюсь того, что решит Политбюро, когда увидит эти свидетельства. Или что сделают американцы...

Глава тринадцатая: Тайная вечеря

Возвращение в Манхеттен - своего рода утешение для Грегора после уязвимых площадей и параноидально открытых перспектив столицы. К сожалению, он здесь ненадолго - в конце концов, он на задании от Брандла - но он получит столько успокоения, сколько сможет от глубоких каменных каньонов, переполненных миллионами, целеустремлённо снующими туда-сюда на уровне поверхности. Большое Яблоко, как всегда - улей активности, кишащий целенаправленными тропами информации, направляющими суетливых работников к своим задачам. Ноздри Грегора раздуваются, когда он останавливается на углу Лексингтон-авеню и Восточной 100-й. Тут итальянский ресторан, который Брандл рекомендовал ему, когда передавал рабочие материалы. "За их спагетти аль польпетте можно умереть", - сказал ему Брандл. Возможно, так оно и есть, но бесспорно то, что в паре кварталов отсюда находится филиал экзобиологии Нью-Йоркского кампуса Корнелла, где Саган глава факультета.

Грегор открывает дверь и заглядывает внутрь. Официант ловит его взгляд:

-- Столик на одного?

-- На двоих. Я встречаюсь с... а. - Грегор видит Сагана, сидящего в кабинке в задней части ресторана, и нерешительно машет ему. - Он уже здесь.

Грегор улыбается и кивает профессору, присаживаясь напротив. Подплывает официант и протягивает меню.

-- Вы заказывали?

-- Я только пришёл, - настороженно улыбается Саган. - Я не совсем понимаю, зачем вам эта встреча, мистер, мм... Замза, правильно? - Очевидно он считает, что оценил шутку - типичная ошибка для блестящего ума.

Грегор позволяет нижней губе дёрнуться.

-- Поверьте, я бы предпочёл, чтобы в этом не было необходимости, - говорит он, вполне искренне. - Но климат в Вашингтоне не слишком благоприятен для ясности мысли и долгосрочного планирования - я имею в виду, мы вынуждены работать под ограничениями, наложенными политическим процессом. Мы отвечаем на вопросы, которые нам задают, но самих нас не поощряют задавать вопросы. Поэтому что я хотел бы предложить, так это открытая неформальная беседа о чём угодно, что вы посчитаете стоящим обсудить. Я имею в виду, о нашем положении. На тот случай, если вы предложите какие-то подходы, которые нам нужно будет изучить, и которых пока нет на карте.

Саган подаётся вперёд.

-- Всё это прекрасно, - говорит он понимающе, - но я немного озадачен самим политическим процессом. Мы до сих пор не вышли на контакт с каким-нибудь нечеловеческим разумом. Я думал, ваша комиссия должна была оценить стратегические подходы на тот случай, если контакт установится. Но вы говорите об этом так, как будто у нас уже есть стратегия, и вы пытаетесь выяснить, насколько она жизнеспособна. Я прав?

Грегор пристально смотрит на него.

-- Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть это, - говорит он невозмутимо. Что является правдой. - Но если вы захотите высказать несколько догадок, я либо буду их обсуждать, либо замолчу, когда вы подойдёте слишком близко, - добавляет он, и мышцы вокруг его глаз заговорщически сморщиваются.

-- Ага. - Саган в ответ по-мальчишески усмехается. - Понял. - Его улыбка внезапно пропадает. - Дайте угадаю. Политика основана на гарантированном взаимном уничтожении, так?

Грегор пожимает плечами, потом предупредительно скашивает глаза: приближается официант.

-- Я буду бокал домашнего красного, - говорит он, отсылая парня обратно по возможности быстрее. - Сдерживание подразумевает коммуникацию, как вы считаете? - спрашивает он.

-- Правда. - Саган поднимает хлебный нож и крутит его в пальцах с отсутствующим видом. - Но именно таким образом идиоты - прошу прощения, наши избранные лидеры - относятся к угрозам, и не могу себе представить, чтобы они отнеслись к использующим орудия не-людям как-то иначе. - Он поднимает глаза на Грегора. - Давайте-ка посмотрим, правильно ли я всё понял. Ваша комиссия втянула меня, потому что, на самом деле, контакт между людьми и нечеловеческим разумом случился - или по крайней мере стали известны какие-то следы его существования. Текущая стратегия по взаимодействию с ним была составлена где-то в шестидесятые под влиянием похмелья от Кубинской войны, и в основе лежит консервативное допущение, что любые инопланетяне - это Советы с зелёной кожей, и единственный язык, на котором с ними можно общаться - это ядерное уничтожение. Теперь эта стратегия выглядит такой же несостоятельной, какой звучит, но никто не знает, чем её заменить, потому что о нечеловеческом разуме нет данных. Я прав?

-- Я не могу ни подтвердить это, ни опровергнуть, - говорит Грегор.

-- Ладно, играйте в ваши игры, - вздыхает Саган. Он закрывает меню. - Готовы заказать?

-- Думаю, да, - смотрит на него Грегор. - Спагетти аль польпетте тут действительно хороши.

-- Правда? - улыбается Саган. - Тогда я попробую.

Они заказывают, и Грегор ждёт, пока официант отойдёт, прежде чем продолжить.

-- Представим, что здесь есть инопланетный вид. Больше одного. Вы знаете о многочисленных копиях Земли. Необитаемых. Мы были здесь прежде. Давайте теперь посмотрим... представим, что инопланетяне не такие, как мы. Некоторые легко узнаваемы, племенные приматы, использующие металлические орудия, морские коллективные существа, общающиеся ультразвуком. Но другие - большинство - это общественные насекомые, которые используют удивительно продвинутую биологическую инженерию, выращивая всё, что им нужно. Есть ряд свидетельств, что они колонизировали некоторые из этих пустых Земель. Они агрессивны и территориальны и они настолько другие, что... ну, для начала, мы думаем, что у них на самом деле нет сознательного мышления, если только оно им не требуется. Они контролируют собственный генетический код и создают живые организмы, подогнанные под любую задачу, какую они хотят осуществить. Нет никаких свидетельств, что они хотят с нами общаться, но есть некоторые свидетельства, что они могли очистить некоторые из этих пустых Земель от человеческого населения. И из-за их, мм... децентрализованной экосистемы и биологической инженерии конвенциональные стратегические решения не работают. Военные, я имею в виду.

