Аннотация: Рассказ о священнике, который был расстрелян на полигоне в Бутово во время Сталинских репрессий.
Июль 1937 (посвящается новомученику протоиерею Вениамину Фаминцеву, память 14 марта)
Часть 1. Сосновка
Лето 1937 года выдалось жарким. Ранним утром еще прохладно, а вот засияет в полную силу солнце, и зной будет губить посевы... Наказание Божие за грехи... Отец Трофим вздохнул и поплелся в своем стареньком холщовом подряснике. Подрясник был летний. Светло-серого цвета, он теперь свободно болтался на изморенном голодом и недугами старце-священнике. Лицо отца Трофима теперь после возвращения с Беломорканала (хотя, слава Богу, вот уже 4 месяца) приобрело иконописные черты и стало изможденным ликом. Высокий лоб прорезали скорбные морщины, массивную голову украшала грива теперь уже совсем серебряная, усы и борода тоже поседели. Серо-голубые глаза стали еще больше и глубоко запали, но из них струился какой-то ровный и спокойный свет. Отец Трофим порядочно запачкался прибрежной глиной, проверяя на маленькой речушке со смешным названием Воробьиха свои удочки, припрятанные в кустах. Он уже молил Бога хотя бы о нескольких пескарях. Даже тощая уха была бы кстати. Непосильные налоги на приход совсем его доконали. Он порой благодарил Бога, что и сын, и дочь его умерли во младенчестве. Не видели этих смутных, кровавых времен... Потом и овдовел. Да все прошло, как сон. И учеба в Духовном училище, и в Вифанской семинарии, где отличался по греческому и латыни. И женитьба. И рукоположение в сан. И службы, службы, требы. Исповедовал. Причащал, отпевал, крестил, венчал. Зимой в метель ехал на ночь глядя за десять верст исповедовать и приобщить умирающую одинокую вдову в бедной избушке. А теперь и его родных Господь прибрал, на все воля Божия. Так размышлял отец Трофим. Он теперь один и не один. Всегда с Господом. Всегда с прихожанами. На кого их кинешь? А порой хотелось бросить все и в ужасе бежать, бежать, о чекистов, от арестов, обысков, допросов, глумлений над верой, зарыться в куда-то в горы Кавказа... Но как же его паства? Одноногий Терентий Смирнов, георгиевский кавалер, вахмистр царской армии в отставке? Вдова с семью ребятишками рябая Капа? Муж ее набросился с кулаками на партийцев, когда пришли к нему в 1929, чтобы корову забрать в колхоз. Так его и увезли. А потом приговор - высшая мера. Но вообще половину крестьян вместе с ребятишками из деревни просто выслали. Кто говорит, в Кольский край на рудники, некоторые спорили, что поюжнее, в Коми на лесоповал... Начали приходить письма. Оказалось, на лесоповале тайге, в Коми. Мрут как мухи, особенно малые детишки. Оттуда никто так и не воротился. Раскулачили и выслали. Дома их достались активистам-пьяницам. И как старые старухи, доживающие век? У кривой Захаровны, у бабки Авдотьи, у Татьяны сыновей с внуками сослали... Ходят, ставят за них свечки о здравии. А живы ли они? Бог весть...
...В то же раннее утро по центральной деревенской улице, шел крепкий, стройный человек на вид лет 40, одетый скорее по-городскому, интеллигентного вида, с густыми светлыми коротко-стрижеными волосами, щеткой белесых усов, в очках, за которыми - карие глаза, немного навыкате, теперь раздумчиво-тревожные. Кто-то, начальственно сопя и пыхтя, догонял его.
- Товарищ Опольев! Товарищ! - голос звучал как-то визгливо и тревожно- требовательно. - Петр вздрогнул и обернулся. К нему от сельсовета шел сам секретарь райкома партии, товарищ Корытин, толстый, маленького росточка, совершенно лысый, с низким лбом, красноватым вздернутым носом, и узкими темными глазками, которые теперь по мысли их обладателя, должны были гневно сверкать, но вообще-то не имели почти никогда определенного выражения. - Где Ваш план антирелигиозной работы со школьниками и их семьями на новый учебный год! Вы еще в мае должны были его сдать! В мае! Это что же? Саботаж? Вредительство - взвизгнул Корытин. А выполнение плана по членству ребят в Союзе юных безбожников? Мы его Вам спустили еще в январе! Почему Вы не отчитались?
