Лизался он при всех бесстыдно,
хотя скотом назвал - меня! -
за то, что я всё это видел.
Он в извращеньях обвинял,

грозил наставить переломов...
Одел бы лучше в паранджу
свою подругу, чем огромный
чинить мне вред! Я так скажу,

что будь ему даже супругой,
и то не вправе рук ломать.
Унижен, бит я и запуган,
страдает также моя мать,

хоть от меня таких мучений
вовек не было никому!
Мои поступки всяк оценит,
меня поносят и клянут,

а на ревнивцев нет управы.
Кто б за жестокости казнил,
а не за секс?! Его б заставить -
и всех таких, как он, мудил -

пройти побольше, чем страдал я,
раз он, в отличье от меня,
с ней секс таки имел, и, стало
быть, его нужно обвинять

намного строже, если секса
страшнее преступленья нет...
Но запретили даже бегством
спастись за правдой в белый свет.