Описывая этот сценарий, Грегор пристально наблюдает за лицом Сагана. Щёки экзобиолога слегка охлаждаются, по мере того как периферические артерии сжимаются от шока, зрачки расширяются, а частота дыхания ускоряется. Кислые феромоны начинают выделяться из потовых желёз, и органы в носовых пазухах Грегора реагируют на них.

-- Вы шутите? - наполовину спрашивает Саган. Он явно чем-то разочарован.

-- Хотел бы я. - Грегор изображает слабую улыбку и выдыхает воздух, начинённый окситоцином и другими пептидами, настроенными на человеческий метаболизм. На кухне блюдо Сагана готовит временный шеф-повар - замена постоянного, взявшего больничный по причине пищевого отравления. Люди создания привычки: как только блюдо будет подано, астроном его съест, ища утешения во вкусной еде. (До чего жаль, что так получилось с поваром.) - Они не такие, как мы. SETI исходит из предположения, что инопланетяне имеют сознание и стремятся к контакту с людьми, и, в сущности, люди типичны. Но давайте предположим, что люди нетипичны. Человеческий вид существует треть миллиона лет, а изготавливать металлические орудия и строить поселения начал всего десять тысяч лет назад. Но что, если норма для разумных существ - это миллионы лет? И они разрабатывают сложные защитные механизмы от вторжения других видов на их территорию?

-- Это невероятно удручающе, - признаёт Саган после минутного раздумья. - Не уверен, что поверю этому, пока не получу свидетельств. Вот почему мы хотим послать сообщение с тарелки в Аресибо, понимаете. Другие диски достаточно далеко, и что бы они не послали обратно, мы в безопасности; вряд ли они выстрелят в нас ракетами при второй космической в двадцать тысяч миль в секунду, а если они пришлют малоприятное сообщение, мы всегда сможем заткнуть уши.

Прибывает официант и ставит основное блюдо перед Саганом.

-- Почему вы так считаете? - спрашивает Грегор.

-- Ну, прежде всего, это не объясняет диск. Мы не могли сделать ничего подобного... полагаю, я надеялся, что мы обладаем какими-то идеями о том, кто это сделал. Но из того, что вы мне говорите, рои насекомых с развитыми биотехнологиями... это звучит неубедительно.

-- У нас есть определённая информация на этот счёт, - ободряюще говорит Грегор. - В настоящий момент следует обратить внимание на то, что другие виды на диске примерно эквивалентны нам по уровню развития технологии и науки. Плюс минус пара сотен лет.

-- О. - Саган слегка оживляется.

-- Да, - продолжает Саган. - У нас есть определённые сведения - не могу назвать источники - но так или иначе. Вы видели изменения в структуре галактике, какой мы её помним. Как бы вы их охарактеризовали?

-- Хмм. - Саган пережёвывает вкуснейшую фрикадельку, начинённую тетродотоксином. - Это определённо цивилизация III типа по Кардашёву, использующая энергию всей галактики. Что ещё?

Грегор улыбается.

-- Ох уж эти русские, одержимые производством угля и стали! Сейчас ведь информационный век, доктор Саган. Как бы выглядели информационные ресурсы галактики, пусти их кто в ход? И для каких целей невообразимо развитой цивилизации пускать их в ход?

Взгляд у Сагана на секунду становится отсутствующим, вилка, нагруженная смертоносным посулом, останавливается на полпути.

-- Не вижу... А! - улыбается он, отправляя в рот содержимое вилки, и кивает. - Должен ли я понимать это так, что мы живём в природном заповеднике? Или, может, мы археологический эксперимент?

Грегор пожимает плечами.

-- Люди - животные со связью поколений, - объясняет он. - Так же, как и прочие использующие орудия разумные виды, которых мы способны описать; видимо, это общий для всех фактор, они склонны считать своё прошлое ключом к своему будущему. У нас есть источники, которые... представьте игру в испорченный телефон. Бытует мнение, что диск был создан силами, работу которых мы видим по перестройке галактики, создан для проведения, э... эксперимента в онтологии. Чтобы увидеть собственное далёкое прошлое, до того, как они стали тем, чем являются, и решить, был ли путь, через который они возникли, неизбежным или, наоборот, исходом с низкой вероятностью. Обратная сторона уравнения Дрейка, если хотите.

Саган ёжится.

-- Вы говорите, что мы просто... память? Эхо прошлого, воссоздаваемое и проигрываемое через какое-то невообразимое время в будущем? Что вся эта чудовищная шутка с космологическим экспериментом - всего лишь побочное шоу?

-- Да, доктор Саган, - успокаивающе говорит Грегор. - В конце концов, диск не так велик в сравнении с галактикой, вам не кажется? И я не хочу сказать, что шоу незначительно. Вы когда-нибудь размышляли о своём детстве? И задавались вопросом, являетесь ли вы, сидящий сейчас предо мной, неизбежным продуктом воспитания? Или вы могли стать кем-нибудь совсем другим - пилотом авиалайнера, например, или банкиром? В качестве альтернативы, мог ли кто-то другой стать вами? Какое стечение обстоятельств должно было сложиться, чтобы появился астроном и экзобиолог? Почему бы Богу не питать такое же любопытство?

-- То есть вы утверждаете, что это самоанализ с определённой целью. Галактическая цивилизация хочет увидеть собственное рождение.

-- Галактический коллективный разум, - успокаивающе произносит Грегор, поражаясь, как легко иметь дело с Саганом. - Помните, ключ - информация. Почему интеллект человеческого уровня должен быть пределом? - Всё это время он продолжает выдыхать окситоцин и прочие пептидные нейромедиаторы через стол в направлении Сагана. - Не позволяйте размышлениям отвлечь вас от еды, - добавляет он, формулируя это скорее как наблюдение, чем неявную команду.