- Петр понурился. Ах, как бы он отрапортовал еще осенью! С энтузиазмом. Но вот теперь после болезни младшего сына, Левочки.... Нет, нет. Такое произошло. Он не мог уже жить как прежде. Он молчал. Не зная, что ответить. Потом как-то неясно пробормотал: -Товарищ Корытин. Село наше с высоким уровнем религиозности. Есть храм, батюшка. Бабки и матери детей... Ну да сами понимаете...
- Понимаю! Я-то понимаю! Линия партии и лично товарища Сталина на искорение этого опиума для народа. Еще Ленин определил религию как опиум. - взвился Корытин и его бабское, безбровое припухшее от частых возлияний лицо побагровело. Маленькая кособокая фигурка приняла угрожающий вид. - И рядом яркий пример - соседнее с вашим Покровским село Березняк. Такой вот сельский учитель как Вы. А какую развил деятельность. Союз безбожников на высоте! Охват школьников 100%. 100! Дети приносят из дому иконы и производят образцово-показательное сжигание всего этого древнего ненужного храма! Храм давно закрыли и переделали в свинарник. Вот что значит настоящий учитель-коммунист! А Вы... Вы не смотря на солидный партстаж... Просто вредитель, саботажник!!! Попа разоблачили как врага народа и на Колыму. Да, да, я знаю, что и ваш поп был на Беломорканале. Но он здесь снова! Он служит! Он отравляет дурманом юных пионеров! И не только! Кто со всей округи собрала на Пасху полтыщи человек! Кто в проповедях говорил, чтобы не на работу в колхоз шли, а на молебен? Да у вас к нему толпами ходят на исповедь. А опосля из колхоза бегут. Языкм поп треплет, что без Бога и урожаев нет. И тот же поп утверждает, что колхозные коровы дохнут с голодухи. Расстрелять мало эту контру! - Корытин умолк на минуту и вытер вспотевший лоб. - Так вот. Работа должна быть усилена вдвое. Нет, в десять раз! Не то положите партбилет на стол. Ну и все последующее. Что Вам объяснять? Не ребенок. Кончатся каникулы, ждите проверку! И предупреждений больше не будет! - Корытин матерно выругался, резко развернулся и двинулся к своему воронку, что стоял у сельпо, в котором толстяк шофер уже ящиком водки для начальника.
Петр еще больше ссутулился, понурился. Словно грозовая туча нашла... Что будет с ним, с его малышом, с Марфушей? Но словно луч прорезал свинцовые думы. Чудо произошло! Полумертвый Левочка ожил! Он жив! Он смутно помнил, как это было. Как на третьи сутки без сна и надежды он, увидев жену перед маленьким бумажным образком, упал рядом с ней на колени и молился Божией Матери. И Бог услышал! Жар спал. Сынок уснул спокойно. Бог есть! Есть! И это поразило его в самое сердце, даже более чем выздоровление сына!
В растерянности от всего случившегося, Опольев шел и шел, не разбирая дорогу, прошел и овраг, и березовую рощу. Вот и глинистые берега Воробьихи.
Петр зачем-то толкнулся в береговые заросли, увидел удочки и мелькнувший край залатанного подрясника. батюшка... Ради Бога, потише, товарищ учитель, - взмолился отец Трофим.
- Хорошо, хорошо... Но я хоть шепотом спрошу... Есть Бог? - Батюшка внимательно посмотрел на учителя. Лицо его показалось ему каким-то необычным. Есть Бог, - тихо и просто ответил он.
- Слава Богу! - облегченно вздохнул учитель.. Но откуда же узнать... как доказать... Это противоречит науке...
