Аннотация: Рассказ - победитель, занявший 1 место в конкурсе Высокие каблуки - 12!
Евдокия Акимовна приходилась близнецам Кате и Любе прабабушкой. Однако в семье Сувориных называли старушку просто "бабушкой", потому что её дочь Татьяна Яковлевна даже на пенсии продолжала работать кардиологом, откликалась только на имя и отчество, и на внучек особого внимания не обращала, день и ночь пропадая на работе. Так уж было принято в этой семье.
Зато баба Дуня души не чаяла в Кате и Любе. Охотно забирала их к себе на все каникулы, закармливала деревенскими вкусностями и разрешала сколько угодно гулять на улице.
- Когда же вам всласть побегать, как не сейчас? Потом пойдут заботы: мужья, дети, работа. Счастливым человек бывает только в детстве.
Немудрено, что Катя и Люба любили бывать у бабушки. В доме у Евдокии Акимовны было уютно: повсюду вышитые искусной хозяйкой занавески и салфетки, на стенах старинные иконы и семейные фотографии, полы застланы домоткаными пестрыми половиками. Постели были настоящими произведениями искусства с множеством кружевных подзоров и пирамидами пышных подушек под выбитыми покрывалами. После долгого перерыва вновь оказавшись в деревне, девочки забегали в дом, жадно вдыхали приятный запах сушеных яблок и вкуснейших бабушкиных пирогов и, побросав сумки с одеждой неразобранными, мчались к друзьям или купаться на речку. Ах, как было здорово плескаться в воде, бегать наперегонки с деревенскими подружками, срывать с веток бабушкиного сада душистые и румяные яблоки и груши.
А вечером, утопая в непривычно пышных перинах, перевозбужденные девочки не могли заснуть и просили бабушку что-нибудь рассказать.
Голос у Евдокии Акимовны был мягким, ласковым - он словно облаком окутывал её внучек, успокаивал, и они незаметно для себя засыпали.
- Про кого же мне вам рассказать?
- Про дедушку, баба Дуня!
Это была любимая история девочек, потому что во время рассказа голос бабушки наполнялся особой, грустной нежностью, от которой приятно замирало сердце.
- Мы с Петром познакомились, когда я ещё девчонкой была. Старший братка женился, и по зимнему времени молодых в санях в церковь повезли. А я такая озорница была, что взяла, да прыгнула на край полозьев, чтобы прокатиться. Так Петр успел меня за подмышки ухватить перед тем, как кони понеслись. "Что же ты, голова бедовая, удумала? Упадешь, на всю жизнь калекой останешься, а вторую такую-то красавицу, где потом сыскать?" И до того мне стало хорошо от этих слов, что с тех пор я Петра из виду не выпускала. А красавец-то какой он был: чуб волнистый, глаза синие, статный да пригожий! Я всё боялась, что женится - не дождется, когда я подрасту. А тут война с немцами - та... первая. И вернулся мой Петр в родные края, когда мне уже семнадцать исполнилось, аккурат после революции. Встретились как-то на улице, и он меня сразу же признал: "Дуняша, я вот даже в немецких землях побывал, а такой красавицы нигде не встречал!"
- Бабушка, а ты и была красивая?
- А то, - улыбнулась Евдокия Акимовна, - белая, румяная, брови черные и коса до колен. Все подружки завидовали. И так нам вместе было хорошо, что вскоре Петруша спросил: "Дунечка, пойдешь за меня?" Я от радости чуть разума не лишилась, но сама так строго отвечаю: "Что это вы, Петр Васильевич, вопросы такие задаете? Разве я сирота беспризорная или бестолочь какая? Спросите о том моих отца и матушку".
Внучки взволнованно завертелись в перинах.
- А почему же ты сразу не сказала, что его любишь?
- Стыдно это считалось.
- Неужели, чтобы в любви признаться, нужно было родителей спрашивать?
Бабушка степенно вздохнула.
- А как же? Они жизнь прожили, лучше в людях разбирались, и если мне по молодости да по глупости любовь глаза застилала, то старики могли указать на изъяны жениха.
- И если бы родители не одобрили дедушку, ты отказалась бы от своей любви? - удивленно переглянулись девочки.
- Конечно. Поплакала бы, конечно, попереживала, но из воли родительской не вышла. Грех это. Но, к счастью, батюшка и матушка дали благословение. Так мы и поженились.
Тут Евдокия Акимовна обычно вставала и, подлив масла в лампадку, принималась молиться. Но девочки терпеливо пережидали, пока бабушка отобьет перед образами все положенные поклоны.
- Бабушка, расскажи, что было потом.
- Да ведь вы знаете.
- Ну, пожалуйста!
- А спать, когда собираетесь, егозы?
Слабо улыбнувшись, она вновь усаживалась возле их постелей.