Саган кивает и возвращается к своим приборам.

-- Это заставляет задуматься, - говорит он, с удовольствием делая первый глоток. - Если это основано на твёрдых разведданных... что ж, я обеспокоен. Даже если это умозаключения, мне нужно над этим немного поразмышлять. Я никогда не думал в этом направлении.

-- Я уверен, что если есть инопланетная угроза, мы от неё защитимся, - уверяет Грегор Сагана, пока тот жуёт и глотает начинённую нейротоксинами фрикадельку в томатном соусе. На мгновение он может расслабиться и позволить себе роскошь сказать правду: - Просто предоставьте всё мне и я удостоверюсь, чтобы ваша обеспокоенность была передана нужным людей. Потом мы что-нибудь сделаем с вашей тарелкой и всё сложится к лучшему.

Глава четырнадцатая: Неблагоприятный прогноз

Мэдди регулярно посещает Джона в больнице. Поначалу это сочетание естественного сострадания и острого чувства вины; Джону очень одиноко на этом континенте лжи, он в изоляции и социальной, и профессиональной, и Мэдди способна убедить себя, что помогает ему поддерживать контакт с миром, мотивирует его поправляться. Позже к этому добавляется необходимость работать - она продолжает занятия в лаборатории, даже кормит в отсутствие Джона извивающийся белый кошмар в заполненной землёй стеклянной банке. Отчасти это ещё и скука. Не то чтобы Боб часто бывает дома. Ему постоянно приходится мотаться по стройплощадкам по всему побережью. Когда он дома, они часто спорят в предрассветные часы, расчёсывая незаживающую корочку своих отношений с угрюмой изнуренной неприязнью пары, прожившей вместе с полвека и отчаявшейся от неправильности своего совместного пути. Она бежит от этого, посещая Джона и убеждая себя, что делает это для поднятия его духа, пока тот учится пользоваться протезом.

-- Вам не следует винить себя, - говорит он как-то после обеда, заметив её пристальный взгляд. - Если бы вас не было рядом, я был бы уже мёртв. Никто из нас не мог знать.

-- Ну. - Мэдди морщится, когда он садится, поднимает щипцы к лицу, чтобы раздвинуть захваты, и тянется к стакану с водой. - От этого... - Она сворачивает на середине фразы, - справляться не легче.

-- Нам всем придётся справляться, - назидательно говорит он, а потом откидывается на груду подушек. Сейчас ему намного лучше, чем в первый день, когда он бредил с раздутыми и почерневшими руками, но последствия яда псевдотермитов ослабили его в других отношениях. - Мне нужно знать, почему эти твари не живут ближе к побережью. Я к тому, что, живи они здесь, мы бы не стали и утруждаться с этим местом. После первой же высадки. - Он хмурится. - Могли бы вы выяснить в канцелярии генерального геодезиста, нет ли там соответствующих записей, это бы здорово помогло.

-- От генерального геодезиста мало толку. - И это ещё мягко сказано. Генеральный геодезист - какой-то пережиток; когда она в прошлый раз посещала его канцелярию попросить карты северо-восточного плато, он спросил, одобряет ли муж, что она вот так носится вокруг. - Может быть, когда вас выпишут. - Она пододвигает кресло ближе к кровати.

-- Доктор Смит говорит, на следующей неделе, может, в понедельник или во вторник, - с недовольством говорит Джон. - До сих пор колет, как булавками. - Речь не только о правой руке, отрезанной ниже локтя и заменённой грубой поделкой из набивки и пружинной стали; яд успел распространится, и часть пальцев ног тоже пришлось ампутировать. Когда она добралась до больницы через четыре часа после укуса, других вариантов не оставалось. Она знает, что спасла ему жизнь, что если бы он поехал один, то наверняка умер бы, так отчего ей так плохо?

-- Вы поправляетесь. - Она кладёт ладонь на его левую руку. - Увидите. - Она ободряюще улыбается.

-- Я бы... - С минуту Джон смотрит на неё; потом качает головой и вздыхает. Он сжимает своими пальцами её руку. Хватка получается слабой, она чувствует, как дрожат его пальцы. - Оставьте Джонсона, - геодезиста, - на меня. Мне нужно подготовить срочный отчёт о псевдотермитах, пока кто-нибудь не начал ворошить их гнёзда.

-- Насколько серьёзной проблемой они могут стать, как вы думаете?

-- Смертельной. - Он закрывает глаза на несколько секунд, снова открывает их. - Нужно картировать распределение из популяции. И сообщить в канцелярию генерал-губернатора. Я насчитал примерно двенадцать на акр, но это неточная выборка, и её нельзя просто экстраполировать. Кроме того, нужно выяснить, нет ли у них какого-нибудь необычного роевого поведения - как у кочевых муравьёв или пчёл. Потом нужно начать изучать, работают ли на них наши инсектициды. Если губернатор хочет в следующем году начать расширяться городами-спутниками, он должен будет знать, чего ожидать. Иначе могут пострадать люди. - Или погибнуть, молча добавляет Мэдди.

Джону повезло выжить: доктор Смит сравнил его состояние с состоянием пациента, которого на его практике укусила гремучая змея, а ведь это был результат укуса всего одной, маленькой особи. Если внутренние районы континента полны этих тварей, что же нам делать? - спрашивает себя Мэдди.

-- Видели ли вы какие-то признаки, что её величество ест? - спрашивает Джон, прерывая её ход мыслей.

Мэдди вздрагивает.

-- Листья черепахового дерева хорошо идут, - тихо отвечает она. - И она родила двух рабочих с тех пор, как мы её забрали. Они пережёвывают листья до мульчи, а потом срыгивают ей.

-- О, правда? Они ей передают прямо в мандибулы?

Мэдди крепко зажмуривает глаза. Она очень надеялась, что Джон об этом не спросит.

-- Нет, - тихо произносит она.

-- Правда? - с любопытством уточняет он.