- Книга есть о нашем Господе, Христе. Это Евангелие. Все позабыли про нее теперь, и Вы тоже. Я дам Вам ее, читайте. Спаситель видел род человеческий, в язвах, в грехах, страданиях, болезнях. Он пострадал на кресте, пролил Свою кровь. Христос воскрес, и спас нас от смерти, совоскресил. - Да, знаю, Пасха...- неуверенно, словно продираясь сквозь туман, поплыли в голове учителя воспоминания. Вот бабка намыла их с братом, круглых сирот в корыте. Ему пять, брату два. А творога и яиц - ни-ни, Великий пост. А на Пасху бабка в храм их таскала. Весна еще, холод. Толпа, запах ладана, пение Христос воскрес, свечи, свечи.. Батюшка святит единственный их небольшой куличик да пяток яиц. Бабка у помещика кухаркой для рабочих была, стряпать ходила. А он с меньшим сидел, тот после умер от скарлатины. Приносила бабка от помещика в подарок холст на одежду, старую обувь, муку, крупу, говорила: "Бога благодари и молись за господ, за барина Ахфанас Палыча". В восемь лет начал бегать в церковную школу. И бойко так читать начал. На клиросе даже читал. Голос сильный и громкий. Помещик обратил внимание, на свой счет отправил Петрушу девяти лет в город в реальное училище... Мол, доброе дело сделаю, выучу сироту в память умершей дочки, той тоже девять было, умерла от тяжелой ангины. Хороший был барин. Петр стороной потом слышал, что расстреляли его красноармейцы и сына его, раненого офицера тоже убили. А реальном- то и жизнь пошла. Жил у дальней род помещика, вдовы-чиновницы. Память у него была отменная, запоминал враз. Один учитель, совсем молодой, только после университета преподавал им естествознание. И опыты, и химия. И Бога якобы нет, так говорил-доказывал! Интересно, страх! Да не доучился Петька. В 14 лет вступил в кружок социалистов. Листовки. Прокламации. Газеты. Схватили, потом исключили из реального. Бабка померла уж тогда. Помещик приехал, уговаривал директора училища. Мол, ошибки юных лет. Не помогло. Тут знакомый рабочий -социалист устроил Петьку учеником на завод, и жить стал у того рабочего на его квартире в чулане. И на заводе уж был нелегальный кружок. Через два года арестовали, но 16 лет все же, малец еще. Через месяц выпустили. Даже и на тот же завод обратно приняли. В 1914 году призвали, воевал, в Галиции получил Георгия за храбрость. Потом ранение, госпиталь в Петергофе, агитация среди запасных. Из-за тяжелого ранения он был признан не годным к строевой. Выполнял задания Совета солдатских и рабочих депутатов в Питере. Революция. В партию вступил, сделал карьеру. Занимал должность инструктора в аппарате Ленинградского горкома. Да вот нависло обвинение в левизне, в троцкизме. Жена пристала: "Уедем да уедем". Люди мол, так и пропадают.
Уехал якобы к родне. Устроился в сельскую школу, благо партиец со стажем. И с религией боролся. Да вот болезнь Левочки. Все она изменила в его сознании, в его душе. Не верил, что есть душа. А выходит, есть!
В субботу вечером Опольев пришел в храм. Все партийные в храм, конечно, ни ногой. Кто идейно, а кто и страха ради иудейска. Но Опольев ощущал в душе теперь что-то светлое, безмятежное, таинственное. Красавец белокаменный храм, златоглавый, стройный высился на пригорке. Вокруг шумели светлые, изумрудные березки. В церковном садике уже чуть покраснели яблокии, поспевала крупная малина. Внутри росписи - старинные фрески. В центре на стене - лазоревыми сияющими красками переливается фреска Рождества Богородицы. Этом упразднику посвящен храм. Исхудалый батюшка кадил храм. Клубы дыма прорезал луч заката, и почудилось Опольеву, что его прошлое, его детство никуда не делось, здесь. И его бабушка тут, гладит его ласково по головке. А вот большая Владимирская икона. Кроткий Лик Богомладенца Христа, ласковый взгляд Богоматери.Чудные напевы: "Хвалите имя Господне, хвалите рабы Господа..." - серебристым потоком вливались в сердце, ввысь к Небесам поднимали душу...После службы он вышел и встал у дверей, поджидая священника. - Батюшка, я много над нашей беседой раздумывал,... Молился даже.. Вот и "Отче наш" вспомнилось, бабушка-то учила. Не дадите ли прочесть... Евангелие. Я верну... Через неделю, верну.
-Да можете и месяц читать. Возьмите. Это мне за прилежание дали в награду при выпуске из семинарии. Но для Вас не жаль. Знаю, вернете. И батюшка подал ему Евангелие в коричневом переплете с золотыми буквами на обложке. Учитель неловко поклонился. Помнится, бабушка учила и поклониться и взять благословение. Но как ?Что сказать? Забыл с тех пор. - Хороший Вы человек! Помоги Вам Бог! - только и сказал Опольев с волнением, собираясь уйти. - А Вы уезжайте отсюда с женой и сыном! Как можно скорей! Это необходимо! - вдруг с какой-то силой и властью проговорил отец Трофим, будто уже зная что-то наперед. - Учитель вздрогнул. Он хотел спорить, возражать. Но неожиданно для себя тихо сказал - да, уеду.
