Аннотация: "И Патрик нашелся!" Рассказец, оказывается, уже три года как сидел в папке с магистерской диссертацией. Беги и ты сюда, малыш, к своим большим братьям!
Пустоту невозможно описать: на белом листе бьется, как сердце, курсор.
Даже если вокруг ничего нет -- есть я. Я стучу.
Странно входить в свой собственный дом после годового отсутствия. Ничего не изменилось. Но как-то медленно, медленно приходит это понимание -- словно из тумана выплывает прошлое, точнее -- словно ты сам погружаешься в туман. И все вещи, которых ты касаешься, кажутся ненастоящими, ни в чем не чувствуется тепла, да, ни в чем, даже в объятиях...
-- Я ничего здесь не переставляла.. мне предлагали сдать комнату, но мне не хотелось, -- сказала мама, -- по вечерам я сюда приходила, и разговаривала...вон, с ним...
На моей кровати дожидался меня мой верный пес -- большая плюшевая игрушка -- когда-то мне нравилось его обнимать, лохматить, тискать, а сейчас... сейчас я как будто виновата перед ним... мои рисунки, прикрепленные булавками к обоям, мой компьютер -- включаю -- и удивляюсь обоям на рабочем столе. Ах да, герои сериала, финальная сцена, я расплакалась, когда её смотрела...
-- Мам, я привезла фотографии, сейчас покажу.
Вставляю диск в СD-ром. Показываю и рассказываю. В моем голосе звучит какой-то самой мне непонятный задор и энтузиазм:
-- Это я на вручении диплома! Сейчас будет классная фотка: мы подбрасываем вверх наши магистерские шапки! Это Лена, а это Леша. Почему обнимает меня? Да он со всеми в обнимку фоткался! Ой, да ладно, мам, вечно ты что-то придумаешь...
Когда никого нет дома, я слоняюсь по комнатам, не зная, чем бы себя занять. Когда никого нет дома, меня тоже нет. Открываю книгу -- но после прочтения первых же страниц наваливается жестокая скука -- жаль, что не сон, во сне бывают сны. Включаю компьютер -- пересмотреть любимый сериал? Когда-то он меня вдохновлял. Его герои преодолевали такие преграды -- добивались своих целей: успехов в карьере, славы, любви...
Включаю, но после первой же серии скука возвращается вновь. Скука и что-то еще. Пожалуй, смотреть эту чепуху не только неинтересно, но и даже неприятно.
Позвонить кому-нибудь из друзей? По разу уже обзвонила всех, с некоторыми увиделась. Многие изъявляли желание встретиться еще раз, обещали перезвонить, но ожидание этого перезвона уже затянулось, я бы даже сказала, слишком затянулось -- телефон молчал уже который день. Это обыденное молчание жутко раздражало -- как когда-то -- тогда! -- раздражали бесконечные телефонные звонки, особенно перед экзаменами. Я знала все свежие сплетни, я уже вспомнила всех -- даже тех, кого почти забыла. Это было интересно -- но только первые дни, потом быстро надоело. Общаться с друзьями из любопытства -- не слишком приятно. Любопытство быстро насыщается, а пустота в той части сердца, откуда вынули дружбу, сквозит неприятным холодком.
Надо чем-то заняться до прихода мамы с работы. Быть может, навести порядок в письменном столе? Я выдвигаю верхний ящик. Конспекты -- перелистать, что ли? Оживить в памяти лекции, дуракаваляние на переменах, предэкзаменационный мандраж... Где это все осталось? Только во мне, во мне оно записано цветными ручками, а самые важные места отмечены восклицательными знаками на полях. Наброски произведений -- тут где-то был даже план романа! -- мои заброшенные герои, онемевшие, смотрят печально, как профессиональные нищие в метро, а я прохожу мимо и сажусь в свой вагон -- я еду на работу и с работы, я больше не пишу, я их больше не слышу.
Краски -- да, я когда-то рисовала, очень плохо, просто копировала картинки из детских книжек, но это приносило мне радость. Я раскрашивала мир в свои цвета, я заполняла пустоту чепухой, но она не сопротивлялась этому с той силой, с какой сопротивлялась умным вещам.
Гора бумаг, приготовленных на выброс, росла.
Иногда какие-то слова хватались за мой взгляд, как утопающий за соломинку, я начинала читать -- строки, абзацы, -- я слышала свой собственный голос, неуверенный и одновременно дерзкий, голос молодой писательницы, которая думает, что сквозь свои мутные очки она видит все тайны вселенной.
И мыло... откуда тут мыло? Розовое мыло в форме бегемотика. Без упаковки. В следующем ящике я нашла еще два куска мыла -- апельсиновое -- тоже без упаковки, и "Молоко и мед". "Орифлейм"!
Марина. Да-да-да. Марина. Та самая Марина, новость о которой была первой. Первой новостью, которую мне сообщили по моем приезде. Поразительная новость по меркам провинциального города.