-- Думаю, вам самому лучше увидеть. - Потому что ни за что на свете Мэдди не станет рассказывать ему о грубых деревянных ложках, которые рабочие псевдотермиты сделали из веток черепахового дерева, или о ритуале кормления, и о том, что они сотворили с неуклюжей мухой, залетевшей в загон для псевдотермитов через проволочную сетку.

Он должен увидеть сам.

Глава пятнадцатая: Рашмор

"Королёв" огромен для летающей машины, но довольно мал по морским меркам. Юрия это вполне устраивает. В глубине души он лётчик-истребитель и терпеть не может всей этой флотской фигни. И всё же экраноплан очень далёк от МиГ-17, на котором обучался Гагарин. У него нет кокпита, даже кабины пилотов - зато есть мостик, как на корабле, с пилотами, бортинженерами, навигаторами и наблюдателями, разместившимися подковой вокруг капитанского кресла. Когда корабль с грохотом несётся по морю едва в десяти метрах над верхушками волн на пятистах километрах в час, то гремит и трясётся, пока у экипажа не начинает расплываться зрение. Большие питаемые реактором подвесные турбины в хвосте рычат, а нейтронные детекторы на бирюзовой противорадиационной переборке тикают, словно обезумевшие жуки-точильщики; остальной экипаж ютится внизу в носу, настолько экранированный от машинного отделения, насколько это возможно. Эта гонка - настоящее испытание, и Юрий едва удерживается, чтобы не сжать руки в кулаки, потому что как только он теряет концентрацию, внутренние инстинкты требуют схватить ручку управления и потянуть. Океан лётчику не друг, и, скользя над бесконечным серым простором между массивами суши планетарных масштабов, Гагарин вынужден признать, что в душе он не моряк.

Они уже два дня как покинули новую-старую Северную Америку и теперь на сорок тысяч километров ближе к дому, но всё ещё в неделях пути от него, хотя и срезают свой параболический исследовательский маршрут. Усталость накатывает на Гагарина, когда он занимает место рядом с Мишей - который заметно увял после двенадцатичасовой вахты - и пристёгивается.

-- Есть что доложить? - спрашивает он.

-- Не нравится мне, как выглядит океан по курсу, - говорит Миша. Он кивает в сторону навигационной станции слева от Гагарина: Шоу, ирландский мичман, замечает и отдаёт честь.

-- Разрешите доложить? - Гагарин кивает. - Приближаемся к границе термоклина, вероятно, ещё одна стена радиаторов, на этот раз окружает неотмеченные моря. Счисление пути показывает, что мы держим курс домой, но маршрут нами не картирован и вода становится намного холоднее. Радиаторы могут быть замечены теперь с минуты на минуту, и придётся быть начеку с погодой.

Гагарин вздыхает: исследование новых неизведанных океанов поначалу было почти романтично, а теперь это опасная, но рутинная задача.

-- Удерживаете буксируемую антенну на высоте? - спрашивает он.

-- Так точно, - отвечает Миша. Буксируемая антенна - это по сути скрещенный с воздушным змеем радар, который тащит за собой "Королёв" на конце километрового стального кабеля, чтобы предупреждать о преградах впереди. - Ничего не наблюдается.

Прямо как по заказу, один из операторов радара поднимает руку и машет тремя пальцами.

-- Поправка, видим радиаторы, расстояние триста, азимут... так, смотрим.

-- Поддерживать курс, - объявляет Гагарин. - Сбавим обороты до двухсот, когда будем подходить к радиаторам, пока не выясним, куда нас занесло. - Он наклоняется влево, наблюдая из-за плеча Шоу.

Следующий час неприятно заполнен событиями. По мере того, как они приближаются к пластинам радиаторов, вода и воздух охлаждаются. Более плотный воздух помогает генерировать большую подъёмную силу, что хорошо, но он им нужен, что плохо. Небо становится серым и сумрачным, а дождь хлещет сплошными полотнами и грохочет по бронированному стеклу мостика пулемётной очередью. Полёт становится порывистым и одновременно ухабистым, и Гагарин приказывает запустить две носовые турбины на случай, если придётся столкнуться с нисходящим потоком. Большие реактивные двигатели жрут топливо, и на крейсерской скорости их обычно отключают, запуская только для разгона и чрезвычайных ситуаций. Но для Гагарина лететь, пробиваясь через холодный фронт и зимний шторм - ситуация не совсем обычная, и ночной кошмар, с которым боится столкнуться любой пилот экраноплана - это влететь носом на крейсерской скорости в чудовищную океанскую волну.

В настоящий момент навигаторы прокладывают маршрут между двумя пластинами радиаторов, и Гагарин утверждает его. Он начинает расслабляться, когда из серых облаков впереди вырисовываются гигантские монолиты, и в этот момент один из остроглазых пилотов кричит:

-- Айсберг!

-- Блядь. - Гагарин резко выпрямляется. - Запустить все форсажные двигатели! Полную мощность на оба реактора! Опустить закрылки до девяти градусов и уходим отсюда к чёртовой матери! - Он поворачивается к Шоу с посеревшим лицом. - Вернуть буксируемую антенну на борт, немедленно.

-- Дерьмо. - Миша начинает щёлкать переключателями на пульте, который дублирует центральный контроль повреждений. - Айсберги?

Огромный корабль с экранным эффектом кренится и рычит, когда третий пилот начинает стравливать горячие выхлопные газы с работающих турбин, чтобы запустить остальные двенадцать двигателей. Топлива у них осталось наверное меньше чем на шесть часов, а для подъёма от воды нужно минут пятнадцать, но Гагарин не собирается рисковать встречей с айсбергом в экранном режиме лоб-в-лоб. Экраноплан, если понадобится, может действовать как огромный, неуклюжий, неповоротливый гидросамолёт, но у него недостаточно мощности, чтобы проделать это на одних реакторах, или перепрыгнуть плавучую гору льда. А столкновение с айсбергом в список задач Гагарина не входит.

Дождь омывает крышу рубки, и небо теперь низкое и тёмное, по обоим бортам громоздятся гигантские стены плит радиаторов. Дождь замерзает, переохлаждённые капли размазываются по крыльям "Королёва" смертельным глянцем льда.