Через два дня батюшка зашел на почту. Подошел к окошку завпочтой. Протянул туда газетку неказистого вида, спросил:
-Мартын Парфеныч, здравствуйте. Посмотрите, вот заметка в районной газете. Подпись "селькор из Сосновки". Здесь клевета на меня как на служителя Церкви. Как понимать прикажете? Кто автор сего опуса?" Мартын Сальников побагровел и запыхтел. Деревенские давно поговаривали, что его 16-летний сынок Сенька, комсомолец, пишет заметки и печатает их в газете. Сеньку после семилетки удалось пристроить помощником избача. Пока ни Сеньку, ни его самого поколотить никто не решался. Да мало ли что... - Кто писал, кто писал. Секрет...- растерянно пробурчал Сальников. - В заметке селькора сказано, что якобы поп агитировал колхозников против советской власти, это ложь! - Да чё ты развопился-то старый пень?! Нет сведений, кто автор, вот и весь сказ. Секрет. - Им и писать больше не о чем! Только кляузы все собирают, - устало махнул рукой отец Трофим и вышел. Селькор и комсомолец Сенька Сальников все же добился, чего хотел. Еще в школе парторг много раз втолковывал ему, да и всем остальным ребятам, что религия - опиум для народа, а их село так и будет ходить в отстающих по культурно-массовой работе и борьбе с религией, пока не закроют церковь и не уберут попа. А газеты? "Правда", "Известия", "Безбожник", свой же "Ударник"! Все в один голос прямо вопили о борьбе с храмами. И Сенька, будучи сознательным комсомольцем и желая сделать карьеру юнкора, приступил к делу. Заметка сразу же была опубликована. Попа арестовали через две недели. Церковь через месяц после того взорвали. Долго не поддавались добротные кирпичные стены. Но вот все рухнуло. Груды кирпичей, ничего более не напоминало о златоглавом храме Рождества Богородицы.
Часть 2. Бутово
А настоятель храм был в то время уже в Каширской тюрьме. Через полгода томления в грязной, набитой людьми (половина из них были пожилые священники и монахини) камере, после ежедневной похлебки из пшена на воде с небольшой пайкой черного хлеба, вели его на допрос к следователю, капитану НКВД, перспективному 32- летнему чекисту Халявину. Этот следователь был сыном литейщика-революционера. Работал на заводе, потом на рабфак поступил. Но не тянул. А тут как раз очередной набор в органы. И Халявин пошел. Хотя некоторые рабфаковцы и отказывались. Размазни. В начале 1937 года колесо истории закрутило так, что даже налаженная машина НКВД не справлялась.Судов, конечно, не было. Но и особые тройки были перегружены делами. Толпы людей сидели в тюрьмах, и в органах, не смотря на все наборы из среды студентов, рабочих, не хватало сотрудников, чтобы разгрузить камеры. Но вот все-таки дошел черед и до отца Трофима. Он поклонился сокамерникам, попросил простить его, перекрестился и вышел. Грузный, начинающий толстеть и лысеть, еще довольно молодой чекист хмуро взглянул на батюшку припухшими глазами: - Так, Вознесенский Трофим Петрович. 1865 года рождения. Ранее судим. Отбывал на Беломорканале.Признаешься в антисоветской агитации и пропаганде, сволочь?! Свидетели показали, что ты поливал грязью нашу советскую власть и дорогого, любимого всем народом товарища Сталина! Шел против советской власти, гад? - и поток нецензурщины обрушился на голову священника. Халявин выхватил пистолет и махнул им перед самым лицом подследственного. Отец Трофим вздрогнул и перекретился. - Перестань креститься, ублюдок! В советской тюрьме и креститься!