Мы познакомились, когда я проходила практику у них в школе. К тому моменту выражение недовольства уже начало проявляться на моем лице. Я не любила школу, и школа платила мне за это тем же. Но я любила то, о чем говорила на уроках. Любила совершенно отдельно от этих унылых кабинетов, от классных журналов, оценок и обязательной внеклассной работы. Поэтому среди учеников были те, кто полюбил меня. Энтузиасты. Те, кто тоже любил свое дело. Еще не начатое -- уже любил. Среди них была Марина. Невысокая, коренастая, девушка "крестьянского" типажа, обладавшая изумительным голосом, глубоким, низким и страстным, удивительным для столь юной и простодушно-бесхитростной барышни. Мы жили по соседству и часто возвращались домой вместе. У Марины было две темы для разговора: Киев и "Орифлейм". Киев был её мечтой, а "Орифлейм" -- средством достижения этой мечты. Она пыталась продать косметику каждому, кто возникал на её пути. Вырученные от продаж деньги -- тот скудный процент, который полагался ей как дистрибьютеру, Марина откладывала на Киев. Она хотела уехать туда после окончания школы. Там жил парень, которого она любила, там они планировали собрать группу и петь, записываться, раскручиваться.
-- Понимаешь... понимаете...
-- Давай на "ты" вне уроков...
-- Понимаешь, Киев -- это город моего сердца. Мечта! А мама не понимает...
Я понимала. Я сама мечтала уехать -- в другой город, но смысл был тот же. Я понимала Марину и покупала у неё мыло. Это бы мой взнос в дело осуществления её мечты. Мыло было самым дешевым товаром в орифлеймовском каталоге. Но покупать что-то более дорогое я не могла: ведь я копила на собственную мечту.
Марина уехала в Киев даже раньше, чем я в Петербург.
Я ничего не знала о её судьбе целый год.
А теперь я приехала. Анечка -- староста класса в котором я проходила ту самую практику, -- тоже жила рядом со мной. Она встретила меня в третий день после моего приезда. Я не спрашивала её о Марине (да и не помнила я уже о ней), но Анечка поспешила осведомить меня:
-- Маринка наша вернулась из Киева. С животиком.
Я сижу и смотрю на кусок мыла в форме бегемотика. Мыло пахнет малиной. Когда я была маленькой, меня ужасно расстроило то, что мыло пахнет так вкусно. Потому что на вкус оно оказалось горьким.
Набираю телефонный номер.
-- Здравствуйте, Марину можно?
-- Её нет.
-- Передайте ей, что звонила Людмила... Люда.
-- Хорошо, передам.
Маринина мама растила дочку одна. Помню её по родительскому собранию: удивительно спокойная женщина, похожая на водную гладь, по которой не пробегает даже мелкая рябь, само воплощение тишины, отражение неба.
Звонок. Такой неожиданный, что я вздрагиваю. Я не верила, что она перезвонит.
-- Марина?
-- Привет! Мама сказала, что ты мне звонила...
-- Да,я вот вернулась...
-- Я тоже... ты знаешь, наверное...
-- Да, люди постарались уже...
-- А ты как?
-- Да нормально... магистратуру окончила... работала в разных местах...
-- Я тоже... пела в переходе, а зимой торговала в магазинчике одном бижутерией... но с хозяином поругалась -- он все, что воровали, из нашей зарплаты высчитывал...
-- У меня тоже высчитывали, когда я торговала...
-- Тоже торговала?
-- А что еще приезжей делать, пусть и с дипломом, но без опыта...
-- Я тебе всегда хотела написать, но не знала адреса... написать, что добиваюсь, что борюсь за мечту... а потом... потом Леша меня бросил... беременную уже...
-- А я Лешу бросила. Только другого.
-- Тоже сволочью оказался?
-- Ага. Очень меня любил, расставаться не хотел, да жениться все-таки собирался на дочке директора банка.
Мы замолчали. Каждая взвешивала чужого Лешу на предмет подлости и каждая находила своего более тяжелым.
-- Слушай, что вообще за дерьмо такое: одни Леши вокруг! -- сказала наконец Марина.
-- Ну, если сын родится, назови его Людвигом! В честь Бетховена.
-- А это мысль!
-- А можешь просто назвать -- Бетховен: и в честь собаки тоже! Два в одном!
Дом -- это там, где понимают твои самые дурацкие шутки.
-- Ты пишешь еще?
-- Почти нет, а ты поешь?
-- Пока нет. Скоро буду осваивать новый репертуар -- колыбельные.
Я зашла к Марине в гости через несколько дней. Её мама была дома. Мне было как-то ужасно неловко перед ней, но она была такой же спокойной и ровной, как водная гладь, и так же отражала небо. Мы пили чай, что-то вспоминали, смеялись, и вдруг Марина, осторожно встав из-за стола (живот был уже большой), подошла к полке, взяла с неё какой-то яркий буклет и сказала:
-- Я снова в "Орифлейме". Хочешь что-нибудь заказать?
Есть такое мыло мечты -- оно не смыливается никогда.
Хотя, как и всякое другое мыло, оно все-таки несъедобно.