-- Где обогреватели передних кромок? - спрашивает Гагарин. - Врубайте!

-- Делаем, товарищ генерал, - докладывает четвёртый пилот. Мгновение спустя предательский дождь превращается в град, который гремит и грохочет, но уже вряд ли станет основательно прилипать к поверхностям крыльев и расти в массе, грозя перевернуть корабль. - Полагаю, нам нужно...

Вдали возникает белая призрачная стена, несущаяся на мостик как неудержимый товарняк. Желудок у Гагарина сводит судорогой.

-- Вверх, вверх!

Первый и второй пилоты налегают на гидравлически усиленное управление, и нос "Королёва" задирается на десять градусов, выходя из зоны экранного эффекта.

-- Давайте!

Им удаётся.

Айсберг выныривает из тьмы шторма и моря, словно край мира; высотой в пятьдесят метров и массивный, как гора, он сидит застрявший в проёме между пластинами радиаторов. Миллионы тонн пакового льда, застывшие в водах, скрипят и стонут от напряжения, уперевшись в бесконечность. "Королёв" скользит над передней кромкой айсберга, оставив под килём едва десяток метров открытого пространства, и продолжает старательно подниматься в темнеющее небо. Пылающие глаза реакторов выжигают скользкие шрамы во льду внизу. Потом радиаторы остаются позади, и они снова в открытых водах, и хотя море раскинулось вокруг белизной, оно свободно от ледяных гор.

-- Заглушить двигатели с третьего по четырнадцатый, - приказывает Гагарин, восстановив достаточный контроль над своим голосом, чтобы тот не дрожал. - Спустите нас обратно до тридцати метров, лейтенант. Метеорология, какая у нас ситуация?

-- Арктика или похуже, товарищ генерал. - Метеоролог, остролицая женщина из Минска, качает головой. - Температура воздуха снаружи минус тридцать, давление высокое. - Дождь с градом пропали вместе с радиаторами и чистой водой - и со светом, который теперь угасает до сумерек.

-- Ха. Миша, что думаешь?

-- Думаю, мы залезли в холодильник. Разрешите запустить буксируемую антенну обратно?

Гагарин, прищурившись, вглядывается во тьму.

-- Лейтенант, держите нас постоянно на двух сотнях. Миша, да, возвращай антенну. Мы должны видеть, куда движемся.

Следующие три часа одновременно скучны и напряжённы. Вокруг темнее и холоднее, чем в московской квартире, когда отключили электричество; море от горизонта до горизонта сковано льдом, трещащим, стонущим и раскалывающимся огромной буквой V в кильватере "Королёва". Над головой простираются спектральные руины Млечного Пути, покрасневшие и разворошенные чужим вмешательством. Миша руководит перезапуском буксируемой антенны, затем сдаёт пост майору Сувурову, неуклюже встаёт и спускается в беспокойный кубрик. Гагарин поглощён четвертьчасовой процедурой докладов, чтобы убедиться, что знает, кто что делает. Команда мостика периодически меняется в соответствии с вахтами. Убийственная рутина продолжается. Потом:

-- Есть возврат. Разрешите доложить?

-- Вперёд, - кивает Гагарин навигатору. - Где?

-- Азимут ноль - от горизонта до горизонта - гребень, высота десять метров от поверхности моря. Похоже на берег, расстояние сто шестьдесят. Э... есть разрыв и ещё один берег, более удалённый, на тридцать пять градусов, пик до двухсот метров.

-- Какой-то утёс, - хмурится Гагарин. Он чувствует, что выжат, голова идёт кругом от необходимости постоянного принятия решений, шести часов непрерывного напряжения и более двух суток этого ревущего продвижения и тряски. Он оглядывается по сторонам.

-- Майор? Вызовите, пожалуйста, полковника Городина. Рулевой, держите курс на ноль тридцать пять. Посмотрим на этот разрыв, не естественная ли это бухта. Если это континентальная масса, в любом случае нужно осмотреться, прежде чем пробиваться дальше домой.

Следующий час они они продвигаются дальше во тьму, сбрасывая скорость и зарисовывая пробелы в радарной карте побережья. Это мрачный фронтир, нечеловечески холодный, с высоким внутренним плоскогорьем. Там действительно два мыса, выступы, вдающиеся в берег с обеих сторон широкой, глубокой бухты. На одном из мысов по ту сторону залива вздымаются холмы. Что-то в них кажется Гагарину странно знакомым, но он не может вспомнить, что это за место. Ещё одно эхо Земли? Но пока слишком холодно, глубокий антарктический мороз. И он не знаком с побережьем Новой Земли, мириадами бухт северо-восточного морского пути, где подводные лодки курсируют на бесконечных дежурствах, защищая границы Родины.

Слабое предрассветное сияние пятнает ледяные верхушки холмов серым, когда "Королёв" проходит узкость в несколько километров между мысами и заходит в широкую открытую бухту за ними. Гагарин поднимает бинокль и осматривает далёкий берег. Там какие-то структуры, прямые линии!

-- Ещё одна погибшая цивилизация? - тихо спрашивает он.

-- Возможно. Думаете, кто-то мог выжить при такой погоде? - Температура упала ещё на десять градусов в предрассветном морозе, хотя экраноплан удерживает тепло от двух авиационных реакторов Кузнецова.

-- Ха.

Гагарин переходит к осмотру северного берега, и в этот момент майор Сувуров встаёт.

-- Товарищ генерал! Вон там!

-- Где? - Гагарин оглядывается на него. Сувуров дрожит от возмущения, потрясения, или чего-то ещё. Он тоже держит в руках бинокль.

-- Вон там! На южном склоне.

-- Где... - Он подносит бинокль к глазам, и рассвет омывает разрушенные остатки гигантского небоскрёба. За ним склон холма, изрезанный разлом, вздымающийся на сотню метров. Там находится то, что всё это время искала экспедиция, свидетельство, что они не одни.

-- Господи боже, - бормочет Миша, от потрясения перейдя на политически некорректный язык.

-- Маркс, - говорит Гагарин, рассматривая резкие черты ближайшей головы. - Я видел такое раньше, такого рода вещи. У американцев есть похожий мемориал. Называется гора Рашмор.