- внезапно Халявин перешел почти на визг. -У Вас свое оружие, а у меня - свое, - тихо и спокойно ответил ему священник. - Против советской власти я не шел, эту власть считаю от Бога данным наказанием по грехам нашим. - А кто агитировал учителя ходить в храм. Ты? Признавайся, сука! - орал следователь. -Шел против советской власти, шел? Признавайся контра! Ты что думаешь, я шучу, дерьмо такое! И молодой, откормленный толстощекий, воняющий водочным перегаром, чекист взвился из-за стола и прямо кулаком в лицо ударил старика-священника. Глаз у старика опух и заплыл. Он упал на пол со стула. Чекист плеснул на него водой из графина. Отребьев, поднять зека! - Есть, товарищ капитан. - Дежурный быстро подхватил избитого старика тряхнул, посадил на табурет. Отец Трофим с трудом пришел в себя. - Ну, колись, давай, ты, продавец опиума, фашист. Халявин нецензурно ругнулся. - Не то и второй глаз потеряешь, - припугнул он, и продолжил допрос. - Диакон Кондаков что говорил, когда приходил к тебе домой? Поносил советскую власть? Агитировал против колхозного строя? Староста Глафира Кондратьева к тебе ходила и агитацию вела против колхозов? - Эти лица и вправду приходили ко мне домой. Но против советской власти они ничего не говорили. Беседовали мы только на религиозные темы. Это упрямство старика привело Халявина в ярость. Он прямо подскочил, выбежал из-за стола сбил старика с табурета и начал молотить его ногами в тяжелых сапогах. - Унесите, - зло и раздраженно сказал он охрипшим голосом. Потом грязно и длинно выругался Следователю было досадно. Конечно, план он выполнил. Но как же перевыполнение,повышение в должности, надбавка к жалованью? Поп мог бы сдать не только диакона и старосту, но и человек 50 прихожан. Мог, но не сдал. Теперь же... Теперь придется пустить его в расход не солоно хлебавши. Ну и гад же поп! И так и так ведь ему расстрел. И если б оговорил всех, разменяли бы, и теперь. Нет, надо мешать его, Халявина, карьере! И все из-за его Бога, его религии. Совесть какую-то придумали еще, кретины! Душу какую-то придумали. Уроды! Гад, одно слово. Чекист достал запрятанную фляжку и выпил изрядное количество водки. Закусил хлебом и салом. Это подняло его настроение. Так, надо брать срочно настоятелей в Яблочном, Ильинке, Покровском, Сосновке. Кто-то да расколется и выдаст своих. Тогда план перевыполнен! Карьерный рост налицо. Да, все так. Ну а старикана - вместе с остальными на машину и отправить на полигон в Бутово. В расход.
Отца Трофима с распухшим от побоев лицом, полуживого вывели вместе с полусотней таких же избитых бедолаг, седых священников, монахинь, обезумевших от страха крестьян, врачей, инженеров, оборванных и полуживых георгиевских кавалеров Первой мировой на глухой полигон. Бутово. Конец. Построили в шеренгу на краю рва. Полураздетые они дрожали от мороза и смертельного ужаса. Конвоиры торопились - сегодня перебор, их смена должна сразу несколько сот за 12 часов разменять. Конечно, план перевыполнят. Но сколько хлопот. Злились, матерились в сердцах. Пли! И чекисты, сделав несколько залпов, уложили беззащитных стариков, старух, юношей, почти подростков, хмурых мужчин со шрамами еще немецких сабель... Русские монахи. Русские батюшки, русские офицеры, купцы, врачи, казаки, аристократы, студенты, русские мужики...Кого-то не добили, кто-то окровавленный стонал. Но время, время! Да и лимит боеприпасов. Быстро сталкивали сапогами, тех, кто не попал в ров. Стали наскоро закидывать землей, снегом, лениво махали лопатами. Все промерзло, запаришься от такой работы! А план выполнять надо. Хоть бы для виду закидать. Потом перекур. И опять. Работенка, что и говорить. Скукота. Да зато заплата большая. И паек - класс! Да, тут у них все одно, что на фабрике конвейер. Однако ж надо поторапливаться.
...Отец Трофим успел перекреститься. Он ощутил жгучую боль в груди. На миг все словно исчезло в каком-то мареве. А затем - сноп яркого света, и сияющий путь ввысь. Кто-то в белом подал руку и повел, повел... Лик Его напоминал ту икону Христа Вседержителя, к которой в детстве прикладываться маленький румяный Троша в церквушке Коломны, где священником служил его отец. Знакомый Незнакомец все вел и вел своего служителя. Туда, где нет болезни, ни печали, ни воздыхания. Но жизнь бесконечная...
No Copyright: Галина Вадковская, 2016 Свидетельство о публикации N216040501866