- Как же любил меня, мой Петруша! Всегда защищал. Помню, на утро после свадьбы свекровь ни свет, ни заря забарабанила в дверь, мол, пора коров доить. Так он пригрозил родителям, что на квартиру уйдет, если они меня обижать будут. "Незачем Дунечку будить, она и сама встанет, когда нужно". А уж сколько он мне подарков делал: то паневу привезет, то бусы, то полушалок! Наряжал на зависть всем. Бывало, свекровь разворчится, а он ей отвечает: "Всё, что Дуняше в радость, мне душу греет". А как-то поехали с ним в город, так Петр меня на карусели катал, пока голова не закружилась. Я никогда больше так много не смеялась.
Старушка немного помолчала, видимо, вспоминая тот далекий счастливый день. И продолжила свой рассказ уже совсем другим - грустным голосом:
- Недолго счастье моё длилось. Началась гражданская война, и забрали моего сокола ясного в Красную Армию. Где только Петра не мотала судьба! Письма редко приходили, а убили его, когда уже домой возвращался. На каком-то полустанке поезд долго стоял. Вот и вылезли солдатики из вагона. А Петруша решил рубаху простирнуть. И когда её развешивал, чтобы просушить, шальная пуля его настигла. Там же моего мужа и похоронили - где-то в степи у железной дороги. Наш сельчанин вместе с Петром служил. Он об этом и рассказал.
Девочки, затаив дыхание, слушали бабушку. Они представляли, как падает на землю молодой мужчина с окровавленной грудью, когда-то столь любивший свою жену, что боль потери она пронесла через всю жизнь.
- После его смерти стало мне всё безразлично: перестала я наряжаться, продала все свои бусы и паневы. Словно та пуля пробила и мое сердце.
Евдокия Акимовна легко вздохнула:
- Ну, ничего, скоро уже встретимся с соколом ясным! Чувствую, ждет он меня у врат в Царство Небесное.
- Бабушка, ну ты что?! Мы ведь так тебя любим.
- И я вас люблю, озорницы. Всё, укладывайтесь спать, а то к завтраку не добудишься.
Были у бабы Дуни и другие рассказы - не столь грустные, но не менее занимательные. Всё же за восемьдесят лет она немало повидала, и старушке было, что поведать правнучкам. Но рассказ про дедушку Петра они любили больше всего.
Прошли годы. Катя и Люба как раз окончили восьмой класс, когда умерла баба Дуня.
- Ну, теперь-то они, наконец, соединятся со своим Петром, - вытерла слезы Люба, стоя возле свеженасыпанного холмика в толпе родственников.
- Каким Петром? - не поняла Татьяна Яковлевна.
- Ну как же... с её мужем, - пояснила хлюпающая носом Катя.
Татьяна Яковлевна посмотрела на внучек, как на дурочек.
- Что за бред? Да вот же могила её мужа и моего отца - Якова Сидоровича Ковалева. Неужели раньше не видели?
Люба и Катя растерянно переглянулись. Конечно, они видели эту могилу раньше, но почему-то никогда не обращали внимания на очевидную несуразицу и в именах, и в датах.
- Ну как же так? Петр... он ещё погиб в гражданскую войну!
- Какая ещё гражданская война? Мой отец умер сразу после войны. Нас было семеро у них: кто-то родился в двадцатые, а я самая младшая - с тридцать шестого года.
- Но бабушка столько раз нам рассказывала про своего мужа. Как он её любил, как паневы дарил...
Татьяна Яковлевна вопросительно посмотрела на приехавших на похороны братьев и сестер. Но те только недоуменно пожали плечами. И тогда она подошла к древней, опирающейся на клюку старушке.
- Глафира Сидоровна, вы слышали от мамы-покойницы про какого-то Петра?
Старушка удивленно посмотрела на неё выцветшими от старости глазами:
- Петр Варушкин был первым мужем Дуни. Они прожили всего-то год, а потом он погиб.
- А почему я об этом никогда не слышала? - удивилась Татьяна Яковлевна.
- Яков был вам отцом. Зачем же при вас вспоминать про другого мужа? Да и некогда ей было. Считай, в одиночку всех детей на ноги поставила.
- А почему бабушка нам-то всё время рассказывала только про Петра, а про родного деда даже не упомянула ни разу? - удивилась Катя.
Глафира Сидоровна тяжело вздохнула и перекрестилась.
- Да кто же знает? Наверное, тот год с любимым мужем, значил для неё гораздо больше, чем двадцать лет замужества с Яковом.
Татьяна Яковлевна озадаченно нахмурилась.
- Дело давнее, конечно, но вроде бы родители ладили.
- Жили они в согласии, не ссорились, - согласилась Глафира Сидоровна, - но, видимо, сердцу Дуняши этого было мало.
На свежей могилке мужчины устанавливали деревянный крест. Однако Люба и Катя подумали, что сама баба Дуня предпочла бы лежать не возле дедушки Якова, а где-то там - в далекой степи, где нашел свое последнее пристанище её любимый Петр.
- Оказывается, и так бывает: человек-то давно умер, а любовь к нему всё живет, - сказала Глафира Сидоровна девушкам, - и будет жить, пока о ней хоть кто-нибудь помнит. Пойдете в церковь бабушку поминать, помяните и её любимого мужа Петра. Теперь они, наконец-то, вместе.