-- Может, ты имеешь в виду остров Пасхи? - уточняет Миша. - Скульптуры, оставленные исчезнувшим народом...

-- Ерунда! Посмотри, это же Ленин? И Сталин, естественно. - Хотя знаменитые усы треснули и половина обвалилась с утёса. - Но кто рядом с ними?

Гагарин фокусирует бинокль на четвёртой голове. Та почему-то выглядит менее выветренной, как будто её добавили с запозданием, возможно какое-то безумное высказывание о психическом здоровье её создателей. Обе антенны уже давно обломились, и одна из мандибул повреждена, но безглазое лицо всё равно узнаваемо нечеловеческое. Насекомое лицо безглазо смотрит на замёрзший океан, загадка на краю опустошённого островного континента.

-- Думаю, мы нашли братьев социалистов, - говорит он Мише тихо, так, чтобы слова не были слышны за фоновом шумом кабины экипажа. - И знаешь что? Что-то мне подсказывает, что лучше бы мы этого не делали.

Глава шестнадцатая: Антропная ошибка

Пока тянется летний сухой сезон, Мэдди замечает, что всё чаще проводит время в доме-лаборатории Джона, делая уборку и готовя для себя вдобавок к ведению лабораторных журналов и кормлению живых образцов. Во время своих послеобеденных визитов в больницу она помогает Джону составлять отчёты. Потеря правой руки тяжело на него подействовала: он учится писать заново, но получается пока медленно и по-детски.

Она замечает, что лишние часы в лаборатории предпочтительнее пустому и неуютному молчанию в двуспальном сборном домике, который она делит с Бобом. Полдня Боб пропадает в полевых выездах к удаленным ранчо и карьерам, а вторую половину работает допоздна. Во всяком случае, говорит, что работает. Мэдди сомневается. Он бесится, когда её нет рядом, чтобы готовить, а она злится на него в ответ, если он ждёт, что она приберётся в доме, и у обоих давно не было секса. Их отношения по сути быстро идут под откос, высыхая и увядая в безводном континентальном зное, так что работа в гостиной Джона среди клеток и стеклянных вивариев кажется спасением. Она стала проводить там много времени, действительно работая допоздна, и когда Боба нет, она спит на плетёном диванчике в столовой.

Как-то раз, на месяц позже, чем ожидалось, доктор Смит решает, что Джон достаточно выздоровел, чтобы вернуться домой. Досадно, но её нет в больнице в день, когда его выписывают. Вместо этого она печатает в гостиной отчёт о подвиде черепахового дерева и его паразитах, когда хлопает москитная сетка и открывается входная дверь.

-- Мэдди?

Она взвизгивает, не удержавшись.

-- Джон? - Она выскакивает из кресла, чтобы помочь занести потрёпанный чемодан, который таксист наполовину услужливо оставил на крыльце.

-- Мэдди, - улыбается он устало. - Я скучал по дому.

-- Заходите. - Она закрывает дверь с москитной сеткой и поднимает чемодан по ступенькам. Джон теперь болезненно худой, совсем не похож на слегка чересчур упитанного энтомолога, которого она повстречала на колониальном лайнере. - У меня куча материалов для вас - но только когда вы окрепнете. Не хочу, чтобы вы переутомились и вернулись обратно в больницу!

-- Вы ангел. - Он неуверенно останавливается посреди гостиной, оглядываясь, как будто не ожидал снова её увидеть. - Жду не дождусь снова увидеть термитов.

-- А я нет, - вздрагивает она. - Давайте. - Она затаскивает чемодан по лестнице, не оглядываясь. Она толкает дверь в обитаемую спальню - вторую он использует для хранения образцов - и сваливает чемодан на грубый туалетный столик. Она уже бывала здесь раньше, вначале чтобы собрать ему одежду в больницу, а потом чтобы прибраться и убедиться, что по углам не притаились какие-нибудь ядовитые пауки. Пахнет камфорой и пыльными воспоминаниями. Она поворачивается и поднимает на него глаза.

-- Добро пожаловать домой, - улыбается она для пробы.

Он оглядывается по сторонам.

-- Вы прибирались.

-- Немного. - Она чувствует, что лицо у неё горит.

-- Спасибо, - качает он головой.

Она не знает, что сказать:

-- Нет, нет, всё совсем не так. Если бы меня здесь не было, я бы...

Джон переминается. Она щурится на него, чувствуя себя глупой и бестолковой.

-- У вас найдётся комната для постояльца? - спрашивает она наконец.

Он смотрит на неё, и она не выдерживает зрительного контакта. Всё пошло не так, не так, как ей хотелось.

-- Дела идут плохо? - спрашивает он, наклонив голову на бок и уставившись на неё. - Простите, я не хотел совать нос...

-- Нет, нет, всё нормально. - Она шмыгает носом. Потом делает глубокий вдох. - Этот континент всё рушит. Боб сам не свой с того момента, как мы приехали, или это я... Мне нужно немного дистанции, ненадолго.

-- О.

-- О. - Она некоторое время молчит. - Я могу платить аренду...

Это оправдание, прозрачная рационализация, и не совсем правда, но она избавлена от необходимости ещё сильнее зарыться в ложь, потому что Джон умудряется споткнуться и пытается опереться правой рукой, которая ещё не до конца зажила, и заканчивается это тем, что Мэдди удерживает его вес на своём плече, пока он шипит от боли.

-- Ох! Ох!

-- Извините! Извините!

-- Это не вы. - Они добираются до кровати, и она усаживает его рядом с собой. - Я чуть не потерял сознание. Чувствую себя бесполезным. Я уже не тот человек, что раньше.

-- Не знаю, о чём вы, - отстранённо говорит она, не вполне осознавая, что он говорит. Она гладит его по щеке, скользкой от пота. Пульс на шее учащённый. - Вы всё ещё поправляетесь. Думаю, они слишком рано вас выписали. Давайте-ка ляжем в постель и отдохнём пару часов, а потом что-нибудь поедим. Что на это скажете?

