Дождь... С утра стучат по крыше крупные капли дождя, бурлят пузыри многочисленных луж и две слезинки на её щеках, как дождинки, странным образом пробравшиеся за стекло окна. Она смотрит в окно и ждёт его, того единственного, который никогда уже больше не придёт. Тогда, сидя у костра в лесу за Хайфским университетом, он тоже пел про дождь
Всё прошло, всё миновало
Так чего же вспоминать
Сладкий запах сеновала
Дождь, который не унять
Они были молоды, они были счастливы, они любили друг друга. Они строили планы на будущее, хотели работать, растить детей, сажать деревья, строить дома и любить, любить вечно, как сегодня, как сейчас. Ради этого, они готовы были ехать во вновь строящиеся поселения, где их ждали, где не на словах, а на деле доказывали постулат о едином и не делимом Израиле. Он так хотел жить в этом Израиле, он так хотел строить эту страну, буйно зелёную весной, ярко солнечную летом и обильно дождливую осенью и зимой.
Радость его была безмерна, когда им предложили остаться в одном из поселений, там он построил дом, свой первый дом на родине, там родился сын и там посадил в саду своё первое дерево. Он устроился на завод, где собирали мостоконструкции, а она работала в теплице, где выращивались овощи, которые отправлялись за границу. Вечерами, в ожидании ужина он читал газету, "сочуствующий поселенцам писака", исповедующий левые взгляды, писал о жизни людей на территориях, их тяжёлой жизни за забором, о гетто в котором эти добровольцы сами себя заключили, он злился бросал газету и обращаясь к невидимому журналисту приглашал его приехать и воочию убедиться, как хороша их жизнь, как зеленеют их сады, какие яркие здесь цветы, а самое главное какие люди здесь живут. Конечно поездка в паб или кинотеатр для них событие, роскошь ежевечернего прожигания жизни в ресторанах не для них , но ведь это не самое главное, есть семья, есть работа, есть книги, общения, есть тишина и небо такое звёздное, какого он не видал нигде. Да мы добровольно избрали нашу судьбу, но ведь это наша земля и кто как не мы должен любить и защищать её. " Поселения, возражал ему невидимый собеседник со страниц газеты, требуют колосального отвлечения средств на их охрану, дополнительных льгот для самих поселенцев, а отдача от них мизерная". Он подсчитал отдачу наших производств? Разве не наша продукция в первых рядах экспорта и разве не мы обеспечиваем их спокойную и праздную жизнь, находясь на переднем крае. Такие, как этот журналист, развращают общество твердил он, сегодня ради этой "спокойной" жизни и утопии мирного сосуществования они готовы поступиться землёй, а завтра они откажутся от принципа проживания евреев в этой стране. А вообще, что ждёт нас завтра? Нынешние политики, голосом этого журналиста, убеждают общество отказаться от принципа единности и неделимости нашей страны в обмен на призрачный мир, но разве арабам нужен мир, им нужно, чтобы здесь не было нас. Однажды ему позвонил его старый приятель и пригласил на "отвальную" встречу, этот приятель уезжал на свою бывшую историческую родину и сказал: "Будут интересные люди и не менее интересные разговоры, приезжай не пожалеешь". Он поехал на эту встречу сразу после работы, в ресторане уже было много людей, некоторых он знал, но большинство было незнакомых ему. Приятель подвёл его к не молодому изрядно располневшему человеку и познакомил их, человек оказался тем самым журналистом, "опусы" которого так возмущали его. Без всяких обиняков, он заявил журналисту, что его статьи ему не нравятся, что они поверхостны и не отражают целей и задачь поселенцев, что необходимо хотя бы пожить в поселениях, а потом рассуждать о целесообразности их существования. Журналист взглянул на него и сказал: "Вам не нравятся мои статьи? Мне они тоже не нравятся, только не будем забывать о том, кто платит за всю эту ахинею. Вы ещё слишком молоды и думаю не разобрались до конца, что голоса политиков и прессы проплачиваются людьми с деньгами, только они вправе решать, что хорошо и что плохо для государства, разве Вас не смутил тот факт, что руководитель с правыми взглядами, сетующий за поселенчество, вдруг резко развернулся на сто восмьдесят градусов и стал ярым сторонником "размежевания", неужели Вы в серьёз полагаете, что он стал приверженцем левых убеждений. "В море много разной рыбы, но плотве не стать тунцом" вот и мы лишь мелкая "плотва" выполняем заказ и вы тоже выполняете их, он поднял глаза на верх, заказ. Сегодня вам заказано быть поселенцами, а завтра вас выкинут с насижанных мест и отправят скитаться по земле, которую ещё не успели отдать арабам.