-- Я не нуждаюсь в уходе, - слабо протестует он, когда она наклоняется и расшнуровывает его обувь. - Мне не нужен... уход. - Он проводит пальцами по её волосам.

-- Уход тут ни при чём.

Два часа спустя пациент дрейфует на грани сна, явно устав от физической терапии и напряжения, связанного с возвращением домой. Мэдди лежит, свернувшись у его плеча, и глядит в потолок. Он чувствует спокойствие и умиротворённость впервые с тех пор, как прибыла сюда. Дело больше не в Бобе, так ведь? спрашивает она себя. Дело больше не в том, кто что от меня ждёт. Дело теперь в том, что я хочу, в том, чтобы найти своё место во вселенной. Она чувствует, как лицо её расслабляется в улыбке. На самом деле, на минуту кажется, как будто вся вселенная вращается вокруг неё в установленной гармонии.

Джон тихо сопит, потом вздрагивает и напрягается. Она может понять, что он пробудился.

-- Забавно, - тихо произносит он, потом прочищает горло.

-- Что именно? - Пожалуйста, только всё не испорти, молит она.

-- Я не ожидал этого. - Он ворочается рядом с ней. - Не ожидал ничего такого.

-- Было хорошо? - напрягается она.

-- Ты всё ещё хочешь остаться? - нерешительно спрашивает он. - Чёрт, не хотел, чтобы это прозвучало, как будто...

-- Нет, всё нормально. - Она поворачивается к нему, потом резко замирает от тихого, настойчивого постукивания, которое доносится из-за стенки.

-- Чёрт, - тихо произносит она.

-- Что это? - Он привстаёт на кровати.

-- Это термиты.

Джон напряжённо вслушивается. Постукивание продолжается хаотично, то замирает, то снова возобновляется взрывами барабянящего шума.

-- Что она делает?

-- Они устраивают это дважды в день, - признаёт она. - Я положила её в аквариум номер два с землёй и листьями и закрыла сетчатой крышкой. Когда они начинают шуметь, я их кормлю.

Он явно удивлён.

-- На это я должен посмотреть.

Стены возвращаются на место. Мэдди подавляет вздох: дело снова не в ней, а в проклятых псевдотермитах. Любой бы подумал, что они центр вселенной, а она здесь просто для того, чтобы кормить их.

-- Давай тогда пойдём, посмотрим. - Джон уже на ногах, пытается поднять протезом сброшенную рубашку.

-- Не утруждайся, - говорит она ему. - Кто увидит, насекомые?

-- Я думал... - Он смотрит на неё, озадаченный. - Извини, забудь.

Она шагает вниз, периодически останавливаясь, чтобы убедиться, что он надёжно следует за ней. Постукивание продолжается, удивительно громкое. Она открывает дверь в бытовку и включает свет.

-- Смотри, - говорит она.

Большой стеклянный аквариум установлен на столешнице. Он выложен грубо утрамбованной землёй, а сверху лежат кучи голых веток и древесных щепок. Уже смеркается, и в свете, просачивающемся через окна, она видит, как псевдотермиты бегают по грязному куполу, который вздымается на камерой королевы. Одна группа собралась вокруг занятно прямой ветки; пока Мэдди смотрит, они поднимают её и швыряют в стеклянную стенку, словно таран в крепостную стену. Пауза, затем они поднимают ветку и тащат обратно, что снова швырнуть. Для насекомых они велики, почти два дюйма длиной, намного больше тех, что кишат в термитниках на пустошах.

-- Странно. - Мэдди всматривается. - Они выросли со вчерашнего дня.

-- Они? Подожди, ты собрала рабочих, или..?

-- Нет, это всё королева. Каждой из этих тварей не больше месяца.

Термиты прекратили бить по стеклу. Они выстраиваются двумя рядами по обе стороны от ветки, подняв свои головы на огромных, одиночных млекопитающих за пределами чужеродного барьера. Глядя на них вблизи, Мэдди замечает следы других морфологических изменений: более сложные конечности, выпуклости на затылках. И королева тоже меняется? спрашивает она себя, на миг встревоженная картиной злобного интеллекта, разбухающего под поверхностью вивария, замышляющего побег при свете луны.

Джон стоит сзади и обхватывает её руками. Она вздрагивает.

-- Такое чувство, что они за нами наблюдают.

-- Но для них дело не в нас, правда? - шепчет он ей в ухо. - Ладно тебе. Всё, что произошло - ты научила их звонить в звонок, чтобы экспериментаторы дали им перекусить. Они думают, что вселенная создана для их удобства. Тупые насекомые, всего лишь набор рефлексов. Давай их покормим и вернёмся в постель.

Два человека уходят и вместе поднимаются по лестнице, держась за руки, оставив рассерженный аборигенный рой незаметно планировать свой побег.

Глава семнадцатая: Первое октября, как и всегда

Грегор сидит на скамейке на Эспланаде и смотрит через реку на Статую Свободы. У него кулёк чёрствых хлебных крошек, и он помогает стае голубей, которые суетятся и клюют у его ног. Время шесть минут третьего пополудни первого октября, год неважен. По сути, уже слишком поздно. Так это всегда заканчивается, хотя ветерок с моря и солнце служат неожиданным и приятным бонусом.

Голуби толкутся и гоняют друг друга, когда он кидает ещё один кусок корки на тротуар. В этот раз он не стал отмачивать крошки на ночь в 5% растворе варфарина. Если ты голубь в неудачное время в неудачном месте, для тебя найдётся такая вещь, как бесплатный обед. Он скоро умрёт, а если кто-то из этих голубей выживет, то станет желанным гостем на руинах.

Вокруг немного людей, поэтому когда в поле зрения появляется пыхтящий человек средних лет, бегущий трусцой, как будто преследуя украденный кошелёк, Грегор мгновенно узнает его. Это Брандл, выглядящий немного жалко за пределами своего человеческого улья. Грегор неуверенно машет рукой, и Брандл меняет курс.

-- Прибежал поздно, - признаёт он, задыхаясь от одышки, и отгоняет голубей, пока те не улетают, чтобы освободить себе место на другом конце скамейки.

-- Правда?

Брандл кивает.

-- Они появятся над горизонтом через пять минут.

-- Как ты это устроил? - Грегору не особо интересно, но техническая болтовня помогает скрасить оставшиеся секунды.

-- Человек-посередине, разветвлённый по всем их разведывательным оценкам. - Брандл явно доволен собой. - Понимание их кастовой специализации все упростило. Две недели назад мы сообщили ГРУ, что Макнамара использует программу NP-101 как прикрытие для превентивного удара D-SLAM. В то же время мы вынудили NOAA увеличить частоту их картографических запусков, и указали на увеличение советской активности нашим людям в Стратегическом авиационном командовании. Не так уж много понадобилось, чтобы заставить эти человеческие ульи жужжать от положительной обратной связи.

Конечно, Грегор с Брандлом не используют слова для этой разоблачительной беседы. Их фенотипически человеческие тела скрывают некоторые полезные модификации, шишковатые инкапсулированные новообразования нейроэктодермы, которые ограждают чувствительные ткани их разработчиков, нервные цепи, о которых людские генетики не могут даже вообразить. Пришелец из более развитого человеческого общества мог бы начать увлечённо болтать о "мокрых" наномашинах и управляемой нейронами широкополосной пакетной радиосвязи, но никто в Нью-Йорке в солнечный день 1979 года плюс миллион не мыслит в таких терминах. Они всё ещё считают, что вселенная принадлежит их виду, запертым в черепах социальным - но не эусоциальным - приматам. Брандл с Грегором знают больше. Они рабочие высшего ранга, тщательно специализированные под поставленную задачу, и хотя они выглядят людьми, в них меньше человеческого, чем кажется на первый взгляд. Даже Гагарин, возможно, мог бы лучше угадать, индивидуалист, попавший в механизм утопического политического улья. Термиты Новой Айовы и хозяева других Галапагосских континентов на диске - не будущее, но они более совершенное приближение всему, чего достигали люди, даже те планетарные экземпляры, которые меняли свой собственный геном, чтобы успешно претворить в жизнь истинные эусоциальные общества. Групповой разум не подвержен антропным ошибкам.

-- Значит, все кончено? - громко спрашивает Грегор, на ходульном последовательном языке, которым ограничены люди.

-- Угу. Теперь уже в любую минуту...

Начинают вопить сирены воздушной тревоги. Голуби пугаются, взрываясь облаком белой паники.

-- О, смотри.

Существо за глазами Грегора смотрит на другой берег реки, тянет время, пока его опухоли звонят домой. Последние часы миссии для него всегда как в тумане - губительное время, во время которого информация пропадает - но он по крайней мере помнит всё остальное. Так же, как помнят гифы корневой сети, уходящей глубоко под парк, обдумывающей свои медленные растительные мысли и ретранслирующей яркие монадические воспоминания Грегора обратно его матери через модифицированные грибковые нити, которые тянутся через глубокое океаническое дно. Следующая его версия будет создана знающей почти всё: борьбу за сдерживание досаждающих, трудных для приручения приматов с их настойчивым параноидальным индивидуализмом, смятение от необходимости старательно стерилизовать немногих просвещённых вроде Сагана...

От людей мало пользы. Будущее за коллективным интеллектом, роевыми разумами. Даже аборигенные псевдотермиты могут внести больший вклад. И Грегор, с его тератомами и недостатком конечностей, может предложить больше, чем многие другие. Культура, пославшая его, как и миллионы других антропоморфных инфильтраторов, хорошо это понимает: он будет вознаграждён и размножен, его геном и мемплекс сохранены коллективом, пока он систематически уничтожает очередную итерацию человечества. Коллектив близок к тому, чтобы занять десятую часть диска, или по крайней мере очистить её от конкурирующих форм жизни. В конечном итоге он начнёт переговоры с соседями с других дисков, присоединившись к процессу создания распределённого сознания, которое будет примитивным эхом огромного разветвлённого интеллекта, раскинувшего далёким колесом по местному небу. И в этот раз, зная, почему он был рождён, новый Бог обретёт уровень самопознания, которого его родитель был лишён.

Грегор ожидает, что станет одним из воспоминаний сверхразума: судьба, недоступная никому из этих людей, разве что через вторые руки, отфильтрованными через его эусоциальную восприимчивость. В той степени, в какой его заботит этот вопрос, он считает это разочаровывающим. Он здесь, чтобы помочь уничтожить их, но в этом нет личной неприязни; это всё равно что вылить бензин на досаждающий муравейник, которому не повезло оказаться на твоём заднем дворе. Необходимость раздражает его, и он громко жалуется Брандлу:

-- Если бы они поняли, как сильно были инфильтрованы, или насколько их подводит их собственная индивидуальность...

Вспышки вдали над океаном, рубиновый отсвет, отражённый от клочьев стратосферных облаков.

-- ... однажды они могли бы научиться сотрудничать. Как мы.

Ещё вспышки, на этот раз ближе, по мере того, как ядерный фронт разрастается.

Брандл кивает.

-- Но тогда они перестали бы быть людьми. В любом случае, они опоздали. Опоздали на миллион лет.

Блеск, слишком яркий, чтобы увидеть, распространяющийся быстрее скорости нервов, перечёркивает их разговор. Секундами позже взрывная волна смывает их пепел с побелевшего бетона скамьи. Далеко отсюда по всему диску игра обезьян и муравьёв продолжается; но в этом конкретном месте и времени вопрос решён. И победителей среди людей нет.

Комментарии

Национальное управление океанических и атмосферных исследований

Здесь: неуместность

Национальный научный фонд

В оригинале Archangel

В оригинале Zemlya

Оставить комментарий © Copyright Стросс Чарльз (перевод: Гончаров Олег) Размещен: 15/06/2025, изменен: 25/06/2025. 147k. Статистика. Повесть: Переводы Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Альтернативная история Холодной войны в необычных декорациях от автора "Акселерандо" и "Неба сингулярности"

Стросс Чарльз Отставание по ракетам

Стросс Чарльз
Отставание по ракетам