Всё так и случилось, они, заблудившиеся в иллюзиях, разрушили их дома и на месте цветущих оазисов оставили голую пустыню с грудой строительного мусора, не стало уютного дома, бульдозером выкорчевали дерево, посаженное им и только сын, напуганный плачем и криками, выгоняемых из своих домов поселенцев стал живым укором для них и тех ролей, которые им определены.
Потом было скитание по гостиничным номерам, божья кара политика, взявшего курс на ликвидацию поселений, приход к власти "Хамаса" и Вторая ливанская война, но даже эта кровавая бойня не отрезвила, "тунцы" с маниакальным упорством твердили о двух государствах для двух народов, правда евреи и арабы понимали эту тезу каждый по своему. Арабы например считали, что будет создано арабское государство Палестина со столицей в Иерусалиме и арабско-еврейское государство в пределах большого Тель-Авива. И ведь действительно сработало всё больше и больше глаз жадно устремили свои взоры в центр поближе к рабочим местам, к местам увеселений, подальше от ракет и границ, столь ненавидимых нашими соседями.
К этому времени, они снова стали обживаться в поселении на юге Самарии и он снова посадил дерево у наспех отремонтированного каравана и сын снова перестал плакать по ночам и жаловаться, что ему страшно, а заливисто смеялся и он тоже широко улыбался и был полон оптимизма.
В тот вечер он подъехал к КПП, чуть позже обычного, впереди стоял джип, а за ним пристроилась старенькая "Субаро". Патрульный джип во главе колонны из четырёх машин минут пять как уехал, ждать его возвращения, а потом ещё и нескольких машин, припозднившихся на работе владельцев, они не стали, уговорив сержанта пропустить их в поселение, сержант осмотрел водителей все молодые, все вооружены и разрешил ехать на максимальной скорости, дабы догнать колонну. Джип первым рванул с места, за ним он, а вот старенькая "Субаро" заметно поотстала, оставлять одинокую машину на этой не совсем безопасной дороге, машину в которой как он успел заметить помимо водителя была ещё женщина с двумя детьми нет этого он допустить не мог, сбросив газ, он поехал со скоростью позволяющей всё время держать "Субаро" в зоне видимости, вдруг он услышал автоматные очереди и "Субаро" стало снижать скорость пока совсем не остановилась, резко ударив по тормозам, он развернул машину и помчался на выручку. Подъехав к машине, он увидел на земле убитого водителя и две фигуры террористов, выхватив пистолет он прицелился и всадил пулю в голову одному из них. Террорист странно качнулся и упал, второй террорист выпустил автоматную очередь в его направление, он только почуствовал, как его обожгло, как больно ударило где-то под сердцем, но времени не было, отгоняя муть в глазах он снова прицелился и снова пуля вошла точно в голову и второй ойкнул и на всегда затих, а он обливаясь потом от невыносимой боли вдруг понял, что не всё решают "тунцы" и их деньги, что есть ценности, которые нельзя купить, есть их дружба и их солидарность, есть приверженность их целям и их задачам. Последним усилием воли он подполз к машине, где раненная женщина прикрыла собой двух малышей, они даже не плакали только сопели и дрыгали ножками.
В море много разной рыбы
И плотве не стать тунцами
В мире много разных жизней
Только с разными концами
Возвращаясь из поселения, патрульные обнаружили раненную с детьми, вызвали медиков и оказали ей помощь.
Дождь стучит по крышам домов, навевая тоску и грусть по тому единственному, который уже никогда не придёт в этот дом, к своему дереву и сыну.
В дверь постучали, на пороге стояла Сара со своими сорванцами, женщина и дети которых он спас.